научный журнал Экономическая...

научный ж урн ал

Экономическая исторнЯМ 9 2010/2 Издается с июня 2005 года Выходит 4 раза в год

Научный ж урнал

Учредители: Научный совет РАН по проблемам российской и мировой экономической истории

Научно-образовательный центр «Экономическая история Центральной России и Среднего Поволжья» Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева

Центр экономической истории Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

Издатель: ООО «ИнСтИтут(Издательский центрИсторико-социологическогоинститута Мордовскогогосударственногоуниверситетаим. Н. П. Огарева)»

Адрес редакции: 430005, г. Саранск,

ул. Пролетарская, 63.Историко-социологический институт

E-mail: [email protected]

Корректор Е. С. Суркова

Компьютерная верстка, художественное оформление

Г. Н. Давыдовой

Подписано в печать 10.11.2010 Формат 70 х 108 1/ 16.

Бумага мелованная. Печать офсетная. Гарнитура Petersburq. Усл. печ. л.

Тираж 300 экз. Заказ №

Отпечатано в ГУП РМ «Республиканская типография

„Красный Октябрь”» 430000, г. Саранск, ул. Советская, 55а

Редакционная коллегияВиноградов В. А. — академик РАН,

главный редактор;Арсентьев Н. М. — член-корреспондент РАН,

Историко-социологический институт Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева, заместитель главного редактора;

Бородкин Л. И. — доктор исторических наук, профессор, исторический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, заместитель главного редактора;

Напалкова И. Г. — кандидат исторических наук, Историко-социологический институт Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева, ответственный секретарь;

Саломатина С. А.— кандидат исторических наук, исторический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, ответственный секретарь;

Корелин А. П. — доктор исторических наук, Институт российской истории РАН;

Лизунов П. В. — доктор исторических наук, Северодвинский филиал Поморского государственного университета им. М. В. Ломоносова;

Марискин О. И. — доктор исторических наук, Историко-социологический институт Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева;

Давыдова Г. Н. — старший преподаватель,Историко-социологический институт Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева

mailto:[email protected]

Ананьич Б. В. Алексеев В. В. Карпов С. П.

Сахаров А. Н. Арсентьев В. М.

Бибиков М. В.

Бокарев Ю. П.

Вдовин С. М.

Воробьев Ю. Ф.

Демчик Е. В.

Запарий В. В.

Керов В. В.

Кузищин В. И.

Макушев А. А.

Мау В. А.

Петров Ю. А. Поткина И. В.

Проскурякова Н. А.

Сенявский А. С.

Шпотов Б. М.

Редакционный совет,академик РАН; академик РАН;член-корреспондент РАН, исторический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова;

член-корреспондент РАН;доктор исторических наук,Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарева; доктор исторических наук,Институт всеобщей истории РАН; доктор исторических наук,Институт российской истории РАН;ректор Мордовского государственного университетаим. Н. П. Огарева;доктор экономических наук,Институт экономики РАН;доктор исторических наук,Алтайский государственный университет, г. Барнаул;доктор исторических наук, Уральский государственный технический университет / Институт истории, археологии и этнографии УрО РАН;доктор исторических наук, Российский университет дружбы народов;доктор исторических наук, исторический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова;доктор исторических наук, профессор, Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарева; доктор экономических наук, Академия народного хозяйства при Правительстве Российской Федерации; доктор исторических наук, Центральный банк РФ;доктор исторических наук, Институт российской истории РАН;доктор исторических наук, Московский государственный педагогический университет; доктор исторических наук, Институт российской истории РАН; доктор исторических наук, Институт всеобщей истории РАН

СОДЕРЖАНИЕРаздел 1МОДЕРНИЗАЦИОННЫЕ ПАРАДИГМЫ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ

В. М. Арсентьев,доктор исторических наук профессор

Экономическое развитие России в XIX — начале XX века:опыт применения модернизационной парадигмы........ 4

И. В. Побережников,кандидат исторических наук

Пространственные аспекты российской модернизации ...

И. В. Бахлов, доктор политических наук профессор; И. Г. Напалкова, кандидат исторических наук

Экономическая модернизация и трансформация территориальной системы Российской империи ..........

Е. Т. Артемов, доктор исторических наук

Российская модернизация: социалистический проект .

18

27

32

Раздел 2ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННАЯ ПРАКТИКА

А. С. Сенявский,доктор исторических наук

Экономические реформы в России XIX — XX вв.: уроки истории

М. Р. Москаленко,кандидат исторических наук

Проблемы методологического изучения исторического опыта экономических реформ в России...........

45

50

П. В. Лизунов, доктор исторических наук профессор

Санкт-Петербургская фондовая биржа и экономический подъем России в конце XIX в. 54

О. И. Марискин,доктор исторических наук профессор

Тяжесть налогообложения крестьянских хозяйств Среднего Поволжьяво второй половине XIX — первой трети XX века .... 62

Т. И. Щербакова,кандидат исторических наук

Реформа управления промышленностью 1957—1964 гг.:проблемы осуществления и результаты ... 73

Рецензия на книгу С. В. Першина «Сословные учреждения в России в первой половине XIX века: по материалам дворянских и городских обществсредневолжских губерний» .............................................. 83

I Условия и порядок приема рукописей........................... 87

Раздел 1 МОДЕРНИЗАЦИОННЫЕ ПАРАДИГМЫ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ

УДК 94:338.45 ББК Т3(2)

В. М. Арсентьев

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РОССИИ В XIX - начале XX века: опыт применения модернизационной парадигмы

Ключевые слова: модернизация, протоиндустриальный и раннеиндустриальный этапы экономического развития, промышленный переворот, рынок, либерализм, традиционализм, диффузия, анклавно-конгломератное развитие.

В статье анализируется опыт применения модернизационного подхода в исследовании основных особенностей экономического развития России в XIX — начале XX в. Применительно к этому периоду выделяются две стадии экономической модернизации — протоиндустриальная и раннеиндустриальная. Отмечается, что переход от одной фазы к другой не был линейным и одномоментным, происходило их совмещение по ряду параметров. С одной стороны, уже с 30— 40-х гг. XIX в. появляются индустриально-зрелые формы промышленного производства в виде крупных заводских комплексов и технологически развитых производств (локальная индустриализация), а с другой — протоиндустриальные формы промышленного производства сохраняли свое значение и во второй половине XIX — начале XX в.В данной связи отмечается незавершенность раннеиндустриального этапа экономической модернизации в начале XX в.

V. M. Arsentiev

THE ECONOMIC DEVELOPMENT OF RUSSIA IN XIX - the Beginning of XX century:

the Experience of Modernization ParadigmKey words: modernization, postindustrial and early-industrial stages of economic

development, industrial revolt, market, liberalism, traditionalism diffusion, enclave- conglomerate development.

The experience of the modernization method usage in the researches of the main peculiarities in economic development of Russia in XIX — the beginning of XX century is analyzed in the article. Two stages of economic modernization are stated, they are: postindustrial and early-industrial. It is stated, that the movement from one stage to another one was not momentary. On one hand from 30—40 years of XIX century appeared industrial forms of the industry, from the other — there are many postindustrial forms of the industry, which used to be valuable in the second half of XIX — beginning of the XX century. Thus, it is noticed, that the early — industrial press of economic modernization in the beginning of XIX century was not finished.

Вопросы индустриальной модернизации и либерально-рыночной трансформации экономики, ее «вхождения» в рынок в контексте развития России в XIX —

начале XX в. до сих пор остаются весьма актуальными, хотя в разных ракурсах эта проблематика затрагивалась исследователями разных поколений. На современном

| ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ4

этапе развития экономической истории для объяснения механизмов рыночно-капиталистического развития и протекания индустриальных процессов в XIX — начале XX в. началось более активное применение новых теоретико-методологических подходов, макрообъяснительных моделей и концептуальных схем. С 1990-х гг. особую популярность среди российских историков получила модернизационная парадигма. Адаптируемая к российскому историческому процессу и используемая в качестве макрообъяснительной модели анализа экономической трансформации России она позволяет избежать целого ряда методологических ошибок, свойственных формационной теории и объединяет под своим знаменем все большее количество исследователей [11, 14—18, 20— 44].

В общепринятом значении этого термина под модернизацией понимается всеобъемлющий процесс инновационных мероприятий при переходе от традиционного общества к современному, который, в свою очередь, может быть представлен как совокупность подпроцессов: структурной и функциональной дифференциации общества, индустриализации, урбанизации, бюрократизации, профессионализации, рационализации, становления новых ценностно-мотивационных механизмов, образовательной и коммуникативной революций.

Концепт индустриализации означает понимание его как длительного процесса (а не «переворота»), который имел свою специфику в странах «классического» (Запад) и «неклассического» капитализма. Общепринято выделять несколько стадий (фаз) индустриализации: 1) доиндустриальная стадия (аграрное общество, традиционная экономика); 2) протоиндустриальная стадия (переходная экономика, переходное общество); 3) раннеиндустриальная стадия (формирование современного общества) и т.д.

Исходя из данной схемы промышленная история России XIX — начала XX в. непосредственно связана с протоиндустриальной и раннеиндустриальной стадиями экономической модернизации России. В российской историографии сделаны по

пытки определить хронологические рамки этих этапов. Так Н. А. Проскурякова ограничивает протоиндустриальную фазу в истории России XVII — серединой XIX в., а раннеиндустриальную — второй половиной XIX — началом XX в. [36, с. 158]. Схожую периодизацию предлагает И. В. Побережников, хотя он склонен определять начало протоиндустриального этапа более ранними сроками — с начала XVI в. Раннеиндустриальный этап, по его мнению, начинается в 1870—1880-х гг. и длится до 1917 г. [30, с. 198].

Все мы естественно, отдаем себе отчет в некоторой абстрактности и условности подобного размежевания уровней индустриальной модернизации, обнаруживаем их непосредственную привязку к важным реформаторским вехам в истории России, давшим начало, так называемым модер- низационным волнам.

В то же время, следует отметить, что особенностью России можно считать размытость границ между этими двумя этапами, длительное сохранение элементов традиционной экономики параллельно с активизацией инновационного развития. В данной связи можно даже говорить о наложении друг на друга двух моделей промышленного развития, протоиндустриальной и раннеиндустриальной, об их параллельном сосуществовании и взаимопроникновении.

Переход от одной фазы к другой не был линейным и одномоментным, происходило их совмещение по ряду параметров. С одной стороны, уже с 30—40-х гг. XIX в. появляются индустриально-зрелые формы промышленного производства в виде крупных заводских комплексов и технологически развитых производств (локальная индустриализация). С другой — протоиндустриальные формы промышленного производства в виде крестьянских промыслов, ремесла, полукустарных предприятий с низким уровнем технической оснащенности и преобладанием ручного труда, «встроенных» в аграрную экономику, сохраняли свое значение и во второй половине XIX — начале XX в. Кроме того, интенсивность раннеиндустриальной модернизации снижалась отсутствием социокультурных пред

№ 9 52010/2

посылок и недостатком внутренних накоплений, что во многом определило незавершенность раннеиндустриальной модернизации даже в начале XX в.

Важнейшей характеристикой протоиндустриальной и раннеиндустриальной модернизации России в XVI11 — началеXX в. являлось усиление рыночно-капиталистической составляющей хозяйственного развития, ее проникновение в различные сегменты экономики. Модернизационные процессы все более активно пробивали толщу патриархальной экономики, а рынок трансформировал макроэкономическую среду, задавая новые ориентиры, «правила игры» и модели хозяйственно-трудовой деятельности и предпринимательства. Стремительно набиравшие в этот период обороты либеральные механизмы экономического развития являлись, с одной стороны, важной составляющей экономической модернизации, а с другой — ее базовой основой и катализатором. Одна из современных интерпретаций термина модернизация трактует его как «совокупность процессов, утверждающих в России рыночные отношения и... либерализм» [12, с. 9; 19, с. 21].

При рассмотрении проблемы распространения и утверждения либерализма и рыночно-капиталистических форм развития российской экономики, ставших важнейшими составляющими протоиндустриальной и раннеиндустриальной модернизации России в XIX — начале XX в., необходимо сконцентрировать внимание на действительных формах протекания этого процесса, далеко не всегда соответствовавших «классическим» западным моделям.

Приверженцы формационного подхода интерпретируют капитализм как формационную систему со строго установленным «набором» производительных сил и производственных отношений, загоняя в ее рамки все многообразие реальной действительности. Вряд ли такой подход можно считать достаточно обоснованным. Говоря о капитализме как формационной и социально-экономической системе, как стадии, характеризующей уровень цивилизационного развития, мы должны отойти от вульгаризированной трактовки этого понятия как своего рода институциональной оргструктуры.

| ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Мы не обнаружим среди современных исследователей единого мнения на предмет критериев определения степени капитализации той или иной экономической системы. Интерпретируя те или иные социумы в плане их формационной ориентации, мы неизбежно обнаружим различия между ними с точки зрения реального приближения к теоретической модели. В данном случае мы можем и саму модель посчитать нереальной, так как всегда более реальна не модель, а ее конкретные формы реализации.

Более историчным является понимание капитализма как многовариантной, гибкой и открытой социально-экономической системы, в рамках которой получает реализацию рыночный способ организации хозяйственно-экономической деятельности людей, основанный на либеральных ценностях, частной собственности, свободном предпринимательстве, товарном обмене, накоплении и использовании капитала в производственных целях и т. д. Причем, применительно к «незападным» странам в силу особенностей их социокультурного и политического развития, более целесообразно говорить не о воспроизведении точной копии капитализма, сколько о степени приближения к ней, в силу отсутствия целого ряда благоприятных условий, позволивших Западу достаточно быстро разорвать оковы традиционализма. Исходя из такого понимания, мы неизбежно придем к выводу, что кроме стран Запада капитализма в его «чистой форме» практически нигде не существовало, к тому же и там он имел весьма серьезные видовые отличия.

Можно с полным основанием согласиться с мнением В. В. Алексеева и И. В. Побережникова, выступающих против до сих пор широко распространенного в отечественной литературе, но подвергнутого интенсивной критике самими представителями модернизационной парадигмы на Западе в 1970— 1980-е гг., узкого понимания процесса модернизации как линеарного и телеологичного, однозначно направленного в сторону достижения параметров западного общества. Подобный подход связывает с модернизацией только движение к либеральным

6

ценностям и институтам, к капиталистическому рынку и либеральной демократии; все, не совпадающее с этим вектором развития, трактуется как аномальное, тупиковое или маргинальное по отношению к модернизации (что не связано с либерализмом, то не укладывается в модерниза- ционный проект). Между тем либерализм — явление историческое и пространственно ограниченное (даже в рамках атлантической цивилизации) [2, с. 10].

В XIX — начале XX в. хозяйственное развитие России носило дуалистический характер, т. е. в значительной части сохраняло элементы переходной экономики с присущими ей чертами неустойчивости, альтернативности, многоукладности, инерционным действием традиционализма в сочетании с тенденцией к модернизации.

Некоторые исследователи говорят о переходном периоде и даже о переходном обществе, которое представляет собой специфическое, самостоятельное состояние социальной системы. В ее рамках происходит трансформация традиционного хозяйства и формирование рыночной экономики, переход от протоиндустриального к раннеиндустриальному этапу экономической модернизации. К ее основным характеристикам можно назвать сохраняющееся доминирование деревни над городом в демографическом и экономическом плане, низкие темпы урбанизации, профессионализации, функциональной специализации институтов и деятельности.

Кроме этого, по мнению Н. А. Проскуряковой, для экономики переходного периода присущи следующие черты: «1) длительность, постепенность модерни- зационного перехода; 2) неустойчивый характер экономики; 3) альтернативный характер развития, когда выбор направления развития во многом зависит от экзогенных факторов; 4) инерционный характер воспроизводства, т. е. сохранение на длительный срок старых экономических форм, их воспроизводство на прежней основе; 5) зарождение и воспроизводство новых (мелкотоварных и капиталистических) экономических форм; 6) появление и функционирование особых переходных форм, для которых характерно сочетание элементов старых и новых укладов опре

деленного типа общественно-производственных отношений; 7) сохранение на значительный срок, у значительной части населения прежних стереотипов мировосприятия ценностей, традиционного менталитета и моделей экономического поведения, нехарактерных для рыночной экономики (расточительство, стяжательство, потребительская трудовая этика) и др.» [36, с. 154—155].

Характерным признаком этой «эклектичной» системы являлось тесное переплетение и взаимопроникновение нерыночных хозяйственно-экономическихструктур, имевших различную окраску (феодально-крепостническую, сословнокорпоративную, общинно-традиционалистскую, командно-административную и др.), и рыночно-капиталистических. И если с точки зрения производственнотехнологического развития параметры рыночно-капиталистической модернизации могут быть унифицированы, то с точки зрения социально-экономических отношений они не могут определяться лишь мерой сходства с «классической» моделью западного типа. Как справедливо заметил А. С. Сенявский, генеральной линией модернизации является становление «техногенного общества, в котором решающую роль начинает играть совокупность последовательно происходящих переворотов в технике и технологиях, формирующих соответствующие технологические уклады в экономике...». По его мнению религиозные, политические, правовые, социальные институты, отношения собственности отражают преимущественно «.специфику локальных цивилизаций, народов и государств, тогда как смена технологий представляет собой вектор и универсальный объективный показатель исторического прогресса, инвариантный относительно конкретных обществ» [40, с. 15].

В аналогичном ключе рассуждает Ю. П. Бокарев, интерпретируя теорию Д. Белла: «С точки зрения производственно-технологического развития все нации последовательно проходят четыре стадии: присваивающее хозяйство (собирательство, охота, рыболовство), аграрная экономика, индустриальное общество и постиндустриальное общество. С соци

№ 9 72010/2

ально-экономических позиций экономика может различаться в разных отношениях (быть более или менее либеральной, частнособственнической, смешанной или государственной, централизованной или децентрализованной и т. д.)» [12, с. 10].

Кроме того, как показывает исторический опыт хозяйственного развития России в XIX — начале XX в. историческое движение в том или ином направлении складывалось из действия и противоборства самых различных сил, одни из которых поддерживали инновации, генерировали новые структурные формы и отношения, а другие отстаивали традиционные институты и ценности. Модерниза- ционное движение чаще всего выражается в адаптации инновационных тенденций к существующим условиям, оптимизации хозяйственной деятельности на данном временном отрезке на основе использования имеющихся ресурсов. Поэтому модернизацию нельзя рассматривать как линейный кумулятивный процесс замещения старого (традиционного) новым (современным).

Экономическая модернизация не обязательно обозначает переход к экономической модели западного мира, основанной на безусловном господстве рыночных отношений, частной собственности, принципов свободы предпринимательства и других параметров так называемого классического либерализма в чистом виде. Модернизационное движение происходит в рамках конкретной социально-политической, институциональной и культурно-цивилизационной среды, задававшей исходные параметры, определяющей конфигурацию экономической системы, а так же механизм ее функционирования и результативность. Это объясняет пространственную асинхронность и вариативность процессов модернизации в различных странах и даже регионах.

По мнению некоторых исследователей, применительно к России такое понимание модернизации снимает противоречия между выделяемыми исследователями формирующимися признаками раннеиндустриального общества, рассматриваемыми в качестве критериев зрелости модернизации, и наличием тех черт экономи

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

ческого развития, которые не укладываются в эту схему. В широком смысле экономическая модернизация может пониматься как любая прогрессивная трансформация экономических институтов (т. е. такое изменение, которое приводит к оптимизации экономической деятельности в сложившихся условиях) [19, с. 23].

Применяя модернизационную парадигму к интерпретации социально-экономического развития России, мы неизбежно приходим к выводу, что уже в первой половине XIX в. постепенно утверждались новые способы организации производственной деятельности рыночной направленности, росла предпринимательская активность, происходила трансформация традиционной системы хозяйствования и феодально-крепостнических основ ее функционирования в направлении модернизации либерально-капиталистического типа.

Проникновение капитализма в сферу экономики приводило к тому, что докапиталистические методы эксплуатации, основанные на внеэкономическом принуждении, служили уже интересам либерально-рыночного развития и часто вполне органично вписывались в новую систему хозяйственно-экономических отношений, о формировании которой вполне обоснованно можно говорить применительно к первой половине XIX в., а возможно и раньше. Традиционные институты и ценности обладали колоссальным трансформативным и адаптивным потенциалом, позволяющим им гибко приспосабливаться к новым — модернистским — функциям.

Другое дело, что западная модель либерально-рыночного развития экономики не могла реализоваться в полной мере в силу обилия препятствующих факторов. Модернизационные механизмы в первой половине XIX в. были подвержены влиянию как эндогенных, так и экзогенных факторов и внешних воздействий, которые можно интерпретировать как природно-географические, этнодемографи- ческие, социокультурные, институциональные, геополитические и др., обуславливающие конфигурацию, конкретные формы и механизмы функционирования экономики [4, с. 365—366].

I8

В этой связи более объективно говорить о разнонаправленное™ экономического развития, наличие целого ряда тенденций и ориентаций, не вписывающихся в указанную схему. Называя экономическую систему первой половины XIX в., и особенно в предреформенный период, феодально-крепостнической, мы не должны забывать о наличии других секторов экономики, которые в реальных своих проявлениях напрямую не были связаны ни с крепостным правом, ни с другими феодальными элементами, а их функционирование происходило по законам капитализма, рыночного развития. В историографии это явление получило название многоукладность, и применяли его преимущественно к периоду конца XIX — начала XX в., но и в первой половине XIX в. оно имело место быть. В частности, система принудительного труда в сельском хозяйстве и промышленности, и соответствующие ей организация и механизм функционирования производства, низкая эффективность которых была признана еще современниками, проецировались на всю хозяйственно-экономическую реальность России. Исходя из этого, делался вывод о глубоком упадке, в котором находилась вся экономика России к середине XIX в. Поэтому концепция «кризиса феодально крепостнической системы» применима лишь в ограниченном масштабе и к той части хозяйственно-экономической системы, которая была связана с феодальнокрепостническим сектором экономики, прежде всего в тех ее частях, существование которых основывалось на феодальной собственности на землю, принудительном труде и натурально-хозяйственных отношениях.

Между тем, и в этом случае необходимо сделать некоторые исключения. Дело в том, что и развитие феодально-крепостнического сектора экономики не всегда можно охарактеризовать как кризисное. В структуре его экономической организации можно увидеть и чисто феодальные, и чисто капиталистические проявления экономической организации, но были и смешанные, которые нельзя однозначно идентифицировать.

Такого рода реальность существовала в вотчинной промышленности. Изначально эта форма производственной деятель

ности имела натурально-потребительский характер, и ее значение редко выходило за рамки помещичьего имения. Даже в начале XIX в. существовали предприятия (например, полотняные), производство которых носило «домашний характер». По мере развития рынка, в плане расширения и интенсификации торговых связей и увеличения его емкости, увеличиваются возможности производства, которое стало приобретать товарно-денежный характер. Производство продукции на рынок становится определяющим фактором промышленного предпринимательства дворян. В процессе развития товарно-денежных отношений наблюдается усиление рыночной направленности крепостного хозяйства, а принудительный труд начинает использоваться для получения прибавочной стоимости. Феодальная эксплуатация, когда использование труда крепостных на промышленных предприятиях осуществлялось в виде барщины и имело характер внеэкономического принуждения, дополнялась капиталистическими элементами договорных отношений и экономической заинтересованности.

Хотя преобладающими оставались принудительные формы организации труда, основанные на внеэкономическом принуждении, дворяне-заводовладельцы переходили к его денежной оплате. И хотя по своей сути промышленный труд и оставался принудительным по своим правовым нормам и конкретным формам, в плане материального стимулирования и целевых установок производства он постепенно приобретал рыночно-капиталистический характер. В то же время, более активно начинает использоваться и вольнонаемный труд, что так же позволяет говорить о начавшихся внутренних изменениях производственно-экономической системы.

Получаемые заводовладельцами прибыли позволяли модернизировать производство. В результате, происходившие в структуре вотчинной промышленности технико-технологические изменения дают основания говорить о достижении многими предприятиями уровня крупного фабричного производства, и о начале в 1830—40-е гг. промышленного переворота. Нет оснований отрицать, что все тако

№ 9 92010/2

го рода изменения носили уже рыночнокапиталистический характер и модерниза- ционную направленность.

В отечественной промышленности первой половины XIX в. капитализм был уже реальностью, но не в виде формационной системы, а в форме отдельных сегментов экономики (локальных очагов), развивавшихся в условиях тесного взаимодействия с традиционными нерыночными механизмами. С точки зрения производительных сил, в производственно-экономическом плане влияние капитализма в некоторых случаях приводило к разрушению феодально-крепостнических и натуральнохозяйственных структур, а в некоторых случаях наблюдалось их «мирное» сосуществование. С точки зрения производственных отношений, некоторые феодальные по своей сути элементы уже выполняли капиталистические по своему характеру задачи. Например, с помощью крепостного труда осуществлялось промышленное производство на рынок [5, с. 250].

Определяя хронологические рамки переходного периода вряд ли можно ограничиться только первой половиной XIX в. и заканчивать его реформой 1861 г. Отмена крепостного права и последовавшие после этого буржуазные реформы стимулировали модернизационные процессы, но отнюдь не привели систему в принципиально новое состояние. И во второй половине XIX в., и даже в начале XX в. мы видим фрагментарность рыночно-капиталистического развития, когда функционирование экономического механизма в значительной степени определялось хозяйственно-культурными традициями и социально-политическими отношениями в стране, которые придавали процессам экономической модернизации инерционный характер. Именно они в конечном итоге и определяли меру допущения капитализма и степень сохранения традиционализма и феодализма в лице непроизводительного, малоземельного и слабо связанного с рынком крестьянского хозяйства, общинной системы, феодального землевладения, сословных пережитков и др. Именно эти факторы и определяли интенсивность и характер проникновения капиталистических элементов в экономи


ку. Лишь по мере укрепления последних, следствием которого становилось постепенное утверждение либерализма и рыночно-капиталистических форм хозяйственной деятельности, капитализм получает способность как бы воспроизводить себя в расширенном виде, приобретая более выраженные системные параметры и характеристики.

Одним из проявлений модернизацион- ных изменений XIX — начала XX в. являлась так называемая диффузия, под которой в современной литературе подразумевается распространение инноваций, в том числе их импорт извне. Именно способность обществ заимствовать технологии, практики, институты, культурные модели выступает в качестве предпосылки ускорения социального прогресса и повышения их адаптивных ресурсов в процессе приспособления к новым реалиям [2, с. 16]. Причем наиболее ярко это проявилось в промышленности, и гораздо в меньшей степени — в аграрной сфере.

Роль диффузии в индустриальном развитии России весьма значима. Индустриализация, развернувшаяся первоначально в Великобритании во второй половине XVIII в., также осуществлялась во многом в результате диффузии, а не независимого развития в рамках отдельных сообществ. Именно диффузия обеспечивала импорт целого ряда элементов и институтов в ходе петровской модернизации в России, представлявшей наглядный исторический пример заимствования техникотехнологической и организационной практики промышленного развития за рубежом. На протяжении всего имперского периода роль диффузии в промышленном развитии России не только не уменьшалась, но и увеличивалась. Причем диффузионная модель распространения инноваций приобретала новые формы и получала дополнительные импульсы благодаря совершенствованию транспорта и средств коммуникации, активизации торговли, повышению мобильности населения, войнам, путешествиям, развитию средств массовой информации и т. д., которые существенно облегчали проникновение производственно-технических инноваций из-за рубежа и их распространение в России.

10

Адекватную модель для изучения сложной, многоуровневой и территориально дифференцированной социально-экономической реальности представляет концепция анклавно-конгломеративного типа развития [7, с. 109—128; 8, с. 60—69; 30, с. 198]. В соответствии с ней начавшийся в России еще в первой половине XIX в. переход к раннеиндустриальной стадии экономической модернизации и соответствовавшая ему рыночно-капиталистическая трансформация имели преимущественно локальный характер. Они не сопровождались тотальной перестройкой пространства и социума, кардинальными изменениями в аграрном секторе экономики и ценностных мотивациях субъектов экономической деятельности. Они представляли собой анклавно-конгломеративный тип развития, формируя так называемое конгломератное общество, самовоспроизводящуюся и довольно устойчивую социальноэкономическую среду, состоящую из разнородных моделеобразующих элементов и основанных на них отношений. Находясь далеко не в «дружественной среде», раннеиндустриальный рыночно-капиталистический анклав благодаря эффективной внутренней организации был способен выживать в рамках обрамляющего общества-конгломерата и характеризовался как устойчивая структурная единицы конгломерата. Причем они не были абсолютно изолированы друг от друга, но интенсивность их взаимодействия была строго нормирована. С одной стороны, индустриальный анклав определял новые параметры развития всего сообщества, а с другой — приспосабливался к средовому контексту. С одной стороны, он не растворялся в окружающей среде, а с другой — не достигал доминирующего положения в масштабах всего общества.

Как видим из практики XIX в. рыночно-капиталистический анклав успешно сопротивлялся среде, попутно способствуя приобретению обществом более сложной («сдвоенной», «строенной») структуры. В частности, на протяжении этого времени мы видим соседство расширявшихся товарно-денежных отношений с натурально-потребительскими формами организации экономической деятельности, взаимо

действие частной, феодальной и общинноколлективистской форм собственности, усиливающейся демократизации предпринимательской деятельности и сохраняющихся сословных ограничений, протоиндустриальных и индустриальных форм промышленного производства, вольнонаемного и принудительного труда, контрактно-договорных экономических отношений и внеэкономического принуждения. В частности, в развитии вотчинной и посессионной промышленности до 1861 г. использовались механизмы и инструменты, изначально имеющие нерыночный характер (применение принудительных форм мобилизации рабочей силы в промышленности, основанных на внеэкономическом принуждении; сохранение связи рабочих с землей для их продовольственного обеспечения и снижения издержек производства и др.).

Иногда этим механизмам и инструментам «недружественной» среды придавались новые свойства и характеристики. Например, на вотчинных промышленных предприятиях в первой половине XIX в. внедрялись денежные формы оплаты и материальное стимулирование труда крепостных рабочих. Происходило раскрестьянивание занятого в промышленности населения, ускорялись урбанистические процессы в заводских поселениях. Труд на промышленном предприятии, связанный с постоянным общением рабочих с машинами и техническими устройствами, приводил к рационализации мышления, вносил в сознание точное знание и экономический расчет. В данном контексте это можно считать одной из предпосылок перехода от религиозного мировоззрения к ценностям рыночного общества и техногенной культуры западного типа

Анклавно-конгломеративное развитие применительно к промышленному сектору экономики носило более усложненный характер, обусловленный тем, что среда сама способствовала созданию такого рода анклава, и во многом определяла параметры его развития. Важнейшим компонентом среды являлась государственная власть, игравшая приоритетную роль в протекании модернизационных процессов в России. Сохраняя свою тра

№ 9 и2010/2

диционалистскую природу, она инициировала программы ограниченной или защитной модернизации, разрабатывавшиеся в значительной степени для консервации традиционного общества и защиты его от более интенсивных и радикальных изменений. При этом сохранялась высокая степень централизации государственной администрации, в том числе институтов, отвечавших за разработку и проведение хозяйственной политики. Догоняющая природа российской модернизации, ее мобилизационный характер лишь усиливали роль централизованного государственного аппарата [3, с. 6— 14].

Начиная с петровских времен, государство старается содействовать промышленному развитию, правда на протяжении времени интенсивность промышленной политики постоянно менялась. Причем политика стимулирования промышленного производства со стороны властей часто носила конъюнктурно-избирательный характер. В частности, получали поддержку отрасли и сектора промышленности, имевшие для государства военно-стратегическое значение. Системные ограничения касались и предпринимательской деятельности, в плане сословно-корпоративной дифференциации прав и возможностей ведения бизнеса.

Конкретные формы государственного вмешательства в экономическое развитие страны были различны, начиная от предоставления привилегий и льгот промышленникам, проведения мероприятий, стимулирующих частное предпринимательство, осуществления таможенного контроля за ввозом и вывозом товаров, и заканчивая регулированием социальных и трудовых отношений, а порой мелочным контролем за производством и его регламентацией.

Отрицательное влияние на процессы развития предпринимательства оказывало ярко выраженное в правительственных кругах стремление к извлечению из торгово-промышленной сферы финансовой выгоды. Это выражалось в существовании казенной монополии на продажу ряда товаров на внутреннем и внешнем рынках, отстранении от некоторых видов торгово-промышленной деятельно

сти частного предпринимателя, сословных ограничений промышленного предпринимательства в некоторых областях производства, установлении не всегда обоснованно высоких таможенных пошлин. Все это нередко сопровождалось прямым изъятием капиталов за счет роста прямых и косвенных налогов.

Осуществляя экономическую поддержку частного предпринимательства, государство одновременно различными методами (прямыми и косвенными) старалось подчинить его, делая невозможным или, по крайней мере, очень затруднительным, развитие промышленного предпринимательства без руководящей и направляющей роли государства. Своей политикой, носящей избирательный характер, оно в четко очерченных рамках создавало своего рода «питательную среду», тем самым вырабатывая «зависимость» предпринимателей от государственной поддержки [6, с. 60—62]. Основным средством решения проблем промышленного развития считалось не увеличение экономической свободы и стимулирование частнопредпринимательской активности (хотя это направление экономической политики так же присутствовало), а усиление контроля над экономикой, и прежде всего над отраслями, представлявшими для государства предмет особого интереса.

Конечно же, в конце XIX — начале XX в. системно-институциональные ограничения на пути развития рыночно-капиталистического анклава постепенно нивелировались, и среда приобретала все более «дружественный» характер. На «выращивание» институтов капитализма влияли либерализация (хотя и весьма ограниченная) экономической политики властей, расширение рынка промышленных изделий и сельскохозяйственной продукции, укрепление денежной системы и развитие кредитно-банковской системы, приток иностранного капитала, увеличение численности наемных рабочих, углубление разделения труда и специализации производства, совершенствование рыночной инфраструктуры и транспорта и др. Однако развитие рыночно-капиталистических механизмов и институтов в России даже на раннеиндустриальном этапе развития происходило до


вольно медленно. Этот сегмент экономики так и остался анклавом и не приобрел свойств системы в силу отсутствия благоприятной среды для этого и наличия целого ряда сдерживающих факторов.

Во многом это было обусловлено пространственно-территориальной спецификой, наложившей отпечаток на протекание протоиндустриальной и раннеиндустриальной модернизации в России XIX — начала XX в. По мнению И. В. Побережнико- ва в исследовании протоиндустриальных и раннеиндустриальных стадий модернизации России следует учитывать территориальную неравномерность распространения волн модернизации, региональные особенности разворачивающихся модернизацион- ных субпроцессов, таких как индустриализация, урбанизация, бюрократизация, профессионализация, складывание своеобразной региональной структуры модернизации, включающей пространственные центры и периферию развития [30, с. 198].

Пограничное месторасположение страны в целом между различными цивилизационными мирами оказывало и продолжает оказывать существенное влияние на ее исторические судьбы и цивилизационную организацию, ее территориальную морфологию [1, с. 41—56]. Обширное пространство России, разнообразие ее природноклиматических условий, обилие ресурсов изначально задавали параметры исторического развития, и в частности, замедляли и растягивали колонизационную динамику, сохраняя большое количество «медвежьих углов» и ориентируя на экстенсивные методы хозяйственного развития.

Указанные обстоятельства объективно создавали предпосылки и возможности для ориентации на самодостаточное, автаркическое развитие. Россия, по существу, представляла собой, по терминологии Ф. Броделя, мир-экономику, т. е. самодовлеющую структуру, которая «затрагивает лишь часть Вселенной, экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство» [10, с. 14].

В то же время огромные пространства затрудняли создание транспортной

инфраструктуры для обеспечения налаженной и скорой связи потребителей с производителями, для нормального функционирования рынка. Ф. В. Залесский еще в 1890-х гг. пространственный фактор называет в числе сдерживающих развитие рынка, не способствовавшего интенсификации рыночных связей между отдельными районами [13, с. 18]. Недооценивать данное обстоятельство в контексте модернизационных процессов не следует, поскольку оно имело решающее значение для становления современного индустриального общества. Поскольку организация рыночной инфраструктуры в определенном смысле есть покорение пространства, постольку для России, в силу ее территориально-климатических условий, данный процесс был в значительной степени заторможен [30, с. 196].

Обширная территория и слабо развитая инфраструктура разрывали пространство, препятствовали интенсификации рыночных связей, локализовывали экономическое развитие, препятствовали быстрому распространению инноваций, сохраняли инерционное действие традиционализма.

Все это оказывало существенное воздействие и на формирование хозяйственной культуры. Постоянный колонизационный размах России не способствовал приданию труду характера систематической работы по окультуриванию осваиваемых пространств. Колонизация тормозила переход от экстенсивных к интенсивным методам освоения пространства, закрепляла низкотехнологичные уклады в центре страны, транслировала их на периферию, ослабляя, таким образом, целый ряд модернизационных по своей природе процессов, таких как индустриализация, урбанизация и т. д.

Кроме того, отношения собственности в России даже в начале XX в. не приобрели римского характера и не получили самостоятельного значения, они были социально дифференцированы и в значительной степени определялись властью, сохраняя в себе элементы азиатской системы «власть — собственность».

Важным фактором духовно-культурного, цивилизационного порядка, существенно влиявшим на процессы экономи

№ 9 J32010/2

ческой модернизации России в протоиндустриальный и раннеиндустриальный период, являлось православие. Вплоть до 20-х гг. XX столетия православие, будучи идейной, морально-нравственной основой жизни большинства населения страны, лежало в основе и хозяйственной деятельности. Влияя на результативность экономической деятельности, оно не способствовало утверждению в России западных идеологий легитимации рыночно-капиталистического развития, где, начиная с протестантизма, материальный успех и предпринимательская активность получают идейное оправдание. В системе ценностей православной культуры вплоть до начала XX в. сохранялись такие установки, как нравственное неприятие излишнего стремления к богатству, моральное осуждение получения прибыли с неживого (посредническая торговля, ростовщичество), преобладание морально-нравственных стимулов побуждения к труду и т. д.

Модели либерализации и капитализации России во многом имели сходные посылки, выражавшиеся в действии целого ряда внутренних ограничителей (естественноприродных и цивилизационных). Так называемые «чистые формы» либерализма нельзя рассматривать как норму для России, равно как и для других стран и регионов. Результативность либерализации экономики в разных условиях и социальных средах приводила к неоднозначным последствиям в силу того, что традиционные институты проявляли различную степень устойчивости и способности воспроизводства.

Путь, пройденный Западом по пути рыночного развития и приведший к формированию «капиталистической суперструктуры», уникален и исторически представлял собой отклонение (мутацию) от нормальной (естественной) эволюции рыночных отношений, основанной на действии внутренних причин. По мнению Ф. Броделя, западный капитализм, начиная с момента своего возникновения и в процессе последующего своего развития мог успешно развиваться только при наличии зон, обслуживающих его (т. е. в условиях существования некапиталистического пространства, где рыночное начало еще не играло системообразующей роли).


Он «является порождением неравенства в мире... плодом авторитарной организации явно чрезмерного пространства. Он не дал бы столь густой поросли в ограниченном экономическом пространстве. Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда» [9, с. 98]. В современной историографии эта точка зрения получила развитие в концепции «зависимого» развития, представлявшей собой интерпретацию модернизационного подхода для объяснения сохраняющейся неравномерности экономического развития стран и регионов мира.

Сегодня уже очевидно, что модернизация осуществлялась разными путями, приведшими к множественности «модер- нов». Так же очевидно, что оптимальным является тот вариант модернизации, который опирается на национально-культурные и цивилизационные традиции [2, с. 12].

Поэтому необходимо активизировать поиск внутренних естественных потенций либерально-рыночного развития, способных обеспечить устойчивое и сбалансированное функционирование всей социально-экономической системы, которая не обязательно должна соответствовать жестким параметрам и нормам классического либерализма западного типа. При этом «инновации не могут и не должны быть самоцелью, а должны служить главному — успешному выживанию, страны, государства, народа в окружающей среде, обеспечивать их внутреннюю и внешнюю безопасность, конкурентоспособность, эффективность» [40, с. 14— 15].

Подводя итог рассуждений об особенностях протекания протоиндустриальной и раннеиндустриальной модернизации в России XIX — начала XX в., необходимо отметить следующее. Как и другие страны с «догоняющей» модернизацией, Россия, формируя стратегию экономического развития, должна была, с одной стороны, учитывать опыт индустриализации «западного мира», а с другой, — стремясь заставить работать промышленность по-европейски, использовать возможности существующей культурно-цивилизационной самобытности. Модернизационные процессы в XIX — начале XX в. шли крайне неравномерно как в пространственном, так и во

I14

временном измерении. Тем не менее, в российской модернизации, особенно на ее раннеиндустриальной стадии, нарастало влияние тенденций, связанных с либерально-западническим направлением развития. Если петровская модель промышленности, доминирующая вплоть до середины XIX в., ориентировалась на сохранение самобытности (патриархальности, общинности, патернализме), то новая волна реформ второй половины XIX в., осуществленных преимущественно в либерально-западническом ключе, усилила роль рыночно-капиталистического начала в организации производства.

В экономике России XIX — начала XX в. вектор индустриального движения был направлен не столько на преодоление сопротивления и разрушение традиций, максимальную реализацию новаций и модернизационных устремлений, сколько на создание системы взаимодействия и взаимовлияния, в которой преимущества формирующейся рыночной экономики и крупного производства переплетались с традиционными принципами организации хозяйственно-экономической деятельности. В целом, даже несмотря на неблагоприятные факторы, отечественная промышленность находила возможности для своего развития, достигнув к концу XIX — началу XX в. существенного прогресса и выработав отличный от европейского механизм экономического роста.

Формирующаяся индустриальная культура России XIX — начала XX в. представляла собой симбиоз традиционного российского контекста и внедренных в него элементов индустриальной культуры европейского модернизированного общества, что обусловливало относительно устойчивое хозяйственное развитие в течение указанного периода. Происходящие в рамках этой противоречивой и внутренне неоднородной системы метаморфозы достаточно сложно реконструировать, поскольку их множество, между ними существуют причудливые взаимосвязи. В экономической сфере это прежде всего различные по скорости и масштабу перемены в развитии техники и технологии производства, функционировании капитала и рынка. В социальной сфере (на разных

ее уровнях) — перемены в формах организации и мотивации труда, сопровождавшиеся переходом от принудительных способов мобилизации рабочей силы к вольному найму, от социально патерналистских отношений между рабочими и заводовладельцами к контрактно-договорным. Изменения происходили также в демографической и социальной структуре населения, в социокультурной,институциональной и социально-психологической составляющих экономической динамики.

Протоиндустриальная и раннеиндустриальная модернизация XIX — начала XX в. была важнейшим катализатором социально-экономического развития России. Ее ход и динамика парадоксальным образом сказывались и на политической ситуации. Как только власть начинала осознавать угрозу национальной безопасности, в связи с отставанием российской промышленности от стран-лидеров, в экономике сразу же инициировались масштабные трансформации.В таких обстоятельствах возникли реформы Петра I, осуществившие запуск модернизационных процессов, которые вывели Россию в ранг ведущих европейских держав. Однако к середине XIX в. их потенциал иссяк. Неопетровские идеи реформирования не дали желательных результатов. Вероятно, традиционная модель организации крупного производства, используя резервы внедрения новых машин и технологий, могла бы действовать и дальше, если бы не особая политическая ситуация 1850-х гг. Было очевидно, что без решительного рывка в индустриализации и изменения ряда социально-экономических институтов Россия станет легкой добычей европейских держав.

Во второй половине XIX в. в очередной раз власть ориентируется на модерни- зационную стратегию, но теперь уже с более ярко выраженным либеральным уклоном. Однако новая модернизационная волна, определив дальнейшее продвижение России к современному индустриальному обществу, даже в начале XX в. по своим целям и задачам оказалась незавершенной, не только сохранив, но и обострив целый ряд экономических, политических, социальных и культурных противоречий.

№ 9 J52010/2

Библиографический список1. Аванесова, Г. А. Региональное развитие в условиях модернизации (на материалах стран Запада и

Востока) / Г. А. Аванесова / / Восток. — 1999. — № 2. — С. 41—56.2. Алексеев, В. В. Модернизационная парадигма Российской истории / В. В. Алексеев,

И. В. Побережников / / Информационно-аналитический бюллетень Научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории. — 2006. — № 4. — С. 7—17.

3. Алексеев, В. В. Промышленная политика как фактор российских модернизаций (XVIII—XX вв.) /B. В. Алексеев / / Промышленная политика в стратегии российских модернизаций XVIII—XXI вв. : материалы междунар. науч. конф., посвящ. 350-летию Н. Д. Антуфьева-Демидова. — Екатеринбург, 2006. — С. 6—14.

4. Арсентьев, В. М. Социальные аспекты организации промышленного производства провинциальной России в первой половине XIXв. (по материалам Среднего Поволжья) / В. М. Арсентьев. — Саранск : Издат. центр ИСИ МГУ им. Н. П. Огарева, 2009. — 368 с.

5. Арсентьев, В. М. Условия и особенности перехода от протоиндустриального к раннеиндустриальному этапу экономического развития России в первой половине XIX века / В. М. Арсентьев / / Мировое экономическое развитие и Россия (XIX — XX вв.): материалы междунар. научн. конф. — М., 2009. —C. 249 — 252.

6. Арсентьев, Н. М. Хрустальные короли России : Промышленное хозяйство и предпринимательская деятельность Мальцовых в XVIII—XIX веках / Н. М. Арсентьев, А. А. Макушев. — М. : Наука, 2002. — 304 с.

7. Богатуров, А. Д. Анклавно-конгломератный тип развития. Опыт транссистемной теории /А. Д. Богатуров, А. В. Виноградов / / Восток — Запад — Россия. — М., 2002. — С. 109—128.

8. Богатуров, А. Д. Модель равноположенного развития : варианты «сберегающего» обновления /А. Д. Богатуров, А. В. Виноградов / / Полис. — 1999. — № 4. — С. 60—69.

9. Бродель, Ф. Динамика капитализма / Ф. Бродель. — Смоленск : Полиграмма, 1993. — 123 с.10. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. : в 3-х т. /

Ф. Бродель. — М. : Прогресс, 1992. — Т. 3 : Время мира. — 680 с.11. Вишневский, А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР / А. Г. Вишневский. —

М. : ОГИ, 1998. — 430 с.12. Дискуссионный клуб : «Проблема модернизации России в XIX — XX вв.: теоретико-методологические

подходы, исследовательский опыт» / / Информационно-аналитический бюллетень Научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории. — 2007. — № 5. — С. 3—23.

13. Залесский, Ф. В. Постоянные выставки / Ф. В. Залесский / / Вестник финансов, промышленности и торговли. — 1893. — № 52. — С. 13—32.

14. Каменский, А. Б. От Петра I до Павла I: Реформы в России XVIII века: Опыт целостного анализа /A. Б. Каменский. — М. : РГГУ, 1999. — 575 с.

15. Каменский, А. Б. Российская империя в XVIII веке : традиции и модернизация / А. Б. Каменский. — М. : Новое литературное обозрение, 1999. — 328 с.

16. Каспэ, С. И. Империя и модернизация. Общая модель и российская специфика / С. И. Каспэ. — М. : РОССПЭН, 2001. — 253 с.

17. Козловский, В. В. Модернизация : от равенства к свободе / В. В. Козловский, А. И. Уткин,B. Г. Федотова. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1995. — 278 с.

18. Красильщиков, В. А. Вдогонку за прошедшим веком : Развитие России в XX в. с точки зрения мировых модернизаций / В. А. Красильщиков. — М. : РОССПЭН, 1998. — 263 с.

19. Курышов, А. М. Трансформация Сибирской общины в конце XIX — начале XX в. в контексте экономической модернизации России / А. М. Курышов / / Информационно-аналитический бюллетень Научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории. — 2006. — №4. — С. 21—27.

20. Ёейбович, О. Ё. Модернизация в России: К методологии изучения современной отечественной истории / О. Л. Лейбович. — Пермь : ЗУУНЦ, 1996. — 156 с.

21. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства / Б. Н. Миронов. — СПб. : Дмитрий Буланин, 1999. — Т. 1. — 548 с.; Т. 2. — 566 с.

22. Модернизация: зарубежный опыт и Россия / В. А. Красильщиков, В. П. Гутник, В. И. Кузнецов и др. — М. : Агентство «Инфомарт», 1994. — 115 с.

23. Модернизация в социокультурном контексте: традиции и трансформации : сб. науч. ст. — Екатеринбург : УрО РАН, УрГИ, 1998. — 182 с.

24. Наумова, Н. Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? / Н. Ф. Наумова. — М. : Эдиториал УРСС, 1999. — 174 с.


25. Опыт российских модернизаций. XVIII—XX века / под ред. В. В. Алексеева. — М. : Наука, 2000. — 246 с.26. Панарин, А. С. Реванш истории : российская стратегическая инициатива в XXI веке / А. С. Панарин. —

М. : Издат. корпорация «Логос», 1998. — 392 с.27. Пантин, В. И. Волны политической модернизации в истории России. К обсуждению гипотезы /

B. И. Пантин, В. В. Лапкин / / Полис. — 1998. — № 2. — С. 39—51.28. Плимак, Е. Г. Др ама российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ) /

Е. Г. Плимак, И. К. Пантин. — М. : Весь мир, 2000. — 360 с.29. Побережников, И. В. Переход от традиционного к индустриальному обществу теоретико

методологические проблемы модернизации / И. В. Побережников. — М. : РОССПЭН ; Ульяновск : Ульяновский Дом печати. 2006. — 237 с.

30. Побережников, И. В. Российские модернизации : пространственные аспекты / И. В. Побережников / / Индустриальное наследие : материалы III междунар. науч. конф., г. Выкса, 28 июня — 1 июля 2007 г. — Саранск, 2007. — С. 194—201.

31. Поляков, Л. В. Методология исследования российской модернизации / Л. В. Поляков / / Полис. — 1997. — № 3. — С. 14—15.

32. Поляков, Л. В. Путь России в современность : модернизация как деархаизация / Л. В. Поляков. — М. : Институт философии, 1998. — 200 с.

33. Поткина, И. В. Индустриальное развитие дореволюционной России. Концепции, проблемы, дискуссии в американской и английской историографии / И. В. Поткина. — М. : Ин-т рос. истории РАН, 1994. — 232 с.

34. Поткина, И. В. Россия и модернизация : (В прочтении западных ученых) / И. В. Поткина, Н. Б. Селунская / / История СССР. — 1990. — № 4. — С. 194— 207.

35. Проскурякова, Н. А. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии / Н. А. Проскурякова / / Вопросы истории. — 2005. — № 7. — С. 153—165.

36. Проскурякова, Н. А. К вопросу о концептуализации экономического развития России XIX — начала XX вв. / Н. А. Проскурякова / / Экономическая история. Обозрени. — М., 2005. — Вып. 11. —C. 151—158.

37. Российская модернизация: проблемы и перспективы / / Вопросы философии. — 1993. — № 7. —С. 3—39.

38. Рязанов, В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX — XX вв. /B. Т. Рязанов. — СПб. : Наука, 1999. — 796 с.

39. Сенявский, А. С. Индустриальная модернизация в России : теоретические проблемы / А. С. Сенявский / / Модернизационные парадигмы в экономической истории России : материалы Всерос. науч. конф., г. Саранск, 20—21 июня 2007 г. — Саранск : Издат. центр ИСИ МГУ им. Н. П. Огарева, 2007. —C. 13—28.

40. Сенявский, А. С. Индустриальная модернизация, урбанизация и демографические процессы в России в XX веке : соотношение и взаимосвязи / А. С. Сенявский / / Индустриальное наследие : материалы Междунар. науч. конф., г. Саранск, 23 — 25 июня 2005 г. — Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2005. — С. 398—406.

41. Сенявский, А. С. Урбанизация России в XX веке : Роль в историческом процессе / / А. С. Сенявский. — М. : Наука, 2003. — 285 с.

42. Федотова, В. Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории / В. Г. Федотова / / Вопросы философии. — 2002. — № 12. — С. 3—21.

43. Федотова, В. Г. Типология модернизаций и способов их изучения / В. Г. Федотова / / Вопросы философии. — 2000. — № 4. — С. 3—27.

44. Широков, Г. К. Парадоксы эволюции капитализма (Запад и Восток) / Г. К. Широков. — М. : Институт востоковедения РАН, 1998. — 216 с.

Поступила в редакцию 14.04.2010.Сведения об автореАрсентьев Виктор Михайлович — доктор исторических наук, профессор,

заведующий кафедрой истории Отечества Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (г. Саранск). Область научных интересов: социально-экономическая история, история промышленного развития предпринимательства и рабочих России, Среднего Поволжья и Мордовии в XIX в. Автор более 90 научных работ, в том числе 10 монографий, 7 учебно-методических разработок.

Тел.: (8342) 29-06-45 e-mail: [email protected]

№ 92010/2

17


УДК 94:331.101.262 ББК Т3(2)

И. В. Побережников

ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ АСПЕКТЫ РОССИЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ

Ключевые слова: модернизационный подход, модернизация России, цивилизационный статус, «пограничная» цивилизация, традиционалистское государство, природно-географический фактор, мир-экономика, конгломератные общества, анклавы.

В статье исследуется влияние природно-географических условий на модернизацию общества, анализируется пространственное измерение исторического процесса, рассматривается человек в качестве активного элемента исторического процесса, а окружающая среда — в качестве арены, предоставляющей различные варианты для его деятельности.

I. V. Pobereznikov

THE SPACE ASPECTS OF RUSSIAN MODERNISATIONKey words: modernisational, method, modernization of Russia, civilisational status,

«limited» civilasation, traditional state, nature geographical factor, world-economy, conglomerates, enclaves.

The influence of nature-geographical conditions on the society modernization is researched. The space limits of the historical process are analysed. A person as an active element of the historical process is shown. The environment is seen as a stage for acting by person different kinds of activity.

Модернизационный подход применяется с целью объяснения российского исторического процесса. Предприняты попытки определения специфики российских модернизаций, нашедшие, в частности, отражение в формулировании их моделей («имперская модель», модели «консервативной», «рецидивирующей» модернизации, «псевдомодернизации», «контрмодернизации», «деархаизации» и т. д.) [11; 27, с. 47; 28, с. 68; 37; 43; 44; 59; 60, с. 36— 40; 64]. Широкое распространение получили оценки российской модернизации как не органичной, преследующей цель догнать более развитые общества, характеризующейся циклизмом, рецидивирующей природой, прочной связью с традицией. Существенное внимание уделяется роли государства, которое обычно трактуется как инициатор, наиболее активная и сильная общественная структура [20; 21; 26; 29; 33; 34; 40; 45—47; 51]. Получили разработку проблемы соотношения

модернизации и имперского строительства, модернизации и революции в России, воздействия политики модернизации на отдельные периоды российской истории и т. д. [2; 4; 23].

Что касается пространственных аспектов модернизации, то они затрагивались представителями классической модерни- зационной парадигмы преимущественно в рамках применения сравнительно-исторического подхода. Исследователи, к нему прибегавшие, обычно рассматривали в компаративном плане эволюцию двух или более обществ (обыкновенно стран), выделяя общие и особенные черты модернизации. Сравнительно-исторический подход был реализован в работах таких представителей школы модернизации, как С. Блэк, Ш. Эйзенштадт, Д. Растоу, С. М. Липсет, Б. Мур, Р. Бендикс и др. Внимание исследователей при этом фокусировалось на переменных, изучение которых вызывает большие затруднения в

18 ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

рамках социально-процессуального подхода: это институты, культура, лидерство. Сравнительный подход был ориентирован на выявление: 1) общих стадий или фаз, через которые должны проходить все общества; 2) особых путей, которыми могут двигаться общества; 3) комбинаций подобных «вертикальных» и «горизонтальных» категориальных классификаций. В итоге были достигнуты определенные успехи в выявлении пространственных особенностей процесса модернизации. Но полученные результаты относятся преимущественно к разработке страновых вариантов модернизации (скорее даже особенностей отдельных аспектов модернизации применительно к конкретным странам). Субстрановый уровень пространственной динамики в рамках модер- низационных исследований по-прежнему освещается недостаточно. Между тем без исследования субстрановой динамики модернизации вряд ли возможно получение углубленных знаний о сути данного процесса.

Поскольку классический модернизаци- онный анализ был сфокусирован на нацио- нально-страновый уровень, постольку именно страна выступала в качестве основной аналитической единицы в большинстве модернизационных исследований, в частности, в работах, базировавшихся на компаративно-исторической методологии. Гораздо меньшее внимание уделялось субстрановым аспектам модернизации, недостаточно исследованными оставались пространственно-региональные аспекты модернизации.

В определенной степени данная оценка может быть отнесена и к современным отечественным исследованиям российских модернизаций. Немногочисленные, часто постановочные, работы по данной проблематике лишь подтверждают указанный историографический факт [1; 5; 12; 24; 35; 36; 55]. Между тем, применительно к российской истории пространственное измерение требует самого пристального внимания.

Во-первых, пограничное месторасположение страны в целом между различными цивилизационными мирами оказывало и продолжает оказывать существенное влияние на ее исторические судьбы и

цивилизационную специфику, существенно усложняя последнюю. Как подчеркивает историк В. Э. Лебедев, положение России между Европой и Азией превращало страну в цивилизационный «котел», переваривавший в различной мере и формах многообразное, противоречивое воздействие Запада и Востока [16; 19; 30; 31; 52; 57, с. 442].

В связи с этим по-прежнему дискуссионным остается вопрос о цивилизационном статусе страны, ответ на который можно свести к следующим позициям: 1) Россия — часть (филиал) западной цивилизации; 2) Россия — восточная цивилизация; 3) Россия — не самостоятельная цивилизация, а своеобразный ансамбль цивилизаций и этнокультурных анклавов, неоднородное, сегментарное общество (не- доцивилизация); 4) Россия — своего рода мост, «фильтр» между Западом и Востоком, синтез восточной и западной цивилизации; 5) Россия — Евразия, уникальная цивилизация, отличная от Европы и от Азии, от Запада и от Востока [17, с. 115— 116; 18, с. 139—150; 49; 54, с. 28—45; 56, с. 10—11]. Не вдаваясь в детали данной весьма острой дискуссии, отметим, что целый ряд фактов (наличие определенной целостности, мощной способности к регенерации после «смут» и расколов, тенденции к цивилизационной экспансии) все же свидетельствует в пользу признания цивилизационной самостоятельности и социокультурной целостности России при одновременной ее «цивилизационной неопределенности», по выражению Е. Б. Рашковского [48, с. 64, 67]. Специфика российского культурно-исторического массива, как нам кажется, может быть адекватно описана при помощи концепта «пограничной» цивилизации (считается, что подобная цивилизация характеризуется относительной молодостью, социокультурной гетерогенностью, симбиотичностью, наличием двух или нескольких культурно-ценностных «ядер», возможно, антиномичностью и социокультурными дивергенциями), который успешно разрабатывается Я. Г. Шемякиным [15; 61—63].

Еще одно важное измерение месторасположения страны — соседство, погра- ничность Леса и Степи. Со времен ранне

№ 9 J92010/2

го средневековья больших усилий от страны требовало противостояние «степной» угрозе. По мере расширения территории страны возрастала потребность в обороне преимущественно открытых границ, в организации контроля над обширными пространствами. Находясь во враждебном окружении, страна постоянно вынуждена была доказывать свое право на существование, на суверенитет. В связи с этим политические процессы обгоняли экономические — достаточно сильное централизованное государство, необходимое в условиях низкой плотности населения, особенно на окраинах, и небольшого по объему прибавочного продукта для обеспечения обороны от внешней агрессии, независимости, сложилось относительно рано, не имея адекватной экономической основы. Раннее формирование достаточно эффективного традиционалистского государства, накопившего длительный опыт централизованного бюрократического управления в противостоянии внешним угрозам, имело серьезные последствия для динамики и характера начавшейся позднее модернизации. Именно традиционалистские правительства обыкновенно инициировали программы ограниченной или защитной модернизации, разрабатывавшиеся в значительной степени для консервации традиционного общества и защиты его от более интенсивных и радикальных изменений.

Раннее складывание сильного государства обусловило высокую степень централизации государственной администрации, в том числе институтов, отвечавших за разработку и проведение хозяйственной политики. Догоняющая природа российской модернизации, ее мобилизационный характер лишь усиливали роль централизованного государственного аппарата, осуществлявшего контроль за трудовыми отношениями, проведение политики таможенного протекционизма, занимавшегося созданием корпораций и ряда монополий [3, с. 6—14].

Неизменное доминирование политических целей над хозяйственно-экономическими как следствие специфического пути развития, обусловленного в конечном счете географическими факторами, сохраняло силу и в контексте российских модер


низаций. Показательно, что в ежегодном всеподданнейшем докладе министра финансов в 1903 г. С. Ю. Витте, касаясь распределения ограниченных бюджетных средств, ставил вопрос о том, какая же потребность всего настоятельнее для государства: «Очевидно та, удовлетворение которой обеспечивает самое существование государства, его внешнюю неприкосновенность. Для этой цели население несет личную повинность и уплачивает большую часть налогов, получая взамен неоценимое и несоизмеримое ни с какими материальными благами сознание того, что под державным руководством своего Верховного Вождя каждый из верноподданных Вашего Величества, его семья, имущество и вся родная земля находятся в безопасности от внешнего врага... Мы состоим под действием железного закона — обращать на удовлетворение культурных потребностей лишь то, что остается после покрытия расходов на оборону страны» [14, с. 694].

Во-вторых, колоссальное пространство России, разнообразие ее природноклиматических условий, богатство полезными ископаемыми имели неоднозначные последствия для исторической динамики страны в целом и отдельных ее секторов.

Указанные обстоятельства, способствовавшие складыванию обширного внутреннего рынка, объективно создавали предпосылки и возможности для ориентации на самодостаточное, автаркическое развитие. Россия, по существу, представляла собой, по терминологии Ф. Броделя, мир-экономику, т. е. самодовлеющую структуру, которая «затрагивает лишь часть Вселенной, экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство» [10, с. 14]. Вследствие того, что Россия представляла собой мир-экономику с собственным институциональным порядком, взаимодействия с другими мирами-экономиками были чреваты для нее значительными трансакционными издержками, которых она, естественно, стремилась избежать.

В то же время огромные пространства затрудняли создание транспортной

20

инфраструктуры для обеспечения налаженной и скорой связи потребителей с производителями, для нормального функционирования рынка. Недооценивать данное обстоятельство в контексте модерни- зационных процессов не следует, поскольку транспортный фактор имел решающее значение для становления современного индустриального общества. Поскольку организация рыночной инфраструктуры в определенном смысле есть покорение пространства, постольку для России, в силу ее территориально-климатических условий, данный процесс был в значительной степени заторможен.

Наличие больших массивов слабозаселенных территорий создавало предпосылки для дальнейшего переселения, миграций, разрядки демографического давления в густонаселенных районах. Впрочем, в современной литературе предложен и другой подход, согласно которому ход российской истории подчинялся циклическому механизму нарастания демографического давления, неоднократно прерывавшегося экосоциальными катастрофами [38]. Еще В. О. Ключевский заметил: «История России есть история страны, которая колонизуется.... Так переселение, колонизация страны была основным фактом нашей истории, с которым в близкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты» [25, с. 50—51].

Освоение новых пространств как ведущий региональный процесс сближало Россию с переселенческими странами, расширяло поле регионализма за счет разнообразия территорий и взаимодействий и, в то же время, замедляло рост регионализма в силу своей незавершенности и подвижности [58, с. 40]. Колонизация тормозила переход от экстенсивных к интенсивным методам освоения пространства, закрепляла низкотехнологичные уклады в центре страны, транслировала их на периферию, ослабляя таким образом целый ряд модернизационных по своей природе процессов, таких как урбанизация, индустриализация и т. д. Вероятно, даже можно говорить о расширении возможностей для пространственно-временных исторических реверсов. Подобный характер «фронтирного» развития обосно

вывался последователями фронтирной теории Ф. Д. Тернера применительно к североамериканскому континенту: «Эта вечно движущаяся пограничная полоса явилась одной из отличительных черт в развитии американского общества. Ясное понимание ее влияния разрешает многие трудные проблемы в этой истории. История Соединенных Штатов представляет собою описание движения могучей армии на Запад, на завоевание лесов и прерий. Эта армия имела своих разведчиков, свой авангард, своих саперов и минеров, свои оккупационные отряды. Эти различные отряды воспроизводили по очереди различные ступени общественного развития, пройденные в свое время всей расой. Последовательные ступени заселения Запада надвигающейся армией пионеров Америки вновь воспроизводят перед нами историю социального развития. Авангард охотников, трапперов, рыболовов, разведчиков и борцов с индейцами с замечательной точностью воспроизводит дикое состояние общества. Они жили в примитивных жилищах, выстроенных из бревен, или в землянках, добывали себе пищу и одежду охотой на зверей, группировались вокруг отдельных вождей, часто не знали никаких законов, были грубы и легко возбуждали ссоры, хотя часто обнаруживали еще более характерные черты диких — молчаливость и фаталистическую храбрость. Эти люди заходили на целые сотни миль вглубь пустыни, вдаль от всяких постоянных поселений. Они нередко дружились и жили вместе с индейцами. Таковы были французские бегуны по лесам, которые собирали меха на пространстве от Гудсонова до Мексиканского залива, исследуя реки, нанесенные на карту лишь в течение последних десятилетий. Когда эти разведчики произвели разведку местности, появился первый отряд главной завоевательной армии. Он состоял из небольших групп поселенцев, лепившихся вдоль водяных потоков и главных путей, по которым прошел авангард . Люди этого периода представляли собою бродячий элемент. Едва успевали они расчистить небольшой участок в пустыне, как снова двигались в путь, чтобы опять взяться за эту же работу, дальше

№ 9 212010/2

на Запад. Они тоже группировались вокруг отдельных вождей, обыкновенно соединяли охоту и рыболовство с земледелием, и во всех войнах, в которые оказывались втянутыми Соединенные Штаты, кроме последней, они давали самых лучших борцов» [53, с. 87—88].

Необходимо также учитывать то, что доминирующий восточный вектор российской колонизации со временем увеличивал удаленность страны от моря, что в плане торговли способствовало росту транспортных издержек при перевозке товаров и делало более дорогостоящей интеграцию страны в международное разделение труда [39, с. 593].

Определенное воздействие на экономику и динамику социальных отношений оказывали суровые природно-климатические условия страны (холодный, засушливый континентальный климат), мало благоприятные для ведения сельского хозяйства, сезонного и находившегося в сильной зависимости от климатических колебаний. Так, по мнению Л. В. Милова, следствием низкого естественного плодородия почвы и недостатка в силу климатических условий рабочего времени являлись невысокий уровень производительности труда и агротехнической культуры, что повлекло учреждение крепостнического режима как механизма распределения и перераспределения небольшого по объему прибавочного продукта, укрепление государства — гаранта крепостнической системы, а также длительное сохранение общинных форм жизнедеятельности среди крестьян, обеспечивавших солидарное поведение последних в хозяйственной, социокультурной и прочих сферах [32; 41, с. 39—41].

Впрочем недостаточно благоприятные природно-климатические условия могут стимулировать и интенсификацию труда, создавая, таким образом, предпосылки для социального и экономического прогресса. В литературе уже обращалось внимание на отсутствие жесткой зависимости между природно-климатическими условиями и уровнем социально-экономического развития, что ярко иллюстрируется хозяйственным и социальным прогрессом, достигаемым в неблагоприятной географической среде, и, наоборот, стаг


нацией или регрессом в экологических нишах, вроде бы запрограммированных на противоположный результат [33, с. 53— 65; 57, с. 555—571].

В-третьих, пространственный фактор оказывал существенное воздействие на внутренний строй страны, ее территориальную морфологию. С одной стороны, Россия характеризовалась меньшим разнообразием природно-климатических условий по сравнению с Западной Европой (мозаично-дробная структура которой создавала материальные предпосылки для существования относительно небольших государств, обладавших большой хозяйственной вариативностью на малых площадях), четкой, широко скроенной сферой «флагообразного» расположения географических зон, «континентальностью», т. е. целостностью и неразбросанностью приобретенной территории. С другой же стороны, колоссальная территория России, ее природная вариативность, сложный исторический характер формирования странового пространства, существенная роль миграций, колонизации, смешения и чересполосного расселения народов в складывании этносоциальной структуры предопределили становление достаточно сложного территориального каркаса [6; 7; 13, с. 643; 22; 50; 55, с. 37; 56; 65, р. 1—46]. Исторически складывавшиеся в первичном русско-православном ядре и в зонах фронтиров освоения, наиболее важными из которых являлись северный, восточный и южный, регионы различались административно-управленческими, хозяйственными, социально-сословными, этнокультурными ландшафтами, что создавало предпосылки для вариации степени их проницаемости для импульсов модернизации.

Это означает, что процессы модернизации нельзя исследовать абстрагируясь от пространственных характеристик, исходя из гипотетического представления о гомогенности пространства. Напротив, следует учитывать территориальную неравномерность распространения волн модернизации, региональные особенности разворачивающихся модернизационных субпроцессов, таких как индустриализация, урбанизация, бюрократизация, профессионализация, складывание своеобраз

22

ной региональной структуры модернизации, включавшей пространственные центры и периферию развития, наконец, региональные взаимодействия в контексте модернизации, сопровождающиеся как модернизационными импульсами со стороны более продвинутых регионов, так и реакциями периферии, способными адаптировать или гасить подобные импульсы.

Процессы модернизации имели не только временное, но и пространственное измерение. Они приобретали удивительное своеобразие и неповторимость в зависимости от времени и места: геополитического положения региона, его исторического наследия, уровня социально-экономического, политического и культурного развития на момент начала ускоренного роста, специфики национального менталитета и т. д.

В связи с этим адекватную модель для изучения крайне сложной социальной реальности, как нам кажется, дает концепция анклавно-конгломеративного типа развития [8; 9; 42]. Согласно данной концепции, результатом подобного развития становятся конгломератные общества, которые характеризуются длительным сосуществованием и устойчивым воспроизводством пластов разнородных моделеобразующих элементов и основанных на них отношений; данные пласты образуют внутри общества анклавы, эффективность организованности которых дает возможность анклавам выживать в рамках обрамляющего общества-конгломерата. Анклавы (которые могут представлять и новации) характеризуются как устойчивые структурные единицы конгломерата, относительная изолированность которых друг от друга не ведет автоматически ни к расцвету, ни к упадку.

Конгломератно-анклавный тип самоорганизации может быть инструментом успешного приспособления общества к средовому контексту. Анклавы не обречены раствориться в окружающей среде. Точно так же отдельным анклавам не га

рантировано преобладание в масштабах всего общества. Среда может стремиться поглотить анклав через распространение на него присущих ей связей. Но анклав может успешно сопротивляться ей, попутно способствуя приобретению обществом более сложной («сдвоенной», «строенной») структуры.

Уделив существенное внимание пространственному измерению исторического процесса, мы не склонны при этом абсолютизировать влияние природно-географических условий на человека и общество, трактовать в духе географического детерминизма акты человеческого поведения как элементарные реакции на раздражители, источником которых выступали климат, почвы, рельеф, растительность и тому подобное и стремиться к выведению глубинных корней любого компонента человеческой деятельности по цепочке причинно-следственных связей из условий природного окружения.

Мы рассматриваем человека в качестве активного элемента исторического процесса, а окружающую среду — в качестве арены, предоставляющей различные варианты для его деятельности. Данную мысль, обоснованную сторонниками географического поссибилизма, можно подкрепить ссылкой на мнение историка А. К. Соколова по поводу исторического характера сложившихся в стране к началу XX в. экономических районов: «каждый экономический район одновременно был понятием историческим, уходящим в глубину веков и вбирающим в себя опыт предшествующих поколений, связанный со способами расселения людей, природопользованием, организацией хозяйства, разделением труда, социальными отношениями, формами административного устройства, самоуправления жителей и т. д. Существует историческая преемственность и взаимосвязь между районами, которая позволяет рассматривать историко-географический процесс в единстве и целостности составляющих его частей» [55, с. 36—37].

Библиографический список1. Аванесова, Г. А. Региональное развитие в условиях модернизации (на материалах стран Запада и

Востока) / Г. А. Аванесова / / Восток. — 1999. — № 2. — С. 41—56.

№ 92010/2

23

2. Алексеев, В. В. Модернизация и революция в России: синонимы или антиподы? / В. В. Алексеев / / Индустриальное наследие : материалы междунар. науч. конф. — Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2005. — С. 27—33.

3. Алексеев, В. В. Промышленная политика как фактор российских модернизаций (XVIII—XX вв.) / / В. В. Алексеев / / Промышленная политика в стратегии российских модернизаций XVIII—XXI вв.: материалы междунар. науч. конф., посвящ. 350-летию Н. Д. Антуфьева-Демидова. — Екатеринбург: Институт истории и археологии УрО РАН, 2006. — С. 6—14.

4. Алексеев, В. В. Распад СССР в контексте теорий модернизации и имперской эволюции / В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева / / Отеч. история. — 2003. — № 5. — С. 3—17.

5. Алексеев, В. В. Региональное развитие в контексте модернизации / В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, М. Н. Денисевич, И. В. Побережников. — Екатеринбург; Лувен : УрГИ, 1997. — 326 с.

6. Алексеев, В. В. Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике XVI—XX века/B. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников. — М. : Наука, 2004. — 600 с.

7. Барретт, Т. М. Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России / / Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология / Т. М. Барретт. — Самара : Самарский университет, 2000. — С. 163—194.

8. Богатуров, А. Д. Анклавно-конгломератный тип развития. Опыт транссистемной теории /А. Д. Богатуров, А. В. Виноградов / / Восток-Запад-Россия. — М. : Прогресс-Традиция, 2002. —C. 109—128.

9. Богатуров, А. Д. Модель равноположенного развития: варианты «сберегающего» обновления /А. Д. Богатуров, А. В. Виноградов / / Полис. — 1999. — № 4. — С. 60—69.

10. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. Т. 3: Время мира / Ф. Бродель. — М. : Прогресс, 1992. — 678 с.

11. Вишневский, А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР/ А. Г. Вишневский. — М. : ОГИ, 1998. — 432 с.

12. Власов, А. В. Про блема индустриального развития регионов и роль государства в этом процессе (на примере русского севера) / А. В. Власов / / Индустриализация в России : информ. бюл. науч. семинара. М., 1997. — № 2. — С. 16—20.

13. Горичева, Ё. Г. К вопросу о целостности и типе национального хозяйства России и Запада / Л. Г. Горичева / / Экономическая теория на пороге XXI века. — М. : Юристъ, 1998. С. 637—647.

14. Дроздова, Н. П. Неоинституциональная концепция экономической истории России: постановка вопроса / Н. П. Дроздова / / Экономическая теория на пороге XXI века. — М. : Юристъ, 1998. — С. 652—706.

15. Земсков, В. Б. Латинская Америка и Россия (Проблема культурного синтеза в пограничных цивилизациях) / В. Б. Земсков / / Общественные науки и современность. — 2000. — № 5. — С. 96—103.

16. Империя пространства: хрестоматия по геополитике и геокультуре России / сост. Д. Н. Замятин, А. Н. Замятин. — М. : РОССПЭН, МИРОС, 2003. — 720 с.

17. Ионов, И. Н. Парадоксы российской цивилизации (По следам одной научной дискуссии) / И. Н. Ионов / / Общественные науки и современность. — 1999. — № 5. — С. 115—127.

18. Ионов, И. Н. Российская цивилизация и ее парадоксы / И. Н. Ионов / / История России: Теоретические проблемы. Вып. 1. Российская цивилизация: опыт исторического и междисциплинарного изучения. — М. : Наука, 2002. — С. 139—150.

19. История России: Россия и Восток / сост. Ю. А. Сандулов. — СПб.: Лексикон, 2002. — 735 с.20. Каменский, А. Б. От Петра I до Павла I : реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа) /

А. Б. Каменский. — М. : РГГУ, 1999. — 575 с.21. Каменский, А. Б. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация / / А. Б. Каменский. —

М. : Новое литературное обозрение, 1999. — 328 с.22. Каппелер, А. Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад /

A. М. Каппелер. — М. : Прогресс-Традиция, 1997. — 343 с.23. Каспэ, С. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика / С. Каспэ. — М. :

РОССПЭН, 2001. — 255 с.24. Керов, В. В. Региональный аспект в изучении истории российской промышленности / В. В. Керов / /

Индустриализация в России : информ. бюл. науч. семинара. — М., 1997. — № 2. — С. 12—15.25. Ключевский, В. О. Сочинения: в 9 т. Т. I: Курс русской истории / В. О. Ключевский. — Ч. 1. —

М. : Мысль, 1987. — 430 с.26. Козловский, В. В. Модернизация: от равенства к свободе / В. В. Козловский, А. И. Уткин,

B. Г. Федотова. — СПб., 1995.


27. Красильщиков, В. А. Модернизация и Россия на пороге XXI века / В. А. Красильщиков / / Вопросы философии. — 1993. — № 7. — С. 40—56.

28. Красильщиков, В. А. Модернизация: Зарубежный опыт и Россия / В. А. Красильщиков,B. П. Гутник, В. И. Кузнецов, А. Р. Белоусов и др. — М. : РОССПЭН, 1994. — 304 с.

29. Лейбович, О. Л. Модернизация в России. К методологии изучения современной отечественной истории / О. Л. Лейбович. — Пермь : ЗУУНЦ, 1996. — 156 с.

30. Люкс, Л. Россия между Западом и Востоком / Л. Люкс. — М. : Моск. филос. фонд, 1993. — 158 с.

31. Мир России — Евразия: Антология / сост. Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. — М. : Высш. шк., 1995. — 399 с.

32. Милов, Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса / Л. В. Милов. — М. : РОССПЭН, 1998. — 537 с.

33. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства / Б. Н. Миронов. — СПб. : Дмитрий Булганин, 1999. — Т. 1. — 550 с.

34. Миронов, Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства / Б. Н. Миронов. — СПб. : Дмитрий Булганин, 1999. — Т. 2. — 556 с.

35. Наумова, Г. Р. Вся Россия (региональный подход к истории народного хозяйства) / Г. Р. Наумова / / Россия на рубеже XIX—XX веков. Материалы научных чтений памяти проф. В. И. Бовыкина. — М. : РОССПЭН, 1999. — С. 186—197.

36. Наумова, Г. Р. Национальный фактор в индустриализации регионов / Г. Р. Наумова, А. В. Никонов / / Индустриализация в России. Информ. бюл. науч. семинара. — М., 1997. — № 2. — С. 9—11.

37. Наумова, Н. Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? / Н. Ф. Наумова. — М. : Эдиториал УРСС, 1999. — 174 с.

38. Нефедов, С. А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV — начало XX века / С. А. Нефедов. — Екатеринбург: Издательство УГГУ, 2005. — 539 с.

39. Нольте, Г. -Г. Западная и Восточная Европа перед лицом глобализации / Г.-Г. Нольте / / Экономическая теория на пороге XXI века — 7: Глобальная экономика. — М. : Юристъ, 2003. —C. 578 — 596.

40. Опыт российских модернизаций XVIII—XX века / под ред. В. В. Алексеева. — М. : Наука, 2000. — 246 с.

41. Павленко, Н. И. Петр Великий / Н. И. Павленко. — М. : Мысль, 1994. — 592 с.42. Побережников, И. В. Проблема полиморфизма в современных теориях социального развития /

И. В. Побережников / / Социально-экономическое и политическое развитие Урала в XIX—XX вв.: к 90-летию со дня рождения В. В. Адамова. — Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2004. —С. 126—136.

43. Поляков, Ё. В. Методология исследования российской модернизации / Л. В. Поляков / / Полис. 1997. № 3. — С. 5—15.

44. Поляков, Ё. В. Путь России в современность: модернизация как деархаизация / Л. В. Поляков М. : ИФ РАН, 1998. — 202 с.

45. Проскурякова, Н. А. К вопросу о концептуализации экономического развития России XIX — начала XX вв. / Н. А. Проскурякова / / Экономическая история. Обозрение. — М., 2005. — Вып. 11. — С. 151 — 158.

46. Проскурякова, Н. А. Экономическая модернизация России XIX — начала XX в. (теоретикометодологический аспект) / Н. А. Проскурякова / / Индустриальное наследие: материалы междунар. науч. конф., г. Гусь-Хрустальный, 26—27 июня 2006 г. — Саранск : Мордов. кн. изд-во, 2006. — С. 4—8.

47. Проскурякова, Н. А. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии / Н. А. Проскурякова / / Вопр. истории. — 2005. — № 7. — С. 153—165.

48. Рашковский, Е. Целостность и многоединство российской цивилизации / Е. Рашковский / / Общественные науки и современность. — 1995. — № 5. — С. 63—71.

49. Россия между Западом и Востоком: мосты в будущее. — М. : Междунар.отношения, 2003. — 512 с.

50. Роуни, Д. Региональные различия эпохи индустриализации в России / Д. Роуни / / Проблемы источниковедения и историографии : материалы II Научных чтений памяти академика И. Д. Ковальченко. — М. : РОССПЭН, 2000. — С. 125—144.

№ 92010/2

25

51. Рязанов, В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX—XX вв. / В. Т. Рязанов. СПб. : Наука, 1998. — 796 с.

52. Савицкий, П. Н. Континент Евразия / П. Н. Савицкий. — М. : Аграф, 1997. — 464 с.53. Саймонс, А. М. Социальные силы в американской истории / А. М. Саймонс. — М., 1925.54. Семенникова, Л. И. Концепт цивилизации в современной историографической ситуации в России /

Л. И. Семенникова / / История России: Теоретические проблемы. Вып. 1. Российская цивилизация: опыт исторического и междисциплинарного изучения. — М. : Наука, 2002. — С. 28—45.

55. Соколов, А. К. Природно-демографические факторы в российской истории и вызовы современности / А. К. Соколов / / Этот противоречивый век. К 80-летию со дня рождения академика РАН Ю. А. Полякова. — М. : РОССПЭН, 2001. — С. 31—53.

56. Стрелецкий, В. Н. Этнокультурные предпосылки регионализации России / В. Н. Стрелецкий / / Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. С. 10—38.

57. Тертышный, А. Т. Российская история: модели измерения и объяснения / А. Т. Тертышный, А. В. Трофимов. — Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. экон. ун-та, 2005. — 576 с.

58. Трейвиш, А. И. Региональное развитие и регионализация России: специфика, дилеммы и циклы / / Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы / А. И. Трейвиш. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. — С. 39—66.

59. Хорос, В. Г. В поисках ключа к прошлому и будущему (размышления в связи с книгой А. С. Ахиезера) / В. Г. Хорос / / Вопр. философии. — 1993. — № 5. — С. 99—110.

60. Хорос, В. Г. Русская история в сравнительном освещении / В. Г. Хорос. — М. : ЦГО, 1996. — 171 с.

61. Шемякин, Я. Г. Европа и Латинская Америка: Взаимодействие цивилизаций в контексте всемирной истории / Я. Г. Шемякин. — М. : Наука, 2001. — 391 с.

62. Шемякин, Я. Г. Отличительные особенности «пограничных» цивилизаций (Латинская Америка и Россия в сравнительно-историческом освещении) / Я. Г. Шемякин / / Общественные науки и современность. — 2000. — № 3. — С. 96—114.

63. Шемякин, Я. Г. Типы межцивилизационного взаимодействия в «пограничных» цивилизациях: Россия и Ибероамерика в сравнительно-исторической перспективе / Я. Г. Шемякин / / История России: Теоретические проблемы. Вып. 1. Российская цивилизация: опыт исторического и междисциплинарного изучения. — М. : Наука, 2002. — С. 191—221.

64. Piirainen, T. Towards a New Social Order in Russia: Transforming Structures in Everyday Life / T. Piirainen. — Helsinki : University of Helsinki, 1997. — 254 p.

65. Sumner, B. H. Survey of Russian History / В. H. Sumner. — L. : Duckworth, 1966. — 506 p.Поступила в редакцию 03.04.2010.

Сведения об автореПобережников Игорь Васильевич — кандидат исторических наук, заведующий

сектором методологии и историографии Института истории и археологии УрО РАН (г. Екатеринбург). Область научных интересов: теория и методология исторического исследования, теория развития и модернизации, социальная история, региональное развитие, история местного управления, традиционная культура.




УДК 94:338.2(470+571)ББК Т3(2)

И. В. Бахлов, И. Г. Н апалкова

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ И ТРАНСФОРМАЦИЯ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Ключевые слова: территориальная система, модернизация, трансформация,Российская империя, экономическая политика.

В статье анализируются экономические факторы трансформации территориальной системы: межэтническое разделение труда и специфический характер российского колониализма, государственное вмешательство в экономику и противоречивость экономической политики государства и др.

I. V. Bahlov, I. G. Napalkova

ECONOMIC MODERNIZATION AND TRANSFORMATION OF TERRITORIAL SYSTEM OF THE RUSSIAN EMPIRE

Key words: modernization, transformation, a territorial sistheme, the Russian empire, economic policy.

In article business factors of transformation of territorial system are analyzed: interethnic division of labor and specific character of the Russian colonialism the state intervention in economy and discrepancy of economic policy of the state, etc.

Политико-территориальная организация относится к базовым, наиболее устойчивым элементам формы государства, влияющим на сбалансированность всего государственного механизма.

Составляющими территориальной системы являются [3]:

— территориальный комплекс, характеризующийся способностью к расширению. Оно производится двумя важнейшими способами — внутренней колонизацией и внешней экспансией, которые тесно между собой связаны. Механизм их корреляции зависит от совокупности факторов: 1) стадии развития (в частности, традиционной империи в большей степени присуща внутренняя колонизация, модернизированной — внешняя экспансия); 2) территориальной компоненты государственной идеологии, обосновывающей механизм расширения необходимостью достижения естественных границ; 3) экономической или иной (например, геополитической или геостратегической) целесообразности, т. е. расширение мотивируется получением прибыли или какой-либо иной выгоды; 4) расположения присоединяемых территорий по отношению к ядру; 5) наличия или отсутствия на при

соединяемых землях исторически сложившейся достаточно развитой государственности; 6) характера контактов в зоне расширения (мирное расселение, сопровождаемое культурной ассимиляцией, или вооруженное столкновение, противодействие); 7) единства цивилизационного развития (когда присоединение обосновывается этно- конфессиональными или культурными причинами — например, славянским единством или общим византийским наследием);

— центрально-периферийная конструкция (механизмы взаимоотношений центра и регионов, включающие элементы «обратной» связи);

— системообразующая (государственная, национальная) идея, чаще всего представляющая синтез государственной мифологии, ментальных установок и стереотипов поведения государствообразующего народа.

Устойчивость территориальной системы создает основу для стабильного развития различных общественных сфер, в том числе экономики.

К экономическим факторам трансформации территориальной системы можно отнести следующие.

№ 92010/2

27

1. Межэтническое разделение труда и специфический характер российского колониализма. А. Каппелер так оценивает эти явления. В сфере промышленного развития процессы индустриализации охватывали как центральные регионы империи, так и ее периферию, при этом большая часть предпринимателей были русскими и иностранцами, а большая часть рабочих — русскими. Возникновение очагов индустрии в периферийных районах вело к интенсификации экономического разделения труда, развитию железнодорожных коммуникаций с центром и к иммиграции в эти районы русских рабочих (за исключением Польши). Вместе с тем промышленные регионы, формирующиеся на окраинах, оказывались более тесно связанными с метрополией и интегрированными в Российскую империю. Аграрный сектор экономики оставался ведущим, при этом традиционное разделение труда между производящей главным образом зерно черноземной зоной и остальными областями, давно уже не имевшими земледельческой ориентации, еще более усилилось. Оценивая промышленность и сельское хозяйство в целом, исследователь подчеркивает, что в XIX в. преимущественно русский центр и часть русского населения переживали ускоренное экономическое развитие. Если индустриализация и поставленное на коммерческую основу сельское хозяйство интенсивно развивались также в некоторых регионах и на западе империи, то традиционный перепад в уровне экономического развития между востоком и западом по-прежнему оставался, хотя и в меньшей мере и не в таком объеме, как прежде. В результате заселенные нерусскими области на востоке страны слабо участвовали в промышленном и аграрно-капиталистическом развитии, что позволило ему сделать вывод о том, что отношения этих регионов с имперским центром имели признаки и черты колониальной экономической системы [4, с. 225—226].

Говоря о межэтническом разделении труда, А. Каппелер отмечает, что если в промышленности и сельском хозяйстве динамика в основном сохранялась прежней, то в сфере торговли и кредитных


операций она была выражена гораздо более четко за счет значительной роли мобильных групп-диаспор (евреи — 44,8 % всех лиц, занятых в этом секторе, а также со значительным отрывом греки и армяне). И все же, по его мнению, к концу XIX в. их экономическая роль и значение шли на убыль, так как социальная мобилизация других этносов приводила к тому, что они начинали рассматривать преобладание мобильных групп- диаспор в определенных сферах как помеху для собственного социального подъема. Правительство теперь уже не так безусловно рассчитывало на службу прежних групп-диаспор и не гарантировало более сохранение их традиционных привилегий. Кроме того, из социальных и экономических антагонизмов между этносами, состоящими, в основном, из городских и деревенских низов, с одной стороны, и мобильными группами-диаспорами, доминировавшими в торговле, кредитном деле и ремесле — с другой, развивались межэтнические конфликты [4, с. 228—229].

Таким образом, экономическая политика правительства имела достаточно четко выраженную этническую составляющую, которая сказывалась и на изменении характера самой империи — она превращается в колониальную, причем ее колониализм (в том числе экономическая эксплуатация) выражается весьма своеобразно: с одной стороны, он развивается по отношению к восточным окраинам империи, с другой — усиливается в отношении русского населения центра (прежде всего крестьянской общины). Так, А. Эт- кинд отмечает, что если европейские империи эксплуатировали завоеванные территории, извлекая оттуда свои доходы и тратя часть на их усмирение и развитие, то Российская империя, наоборот, предоставляла своим колониям экономические и политические льготы. Со времен Александра I западные владения располагали большими правами и свободами, чем центральные губернии. Крепостное право было ограничено или отменено в Эстонии, Украине, Башкирии раньше, чем у русских крестьян. Ссылаясь на расчеты, сделанные Б. Н. Мироновым, исследователь приводит следующие данные: в конце

I28

XIX в. жители 31 великорусской губернии облагались вдвое большими налогами, чем подданные 39 губерний с преимущественно нерусским населением; соответственно, империя тратила вдвое больше денег на душу населения центральных губерний, чем инородческих; расходы шли главным образом на «управление». Следовательно, большей эксплуатации подвергались центральные районы страны, так как они, соответственно, требовали больших государственных расходов на аппараты управления, принуждения и просвещения [7, с. 278—279]. Все это подчеркивает специфический характер российского колониализма и ставит вопрос о «цене» империи.

По мнению Е. Правиловой, «цена» империи заключается в финансовой эффективности империй как типа государственности, причем континентальная империя отличается в этом плане значительной спецификой. Она состоит в том, что в силу географической сопряженности «метрополии» и окраин правительство вынуждено было решать проблемы поддержания единства экономической системы, несмотря на разнообразие экономик регионов, вошедших в состав империи. Следовательно, в силу территориальной близости и единства границ, а также сознательной централизаторской стратегии правительства, экономическая взаимозависимость центра и окраин была достаточно сильной. Кроме того, на систему экономических отношений центра и окраин накладывала заметный отпечаток российская система власти. Оценивая финансовую эффективность Российской империи, Е. Правилова подчеркивает, что абсолютный приоритет геополитических целей и сильное территориальное расширение способствовали тому, что экономическая целесообразность новоприобретенных земель была крайне низкой из-за огромных средств, которые империя была вынуждена тратить на обеспечение их обороны и безопасности, включая содержание многочисленной армии. Лишь со временем, когда укрепились экономические связи окраин с центром, их вклад в государственный бюджет заметно повысился, хотя практически на всех направ

лениях не перекрывал имперских издержек. Соответственно, дополнительные расходы покрывались за счет усиления финансового давления на население центральных губерний [6, с. 115, 117— 118, 142— 143].

2. Значительное государственное вмешательство в экономику и противоречивость экономической политики государства. Б. Ананьич и П. Гетрелл отмечают, что имперская политика в экономической сфере зависела от противоборства консервативной и либеральной групп правящей элиты, предлагавших собственные проекты экономического развития страны в новых условиях. Так, российские консерваторы во главе с К. П. Победоносцевым и М. Н. Катковым выступали за программу авторитарной консолидации «национальной промышленности». Основные положения их программы включали: поддержание бумажных денег, протекционистские тарифы, поддержку дворян-землевладель- цев, регулирование частного сектора и сохранение традиционной крестьянской общины. Некоторые купцы и предприниматели сознательно исповедовали славянофильские идеалы, основанные на идее особого, непохожего на западный, русского пути промышленного развития.В идеале этот путь должен был привести к резкому уменьшению импорта иностранного капитала и привлечения зарубежных концессионеров. Представители данных предпринимательских кругов, такие как Ф. В. Чижов и П. П. Рябушин- ский, защищали идею «славянофильского капитализма», которая была основана на приверженности устаревшим некорпоративным бизнес-структурам. Либералы, позиции которых с начала 1880-х гг. значительно ослабли, выдвигали достаточно широкую программу экономических реформ, ориентированную на западную модель модернизации, включая привлечение западных инвестиций и интеграцию в мировой рынок. В этих условиях, по мнению исследователей, главным образом при С. Ю. Витте, сложился в основном либеральный, но с оглядкой на консерваторов, экономический курс, предполагающий политику протекциони-

№ 9 292010/2

стских тарифов, увеличение налогообложения, введение золотого стандарта (в 1897 г.) и импортирование зарубежного капитала. Он же разработал и идеал имперской экономики: сильная национальная экономика, основанная на интеграции географически, экономически и культурно дифференцированных компонентов, приносящая выгоду всем составным частям этого объединения, а также программа поддержки нарождающейся предпринимательской элиты, которая в значительной степени зависела от патронажа государства. Тем самым, имперская экономическая модель подчеркивает преимущества включения отдельного государства в большое политическое объединение, в котором политическая власть поддерживает рыночные принципы, гарантирует политическую стабильность, поощряет инвестиции и разрешает конфликтные ситуации. Формы имперского патронажа включают образование зон свободной торговли, защиту малого экономического подразделения от иностранной конкуренции, построение соответствующей инфраструктуры и создание и поддержание современной финансовой системы, однотипной денежной единицы и стандартов мер и весов [2, с. 74—76].

В наибольшей степени противоречивость экономической политики правительства была характерна для сельского хозяйства. Так, по мнению Е. Г. Плимака и И. К. Пантина, «ради фискальных и полицейских соображений царизм до конца 1905 г. сохранял в деревне общину, связав крестьян круговой порукой и властью урядников, сковывая передвижения «беспаспортных» крестьян, отнимая у земледельца из-за систематических переделов земли стимул к поднятию агрикультуры, сужая в стране внутренний рынок». В то же время, в начале XX в. и помещичьи, и крестьянские хозяйства эволюционировали в направлении капитализма («отработки» заменялись наемным трудом, в общине стал намечаться раскол между сельской буржуазией и сельским пролетариатом и т. п.). Но эти процессы, подстегнутые сто

лыпинской реформой 1906—1915 гг., так и не получили завершения [5, с. 244].

Суть реформы, предпринятой П. А. Столыпиным, с точки зрения американского историка А. Ашера, заключалась не просто в разрешении длительного аграрного кризиса, но и в фундаментальном изменении ментальности крестьянства как основной массы населения страны — превращение их в полноценных граждан [1, с. 157]. Следствием реформы стало разрушение традиционного института — крестьянской общины; в качестве побочного следствия, как выше уже отмечалось, можно назвать обострение межэтнических противоречий на окраинах империи, как правило, по экономическим мотивам, в результате их переселенческой колонизации (так называемой «вторичной» колонизации).

Таким образом, капиталистическое развитие, как основа модернизации в экономической сфере, может быть охарактеризовано в рамках предложенной К. Н. Тарновским концепции, согласно которой Россия относится к странам позднего капитализма. Главная особенность эволюции капитализма в них состоит в том, что они не знали четко выраженного капитализма «свободной конкуренции». В капиталистическую стадию они вступили при наличии весьма значительных остатков феодализма, тормозивших социально-экономическое развитие. Ускоренная модернизация потребовала активного вмешательства государства в сферу экономики и массового притока иностранных капиталов [5, с. 246]. Экономическое развитие Российской империи в эпоху ускоренной модернизации конца XIX — начала XX вв. определялось огромной ролью традиционных имперских институтов, что вызвало противоречивость и непоследовательность модернизации, когда постепенное разрушение традиционных отношений (например, в крестьянской общине) не компенсировалось или компенсировалось не в достаточной степени, легализованными и прошедшими некоторый период легитимации институтами и отношениями нового типа, которые могли бы составить социально-экономическую основу модернизированной империи.


Библиографический список1. Ascher, A. P. A. Stolypin. The Search for Stability in Late Imperial Russia /A. P. Ascher —

Stanford (California): Stanford University Press, 2001. — 484 p.2. Ананьич, Б. Национальные и вненациональные измерения экономического развития России, XIX —

XX вв. / Б. Ананьич, П. Гетрелл / / Ab Imperio. — 2002. — № 4. — С. 67—91.3. Бахлов, И. В. Модернизация, трансформация, транзит в эволюции территориальной системы

России / И. В. Бахлов / / Научный семинар представительства Отделения общественных наук РАН при Мордовском государственном университете [Электронный ресурс]. — Режим доступа: h ttp :// proon.mrsu.ru/seminar.php?tema=2&doklad=8. — Загл. с экрана.

4. Каппелер, А. Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад / А. Каппелер. — М. : Прогресс-Традиция, 2000. — 344 с.

5. Плимак, Е. Г. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ) / Е. Г. Плимак, И. К. Пантин. — М. : Весь Мир, 2000. — 360 с.

6. Пр авилова, Е. «Цена» империи: центр и окраины в российском бюджете XIX — начала XX вв. / Е. Правилова / / Ab Imperio. — 2002. — № 4. — С. 115—144.

7. Эткинд, А. Бремя бритого человека, или внутренняя колонизация России / А. Эткинд / / Ab Imperio. — 2002. — № 1. — С. 265—297.

Поступила в редакцию 13.04.2010.Сведения об авторахБахлов Игорь Владимирович — доктор политических наук, профессор,

заведующий кафедрой всеобщей истории и мирового политического процесса, руководитель НОЦ «Политический анализ территориальных систем» Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (г. Саранск). Область научных интересов: сравнительный анализ сложных территориальных систем,трансформация имперских систем, теория федерализма. Автор 140 публикаций, в том числе 15 монографий; 4 учебников (3 с грифом Минобразования РФ); 10 учебных пособий; 8 учебно-методических разработок; научный редактор 5 сборников статей.

Тел.: (8342) 29-06-43 e-mail: [email protected]Напалкова Ирина Геннадьевна — кандидат исторических наук, доцент

кафедры экономической истории и информационных технологий, докторант кафедры всеобщей истории и мирового политического процесса, старший научный сотрудник НОЦ «Политический анализ территориальных систем» Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (г. Саранск). Область научных интересов: политические механизмы управления национальной периферией,социальная история. Автор более 70 публикаций, в том числе 6 монографий (в соавторстве), 1 учебника, 14 учебных пособий и методических разработок (в соавторстве).

Тел.: (8342) 24-81-76 e-mail: zamisi@ list.ru

№ 92010/2

31



УДК (470+345):330.341.1 ББК Т3(2)

Е. Т. Артемов

РОССИЙСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ: социалистический проектКлючевые слова: модернизация, догоняющее развитие, марксизм, социалисти

ческая революция, военный коммунизм, строительство социализма, государственная собственность, командно-административная система, вертикаль власти, тоталитаризм, плановое централизованное управление.

В статье исследуются особенности социалистической модели российской модернизации, выявляется преемственность между имперской и советской Россией. Делается вывод об устойчивости сложной траектории экономического развития России на протяжении длительного времени.

E. T. Artemov

RUSSIAN MODERNISATION: the Socialistic projectKey words: modernization, late development, marcsicm, socialistic revolution,

military communism, socialism building, state privacy, orden-administrative system, power vertical, totalitarism, central management plan.

The pecularities of the socialistic model of Russian modernization are researched in the article, succession between the empire and soviet Russian is observed. The auth or gives the conclusion about the stateness of the economic development sample in Russianduring the long period of time.

На протяжении большей части минувшего столетия марксизм как идеологическая доктрина и политическое учение не имел сколь-нибудь значимых конкурентов. Его основные положения практически не подвергались сомнению. Предсказанный им переход от капитализма к социализму во «всемирно-историческом масштабе» казался неизбежным. Это объяснялось не столько большей социальной справедливостью последнего, сколько экономической целесообразностью. Считалось, что прогрессирующая концентрация производства и капитала по определению ставит в повестку дня вопрос об их тотальном обобществлении. С учетом растущих масштабов производства только она может обеспечить рациональное и эффективное использование ресурсов посредством всеобъемлющей централизации управления и планового руководства социально-экономическими процессами [7, с. 23—25]. В контексте таких теоретических представлений социалистическая революция в России и последовавшие за ней преобразования рассматривались как «закономерные» и «прогрессивные» явления. Правда, существовала и иная точка зрения. Согласно ей экономика, основан


ная на государственной собственности и жесткой властной вертикали, централизованно управляющей распределением ресурсов, не может долго существовать. Она неизбежно превращается в «запланированный хаос», открывает не «путь к свободе», а «столбовую дорогу к рабству» и разрушению цивилизации [23, с. 155—156; 36, с. 51].

Однако долгое время последние представления находились на периферии научного поиска. Это, как и сама длительность существования «реального социализма», оказывало непосредственное влияние на западную историографию. Несмотря на наличие в ней многочисленных исследований, отождествлявших революцию и «строительство социализма» с «брутально-жестоким обрывом» естественного развития России, доминирующие позиции занимало другое направление, более позитивно оценивающее советский опыт. Считалось, что революция и ее последствия — индустриализация, урбанизация, массовое образование, социальная мобильность — преобразили страну, и рано или поздно она реализует свой потенциал, соединив «социальную справедливость» и «научную организа-

I32

цию производства» с «капиталистической эффективностью» [22, с. 16—20].

В свете таких оценок коллапс политико-экономической конструкции Советского Союза оказался полной неожиданностью не только для отечественных, но и для всех западных исследователей. В попытке объяснить произошедшее была востребована идея об изначальной нежизнеспособности советской системы. Теперь, как правило, утверждается, что она появилась в результате экстраординарной авантюры, ставшей возможной благодаря приходу к власти утопии. Ее главным интеллектуальным заблуждением является предположение, что сознательное регулирование (принуждение) способно существенно увеличить эффективность социальной координации. На деле же «нет ничего более антисоциального, чем социализм». В моральной сфере он разрушает нормы поведения, которые необходимы для поддержания ткани общества. В политической сфере — неизбежно скатывается к тоталитаризму, уничтожает свободу и личную ответственность. В материальном отношении — создает непреодолимые препятствия для экономического расчета, что оборачивается дезорганизацией производства товаров и услуг. В области культуры, науки — сковывает творческие возможности, мешает усвоению новых моделей поведения, блокирует инновационные процессы [38, с. 153]. Отсюда делается вывод, что относительно долгое существование реального социализма не отменяет главного. Его появление в лице Советского Союза, других социалистических стран было отклонением от универсальных форм и способов общественного развития. Он базировался на неустойчивой по «своей природе» экономической основе. Вопрос всегда «стоял лишь о том, когда и как она, советская система, рухнет» [6, с. 19]. Есть и ответ, почему крах не наступил гораздо раньше. Дело, оказывается, в огромных ресурсах, которые удалось задействовать в социалистическом эксперименте, жесткости режима и в пособничестве Запада. Импорт высококачественного современного капитала оттуда «служил становым хребтом сталинской экономической системы». Без

него социалистическая организация производства не просуществовала бы и одной пятилетки [26, с. 36]. Позднее стабилизирующую роль сыграл экспорт топливно-энергетических ресурсов. Имеется и иное объяснение причин краха социалистического проекта, все больше распространяющееся сегодня. Оно отрицает саму идею «неработоспособности» советской экономической системы. Ее плачевный финал объясняется либо не тем выбором направления развития, сделанном на каком-то этапе истории советского общества, либо неразумной политикой, подорвавшей устои «великой динамично развивающейся страны». Особо подчеркивается роль геополитических противников России, инициировавших деструктивные процессы посредством внешнего давления и тайных операций [30, с. 347—349].

Несмотря на различия этих точек зрения, в них есть и нечто общее: акцентирование внимания на конечном результате «социалистического эксперимента». Но его трагический финал еще не означает, что Россия «потеряла» XX столетие в погоне за утопией либо по каким-то иным причинам. По крайней мере, чтобы так утверждать, нужно оценить, как вписывалось ее развитие в мировую динамику, способствовал ли «социалистический проект» модернизации страны, соответствовал ли он логике долгосрочных изменений, или «реальный социализм» сводился лишь к декларациям и риторике, имевшим косвенное отношение к реальной жизни. В той или иной мере эти проблемы затрагиваются практически во всех исследованиях, посвященных российской истории XX в. Тем не менее они далеки от решения. Во многом это объясняется недостаточным вниманием к процессам трансформации российского общества в длительной исторической ретроспективе. В частности, нуждается в прояснении ряд вопросов: о случайности или предопределенности выбора социалистического пути, о наличии альтернатив в его рамках, о преемственности советской и имперской модели модернизации. Думается, их комплексный анализ имеет принципиальное значение для реконструкции взаимосвязи исторических событий.

№ 92010/2

33

Прежде всего нужно отметить, что ключевой проблемой, которую Россия решала в прошлом столетии, являлось ее отставание от западных стран в уровне экономического и институционального развития. Впервые правящая элита ощутила это еще в XVII в. Отсталость была воспринята как угроза самому ее существованию, что явилось побудительным мотивом для масштабных преобразований. Они охватили систему административного управления, военное дело, просвещение, производство отдельных видом продукции, предназначенных в основном для государственных нужд, и даже частную жизнь высших классов. В результате заметно повысилась устойчивость социальной организации и координации, а страна добилась статуса империи и заняла место в числе мировых держав. Но существовала и оборотная сторона преобразований. По существу они были направлены на укрепление базовых структурообразующих оснований российской государственности, которые как раз и ограничивали динамизм развития общества [4, с. 11 — 18; 1, с. 53—66].

В то же время, начиная с рубежа XVIII—XIX вв., страны Западной Европы и Северной Америки последовательно вошли в полосу так называемого современного экономического роста. Производство подушевого продукта стало увеличиваться в них устойчивыми темпами, многократно превосходящими соответствующие показатели в остальном мире. Одновременно в общественной жизни происходили глубокие социальные и духовные изменения, которые в свою очередь стимулировали повышение эффективности экономики. В России же подобные процессы начали наблюдаться лишь в последней четверти XIX в. Подобное запаздывание, естественно, обернулось для нее новым витком отставания от «продвинутых» стран [5, с. 21, 278—281]. Так оценивали ситуацию практически все: от радикалов из революционно-демократического лагеря до представителей и защитников правящего режима. Между властью и оппозицией, охранителями и либералами, чиновниками и интеллектуалами сложился своеобразный консенсус о необходимости


осуществления догоняющего варианта развития, следуя по пути, указанному европейскими странами. Правда, по вопросу, как это сделать, что считать первоочередным, — согласия не было. Бюрократия ориентировалась на внедрение западных технологий и принципов организации экономики. Оппозиционная интеллигенция же считала, что для их адекватного восприятия сначала нужно трансформировать (либо эволюционным, либо революционным путем) систему социально-институциональных отношений, выстроить их по западному подобию. Но представление теми и другими конечной цели — оказаться в кругу стран и народов, находящихся на «острие» социального и экономического прогресса — вполне совпадало [13, с. 347—348].

В практической деятельности правительство руководствовалось формулой: «развитая промышленность равняется государственной мощи». Главной заботой оно считало создание индустриальной базы, сопоставимой с западными образцами. Финансирование такой политики осуществлялось двумя основными способами. С одной стороны, широко привлекался иностранный капитал, импорт которого также способствовал освоению передовых западных технологий, с другой — в интересах внутреннего накопления разными способами сдерживалось непроизводственное потребление. Активно поощрялась частная инициатива. Однако ключевая роль в экономике отводилась государству. Оно не только выполняло функции регулятора хозяйственной жизни, но и выступало в качестве ведущего предпринимателя.

Во многом его усилиями уже к началу XX в. в стране появилась крупная промышленность, способная удовлетворять заметную часть инвестиционных потребностей экономики и запросов вооруженных сил. Благодаря активному железнодорожному строительству упрочилось межрегиональное хозяйственное взаимодействие. Удалось сделать важный шаг в заселении и освоении Сибири и Дальнего Востока. Позитивные сдвиги углубились в ходе нового витка экономического подъема, наблюдавшегося накануне Первой мировой

34

войны. В его инициировании важную роль сыграли социальные завоевания первой русской революции. Они способствовали пусть скромному, но вполне осязаемому повышению жизненного уровня населения. Наряду с аграрной реформой это увеличило емкость внутреннего рынка, что положительно сказалось на российской промышленности. В ее развитии более весомую роль стала играть частная инициатива. Одновременно упрочились позиции отечественных предпринимателей в производственной и кредитно-финансовой сферах [10]. В сочетании с определенной либерализацией правящего режима, активным формированием институтов гражданского общества, ростом индивидуального и группового самосознания это создавало видимость скорого превращения России в «передовую» страну, мало чем отличающуюся от ее западноевропейских соседей.

Но такое впечатление было обманчиво. Вопреки ожиданиям стремительная индустриализация принципиально не изменила позиций России в мировом геоэкономическом и геополитическом раскладе сил. Сохранилась ее технико-технологическая зависимость от западных стран. Активный импорт капитала оттуда обернулся снижением самостоятельности при принятии значимых решений. В системе международного разделения труда страна по-прежнему выполняла функции поставщика сырья, что вело к неэквивалентному торговому обмену. Наряду с платежами по иностранным займам, это накладывало серьезные ограничения на внутренние накопления в интересах развития. Не лучше обстояло дело в военнополитической сфере. Отставание в технико-экономическом отношении от других держав, финансово-экономическая зависимость России предопределяли ее относительную слабость как ведущего игрока на европейской и мировой арене. Разочаровывающе выглядели и социально-политические последствия реформирования экономики. Надежды правящих кругов, что следование западным образцам в организации материальной жизни, подстегивание экономического роста автоматически снимет накопившиеся в обществе

противоречия и укрепит режим, оказались весьма далеки от реальности. На прежние проблемы, связанные со своеобразием аграрного строя, наложились новые, порожденные бурным развитием капитализма. Они усугублялись архаичным государственным устройством, которое демонстрировало явную неспособность своевременно адаптироваться к стремительно меняющимся общественно-политическим и культурным запросам наиболее активной части населения. Все это, естественно, дискредитировало проводимую политику модернизации и ее главного субъекта в лице государства. Растущие оппозиционные силы видели причину в неадекватности существующего политического устройства стоящим перед страной задачам. Отсюда — радикализация общественных настроений. Начавшаяся мировая война сделала этот процесс необратимым. Неудачи на фронте, слабость военной экономики, тяготы и невзгоды повседневной жизни до предела обострили существующие в обществе противоречия. Ответственность за все это в массовом сознании возлагалась на правящий режим. Он потерял всякую поддержку и был сметен волной повсеместного недовольства.

Сложившейся ситуацией прежде всего воспользовалось наиболее радикальное крыло социалистического движения в лице большевиков, имевшее свое видение перспектив. Как «правоверные» марксисты они разделяли тезис о последовательной смене общественно-экономических формаций. По их убеждению капитализм уже изжил себя. Порожденное им противоречие между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения результатов труда превратилось в главный тормоз социального прогресса. Следовательно, переход к социализму в глобальном масштабе стал насущной задачей, которая может быть решена только посредством мировой революции. Она должна начаться в западных странах, где капитализм «перезрел», и продолжиться вплоть до победы во всемирном масштабе. Это автоматически решит проблему «отсталости» России. Однако нарастание нацио

№ 9 352010/2

нального кризиса в ходе мировой войны побудило большевиков внести определенные коррективы в свою схему. Социалистическая революция перестала связываться с ее началом в западных странах. Это объяснялось неравномерностью в развитии отдельных частей мировой капиталистической системы. Отсюда следовало, что в ней имеются «слабые звенья», где проще всего инициировать процесс непосредственного перехода к социализму. Именно таким звеном объявлялась Россия с ее экономическими проблемами, политическим противостоянием, культурной неоднородностью, социальными и национальными конфликтами. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что в ней неизмеримо легче начать «пролетарскую» революцию, чем на Западе, но гораздо труднее ее завершить. Поэтому установление политической власти рабочего класса в России может и должно открыть эпоху мировой революции. В свою очередь, ее победа, помощь со стороны социалистической Европы гарантируют России «светлое будущее» [18, с. 10, 97, 252; 19, с. 306; 20, с. 47—48]. Такая логика рассуждений позволила большевикам взять курс на завоевание власти после крушения царского режима в феврале 1917 г. И его практическая реализация увенчалась полным успехом.

Но одно дело захватить власть, а другое — выстроить долгосрочную стратегию практических действий. Нужно было совместить теоретические представления с жизненными реалиями, идеалы социализма с интересами российской государственности, намечаемые социальные новации с традиционными общественными институтами, желаемые перспективы экономического развития со стартовыми условиями и т. д. Не случайно на решение этой задачи ушло более десяти лет. Но найденная тогда модель, по сути, задавала вектор, формы и механизмы развития страны до конца XX в. Первое, с чем столкнулись большевики на другой день после захвата власти — это «запаздывание» европейской революции. Все предсказания В. И. Ленина и других лидеров, что, «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Ев


ропу», повисли в воздухе. Ситуация усугублялась нарастанием хаоса в стране и растущим сопротивлением большевистскому режиму. Выход, казалось, был найден в мобилизации всех сил для защиты «социалистического отечества» от внутренних и внешних врагов и в развертывании «строительства» социализма, не дожидаясь прямой помощи европейского пролетариата. Это строительство рассматривалось как целенаправленные действия по утверждению коммунистических общественных отношений через «диктатуру пролетариата» и посредством использования «специфических» методов «организованной работы» [2, с. 155]. Такая политика получила название военного коммунизма. Она была призвана подготовить страну к «окончательной» победе социализма, что по-прежнему связывалось с пролетарской революцией на Западе.

Военный коммунизм вводился не одномоментно. Как экономическая политика он сформировался в результате принятия отдельных решений. Тем не менее в совокупности они представляли собой достаточно стройную систему. Составными частями последней стали огосударствление промышленного производства и производственной инфраструктуры, натурализация хозяйства, насаждение потребительских коммун и бесплатное распределение материальных благ и услуг, безвозмездное изъятие прибавочного (да и значительной части необходимого) продукта в деревне, запрещение торговли, свертывание денежного обращения, уравниловка, всеобщая трудовая повинность и т. д. Хотя эти меры принимались как бы спонтанно, они целиком укладывались в марксистскую схему перехода к социализму. То же можно сказать о жесткой централизации системы социального управления, ключевой роли в ней «пролетарского государства». В понимании большевиков это означало утверждение абсолютной политической, военной и хозяйственной диктатуры. Ее главной целью являлось осуществление коммунистических преобразований. Решение же проблемы модернизации и повышения уровня развития производительных сил относилось в будущее. В конце Гражданской

36

войны был разработан план ГОЭЛРО, реализация которого рассматривалась в качестве важного шага в данном направлении. Его предполагалось осуществлять посредством все тех же военно-коммунистических методов.

Однако эти планы вошли в жесткое противоречие со сложившейся в стране ситуацией. Тотальная хозяйственная разруха, массовое недовольство подавляющего большинства населения распределительными отношениями, катастрофическое падение жизненного уровня создали реальную угрозу власти большевиков, несмотря на их победу в Гражданской войне. Выход был найден во введении так называемой новой экономической политики, или НЭПа. Она означала легализацию многоукладности в народном хозяйстве, предусматривающую при сохранении «командных высот» в руках «рабоче-крестьянского государства», частичное восстановление товарно-денежных отношений, ограниченное допущение частного предпринимательства, стимулирование мелкотоварного производства в сельском хозяйстве. Таким образом намеревались снять накопившееся в обществе напряжение и добиться преодоления хозяйственной разрухи. Задачи перспективного экономического строительства на время потеряла свою актуальность.

Для объяснения причин столь радикальных перемен требовалась убедительная аргументация, и она была найдена. Военный коммунизм объявили отступлением от заранее намеченного плана, вызванным экстраординарными обстоятельствами. Как утверждал В. И. Ленин, он «был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой» [21, с. 220]. Это объяснение прочно утвердилось в советской историографии [8, с. 256—257], однако сегодня его мало кто разделяет. Большинство современных исследователей солидарны, что не столько трудности интервенции и Гражданской войны, сколько теоретические представления о возможности и необходимости непосредственного перехода к социализму обусловили введение военного коммуниз

ма [3, с. 83—84]. Однако остается вопрос, был ли нэп системной альтернативой военному коммунизму или он рассматривался как временная передышка [17, с. 176]. Есть мнение, что В. И. Ленин, партия с введением НЭПа связали «столбовую дорогу» к социализму со стоимостными формами организации экономической жизни: с торговлей, кредитно-финансовыми механизмами, рыночным ценообразованием, бюджетом и т. д. Действительно, при НЭПе все они получили право на существование. Однако нет никаких свидетельств, что Ленин в принципе отказался от необходимости уничтожения частной собственности и товарно-денежных отношений. Неизменной оставалась перспективная задача: мировая революция и победа социализма «во всемирно-историческом масштабе» как главное условие решения внутрироссийских противоречий. Никто не собирался поступаться и «диктатурой пролетариата». Ей по-прежнему отводилась ключевая роль в грядущих преобразованиях. То, что НЭП рассматривался как относительно длительный период — не меняло сути дела. «Всерьез и надолго», — говорил о нем Ленин. «Надолго, но не навсегда», — вторил ему Троцкий. Между ними не было никаких разногласий. Подобные взгляды доминировали в партии. Считалось естественным, что рано или поздно с достижением относительной политической, экономической и социальной стабильности, НЭП исчерпает себя, и все его «капиталистические» атрибуты будут отброшены.

Так, собственно, и произошло. Но когда решение вопроса, что делать дальше, перешло в практическую плоскость, внутри правящей элиты обнаружилось разномыслие. Ключевая проблема заключалась в определении путей строительства социализма и в изыскании необходимых для этого средств. Объективно их можно было взять из двух источников: внутренних — за счет мобилизации прибавочного продукта, снижения потребления, экспроприации оставшейся частной собственности (прежде всего в деревне), либо внешних — посредством импорта высококачественного капитала с Запада. Не вызывало, однако, сомнений, что вто

№ 9 372010/2

рой путь не реализуем без целенаправленной государственной поддержки со стороны высокоразвитых стран. Но при сохранении действовавших там порядков, на это трудно было рассчитывать. Капиталистические страны не желали вкладываться во враждебного и непредсказуемого партнера, каковым являлся для них Советский Союз. Поправить дело могла лишь мировая революция. Ее победа хотя бы в ряде ведущих стран обещала снять все препоны для оказания прямой помощи в деле строительства социализма. В соответствии с такой логикой СССР следовало сначала выполнить свою историческую миссию: разжечь затухший мировой революционный пожар. В конечном итоге он то и должен был решить «извечную» проблему «отсталости» России [27, с. 357—370].

Эту позицию отстаивало «левое» крыло партии. Его лидеры, по сути, продолжали разделять установки времен октябрьского переворота и введения военного коммунизма. Другие более сдержанно смотрели на перспективы мировой революции. Свое видение будущего они основывали не столько на постулатах марксизма, сколько на опыте строительства советского государства, борьбы за его выживание. Эти взгляды были оформлены в виде концепции «строительства социализма в одной стране». Его возможность связывалась с использованием завоеванной власти. По утверждению главного идеолога такой политики И. В. Сталина, правильное руководство есть необходимое и достаточное условие построения «полного социалистического общества в нашей стране, при сочувствии и поддержке пролетариев других стран, но без предварительной победы пролетарской революции в других странах». «Техническую отсталость» можно преодолеть, если собрать все силы, «организовать социалистическое производство» должным образом. Правда, одновременно заявлялось о приверженности принципу интернационализма. Под ним понималось, что страна «строящегося социализма» непременно станет «великим притягательным центром для рабочих всех стран» и тем самым выполнит миссию «базы мировой


революции» [31, с. 142—152]. Но подобные «разъяснения» не меняли сути дела. Концепция «строительства социализма в одной стране» означала, что внутренние проблемы получают отныне безусловный приоритет. Она связала перспективы российской революции с укреплением «социалистического государства». Все остальное отходило на второй план. Мировая революция перестала быть сверхзадачей, с которой следовало сверять все практические действия. Она превратилась в средство, рассчитанное на упрочение экономического и политического могущества государства. Это действительно был пересмотр «всей точки зрения на социализм» сопоставимый по значению с ленинским выводом 1915 г. о возможности победы пролетарской революции первоначально в одной отдельной взятой стране.

Собственно, так квалифицировал новый курс его главный оппонент Л. Д. Троцкий. Он утверждал, что сталинская схема «самодовлеющего социалистического развития в технически и культурно отсталой стране» воплощает в себе все «пороки национальной ограниченности, дополненной провинциальным самомнением». Ее выдвижение свидетельствует о «неверии» в силу социализма, а реализация неминуемо ведет к «отречению от коммунизма». Жесткая критика сталинского курса основывалась на понимании переживаемой эпохи как некой «передышки». Утверждалось, что эту «передышку нужно всемерно использовать. Передышку нужно всемерно затянуть. Во время передышки нужно как можно дальше продвинуть социалистическое развитие вперед». Но нельзя «забывать, что дело идет именно о передышке, т. е. о более или менее длительном периоде между революцией 1917 года и ближайшей революцией в одной из крупных капиталистических стран...». И надо делать все возможное для приближения последней, «обеспечивая тем самым общую победу». В ее ожидании следует взять курс на ускоренную, планово осуществляемую индустриализацию, всемерно ограничивать мелкотоварное производство, обеспечить перекачку ресурсов из сельского

38

хозяйства в промышленность [35, с. 145— 147].

Это была идеология интернационального революционаризма, не имевшая отношения к национальным интересам. Ее приверженцы рассматривали советское государства как временное явление, необходимое для мобилизации сил страны для мировой революции, организации в СССР ее материальной и политической базы. По существу, они призывали всех «трудящихся» мира въехать «в светлое будущее» на плечах русского мужика. Естественно, подобная доктрина была глубоко чужда большинству населения России. Поэтому закономерным итогом внутрипартийной борьбы стала безоговорочная победа сторонников «строительства социализма» в «отдельно взятой стране». Однако в литературе до сих пор активно дебатируется вопрос о предопределенности победы сталинского курса [29, с. 547—579]. Если говорить отвлеченно, то, видимо, нужно согласиться с утверждением, что «исторической неизбежности не бывает — альтернативы возможны всегда» [16, с. 15]. Но это не означает, что реально имелась иная «дорога к социализму», чем реализованная на практике. Меньше всего таковой можно считать ее версию, предложенную Л. Д. Троцким. Тем не менее еще недавно многие видели в ней вполне жизнеспособную альтернативу. Но даже те, кто признавал безусловную «историческую правоту» Л. Д. Троцкого, говорили, что она должна подтвердиться лишь «в конечном счете». Логика рассуждений была такова. В мировом масштабе прогресс означает движение к социализму. Но Россия на этом пути забежала вперед. «Вопиющая» экономическая и культурная отсталость не позволили ей после революции осуществить непосредственный переход к социализму. Вместо этого страна получила сталинский режим. Но победа сталинизма, во-первых, была временным явлением и, во-вторых, обеспечила проведение назревших социально-экономических преобразований. Она позволила добиться «огромного прогресса во всех областях», который в свою очередь «разрушал и размывал сталинизм изнутри». Через «на

сильственную модернизацию» он шел к гибели, создавая предпосылки для действительного социализма. Тому же способствовало нарастание коллективистских устремлений повсюду в мире. В совокупности они готовили почву для «возвращения классического марксизма». Раньше или позже это должно произойти в ходе развития предсказанного им мирового революционного процесса [11, с. 513— 526].

Однако чем дальше, тем больше подобные оценки и прогнозы расходились с жизненными реалиями. Это подвигло многих аналитиков и исследователей на поиски иной альтернативы сталинской модели устроения общества. Теперь она стала связываться с НЭПом, который будто бы открывал «более мирное, постепенное движение в направлении модернизации и социализма». Проводниками соответствующей политики назывались Н. И. Бухарин и его единомышленники. Утверждалось, что их позиция была экономически обоснована и находила широкий отклик в партии и стране. Однако узурпировавшему власть сталинскому аппарату удалось «насильственно подавить» бухаринскую альтернативу. Но ее поражение отнюдь не доказывает «абсолютной немозможности» соединения рыночных начал, социальной ориентации экономики и культурного либерализма с социалистическими принципами организации производства и власти. Более того, такая перспектива объявлялась неизбежной. Свидетельство этому искали в действиях таких «реформаторов», как Н. С. Хрущев и особенно М. С. Горбачев [16, с. 15—24]. Однако события конца ХХ в. наглядно показали, что попытки построить «рыночный социализм», «социализм с человеческим лицом» лишь расчищают дорогу для реставрации капиталистических отношений. Судя по всему, это хорошо понимали И. В. Сталин и его соратники. Они справедливо видели в «постепенности» социалистического строительства потенциальную угрозу абсолютной власти партии. Осознавалась и экономическая бесперспективность НЭПа. То, что он способствовал восстановлению народного хозяйства, не подвергалось со

№ 9 392010/2

мнению. Разочарование вызывало другое. «Причудливое» сочетание рыночных и административных принципов организации экономической жизни вело к непрерывным кризисам [9, с. 54—59]. Однако наибольшую озабоченность вызывала невозможность в условиях нэпа обеспечить необходимый уровень накопления [37, с. 76—77]. Не поступаясь властью, эти проблемы можно было решить лишь в рамках так называемой командно-административной системы. Иных вариантов просто не существовало, несмотря на продолжающиеся попытки представить нэп как реальную альтернативу сталинской политики [29, с. 479; 14, с. 208—281].

Она выкристаллизовалась в ходе так называемого сталинского Великого перелома. На первый взгляд он был «вторым изданием» военного коммунизма. Поэтому их отличия часто видят лишь в масштабах, интенсивности и степени организованности проводимых преобразований, главная цель которых — «доставка человечества в социализм» — оставалась неизменной [22, с. 244—245]. Думается, однако, что подобное утверждение было бы справедливо в случае победы «троцкистской» альтернативы. Но она не получила поддержки из-за пренебрежения национальными интересами. Им в гораздо большей степени соответствовала сталинская политика строительства социализма, сутью которой являлись преодоление технико-экономической отсталости страны и наращивание ее военно-политического могущества. В этом отношении прослеживается явная преемственность между имперской и советской моделями модернизации. В качестве подтверждения данного тезиса можно привести множество примеров. В частности, хорошо известно обоснование И. В. Сталиным необходимости ускоренного развития экономического потенциала страны, положенное в основу практической политики: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [32, с. 362]. Он утверждал, что подобные попытки неоднократно предпринимались в прошлом начиная с Петра I. Но они оказались малопродук


тивными. «Старые классы» по определению не могли «разрешить задачу ликвидации отсталости нашей страны». Теперь же это возможно. У власти стоит пролетариат, «построивший свою диктатуру». Он вооружен пониманием «закономерностей» исторического процесса. Следовательно, социалистическое строительство позволяет догнать и перегнать капиталистические страны в технико-экономическом отношении [33, с. 248—249]. Бушевавшая в то время на Западе Великая депрессия, казалось, полностью подтверждала идеи классиков марксизма об исчерпании капитализмом потенциала развития. Отсюда легко делался вывод, что только использование социалистических принципов организации производства и общества открывают дорогу к экономическому прогрессу. Однако положения классического марксизма применялись «творчески», так, чтобы они могли работать на достижение реальных, а не декларируемых целей. Отсюда сохранение элементов товарно-денежных отношений, допущение частного мелкотоварного производства, отказ от уравнительности в распределении [34].

Социалистическая риторика не мешала большевикам использовать подходы, находившиеся в арсенале «капиталистических» модернизаторов. И те, и другие ставили знак равенства между форсированным наращиванием индустриального потенциала и коренными интересами страны. Последние отождествлялись с укреплением ее военно-политических возможностей и упрочением существующего строя. И в имперской, и в советской моделях модернизации ведущая роль отводилась государству. Хотя, конечно, большевистский режим пошел здесь гораздо дальше предшественника. Государство стало не просто заглавным, а чуть ли не единственным субъектом хозяйственной деятельности, вытеснило или подчинило все элементы гражданского общества. Определенное сходство наблюдалось и в выборе приоритетов экономического развития. Многие хозяйственные проекты, задуманные до революции, были реализованы в советское время. Можно также увидеть преемственность в «увлечении»

40

административными методами регулирования социальных процессов, в отношении к уровню жизни населения как к чему-то второстепенному и т. д. В этом нет ничего удивительного. В российском обществе, как и в любом другом, «правила игры» во многом определяются традициями социально-институциональной организации, особенностями национального самосознания, а они мало меняются во времени. Однако это не означает абсолютной статичности сущностных характеристик отдельных обществ. Время от времени они переживают трансформации, порождающие новые формы социальной организации и координации. Одновременно происходят «естественный отбор» и модификации базовых отношений, обычаев, моральных и правовых норм. Многие из них наполняются иным содержанием. В результате возникает новое видение «извечных» проблем, используются новые способы их решения. Поэтому конкретные черты советского варианта модернизации коренятся не столько в прошлом России, сколько в советской модели устроения общества. Последняя представляла собой целостное образование. Важную роль в его формировании сыграло экономическое и культурное наследие прежнего режима. Весомый вклад внесли и другие факторы: от доминирующих в интеллектуальном пространстве идей до личных качеств революционных вождей и политической обстановки в мире. В совокупности они сформировали «генетический код» советской системы, который и задавал вектор ее последующего развития [15, с. 397—401]. Другими словами, преемственность между имперской и советской Россией носила причинно-следственный характер. Первая в силу сложившихся обстоятельств, прежде всего внутреннего порядка, породила вторую, обладавшую собственной логикой развития. Ее философия отличалась явной оригинальностью. Желаемое будущее в ней виделось совсем иначе, чем это представляли себе дореволюционные модернизаторы.

Последние в качестве эталона, к которому нужно стремиться, брали современное им западное общество. Конечную цель они видели в создании подобного в

России. Отсюда их представления об идеальной конструкции будущего общественного устройства с такими его непременными атрибутами, как частная собственность и частное предпринимательство, рыночная координация деятельности хозяйственных единиц, развитие элементов гражданского общества, относительный идеологический плюрализм, конституционная организация власти. Это были не только устремления отдельных личностей, но и императивы имперской модели модернизации. Именно они задавали направления практических действий. Однако многие преобразования, основанные на зарубежном опыте, плохо сопрягались с российской действительностью. Тем не менее модернизаторы продолжали верить: если обществу привить культурные ценности, формы социально-политической организации и институты, заимствованные у «передовых наций», то «безоблачное будущее» стране гарантированно.

Совсем другие пути и способы развития предложила советская модель модернизации. Ее истоки также берут начало в западном политико-идеологическом наследии. Но в итоге сформированные в его рамках положения и подходы были адаптированы к российским реалиям. В результате безусловным императивом развития стало создание нового общественного устройства, более эффективного и справедливого, чем в западных странах. Отсюда лозунг не только «догнать», но и «перегнать» «исторических оппонентов». Подразумевалось, что другие народы, вдохновленные выдающимися успехами «первой страны социализма», пойдут проторенной ею дорогой. Иначе говоря, уже не Россия будет копировать чужие образцы. Теперь все должны учиться у Советского Союза делу строительства будущего. Этому верили не только лидеры и большинство населения страны, но и многие западные интеллектуалы. Подобные взгляды разделяли «широкие массы» практически повсюду в мире. Со временем, когда начальный импульс ослаб, а советское общество утратило динамизм, его опыт потерял былую притягательность. Но до последних дней советские лидеры утверждали, что будущее за от

№ 9 412010/2

стаиваемым ими вариантом развития, который отождествлялся со строительством коммунизма. В теории он рассматривался как строй, основанный на общественной собственности и общественном самоуправлении, создающий все условия для поступательного экономического прогресса, обеспечивающий полное благосостояние и свободное развитие каждому. Считалось, что советская система изначально имела все необходимое и достаточное, чтобы реализовать эти привлекательные принципы. Однако на деле ее отличительными чертами стали жесткая централизация социального управления, ограничение индивидуальной и групповой самоорганизации, отождествление общественной собственности с государственной, тотальное ограничение рыночных механизмов координации, ставка на преимущественно внеэкономические методы мотивации производственной деятельности и идеологическая унификация. Они задавались отнюдь не идеологическими предпочтениями и теоретическими построениями. Последние, конечно, играли роль в обосновании стратегического курса, в выборе средств его реализации, объяснении необходимости пересмотра и уточнения отдельных приоритетов. Однако исходным пунктом советской системы являлась конфигурация власти [15, с. 59]. Именно она определяла цели и направления развития страны. Но действия правящего режима вряд ли можно объяснить лишь эгоистическими интересами «номенклатуры». В соответствии с российскими традициями главную задачу он видел в укреплении и наращивании мощи советского государства как гаранта национальной безопасности. Остальным аспектам развития внимание уделялось по «остаточному» принципу. И это находило понимание в общественном сознании до тех пор, пока власть справлялась с решением сверхзадачи.

Если же говорить о результативности советской модели экономического развития, то трудно сделать однозначные выводы. В литературе имеются весьма различающиеся оценки. Это объясняется разницей в методологических подходах и методиках исследования, несовпадением мировоззренческих и политических предпоч-


тений авторов. Но все же анализ экономической динамики России на фоне мирового развития позволяет сделать вывод, который трудно оспаривать. Во-первых, вступив в стадию современного экономического роста на полтора-два поколения (30—50 лет) позже стран континентальной Европы и Северной Америки, она устойчиво сохраняет эту дистанцию на протяжении полутора столетий. Во-вторых, для нашей страны характерна уникальная неравномерность темпов роста. В качестве подтверждения можно сослаться на имеющиеся данные о производстве ВВП на душу населения. В 1913 г. в Российской империи этот показатель составлял 25—30 % от уровня США, страны — лидера современного экономического роста. К концу 1920-х гг. он снизился до 20—25 %. 3 атем последовал бурный«взлет» советской индустриальной системы. Особенно результативными оказались 1950-е гг. К середине следующего десятилетия Советскому Союзу удалось выйти на уровень 40—45 % от подушевого производства ВВП в США. А потом разрыв вновь стал увеличиваться. Накануне распада Советского Союза этот показатель равнялся уже 35—40 %, а сегодня составляет те же 30 %, что и перед началом Первой мировой войны [24, с. 516; 25, с. 398—404]. Такая динамика часто дает основания утверждать, что страна «потеряла» XX столетие благодаря социалистическому эксперименту [12, с. 14—15]. Не лучших результатов ей удалось добиться и в более широком временном диапазоне. Перспективы также выглядят весьма скромно. По умеренно оптимистическому сценарию Россия в ближайшие два-три десятилетия должна сократить отставание от лидеров экономического роста до одного поколения (25—30 лет). В таком случае она выйдет на уровень середины 1960-х гг. Однако это будет более низкий показатель, если сравнивать с первыми десятилетиями XIX в. [5, с. 44; 28, с. 77]. Отсюда можно сделать вывод об устойчивости сложной траектории экономического развития России на протяжении длительного времени. И попытка реализации социалистического проекта здесь ничего принципиально не изменила.

42

Библиографический список1. Алексеев, В. В. Волны российских модернизаций / В. В. Алексеев, И. В. Побережников / / Опыт

российских модернизаций XVI11—XX века. — М. : Наука, 2000. — С. 50—72.2. Бухарин, Н. И. Экономика переходного периода. Май 1920 г. / Н. И. Бухарин / / Проблемы теории

и практики социализма. — М. : Политиздат, 1989. — С. 94—176.3. Васильев, Ю. А. Модернизация под красным флагом / Ю. А. Васильев. — М. : Соврем. тетради,

2006. — 343 с.4. Вишневский, А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР / А. Г. Вишневский. —

М. : ОГИ, 1998. — 432 с.5. Гайдар, Е. Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории / Е. Т. Гайдар. —

2-е изд. — М. : Дело, 2005. — 656 с.6. Г айдар, Е. Т. Гибель империи. Уроки для современной России / Е. Т. Гайдар. — 2-е изд., испр. и

доп. — М. : РОССПЭН, 2007. — 448 с.7. Гайдар, Е. Марксизм: между научной теорией и «светской религией» (либеральная апология) /

Е. Гайдар, В. Мау / / Вопр. экономики. — 2004. — № 5. — С. 4—27.8. Гладков, И. А. Военный коммунизм / И. А. Гладков / / Экономическая энциклопедия. Политическая

экономия. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — Т. 1. — С. 256—257.9. Голанд, Ю. Неоконченый кризис / Ю. Голанд / / Эксперт. — 2009, 28 декабря — 18 января. № 1.

С. 54—59.10. Грегори, П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.) : Новые

подсчеты и оценки / П. Грегори. — М. : РОССПЭН, 2003. — 256 с.11. Дойчер, И. Троцкий. Изгнанный пророк. 1929—1940 гг. / И. Дойчер. — М. : «Центрполиграф»,

2006. — 526 с.12. Илларионов, А. Как Россия потеряла XX столетие / А. Илларионов / / Вопр. экономики. — 2000.

№ 1. — С. 4—26.13. Кагарлицкий, Б. Периферийная империя: Россия и миросистема / Б. Кагарлицкий — М. : Ультра.

Культура, 2004. — 528 с.14. Кип, Дж. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография / Дж. Кип, А. Литвин. —

М. : РОССПЭН, 2009. — 328 с.15. Корнаи, Я. Социалистическая система. Политическая экономия социализма / Я. Корнаи. — М. :

НП «Журнал Вопросы экономики», 2000. — 672 с.16. Коэн, С. Бухарин. Политическая биография. 1888—1938 / С. Коэн. — М. : Прогресс, Прогресс

Академия, 1992. — 574 с.17. Кудров, В. М. Экономика России в мировом контексте / В. М. Кудров. — СПб. : Алетейя ; М. :

ГУ—ВШЭ, 2007. — 735 с.18. Ленин, В. И. Поли. собр. соч. / В. И. Ленин. 5-е изд. — М. : Изд. полит. литературы, 1969. —

Т. 36. — 741 с.19. Ленин, В. И. Поли. собр. соч. / В. И. Ленин. 5-е изд. — М. : Изд. полит. литературы, 1969. —

Т. 38. — 579 с.20. Ленин, В. И. Поли. собр. соч. / В. И. Ленин. 5-е изд. — М. : Изд. полит. литературы, 1970. — Т. 41. —

695 с.21. Ленин, В. И. Поли. собр. соч. / В. И. Ленин. 5-е изд. — М. : Изд. полит. литературы, 1970. — Т. 43. —

561 с.22. Малиа, М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917—1919 / М. Малиа. — М. :

РОССПЭН, 2002. — 583 с.23. Мизес, Л. фон. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность /

Л. фон Мизес. — М. : Дело, Catallaxy, 1993. — 240 с.24. Мировая экономика: глобальные тенденции за 100 лет / под ред. И. С. Королева. — М. : Юристъ,

2003. — 604 с.25. Мировая экономика: прогноз до 2020 года / под ред. А. А. Дынкина ; ИМЭМО РАН. — М. :

Магистр, 2008. — 429 с.26. Найшуль, В. Высшая и последняя стадия социализма / В. Найшуль / / Погружение в трясину

(анатомия застоя). — М. : Прогресс, 1991. — С. 31—62.27. Павлюченков, С. А. «Орден меченосцев»: Партия и власть после революции. 1917—1929 /

С. А. Павлюченков. — М. : Собрание, 2008. — 463 с.28. Попов, В. Закат плановой экономики / В. Попов / / Эксперт. — 2009. — № 1. — С. 74—79.29. Симония, Н. А. Существовала ли реальная альтернатива сталинской диктатуре? / Н. А. Симония / /

Историография сталинизма / Н. А. Симония. — М. : РОССПЭН, 2007. — С. 547—579.

№ 92010/2

43

30. Симчера, В. М. Развитие экономики России за 100 лет: 1900—2000. Исторические ряды, вековые тренды, институциональные циклы / В. М. Симчера. — М. : Наука, 2006. — 587 с.

31. Сталин, И. В. К вопросам ленинизма / И. В. Сталин / / Вопросы ленинизма. 11-е изд. — М. : Госполитиздат, 1952. — С. 122—152.

32. Сталин, И. В. О задачах хозяйственников: Речь на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. / И. В. Сталин / / Вопр. ленинизма. М. : Госполитиздат, 1953. С. 355—363.

33. Сталин, И. В. Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКП(б): речь на пленуме ЦК ВКП(б) 19 ноября 1928 г. / И. В. Сталин / / Собр. соч. — М., 1949. — Т. 11. — С. 245—290.

34. Сталин, И. В. Экономические проблемы социализма в СССР / И. В. Сталин. — М. : Госполитиздат, 1952. — 95 с.

35. Троцкий, Л. Д. Теория социализма в отдельной стране / Л. Д. Троцкий / / Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923—1927. — М. : ТЕРРА-TERRA, 1990. — С. 132—156.

36. Хайек, Ф. фон. Дорога к рабству / Ф. фон Хайек. — М. : Новое издательство, 2005. — 264 с.37. Ханин, Г. И. Почему и когда погиб НЭП / Г. И. Ханин / / ЭКО. № 10. 1989. № 10. С. 66—84.38. Хесус Уэрта де Сото. Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция / Уэрта

де Сото Хесус. — М. ; Челябинск, Социум, 2008. — 496 с.Поступила в редакцию 13.03.2010.

Сведения об автореАртемов Евгений Тимофеевич — доктор исторических наук, заместитель

директора Института истории и археологии УрО РАН по научной работе (г. Екатеринбург). Автор более 100 научных публикаций.

Тел.: (8343) 251-65-17 е-mail: istor@ uran.ru



Раздел 2ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ история и современная практика

УДК 94:338.24.021.8 ББК Т3(2)

А. С. Сенявский

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ X IX — XX вв.:уроки истории

Ключевые слова: экономические реформы, индустриальная модернизация, аграрный вопрос, форсированное индустриальное развитие, мобилизационная модель развития, системность, квазиреформы.

В статье дана методологическая оценка процесса реформирования экономики России: проанализированы, итоги дореволюционного, советского и постсоветского периодов. Выделены критерии успешных реформ: соответствие долговременным интересам страны с учетом общемирового вектора развития, адекватность реформ социокультурным условиям, учет социальных интересов большинства населения и др.

A. S. Senjavsky

THE ECONOMIC REFORMS IN RUSSIA X IX — XX CENTURIES:The Lessons of History

Key words: the economic reforms industrial modernization, agrarian question, rapitd industrial development, mobilisational development model, system, quasireforms.

The methodological value of the economies reforms process is given in the article: the results of before — revolution. Soviet and post-sovient periods are observed. The criteria of successful reforms are given, they are: taking into account the interest of the country according to the world development vector, correspondence reforms to socio-cultural conditions, the understend ing of the social interests of the majority.

Экономическим реформам в России XIX—XX в. посвящено огромное количество литературы, поэтому проводить ее анализ здесь нецелесообразно. Задача статьи заключается в методологической оценке процесса реформирования России как такового и прежде всего реформирования ее экономики, в извлечении опыта из реформ, в достижении понимания того, как нужно, и как нельзя проводить реформы.

Прежде всего, что такое реформы? Вопрос не праздный, потому что от ответа на него зависит и наш подход к их рассмотрению с исторической точки зрения.

Реформы — это целенаправленно совершаемые властью преобразования тех или

иных сторон общественной жизни. В советской, или марксистско-ленинской, идеологической интерпретации к этому определению добавлялись и иные признаки: что реформы проводятся в рамках существующей общественной системы, не меняя ее сущности, а также реформы категорически противопоставлялись революции. Как правило, пояснялось, что реформы в антагонистическом обществе нередко направлены на снижение накала классовой борьбы и предотвращение революции, а также и сами могут быть побочным продуктом революционного процесса, революционной борьбы.

Как ко всему этому относиться? Что принимать, что отвергать из советского

№ 92010/2

45

методологического наследия? Безусловно, доля истины здесь есть.

Во-первых, реформы проводятся властью, как правило, чтобы укрепить положение самой власти и властной элиты, а значит, и обеспечить большую социальную стабильность.

Во-вторых, реформы и революции действительно противостоят по методам свершения: реформы проводятся сверху, социальные революции — снизу.

Однако по глубине преобразований реформы могут быть глубже и масштабнее некоторых революций. Так, Великая крестьянская реформа Александра II действительно изменила аграрный строй российской деревни, а поскольку общество в тот момент было аграрным, то и весь социально-экономический строй русской жизни. При этом я весьма критично отношусь к данной реформе и считаю, что в том виде, в котором реформа была проведена, она породила колоссальные противоречия на полстолетие вперед и корни двух русских революций начала XX в. — именно в реформах 1860— 1870-х гг. Хотя намерения у власти были прямо противоположные: избежать (преувеличенной тогда) угрозы крестьянского восстания, обеспечить социальную стабильность, создать условия для развития индустриального капитализма, преодолеть отсталость от передовых стран Европы, обеспечив, в частности, военную безопасность, столь актуальную после поражения в Крымской войне.

Мы знаем, что нерешенность крестьянского вопроса в 1860-х гг. (в условиях относительно благоприятных, ибо тогда еще демографический взрыв не привел к малоземелью во многих важнейших регионах страны) все равно вызвала необходимость решать его в начале XX в. в ходе столыпинских реформ, и вновь способ этого решения оказался неадекватным. Ключевой целью обеих реформ было сохранение помещичьего землевладения, хотя средства были противоположными: реформа Александра II укрепляла общину, столыпинская реформа ее разрушала. Однако обе они проводились за счет и против крестьян. Несмотря на восторженные оценки столыпинской рефор


мы многими современными историками, я в данном вопросе склонен скорее солидаризироваться с историками советскими: реформа была провальной. Но главным образом не потому, что мало крестьян вышло из общины и ушло на хутора и отруба и т. д. Дело в другом: ее результат оказался прямо противоположен объявленной цели: не успокоение России, а напротив, резкое повышение социальной напряженности в деревне, открытие новых социальных «фронтов» — раскол и противостояние внутри крестьянства, а главное, добавление к озлоблению крестьянства против помещиков, ненавистью к центральной власти, к монарху, который допускает такую несправедливость. До этой реформы в среде крестьянства доминировали монархические настроения.

Реформаторская деятельность С. Ю. Витте также приводится сегодня в качестве образца успешных и эффективных преобразований. В значительной степени это так. Однако «выигранное сражение еще не выигранная война», и даже очень крупный успех может обернуться катастрофой. В этом — диалектика, которую крайне редко осознают государственные мужи, обычно не умеющие просчитывать хотя бы на три-четыре хода вперед. Весьма успешный политик С. Ю. Витте также не сумел или не успел учесть ряд более чем значимых обстоятельств и противоречий. Его реформы работали на развитие города, который весьма быстро продвигался по пути индустриального прогресса, с использованием преимущественно западных финансов, технологий, ценностей и моделей жизни, тогда как традиционалистская деревня — т. е. более 80 % населения — оставалась в основном в прошлом. Город отрывался от своих корней и действительно становился «антагонистом деревни».

Революции 1905 и 1917 гг. и по задачам, и по социальной сущности не столько пролетарские, сколько крестьянские. Безусловно, они — продукт неполноты и неадекватности реформ второй половины XIX — начала XX в., которые оказались неспособны решить объективно стоявшие и давно назревшие проблемы. Революции решали те проблемы, которые

46

не сумели решить реформы, и земельный передел 1917 г. (еще при Временном правительстве, кстати, юридически прекратившем столыпинскую реформу) стал способом решения аграрного вопроса в России, но отнюдь не окончательно.

Какие же выводы можно извлечь из дореволюционного реформирования?

1. Реформы — это всего лишь средство привести общество в соответствие с требованиями времени. Если эти требования поняты неправильно или реформы неверно или неполно отвечают этим требованиям, реформы могут только углубить и расширить масштаб противоречий и деструктивных для общества процессов, а в крайних случаях и сами вызвать социальную катастрофу.

2. Реформы должны отвечать на вызовы времени, причем не только ситуационные, но и долговременные, стратегические, которые, в свою очередь, определяются не только внутренними условиями, но и общемировыми процессами, вектором мирового развития. Главным для дореволюционной России был вызов индустриальной модернизации.

3. Реформы должны быть адекватны условиям реформируемой страны — социокультурным, природно-ресурсным и т. д. Либерально-консервативная вестер- низаторская модель развития, определявшая характер всех без исключения имперских реформ, оказалась неадекватна российской социокультурной почве и была отторгнута российским традиционализмом.

4. Реформы должны быть не частичными, хаотичными и разноплановыми, а системными, имеющими единый замысел, программу и методологию организации и проведения. Необходимо просчитывать всю совокупность последствий во всех сферах общественной жизни, даже если реформы касаются какого-либо узкого аспекта. Например, даже, казалось бы, удачные реформы С. Ю. Витте, способствовавшие индустриальному рывку России, без преобразования аграрной сферы не смогли обеспечить социальной стабильности в стране, да и экономически оказались лишены адекватной аграрной базы.

5. Реформы должны максимально учитывать собственно социальный фактор. Не

всегда экономический эффект является решающим. Например, поздний С. Ю. Витте уже понимал социальную неизбежность «черного передела» помещичьей земли в пользу крестьянства, хотя это и могло разрушить определенную часть передовых хозяйств. П. А. Столыпин избрал путь сохранения и постепенного вытеснения помещичьих латифундий и способствовал краху империи, а вместе с ней — помещичьего землевладения вообще.

Таковы лишь некоторые основные выводы из анализа дореволюционных реформ.

Но и со сменой модели общественного развития, с установлением советской власти Россия отнюдь не была избавлена от объективной необходимости решать всю ту же стратегическую задачу индустриальной модернизации. И советский реформаторский опыт также весьма поучителен.

Ранние советские руководители учились в основном на собственных ошибках, но они учились весьма быстро и успешно. От чрезвычайно «военно-коммунистической» модели перешли к НЭПу.

НЭП был всего лишь средством восстановить разрушенную экономику, но не мог быть средством развития, тем более форсированного. А такое развитие было объективно необходимо в ситуации враждебного окружения. Оно враждебным было и до революции, но теперь, во-первых, эта геополитическая и социокультурная враждебность усилилась по идеологическим причинам, во-вторых, СССР не имел сколько-нибудь значимых союзников (вплоть до своего распада, причем даже Варшавский блок представлял в экономическом плане скорее обузу для СССР, хотя и имел геополитическое и военное значение).

Переход к так называемому развернутому строительству социализма и явился средством форсированного индустриального развития в советской идеологической упаковке.

Все экономические реформы советского времени следует рассматривать именно в этом контексте. Они были рассчитаны на решение или ситуационных, конъюнктурных задач, или на обеспечение стратегических целей. В главу угла ставилась военная безопасность, тесно взаимосвязанная с развитием индустрии, науки и техники.

№ 9 472010/2

Следует подчеркнуть, что впервые со времени Великих реформ на рубеже 1930-х гг. реформирование осуществлялось системно, причем много более системно, чем Александром II. И это реформирование соответствовало социокультурной почве, на которой оно происходило. При всем моем согласии с рядом критических позиций по отношению к политике И. В. Сталина, нужно подчеркнуть, что именно им была создана целостная мобилизационная модель развития, одна только и способная в тех условиях обеспечить мощный экономический рывок всего лишь за одно десятилетие и обеспечить военноэкономическую готовность ко Второй мировой войне. Царская Россия, располагая гораздо большим временем и совокупностью принципиально более благоприятных внутренних и внешних условий, оказалась на это не способна и была разрушена.

Надо сказать, что и послевоенное восстановление экономики, которое Запад признавал «экономическим чудом», проводилось системно, в том числе и с помощью соответствующих реформационных действий.

Все последующее советское реформирование системным не было — ни хрущевские реформы, ни реформа Косыгина с последующими квазиреформами брежневского периода, ни андроповское «закручивание гаек».

При этом возникали другие вызовы времени: наступила эпоха НТР, а соединить, как призывали, НТР «с преимуществами социализма» никак не удавалось — за исключением освоения космоса, атомной энергетики и части оборонных отраслей. Все эти реформы не отвечали тем или иным принципам реформирования, которые я перечислил, оценивая дореволюционные реформы. На новые вызовы в социально-экономической сфере наследники И. В. Сталина не сумели дать адекватного ответа.

Отдельный вопрос — о реформах периода «перестройки». Необходимость реформирования была понятна всем. Но каковы должны были быть реформы?

Еще Наполеон говорил: «Это не преступление. Это хуже, это — ошибка», подчеркивая, что некомпетентность хуже


любого преступления. Для лидеров страны это действительно так, хотя я не исключаю и собственно преступного замысла по развалу страны среди некоторых лиц из высшего советского руководства. Совершить одновременно столько глупостей за столь короткий срок, сколько было сделано Горбачевым и его окружением при реформировании, и сделать это несознательно — в это трудно поверить...

Конечно, полученное Горбачевым наследство, исходная ситуация были весьма неблагоприятными. Страна была еще при Брежневе подсажена на нефтегазовую иглу, а цены на нефть были сознательно обрушены американцами, что образовало дефицит в бюджете. Череда катастроф стала дополнительной финансовой нагрузкой. Но зачем было рубить сук на котором сидишь — лишать бюджет огромной части поступлений от алкоголя? Зачем было усугублять несбалансированность товарной и денежной массы и рост цен открытием каналов перекачки товарных и денежных ресурсов по закону о кооперативах? Таких примеров — десятки и сотни. Вместе они свидетельствуют о полном отсутствии концепции и стратегии реформ, не говоря уже о планах и четкой методологии реформирования. Горбачев нарушил и еще один непререкаемый принцип успешных реформ: разведение во времени политических и экономических реформ, проведение экономических реформ в условиях политической стабильности, а политических — при стабильности социальной, на фоне экономического благополучия. Исключение — только для преобразований, осуществляемых в условиях социальных катастроф, в противном случае сами реформы ведут к социальной катастрофе.

О системности реформ вообще говорить не приходится. Как будто сознательно реформы проводились в условиях нагнетания — именно сверху — «социальной истерии».

За всей этой глупостью прослеживается преступный умысел части властной элиты обменять власть на собственность, а точнее, добавить к политической власти власть экономическую.

48

Все это уже открыто проявилось в постсоветскую эпоху. Всем известны признания наших «младореформаторов», что форсированная приватизация была вызвана отнюдь не экономическими потребностями, а политическими целями, имела целью сделать смену модели развития необратимой, создав соответствующую социальную и экономическую базу для новой власти.

Возникает вопрос: может быть все же реформаторы 1990-х гг. были правы, а их реформы были эффективны, ведь их результаты вполне соответствовали замыслу? Они своего вроде бы добились?

Но критерий оценок реформ лежит в иной плоскости. Если объективно стоявшей накануне перестройки потребностью был перевод экономики с режима индустриального на постиндустриальный вектор развития (или, точнее, надиндустриаль- ный, или супериндустриальный вектор и уровень), и эта задача была провалена, то в постсоветское время Россия лишь еще больше отдалилась от возможности решить эту задачу, проев советское наследство и развалив за 2 десятилетия на приватизированных предприятиях большинство высокотехнологичных производств. Наш пресловутый ВВП сегодня ниже уровня 1990 г.: едва реанимированная после дефолта 1998 г. экономика, лишь приближавшаяся по своим объемам к советскому уровню конца 1980-х гг. (при потере качества и вписавшись в мировой рынок в роли сырьевого придатка развитых экономик), получила то, чего и заслуживает. Подчинившись конъюнктуре и «законам рынка» в качестве «обслуживающей периферии», она мгновенно «скукожилась», как только в 2009 г. залихорадило «метрополии», охваченные кризисом (отнюдь не только финансовым), и

там стало падать производство, а вместе с ним потребность в сырье и нефти.

В 1990-е и 2000-е гг. десятки других стран, и в первую очередь Китай, совершали рывок в будущее, а мы откатились в прошлое. О какой «инновационной экономике» можно теперь мечтать, если произошла невиданная доселе деградация науки, образования, вымирание квалифицированных кадров в реальном производстве и т. д. Россия стала сырьевым и энергетическим придатком Запада, обслуживающим действительно развивающиеся экономики.

«Младореформаторы» имели совсем другие цели, которых вроде бы и достигли. Однако они забыли про некоторые из упоминавшихся мною критериях успешных реформ: соответствие долговременным интересам страны с учетом общемирового вектора развития, адекватность реформ социокультурным условиям, учет социальных интересов большинства населения и др. Без этого все реформы эфемерны, а их результаты могут рухнуть в момент.

И этот момент затылком чуют те категории населения, которые поживились при приватизации, а потому гонят свои доходы за рубеж миллиардами и сотнями миллиардов. Они прекрасно отдают себе отчет в нелегитимности итогов приватизации и о чувстве справедливости, которое так сильно в русском народе, которым вдохновлялись российские революционеры и которое двигало русскими революциями. И знают, что в России судьба может быть очень переменчива.

Таковы некоторые из уроков, которые можно извлечь из истории двух столетий российских реформ и которые не помешало бы учесть современным реформаторам.

Поступила в редакцию 03.03.2010.

доктор исторических наук, ведущий руководитель Центра

Область научных интересов: социально-экономические,

Сведения об автореСенявский Александр Спартакович —

научный сотрудник Института российской истории РАН, «Россия и СССР в истории XX века» (г. Москва). история трансформации общества и государства,политические и духовные явления и процессы российской истории XX столетия.

Тел.: (8499) 126-94-67 е-mail: irira@ mail.ru

№ 92010/2

49


УДК 94:338.24.021.8Б Б К Т3(2)

М. Р. Москаленко

ПРОБЛЕМЫ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ОПЫТА

ЭКОНОМИЧЕСКИХ РЕФОРМ В РОССИИКлючевые слова: социально-экономическое развитие России, традиционное об

щество, модернизация, реформы, геополитическое могущество, конкуренция, план и прогноз.

В статье приводятся отечественные и зарубежные концепции специфики социально-экономического развития России и положение о факторах перспектив развития социума, предопределяющие успех или неуспех в конкурентной борьбе между государствами.

M. R. Moskalenko

THE PROBLEMS OF THE METHODOLOGICAL RESEARCH OF THE HISTORICAL

EXPERIENCE IN THE RUSSIA ECONOMIC REFORMSKey words: social — economic development of Russia, traditional society, modern

nisation, reforms, geopolitical power, competition plan and prognosis.

National and foreign concepts connected with the specifying of social — economic develoment in Russia and statement of perspective society development factors, giving success of non — success in states competition are analysed in the artife.

Особенности социально-экономического развития российской цивилизации таят в себе достаточно много вопросов, малоизученных и представляющих интерес как для исследователя, так и для любознательного читателя. Приведем лишь некоторые из них.

Начало 1920-х гг. Страна после Первой мировой и Гражданской войн лежала в руинах, промышленное производство сократилось в 7 раз по сравнению с предвоенным 1913 г. В Первую мировую Россия потеряла 2,3 млн солдат — молодых, здоровых мужчин. В Гражданскую — во время боев, от свирепствовавших болезней и голода — от 10 до 15 млн населения. Кто мог предположить, что пройдет 30 лет, и государство после новой разрушительной и кровопролитной войны станет лидирующей державой евразийского континента, будет содержать самую большую в мире сухопутную армию и «бросит перчатку» США — сверхдержаве, сказочно обогатившейся на мировых войнах?


1970-е гг. Советское государство несло бремя огромного военного бюджета, значительные суммы тратились на помощь режимам стран «третьего мира», социалистическим или же провозгласивших себя таковыми. Плановая экономика в целом ряде отраслей по эффективности уступала рыночной, в стране были большое количество избыточных рабочих мест, достаточно низкая производительность труда по сравнению с развитыми западными странами. А уровень жизни населения — один из самых высоких за всю историю России — СССР, системы социального обеспечения и образования — одни из лучших в мире.

Изучение подобных проблем позволяет открыть какие-то новые моменты в социально-экономическом развитии России, лучше понять механизмы взаимодействия различных элементов всей системы, выявить их специфику, так как экономика любой страны, при всех открытых уже универсальных законах, имеет свою специфику. Рассмотрим, какие факторы

50

обусловили специфику социально-экономического развития России.

В литературе много говорится о влиянии геополитического положения, природно-климатических условий, менталитета, исторически сложившихся отношений власти — собственности и других факторов. Очень полная и исчерпывающая классификация содержится у исследователя А. И. Владимирова [1, с. 39]: 1) основополагающая идеологическая и нравственная роль православия в обществе и государстве в дореволюционный период; 2) основополагающая роль и значение института самодержавия в дореволюционный период, государственной власти — в послереволюционный; 3) огромная роль армии как государственной силы, защищающей, расширяющей и скрепляющей государство; 4) состояние почти беспрерывной войны за выживание; 5) уникальная география ареала расселения, открытость границ, неосвоенность пространства и суровые условия жизни; 6) колоссальные пространства и природные богатства; 7) недостаточность выраженности национальной самоидентификации собственно русского населения при яркой общей полиэтнической картине; 8) вековые традиции жизни в условиях нищеты, отсутствия института частной собственности и свободы, необходимости коллективного выживания и подчинения государству; 9) привычная терпимость к произволу властей и беззаконию в сочетании с природным свободолюбием и обостренным чувством справедливости; 10) специфичность государственной кадровой политики, недостаточность профессиональной подготовки и образования национальных управленцев.

Общие особенности российских модернизаций как «ответа» на вызов соседних государств, по оценке исследователя, таковы:

— проводились «сверху» и имели радикальный характер;

— внедрялись в неготовую к их восприятию национальную почву, негативно воспринимались большинством населения;

— модернизационные реформы часто осуществлялись насильственно, ценой больших жертв, при этом имели исторически кратковременный успех, поднимая вопрос о несопоставимости цели и средств;

— народ воспринимал далеко не все навязываемые ему ценности, перестраивая их под собственную ментальность [1, с. 45].

Интересную оценку специфике российских реформ дает американский исследователь А. Рибер:

— инициатива реформ всегда исходит «сверху» как ответ на системный кризис;

— перед изданием важнейших законодательных актов всегда отличается определенный подготовительный период;

— у реформаторов обычно отсутствует детальный и всеобъемлющий план реформ, вследствие чего они часто действуют, повинуясь сиюминутным обстоятельствам;

— проведение реформ сопровождается острой борьбой внутри правящего сословия — бюрократии;

— выплеск борьбы, происходящей внутри правительства, наружу вовлекает в нее прессу и общественные организации;

— реформа всегда сопровождается обсуждением «особого пути» России;

— реформа всегда остается незавершенной;

— часто происходит социальный ответ на реформу со стороны низов [3, р. 237—238].

Россия первоначально была традиционной цивилизацией с воспроизводством одних и тех же структур жизни, доминированием религиозно-мифологических типов мышления, жестким контролем за личностью, коллективизмом. Ей приходилось взаимодействовать с более развитыми в индустриальном отношении государствами Запада. Западная цивилизация с началом Нового времени стала транслировать идеи, культуру и образ жизни на другие страны. Традиционные общества, сталкиваясь с ней, или превращались в колонии, или проводили индустриальную модернизацию, заимствуя западную технологию, создавая у себя промышленность, прежде всего военную. Вместе с этим заимствовались и определенные элементы культуры, образа жизни и социально-политического устройства. Одни государства преуспели в этом, другие сошли с исторической арены. Каковы же факторы, предопределяющие успех или неуспех в конкурентной борьбе между государствами? В этом плане интерес представляют различные концепции

№ 9 5 J2010/2

показателей геополитического могущества государства. В качестве примера приведем систему, предложенную новосибирским коллективом исследователей под руководством Н. С. Розова. Для анализа перспектив развития какого-либо социума в целом использованы следующие гипотетические факторы:

А (ресурсное превосходство) — превосходство над актуальными и потенциальными противниками по демографическим показателям, военной мощи, окраин- ности / центральности, доступу к природным ресурсам, накопленному богатству;

С (жесткость / компромиссность налоговой политики) — компромиссна, если не угрожает воспроизводству, соответствует традиции и принятым в обществе нормам, содействует социальному согласию (нет налоговых бунтов);

D (конфликт экономической / военной / политической элит) — наличие существенных расхождений относительно стратегий развития общества, подрыв социального согласия, необходимые обществу реформы не осуществляются в результате саботажа их частью элиты; невозможность взыскания налогов в требуемом государством объеме;

E (масштабная война) — война на уровне сверхдержав данной геополитической системы;

F (восстание масс) — открытый социальный конфликт, массовые волнения с использованием силы или угрозой применения силы, в случае успеха ведущие к смене политико-правового режима;

G (эффективность функционирования государственных институтов) — в случае дисфункции — потеря управляемости и контроля над территорией, когда принятые решения не исполняются, существует «дефицит решений», т. е. разрыв между признанием необходимости принятия, действительным принятием и реализацией какого-либо решения; функции государства не обеспечены (нет ни безопасности — внешней и внутренней, ни соблюдения прав, ни легитимности);

H (этнополитическая конфликтность)— острые расхождения между этнополитическими элитами по поводу стратегии развития общества;


K (кризис обеспечивающей миросисте- мы) — потеря доступа к торговым путям, коммуникациям, средствам обмена на дальние расстояния; прекращение или массовое сокращение перераспределения ресурсов в рамках миросистемы, подрыв иерархии статусов (ядро — периферия — полупериферия);

L (вмещаемость миросистемы относительно данного общества) — отсутствие / наличие в миросистеме эффективной системы мер дискриминационного характера — ограничение доступа к перераспределению ресурсов, отстранение от принятия решений, касающихся большей части стран, входящих в миросистему, ограничение возможности повысить статус в миросистеме;

N (внешняя коммерческая активность) — доступ к торговым путям, экспортная ориентация производственной деятельности, высокая степень влияния социального слоя, реализующего эту активность;

P (геополитический успех) — расширение контроля над территорией, повышение геополитического статуса;

R (геокультурный престиж) — при низких значениях — отсутствие массовых заимствований другими культурами, понижение статуса в геокультурной системе, неуспешность геокультурной динамической стратегии [2, с. 396—397].

Исходя из этих факторов авторы формулируют гипотезу: государство поддерживает целостность, если эффективно осуществляет функции, которым соответствуют такие переменные, как: легитимность, монополия применения насилия; автономия государства; борьба с сепаратизмом; легитимация относительно внешних центров силы [2, с. 399].

Учитывая приведенные выше концепции специфики социально-экономического развития России и положение о факторах перспектив развития социума, можно делать определенные поправки, как та или иная экономическая реформа отразится на социуме. Для прогноза результатов экономических реформ и проектов необходимо принимать во внимание также следующие обстоятельства:

— возможно расхождение между разнообразием возможных альтернативных

52

сценариев и выбором одного из них, который и берется для составления плана развития и под который рассчитываются необходимые ресурсы;

— несоответствие между планированием и реальным воплощением данных планов реформ в действительности;

— несоответствие запланированной

эффективности какого-либо реформаторского начинания и реального эффекта, который образуется в действительности.

Учет рассмотренных факторов поможет лучше понять специфику российских социально-экономических реформ и сделать более точные план и прогноз.

Библиографический список1. Владимиров, А. И. О национальной государственной идее России. Стратегические этюды /

А. И. Владимиров. — М. ; Новосибирск : ЮКЭА, 2000. — 288 с.2. Разработка и апробация метода теоретической истории (Теоретическая история и макроистория;

Вып. 1.) / под ред. Н. С. Розова. — Новосибирск : Наука, 2001. — 503 с3. Riber, A. The reforming Tradition in Russian History: commentary / A. Riber / / Reform in modern

Russian History. Progress or Cycle? — Cambridge ; N. Y. : Woodrow Wilson Center Press and Cambridge University Press, 1995. — P. 232—248.

Поступила в редакцию 22.03.2010.

Сведения об автореМоскаленко Максим Русланович — кандидат исторических наук, доцент

кафедры истории России Уральского государственного технического университета (г. Екатеринбург). Область научных интересов: отечественная история, история социально-экономических реформ в России в XIX—XX вв.

Тел.: (8343) 375-46-17 е-mail: [email protected]

№ 92010/2

53


УДК 94:335.762(470.23-25)Б Б К Т3(2)

П. В. Лизунов

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ФОНДОВАЯ БИРЖА И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ РОССИИ В КОНЦЕ XIX в.

Ключевые слова: Санкт-Петербургская биржа, фондовый рынок, ценные бумаги, биржевые операции, дивиденды, биржевой ажиотаж, акционерные общества, коммерческие банки, биржевое регулирование.

В статье исследуется Санкт-Петербургская фондовая биржа, которая в конце XIX столетия приобретает огромное значение в промышленном развитии России, превратившись в важный институт экономической жизни страны. Типичной особенностью 1890-х гг. был рост обменной деятельности частными коммерческими банками и банковскими учреждениями; торговля акциями начинает преобладать над товарной торговлей. Санкт-Петербургская фондовая биржа формируется в фондовую биржу европейского типа, и российские ценные бумаги становятся объектом многочисленных сделок в иностранных фондовых биржах.

P. V. LizunovSAINT-PETERBURG STOCK-EXCHANGE AND ECONOMIC

RAISING OF RUSSIA IN THE END OF XIX CENTURYKey words: Stock-Exchange of Saint-Peterburg, stock market, securites, stock

operations, dividents, stock-jobbing, shariny societies, commercial banks, stock regulation.

The Saint-Peterburg fund stock exchange which was in the end of XIX century quite an important thing in the Russian industrial development in analysed in the article. The typical pecularity of the 1890-s was the raising of the change activity among the private commercial banks and bank institutions; share-trade began to be predominant over product-trade. Saint-Peterburg Stock-Exchange was being formed info the European Stock-Exchange, and Russian sekurites became the object of many bargains on the foreigh fund stock-exchanges.

В конце XIX в. Санкт-Петербургская биржа приобрела огромное значение в индустриальном развитии России. Она окончательно превратилась в важный институт хозяйственной жизни страны, в крупнейший центр обращения как государственных, так и частных промышленных ценностей, в средоточие спроса и предложения. Почти все российские ценные бумаги находились в котировке столичной биржи — центральной биржи страны. Фондовый рынок страны с каждым годом пополнялся новыми выпусками разного рода биржевых ценностей, с которыми с 1893 г. официально разрешалось заключать сделки на срок. Наконец, законодательно был отменен запрет, который долгое время сдерживал развитие фондовой биржи.

Санкт-Петербургская биржа способствовала концентрации значительных ка


питалов для железнодорожного строительства, привлечению средств для акционерного учредительства частных коммерческих банков и большинства торгово-промышленных предприятий страны. «Среди современных хозяйственных учреждений, — писал известный экономист М. И. Туган-Барановский, — нет ни одного более характерного для капиталистической системы хозяйства, чем биржа» [17, с. 24]. При этом он особо отмечал: «...биржа, которая необходима для капиталистического хозяйства, есть не товарная, а фондовая биржа» [17, с. 37].

Характерной чертой 1890-х гг. стала активизация биржевой деятельности частных коммерческих банков и банкирских заведений, фондовая торговля начала преобладать над товарной. Санкт-Петербургская биржа окончательно приняла

54

европейский вид, русские ценные бумаги стали объектом многочисленных сделок на иностранных биржах.

К середине 1890-х гг. мировое капиталистическое производство окончательно вышло из депрессии, начали оживление и подъем экономики. «Всюду, после долгого застоя, — писала «Торгово-промышленная газета», — пробуждались со свежей энергией производительные силы; Англия и с ней другие страны стряхнули последние следы крушения мировой фирмы “Беринг и Ко”; Соединенные Штаты покончили с перипетиями пересмотра своего таможенного устава; чувствовалось серьезное выступление покупателей на международном рынке; кожи, железо, чугун сразу пошли в гору; война между двумя крупными восточными державами прекратилась; открывались виды на займы, на заказы и, наконец, лился из-за океанских стран небывалый поток золота» [16].

В России начавшийся промышленный подъем вызвал новую активизацию железнодорожного строительства, усиленный рост металлургической и нефтяной промышленности, учреждение многочисленных акционерных обществ и компаний. Многие металлургические заводы были обеспечены на несколько лет крупными правительственными заказами для строительства железных дорог. Выкуп в казну ряда частных железных дорог и конверсия некоторых государственных гарантированных займов способствовали появлению свободных капиталов у русской буржуазии. Для образования необходимых акционерных капиталов предприниматели начали активно выпускать различные бумажные ценности и размещать их на Санкт-Петербургской бирже.

Данные об образовании новых акционерных обществ (табл. 1) показывают яркую картину «учредительской горячки». За 1894—1899 гг. было выдано 927 разрешений на учреждение акционерных обществ и паевых товариществ с общей суммой капиталов в 1 149,6 млн руб.

Такое усиление учредительства весьма показательно для периода экономического подъема. Обстановка экономического оживления, рост доходности акционерных обществ, наличие на рынке свободных ка

Таблица 1Образование новых акционерных

обществ 1894—1899 гг. [2, с. 25]

Г о д ыР а з р е ш е н оо т к р ы т и ек о м п а н и й

К а п и т а л ( м л н р у б . )

1894 63 54,61895 94 116,61896 131 197,31897 136 192,91898 176 229,81899 327 358,4

питалов и расширение банковского кредита способствовали биржевому буму. Курсы промышленных ценностей бойко шли в гору, и как нельзя лучше подходили для спекулятивной игры. Министр финансов П. Л. Барк в обзоре финансовых и биржевых кризисов за 20 лет писал: «Повышательная кампания на русских биржах, являвшаяся в период 1894 г. и первых месяцев 1895 г. естественным следствием общего подъема нашей промышленности, особенно усилилась ко второй половине 1895 г., приняв уже характер чисто спекулятивной деятельности» [11, л. 1].

Акции Русского для внешней торговли банка, котировавшиеся в январе 1894 г. по 327 руб., достигли в августе 1895 г. уже 550 руб. Акции Санкт-Петербургского Международного коммерческого банка с 486 руб. в январе 1894 г. поднялись до 770 руб. в августе 1895 г. Акции Учетного и ссудного банка сделали за тот же период времени скачок с 466 до 960 руб., а акции Волжско-Камского банка с 890 до 1 400 руб.

Вслед за движением акций коммерческих банков произошло стремительное повышение курсов акций различных промышленных предприятий. Так, акции Брянского завода, стоившие в январе1894 г. 133,5 руб., поднимаясь скачками до 200, 300, 400 руб., достигли в августе1895 г. цены 580 руб. за акцию. Акции Пу- тиловского завода с 75 руб. в январе1894 г. поднялись до 194 руб. в январе1895 г. Акции Русско-Балтийского вагоностроительного завода, появившись на бирже в мае 1894 г. по цене 750 руб., уже в мае следующего года достигли уровня

№ 9 552010/2

2 200 руб., а в июле и августе — 2 500 руб. Акции Общества Мальцовских заводов номинальной стоимостью 500 руб. появляются на бирже в декабре 1894 г. сразу же с огромной премией по цене 1 250 руб. и доходят в том же месяце до 1 350 руб. Все это вызвало повышенный интерес к дивидендным бумагам как и капиталистов, так и у самых широких кругов общества.

Акции вновь появившихся предприятий стали выпускаться с премиями, сначала небольшими, а затем все более увеличивавшимися в своих размерах. Чем больше была премия, с которой акция начинала котироваться на бирже, тем больше, с одной стороны, она внушала к себе доверие как акция доходная, а с другой — тем быстрее она обеспечивала верный доход учредителям от реализации акций на бирже сверх номинальной стоимости. Выпуск акций новых предприятий с премиями стал обыденным явлением. Премии доходили до 100, 200 и более процентов [13, л. 5 об]. Таким образом, естественное в начале стремление широких слоев «публики» к помещению своих сбережений в промышленные ценности переросло в биржевую горячку, напоминавшую конец 1860—1870-х гг.

М. И. Туган-Барановский так описывал события тех лет: «Биржевая спекуляция начинает развиваться на Петербургской бирже с конца 1893 г. Курсы всех бумаг делают огромный скачок кверху. Произошла полная перемена биржевого настроения. Биржевая спекуляция расправила крылья и смело устремилась вперед. 1895 г. был еще лучше предшествовавшего» [18, с. 349].

Быстрый подъем цен на котировавшиеся бумаги на бирже, высокие дивиденды, выдаваемые даже недавно открывшимся предприятиям, разговоры о скором, нередко в один день, и легком обогащении — все это привлекало к игре с акциями самую пеструю и разношерстную «публику» (под термином «публика» подразумеваются все лица, не принадлежавшие к числу профессиональных биржевиков). Тысячи лиц сделались акционерами совершенно им неведомых предприятий, все сведения о которых ограничивались лишь слухами из десятых рук о предстоящем повышении их биржевых ценностей. Многие современники обращали внимание на то что, около биржи,


банков и банкирских контор «появились совершенно дотоле неведомые лица: дамы, чиновники, генералы, офицеры, кабатчики, гробовщики, просто люди без определенных занятий» [15, с. 8].

Соответственно своему социальному положению все игравшие разделились на отдельные группы. Побогаче, повиднее и почопорнее собирались в первоклассных банках; менее притязательные, помельче и порискованнее ютились в банкирских конторах; еще помельче — у меняльных лавок. Вся эта разнородная толпа страждущих бегала по банкам, банкирским конторам и менялам начиная с раннего утра.

Биржевые хроники газет за август 1895 г. — время наивысшего расцвета спекуляции на Санкт-Петербургской бирже — сообщали: «Мало оживления... по отношению к рентным бумагам... сделок почти никаких; так это наша биржа привыкла к подневным разницам в десятки рубли, что ей и в голову не идут какие-то восьмушечные разницы в ценах на рентные бумаги, и потому весьма удивительно, если не более, смотреть на тех, кто справляется об этих ценах. Вот на спекулятивном рынке зато происходит настоящая вакханалия и по временам стоит такой шум и гам, точно присутствуешь на легендарном сборище на Лысой горе; цены подымаются с головокружительной быстротой, но почему, на основании каких соображений, — этого никак не добьешься, да особенно никто этим не интересуется, благо цены все поднимаются и поднимаются» [5].

С отдельными бумагами, являвшимися преимущественными объектами игры, бывали изменения поистине поразительные. Разница курсов доходила до нескольких десятков и сотен рублей в одну биржу. Такие скачки могли выдержать лишь люди опытные, располагавшие значительными средствами.

Повышение цен, начавшееся в 1894 г., постепенно усиливаясь, продолжалось до второй половины 1895 г. В августе биржевое увлечение достигло апогея. В начале сентября началось обратное движение: курсы всех акций стали резко понижаться, некоторые упали на 10—100 % и более. Газеты запестрели примерно одинаковыми отчетами: «На фондовой бирже очень и очень тихо... спекуляция также притихла и нет уже в ней прежнего широкого бесша

56

башного маха и только время от времени проявляется некоторое оживление, вскоре, впрочем уступающее место унынию и вялости настроения» [6]. Дни 23 сентября и 4 октября 1895 г. стали «черными днями» на Санкт-Петербургской бирже.

Началом биржевого краха в Санкт- Петербурге послужили события, произошедшие в Париже, где ранее поднятые до «несоразмерно высокой цены» брянские акции резко упали в цене. Стремительное и паническое падение вслед за брянскими других русских ценностей на Парижской бирже не могло не отразиться на биржах Санкт-Петербурга и Москвы. Так, акции Брянского завода с 580 руб. в августе упали в октябре до 410 руб., в ноябре до 400 руб.; акции Пу- тиловского завода со 179 руб. в августе опустились до 150 руб. в сентябре и до 120 руб. в октябре; мальцовские акции, показывавшие еще в июне высший курс 1 150 руб., опустились в октябре до 500 руб., а в декабре до 450 руб.

Такие же значительные понижения произошли и с акциями частных коммерческих банков. Акции Учетного и ссудного банка с 910 руб. в августе упали до 754 руб. в октябре и 740 руб. в ноябре; акции Русского для внешней торговли банка понизились с 550 руб. в августе до 468 руб. в ноябре; акции Международного банка с 740 руб. в августе упали до 654 руб. в октябре и 635 руб. в ноябре.

В рядах спекулирующей «публики» произошло смятение, затем началась паника. Банки ввиду резко понизившейся стоимости заложенных ценностей стали требовать дополнительных взносов по ссудам, выданных под залог ценных бумаг по онкольным счетам. Многие оказались не в состоянии внести эти дополнительные суммы, так как все их средства были поглощены спекуляцией. Банки произвели экзекуционные продажи заложенных бумаг, что привело к еще большему понижению курсов и разорению мелкой «публики».

Паника, однако, продолжалась недолго. Промышленный подъем был в разгаре, а наступивший кризис был чисто биржевым и поэтому не мог долго продолжаться. Понесенные «публикой» потери оценивались в несколько десятков миллионов рублей [15, с. 29].

Министерство финансов весьма отрицательно отнеслось к биржевому ажиотажу. Повышение курсов акций квалифицировалось им как «нездоровое возбуждение», «зловредная спекуляция», «биржевая вакханалия» и т. п. Во всеподданнейшем докладе министра финансов о государственной росписи доходов и расходов на 1896 г. биржевое увеличение 1895 г. признавалось «одним из первых в ряду отрицательных явлений русской экономической жизни» [10, л. 1; 2, с. 1146]. Официально признавалось, что биржевой ажиотаж достиг очень сильного распространения и охватил спекулятивной лихорадкой обширные слои общества. Министерство финансов на страницах «Торгово-промышленной газеты» и «Вестника финансов» неоднократно предупреждало широкую «публику» «об опасности последствий увлечения биржей» и возможных потерях: «Здесь выигрывает всегда тот, на чьей, стороне при больших средствах, позволяющих выдержать трудные минуты в ожидании поворота к лучшему, еще и практическая опытность, специальная подготовка, осведомленность о многих подробностях и данных торгово-промышленных предприятий и их конкурентов и особое, приобретенное навыком искусство комбинировать... Но вовлекаемой в игру публике, не причастной к торгово-промышленной деятельности почти все эти условия выигрыша... недоступны, а потому вполне естественно, что ей достается в этой неравной игре роль жертвы, шансы же выигрыша все на стороне специалистов биржевой игры — опытных и сильных игроков, для которых игра составляет привычную сферу деятельности» [10, л. 1; 2, с. 1149].

Усиленное увлечение биржевой игрой вынудило Министерство финансов принять ряд мер к устранению этого «болезненного явления». В 1895 г. было сделано распоряжение, согласно которому бумаги частных торгово-промышленных предприятий допускались к котировке только с разрешения министра финансов. Кроме того, с целью сокращения спекуляции с бумагами, выпускаемыми в обращение, финансовое ведомство принимало меры к ограничению допуска бумаг новых выпусков к котировке на бирже. Эти нововведения, по признанию Министерства финан

№ 9 572010/2

сов, «хотя и ослабили несколько ажиотаж, но полного успеха не имели, и повышательное движение всех без разбора ценностей продолжалось и дальше» [13, л. 5 об]. Председатель правления Санкт- Петербургского Международного коммерческого банка А. Ю. Ротштейн в январе 1895 г. в письме к Г. К. Спитцеру сообщал: «...здесь сейчас проводится борьба со спекуляцией... К спекулянтам... склонны причислять каждого, кто имеет годовой доход больше 20 тыс. руб.» [14, с. 78].

Последующие события показали, что, несмотря на все предостережения и принятые административные меры по устранению нежелательных явлений, на бирже ничего не изменилось. Во всех грехах правительство обвиняло столичную биржу и ее постоянных посетителей: «Санкт-Петербургской бирже принадлежит, несомненно, видная роль в развитии повышательной тенденции фондового рынка и затем в обратном движении цен. Многие лица, посещавшие биржу, исполнявшие на ней приказы публики, а равно спекулирующие за свой счет неоднократно оказывали давление на рынок в ту или иную сторону, пользуясь для сего всякими экономическими и политическими событиями...» [13, л. 5 об].

Однако С. Ю. Витте считал, что нездоровое увлечение на Санкт-Петербургской бирже еще «далеко не достигло... ни той напряженности, ни того распространения, каким отличались спекулятивные горячки минувшего года (1895) на западе Европы, тем не менее обычная развязка таких увлечений в виде потерь, а в отдельных случаях и разорений, оказалась особенно болезненной и производила угнетающее впечатление, как нечто неожиданное, ненормальное и недопустимое...». Причины особенной впечатлительности русского общества к последствиям биржевой горячки министр финансов видел в «сравнительной новизне спекулятивных увлечений в России» [10, л. 1].

Министр финансов полагал, что нельзя «огульно осуждать спекуляцию», роль которой «в экономической деятельности бывает и положительная или полезная, и отрицательная или вредная, смотря по тому, совпадает ли спекуляция с условиями нормального хода торгово-промышленной деятельности... или же работает в обратном направлении, возбуждая... стремление доби


ваться выгоды исключительным ослаблением устойчивости рынка постоянными колебаниями цен, что... сообщает торгово-промышленному обороту характер игры и ажиотажа» [10, л. 2—3]. В первом случае она признавалась нормальным экономическим явлением, не только безвредным, но даже совершенно необходимым для экономического развития. С. Ю. Витте отмечал, что такая спекуляция способствует приливу капиталов в те предприятия, для которых они собираются при помощи выпуска ценных бумаг на фондовой бирже, а также более равномерному распределению ссудных капиталов, привлекая свободные средства в долгосрочные бумаги. Такое увлечение министр финансов называл «одним из важнейших положительных факторов торгово-промышленного оборота» [10, л. 5]. При иных направлениях развития спекуляции, когда она «идет рука об руку с биржевой игрой и может переходить в самый разнузданный ажиотаж» министром финансов признавалась отрицательным явлением [10, л. 5].

Оправившиеся после осеннего кризиса 1895 г. курсы акций частных коммерческих банков Санкт-Петербурга в начале следующего года начали вновь котироваться по довольно высоким ценам. Вслед за ними повысились курсы и некоторых промышленных предприятий, например акции Брянского завода, РусскоБалтийского вагоностроительного завода и др. Однако путиловские, сормовские, мальцовские, сергино-уфалейские и некоторые другие акции после пережитого осеннего понижения уже не смогли подняться до высот, достигнутых в повышательную кампанию 1894— 1895 гг.

Биржевая спекуляция нашла новые ценности для игры на повышение. Объектом игры на этот раз стали нефтяные ценности, с которыми повышательное движение приняло примерно такие же размеры, как с металлургическими и банковскими бумагами в 1894—1895 гг. Фаворитами стали акции Каспийского нефтепромышленного и Бакинского Нефтяного обществ.

Паи Каспийского нефтепромышленного и торгового общества продержались первые месяцы 1896 г. на уровне номинальной стоимости 1 000 руб., в мае поднялись до 1 500 руб. и продержались в пределах 1 400 — 1 700 руб. всю вторую половину

58

1896 г. и первую половину 1897 г. В августе 1897 г. каспийские паи поднялись до уровня 2 200 руб., в апреле 1898 г. достигли отметки 3 500 руб., в июле — 5 350 руб., а в декабре — 5 850 руб.

Акции Бакинского Нефтяного общества, номинальной стоимостью в 100 руб., уже в начале 1896 г. котировались на Санкт-Петербургской бирже очень высоко — по 380—400 руб., в июне они дошли до 500 руб. и в декабре — до 554 руб. На этом уровне они продержались весь 1897 г. В 1898 г. произошел новый подъем бакинских акций: в апреле они достигли уровня 600 руб., в августе — 700 руб., а в декабре — 758 руб.

Таких же высоких цен на русских биржах достигли и другие нефтяные бумаги. Причиной повышения их биржевых курсов, отчасти, были возросший спрос на нефть на мировом рынке и, как следствие, подскочившая ее стоимость. Однако не только это определяло столь значительный рост цен на бумаги нефтяных компаний в период 1896—1898 гг. Повышенный интерес являлся результатом биржевой спекуляции, избравшей объектом игры нефтяные ценности.

1899 г. начался на бирже неплохо, казалось, все благоприятствовало игре, но оживление продолжалось лишь до первых чисел февраля, когда началось резкое падение всех бумаг, усиливавшееся с каждым месяцем. Летом разразился крах известного миллионера П. П. фон Дерви- за, тесно связанного со многими промышленными и кредитными предприятиями. Для биржи это было большой неожиданностью, к которой совершенно были не готовы или, как говорили, «биржа не успела учесть его последствий».

Вскоре после банкротства фон Дерви- за последовал крах не менее известного миллионера и мецената С. И. Мамонтова, с которым также были связаны многие предприятия. Для многих фигуры фон Дервиза и Мамонтова были олицетворением богатства и процветания [1, с. 128]. В марте 1900 г. произошел крах петербургского торгового дома Г. И. Пализен. Эта фирма в течение своего 50-летнего существования вела разнообразную торговую деятельность, участвуя в качестве крупного акционера в делах Общества

писчебумажной фабрики Г. И. Пализен, Товарищества Ржевской писчебумажной фабрики, Общества Кошелевских писчебумажных фабрик, Общества «Издатель» и др. [1, с. 130] 12 мая 1900 г. приостановила свои платежи банкирская контора А. Н. Кутузова в Санкт-Петербурге.

Эти банкротства оказали удручающее впечатление на биржу. За ними последовали разорения мелкой и средней «публики». Не в лучшем положении оказались и некоторые коммерческие банки, так как их портфели были переполнены ценными бумагами. Министерство финансов вначале отнеслось довольно безучастно к положению денежного рынка, предоставляя банкам самим выпутываться из затруднительного положения.

Весной 1901 г. произошел крах харьковского банкира и промышленника А. К. Алчевского. Все его попытки получить помощь от правительства закончились отказом со стороны Министерства финансов. Не найдя другого выхода, он бросился под поезд. Смерть Алчевского совпала с обнаружением стесненного положения нескольких основанных им коммерческих и промышленных предприятий, в которых он до самой гибели принимал близкое участие как член правлений и крупный акционер [12, л. 50].

Пошатнулись дела банкирского дома Л. С. Полякова. В весьма затруднительном положении оказались и связанные с ним некоторые частные коммерческие учреждения: Московский Международный торговый, Орловский Коммерческий и Южно-Русский Промышленный банки [12, л. 50, 57—62].

Биржевые операции еще с лета 1899 г. надолго встали на «мертвую точку» и всякие попытки «гальванизировать» биржу оставались безрезультатными. Малейшее оживление пресекалось через несколько часов или дней, затем бюллетень гласил: «твердо, но тихо». «Твердо», т. е. никто не продает, «тихо» — никто не покупает. Газеты писали: «Мы переживаем кризис, развитию которого не предвидится конца... бюллетени приносят с каждым днем все новые и новые понижения самых солидных ценностей...» [7]; «на бирже с каждым днем становится все хуже и хуже, положение приобретает положительно угрожающий характер» [8, с. 573].

№ 92010/2

59

В сентябре 1899 г. Министерство финансов вынуждено было «в отступление от устава» Государственного банка принять новые меры «для устранения... нежелательных последствий» биржевого ажиотажа и кризиса. Во всеподданнейшем докладе 12 сентября 1899 г. С. Ю. Витте предлагал разрешить Государственному банку «принимать в залог, а равно и приобретать в собственность на условиях, утвержденных в каждом отдельном случае министром финансов, облигационные выпуски таких предприятий, жизнеспособность которых не подлежит сомнению...» [12, л. 10 об]. На что последовало высочайшее соизволение.

Для противодействия «необоснованным колебаниям цен дивидендных бумаг» и борьбы против понижателей по инициативе С. Ю. Витте 2 октября 1899 г. был образован «синдикат из 15 главных петербургских банков и банкиров с капиталом в 5 500 000 рублей» [12, л. 12]. Он также был известен под названием биржевой или банковский «Красный крест». В силу отсутствия у банков свободных средств операции синдиката авансировались Государственным банком. Целью синдиката являлось предотвращение резкого падения цен, обращающихся на Санкт-Петербургской бирже дивидендных бумаг, путем их покупки и продажи.

В дальнейшем деятельность синдиката неоднократно возобновлялась, и увеличивался его капитал. Так было в июне и декабре 1900 г., в марте 1901 г., в январе 1904 г., декабре 1905 г. Просуществовал синдикат до апреля 1917 г., когда и был окончательно упразднен.

8 декабря 1899 г. был издан высочайший рескрипт, в котором указывалось: «Настоящее положение вещей не требует никаких исключительных мер, принятые же Министерством финансов и Государственным банком частные меры для успокоения рынка и поддержки некоторых солидных предприятий должны быть в случае необходимости продолжены...». Предложения С. Ю. Витте о необходимости пересмотра устаревших биржевых и акционерных законодательств признавались вполне своевременными [9, л. 1об. — 2]. Рескрипт был опубликован в «Правительственном вестнике» и других русских газетах, а также разослан иностранным телеграфным агентствам [9, л. 4].


Все эти меры по созданию биржевого «Красного креста» хоть и ослабили несколько напряженность на фондовом рынке, но полностью облегчить его положения не могли. Биржевой крах 1899 г. явился началом промышленного кризиса 1900— 1903 гг., и никакие правительственные меры не могли предотвратить грядущие экономические и финансовые потрясения.

С наступлением кризиса рынок ценных бумаг сократился до минимума. Фондовая биржа фактически бездействовала. Данные таблицы показывают значительное падение количества акций, вводимых в котировку на Санкт-Петербургской бирже, а также и уменьшение общей суммы допущенного к котировке капитала (табл. 2).

Таблица 2 Изменение количества акций

и общей суммы капитала в 1899-1907 гг. [4]

Г о д К о л и ч е с т в оа к ц и й

О б щ и йк а п и т а л

1899 36 91 799 8001900 21 36 602 0001901 5 10 500 0001902 2 4 250 0001903 9 26 100 0001904 6 26 595 6251905 7 17 850 0001906 7 24 589 0001907 7 22 400 000

Таким образом, Санкт-Петербургская фондовая биржа к концу XIX в. превратилась в своеобразный «барометр» экономической жизни России, регулятор спроса и предложения, аккумулятор свободных капиталов. Первенство столичной биржи обусловливалось тем, что в Санкт-Петербурге находилось большинство кредитных учреждений, правлений акционерных компаний, пароходных и железнодорожных обществ, Государственный банк, Государственное казначейство, обращались почти все русские дивидендные ценности. Их сосредоточение в одном месте превращали Санкт-Петербургскую фондовую биржу в главный резервуар, из которого при помощи выпуска акций и облигаций черпались необходимые средства для индустриального развития внутри страны.

Государство как эмитент различных правительственных бумаг проявляло по

60

стоянную заинтересованность в правильном функционировании именно столичной фондовой биржи. Забота о внешнем и внутреннем кредите, курсе фондов и рубля побуждала правительство заниматься биржевым регулированием и законодательством, особенно в периоды биржевых и экономических кризисов. Особенно преуспел на этом поприще С. Ю. Витте. Вмешательство государства в дела фондовой биржи стало одним их характерных явлений для экономики России конца XIX в.

Начало оживления на бирже обыкновенно встречали сочувствие со стороны правительства, усматривавшего в нем признаки пробуждения промышленной деятельности и доверие к государственному кредиту. Дальнейшие события, связанные с развитием на бирже спекулятивной игры, достигавшей нередко чрезвычайных

размеров, вызывали беспокойство Министерства финансов и вмешательство в дела фондовой биржи. В большинстве случаев мероприятия правительства являлись запоздалыми. Они начинались, когда наступал биржевой кризис и спекуляция прекращалась сама собой. Репрессивные меры в России, как и в Европе, заключались в запрещении тех или иных биржевых сделок: объявлялись незаконнымисделки на разность или с премиями, запрещались продажи на срок или вообще все срочные сделки. Мало имели успеха и все постановления, направленные против нежелательных, по мнению правительства, элементов. Более действенными были меры, направленные не против биржевых сделок и спекулянтов, а против причин, вызывающих спекуляцию, например в области акционерного законодательства.

Библиографический список1. Бовыкин, В. И. Формирование финансового капитала в России (Конец XIX в. — 1908 г.) /

В. И. Бовыкин. — М. : Наука, 1984. — 288 с.2. Брандт, Б. Ф. Торгово-промышленный кризис в России / Б. Ф. Брандт. — СПб., 1904. — Т. 2. — С. 25.3. Вестник финансов, промышленности и торговли. — 1895. — № 53.4. Левин, И. И. Петербургская биржа в 1899—1912 гг. и дивидендные ценности / И. И. Левин / /

Вестник финансов, промышленности и торговли. — 1914. — Т. 1. — № 13. — С. 605.5. Новое время. — 1895. — 7 авг.6. Новое время. — 1895. — 18 сент.7. Новости. — 1900. — 12 мая.8. Промышленный мир. — 1900. — 4 июня. — № 29.9. РГИА. Ф. 560. Оп. 26. Д. 207.10. РГИА. Ф. 560. Оп. 26. Д. 1455.11. РГИА. Ф. 583. Оп. 10. Д. 95.12. РГИА. Ф. 587. Оп. 56. Д. 296.13. РГИА. Ф. 1405. Оп. 542. Д. 1542.14. Россия и мировой бизнес: дела и судьбы. Альфред Нобель, Адольф Ротштейн, Герман Спитцер,

Рудольф Дизель. — М. : РОССПЭН, 1996. — 312 с.15. Судейкин, В. Т. Биржевая игра на Петербургской бирже (Ее причины и последствия) /

В. Т. Судейкин / / Журнал юридического общества при Императорском Санкт-Петербургском университете. — 1897. — № 10. — С. 6—30.

16. Торгово-промышленная газета. — 1896. — 4 янв.17. Туган-Барановский, М. И. Значение биржи в современном хозяйственном строе / М. И. Туган-

Барановский / / Банковая энциклопедия. Т. 2. Биржа. — Киев : Банк. энцикл., 1916. — С. 2—50.18. Туган-Барановский, М. И. Русская фабрика в прошлом и настоящем / М. И. Туган-Барановский. —

СПб. : Тип. Т-ва Общественная польза, 1907. — 563 с.Поступила в редакцию 23.03.2010.

Сведения об автореЛизунов Павел Владимирович — доктор исторических наук, профессор,

заведующий кафедрой философии и культурологии Поморского государственного университет им. М. В. Ломоносова (г. Северодвинск). Область научных интересов: экономическая история, краеведение, историография, экономическая политика Российского Правительства в XVIII—XX вв.

Тел.: (8184) 56-84-75 е-mail: secretar@ sfpgu.ru

№ 92010/2

61


УДК 94:336.221:63-051(470.401.43)ББК Т3(2)

О. И. Марискин

ТЯЖЕСТЬ НАЛОГООБЛОЖЕНИЯ КРЕСТЬЯНСКИХ ХОЗЯЙСТВ СРЕДНЕГО ПОВОЛЖЬЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX -

ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX ВЕКАКлючевые слова: прямые и косвенные налоги, налоговая политика, крестьян

ское хозяйство, чистый доход, налоговая доля, крестьянские бюджеты, государственный бюджет.

В статье исследуется тяжесть налогообложения по отношению к чистому доходу крестьянских хозяйств, влияние налогов на эволюцию сельского хозяйства в России. Анализируются бюджеты крестьянских хозяйств.

O. I. Mariskin

WEIGHT OF THE TAXATION OF PEASANT ECONOMY OF THE AVERAGE VOLGA REGION

IN SECOND HALF XIX - FIRST THIRDS OF XX CENTURYKey words: direct and indirect taxes, tax policy, peasant economy, net profit, tax

share, peasant budgets, the state budget.

In article weight of the taxation in relation to a net profit of peasant economy is investigated, influence of taxes on agriculture evolution in Russia. Budgets of peasant economy are analyzed.

Определение тяжести налогообложения крестьянских хозяйств в России является одной из актуальных проблем истории налогов. Шарль Луи Монтескье в своем сочинении «О духе законов» (1748 г.) справедливо отмечал: «Ни один государственный вопрос не требует такого мудрого и благоразумного рассмотрения, как вопрос о том, какую часть следует брать у подданных и какую часть оставлять им» [35, с. 15]. В историко-экономической литературе тяжесть обложения определяется как процент отношения общей суммы налогов и налогообразных платежей к доходу.

В пореформенный период общая сумма собираемых с крестьян налогов не соответствовала доходности их наделов и крестьянского полевого хозяйства в целом. Это положение признавали и правительственные органы, и экономисты, и местные земские деятели [3; 38; 67]. Одними из первых на это обстоятельство обратили внимание в начале 70-х гг. XIX в. правительственная комиссия по исследо

ванию положения сельского хозяйства и экономист Ю. Э. Янсон. По расчетам последнего, например, для бывших удельных крестьян Симбирской губернии соотношение платежей к доходности сельского хозяйства составляло 50—60 %, бывших помещичьих на выкупе — от 80 до 219, бывших помещичьих на оброке — от 93 до 240 % [70, с. 82]. В материалах правительственной комиссии отмечалось, «что в некоторых местностях, даже в черноземной полосе, сумма всех платежей превышает доходность в 5 раз» [19, с. 35—36]. Данное обстоятельство привело уже в 70-х гг. XIX в. к росту недоимок.

По Симбирской губернии окладные казенные недоимки к 1 января 1875 г. составили 90 375 руб. 97 3/4 коп. [13, л. 2]. Несколько лучше поступали уездные и губернские земские сборы: по Симбирской губернии в 1873 г. они составили 208 237,06 руб. (95 % от оклада), 1874 г. — 264 670,45 (95,6), в 1875 г. — 265 114,56 руб. (95,2 %) [14, л. 44; 15, л. 6—7]. Недоимок за крестьянами Казанской губернии


к 1875 г. насчитывалось 451 800 руб., к 1882 г., за 7 лет, недоимки возросли до 2 801 123 руб., т. е. увеличились более чем в 6 раз [69, с. 48—49].

Сумма платежей была обратно пропорциональна размеру крестьянского надела: чем больше надел, тем меньше приходилось платежей на 1 дес., и наоборот, чем надел меньше, тем больше сумма платежей с 1 дес. По данным подворной переписи 1882—1883 гг., в Самарской губернии крестьянин, владеющий наделом от 1 до 2 дес. на ревизскую душу, уплачивал в год всех платежей около 5 руб. с 1 дес., тогда как крестьянин с наделом в 8 и 10 дес. — не более 1 руб. 50 коп. с 1 дес.: выкупные платежи и оброчная подать составляли 30,8 % от общей суммы всех платежей, государственные платежи — 21,6, земские губернские и уездные сборы — 14,3, волостные — 6,9 и, наконец, общественные сельские сборы— Р ис. 1.26,4 % [51, с. 12—19].

Неурожайные 1879—1880гг. значительно ухудшили хозяйственное положение прежде всего крестьян Самарской губернии и вместе с тем значительно увеличили недоимки. Так, если в 1880 г. недоимки по Самарскому уезду составляли 180 995 руб., то 1 января 1883 г. — 1 003 461 руб. 90 коп. Общая сумма недоимок превышала всю сумму годового оклада на 187 316 руб. 30 коп. Из общей суммы недоимок казенные составляли 72,1 %, земские — 11,1, продовольственные — 16,8 % [51, с. 87]. В целом недоимки государственного поземельного налога по Самарской губернии составили в 1882 г. 324,5 % к окладу(рис. 1).

По бюджетным исследованиям Е. Н. Анучина, средний доход чувашей и мордвы Самарской губернии немногим отличался от дохода русских, так как условия их хозяйства были почти одинаковыми: доход зависел прежде всего от успеха урожая и скотоводства [1]. На 1 дес. посева приходилось налогов и арендной платы: у бывших государственных крес

тьян — 2,9 руб., удельных — 4,11, бывших помещичьих на выкупе — 5,10, на четвертном наделе — 5,20 руб. Каждая десятина посева оплачивалась бывшими удельными крестьянами Самарской губернии на 42 % более, а бывшими помещичьими на 78 % более, чем бывшими государственными крестьянами [1]. В Казанской губернии — соответственно на 17 и 64 % [20, с. 111, 125].

П ост уп лени е государст венного позем ельного налога с н а д ельн ы х зем ель губерний

Среднего П оволж ья в 1882 г. [63, с. 3 5 —3 6 ]

У трех сословий крестьян налог для бедных был одинаково тяжел и составлял почти четвертую часть валового дохода, не покрывающего насущных потребностей и состоящего преимущественно в сторонних заработках. Между тем и для богатой семьи налог, составляющий, по расчетам Анучина, в среднем 40—50 руб. (от 13 до 20 %), не мог называться малым при чистом доходе в 200—300 руб. [1]. Данные бюджетных исследований крестьянских хозяйств 13 губерний Европейской России (1870—1880 гг.) показывают, что налоговые платежи изымали в среднем от 5,5 до 27,1 % валового и от 11 до 76 % чистого дохода [34, с. 208].

Даже Министерство финансов в обзоре, посвященном 25-летию царствования Александра II (1855—1880), вынуждено было отметить: «Вся тяжесть прямых налогов по-прежнему лежит на крестьянах, задерживая правильное развитие их благосостояния, и только коренное преобразование настоящей податной системы мо

№ 9 632010/2

жет, в достаточной мере, облегчить сельское податное население и тем самым улучшить быт его» [9, л. 14 об].

В конце XIX в. из всех групп плательщиков прямых налогов основной по- прежнему оставалось крестьянство, «несущее» на себе 121,3 млн руб. (86 %), или свыше 6/7 от общего окладного обложения в 141 1/4 млн руб.; и только около 1/7 распределялось (почти поровну) между 2 категориями — частными землевладельцами (6,9 %) и городскими жителями (7,1%) [59, с. 11].

По данным подворных переписей Самарской губернии 1880-х гг., выкупные платежи составляли 38,4 %, государственные платежи — 13,6, земские сборы — 15,1, волостные и мирские сборы — 33 % налоговых тягот крестьянских хозяйств [52—57]. Общая тяжесть всех прямых налоговых платежей по Самарской губернии составила 19 % к чистому доходу крестьянского хозяйства [4, с. 98 — 109]. В Казанской губернии налоговые платежи крестьян в конце XIX в. изымали от 3 до 5 % валового дохода, в богатом хозяйстве — 14 % чистого дохода, в среднем — 28, в бедном — 52 % [62, с. 14— 17; 68, с. 25 — 30; 21, с. 8 — 9; 25, с. 17— 20; 23, с. 16 — 23, 38 — 42; 24, с. 27—41]. Уплачивая каждый раз налоги частью оборотного капитала, население с каждым разом становилось экономически слабее и менее способным добывать недостающий капитал, что вело к нарастанию недоимок, несмотря на уменьшение прямых налогов в конце XIX в.

В начале XX в. общая тяжесть налогов и платежей крестьянства несколько ослабла. По вычислениям А. М. Анфимова, соотношение всей суммы налогов и платежей к доходу сельского хозяйства составляло в 1901 г. 28,74 %, а в1904 г. — 24,80 % [2, с. 111].

В 1906 г. податная тяжесть прямого обложения была перенесена с крестьянского населения на другие источники дохода. Так, если основными статьями бюджета государства, согласно сметам департамента окладных сборов, с 1864 по 1886 г. являлись подушная и оброчная подати (от 63,7 до 81,0 % прямых налогов), а 1887— 1906 гг. — выкупные пла

тежи (до 55,1 %) [18, приложение 11], то в 1907—1913 гг. основными прямыми налогами стали государственный квартирный и государственный промысловый. В 1913 г. доля последнего налога в прямых платежах составила 31 % (150,1 млн руб.) [50, с. 154].

Уникальное исследование по исчислению тяжести налогового бремени крестьянства в до- и послереволюционный период на основе бюджетов крестьянских хозяйств выполнено в 1924 г. экономи- стом-математиком и статистиком А. Л. Вайнштейном [5]. Данное исследование вышло далеко за рамки вопроса, связанного с налогообложением. Автор также проанализировал доходы, структуру расходов и потребления российского крестьянства. Результаты этого уникального исследования были учтены при выработке дальнейшей экономической политики в области сельского хозяйства. По расчетам А. Л. Вайнштейна, налоги и сборы (включая платежи за землю и страховые сборы) с крестьян 50 губерний Европейской России, после отмены в 1907 г. выкупных платежей не превышали в среднем 12,86 % дохода [6, с. 84].

Обработка бюджетных исследований крестьянских хозяйств Симбирской губернии показывает, что доля прямого и косвенного обложения крестьянства Поволжья соответствовала общероссийскому уровню, налогами изымалось 11,7 % дохода [26]. Данные табл. 1 выявляют, что раскладка налогов в крестьянском хозяйстве имела поземельный характер— с увеличением землеобеспеченности хозяйства увеличивались и платежи: с12,50 руб. в первой группе хозяйств до 68,45 руб. в последней. Отмечается равномерность в распределении налоговых тягот по различным группам, т. е. отсутствовала прогрессия в обложении. В целом доля изъятия прямыми налогами составляла 5,5 % от дохода и была чуть выше в малоземельных (в среднем на 1 %), чем в крупноземельных хозяйствах.

Бюджетные исследования являются репрезентативным и практически единственным источником для выявления косвенного обложения, которое складывалось из акцизов на предметы потребле-


Таблица 1Изъятие прямыми налогами дохода крестьянских хозяйств

Симбирской губернии по бюджетам 1913 г. [26]

Группы хозяйств по посеву (дес.)

Числообследован

ных хозяйств

Всегоналогов(руб.)

Всего денежный

доход за год (руб.)

Налогов на 1 хозяйство (руб.)

Доля изъятия прямыми налогами

дохода (%)

До 4,020 249,90 5 480,50 12,50 4,564,1—6,0 25 412,02 6 168,60 16,48 6,68

ОсоСО 30 661,04 9 781,16 22,03 6,76

00 о о 14 336,32 5 175,64 24,02 6,5010,1—15,0 28 671,11 13 849,00 23,97 4,8515,1—20,0 25 956,88 18 227,20 38,28 5,2520,1—30,0 7 367,37 6 976,05 52,48 5,2730,1 и более В среднем

4 273,8 5 768,96 68,45 4,75

на хозяйство — 25,68 466,84 25,68 5,50

ния, таможенного обложения чая и кофе, монопольного обложения водки. Из подакцизных продуктов в крестьянских бюджетах зафиксированы сахар, керосин, спички, табак и курительные принадлежности, в небольшом количестве вино и пиво. По бюджетным исследованиям, в среднем 6,2 % дохода крестьянского хозяйства изымалось косвенным обложением, что было несколько больше тяжести всех прямых платежей.

По оценкам А. Л. Вайнштейна, в России в дореволюционный (довоенный) период был максимально возможный уровень обложения, составивший для всего населения 13,5 % от душевого национального дохода страны. Аналогичная доля в Германии была равна лишь 9,4 %, в Италии — 10,3, в Великобритании и Ирландии — 10,5, в Австрии — 10,8 и во Франции — 11,7 % [6, с. 168].

В 1918/19 г. было проведено первое после революции бюджетное обследование, в ЦСУ поступило 583 описания бюджетов крестьянских хозяйств, материалы которых оказались недостаточно полноценными [29, с. 17]. В фондах ЦСУ сохранились данные бюджетных обследований 111 хозяйств Симбирской губернии за 1918/19 г. Их анализ показывает: доля изъятия продразверстки к условно-чистому доходу в среднем на крестьянское хозяйство составляла 15,2 %, что почти со

впадает с вычислениями А. Л. Вайнштейна по Казанской губернии: на 1 хозяйство — 28,7 руб. (в довоенных ценах), или 12,8 % к условно-чистому доходу [6, с. 92]. Под условно-чистым доходом несколько неточно А. Л. Вайнштейн подразумевал валовой доход за вычетом только семян и корма для скота, что в целом занижает объем изъятия.

Данные табл. 2 обнаруживают бессистемность изъятия продуктов продразверсткой 1918/19 г. в крестьянских хозяйствах разной мощности. С одной стороны, это изъятие никак не соотносилось с доходностью, нет ни четкой прогрессии, ни регрессии обложения. Хотя наиболее бедные хозяйства (I группа) не подлежали обложению, но в III и V группе тяжесть разверстки была в три раза меньше чем во II, а в IV почти в два раза меньше и т. п. Это говорит о том, что разверстка никак не соотносилась с мощностью крестьянского хозяйства, с установленными нормами потребления, а определялась произвольно.

Л. Н. Литошенко, исследуя товарность крестьянского хозяйства, обнаружил, что в 1918/19 г. в Казанской губернии было отчуждено 23,4 % валовой продукции зерновых хлебов, в Самарской губернии — 29,3 % [32, с. 54].

По вычислениям А. Л. Вайнштейна, доля изъятий продразверсткой у кресть-

№ 9 652010/2

Таблица 2Продразверстка на 1918/19 г. в крестьянских хозяйствах

Симбирской губернии [41, л. 1 — 138; 42, л. 1 — 52]

Группа хозяйств по пашне (дес.)

Валовой доход на 1 хозяйство

(пуд.)

Условночистый доход

на 1 хозяйство (пуд.)

Разверстка на 1 хозяйство (пуд.)

Доля изъятия к условно

чистому доходу на 1 хозяйство

(в %)I. До 2,00 60,60 17,00 0 0II. От 2,01 до 4,00 87,50 33,87 7,60 22,45III. 4,01—6,00 127,15 48,41 3,86 7,97IV. 6,01—8,00 220,92 146,87 17,26 11,75V. 8,01—10,00 180,58 92,19 6,80 7,38VI. 10,01—12,00 275,43 159,86 59,29 37,09VII. Свыше 12,00 330,25 152,44 35,75 23,45

янства средневолжских губерний в 1920/ 21 г. составила 11,3 % к условно-чистой доходности [6, с. 104]. При этом А. Л. Вайнштейн отмечает, что средние цифры обложения, исчисленные на основании учетно-статистических материалов центра, не дают действительной картины обложения. Они должны быть увеличены не менее чем в 2—3 раза для получения фактической тяжести изъятий из крестьянского хозяйства в 1920/21 г. Это признавалось официальной статистикой. Руководитель ЦСУ П. И. Попов неоднократно указывал в печати на то, что «разверстка вела не только к резкому сокращению посевной площади, но она за- мутнила источники статистического познания элементов сельскохозяйственного производства» [36, с. 1]. О том, что доля изъятия была больше, говорят и данные о заготовках по отношению к валовым

сборам, составившим по Пензенской губернии 16,7 %, по Симбирской — 33,8, по Поволжью — 22,8 % [58, с. 418, 430].

Говоря об общем объеме налоговых тягот крестьянства (прямых налогов, контрибуций, продразверстки), А. Л. Вайнштейн отмечает его значительное увеличение в годы «военного коммунизма»: в 1918/19 г. изъятия составляли в среднем 9,7 %, а в 1920/21 г. — свыше 25 % [6, с. 157]. По разным группам крестьянских хозяйств абсолютные и относительные цифры изъятия колебались без определенной закономерности (табл. 3). Высшие группы бюджетных хозяйств платили в среднем иногда больше, иногда столько же, сколько и низшие группы.

В результате исследования А. Л. Вайнштейн пришел к выводу: крестьянство в 1920/21 г. при самых минимальных расчетах несло бремя значительно больше

Таблица 3Тяжесть налогообложения крестьянских хозяйств

производящих губерний в 1920/21 г.(по бюджетному обследованию ЦСУ 1921 г.) [6, с. 109

Группы хозяйств по посеву (дес.)

Валовой доход на 1 хозяйство

Продразверстка, конфискация

и налогиДоля изъятий

к условно-чистому доходу (%)в довоенных руб.

I. До 2,00 312,1 76,47 34,8II. От 2,01—4,00. 339,7 30,05 13,8III. От 4,01—6,00 418,8 55,62 20,5IV. От 6,01—8,00. 505,7 61,67 18,0V. От 8,01 и выше 712,6 142,71 34,5


(не менее чем в 2 раза), чем все без исключения налоги, арендная плата и платежи за землю до революции, и притом несло это бремя в виде прямого и непосредственного изъятия [6, с. 107—109]. В 1926 г. известный российский экономист С. Н. Прокопович, находясь в эмиграции в Праге, также пришел к выводу о резком нарастании налогообложения крестьянства в советское время. По его мнению, в 1913 г. лишь 11,9 % дохода крестьян уходило на налоги, в 1918/19 г. — 21,3, а в 1920/21 г. — 50,5 % [39, с. 45].

В исторической и экономической литературе достаточно часто звучит тезис об уменьшении абсолютной тяжести продналога по сравнению с продразверсткой и отмечается, что налог предварительно исчислялся с каждого хозяйства в зависимости от количества пашни на 1 едока, обеспеченности скотом и урожайности [22, с. 38]. В действительности при проведении подготовительных работ в процесс сбора налога не только не были вложены дух и принципы, формально закрепленные продналоговым законодательством, но даже местные руководители не уяснили сущность таковых и в результате проводили не продналог, «...а какое-то недоразумение в виде прошлой продразверстки. В основу клали не объекты обложения, а преподанную контрольную цифру» [16, л. 9].

Что касается абсолютной тяжести обложения, то в признанных голодающими губерниях она, конечно, была меньше проводимой там продразверстки, но в других— выше. Так, в Пензенской губернии в расчете на 1 крестьянское хозяйство приходилось налоговых сборов зерновых культур в 1919/20 г. — 14,43 пуд.,1920/21 г. — 16,31, 1921/22 г. — 10,48, 1922/23 г. — 24,73 пуд. [40, с. 34—35]. Однако в целом благодаря активизации производственной деятельности крестьянского хозяйства, повышению его доходности, а в голодающих губерниях — невысоким нормам обложения (до 10 пуд. на 1 хозяйство [31, с. 55]) практически по всем регионам Поволжья задание по продналогу было перевыполнено [12, л. 229; 47, л. 35].

Продналог принес облегчение относительно тяжести всех прямых изъятий, составившей, по данным А. Л. Вайнштейна,

в 1921/22 г. 17,4 %, а в следующем 1922/ 23 г. — 12,3 % от условно-чистого дохода, что было выше всего объема платежей дореволюционного периода. В то же время уменьшение абсолютных доходов крестьянского хозяйства в послереволюционный период приводило к тому, что процент обложения ощущался значительно тяжелее. При этом надо учитывать и приуменьшение А. Л. Вайнштейном тяжести прямого обложения в 1921/22— 1922/23 гг. вследствие неполного учета местных налогов и трудгужналога. Так, обработка данных 98 бюджетов Пензенской и Симбирской губерний показывает, что тяжесть прямых налогов составляла в 1922/23 г. в среднем 17,86 % от условно-чистого дохода крестьянского хозяйства [43, л. 16—21; 44, л. 1—75; 45, л. 1 — 34]. По структуре продналог составлял 48,98 % прямых изъятий, другие государственные налоги — 15,42, трудгужна- лог — 30,12, местные сборы — 5,96 %.

В целом отмена продразверстки и введение продналога положили начало трансформации модели налогообложения крестьянства, переходу от ее натуральной формы к денежной, к развернутому товарообмену между городом и деревней. Однако было очевидным, что натуральное обложение по сравнению с денежным менее выгодно и для государства, и для плательщиков. Натуральность налогов не только облегчала возможность злоупотребления при приеме налогов (обвешивание, чрезмерные кондиции и т. д.), но и наносила больший ущерб налогоплательщику по сравнению с ценностью, получаемой государством (утряска, усушка, порча продуктов, стоимость доставки). Поступившие в местные продорганы продукты подвергались хищению, порче и т. д. [8, л. 2, 24; 11, л. 5]. Поэтому накладные расходы государства были очень высоки и достигали иногда 40 % стоимости валового сбора продуктов [46, л. 185], поступавших в виде налога. С другой стороны, необходимость для крестьян уплаты налога в первую очередь продуктами земледелия задерживала развитие других отраслей сельского хозяйства.

В связи с ростом доходности крестьянского хозяйства произошло облегчение тя

№ 9 672010/2

жести всех натуральных и денежных налогов. Так, в 1922/23 г. по Пензенской губернии налоговая тяжесть, по бюджетным исследованиям, составила в среднем 13,9 % дохода крестьянского хозяйства, а в 1923/

24 г. — 8,8 %. По различным губерниям Среднего Поволжья доля изъятия прямыми налогами условно-чистого дохода в разных группах крестьянских хозяйств варьировалась в 1923/24 г. от 3,1 до 12,9 % (табл. 4).

Таблица 4Доля изъятия прямыми налогами условно-чистого дохода крестьянского

хозяйства в Среднем Поволжье в 1923/24 г. (%) [27, с. 2—9, 34—35,52—58, 61—62; 30, с. 2—3, 18—19, 39—43; 64, с. 399—480]

Группа хозяйств по посевной площади (дес.)

ГубернииСамарская Симбирская Пензенская

II. От 0,01 — 2,00 3,1 4,4 3,7III. 2,01 — 4,00 3,6 7,4 6,8IV. 4,01 — 6,00 5,2 7,9 9,6V. 6,01 — 8,00 3,5 12,9 11,4VI. 8,01 — 16,00 5,6 12,6 11,3В среднем на 1 хозяйство 4,5 8,7 8,8

По Самарской губернии отмечается значительно меньшая прогрессия в обложении (разница между II и VI группами хозяйств всего 2,5 %), тогда как в Симбирской губернии различие в прогрессии обложения достигает 8,5 %, в Пензенской— 7,7 %. Самарское крестьянство несло и меньше налоговых тягот (4,5 % дохода), в то время как средняя условно-чистая доходность хозяйств Среднего Поволжья по бюджетным исследованиям была выявлена практически одинаковая: в Симбирской губернии — 252,3 руб., Пензенской — 264,7, Самарской — 271,1 руб. По РСФСР тяжесть прямых налогов (натуральных и денежных) в 1923/24 г. составляла в среднем на крестьянское хозяйство 8 % к условно-чистому доходу [28, с. 54 — 55], что было близко к обложению в Симбирской и Пензенской губерниях.

В целом в 1923/24—1925/26 гг. происходило абсолютное сокращение прямых налогов в пересчете на хозяйство и на едока, что благоприятно повлияло на товарность крестьянского хозяйства. Примечательно, что бюджетные обследования 1925/26 г. впервые после революции зафиксировали крестьянские хозяйства с доходностью, превышающей 1 000 руб. в год. Размер уплаченных сумм по прямым налогам в течение 1925/26 бюджетного года в среднем на 1 крестьянское хозяй

ство составил 3,6 % к доходу (при прогрессивно-подоходной шкале обложения от 0,54 до 6,25 %), тогда как в 1924/25 г. налоги изымали 4,2 % (табл. 5). По Самарской губернии процент изъятия варьировал в 1924/25 г. от 1,43 в малопосевных группах до 4,85 в хозяйствах с посевом от 6 до 16 дес. [65, с. 150—152].

Тем не менее наряду со снижением в середине 1920-х гг. тяжести прямых налогов возросло косвенное обложение. По данным комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения населения (председатель замнаркомфина М. И. Фрумкин), условно-чистый доход крестьянского хозяйства за 1924/25—1925/26 гг. вырос в среднем на 23,5 % и составил 113,9 руб. Удельный вес всех налоговых изъятий по отношению к доходу на 1 душу сельского населения составил в 1924/25 г.— 7,3 %, в 1925/26г.— 6,9 % [17, с. 191; 66, с. 89]. Общая тяжесть обложения, по данным ЦСУ, несколько отличалась от расчетов комиссии СНК: в 1924/25 г. — 8,6 % дохода, в 1925/26 г .— 9,0 % [10, л. 13]. По данным налоговых сводок, отношение всех платежей крестьян к условно-чистому доходу в 1925/26 г. составило 9,2 %, в том числе сельхозналога — 2,3 % [60, с. XIII].

В 1926 г. была проведена реформа сельскохозяйственного налога, предполагающая учет всех доходов крестьянского


Таблица 5Сравнительная тяжесть прямого обложения крестьянских хозяйств Средне-Волжского района в 1924/25—1925/26 гг. [28, с. 3, 54—55;

29, с. 130— 131, 171 — 174]

Группа хозяйств по посевной площади (дес.)

Прямые налоги (руб.) Процент изъятия налогами дохода

1924/25 г. 1925/26 г. 1924/25 г. 1925/26 г.

I. До 0,01 4,44 1,33 3,73 0,54II. 0,01 — 2,00 4,84 3,79 2,87 2,1III. 2,01 — 4,00 8,04 6,04 3,18 2,57IV. 4,01 — 6,00 11,60 10,40 3,96 3,57V. 6,01 — 8,00 14,90 14,88 4,18 3,71VI. 8,01 — 10,00 17,50 17,64 5,04 4,85VII. 10,01 — 16,00 25,50 30,94 5,53 5,26VII. 10,01 — 16,00 25,50 30,94 5,53 5,26В среднем на 1 хозяйство 13,00 10,93 4,19 3,61

хозяйства. В основу установления норм доходности от сельского хозяйства по ЕСХН на 1926/27 г. был положен условно-чистый доход, но сколько-нибудь последовательно это правило не было выдержано [61, с. VII]. Наиболее близким к практическому пониманию чистого дохода в крестьянском хозяйстве следует считать такое определение, при котором из валовой продукции, составленной из всех поступлений в крестьянское хозяйство, вычитаются все текущие материальные (в натуре и деньгах) расходы по ведению всех отраслей хозяйства. Полученная разница составляет свободный фонд крестьянского хозяйства, идущий на оплату труда своей семьи и ее содержание, на накопление средств производства, сбережения и уплату налогов. Такому пониманию крестьянского дохода профессором А. Н. Челинце- вым дано название условно-чистого дохода [33, с. 51—52]. От чистого хозяйственного дохода его отделяет целый ряд условностей, например отсутствие в статьях расхода исчисленных затрат на амортизацию капитала и на оплату труда своей семьи.

Условно-чистый доход налоговиками исчислялся путем исключения из валового дохода только семян и корма скоту, хотя в условно-чистый доход вносился ряд поправок, которые значительно понижали его общую сумму. Главные поправки заключались в том, что вначале доход исчислялся по данным статистики, а затем по данным налоговых органов [48, л. 27].

Средняя разница между условно-чистым и облагаемым доходом составила по РСФСР 35,7 % [61, с. XXXIX], причем условно-чистая доходность была исчислена по средним ценам и урожайности за предыдущие 1922—1925 гг. [49, л. 36]. При исчислении сельхозналога применялся исключительно метод нормативного обложения, а не индивидуального подхода к каждому плательщику. По заверениям самих финорганов, при таком подходе были возможны и недообложение и пере- обложение отдельных хозяйств, а при неумелой разработке норм доходности даже целых селений [37, л. 173].

Переход к обложению совокупного дохода и определение его в денежной форме преследовали и социальные цели. В резолюции Всесоюзного совещания налоговых работников 1926 г. в частности отмечалось: «Современная политика Советского правительства в области прямых налогов направлена на дальнейшее углубление классовой дифференциации обложения и на максимальное налоговое настижение частного капитала с обеспечением при этом максимальной эффективности налоговой системы для обеспечения растущих нужд государственного и местного бюджетов и возможно полной увязки этой системы с экономической стороной» [7, с. 3].

Для взимания налога с крестьян устанавливалась сложная система 9 разрядов и 3 ставок обложения. Исчисление налога

№ 92010/2

69

проходило по так называемой едоцкой системе: общий доход хозяйства делился на количество едоков, на каждого едока из дохода вычитывалось 20 руб., а с остальной суммы взимался налог по специальной прогрессивной шкале. Повышение налогообложения средних и зажиточных слоев шло одновременно с увеличением льгот и скидок беднейшим группам крестьянства. Чем зажиточнее было хозяйство, тем больше была тяжесть обложения, т. е. процент изъятия по налогу: прогрессия варьировала от 2,33 до 20,90 % [61, с. XXXIII].

Сравнительный анализ доходов и налоговых платежей крестьянства показывает: в середине 1920-х гг. совокупная тяжесть налогового обложения крестьянства была меньше, чем в дореволюционной России, что благоприятствовало расширению производства и повышению товарности крестьянского хозяйства. В 1924/25 г. удельный вес налоговых изъятий по отношению к доходу на 1 душу сельского населения составил 7,3 %, в 1925/26 г. — 6,9, 1926/ 27 г. — 9,6 % [66, с. 89; 17, с. 191].

В 1927/28 г. отчетливо прослеживается переход от рыночных методов к планово-распределительной системе управления экономикой, что выразилось в нарастании централизации и административного нажима по всем направлениям государственной политики. Переход к индустриализации промышленности, насильственная коллективизация сельского хо

зяйства, разгром идеологических сторонников рыночного развития и другие мероприятия означали свертывание НЭПа. Значение и роль прямых налогов в бюджете государства в конце 1920-хгг. наглядно иллюстрирует один из выводов комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения населения: «Прямые налоги — подоходный в городе и сельскохозяйственный в деревне, сохраняя все свое значение как фактор регулирования накопления, не могут в настоящее время играть решающей роли в финансировании народного хозяйства» [66, с. 71].

Изменение внутриполитического курса в 1928 г. коснулось в первую очередь крестьянства, на чьи плечи была возложена задача проведения индустриализации. Ограничение «эксплуататорских слоев» нашло отражение в усилении прогрессивноподоходного обложения в деревне в 1928/ 29 и 1929/30 бюджетных годах. Экономическая роль и значение налогов с населения в СССР в дальнейшем резко уменьшились. Налоги выполняли не свойственные им функции: использовались как орудие политической борьбы с «кулаками» и частными сельхозпроизводителями. Раскулачивание и усиленное налогообложение единоличных крестьянских хозяйств были основными рычагами коллективизации сельского хозяйства. В налогообложении стал доминировать социально-классовый принцип.

Библиографический список1. Анучин, Е. Н. Бюджет крестьянского двора в Самарской губернии / Е. Н. Анучин / /

Правительственный вести. — 1881. — № 241, 29 окт.2. Анфимов, А. М. Экономическое положение и классовая борьба крестьян Европейской России.

1881 —1904 гг. / А. М. Анфимов. — М. : Наука, 1984. — 232 с.3. Бехтеев, С. С. Хозяйственные итоги истекшего сорокалетия и меры к хозяйственному подъему /

С. С. Бехтеев — СПб. : Тип. М. О. Вольф, 1902. — 368 с.4. Благовещенский, Н. А. Сводный статистический сборник хозяйственных сведений по земским

подворным переписям / Н. А. Благовещенский. — М., 1893. Т. 1. — 286 с.5. Вайнштейн, А. Л. Обложение и платежи крестьянства в довоенное и революционное время (Опыт

статистического исследования) / А. Л. Вайнштейн. — М. : Кн. скл. экономист, 1924. — 158 с.6. Вайнштейн, А. Л. Обложение и платежи крестьянства в довоенное и революционное время (опыт

статистического исследования) / А. Л. Вайнштейн. / / Избр. тр. : в 2 кн. — М. : Наука, 2000. — Кн. 1. Советская экономика: 20-е годы. — С. 35—222.

7. Всесоюзное совещание налоговых работников 25 ноября — 2 декабря 1926 года. — М. : Изд. НКФ СССР, 1927. — 121 с.

8. ГАПО. Ф. Р-9. Оп. 1. Д. 710.9. ГАРФ. Ф. 678. Оп. 1. Д. 684.10. ГАРФ. Ф. А-259. Оп. 11б. Д. 4355.11. ГАРФ. Ф. Р-1064. Оп. 1. Д. 117.


12. ГАСО. Ф. Р-142. Оп. 1. Д. 120а.13. ГАУО. Ф. 76. Оп. 2. Д. 74.14. ГАУО. Ф. 76. Оп. 2. Д.106.15. ГАУО. Ф. 76. Оп. 2. Д.109.16. ГАУО. Ф. Р-127. Оп. 6. Д. 86.17. Данилов, В. П. Советская налоговая политика в доколхозной деревне / В. П. Данилов / / Октябрь

и советское крестьянство. 1917—1927 гг. — М. : Наука, 1977. — С. 165—191.18. Департамент окладных сборов. 1863—1913. — СПб. : Тип. мин. финансов, 1913. — 277 с.19. Доклад высочайше учрежденной комиссии для исследования нынешнего положения сельского

хозяйства и сельской производительности. — СПб. : Общественная польза, 1873. — 98 с.20. Дудкин, А. А. Кощаковская волость Казанского уезда. Опыт подворно-статистического исследования

крестьянского хозяйства / А. А. Дудкин. — Казань : Изд. Казан. уезд. земства, 1884. — 128 с.21. Залеский, В. Ф. Крестьянские бюджеты. Вып. II. Царевококшайский уезд / В. Ф. Залеский. —

Казань : Лито-тип. Л. П. Антонова, 1900. — 49 с.22. Залесский, М. Я. Налоговая политика советского государства в деревне / В. Ф. Залеский. — М. :

Госфиниздат, 1940. — 119 с.23. Износков, А. Н. Кр аткий предварительный отчет о командировке гг. сотрудников статистического

бюро летом 1900 года в Чистопольский уезд для собирания сведений о крестьянских бюджетах / А. Н. Износков. — Казань : Тип. Б. Л. Домбровского, 1900. Вып. II. — 48 с.

24. Износков, Д. Н. Краткий предварительный отчет о командировке гг. сотрудников статистического бюро летом 1900 года в Чистопольский уезд для собирания сведений о крестьянских бюджетах. / А. Н. Износков. — Казань : Типо-лит. И. С. Перова, 1900. Вып. III.— 41 с.

25. Комаров, М. И. Краткий предварительный отчет о командировке гг. сотрудников статистического бюро летом 1900 года в Чистопольский уезд для собирания сведений о крестьянских бюджетах / М. И. Комаров. — Казань : Тип. Б. Л. Домбровского, 1900. Вып. I. — 22 с.

26. Краткие бюджетные сведения по хуторским и общинным крестьянским хозяйствам Симбирской губернии. — Симбирск : Стат. отдел губ. зем. управы, 1914. — 264 с.

27. Крестьянские бюджеты 1922/23 и 1923/24 гг. Центрально-Земледельческий район. — М. : Изд-во ЦСУ СССР, 1927. — Т. XXXI. Вып. 3. — 511 с.

28. Крестьянские бюджеты 1924/25 гг. — М. : ЦСУ СССР, 1928. — 259 с.29. Крестьянские бюджеты 1925/26 г. Основные материалы. — М. : ЦСУ РСФСР, 1929. — 349 с.30. Крестьянские бюджеты по Ульяновской губернии за 1923/24 год. — Сенгилей : Изд. Ульяновского

губ. статбюро, 1926. — 46 с.31. Крестьянское хозяйство за время революции. — М. : Красная новь, 1923. — 126 с.32. Литошенко, Л. Н. Товарность крестьянского хозяйства / Л. Н. Литошенко / / Бюллетень ЦСУ. —

1923. — № 75. — С. 33—59.33. Литошенко, Л. Н. Крестьянское хозяйство и его доходность по бюджетным данным /

Л. Н. Литошенко / / Сельское хозяйство на путях восстановления. — М., 1925. — С. 24—76.34. Материалы высочайше учрежденной 16 декабря 1901 г. комиссии по исследованию вопроса о

движении с 1861 г. по 1900 г. благосостояния сельского населения среднеземледельческих губерний, сравнительно с другими местностями Европейской России. Разработано Департаментом окладных сборов. — СПб. : Тип. П. П. Сойкина, 1903. Ч. 3. — 281 с.

35. Налоги: учеб. пособие / под ред. Д. Г. Черника. — М. : Финансы и статистика, 1999. — 544 с.36. Народное хозяйство России за 1922—1923 гг. — М. ; Л. : Экон.жизнь, 1924. — 664 с.37. НАРТ. Ф. Р-3452. Оп. 1. Д. 2001.38. Нужды деревни по работам комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. — СПб. :

Слово, 1904. Т. I. — 439 с.39. НЭП: взгляд со стороны. — М. : Моск. рабочий, 1991. — 302 с.40. Полбицин, Г. Т. 10 лет хозяйственного и культурно-социального строительства Пензенской губернии /

Г. Т. Полбицин. — Пенза : Пензен. губисполком, 1928. — 95 с.41. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 31.42. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 74.43. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 631.44. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 637.45. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 9. Д. 647.46. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 1. Д. 1149.47. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 1. Д. 1359.48. РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 3. Д. 1042.49. РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 4. Д. 900.

№ 92010/2

71

50. Россия. 1913 год : стат.-докум. справочник / сост. А. М. Анфимов, А. П. Корелин — СПб. : БЛИЦ, 1995. — 416 с.

51. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Т. I. Самарский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1883. — 410 с.

52. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. II. Ставропольский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1884. — 516 с.

53. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. III. Бузулукский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1885. — 343 с.

54. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. IV. Бугурусланский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1886. — 123 с.

55. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. V. Бугульминский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1887. — 510 с.

56. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. VI. Николаевский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1889. — 1126 с.

57. Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. VII. Новоузенский уезд. — Самара : Изд. Самар. земства, 1890. — 517 с.

58. Сборник статистических сведений по Союзу ССР. 1918—1923. — М. : Изд. ЦСУ, 1924. — 482 с.59. Свод данных о поступлении казенных окладных сборов по империи за десятилетие. 1888—1897 гг. —

СПб. : Тип. П. П. Сойкина, 1902. — 217 с.60. Сельское хозяйство СССР в 1925—26 году по данным налоговых сводок по единому сельхоз

налогу. — М. : Фин. изд-во НКФ СССР, 1927. — 642 с.61. Сельское хозяйство СССР в 1926—27 году по данным налоговых сводок по единому сельхоз

налогу. — М. : Гос. фин. изд-во Союза ССР, 1929 — 605 с.62. Станишевский, К. М. Краткий предварительный отчет о командировке гг. сотрудников

статистического бюро летом 1899 года в Царевококшайский уезд для собирания сведений о крестьянских бюджетах. Вып. I. / К. М. Станишевский. — Казань : Лито-тип. Л. П. Антонова, 1899. — 17 с.

63. Статистические данные по прямым налогам. — СПб. : Департамент окладных сборов, 1883. — 315 с.

64. Статистический ежегодник за 1924 год. Самарская губерния. Ч. 1. — Самара : Стат. отдел Самар. губ. стат. бюро, 1925. — 528 с.

65. Статистический ежегодник за 1926 год. Самарская губерния. Вып. 1 — Самара : Стат. отдел. Самар. губисполкома, 1927. — 319 с.

66. Тяжесть обложения в СССР: Социальный состав, доходы и налоговые платежи населения СССР в 1924, 1925, 1926 и 1927 гг. : доклад комиссии СНК СССР по изучению тяжести обложения населения Союза. — М. : Гос. фин. изд-во, 1929. — 172 с.

67. Шванебах, П.Х. Наше податное дело. — СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1903. — 203 с.68. Шерих, Г. М. Краткий предварительный отчет о командировке гг. сотрудников статистического

бюро летом 1899 года в Царевококшайский уезд для собирания сведений о крестьянских бюджетах. Вып. II / Г. М. Шерих. — Казань : Тип. Б. Л. Домбровского, 1899. — 30 с.

69. Энгельгардт, А. П. Очерки крестьянского хозяйства в Казанской и других Средне-Волжских губерниях / А. П. Энгельгардт. — Казань : Типо-литогр. импер. ун-та, 1892. — 126 с.

70. Янсон, Ю. Э. Опыт статистического исследования о крестьянских наделах и платежах / Ю. Э. Янсон. 2-е изд. — СПб., 1881. — 102 с.

Поступила в редакцию 14.03.2010.Сведения об автореМарискин Олег Иванович — доктор исторических наук, профессор кафедры

экономической истории и информационных технологий Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (г. Саранск). Область научных интересов: налогообложение крестьянства России в период модернизации общества, краеведение, экономическая история. Автор более 95 публикаций, в том числе 8 монографий, 3 учебных пособий.




УДК 338.24.021.8:338.45 ББК Т3(2Рос.Мор)

Т. И. Щербакова

РЕФОРМА УПРАВЛЕНИЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬЮ 1957-1964 гг.: проблемы осуществления и результаты

Ключевые слова: реформа управления промышленностью, совнархозы, система планирования, система снабжения, децентрализация экономики.

В статье рассматриваются осуществление реформы управления промышленностью, анализируются проблемы, возникающие при переходе к новой системе управления и ее экономическая эффективность.

T. I. Tcherbakova

MANAGEMENT REFORM OF INDUSTRY 1 9 5 7 -1 9 5 4 : the Problems of Fulfilment and Results

Key-words: management reform of industry, sovnarhozu, planning system, supply system, decentralization of economics.

Management reform governing of the industry realization is analgsed in the article. The problems raised during the moment to the nen management system and its economicefficiency are observed in the article.

В 1950—1960-е гг. советская экономика пережила две реформаторские волны — 1957— 1964 и 1965 гг., которые значительно отличались друг от друга как целями, так и принципами. В отличие от социально-экономических преобразований предшествующего периода они были вызваны ростом советской индустрии. При этом реформа управления промышленностью была ориентирована на преодоление негативного наследия сталинизма, поиск новых путей развития социалистической экономики, повышения ее эффективности, развитие научно-технического прогресса, преодоление отсталости потребительского сектора. В отличие от хозяйственной реформы 1965 г. это была попытка совершенствования именно советской социалистической плановой экономики, не предполагавшая внедрения в нее каких-либо рыночных механизмов или материального стимулирования. В рамках реформы была сделана попытка перенести на места центр тяжести экономического развития, предоставив регионам не только инициативу, но и возможности ускорить свое социально-экономическое развитие. В рамках данной работы пред

полагается рассмотреть основные направления реформы, проанализировать проблемы и результаты ее осуществления.

Историография проблемы относительно невелика. Ее освещение началось практически с началом самой реформы, правда тогда оно носило преимущественно политико-пропагандистский характер. Исключением являются работы правового характера, авторы которых стремились вписать совнархозы в существующую систему хозяйственных отношений, разобрав их обязанности и полномочия. После упразднения реформы она, как и все противоречивое наследие эпохи Н. С. Хрущева, находилась в пространстве умолчания. Следует, правда, указать, что перестройка управления промышленностью получила максимально лояльную оценку в академическом издании семитомной «Истории социалистической экономики СССР» [5, с. 289]. Впервые были перечислены позитивные результаты реформы, при этом вопрос о ее недостатках авторами отнюдь не педалировался.

Наиболее значительные результаты в изучении перестройки управления были достигнуты уже после перестройки. Полу

№ 92010/2

73

чило освещение организационное развитие реформы, ее осуществление в рамках отдельных регионов, а также деятельность ряда совнархозов. Тем не менее, все еще отсутствуют монографии, посвященные непосредственно проблемам и результатам реформы, специфике функционирования центральных органов управления, притом что сама система управления претерпела радикальные структурные изменения. Совершенно не изучены такие важные аспекты перестройки, как реформа планирова- нияи организация снабжения. Никак не освещены проблемы взаимоотношений между совнархозами и центральными органами управления. В рамках данной работы планируется приступить к рассмотрению этих важнейших вопросов.

В основу данного исследования положены материалы трех федеральных архивов — Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ), Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) и Российского государственного архива (РГАЭ). Из материалов РГАНИ были использованы неправленые стенограммы пленумов ЦК КПСС (ф. 2). Из фондов ГА РФ — документы Госплана РСФСР (ф. А-262). Из фондовРГАЭ— документы Госплана СССР (ф. 4372). Интереснейшим источником являются стенограммы совещаний председателей совнархозов при Госплане СССР, материалы и предложения к ним, содержащие важную аналитическую информацию как в изложении председателей совнархозов, так и руководителей плановых комитетов относительно достоинств и недостатков формирующейся системы управления. Если стенограммы пленумов достаточно хорошо знакомы исследователям, то документы Госпланов практически не вовлечены в научный оборот и нет никаких специальных исследований, посвященных деятельности государственных плановых комитетов.

Концепция совершенствования управления промышленностью и строительством базировалась на идее сочетания централизованного планового руководства народно-хозяйственным комплексом и оперативного управления производственными предприятиями в границах


экономических районов через совнархозы. Формирующаяся система управления должна была строиться на базе экономических административных районов, которыми стали области, автономные или союзные республики, в зависимости от экономического потенциала. Промышленные министерства упразднялись. Интересы союзного центра реализовывались через Госплан, который превратился в центральный элемент системы управления. Преобразования радикально меняли характер взаимоотношений между различными субъектами хозяйствования.

В силу того, что совнархозы были образованы на основе административных районов, среди них имело место значительное разнообразие. Так, наиболее мелкие совнархозы руководили 15 тыс., а крупнейшие — более 400 тыс. рабочих. Более четверти промышленной продукции СССР производилось пятью крупнейшими совнархозами.

На предприятиях совнархозов производилась большая часть всей важнейшей промышленной продукции, причем по ряду показателей — чугун, цветные металлы, природный газ, их производство составляло 100 % объема валовой продукции, производимой в стране. Совнархозы отвечали и за развитие химической промышленности, производя более 99 % минеральных удобрений и синтетического волокна [9, с. 390—391].

Производство промышленной продукции по совнархозам распределялось неравномерно. Применительно к Российской Федерации оно выглядело следующим образом: совнархозы центра производили 42 % всей продукции, Севера и Севера- Запада — 12,5, Поволжья и Северного Кавказа — 14,3, Урала — 16,8, Сибири 11,2, Дальнего Востока — 3,3% [3, л. 2].

Права и обязанности совнархозов регламентировались Положением о совете народного хозяйства экономического административного района, утвержденного Постановлением СМ СССР от 26 сентября 1957 г. [1, с. 409—429].

В п. 1 Положения указывалось, что советы народного хозяйства, образуемые по экономическим административным районам, являются основной организаци

74

онной формой государственного управления промышленностью и строительством. Устанавливалось (п. 3), что совнархозы в своей деятельности подчиняются непосредственно Советам Министров союзных республик.

В отношении к Советам Министров АССР, исполкомам городских советов устанавливалось, что совнархоз «докладывает» и «координирует работу» (п. 7). Тем самым, по отношению к местным органам власти совнархоз был относительно независимым. Согласно Положению (п. 8), постановления и распоряжения совнархозов могли быть отменены СМ союзной республики и приостановлены СМ СССР.

Задачи и функции СНХ регламентировались пп. 14—47 документа. К ним относилось: выполнение государственных планов по всем показателям (п. 14); руководство работой по составлению планов (п. 15); разработка предложений об установлении наиболее правильных и рациональных связей, максимальная мобилизация внутрихозяйственных резервов, специализация и кооперирование, обеспечение кооперированных поставок в другие экономические районы (пп. 16, 18, 26); разработка и представление предложений по крупным экономическим проблемам (п. 17); повышение технического уровня всех отраслей промышленности, руководство изобретательством, обеспечение развития производства новых машин, модернизация оборудования (пп. 19, 22, 23, 24); организация материально-технического снабжения и сбыта продукции, организация заготовок и закупок сельскохозяйственного сырья и закупок (пп. 28, 29); подбор и расстановка руководящих инженерно-технических и научных работников (п. 35); проведение мероприятий по улучшению структуры и ликвидации излишних звеньев в управлении промышленностью и строительством.

Даже краткое перечисление стоящих перед совнархозами задач предполагало предоставление широкого круга прав его руководителям. Положением регламентировались права советов народного хозяйства в области планирования (пп. 48— 59), в области капитального строитель

ства (пп. 60—82), в области материальнотехнического снабжения (пп. 83—91), в области финансирования и кредитования (пп. 92—120), в области труда и заработной платы (пп. 121 —137).

Пожалуй, наиболее широкий объем прав советы народного хозяйства получили именно в области планирования. Они могли утверждать и изменять задания по предприятиям, изменять объемы производства и поставки отдельных видов продукции, принимать заказы от предприятий, не входящих в структуру совнархоза, передавать внутри совнархоза с баланса на баланс организации. Все это допускалось в том случае, если не влекло за собой уменьшения планов накоплений, платежей в бюджет, общей численности работников, фондов заработной платы и государственных плановых заданий, установленных совнархозу.

В области капитального строительства возможности совнархозов были значительно уже. Сам перечень их прав представляет скорее перечисление процедур, осуществляемых силами совнархоза. Ключевое право — перераспределять капитальные вложения между стройками (п. 63) ограничивалось, во-первых, пределами установленных в плане общих объемов капитальных вложений по данной отрасли, без уменьшения ввода в действие производственных мощностей и жилой площади; во-вторых, требовало согласия Госплана СССР.

В области материального снабжения совнархозы могли лишь распределять и перераспределять сырье, материалы, машины и оборудование между предприятиями и учреждениями, поскольку снабженческие организации не входили в подчинение совнархоза.

В области труда и заработной платы совнархозы могли устанавливать структуру, численность и штаты административно-управленческого аппарата как для аппарата совнархоза, так и для подведомственных учреждений и предприятий, однако только в пределах установленного плана по труду и только руководствуясь- типовыми штатами и схемами должностных окладов.

Ю. А. Веденеев, изучавший организационную сторону реформы, так охаракте

№ 9 752010/2

ризовал ее суть: «Хозяйственный механизм реформы 1957 г. не только воспроизвел сложившийся и ранее отработанный механизм, но и усилил все его качественные параметры — адресное директивное планирование, фондирование материально-технических ресурсов и их централизованное распределение, административное прикрепление производителей и потребителей, административное ценообразование, бюджетное финансирование как текущей деятельности промышленных предприятий, так и процесса воспроизводства их основных фондов» [4, с. 24]. С этим утверждением невозможно согласиться. Сложившийся ранее механизм был изменен и очень существенно. В первую очередь, изменился характер планирования. Если распределение материальных ресурсов находилось по-прежнему в руках центра, то выделение этих ресурсов происходило в соответствии с принятыми планами, а они разрабатывались совнархозами. Система административного прикрепления производителей и потребителей также серьезно трансформировалась, поскольку совнархозы стремились оптимизировать как внутрирайонные, так и межрайонные связи, а сами эти связи были поставлены на договорную основу. Советы народного хозяйства получили возможность использовать на свое усмотрение нецентрализованные средства, что способствовало перераспределению капитальных вложений в соответствии с потребностями экономических административных районов. Взаимоотношения с плановыми органами приобрели дискуссионный характер, поскольку совнархозы получили право разрабатывать предложения ипредставлять их на утверждение.

Перестройка управления промышленностью повлекла за собой изменения организации планирования народного хозяйства. К началу 1957 г. планированием народного хозяйства занимались две организации — Госплан СССР — Государственная экономическая комиссия Совета Министров СССР по перспективному планированию народного хозяйства — и Госэкономкомиссия СССР — Государственная экономическая комиссия Совета Министров СССР по текущему планиро


ванию народного хозяйства. 10 мая1957 г. первая была преобразована в Государственный плановый комитет СССР, председателем с 3 мая 1957 г. стал И. И. Кузьмин, а вторая была упразднена. Помимо того, что менялась система планирующих органов, менялась их структура и функции. Госпланы союзных республик становились центральной структурой, взаимодействующей с советами народного хозяйства, а союзный Госплан фактически координировал развитие экономики.

Из всех решений, принятых партией и правительством по хозяйственным вопросам, большая часть была посвящена именно улучшению организации планирования народного хозяйства. Совершенствование системы планирования происходило практически безостановочно, что свидетельствует о наличии определенных противоречий между совнархозами и органами центрального управления, важнейшими из которых являлись Госплан СССР и Госпланы союзных республик.

Помимо изменения системы плановых органов, существенные изменения претерпела процедура составления планов. ЦК КПСС и Советом Министров СССР 4 мая1958 г. было принято Постановление «О мерах по улучшению планирования народного хозяйства» [6, с. 75]. В соответствии с реформой планыдолжны были составляться на местах, в трудовых коллективах и только потом представляться в центральные органы — прежде всего в Госпланы союзных республик, а для российских совнархозов — в Госплан РСФСР.

Несмотря на то, что плановый комитет не являлся новой для страны структурой, в условиях перестройки управления промышленностью его функции существенно изменялись. Обновлялся и кадровый состав. «В работе Госплана (имеется в виду Госплан РСФСР — Т. Щ . ) — отмечал Н. К. Байбаков, председатель Госплана РСФСР, — недостатки, связанные с созданием нового коллектива, где более половины работников не имеют опыта планирования в масштабах народного хозяйства республики» [3, л. 28].

Новый порядок планирования делал совнархозы ключевым звеном в разра

76

ботке и утверждении планов. Они должны были не только осуществлять текущее и перспективное планирование, но и планировать комплексное развитие экономических административных районов, чем до этого не занимался никто.

Новый порядок планирования был опробован при составлении плана 1958 г. Его составление началось на местах, продолжилось в Госплане РСФСР и заканчивалось в Госплане СССР. Условия составления плана 1958 г. являются уникальными по целому ряду обстоятельств. Во-первых, это был первый план, составляемый в условиях перестройки управления народного хозяйства: «Новым положительным моментом в практике народно-хозяйственного планирования является то, что работа по составлению планов началась непосредственно на предприятиях и стройках. Свыше половины СНХ предусмотрели в проектах на 1958 г. высокие темпы роста валовой продукции от 10 % и выше против ожидаемого выполнения в 1957 г.» [3, л. 26].

Во-вторых, этот план был ориентирован на новые приоритеты в развитии народного хозяйства. На совещании в Госплане СССР его председатель И. И. Кузьмин сказал: «Предусмотренные в народно-хозяйственном плане ресурсы направляются на решение главных зад ач — ускоренное развитие химической промышленности; дальнейшее увеличение добычи нефти, особенно газа и сырья для промышленности, строительство трубопроводов и газопроводов, нефтеперерабатывающих и других заводов; усиление работ по развитию черной металлургии; повышение удельного веса электровозной и тепловозной тяги» [7, л. 5].

В-третьих, этот план должен был переломить тенденцию падения темпов роста и обеспечить ускоренное развитие народного хозяйства. «Такие направления, — отмечал И. И. Кузьмин, — объясняются тем, что у нас в народном хозяйстве образовались некоторые слабости и перекосы в развитии народного хозяйства, причем к 1957 и особенно 1958 г. они стали столь значительны, что не позволяют дальше форсировать развитие народного хозяйства... Мы в 1958 г. вы

нуждены были для поддержания заданного уровня производства пойти на раз- бронирование из государственных резервов почти всей гаммы цветных металлов. Развитие нефтеперерабатывающих предприятий отстает от роста добычи нефти [7, л. 5]. Нехватка металла обусловила снижение в 1958 г. прироста по машиностроению.

В-четвертых, план должен был способствовать увеличению выпуска товаров для населения, а важнейшей предпосылкой этого являлось увеличение производства сырья: «Товарищи, вы знаете, мы не можем удовлетворить растущие потребности населения. Рост в 1958 г. по основным направлениям, несмотря на быстрые темпы, еще не достаточный. У нас ограничены сырьевые ресурсы. Производство азотных и фосфатных удобрений ограничивается ресурсами серной кислоты и аммиака; производство эмали и тертых красок сдерживается ресурсами растительного масла и заменителями» [7, л. 10].

Очевидно, что проблемы, имеющиеся в развитии народного хозяйства, объективно не способствовали децентрализации, которая была заложена в основу перестройки управления промышленностью. Повышение темпов роста, необходимость развития новых отраслей, необходимость увеличения производства товаров для потребления и нехватка ресурсов предполагали не ослабление, а усиление регулирующего начала, что и проявилось при составлении первого плана в условиях реформы. Олицетворением регулирующего начала и основным инструментом централизации являлся Госплан.

Деятельность Госплана вызвала ожесточенную критику председателей совнархозов уже в первый год работы системы. Председатели СНХ указывали на то, что планы, представляемые совнархозами в республиканские плановые комитеты, произвольно изменялись. О характере изменений совнархозы никто в известность не ставил. По мере продвижения планов в Госплан СССР, история повторялась. Указывалось на то, что изменениям подвергались показатели, характеризующие развитие ключевых отраслей. «Основной объем капитальных вложений нашего

№ 92010/2

77

экономического района, — отмечал Г. Л. Веденяпин, председатель Горьковского СНХ, — был полностью направлен на основные отрасли промышленности. Но объем капитальных вложений нам снижается» [7, л. 133].

В целом в ряде случаев в план включались не реалистичные показатели как по валу, так и по пусковым объектам. Плановые задания изобиловали ошибками и недоразумениями. В частности, Татарский совнархоз указывал на то, что им запланировали производство электростали в объеме 4,3 тыс. тонн, на которые у совнархоза отсутствуют мощности, а также добычу 20 тыс. тонн торфа, который в республике вовсе не добывается [8, л. 136].

Ростовский совнархоз указывал на то, что при разработке плана было задание заполнить 157 основных форм, работа над которыми отвлекла внимание всего аппарата на длительное время, а показатели согласовывали с 30 отделами Госплана РСФСР более 40 дней [11, л. 48]. Свердловский совнархоз указывал на то, что Госплан СССР и Госплан РСФСР по несколько раз меняли проектировки по производству в сторону увеличения, а по снабжению — в сторону уменьшения [8, л. 50].

Острейшее раздражение руководителей СНХ вызывала структура построения Госплана. На совещаниях в многочисленных выступлениях звучали заявления о том, что отраслевое построение Госплана не соответствовало территориальному принципу построения и что, тем самым, реформа фактически носила не завершенный характер. Критике была подвергнута сложная и многозвенная структура Госплана, создававшая многочисленные проблемы при согласовании плановых показателей. «Вот все мы считаем, — заявлял председатель Мордовского СНХ Е. А. Веселовский, — что ликвидировано отраслевое управление промышленностью, но я Вам скажу, что Вы, товарищ Кузьмин, ошибаетесь. Вы знаете, что со всеми отделами приходится иметь дело, каждый отдел считает, что это его автаркия. Скажите, для чего в Госплане РСФСР восемь машиностроительных, три пищевых, мясомолочной и


рыбной, когда мясо и молоко с пищей так перевязались, что не знаем, где конец пищевой, где конец мясомолочной. Для чего в Госплане РСФСР имеются отделы легкой и текстильной промышленности? По сути говоря, Госплан РСФСР скопировал всю ведомственность, которая к нему перешла с ликвидированных министерств. Для чего нужно согласовывать себестоимость с каждым отделом в отдельности, а затем идти в отдел себестоимости и там, по сути, договариваться» [8, л. 62].

Аналогичные соображения звучали в выступлении председателя Пермского СНХ Солдатова: «Если перестройка промышленности в основном закончена на местах, то до конца эта перестройка не доведена. По существу старые министерства переехали в Госплан РСФСР и расселись по своим местам, и мы по любому вопросу обязаны обращаться в соответствующие отделы Госплана» [8, л. 99].

Еще более эмоционально высказался председатель Архангельского совнархоза И. Е. Воронов: «В коридорах Госплана сидят люди. Нет места людям, которые приезжают из совнархозов. Некоторые совнархозы приезжают со своими машинистками и стенографистками. Из некоторых СНХ приезжают по 50—60 человек в Госплан РСФСР. У нас Госплан — это только вывеска. На самом деле в этом Госплане очень много министерств. Министерств много, а вопросы решать не с кем. Почему планы надо рассматривать в Москве? Почему нельзя рассмотреть на месте? Приехали бы, рассмотрели план, потом рассмотрели бы в Москве [8, л. 210]. Реплика Воронова вызвала оживление среди участников совещания, поскольку многодневные выезды в Москву на согласования в Госплан раздражали многих.

В ряде выступлений указывалось на то, что Госплан узурпировал не свойственные ему функции. «Некоторые работники Госплана, — заявил председатель Сталинского СНХ И. И. Дядык, — хотят, чтобы оперативным руководством совнархозами занимался Госплан. Я считаю, что это неправильно. Он сейчас занимается мелкой опекой над совнархоза

78

ми. Если Госплан будет заниматься оперативными делами — нема Госплана. Он должен планировать, а так, это не Госплан, а большое министерство... Я понимаю людей, которые в Госплане, они собрались и теперь ищут, чем же им командовать. Госплан должен быть Госпланом [8, л. 143].

К 1959 г. формируется устойчивая тенденция: председатели совнархозов предлагают решать возникающие проблемы посредством расширения прав совнархозов, а центральные органы идут по пути их сужения: «Надо улучшить координацию работы с совнархозами, — утверждал председатель Кемеровского совнархоза Задемидко. — Решение вопросов можно обеспечить, если расширить права совнархозов и чтобы снять опеку. Поэтому, чтобы наладить работу, надо создать такие условия, при которых могли бы совнархозы лучше работать» [10, л. 46].

«Все должно строиться на доверии, — утверждал председатель Сталинского совнархоза Дядык. — Нельзя думать, что в совнархозах сидят люди негосударственные и не понимают, где важно, где нет. Такая опека ничего хорошего не приносит, только создает нервозность» [10, л. 16].

Плановые органы указывали на то, что совнархозы составляли планы под себя, не считаясь ни с имеющимися ресурсами, ни с потребностями других регионов. Если председатели совнархозов были озабочены мелочной опекой со стороны плановых органов и ограничением своих прав, то руководители отделов Госплана по вопросам составления народнохозяйственного плана требовали сокращения чрезмерных, с их точки зрения, прав совнархозов. В частности, отдел тяжелого машиностроения Госплана СССР, характеризуя трудности формирующейся системы управления, указывал на то, что совнархозы, «ссылаясь на п. 49 Положения, вносят изменения в план производства готовых изделий, по номенклатуре, утвержденной Советом Министров СССР. Госплан СССР может узнать об этих изменениях лишь при получении от ЦСУ СССР отчета» [2, л. 102]. Отдел рыбной промышленности отмечал «проявленную

большинством совнархозов тенденцию к занижению планов» [2, л. 14]. Отдел угольной промышленности заявлял, что «совнархозы производят значительные перераспределения (капиталовложений — Т. Щ . ) в ущерб строительству важных и крупных строек» и требовал «ограничить права совнархозов в части перераспределения ассигнований между сверхлимитными и нижелимитными стройками в пределах 5— 10 % от установленных капиталовложений» [2, л. 24].

Эволюция системы планирования на всем протяжении реформы происходила в направлении централизации, увеличения контролирующих функций центральных плановых органов и ограничения прав совнархозов. Это неминуемо должно было привести к дальнейшему усугублению противоречий, проявившихся в первые годы действия реформы и к последовательному движению назад от децентрализации к администрированию и ведомственности.

Одним из элементов реформы управления промышленностью являлась система материально-технического снабжения. При переходе на территориальную систему управления в отношении снабжения был принят компромиссный вариант сохранения имеющихся снабженческих структур, чтобы обеспечить выполнение плана 1957 г., а затем осуществить их реформирование. В ходе ликвидации министерств было ликвидировано разделение на Госплан и Госснаб, что с одной стороны даже крупными руководителями народного хозяйства, например И. И. Кузьминым, возглавлявшем Госплан СССР оценивалось положительно. Тем не менее, такая точка зрения была не единственной.В одной из аналитических записок, направленных руководству Госплана СССР в начале 1958 г., отмечалось следующее: «За двадцать лет существования главсна- бов создались квалифицированные кадры работников, знающих специфические нужды предприятий своих отраслей промышленности, производственные возможности и экономику предприятий разных районов страны. Это позволяло им вести большую работу. Существующая система сбыта, специализированная по товарному

№ 9 792010/2

признаку, никакой ответственности за снабжение не несет, оторвана от предприятий-потребителей и нужд не знает» [2, л. 25].

Материально-техническое снабжение осуществлялось Госпланом РСФСР. В его составе создавался отдел сводных планов снабжения и материальных балансов, который подготавливал сводные планы снабжения совнархозов, Советов Министров АССР, край-облисполкомов и непромышленных министерств РСФСР. Вопросы распределения и сбыта возлагались на соответствующие отраслевые отделы Госплана РСФСР. Для осуществления работы создавались 19 специализированных сбытовых организаций РСФСР, которые подчинялись как Госплану РСФСР, так и соответствующим органам СССР. Сбытовые организации РСФСР должны были получать заявки на материальные ресурсы в пределах выделяемых фондов; обеспечивать выдачу нарядов поставщикам. При Госплане РСФСР создавались Государственные управления по комплектной поставке оборудования.

Заключение прямых контактов между предприятиями, за которые ратовал на пленуме Н. С. Хрущев, оказалось делом трудно осуществимым. Совнархозы стали искать посредников в центральных органах управления, которые могли бы им подсказать, у кого можно приобрести необходимую им продукцию. «Создано значительное количество контор, ведомственных главснабов, вывозивших на свои склады материальные ресурсы на миллиарды рублей. Излишняя перегрузка этих ресурсов приводила к большим расходам и удорожанию их продвижения от поставщика к потребителю, а также распылению по многочисленным промежуточным базам» [2, л. 26].

В ноябре 1959 г. снабжение по-прежнему оставалось наиболее острым вопросом в деятельности совнархозов. П. Ф. Ломако (Красноярский СНХ) выступил с критикой некомплектной поставки оборудования, приводившей к затягиванию сроков строительства [10, л. 1]. Председатель Свердловского совнархоза Степанов указывал на необходимость


правильного сбалансирования плана производства и материально-технического снабжения. «Появилась новая система снабжения, — говорит Степанов, — решили утверждать фонды без согласования с совнархозами. Вызвали нас уже после утверждения. Это нас не устраивает, но сделать уже ничего нельзя [10, л. 5—6]. «Уж очень громоздкая, — отмечал Дядык (Сталинский СНХ), — вся система материально-технического обеспечения и сбыта и на местах, и в республиках, и в Союзе. По основным, важнейшим видам продукции должны быть снабы и сбыты в союзном Госплане» [10, л. 14].

Улучшение системы снабжения виделось в направлении создания дополнительных органов управления. «Я полагаю, — отмечал председатель Кемеровского совнархоза Задемидко, — что не обойтись без организации специальных органов Совета Министров РСФСР на местах, применительно к экономическим районам. Надо создать соответствующий орган в Центре, который этими делами занимался, который решал вопросы и заставлял совнархозы решать эти вопросы» [8, л. 46]. «В федерации, — отмечал председатель Башкирского совнархоза Кувыкин, — нужно создать организацию, которая могла бы руководить совнархозами. В основном сейчас совнархозы занимаются материально-техническим снабжением» [8, л. 55].

В 1961 г. на зональных совещаниях председателей совнархозов критика в отношении увязки планов производства и снабжения была высказана большинством участников мероприятия, среди которых председатели Удмуртского, Ивановского, Саратовского, Краснодарского и других совнархозов.

Противоречия системы снабжения являлись отражением противоречивого характера перехода к децентрализации в условиях нехватки капиталов, ресурсов и структурной перестройки экономики. Стремление центра сохранять в своих руках все рычаги управления приводило к невозможности успешного функционирования системы.

Одним из наиболее интересных аспектов темы является вопрос о результатах реформы. Исключительный интерес в

80

этой связи представляют материалы развернутой записки начальника ЦСУ СССР в СМ СССР В. Н. Старовского об экономических показателях работы совнархозов в 1957—1959 гг. [9, с. 375— 403], т. е. как раз тогда, когда принципы децентрализации реализовывались относительно последовательно.

Реформа обеспечила повышение темпов роста производства продукции. Если за год, предшествующий организации совнархозов, производство валовой продукции в целом по СССР увеличилось на9,6 %, то за первый год работы совнархозов (с июля 1957 по июнь 1958 г.) оно выросло на 10,4 %, за второй год работы (с июля 1958 по июнь 1959 г.) — на10.7 %, а за девять месяцев 1959 г. —более чем на 11 %. Прирост валовойпродукции всей промышленности за год, предшествующий организации совнархозов составил 93 млрд руб., за первый год работы совнархозов — 110 млрд руб., за второй — 125 млрд руб.

Промышленность совнархозов систематически выполняла и перевыполняла планы. За два годы произведено сверхплановой промышленной продукции почти на 70 млрд руб., в том числе за счет перевыполнения плана по производительности труда — почти на 50 млрд руб. Число предприятий совнархозов, не выполнявших план по валовой продукции, снизилось с 25 % в 1956 г. до 14 % в первом полугодии 1959 г., не выполняющих план по производительности труда — с 42 до 20 %.

До организации совнархозов систематически не выполнялись планы по снижению себестоимости промышленной продукции. Начиная с 1957 г. эти планы перевыполнялись. Если за 1956 г. всей государственной промышленностью был допущен против плана по себестоимости всей товарной продукции перерасход в размере 1 млрд руб., то за 1957 г. промышленностью совнархозов получена сверхплановая экономия в размере3.7 млрд руб, за 1958 — 10,1 и за первое полугодие 1959 г. — 4,3 млрд руб. Только за полтора года работы совнархозами было получено примерно 25 млрд руб. экономии от снижения затрат на рубль товарной продукции.

После организации совнархозов улучшились финансовые показатели работы промышленности. За период с июля 1957 по июнь 1959 г. получена сверхплановая прибыль в целом 14,2 млрд руб., в том числе промышленностью совнархозов9,8 млрд руб., в то время как за два года, предшествовавшие организации совнархозов, план прибылей был недовыполнен промышленностью на 4,3 млрд руб.

При всех недостатках системы снабжения, в результате перестройки управления промышленностью улучшилось материально-техническое снабжение промышленности, повысился уровень выполнения плана поставки важнейших видов промышленной продукции. По всем важнейшим видам продукции планы кооперированных поставок были или почти достигнуты или перевыполнены. В том числе это касается таких материалов, по поставкам которых были особенно серьезные нарекания — шины, трактора, цемент, деловая древесина.

Значительно сократилось число совнархозов, недовыполнивших план поставки в другие экономические административные районы, и снизился объем недопоставленной продукции. Количество СНХ, недовыполнивших план по поставкам в другие экономические административные районы, уменьшилось в среднем в 1,8—3, а объемы продукции сократились в 5—14 раз.

Приведенные выше данные расходятся с теми оценками реформы, которые продолжают господствовать в существующей научной и учебной литературе. Согласно этим взглядам, реформа себя не оправдала в силу своей неэффективности. Записка В. Н. Старовского показывает, что де- ятельнось совнархозов была исключительно эффективной. Причем, это осознавали и их руководители. На совещании председателей совнархозов, проведенном в конце 1959 г., доминировало мнение, выраженное И. Е. Вороновым (Архангельский СНХ): «Совнархозы проделали большую работу. Каждому ясно, что это самая хорошая форма управления промышленностью в настоящих условиях. Если СНХ получат большую помощь в центральных органах, дело пойдет еще лучше» [7, л. 214].

№ 92010/2

81

Падение эффективности реформы произошло в дальнейшем, когда процесс усиления централизации свел на нет все преимущества реформы. В отношении этого этапа реформы Ю. А. Веденеев высказал следующее: «Углубление процессов централизации и механического роста однородных организационных единиц в период с 1961 — 1963 гг. позволяет сделать вывод о развитии кризиса административной реформы 1957 г. Территориальная модель хозяйственного управления в ее совнархозовском варианте все в большей степени... превращалась из фактора развития экономики в фактор ее торможения. “Цена” бюрократических решений и “потребительская стоимость” конечных результатов становились несоизмеримы [4, с. 33—34]».

Таким образом, реформа 1957—1964 гг. обеспечивала реализацию принципов децентрализации экономики путем отказа от промышленных министерств и создания советов народного хозяйства, руководивших промышленностью, сосредоточенной в границах административных районов. Обеспечив повышение эффективности производства, совнархозы столкнулись с растущим стремлением центра к ограничению их полномочий и усилению централизации. Кризис реформы был связан с невозможностью совмещения этих антагонистических тенденций, что и привело к свертыванию реформы. Экономический потенциал перестройки управления экономикой остался не реализованным.

Библиографический список1. Веденеев, Ю. А. Организационные реформы государственного управления промышленностью в

СССР: историко-правовое исследование (1957—1987 гг.) / Ю. А. Веденеев. — М. : Наука, 1990. — 251 с.

2. ГА РФ. Ф. А-262. Оп. 5. Д. 5022.3. ГА РФ. Ф. А-262. Оп. 5. Д. 5.4. История социалистической экономики СССР : в 7 т. — М. — 1980. — Т. VI.5. Положение о совете народного хозяйства экономического административного района. 26.09.1957 / /

Собрание постановлений правительства СССР. — М., 1957. — № 12. — Ст. 21.6. Постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по улучшению планирования народного хозяйства»

4.05.1958 / / Собрание постановлений правительства СССР. — М., 1958. — № 9.7. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 56. Д. 345.8. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 57. Д. 138.9. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 57. Д. 203.10. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 58. Д. 738.11. Региональная политика Н. С. Хрущева. ЦК КПСС и местные партийные комитеты 1953 — 1964 гг. —

М., 2009.Поступила в редакцию 14.04.2010.

Сведения об автореЩербакова Татьяна Ивановна — кандидат исторических наук, доцент

Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (г. Саранск). Область научных интересов: проблемы новейшей истории РФ и РеспубликиМордовия. Автор более 50 научных работ, в том числе 3 монографий, 2 учебных пособий и ряда учебных разработок.

Тел.: (8342) 29-06-45 e-mail: lansita@ rambler.ru



С. В. Першин

Сословные учреждения в России

в первой половине XIX века

По материалам дворянских и городских обществ

средневолжских губерний

Першин С. В. Сословные учреждения в России в первой половине XIX века: По материаламдворянских и городских обществ средневолжских губерний : моногр. / С. В. Першин. — изд. 2-е, стер. — Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2010. — 316 с.

В нашей стране преобразование системы управления много раз начиналось с полного разрушения действующих органов местной власти. Нередко данный процесс сопровождался забвением (а подчас даже намеренной дискредитацией) достижений прошлого. Так, до настоящего времени практически не осмысленными и не оцененными должным образом остаются сословные выборные структуры, благодаря которым представители отдельных категорий населения приобрели поистине уникальный для России имперского периода опыт самостоятельного решения своих насущных проблем. Между тем, процессы, имевшие место на территории средневолжского региона в первой половине XIX столетия, свидетельствуют о более длительной демократической традиции, чем это обычно признается историками. На наш взгляд, вряд ли случайным было то, что предводители дворянства и думские гласные активно привлекались к работе земских и городских учреждений, созданных в результате реформ 1860—70-х гг.

В этой связи весьма своевременным представляется выход в свет монографии С. В. Першина «Сословные учреждения в России в первой половине XIX века». Цель данной работы — определение структурно-институциональных характеристик и проведение комплексного анализа деятельности органов самоуправления дворянского и городских сословий по материалам средневолжских губерний.

Останавливаясь в своем исследовании лишь на дворянских и городских учреждениях, С. В. Першин учитывал то, что в период, наиболее благоприятный для реализации социальных инициатив (в первой трети XIX в.), органы сословного самоуправления были оформлены законодательно и активно внедрялись государственной властью только для двух вышеупомянутых категорий населения. Для других сословий и состояний ни при Екатерине II, ни при Павле I, ни при Александре I своды, аналогичные по своей значимости «Жалованной грамоте дворянству» и «Жалованной грамоте городам» 1785 г., составлены не были. Изменение функций органов внутрисословного управления в начале 1830-х гг. определило характер и направленность процесса институционализации дворянского и городских сословий на протяжении последнего этапа дореформенной эпохи.

Решению сформулированной автором цели способствует весьма удачное, на мой взгляд, определение пространственных параметров исследования. Ограничивая территориальные рамки своей работы Казанской, Пензенской, Симбирской и Самарской губерниями, С. В. Першин исходил из возможности проследить по данным административно-территориальным единицам процесс создания, становления и развития органов сословного самоуправления в динамике, в разных исторических условиях: казанское, пензенское и симбирское дворянские общества, были воссозданы благодаря им- ператору-либералу Александру I в начале 1800-х гг., а самарская дворянская корпо-

№ 92010/2

83

рация была образована в предреформенное десятилетие; на протяжении всей первой половины XIX столетия происходило открытие и видоизменение органов городского самоуправления. На выбор губерний повлияло также: 1) удаленность данных административно-территориальных единиц от центров общественно-политической жизни страны, обусловившая складывание здесь весьма специфичных традиций общественной жизни и неформальных практик властвования; 2) наличие тесных социально-культурных и экономических взаимосвязей между жителями указанных губерний.

Источниковая база исследования обширна и многообразна, включает в себя разнохарактерные первичные материалы. Использовавшиеся при написании монографии источники в ее вводной части условно разделяются на четыре группы: 1) архивные документы; 2) сборники документов и материалов, правительственная статистика; 3) законодательные и нормативно-правовые акты; 4) мемуары, записки, дневники. Как мы знаем, материалы первой половины XIX в. сохранились, мягко говоря, далеко не в лучшем виде, поэтому само по себе выявление и введение в научный оборот значительного числа неопубликованных документов (хранящихся в фондах Государственного архива Пензенской области, Государственного архива Ульяновской области, Государственного архива Самарской области, Национального архива Республики Татарстан, Центрального государственного архива Республики Мордовия, Российского государственного исторического архива) является результатом кропотливого труда, заслуживающего уважения.

Структура книги, построенная по проблемно-хронологическому принципу, логична и максимально способствует реализации намеченной цели. В первой главе на материалах средневолжского региона исследуется процесс восстановления организаций привилегированного сословия в 1800—1820-е гг. Вторая глава посвящена анализу процесса организации и деятельности дворянских корпораций в 1830—1850-е гг. В третьей главе изучаются структурно-функциональные характеристики городских учреждений: представительство сословий в органах городского управления, выборы на должности, процесс преобразования системы управления городами средневолжского региона.

Выводы монографии, содержащийся в ней богатый фактический материал вне всякого сомнения, могут быть положены в основу новых представлений о социальной истории России имперского периода.

С. В. Першину удалось опровергнуть многие устоявшиеся в историографии стереотипы. Его работа заставляет пересмотреть даже хронологию процесса институционализации сословий, то есть то, что уже давно не вызывает вопросов у ученых. Обычно создание органов сословного самоуправления историки относят к эпохе Екатерины Великой. Несомненно, само появление данного института связано с юридическими актами конца XVIII столетия, однако его окончательное формирование, как представляется по прочтении рецензируемой книги, произошло гораздо позже. С. В. Першиным обстоятельно доказывается то, что от момента появления первых учреждений до начала практической деятельности сословной системы прошло много времени. Само по себе провозглашение новых принципов социального устройства в имперской России означало только начало долгосрочных перемен, которые проявились в полной степени лишь спустя несколько десятилетий. Институты дворянского и городского сословного самоуправления де-юре существовали уже в период 1785—1796 гг., но их фактическое становление пришлось на первую треть XIX в.

Проанализировав массу архивных источников и опубликованных материалов, С. В. Першин пришел к выводу о том, что прописанные в законах процедуры, регламентировавшие функции сословных учреждений, далеко не всегда совпадали с практикой деятельности выборных органов. Нормы, правила и инструкции оказывали определяющее влияние на провинциальные общества только на бумаге, в реальной жизни все было гораздо сложнее: сильнее высочайших указов нередко оказывались устоявшиеся обычаи, сословные традиции, связи и влияние отдельных лиц; не только губерн


ские, но даже столичные власти, обращавшиеся к решению конкретных проблем глубинки, были вынуждены признать, что указы и манифесты являются догмой, необходимо считаться с конкретной сложившейся на местах ситуацией. Данное умозаключение С. В. Першина — руководство к продолжению исследования каждодневного труда таких незаметных на первый взгляд акторов социально-политических процессов, как дворянские предводители, депутаты и секретари губернских обществ, городские головы, гласные и проч.

В качестве фактора, благоприятствовавшего автономии сословных обществ, в рецензируемой книге выделяется несовершенство нормативно-правовой базы. В третьем разделе работы С. В. Першина упоминается о том, что структура и функции органов городского управления в законодательстве Российской империи были определены недостаточно четко, в связи с чем, во-первых, формирование дум и ратуш производилось с учетом специфики поселений (часто со значительными отклонениями от Городового положения 1785 г.), во-вторых, само создание необходимого минимума присутственных мест на территории Среднего Поволжья не было закончено даже спустя несколько десятилетий после обнародования екатерининской Жалованной грамоты городам.

Таким образом, в основе рецензируемой работы — мысль о значимости влияния населения на процесс становления системы органов местного управления. Данная идея сформулирована исходя из выводов, сделанных в результате исследования характера и направленности преобразований структуры сословных учреждений, так же она опирается на умозаключения, касающиеся повседневных забот представителей общественности в первой трети XIX столетия. Приведенный в книге материал о ремесленниках, к примеру, свидетельствует: при принятии ответственных решений цеховые исходили из нужд и потребностей членов обществ; в первой трети XIX в. выборные находились фактически вне сферы контроля коронной администрации. Читая книгу С. В. Першина, убеждаешься в том, что традиционный взгляд на формирование гражданского общества в России, предполагающий усвоение нашими соотечественниками западных образцов поведения в конце XIX — начале XX в., связан с недостаточной изученностью регионального материала о социальных структурах и социальных процессах.

В качестве важного этапа в истории дворянских и городских организаций в рецензируемой монографии выделяется вторая треть XIX в., когда усиление вертикали власти оказало существенное влияние на провинциальный социум. Оно выразилось, во- первых, в постепенном внедрении более четких норм и правил, регламентирующих деятельность губернских коронных и сословных учреждений, во-вторых, в сокращении самостоятельности выборных структур. Расширение административно-полицейских функций органов привилегированного сословия, усиление над ними контроля со стороны коронной администрации свидетельствовало, по мнению С. В. Першина, о постепенной трансформации относительно автономных учреждений в придаток государственного аппарата, активно используемый властью с целью стабилизации социальнополитической ситуации на местах.

Как любое другое исследование, посвященное столь же обширной проблематике, рецензируемая монография не лишена определенных дискуссионных моментов. Вопросы, возникающие по прочтении монографии «Сословные учреждения в России в первой половине XIX века», связаны в первую очередь с тем, что многие как конкретноисторические сюжеты, так и теоретические проблемы, связанные с темой исследования С. В. Першина, еще недостаточно разработаны в отечественной историографии, и разрешить их в рамках одной книги попросту невозможно.

На мой взгляд, сделанные в двух первых главах выводы о развитии корпораций привилегированного сословия прозвучали бы более убедительно, если бы автор уделил большее внимание общественным взглядам и политическим настроениям дворянства Среднего Поволжья в контексте рассматриваемой проблемы. Если в разделе, посвященном городскому самоуправлению, социально-психологические мотивы выборщиков

№ 92010/2 I 85

и баллотированных раскрыты обстоятельно, то в первой и второй главах идейно-политические аспекты мотивации представителей «благородного сословия» прописаны не столь подробно.

Спорной представляется предпринятая в первом параграфе второй главы попытка определения престижности выборных должностей дворянского самоуправления на основании чина занимающих их дворян. Для подобного рода утверждений необходим анализ более обширного фактического материала, охватывающего все хронологические рамки исследования, учет таких обстоятельств, как знатность, богатство и других аспектов.

Последнее, на что хотелось бы обратить внимание — структура первого параграфа третьей главы. Анализируя эволюцию взглядов на состав органов городского самоуправления, автор, как мне кажется, излишне перегружает текст работы историографическим материалом, который был бы более уместен во введении.

Однако, высказанные замечания не снижают самой высокой оценки работы. Книга С. В. Першина, вне всякого сомнения, вызовет значительный интерес и у специалистов, и у широкого круга читателей. Представленные в этой монографии выводы могут быть использованы в дальнейшей разработке актуальных проблем отечественной истории. Обращение к отечественному опыту прошедших эпох особенно важно в настоящее время, когда продолжающийся процесс построения «вертикали власти», к сожалению, все еще не привел к созданию эффективно действующего механизма решения местных проблем.

П. В. Акульшин,доктор исторических наук, профессор кафедры истории России

Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина


Уважаемые коллеги!

Редакция информационно-аналитического бюллетеня Научного Совета РА Н по проблемам российской и мировой экономической истории «Экономическая история» (ISSN 2078 - 9831) принимает к рассмотрению научные статьи, аналитические и библиографические обзоры, рецензии.

Планируемые рубрики:

1. Методологический выбор в современных историко-экономических исследованиях.

2. Модернизационные парадигмы в экономической истории России.3. Экономическая политика государства: история, современная практика, перспек

тивы.4. Индустриальное наследие России.5. «Жизненная история» провинциального предпринимательства.6. Аграрная историяПубликация статьи бесплатная.Требования к оформлению материалов:

1. В верхнем левом углу укажите классификационные индексы Универсальной десятичной классификации (УДК), Библиотечно-библиографического классификатора (ББК ).

2. Инициалы и фамилия автора (выравнивание по центру, кегль шрифта 14, буквы заглавные).

3. Название статьи (выравнивание по центру, кегль шрифта 14, буквы заглавные) .

4. Ключевые слова (не более 15, выравнивание по ширине страницы, кегль шрифта 12).

5. Аннотация статьи (выравнивание по ширине страницы, кегль шрифта 12).6. Инициалы и фамилия авторов на английском языке (выравнивание по цен

тру, кегль шрифта 14, буквы заглавные).7. Название статьи на английском языке (выравнивание по центру, кегль

шрифта 14, буквы заглавные).8. Аннотация на английском языке (выравнивание по ширине страницы, кегль

шрифта 12).9. Текст статьи в объеме 10— 15 маш. страниц формата А4, включая рисунки,

таблицы и графики. Текст оформляется в редакторе Word для Windows в формате R T F или DOC; шрифт Times New Roman, кегль 14, одинарный интервал. Количество рисунков не более 4. На рисунки должны быть ссылки. Подрисуночные подписи выполняются 12 кеглем. Отдельно предоставляются рисунки в формате .jpeg. Таблицы набираются 12 кеглем. На таблицы должны быть ссылки.

10. Пристатейный библиографический список (ссылки оформляются в квадратных скобках) (кегль шрифта 12, выравнивание по ширине страницы). Список строится в алфавитном порядке.

№ 92010/2

87

11. Сведения об авторах (кегль шрифта 12, курсив): Ф .И .О . полностью, ученая степень, звание, должность, область научных интересов, количество научных публикаций, контактная информация.

Текст статьи предоставляется на бумажном и электронном носителях (дискета, диск, электронная почта).

К статьям, направляемым в редакцию, прилагаются:

1. Заявление автора на имя главного редактора.2. Две внешних рецензии.3. Акт экспертизы (для авторов из МГУ им. Н. П. Огарева оформляется в

Центре трансфера технологий и утверждается проректором по научной работе).4. Лицензионный договор.5. Рекомендация научного руководителя для аспирантов.Требования к файлам:

1. В качестве имени файла использовать фамилию первого автора на русском языке (например, ИвановЗос).

2. Имена файлов иллюстраций должны совпадать с их номерами в тексте (например, Рис. 1 .jpeg).

3. Электронную версию статьи и рисунков редакция принимает на любом носителе.

Возвращение рукописи автору на доработку не означает, что она принята к публикации. После получения доработанного текста рукопись вновь рассматривается редколлегией. Доработанный текст автор возвращает в редакцию вместе с первоначальным экземпляром статьи, а также ответами на все замечания. Датой поступления статьи считается день получения редакцией окончательного варианта статьи.

Правила оформления статей, образцы документов, порядок рецензирования представлены на сайте Историко-социологического института Мордовского государственного университета. Режим доступа: h ttp ://www.isi.mrsu.ru/joumals/ economic_history/index.html.

Редколлегия оставляет за собой право для отбора статей для пу бликации.

Адрес редакции:430000, г. Саранск,ул. Пролетарская, 63 — 412, 403тел. (8342) 248176, 290837E-mail: [email protected]

Координаторы:Н. М. Арсентьев (заместитель главного редактора),Ё. И. Бородкин (заместитель главного редактора),И. Г. Напалкова (ответственный секретарь)


http://www.isi.mrsu.ru/joumals/


научный журнал Экономическая...

Documents