,^.л:'. На нравах рукописи

ЖОЛОБОВ Олег Феофанович

ИСТОРРЮ ДВОЙСТВЕННОГО ЧИСЛА И КВАНТИТАТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ

В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Специальность 10.02.01 - русский язык

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических паук

Москва 1998

Работа выполнена па кафедре истории русского языка и языкознания Казанского государственного университета

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор ЖУРАВЛЕВ В.К.

доктор филологических наук ИОРДАНИДИ СИ.

доктор филологических наук, профессор ЧЕРЕМИСРША Н.В.

Ведущая организащы - Санкт-Петербургский государственный университет

.JS ащита диссертации состоится "^ " У С К У Х О П ^ ^998 г. часов на заседании Диссертационного совете Д 053.01.10

при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119435, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1, ауд. .

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МПГУ по адресу: 119435, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан " OlUlA fVX:i998 года. )l^iXb^l

Ученый секретарь Диссертационного совета/^ У/Ъ/У/^!^^^^^ СОКОЛОВА Т.П.

Современный уровень развития исторической русистики характеризуется тенденцией к „теоретизации" - ориентации на идеи современной грамматической теории [Иордаииди 1996,2; Шульга 1988, 4]. Научные достижения, наколлешше историческим языкознанием, позволяют перейти от описания отдельных морфо­логических изменений к исследованию преобразования грамматических катего­рий рСолесов 1988, 4]. Наиболее существенные исторические перемены про-шопнш в категории числа:, трехчленный числовой ряд - единственное, двой­ственное и множественное число - постепенно,заменился двухчленным после утраты двойственного числа,, Несмотря на . категориальную важность двой­ственного числа,, его всестороннее исследование является нерешёшюй пробле­мой исторической русистики. Таким же белым пятном является-изучехше различных реликтов двойственного числа в современной .грамматической системе - прежде всего грамматически трансформированных форм выражения количес^вавшых отношений. Исследование истории двойственного числа и связанных с ним исторически форм квантитативности не может быть полным без обра11(еция к общеславянскому, контексту и типологическим данным - как того требуют постулаты современной исторической лингвистики [см. Виноградов 1990,184; Журавлев 1991, 6 и ел.; Трубачев 1991,251].

Исследование двойственного числа у славян было начато в работах А.Белича. Он писал в статье, опубликованной в 1899 г. и посвященной двой­ственному числу в старославянском языке: „Судьба двойственного числа в славянских языках исследована далеко не достаточно для того, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о том, каким образом двойственное число, так последовательно употреблявшееся в старославянском и употребля­ющееся поныне в некоторых славянских языках, в других из них совершенно исчезло. Для решения этого вопроса потребовалось бы детальное изучение памятников славянских языков в этом отношении и более точное определение условий, при которых двойственное число уступает место множествешюму" [Белич 1899, 1159]. Спустя почти сто лет рассуждение А.Белича в целом не устарело и перекликается с выводами современных исследований, в которых „причины утраты" славянского двойственного числа были признаны „не установленными" [Журавлев 1991, 78]. В недавних работах отмечалось, что восполнение пробелов в исследовании дуалиса потребует „еще немало усилий, для того чтобы выявить условия, в которых осуществлялось так называемое „падение" двойственного числа" [Марков 1982, 43]. Наряду с этим указывалось, что „проблема двойственности, её природы и древнейших значе1шй ещё далека от окончательного разрешения. Более того, эта проблема вообще не решалась на основе сравнительно-исторического анализа" [Дегтярев 1982,28].

Славянскому двойственному числу было посвящено 5 монографических исследований: Tesniere 1925 (в словенском языке); Белий 1932 (общее описание); Dostal 1954 (в истории польского язьпса); Иорданский 1960 (в истории русского языка); Lotzsch 1965 (в серболужицких языках). Результаты монографкгаеских работ, в которых было предпринято диахроническое исследование двойствен­ного числа, детально не обсуждались, а некоторые их положения, несмотря на существенные просчёты, были некритически приняты в историческом язьпсо-

знании как итоговые. Лишь недавно основные результаты и перспективы исследования славянского двойственного числа были рассмотрены в наших работах [Zolobov 1997а; 1997b, Жолобов 1997а; 1998]. В них была изложена новая концешщя динамики двойственного числа в русском языке.

В столь же малой степени бьши исследованы формы квантитативности, которые исторически сформировались на основе дуалиса. Только в русском языке развились квантитатившде конструкции типа три (огненные) глаза, где субстантивные формы коррелируют с формами множественного числа типа (огненные) глаза, будучи противопоставленными им акценгно. Речь здесь должна идти имеш10 о квантитативных конструкциях, поскольку данные сочета­ния, являясь грамматически разложимыми, имеют фразеологизированпый харак­тер и функционируют как целостные морфосинтаксические единицы. В качестве комплексных единиц данные формы не аналюировались, и поэтому остались не выявленными причиша и механизм образования общего деклинационного образ­ца у малых числительных два (две), три, четыре, новой деклинационной схемы у местоимения оба (обе), а также генерализованной аднумеративной формы у существительных. Только внешняя сторона этого процесса бьша затронута в работах, посвященных истории числительных в русском языке [срв. Дровникова 1985; Егоров 1916; Супрун 1969; Boguslawski 1966; Serech 1952 и др.].

Таким образом, актуальность настоящего исследования определяется малоизуче1шостью или нерешённостью проблем исторического языкознания, связанных с генетическим и фушщиональшлм анализом древнеславянского двой­ственного числа, его динамикой и процессом утраты в древнерусском языке, а также грамматической трансформацией квантитативных конструкций в истории русского языка, обусловленное структурным преобразованием категории числа.

Объектом исследования в данной работе является подкатегория двой-ствешюго числа в истории русского языка, а также её грамматически транс­формированные реликты, представленные прежде всего счётно-количествешол-ми сочеташмми.

Целью работы являлось исследование генетических и структурных харак­теристик древнеславянского двойственного числа, его функционирования и дшгамики в истории русского языка, а также изучение формирования нового малого квантигатива, генетически зависимого от форм дуалиса. В ходе исследо­вания решались следующие задачи:

1. Реконструкция праславянской подсистемы дуалиса, установление её индоевропейских источников и типологических характеристик.

2.'Т1сследование функционирования подсистемы форм двойственного числа в раннедревнерусский период в связи с дашшми сравнительно-исторического характера.

3. Исследование динамики дуальных форм, причин и этапов утраты двой­ственного числа па фоне общеславянских исторических изменешш.

4. Описание двойственного числа в старорусской книжной письменности и новом церковнославянском употреблении.

5. Исследование функционирования двойственного и малого квантита-тивов древнего образца, а также изучише развития нового малого квантитатива.

В исследовании применялись стравнительно-исторический и сравнитель­но-сопоставительный методы, а также использовался структурный и статистиче­ский анализ. В исследовании было дано синхроническое описание двойствен­ного числа в раннедревнерусском языке, однако главным направлением остава­лось диахроническое изуче1ше дуалиса и счётно-количественных конструкций. Привлечение языкового материала в основе своей определялось методикой тек­стовых срезов и сплошной выборки форм, которая имела целью воссоздагше реально-исторической картины храмматяческой дистрибуции. В этом своём качестве проводившийся анализ был противопоставлен нередко встречающемуся в исторической славистике приёму языковых иллюстраций. Грамматические формы реализуются в тексте, и только анализ их бытования в тексте и может выявить их статические и динамические характеристики. Интерпретационный подход к тексту как центру приложения речевых энергий и главному источнику разнообразной лингвистической информации находится в русле современных устремлений языкознания [см. Добродомов 1989; Николаева 1987].

Впервые для исследования дуалиса и квшггитативиых конструкций бьш привлечён столь обширный языковой материал, который в массе своей оставал­ся науке неизвестен. Были подробно рассмотрены старославянские памятники, а также древнерусские и старорусские источники XI-XVII вв., среди которых есть немало неизданных рукописных памятников. Привлекались тексты разной жан-рово-стилистической природы. Для известных исторических периодов и извест­ных целей материал таких разных памятников, как берестяные грамоты или конфессиональные сочинения, обладает равной лгапвистической ценностью. Как справедливо было отмечено в недавней пубшпсации: , 3 качестве первого и необ­ходимого шага для восстшювлепия письменных памятщпсов в правах главного источника исторической грамматики нам видится преодоление принцшшального пренебрежения к показаниям церковно-книжных текстов, отданных „на откуп" истории литературного языка. ...Известно, между тем, что именно в памятниках традиционного содержания зафиксированы древнейшие примеры многих инно­вационных процессов" [Крысько 1994, 26]. В исследовании использовался также инославянский и неславянский язьпсовой материал; привлекались разнообразные словарные материалы и русские источники XVni-XX вв., а также материалы Картотеки Словаря древнерусского языка XI-XIV вв.

В работе была выработана новая кощепция развития двойствешюго числа и генетически соотносительных с ним квантитативных конструкций. Научная новизна работы заключается также в том, что она основывалась на теоретиче­ских положениях совремешюй лингвистической теории. В исследовании были установлены грамматическая стрз̂ стура дуалиса и парадигма квантитативных конструкций в праславянском языке; детально исследовало функционирование двойственного числа в древнерусском языке на материале большого числа памятников; отмече1Ш стилистические факторы в дистрибуции числовых форм; впервые были детально исследованы конструкции так называемых божествен-

них двандва в древнерусском язьпсе, а также установлена их. историческая связь с паршлми формулами; вскрыт механизм утраты двойственного числа и уста­новлены этапы грамматического преобразования категории числа; определены условия разновременного отмирания форм двойственного числа и различий в сохранении реликтов дуальных форм; описано двойственное число в старорус­ском книжном и новом церковнославянском употреблении; обнарзокены семан­тические условия деклинащюнного расхождения числовых слов два (две) и оба (обе); выявлена роль двойственного числа в грамматической трансформации квантитативных конструкций и формировании нового деклинационного образца малых'Числительных.

Таким образом, даьшое исследование имеет теоретическую и практи­ческую значимость. В нём был впервые проведён подробный анализ существу­ющих в языкознании воззрений по названной проблематике. В работе уточнены такие грамматические понятия, как свободное и связанное двойственное число, дистрибутивно-дуальное употребление, божественные двандва, счётный падеж и др. В исследовательскую практику введены такие понятия, как мотивационная база двойственного числа, счётно-количественная и количественно-предметная номинация, прономинально-вербальный комплекс, формульное множественное число, двойственный и малый квантитативы и др.

Результаты проведённого исследования могут быть использованы как в научно-исследовательских, так и учебных целях - в вузовских курсах по старо­славянскому языку, по истории русского языка и других славянских языков, а также по церковнославянскому языку.

Основные положения работы докладывались и обсуждались на всесоюз­ных научшлх конференциях в Риге (1990) и Ужгороде (1991), на заседании Института славистики в г. Гиссен (ФРГ, 1996), на международных и межрегио­нальных научных конференциях в Калининграде (1992), Минске (1993), Киеве (1993), Казани (1995,1997), Москве (1998).

Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения, а также спис­ков привлеченных в исследовании источников и научной литературы.

' Во введении обосновывается актуальность темы исследования и его науч­ная новизна, определяются цели и задачи работы, а также методы изучения мате­риала, отмечается теоретическая и практическая значимость исследования, ука­зывается круг источников и устанавливаются принципы их анализа.

Глава 1. Праславявское состояиие: исходная подсистема форм двойствеииого числа

Историческая концепция Белича впервые определила утрату дв. ч. как сложный процесс, который протекал по-разному и неодновремешю в отдельных разновидностях дуалиса. Классификация праславянских форм дв. ч. у Белича более детализирована, чем у предшественников, и включает указание на измене­ния в соотношйши разновидностей дв. ч., которые выразились в росте их формально-смысловой самостоятельности [БелиЬ 1932, 30-33, 43-46]. Им были вьщелены: (1) свободное дв. ч.; (а) дистрибутивное дв. ч. (в этом случае дв. ч. парных обозначений соотносится с контекстуальным субъектом или объектом во

мн. ч.); (2) связанное (случайное или окказиональное) да. ч.; (Ь) анафорическое, (полусвязанное) да. ч. (в этом случае формы да. ч. являются контекстуально зависимыми от предшествующего употребления связанного, свободного или конгруэнтного ДБ. ч.); (3) „сиидетски дуал", по Беличу, - конструкции, состо­ящие из сочетаний даух имён и дуальных форм, относящихся к ним, - конгру­энтных форм да. ч.; (с) даойственное 'гисло число личных местоимений; соглас­но Беличу, этот тип форм да. ч., обладая некоторой самостоятельностью, выступал контекстуальным вариантом дуалиса типа (3).

На основании положения о замене форм дистрибутивного да. ч. типа ноз'Ь 01(̂ €николАъ формами мн. ч. А.Белич делал вывод о том, что свободное дв. ч. в старославянском языке семантически модифицируется, так что в противо­поставлении синтагм типа ржк-ы лпостол-ь и ржц-Ь пстрл в последнем случае ржц-Ь начинает обозначать не просто парный предмет, а 'руки одного человека (Петра)', т. е. значение названной формы становится синтагматически связан­ным. Отсюда один шаг, как считал Белич, до замены синтагм типа ржц'к петрд сшггагмами ряхъ! пстрд с тождественным синтагматически связагиым значени­ем. Данное положение является ключевым в теории А.Белича, а вслед за шш. и у других авторов, но оно не может быть,-принято. Сужение дистрибутивного употребления было. следствием искусственной нормализации лишь в поздних текстах, а невозможность его полного устранения коренилась в самой номхшаци-онной пр1фоде парных обозначений.

Варьирование дистрибутивно-дуальных и плюральных форм в контекстах с плюральной субъектно-объектной базой необходимо отнести к исходной пра­славянской системе. Это подтверждает анализ языкового материала. В ЕвО 1056-1057 на 9 фимеров мн. ч. парных обозначений приходится 20 примеров дистри­бутивного да. ч. В Архангельском Евангелии 1092 г. преоблада1ше дистрибутив­но-дуальных форм над плюральными выступает еще более отчетливо: 24 и 7. В Изб 1076 нет никаких отклонений от регулярного употребления форм да. ч. Соотношение форм дистрибутивного да. ч. и мн. ч. - 13:3 - свидетельствует о господстве форм дистрибутивного типа. В более поздошх текстах формы дистри­бутивного да. ч. у парных обозначений также обычно преобладают.

Несмотря на возможную нейтрализацию противопоставления, формы да. и мн. ч. в этих случаях оставались взаимомаркированными и преобразования эквиполентной оппозиции в хфивативную не происходило, потому что появле­ние как плюральных, так и дуальных форм жёстко ограничивалось определён­ным типом контекста. Если контекст указьтал на непарнооргатшзованное мно­жество, то варьироватше с формами свободного да. ч. становилось невозмож­ным: вь сл'й (так!) же /euf/ ини идлхоужьзлы въ роукахь дьржаще СбВ к. ХП, 153 об.; абшеже оученикомъ поеел'^ва/етъ. св'Ьще при/яти въ роукахь 168.

Есть основания полагать, что распространение связанного дв. ч. является праславянской шшовацией. В древнем индоевропейском употреблении да. ч. не связывалось с использованием числового слова dvdu, применение которого опре­делялось условиями контекста - включенностью в счетно-количественный ряд. Поэтому Б.Дельбрюк использовал здесь даа термина - „Zweizahl" и „Dual". Исследователь выделил в ведийском только дае разновидности дуалиса - природ-

ный и анафорический [Delbriick 1968, 99-100]. Динамрпса дв. ч. в праславянском состояла, таким образом, в расщеплении древней синкреты на два типа номина­ции и расширении базиса счётно-количественных обозначений.

В древнеславянском употреблении обозначения парносоставных пред­метов лишь изредка представлены сочетаниями с числовыми словами. Появле­ние числового слова всегда мотивируется контекстом, в этих случаях содержа­щим количественное противопоставление - не один, а два, оба: t дште око твое СЪЕЛАЖНААТЪ ТА ИСТЪКНН (. ДОБр'кА ТН £СТЪ СЪ СДИН'Ьмб ОКОМЬ БЬНИТИ въ цсрствис Ежне. неж£ ОЕ^ ОЧИ ИЛУЛ̂ ЦИО. ЬТИ ЕЪ 1;СОНЖ ОГН1.НЛ;1Л> Map: Мк. 9,47 и т. д.

В отличие от этого пропуск числового слова в формах связанного дв. ч. является довольно обычным. Подобное употребление следовало бы называть несвязанным. Вопреки Беличу, оно издревле обнаруживает связь не с количест­венным, а с ситуативно-речевым значением определенности, как и в современ-1П.1Х славянских язьпсах - словенском и лужицких.

Числовые слова, образующие вместе с дуальными формами существитель­ных связанное дв. ч., были близки друг другу. Они принадлежали к одному деклинационному типу и имели родственную семантику. В то же время было бы ошибкой отождествлять их функционально-семантически. В праславянском чис­ловые слова *dbva (*dbve) и *oba (*оЪё) были в этом отношении разведены, наследуя индоевропейское употребление. В семантике слова *оЪа собственно количественное значение, в отхгачие от слова *dbva, выступало лишь опосредо-вшшо, в связи с объединением двух одинаковых в каком-либо отноше1ши членов в рамках значений 'тот и другой', 'эти-два'. Семантические особенности число­вого слова ОБА отчётливо проявились в расхождениях с греческим унотребле-1шем: греч. ряду 6(j(p6T£poi - био - oi 5i3o соответствует в старославянском ряд ОВД - дъБА - ОБА. Числовое слово ОБА выступаст в прономинальной функции, что не оставляет сомнений в его местоименном статусе.

А.Белич рассматривал употребление личных местоимений в качестве разновцвдюсти дуалиса в конструкциях с двумя ршенами, хотя и склонялся к тому, чтобы признать за ним некоторую толику самостоятельности. В действи­тельности есть все основания для выделе1шя прономинально-вербального дв. ч. Необходимость выделения прономинально-вербального комплекса в дв. ч. под­тверждается как сравнительно-историческими, так и типологическими данными. В угро-финских языках, сохра1швших дв. ч., наряду с вогульским и остяцким языками, в которых дв. ч. представлено во всех морфологических классах слов, выделяется саамский язык, в котором употребление дуалиса ограничено место­именными и связанными с ними глагольными формами [Szinnyei 1910, 56]. В готском переводе Библии дв. ч. засвидетельствовано только в формах личных местоимений 1 и 2 лица и их глагольных продолжениях [Seppanen 1985, 1]. В старопольских текстах как книжного, так и народно-разговорного характера дв. ч. дольше всего сохранялось у глагольных форм 1 и 2 л., наследующих древние прономинально-вербальные конструкции 1 и 2 л. [см. Dejna 1965, 5-6 и ел.; Strzelczyk 1955, 215-216]. Личные местоимения 1 и 2 л. дв. и мн. ч. в словенском имеют „наибольшую силу оппозиции" [Журавлев, Мажюлис 1978,19].

Только местоимения 1 и 2 л. являются личными в полном смысле слова, тогда как местоимение 3 л. представляет собой лишь „трансформационную проекцию" субстантивных форм [Натр 1975, 68]. Только местоимения 1 и 2 л. непосредственно репрезентируют акт коммутшкапии [Forchheimer 1953, 6]. Если местоимения 1 и 2 л. обозначают участников речевого акта - говорящего и адресата, то местоиме1ше 3 л. указывает на предмет речи. Таким образом, в отличие от местоимения 3 л. (которое в славянских языках, как и в других языках, формируется поздно и генетически восходит к указательному местоиме­нию) личные местоимения 1 и 2 л., вопреки Беличу, образуют независимую от субстантивного употребления коммуникативно-номинативную функцию.

Номинативно-субъектные формы личных местоимс1ШЙ 1 и 2 л. составляют тесные единства со своими предикативными продолжениями, поскольку глаголь­ная категория лица генетически коренится в местоименном дейксисе. Так, в исходном индоевропейском употреблении анафорический эллипсис субъекта вьшолнял текстообразующую футщшо. В.Дрессяер [1988, 421] отмечает, что „эллипсис субъекта предполагает эксплицитное указание па ситуацию, а имешю на присутствие 1-го и 2-го лица". Неноминатившле формы личных местоимений имеют прямо- или косвегшо-объектную функцию и могут быть представлены энклитическими или полноударными разновидностями форм, использование которых диктуется особыми синтаксическими правилами. Генитивные формы личных местоимений 1 и 2 л. выступают также с притяжательным значением, так как притяжательные местоимения дв. ч. отсутствуют. Местоименно-глагольные формы 1 и 2 л. принадлежат диалогической речи, составляя ядерную структуру акта коммуникации, поэтому их синтактико-морфологические характеристики находятся в близкой связи с динамикой реального узуса.

Выделяя в исходной подсистеме форм третью разновидность дв. ч. -„синдетски дуал", т. е. дуалис в конструкциях с двумя именами, А.Белич имел в виду старославянские контексты следующего типа: мари-й же мдгдллинн L MdpH'fe иосифовд Збр-ЬдшЕтг к где н полаглдхж Map: Мк. 15, 47; BHA-feBima же оученнкА его и-йковт. и нодн-ь p'tcTE гн Лк. 9, 54. Сочетания двух имен собственных в этих случаях являются сшггаксическим выражением дуального значения, которое за рамками самих онимов получает морфологическое выраже­ние в употреблении при двух именах собственных конгруэнтных дуальных форм - лично-глагольных, причастных, апнозитивно-субстантивных: зьр"ЬдшетЕ, Енд'Ькъшд, оу^еиикд, р-Ьсте, хотя сам Белич, рассматривая „синдетски дуал", по каким-то причинам упомш1ал лшпь глагольно-нредикативные формы. Рассмо­трение подобных конструкций является важным, потому что отступления от правильного употребления конгруэнтных форм дв. ч. в подобных примерах носили, несомненно, диагностический для ядерных форм характер. Целесообраз­ность выделашя данной разновидности дв. ч. доказывается и особешюстями диахронической перспективы конструкций с дв}Тк1я именами, однако перспекти­вы совсем не той, на которую указывал А.Белич, имешю с шши связывая ожи­вление дв. ч. в словенском языке.

А.Белич основывал выделение третьей разновидности дв. ч. - конструкций с двумя именами - также на генетических соображениях. Славянский „синдетски

дуал" on считал непосредственным продолжением древнего индоевропейского так называемого эллиптического двойственного числа типа санскритского а) mitra vdruna (с дв. ч. каждого из имен божества); б) mitrd vdrunah (с дв. ч. первого имени и ед. ч. второго имени); в) mitrd (с дв. ч. первого имени и эллипсисом второго). Имя в форме mitrd ,>1игра-Варуна", буквально „оба Митры", т. е. dvandva ekaSesa, или эллиптическое двойственное число, потому и было возможно в индоевропейском, что являлось частью известного индоевро­пейскому сообществу парного сакрального именования, которое обычно высту­пало в сложениях, названпых в Грамматике Panini 6.2.141 devatddvandva (божественные двандва), и дв. ч. компонентов которого выражало тесное един­ство обозначаемых сущностей - парные божества [см. Sprachwissenschaftliches Worterbuch 1986, 685-686; Delbruck 1968, 56 и др.].

А.Белич считал, что славянское употребление отличается от индоевро­пейского отсутствием собственно эллиптической разновидности форм, но оказа­лось, что существуют как культурные, так и системно-грамматические соответ­ствия сложений тила божественных двандва в древиеславянском употреблении, которые у А.Белича не были отмечены. На них как на предположительные указывал еще А.И.Соболевский [1907, 205], обративший внимание на необычные примеры употреблешш дв. ч. имен собственных в древнерусских текстах: перенесена быста бориса и гл'^ба (вместо ожидаемого борись и гл'^бь); попъ св/лтую костлнтину и елены (вместо ожидаемого кост/интина и елены) в , Довгородской летописи" и под.

Сейчас могут быть указаны очень древние примеры употребления конст­рукций типа божественных двандва. В „Сказании о Борисе и Глебе" они относят­ся ко времени создания текста - к концу третьей или к последней четверти XI в. В „Сказании" встречается генерализованный, формульный образец конструкции, в котором обобщещ.! номинативно-аккузативно-вокативные а-формы: Бысть же въ времА перенесению стыима мчнкома • романа • и деда СбУ ХШХШ, 20в (вместо ожидаемого романоу и давидоу); иди къ стыма мчнкома бориса и гл'бба ' и та ти имата дати вид'кние СбУ ХШХШ, 22в (вместо ожидаемого борисоу и гл-£боу) и под. Достато'шо древние примеры подобных конструкций, всегда сопровождаемые регулярными формами конгруэнтного дв. ч., представле­ны в древнерусских минеях и прологах: Вьрста чъстьнаю • и пресловоущиа • прев "tHHoao сна • пьрвородителл ' хранителл зсжоноу » и рожьша/а радости началие • иоакима и анна • ч(с)тьна боудета Мин ХШ (дек.), 60v (вместо ожидаемого иоакимъ и анна); Гь /съ х(с)ъ бъ нашь • ... англа сво/его посла къ правьдникома • иияакыма и аньн-Ь • из нею же ebcxomiпроизити • плътьст'ки мтри (так!) /его Пр ХП-ХШ, 826 (вместо ожидаемого иоакимоу и аньн-б).

В древнерусских прологах, представлено двандва в виде однословного сложения в морфологической форме дв. ч.: Въ ть(ж) днь стхъ мчнкь • савили • Павла • и татианы • бра(т)сестроу ПрЛ 1262,29г.

Как двандва может бьпъ определено церковнославянское ДВА' ДВА' (гр. 5U0 5йо) 'по двое, попарно' (Дьяч., 137), которое, по-видимому, соответствует ведийскому dvd-dvd 'по два', ставшему образцом для конструкций типа dvandva

(dvandvd-). Композитом двандва является праславянское *obadbva, *obedbve (см. SV, 237), которое имеет современные славянские соответствия: в белорусском - абодва, абедзве, в польском - obydwa, в словенском - obadva, obidve и др.-Такая же форма представлена в литовском: abiidu, abldvi. Дашай КОМПОЗИТ- был известен также древнерусскому языку: и избраста себ'б обадва сама, iebcxom'bcma npiamu искушеше eipu ЖСП к. XIV сп. XVI, 143.

А.Белич упоминал в своём изложении о так называемом конгруэнтном употреблиши дв. ч. - употреблении, обусловленном сштгаксическими связями слов. Однако в итогову1о,,классификацию конгруэ1гпюе дв. ч. у него не было включенО: BNjecTe с тем к анафорическому дв. ч. были OTHeceimi все частеречно-грамматические единицы, которые соотносились с функцией текстового повтора. Таким образом, частёречнб-граммзтические особенности числовых форм не нашли в классификации Белича отражения, в то время как „у имён, обознача­ющих предметы, категория числа характеризовала их количественную сторону, у глаголов, а также у имён, обозначающих признаки предметов, формы числа не были связаны с планом содержания - oiai определялись сшггаксической связью с носителем действия или признака" [Историческая грамматика 1982, 12]. Итак, выделение конгруэнтного дв. ч. обусловливается частеречпой неоднородностью грамматических форм, среди которых выделяются маргинальные, сшггаксически зависимые 'шсловые формы.

Таким образом, проведенный анализ доказывает, что распределение дуаль­ных форм в исходной системе имело следующий вид:

(1) Свободное двойствешюе число (количественно-предметшлй тип кате­гориально-грамматической номинации): Н£ пр-ЬкишА емоу гол'Ьнню Сав, 129Ь, Р1н. 19, 33; Аште ДАЛЛЬ СОНЪ ОЧНМД МОТМД: I в'Ьколуа моГма ДР*ЬМДННЕ: I покоТ кротдфома мо'Гллд Сип, 173а, пс. 131 (хротафод 'висок'); пов'кл'Ь сгвдлъми олок'Ьн'ы витп ta по челюстьмА Супр, 1.

(a) Дистрибутивное употребление: и поклоньшс СА НА KOA'fcHoy пр'Ьд'ь нпмъ. ржгдхоу СА (M'ti Сав, 117-117Ь, Мф. 27, 29; н Тзгнднд в-ыстд НС породгн-ыА пиштА • д'Ьлдтн ЗЕМЫЛ рлкдл\д свонмд CjTip, 5; кгдд оум*ы тс • ноз'Ь оучсникомг своимъ ЕвО 1056-1057, 154г, Ин. 13, 12.'

(2) Связанное Двойственное число (счётно-количественный тип категори-ально-градШатической номинации): ов'Ь рнк'к рдзд'Ьли кскли Зогр, 93 об., Мк.'6, 41; дд по Устомъ дк'Ьмд послУхО'ЦД лп трем*. СТАНЕТ̂ ' BCAK-b глъ Сав, 29Ь, Мф. 18, 16; въ поустг1ни дсиист^н поср'йд'Ь дгкою джЕоу Cyiqj, 4 об.

(b) Несвязанное употребление двойственного числа: дгк'Ьмд или трьл»» рдсноу о\щ сгкфемд Изб 1073, 238 об.; ВЪЗВ'ЬСТИША ВЬСЬ О Е'Ьсгноую Ассем, 38 об., Мф. 8, 33; посълдстс жi ctcxp-fe lero к-ь HtMoy ЕвА 1092, 84, Ин. 11,3.

(3) Диалоговые формы двойственного числа - прономинально-вербальное

10

двойственное число: и сл/лъ ic сьр'кте а ГЛА. радоу1ТД ва СА ... тогдд ГЛА 1С . НС eoiTA СА. НЛ'ЬТД noв'fcдитd. Брдтн! мо£1 Сав, 121Ь, Мф. 28, 9-10; Чйто хоШ"''* А* с ь т в о р ^ вамл • Гддстс с/лоу гп • ДА отвръзсте с А OMI НАЮ Ассем, 45Ь, Мф. 20, 32-33; да кк оуво БЪ прдвьдоу. ДОСТОЙНА ВО ПО Д'ЬЛОМЪ паю прнгелудев'Ь ЕвА 1092, ПО об., Лк. 23,41.

(4) Двойственное число в конструкциях с двумя именами - сочетания двух имен, сопровождаемые согласованшдми по смыслу атрибутивными иди предикатЕиными формами в двойственном числе: М('к)цА НО1А(Б) А стоую чюдотворцю Безмездьн1коу козмги и далчднд Ассем, 120Ь; гако сгконьмдстд СА СТАИ • Гщнд н вдрдудсии Сущ>,21Ч;т'кми бо дша ит'йпо просе"бшаета ел Пр ХЦ-ХШ, 1676; ПрЛ 1262, 6в.

(с) Божествешше двандва - сакрально маркирова1шые формы дуалиса: М(с)цд то(г). в г .лд. стою Eeзм6здьникoY• куроу нщдноу ЕвА 1092,155 об.); wtpeHecena бы(с) • боуиса игл'бба съ льта вышегородоу ЛНХШ-XIV, 4 об.; предъстаста /ему. стпаа стр(с)пиах(с)ва бориса и гл-бба ЧтБГ к. XI сп. XIV, 35а.

(5) Конгруэ1ггное двойственное число - согласовательное и координатив-ное двойственное число (в том числе двойственное число анафори­ческих местоимений): м се к сл'Ьпьцд сНЬд^стд при пжтн Сав, 44Ь, Мф. 20, 30; сига оуво СВАТАЙ МЖЧЕННКД • воина в'Ьастд оу т о г о КЪНАЗД МЖЧАШТАДГО крьСТНГДНЪ! Супр , 105 с б . ; и ДБПЕ прозрбСТА НМД очи ЕвА 1092,41, Мф. 20, 34.

Глава 2. Раннедревиерусская подсистема форм двойственного числа

В И-ВП числовых слов бьшо представлено противопоставление мужских и немужских форм, тогда как в других падежах оно не было выражено. Этот факт оказал влияние на судьбу номинативно-аккузативных форм субстантивов в счетно-количественных сочетаниях. Исходя из восточно- н западнославянсюк данных, Н.Н.Дурново [1924, 261] реконструировал для общеславянского периода Б G-L два типа форм - по именному склонению (типа оЬи) и местоимишому склонению (типа oboju). На фоне столь значимой для древнерусской письмен­ности южнославянской традиции формы но образцу субстантивного склонения дъвоу, обоу следует считать морфологическими русизмами, свидетельствующи-ми о живых процессах в подсистеме форм славянского дуалиса. Примеры форм именного типа в Р-МП обнаруживаются уже в древнейших текстах как народно-разговорного, так и книжного характера: без дъвоу ногатоу гр(в)на ГрБ № 526 (2-я треть XI в.); гако д г ф н иночддд в-к кмоу. ико д в л на ДССАТС л-Ьтоу ЕвА 1092, 54, Лк. 8,42*.

' Срв. в старославянском: ако д^фн иночАдаи вол'Ьше смоу. ико двою на дссАте л'Ьтоу Сав, 52.

II

Раннедревыерусское состояние (включая перв, четв, ХШ в.) в субстантив­ном склонении наследует праславянские формы дв. ч., а в нраславянском языке нет ни одного деклинационного типа, „который пе продолжал бы тип индоевро­пейский" [Мейе.1951,318].

У разносклоняемых существительных с суффиксальными формантами -отель, -арь а-ан-йнъ, в ед. ч. изменявшихся по основам на -jo и -о, а во мн. ч. - по основам На согласный, дуальные формы образуются от основы ед. ч.: вы бо lecma сёлоун/Аиина • да селоупмне вьс'и чисто слов-бньскы бесЬдоують СбУ ХШХШ, 1056; при Максимьвш'кц(с)р'и '• и при дийклитыян'А • при безаконьною ц(с)рю Пр ХП-ХШ,'4^би под/ ' •

В древнеславянских текстах легко образуются формы дв. ч. заимствован­ных слов (в TOii'4H6)ieTiomina propria), что свидетельствует об известном автома­тизме в употреблении дуалиса: Англомоудрьнама п'кснь • /еупра^ама • съ дъв'кма феодорома • анастасивма' • всеславънама Триодь XII, 27; око не быти въ /единой епархгш дьв'киа митрополитома • или въ кдиномь град'й дъв'кма еп(с)пома КЕ ХП, 4; ста/а сте^шнйда ... прив^лзана къ дв'кма .оюникома ... разд'блена бы(с) на двок Пр ХП-ХШ, 54в и мн. др.

В раннедревнерусских текстах дуальные окончания употребляются так же, как в ед. и мн. ч., в соответствии с древними образцами склонения.

Как и в старославянских текстах, в раШ1едревнеруской письменности M-cKuoHeime испытывало сильное влияние o-masculina. Это относится прежде всего к наиболее частотному слову сынъ, которое в дв. ч. часто оформляется по о-склонению, так что встречающиеся исконные формы имеют характер арха­измов. См. «-склонение: въстанФпа рече помолита с А СНЫ св'ктова СбУ ХП/ХШ, 1636; ти такс сконьчаста ел w гк • съ сыиъма своима Пр ХП-ХШ, 1276; о-склонение: и прсдь ннм& идсастд. НСАКОБЪ HvwAH-b. снд зсБедсОБд ЕвА 1092, 83, Мк. 10, 35; оуспени/е стою безмюдьникоу • козмы и дамыяна • сыноу стыа .аеидотьа Пр ХП-ХШ, 42а; 0енофонта loice гла къ снома своима Изб 1076, 109. Обратное влияние является исключительно редким: <U оученикь своихъ посажь дъва попы скорописьцл з "bio СбУ ХП-ХШ, 108в.

В древнерусском языке у существительных среднего рода в И-ВП дв. ч. устойчиво сохраняются исконные формы типа дъв^ имени, тогда как в старо­славянской письменности эти формы испытали влияние о-склонения и поэтому в Зогр; Map здесь обнаруживается. И-ВП дв. ч. нмЕГ к̂ Мк., 3, 17. Срв. варьиро­вание новых и исконных форм в ВП дв. ч. в Супр: прнде и искоупи 0Y стрАЖ-ь "гЬлЕсЬ стоую; д-ьбою 'Стоую HCfiOYnH 'гЬлесн 270. В противоположность этому в СкБГ (как в ПС Х1-ХП, Пр ХП-ХШ и т. д.) представлены лишь исконные формы: О блажепага оубо гроба приимъши телеси ваю чьстън^и; блжигага нркы въ ней асе положен^ быста pairfc ваю сгЬи имоущи б л ж е н ^ телеси ваю СбУ ХП/ХШ, 176; повода кпгазю o6'k чюдеси Там же, 19г.

Существительйое дьнь *и-основы в дуалисе получило смешашгый тип склонения с преобладанием форм по */-о6разцу. Образование новых форм в дуа­лисе, несомненно, свидетельствует о его речевой актуальности. Срв. варьирова­ние исконных и новых форм Р-МП дв. ч. в ПС Х1-ХП: по дъво1Я дьноу 18 об.; по

12

дъвою дьпию 22. Новые формы дв. ч. приобрели под влиянием i-склонения слова ы-основы, которые в ед. ч. в той или иной мере продолжали сохранять формы по консонантному образцу. Дв. ч. было связано в этом случае с частотным словом цьркы: и начата п "Ьпи оутрьнюю въ обою г{рквию СбУ ХШХШ, 25в (СкБГ).

Консонантное склонение имели в дв. ч. также слова дес/лть, локъть 'мера длины' и, по-видимому, ногъть, полътъ 'половина мясной туши': до дъвою десмпоу ПС Х1-ХП, 85 об.; ы показа кмоу т'кло м^длио велико • дъвою на' десмпе локьтоу СбУ ХШХШ, 122в. Архаичные декдинациошше формы сохра­нялись в этом случае в связанном употреблении - в количественных сочетаниях.

В вокативе во всех типах склонения также употреблялись регулярные формы дв. ч. См., например: Азъ HAdi рекоу вама Изб 1076, 109; бжига цркы цв'кты ©украшаема романе и двде въпиеть ва • оукореника хва и застоупъника теплаа не престаита молгаща си за рабы свои Мин ХП (июль), 113 об..

Древнерусский словарь парных обозначений, которые представляли при­меры количественно-предметной номинации и составляли мотивациошгую базу дв. ч., был связан прежде всего с существительными соматической группы. Эта лексико-грамматическая группа насчитывала свыше 40 единиц: Oedp't, блганъца ('testiculi' - калька с греч. бгбицйшу), бока, бръви, бръвьн'к 'веки', в'Ьюл (вФжди), e-hfi, глаза, глезна (глезн^) 'хциколотки, лодыжки', гол'кни, гроуди, гърсти, долони (длани), з'кници, истеси (ист'Ь) 'почки', кол'кн'к, крил'к, ланит'к, локъти, лыста 'икры ног',Moyd-i 'testiculi', мышьци 'мьшщы рук, плеч', ноздри, ноз'к, очи, пазоусй, гтесн'к 'нижние части ног', плечи (плещи), пьрси, п/лсти 'кисти рук', плт'к, рам'к, рога, роуц'к, скорони (скрани) или скоронии (скрании) 'виски', 'щеки', сло>аа, стьен^ 'бедра', съсьг/а, оуса, оустьн'6 ,оуши, челюсти.

Достаточно обширный словарь парш>1Х обозначйшй в действительности был еще более полным, поскольку в него входили также парные обозначишя виесоматического круга: берега (брега), кольци 'ушные украшения, серьги', кл'Ьци, полы 'обе половины',/^оукава и под. К этому словарю примыкали также обозначения образующих пару или тесно связанных лиц: дъвачьца 'близнецы', малъжена "• супруги',родителя, соупроуга 'супружеская чета' и под.

Словарь парных обозначений продолжал пополняться в позднедревне-русский период. Согласно И.Г.Добродомову [1968; 1974, 31], в ХШ в. го древне-чувашского языка бьши заимствованы слова чулка и чебота, которые по своим формальным показателям совпали с древнерусскими формами да. ч. и стали источником для соответствующих форм ед. ч. чулок и чебот.

В то же время необходимо отметить, что некоторые из приведенных вьппе существительных являлись многозначными и только частью своей семантики были связаны с категориальш.1М значением парности, соотносясь с дуальными формами. Так, например, значегше 'верхняя часть передней стороны туловища', наряду со значением 'утроба, чрево', имели хшюралыпле формы слова пазоуха, тогда как дуальные формы выражали категориальное значение парносоставности и опирались на значение 'правая и левая стороны груди'. См.: а) мн. ч. (значение сложносоставности) тепенъ же бы(с) • Gf того хранителА и посыпанъ до

13

пазоухъ Пр ХП-ХШ, 68в и под.; б) дв. ч. (значение парносоставности) пазоуск и ребра пожьгоша /ечоу Пр ХП-ХШ, 626 и под.

В раннедревнерусском употреблении количественно-предметное дв. ч. имеет регулярные формы - парные обозначения склоняются в соответствии с исконными деюпшационными. образцами.

Парные обозначения очи ноуши в дв. ч. имели смешанное склонение: И-ВП очи, оуши; Р-МП очию, оушию соответствуют; /-склонению, а в Д-ТП развилась особая формал обобщением основно-флективного -и-: очима, оугиима. Согласно А-Вайану, образование этих морфологических форм относится еще к индоевропейской эпохе [см. Vaillant 1958а, 313]. Слова око и оухо в ед. и мн. ч. принадлежали к *ej-neutra (срв. во мн. ч.: (лкьрыоуть с/л очеса сл'Ьгыихъ и оушеса глоухыихъ оуслышатъ СбУ ХП/ХШ, 217а). Дуальные формы первона­чально относились, по-видимому, к жен. р., потому что в древнеславянских текс­тах встречаются формы прилагательных с фемининными око1гчаниями: тихама бо очима приимоуть тл ПС ХГ-ХП, 84; очима добраама СбУ ХП/ХШ, 18а (СкБГ); vs. вид^щема очима ПС Х1-ХП, 31; искочившема очима /его Пр ХП-ХШ, 29а. Формы,дв. ч. слов око, оухо стали деклинзционным образцом для других парных обозначений, что свидетельствовало о своеобразном развитии дв. ч. В ХП в. появились формы Koniaiu (вместо исконной кол'кн'й) и плещима (вместо исконной 4 илеи^елга / ппечема), которые получили развитие в позднедревне-русский период: поклони кол'^ни Злат ХП, 55; бь/ени быша по тещима и по v;>-feo>'Пр ХП-ХШ, 446.

Свободное дв. ч. является доминантой антропометрического описания, будучи связанным с обозначением основного шпропометрического параметра -парной симмефии. См.: не дата съна очшга своима • ни в'Ькама си др-Ьманигл • ни покои бръвъма своима СбУ ХП/ХШ, 111а; Все соугоубо даль намъ гесть бгь •в« оуиш' «в» ноз'к 'в- poytfi аще едино вр'Ьдить СА СИХЪ flpS/roit намъ поработаеть СбТр ХШХШ, 17 сб.; свАзавъше i^uoy po^'k и поз'к • избодоша iV4t' кто • и скроуншша гол "кни кго Пр ХП-ХШ, 88а.

Еще совсем недавно считалось, что в берестяных грамотах нет примеров употребления свободного дв. ч., но последние находки опровергли это мнение. См.: 1) аже бы ти годьнъ то [из] оцью бы ел вытьръго притькль ГрБ № 752 (1080-е - 1100-е гг.); 2) а во три колоток'к вокЫ то ти '4' зощтьник^: во кольцю • тию ГрБ № 644 (10-е - 20-е гг. ХП в.). В первом случае употребдена форма РП дв. ч. из оцью в новгородской огласовке. Во второй грамоте употре­блена форма МП дв. ч. во кольцю. Несомненно это форма свободного дв. ч., связанная й обозначением парного женского украшения. Рядом с формой дв. ч. здесь употреблены регулярные формы ми. ч. колоток'к и золотьник'к, которые отражают местные морфологические особишост. Срв. номинативную форму дв. ч. у слова кольце с тем же значением в ЧтБГ к. XI сп. XIV: н се впезапу испадоста ки златии кольци. иже ношаше въ оушию своею Срезн. I, 1261. Ограниченность примеров свободного дв. ч. в берестяной письменности находится в прямой зависимости от ее жанрово-стилистического своеобразия, а не от ослабления дв. ч.

14

Проведенный анализ не оставил сомнений в том, что в древнерусском языке устойчиво сохранялись дистрибутивно-дуальные формы. Например, в таком показательном собрании как Пр ХП-ХШ соотношение форм дистрибутив­ного дв. ч. и мн. ч. характеризуется абсолютным преобладанием дистрибутивпо-дуальных форм (15:1). В дистрибутивном употреблении ярко выступает номина­ционная специфика свободного дв. ч.: оно является дуальной параллелью к дис­трибутивному использованию ед. ч. См. дистрибутивное дв. и дистрибутивное ед. ч. в одном контексте: быти быша по ппещгша и по Hfkeoy Пр Х11-ХШ, 446.

Связанное дв. ч. в исходном состоянии входило в парадигму квантитатив­ных конструкций, которые были представлены следуюыцаш образцами: (1) Горькъ сътвори плачь и рыдашне • днь /единъ или дьва Изб 1076, 153 об.; (2) възми оу доупцигЬ (о)[у л.]оминица полъ цетвьрт'к zpewk ГрБ Ха 381 (ХП в.); (3) по два безм^а УСт Х11/ХШ, 262; (4) тршеб'кхомъ пастоусУ ПС XI-XII, 12; (5) да десмпъ л'Ьпь испълньше КЕ ХП, 826; (6) а за са(н)[и] по е коуно за довое ГрБ Хо 601 (90-е гг. ХП - 10-е гг. ХШ в.).

Как составная часть парадигмы квантитативных форм связанное дв. ч. имело статус двойственного квангитатива и находилось в связи с двумя потенци-алып>1ми линиями генерализации. В сочетаниях с составным числительным дъва (дъв-к) на деслте существительное обычно ставилось в дв. ч. В раннедревне-русском употреблении в подобных сочетаниях обнаруживаются также формы РП мн. ч., появление которых мотивировалось словом деслть: н прнстдвить мн е.ллул. дъвою НА дссАте ЛЕГЕОНЪ лнглгЕвА 1092,9боб., Мф. 26, 53ИПОД.

Прономинально-вербальные формы являлись ключевыми при построении диалога - в акте коммуникации - и теснее всего были связаны с реалыплм узусом.

В склонении личных местоимений обращает на себя внимание несовпа-дмше номинативщ>1Х и аккузативных форм, которое присутствовало в субстан­тивном склонении. Пояснений требует дуальная форма ИП 2 л. вы, которая совпадала с формой ИП 2 л. мн. ч. вы. Есть все основания полагать, что эта форма в дв. ч. является исконной и наследует праславянское состояние, в кото­ром сложилась так назьшаемая латентная оппозиция - противопоставление озна­чаемых в ИП 2 л. дв. и мн. ч. при нейтрализации означаюпдах. В древнерусском употреблешш в ИП дв. ч. известна только форма вы. Старославянские тексты отражают диалектные различия в праславянском, поскольку там, где в глаголи­ческих текстах употребляются в дв. ч. формы местоимений ни, к-ы, в кирилли­ческих текстах в дв. ч. используются формы нд, вл.

В научной литературе встречается реконструкция ИП личного местоиме­ния 2 л. *va, основываемая на данных старославянских памятников восточ1юбол-гарского происхождения, в которых номинатив в и варьируется с формой ИП вл. Однако славянская форма личного местоимения в ИП дв. ч. *va, являясь вторри-ной, не имеет индоевропейской параллели в номинативе [см. Etymologicky slov-nik 1980, 716; Hirt 1927, 21; MelUet 1924, 397 и др.]. Р.Айцегмюллер [1977, 112] восстанавливал для праславянского дв. ч. в номинативе 2 л. форму vy и отмечал, что \а в номинативе развивается в результате обобщения формы аккузатива или под влиянием числового слова в конструкции vy dbva. Сложность реконструкции

15

ИП дв. ч. личного местоимения 2 л. иногда отмечается просто указанием на вариавггы форм со знаком вопроса: в древнерусском - ва? вы [Соболевский 1907, 297]; в старославянском - кд (в-ы?) [Diels 1963, 214]. Вокализм праславянской формы ИП 2 л. дв. ч. *vy отражал гласный в литовском местоимении 2 л. дв. ч. ju-du, при том Что славянская форма была опосредована обобщением начального V-, представленного в косвенных падежах этого местоимения. Литовская форма имеет соответствие в дашпах санскрита, где во 2 л. дв. ч. отмечается форма yuv-dm. Эта параллель предполагает исходную индоевропейскую форму */й, вока­лизм которой, несомненно, родствен славянской форме vy. Славянские языки с живым употреблением дв. ч. также указывают на форму ИП 2 л. дв. ч. vy как на исходную.

Таким образом, форма дв. ч. ИП вы в древнерусском язьисе наследует праславянское состояние и ее рехулярный характер доказывается тем, что в прономинально-вербальном комплексе она всегда сопровождается дуальными формами глаголов на -та: ССв'йфаБЪ ЖЕ АНГЛ*, рече ЖЕНАМД. не вонтд СА влл ЕвА 1092, 121 об., Мф. 28, 5; вы словолюбьца lecma в'кмь. а не истинъна философа ПС Х1-ХП, ПО; вы бо божествьиаа врача геста Мин ХП (июль), 112 (в службе свв. Борису и Глебу); [Щ смолиг^^'къ грецинови и [к] мирославоу вы ведаета оже л т/лже не добыпе ГрБ № 603 (60-е - 70-е гг. ХП в.) и мн. др.

В речи личные местоимения 1 и 2 л. всегда являются частью прономиналь-но-вербальных конструкций, главной особенностью которых начиная с индо­европейской эпохи было то, что употребление местоимений обусловливалось эмфатической или синтаксической маркированностью, в то время как нейтраль­ный тип констрзтсции предполагал пропуск местоимения. Так, в ГрБ № 603 (60-е - 70-е гг. ХП в.) вы ведаета оже л тлже не добыле употребление местоимения вы обусловлено теми же правилами, которые определяли использование место­имения в летописном изложении: „Если два предложения с разными лицами выражают то или иное взаимное отношение, то при личной глагольной форме сказуемого в них обычно выступает и личное местоимение" [Истрина 1923, 38].

Дв. ч. в диалогической речи употребляется в ранпедревнерусский период без ошибок. Важными являются показания берестяных грамот, в которых проно-минально-вербальное дв. ч. представлено довольно широко. Здесь • также за искшочением приведенного выше случая номинативно-субъектные формы лич­ных местоимений опущены, т. е. употребляются нейтральные прономинально-вербальные конструкции. В ГрБ № 422 (40-е - 50-е гг. ХП в.) императивные фор­мы 2 л. дв. ч. и объектные формы местоимения 2 л. дв. ч. составляют сквозную текстовую линию: С5 М^:СТА:ТЬ : ко гавошь : и: ко : со:ди:ль : по:пы:та:и:та ми : КОНА: а: м^:стА:та; СА : ва:ма покланА: а:же : ва : ЦБ:ТО: на:до:бь : а солита : комонь : а грамотуо : водаита а уо павла ^ скота попроси:та а МЬ:СТА.

Материал берестяных грамот важен и для описания объектных форм лич­ных местоимений в дв. ч. Они также употребляются в текстах раннедревне-русского периода в соответствии с исходной подсистемой форм: о следовании праславянскому морфосинтаксису свидетельствует сохранение в берестяных грамотах энклитических форм личньк местоимений 1 и 2 л. в течение всего раннедревнерусского периода. Согласно А.А.Зализняку [1995, 150], нейтраль-

16

ным был тип конструкций с эшслшическими формами лиздшх местоимешш, тогда как выбор полноудариого вариаига определялся особыми правилами.

Неотъемлемой чертой нового культурного зона стали невозможные прежде „антропонимические тексты" - тексты, в которых ,^1реобладают антропо­нимы, объединенные в речевые последовательности и сочетающиеся с обяза­тельными или факультативными апеллятивными компонентами" [Подольская 1988, 34]. См.: иоси,&ъ • оноущт iw : милостивы [а]насти/\ со,0Л1/Л • .аедоси^л • iihu^Ha • пелагил ГрБ № 508 (50-е гг. ХП - 10-е IT. Х Ш в.); Въ тъ(ж) • днь • сты(х) мчкъ • тереитиа • и иеонилы и чадъ /во • сарвила • и едока • и фотиа • и Никиты и феодоула • и еуникии • и вила Пр ХП-ХШ, 38г и под.

Дв. ч. последовательно употребляется при двух именах собственных как в антропошшических текстах типа месяцеслова, так и вне их. В сочетаниях парно связанных сакральных имен, тяготеющих к обозначе101ю святых пар-двоиц были обобщены нейтральные формы синтаксической дуальности (со схемой ед. ч, + ед. ч.), которые сопровождались регулярными формами дв. ч. Спорадически употреблялись архаические формы типа божественных двандва (со схемой дв. ч. + дв. ч./ед. ч.): (а) М(с)цА то(г). к г .кн. стою Бсзмьздьникоу. курл. ноднд ЕвЛ 1092, 168; Въсит днъ(с) преславьнаа памтть ваю мчнка хва • романе и деде Мин ХП (июль), 111 об.; Ха ка ба прад ida • иакимъ же и аньна • оукрашена правьдою • достойно п'6(с)ми да похвалена боудета днь(с) Там же, 120; (б) ЛЛ.(с)цд то(г). в ъ .лд. с-гою всзмьздьннкоу-. курсу ишдноу ЕвА 1092, \55 об.; М(с)ца того(ж) «въ 'К4'творенше ' пшна > митрополитароусьскаго стыма • мчнкома • бориса и глФба Мин ХП (июль), 111; иоакима и анна • ч(с)тъна боудета Мин ХШ (дек.), 60v и под.

В а1ггропонимических текстах, имевших одинаковую формульную струк­туру, ряды из двух и более имен оказывались в тождественных контекстах: а) М(с)цд того(ж). въ .3 . днь. стою мчнкоу ctpPHA вдкхА ЕвА 1092,133 об.; б) Л/1(с)цд того(ж). в ъ .д|. стхъ. л\чнкъ. фулимонд. и дполонд. и лурСА Там же, 140. Общность контекстов вызывала спорадические примеры текстово-речевого смешения числовых форм: ЛЛ.(с)цд, то(г). въ .кл .̂ стхъ и в.ьр\окь-нихъ. дп(с)лъ. петрд. и пдулд ЕвА 1092, 168. Таким образом, уже в древней-щих текстах возникли текстово-речевые условия нейтрализации числового противопоставления. Первоначально оич не затрагивали категориально-грамма­тических отношений при выражешш числовых значений, поскольку проявлялись лишь как нотешдаальиая величина в кошгекстах формульного характера.

Конгруэнтное дв. ч. представлено синтаксически зависимылш формами прилагательных и причастий, существительных в аппозиции, неличными место­имениями, а также глагольнылга формами 3 л. дв. ч., сштгаксически связанными с подлежащим отношениями координации. Конгруэнтные формы находились в русле развития морфологических русизмов и, безусловно, свидетельствовали о речевой актуальности дуалиса.

В Р-МП дв. ч. у члешак прилагательных уже в раннедревнерусский период выступают формы типа доброю. Их образование связано с воздействием

17

местоименного деклинационного образца, имевшего в Р-МП дв. ч. формы дъвою, сбою, тою. В старославянской письменности выступают древние формы Р-МП дв. ч. типа CRATOY». Местоименные флексии у прилагательных в Р-МП дв. ч., последовательно используются в большинстве древнерусских текстов.

Устойчиво сохраняется дв. ч. при употреблении неличных местоимений различных семантических; разрядов. Наиболее частотными и важными здесь являются анафорические местоимения. Они тесно связаны с текстообразованием, являясь обязателыавш компонентами в структуре нарратттных линий текста.

В 3 л. дв. н; глагола начиная с ЕвО 1056-1037 в древнерусской письмен­ности употребляются рбобщешгые формы на -тд, которые противопоставлены старославянским формам па ^е, отражая живую древнерусскую норму. Так, в ЕвО 1056-1057: Ин. 9, 20 читаются формы аориста в 3 л. дв. ч. на -та, которые противопоставлены формам ипг'ьк'Ьфдс'ре, р'Ьсте, представленным в западных старославянских евангелиях; см.: от'ьк'Ьфдстд имъ роднтЕлга кго н рскостд B'fc R'feB't faKO СА itcTfc сын-ь ндю ЕвО 1056-1057, 39в. В BocT04iffiix старо­славянских текстах Также распространились формы на -тд, тогда как в западных текстах они либо неизвестны, либо встречаются очень редко.

Славянские формы 3 л. дв. числа на -te, по-видимому, являются индоевро­пейским архаизмом [см. Райнхарт 1998, 85]. Есть основания считать формы на *-te факультативным отражением индоевропейских первичных окончаний 3 л. дв. ч. (срв. санкр. -tas), тогда как формы 3 л. дв. ч. на *-ta могут отражать индоевропейские вторичные окончания (срв. санкр. -td + iri).

Формы 3 л. дв. ч. глаголов на -та в раннедрёвнерусской письмишости употребляются последовательно вне зависимости от категориальной временной принадлежности. Формы 3 л. дв. ч. на -те являются исключительно редкими. Перфектное причастие на месте 3 л. в контекстах без эмфазы употребляется без глагола-связки во всех трёх числах. См. в дуалисе: се жадъке пославъ : Абетника дова: и пограбила МА ГрБ № 235 (60-е - 70-е гг. ХП в.).

Глава 3. Динамика двойственного числа ' в древнерусском языке

А.М.Иорданский, описав дв. ч. дифференцированно и радикально пере­смотрев прежние датировки, пришел к выводу о том, что „утрата двойственного числа как синтаксической категории в русском языке началась еще до периода создания древнейших дошедших до нас памятников письменности, т. е. до второй половины XI в." [Иорданский 1960, 23]. Это ключевое положение теории А.М.Иорданского является ошибочным. Оно никак не может объяснить правиль­ного использования и дальнейшего развития дуальных форм в ршшедревне-русский период, а также отсутствия их „семангико-синтаксического" смешения с формами мн. ч. Но и появление варьирования дуальных и плюральных форм в сколько-нибудь значительных масштабах еще не означало утраты дв. ч. С точки зрения лингвистической теории морфологическое варьирование указывает вовсе не на утрату категориального значения, а на „конкуренщпо признаковых и непризнаковых форм" [Kfizkova 1962,131].

18

На первом этапе, согласно А.М.Иорданскому, происходило устранение морфологических форм свободного да. ч., которые „утратили синтаксическое значехше двойственности еще в доисторический период" [1960, 42]. Свои выводы об утрате морфологических форм свободного дв. ч. А.М.Иорданский иллюстрировал лишь тремя контекстами из „Сказания о Борисе и Глебе" и одним - из „Жития Феодосия Печерского", в которых он усмотрел примеры замены дв. ч. множественным. Ошибки в его анализе были повторены другими исследователями. Их главная причина - в полном отсутствии анализа дистрибу­тивного )Т10требления парных обозначений. Срв, показательный фрагмент из „Сказании о Борисе и Глебе", в котором употреблены формы как мн., так и дв. ч. существительного роука: и гако быша равьно пловоуще начата скакати зълии они въ лодию кго • обнажены меча имоущс въ роукахъ своихъ бльщаща СА акы вода • и абик вьскмъ весла (Рроукоу испадоша • и вьси оть страха омьртв'Ьша СбУ ХП/ХШ, 13г. Отчетливое содержательное разгршшчение в распределении форм мн. ч. и дв. ч. дистрибутивного типа подтверждает, что дв. ч. является живым явлишем в речи составителя текста. Зрительно точное, реалистически яркое описание эпизода находит поддержку в последовательно дифферешщ-рованном использовании грамматических числовых форм: меч держится в одной руке - отсюда форма мн. ч. въ роукахъ при плюральной субъектно-объекгаой базе, весло держится обеими руками - отсюда дв. ч. Шроукоу при плюральной субъектно-объекгной базе, то есть дистрибутивное дв. ч.

Вопреки А.М.Иорданскому, только мн. ч. допустимо в следующем фраг­менте из „Жития Феодосия Печерского", потому что форма мн. ч. слова роука обозначает в нем непарноорганизовашюе множество: вьси иже ти въ сл^дь идоуще noiaxoy • и вьси въ роукахъ св'Ьпгй гор5$'ще имАхоуть СбУ ХП/ХШ, 56г. Точно так же см.: пьрвок стааго бориса въ рахгЬ деревшгЬ кьзьмъше на рама книзи • предьидоущемь преподьбьныимь черноризцемъ • съ св'кщами СбУ Х11/ХШ, 20в (СкБГ); деснат очеса избодоша имь ил'^выхъ ногь лысты < 'икры ног'> с жилами изрезаша ПрЛ 1262, 216. Отрывок из ПрЛ 1262 особенно замечателен, потому что формы мн. ч. слова око (со склонением на *-es) очень редко употреблялись в древиеславянской письменности.

В позднедревнерусский период получает развитие тенденция, возникшая ранее. У пар1шх существительных обобщается деклинацио1ашй образец, пред­ставленный существительными очи - очима, оуши - оушима: по семоу ибразоу чьрньцю малая манътка да не на пьрсьхъ ни на лици. нъ за плечима КН 1282, 610в; самъ, преклонивъ кол'кни, о нихъ молмиесл ГА ХШ-XIV, 159а; око пламени съ дымомь носдрим(а) его исходмца eudimu ПрЮ XIV, 126а; убыстри же нози твои на течение право кь цркви СбТр к. XTV, 216 об.

А.М.Иорданский полагал, что утрата дв. ч. в дописьменную эпоху нача­лась с личных местоимений 1 и 2 л. Но утрата местоименно-глагольного дв. ч. в дописьменный период не подтверждается материалом древнерусских текстов, прежде всего берестяными грамотами, в которых дв. ч. этого типа встречается еще в первой половине ХШ в. (см. ГрБ № 510).

19

Изредка в древнерусских памятниках рядом с формами на -в'к встречают­ся глагольные формы 1 л. да. ч. на -ва: покаивъ же СА »€ДИНЪ КЮ гла дроугоу свокмоу • бра(т) смирив'йсл кда оутро оумрева • и поидева къ боу Пр ХП-ХШ, 262а; тогда к собе реста въ истиноу e'k сьгр'Ьиихова • чьто оубо собе wnpaebdaies'illpR 1262,19а. Так или иначе флективное -ва представлено во всех группах славянских языков и в литовском языке, а поэтому имеет общеславян­ское происхожде1ше. В свете этого факта флективное -ve может быть соотнесено с воздействием личного местоимишя 1 л. ve..

Нейтрализация чисухового противопоставлишя в местоименно-глагольном типе стала складываться лишь во второй половине ХШ в., а местоименная форма мы вместо e'i впервые документируется в апостольском чтении по рукописи Чудовского Нового Завета около 1355 г. (АпЧуд XIV, 179).

К дописьменному периоду отнес А.М.Иорданский [1960, 14, 73] утрату дв. ч. в конструкциях с двумя именами, хотя древнейший пример в его иллю­страциях принадлежит „Сказахнпо о Борисе и Глебе". Этот пример должен быть снят, потому что в нем речь идет не о двух, а о трёх князьях и форма кнтз •& в нем - правильная форма мн. ч.: а стааго гл'Ьба роукоу • възьмъ же георгин митропо-лить блгословгаше кнвв'к • излслава • и всеволода • и пакы и стославъ имъ роукоу митрополичю • и дрьжапно стааго роукоу прилагааше къ вредоу СбУ ХП/ХШ, 20г. Срв. это же чтение в МЛС XV сп. XVI: И святаго Гл^ба руку вземъ Георгии митрополшъ, и благословяшеть князя Изяслава, и Святъслава, и Всеволода. И иаки Святъславъ имъ за руку митрополита, держаща святаго руку прилагаше къ вреду 8.

Более поздние примеры нарушений в зохотреблении дв. ч. относятся к позднедревнерусскому периоду, синхронны с началом утраты дв. ч. и свидетель­ствуют о варьировании нейтральных и маркированных числовых форм. На них нельзя основывать не только реконструкцию дописьменного состояния - по ним нельзя судить о раннедревнерусском узусе.

В книге А.М.Иорданского бьша предпринята попытка критического рас­смотрения идеи А.И.Соболевского о сближении древнеславянских синтагм с дв. ч. имен собственных и индоевропейских форм двойного да. ч. Подобное же сближение других исследователей осталось ему неизвестным. Критика А.М.Иор-данского опиралась не на лингвистические или культурно-исторические крите­рии, а на совершенно невозможные в этом случае комментарии психологиче­ского толка. В отрыве от генетического и функционального контекста, характе­ризуют приведенные формы В.Хок, Й.Дитце и Г.А.Хабургаев. Й.Дитце, рас­сматривавший употребление да. ч. в ЛН XTQ-XIV, предполагал, что да. ч. имен собственных в контекстах типа перенесена бы(с) бориса и гл 'Ьба свидетельствует об ошибочном понимании правюц.ного использования да. ч., потому что „не могут оба сингулярных субъекга стоять в ИП да. ч." (?!) [Dietze 1971, 83] („konnten nicht die beiden singularen Subjekte im Nom. Dua. stehcn").

Наиболее последовательно исходный образец конструкций божественных двандаа, сопровождаемый регулярными согласовательными формами дв. ч., употребляется при именовании свв. Бориса и Глеба, которые в традицио1шом

20

сознании прежде всего были связшш со старым близпечным культом; срв., в частности: иди кь стыма мчкома бориса и гл'кба СбУ ХП/ХШ, 22в (СкБГ); и въ кдину нощь прсдьстаста кму • стага стр(с)пца х(с)ва бориса и гл'Ьба ЧтБГ к. XI СП. XIV, 35а; и положена бы(с) • в црквиБорису и Гл-йбу ЛЛ1377,417^; им^гаше же B-fepoy великоу • к тЧ;м(а) мчшсма Бориса и Гл'кба Там же, 479 и под. Конструкции двандва встречаются также в старорусских списках древнерусских памятников. С употреблением двандва, эксплицируя его внутреннюю форму, естественно согласуется лексема дъвоица, именующая свв. Бориса и Глеба в древнерусской гимнографии: съдраеь бывъ оу ваю ракы • о двоице предивьнат Мин ХП (июль), 116 об. Несомненно, на особый статус этих имен указывает композит борисогл'Ьбъ 'церковь свв. Бориса и Глеба': подо борисоглибомо ГрБ № 690 (40-е - 80-е гг. XrV в.).

Интерпретациондый лингвистический подход к старинным текстам, на необходимости обращения к которому настаивают современные исследователи, не оставляет сомнений в том, что своеобразное .двоичное исчисление" в древне­русском языке выходило далеко за рамки грамматического дв. ч., укоренившись в особом типе номинации, а также фигурах синтагмо- и текстопостроения. •

Не менее чем на столетие должна бьггь передвинута предложенная АМЛордаиским датировка начала утраты связашюго дв. ч. Она может быть определена первой половиной XIV в. Только в этот период проявляются прямые свидетельства начавшейся' утраты связанного дв. ч. - появление плюральных форм в сочетании со словом dea (йв1^ и рафад дуальной подпарадщш!. •

Как и ранее, во второй половине ХШ - начале XtV в. ? разных типах склонения употребляются правильные формы связанного дв, .̂ i. Пропуск число­вых слов не изменял морфологического характера числовых форм и был связан, как н ранее, со значением ситуативно-речевой определенности. Употребление регулярных форм "Ц^. Ч.и берестяных грамотах снимает какие-либо сомнения в пршнании длительного'фушсционирования, да. ч, у восточных сдвдян;̂

Свидетельством жхшого функционирования дэ. ,ч. в древнерусском языке ХХ-ХШ вв. является развитие в нем категории одушевлённости, которое было бы невозможно, если- бы'формы дуалиса воспринимались как застывраие реликгы, как примета искусстзенного кни^ого изложения. Новые формы В=РП дв. ч., отражающие значение одуйхевлённости, фиксируются в борисоглебском цикле начиная со списков середины ХП в.': Прид-кте въсхвалимъ чюдртяворь̂ то и моучёникоу Стих 1156-1163, 73 об.; прославити доблею твоею моучёникоу Там же, 101 об.; св'Ьща съв'Ьть зъль на щавьдивоую свокю 6pamyTi^yi 1271, 256 об.; прослави ба и стую стр(с)пцю ЧтБГ к. М сп. XTV, 53 а; пренесоша бра(т)|а ВСА стоюмчку Бориса и Гл^ба ЛЛ 1377,290 (под 1115 г.). Более активное йгГ14ажение новая категория получает у личных и анафорических местоимений. -• '

Безусловно, диагностическим текстом для анализа формульного мн. ч. является древнейший славянский пролог - Пр ХП-ХШ. Первая часть рукописи (Пр ХП/ХШ) - до л. 161а - содержит немалое число контекстов, содержащих

• Срв.: Сщна бы(с) itpkbi Бориса иFn-ida ЛЛ 1377,469.

21

антропонимические ряды, которые имеют формульное оформление и являются жанровой приметой пролога в целом. В этой части употреблено 21 надглавие памятей святых, которые включают два сакральных имени, сопровождаемых регулярными дуальными формами: М(с)ца того(ж) -въ «з» днь •стра(с) стпою • мчнкоу • сергиа и вакха 14а; М(с)ца того(ж) • въ i» днь • стр(с)ь стою мчнкоу • еулампиА • и еулампи^ • брат[а](и)сестроу 17г-18а и под. В 10 случаях конструкции из двух имен сопровождает мн. ч. формульных распространителей: Вь ть(ж) днь • стр(с)ть стхъ мчнкъ • адлукта • и калисфены дъщере lero 96; Въ тъ(ж) • днь • стр(с)ть стхъ мчпкь • йоувентина и максима 166 и под. Таким образом, в Пр ХП-ХШ при двух именах собственных обычно употребляются правильные согласовательные формы да. ч. Это правило, однако, в значительном числе случаев нарушается, а именно - когда данные формы находятся в составе обозначений памятей святых, при том что обозначения памятей носят формуль­ный характер. Мн. ч. может появляться исключительно в формуле страсть (паммпь) свмпыхъ моученикъ. Вне дашгой формулы мн. ч. при двух именах в Пр ХП-Х1П не употребляется - как в надглавиях, так и вне их. Соотношише форм закономерного дв. ч. и формульного мн. ч. в надглавиях памятей - 21:10. Итак, в составе формульных обозначений наблюдается нейтрализация противопоставле­ния дв. и мн. ч. и в 10 случаях в 1шх выступает нейтральный член оппозиции -мн. ч. Формульное мн. ч. появляется в результате обобщения обозначений с закономерными формами мн. ч. адъективных и аппозитивных определений: (а) Въ ть(ж) • днь стра(с) стыхь мчнкъ савиниана • павла • и таты • братьсестроу 4г; (б) И стра(с)ть сты(х) • еоутоухига • и селоун-Ь • и иже с нима 96а; М(с)ца того(ж)... стра(с) сты(х) мчнкъ • памфула • оуалента • и дроужины кк 149а-б. Нейтрализация противопоставления дв. и мн. ч. в приведенных выше примерах носит не языковой, а текстово-речевой характер, так как она связана с определен­ным, ограниченным типом контекстов. Мн. ч. вне формульных надглавий при двух именах собственных в Пр ХП/ХШ не употребляется.

Таким образом, текстово-речевые парадигмы, представленные грзтшами антропонимов, диагностируют на рубеже ХП-ХШ вв. начало образования в перечислительных рядах интегрального семантического признака у подкатего­рий дв. и мн. ч. Именно данные текстово-речевые структуры в качестве основ­ных компонентов мартиролога или месяцеслова прочно утвердились в повсе­дневной жизни Древней Руси: каждый день в годовом кругу бьш прочно связан с тем или шшм формульным обозначением памяти святых, которое было у всех на устах. В итоге данные формульные вьфажения явились первоисточником процесса генерализации числовых значишй.

В результате изменений, которые были проанализирова1П>1 выше, грамма­тическое числовое отношение к началу ХШ в. претерпело сзтцествишое качест­венное преобразование. Эквиполентная оппозиция подкатегорий дв. и мн, ч. была замещена оппозицией привативного типа. Компоненты числового противо­поставления утратили взаимную маркированность, и оно приняло вид более гибкого отношения, в котором преимуществами немаркировшшого члена оппо­зиции обладали формы мн. ч. В то же время назвшшые изменения являлись лишь

22

отправной точкой в системно-языковой трансформации числовой оппозиции, будучи ограниченными в данный период узкими рамками конкретной *гекстово-речевой актуализации.

Отмирание дв. ч. не могло быть единовременным актом. Это был слож-1ШЙ, длительный процесс, в который постепенно втягивались отдельные разно­видности дв. ч. Как и все языковые модификации, названное изменение происхо­дило в рамках конкретных текстово-речевых условий, а его возникновение от­крыло дорогу для обобщения нейтральных числовых форм вне выражений фор­мульного характера. К^соплехше речевых примеров нейтрализации числового противопоставления, в конце концов, придало данному преобразованию систем­но-языковой характер. Трансформация числового противопоставления,,очень скоро проявилась в том, что наряду с регулярными формами да. ч,,ядерных его разновидностей стали употребляться прежд̂ е недопустимые формы мн. ч.: Главы вражига покори • подъ ногы КНАЗЮ нащемоу • молю ти с А пр'кдътече Мин ХШ (май), 97 об.; и вид^ на рргоу .кго,ч(с)тныи кр(с)ть х(с)въ • сикиощь паче слнча • и иосредерогь шбразъ х(с)ш. ПрЛД262, 2ir.

Варьирование маррдзованных и немаркированных форм ко второй поло­вине XTV в. начинает характеризовать речь, ориентированную на архаизмы, тогда как тексты, не связанные с архаизирующими тенденциями, в данный период демонстрируют распад дуальной подпарадигмы. Вследствие непрерыв­ности книжной традиции варьирование маркированных и немаркированных числовых форм в дальнейшем было воспринято старорусским книжным языком.

'' • Единичные примеры замен форм дв. ч. на плюральные формы нельзя пере­оценивать, они обозначают то, что обозначают: сосуществование маркирован­ных и нейтральных числовых форм. Отдельные случаи замен всегда должны соотноситься с общетекстовым планом. Иной подход ведет к искаженному истолкованию древнерусского узуса.

Динамика форм дв. ч. в „Новгородской первой летохшси" ХШ-Х1У в. соответствует логике и хронологии общеязыковых изменений в подсистеме дуалиса. Древний, Синодальный список ЛН ХШ-XIV разительно отличается от более поздних списков. Так, в Комиссиотюм списке (XV в.) дуальные формы довольно последовательно заменяются на формы мн. ч. В целом дв, ч. употре­бляется еще довольно последовательно в ЛЛ 1377, в отличие от более поздних списков. В ЛЛ 1377 отчетливо запечатлелось развитие категории одушевлен­ности в дв. ч. Этот факт, несомненно, доказывает: дв. ч. - живое грамматическое явление в период создания летописных источников.

Безусловно, диагностическими для характеристики дв. ч. в позднедревне-русский период являются созданные в это время оригинальные сочинения. Среди них могут быть отмечены такие,- в которых дв. ч. являлось важным текстообразующим средством. Так, во вторбй половине ХШ в. было составлено проложное „парное" житие - „Сказание о благоверном князе Михаиле и боярине его Феодоре". СкМФ ХШ сп. (20) XTV отличает последовательное употребление да. ч. В старорусских списках и переработках „Сказания" XV-XVI вв. отмечается фа1ультативное употребление дв. ч.

23

„Слово о полку Игореве", созданное в конце ХП в., засвидетельствовало высокую частотность и композиционную значимость форм дв. ч. в древне­русских текстах светскопз характера, имевших устную традицию бытования. Хотя „Слово" сохранилось лишь в весьма поздних когтях, употреблише да. ч. в нем точно соответствует стандартному раннедревнерусскому типу. Обращает на себя внимание большое число местоименно-глагольных форм дв. ч. и их безошибочное использование. Частое воссоздание сшуации диалогического континуума в „Слове" устраняет остраненность рассказчика и слушателя от событийно-нарративной оси текста, создает особый композиционный эффект.

Весьма показателен в качестве сопоставления характер употреблетшя форм дв. ч. в „Задонщине" - памятнике, созданном в крнце XIV в. под несомнен-1П.Ш влиянием „Слова о полку Игореве" и дошедшем.в списке второй половины XV в. Поскольку „Задонщина" создавалась в период падения дв. ч., даже по отношению к именованиям пары-двоицы героев,, находящихся в центре компози­ции памятника, дуалис употреблялся неправильно. Паршлй композиционный принцип в „Задошцине" соответствует архаической традиции, но не получает .адекватггого системно-грамматического вьфажения.

Материал бытовой и деловой письменности доказывает, что наиболее устойчивой разновидностью дв. ч. была та, которая, принадлежа к ядерным разновидностям дв. ч., представляла собой счетно-количественную номинацию, -связанное дв. ч. Здесь дв. ч. продолжает правильно употребляться еще в первой половине XrV в. См. в грамотах на пергамене: 1229 г. (или 70-80-х гг. ХШ в.) соке не боуд'Ьп'к двою послоухоу ГрС, 22; даты G/ двою копию въ(с)ку • в'ксцю Там же, 24; 1270 г. чГ- грет • безъ 'в- ю ногату Хрест 1, 56; 1307-1308 гг. вь дву носадоу ГВНП, 19,21; 1316 г. двема стома; дв -к cm i; безъ всту ГВНП, 23 .̂ Такое же положение фиксируется грамотами на бересте, материал которых еще более показателен: 'в' гривът; полъти «в»; -в» поп[он](е); 'в» меха 'в' клетищ/Л 718 (ХШ в.); дъв'кма деслтьма 293 (2 треть ХШ в.); 'в- горошка ГрБ № 220 (бО-е - 70-е гг. ХШ в.); :в: жеребьл 390 (80-е - 90-е гг. ХШ в.) - 5 раз; двема гривнама ГрБ (Смол.) № 2 (3 четв. ХШ в.); въ -в-рЬёлл; -в' роублл 138 (1300-е - нач. 1310-х гг.); -в'лососи 93 (трижды) (40-е - 60-е гг. XIV в.) и др.

Следует, однако, отметить, что в конце ХШ - начале XTV в. связашгое дв. ч. также стало испытывать генерализующее воздействие плгоральшлх числовых форм, что выразилось в совмещении субстангивпой формы дв. ч. и кошруэптной формы МП. ч. в ГрБ № 582 (кон. 1280-х - 1300-е гг.): цето ecu прислале дова целовека те побегли (где дова целовека по внешним показателям форма ИП дв. ч., а побегли - форма перфектного причастия во мн. ч.).

Процесс обобщения числовых значений завершается во второй половине XIV в., и это приводит к распаду дуальной подпарадигмы. Маркированные 'шсловые формы - морфологические формы дв. ч. - в бытовой и деловой пись-

^ Срв. регулярные формы дв. числа в законодательном установлении, близком по стилю грамотам на пергамене, - Русской Правде по списку КН 1280: до двоу гривноу; на двоу коню; двою моужю dimu VIlp 1280, 124,128-129.

24

меннрсти замещаются нейтральными формами - морфологическими формами МП. ч.: 3 об-кма берегы Гр 5 (1302 г.); ни дву полото ГрБ № 750 (кон. ХШ - пер­вое сорокалетие XTV в.); -в' иедьланы • кожи 500 (20-е - 30-е гг. XIV в.); из дву жеребьевъ ГрДух 1358; передо обима истчи ГВНП № 106,163 (не ранее 1359 г.); боле дву сотъ челов-Ьсь ГВНП № .44 (1373 г.), 79 и др. Распад субстантивной парадигмы в дв. ч. отражают также книжные тексты этого периода: въ двою сотъ корабл(ь) Црырадъ шиупиша ЛЛ 1377, 21; при оустЬ(х) двою св'^д'Ьпель и трею стане(т) ВСА(К) ГЛЬ АпЧуд XIV в., 149; водимъ дв'Ыа члвкомъ. боуести его ради СбТр к. XIV, 175; и дв'й труяпезы поставлАше Там же, 181''; съ дв'Ыа дк:енал1« ЗЦ к. XIV, 596.

Этот процесс не повлиял на склонение числовых слов два, оба, хотя, конечно же, следовало бы ожидать, что он неминуемо распространится на фор­мы И-ВП дв.ч. субстантйвбв. В женском деклш1ащ1онном образце начало подоб­ного изменения фиксируется в ГрБ № 500 (20-е - 30-е гг. XIV в.). Однако в муж­ском деклинационном типе эта замена Не получ1ша развития, и здесь в сочетании с числовым словом два продолжали употребляться, как и прежде, формы на -а типа Эва челов'Ь<а. См. в берестяшлс грамотах: по «в• года 32 (40-е - 60-е гг. XIV' в.); да врублА 318 (40-е - 60-е гг. XTV в.); '«в» сорока 445 (XIV в.); два кои А 532 (2 пол. XIVв.); -в-рублуА42 (ВО-е - 90-е гг. XIV в.);'^ed клеща 169 (кон. XTV в. -1400-е гг.). Вместе с тем сохраняется древшш малый квантитатив и й конструк­циях с числовыми словами три, четыре продолжают, как и пре5кде,' употре­бляться формы И-ВП мн. ч.: на г • годы 45 (10-е - 30-е гг. XIV в.); послале ксме свои люди г целов'Ьк'й свои 281 (50-е - 80-е гг. XIV в.); в трирубл-й 521 (2 пол. XIV в. - нач. XV в.). Формы на -а не только не утрачиваются, но и спорадически проникают в малый квантитатив - в сочетания с числовым словом три: по :г. рЬВлА 65 (первое 40-летие XIV в.); [wj •Г'р(1блА 144 (10-е - 30-е гг. XTV в.); -г* полосЦа 163' (70-е -' 90-е гг. XIV в.). Это же явление изредка встречается в книжных тексггах: йз-Ьмь." три златника Пр 1383, 73в; вид^ста три столпа акы дупл зарны Там же, 756*. Обобщения флективного -а в малом квантигативе тем не менее не произошло ни в XIV в., ни позднее. Несмотря на прогрессирующий распад дуальной подпарадигмы, формы И-ВП на -а устойчиво сохранялись в позднедревнерусском узусе. Причину этого следует видеть в грамматической родовой маркированности форм типа два сорока. Устойчивость а-форм, как и прежде, удерживала в равновесии оппозицию форм муж. и жен. р.: два сорока, но дё'к гривне > дв'£ гривны. Субстантивная оппозиция повторяла оппозитнв-ное отношение форм числовых слов: муж. р. два vs. жен. р. dei.

• Таким образом, в позднедревнерусском употреблении (как и далее в старо­русском) последовательно сохранялось противопоставление сочетаний типа два года и три годы, т. е. противопоставление двойственного квантигэтива и малого квангитатива. Конституирующей формой в двойственном квантигативе стала выступать не подпарадигма дв. ч., а гоолированная форма И-ВП муж. рода на -а.

"* Срв. в более раннем списке: и ставАше дъв i трмгез "к ЧН ХП, 69в. ' Срв.: eudicma -г- столпы ако дугы зарны ЛЛ 1377,210 (ПВЛ).

25

Эта форма утратила ясную морфологическую принадлежность, поскольку стала использоваться только в связанном виде - как счетная форма в сочетании со словами два, оба в И-ВП. Итак, дв. ч. утратилось к концу древнерусского периода, а двойствешплй квантитатив, грамматически трансформировавшись, стал новой морфосинтаксической формой выражения дуального значения. Накопивпхяеся к концу XTV в. юмене1шя в субстантивном склонении начали оказывать влияние на словоизменение малых числительных.

Глава 4. Двойствениое число в старорусском книжном языке и новом церковнославянском употреблении

Факультативное употребление дв . ч. в старорусском книжном языке в меньшей степени затронуло парные существительные, которые довольно после­довательно, сохраняли дуальные формы. Этот факт требует объяснения, и оно может быть только одним: парные обозначения составляли мотявационную базу дв. ч., а распад дв. ч. в древнерусском языке способствовал новой актуализации функционально-семантической основы дуалиса, который в старорусский период являлся жа1фово-стилистической приметой книжного языка. Таким образом, в КНИЖ1ЮМ языке своеобразное отражение нашел общеязыковой процесс развития грамматического значения парности. Он представлял собой проекцию лексико-сематгических особешюстей парных существительных на их грамматические характеристики. Уже в XIV в. появились формы мн. ч. парных существительных, образованные от старой дуальной основы: зове(т) же и камене(м) «^^ очии имуща ГБ XTV, 84г; Елико кто им^еть другь, толико и очии илгЬёть, ими же яже хощеть и видитъ, толшсо же и угиии, ими же слыши(т) Пч к. XIV, 21. Эта черта парных существительных окончательно сложилась в старорусский период и перешла в совремеш1ую норму: колено - колени, коленей, коленям; око - очи, очей; плечо - течи; ухо - уши, ушей. Другим проявлением парного значения в старорусский период стало употребление форм И-ВП мн. ч. типа бока, глаза, рога, рукава, которые также являлись нерегулярными, восходя к формам дуалиса, и которые также перешли в совремехшую норму. Это дало основание для выделения категории парности в совремешгом русском языке [Шахматов 1963, 439]. Как архаичные и очень редкие остатки дв. ч. парные обозначения, вероятно, были известны старорусской народной речи. Об этом говорят примеры из былин: По кол'кну туть Добрынюшка во землю сблъ; По кол'бночку ножки да во серебри; И отрубилъ руки б'кпы по локоточку; Онъ кинулъ головушку межу плечью^; Въ очью ты облыгаешъ меня, добрый молодецъ.

Все жанры в старорусской книжной письменности подчинены общей тен­денции к редукции форм дв. ч. и минимизации дуального употребления фор­мами дв. ч. парных обозначений. Допустимое новыми грамматическими пред­ставлениями синонимическое варьирование числовых форм в итоге служило накоплешпо контекстов с нейтральными числовыми обозиачешмми. В этом отношении старорусский книж1п.1Й язык соответствовал логике развития есте­ственных языков с живой подкатегорией дуалиса. Согласно дашшм общей типо-

* По образцу очью.

26

логии, только парные обозначения способны оставаться тем минимумом форм дуалиса, которые сохраняются при ограшиенном употреблении субстантивных форм дв. ч.

Проведённое описание дoкaзaJю, что почти в полной мере редукция дуального употребления до ступени парных обозначений осуществилась в старо­русском летописном языке. Диапазон дуалышк форм в другах жанрах оставался довольно широким. Употребление дуалиса могло постоянно подпитываться культурно-историческими связями с памятниками предшествующей эпохи, когда дв. ч. являлось живой подкатегорией, поэтому статистическая оценка дистрибу­ция форм дв. ч. может здесь иметь только 011юсительную ценность. Выбор дв. ч. мог определяться как диктуемыми жанром текстуальными связями с авторитет­ными текстами, сложившимися в древности, так и личной установкой автора на интергекстуальиость и привлечение свидетельств из канонической и святоотече­ской литературы. Использование дуальных форм в этих случаях имело разную долю самостоятельное^. Употребление дв. ч. определялось также уровнем грамотности авторов или переписчиков и, вероятно, их сознательными грамма­тическими предпочтениями. Незтюрядоченным являлось употребление форм дв. ч. в переводоюй апокрифической литературе, не имевшей устойчивой книжной традиции. BapbHpoBai.me числовых форм в славяно-книжном языке стало средо-стешгем в противостоянии дву?̂ тенденций ̂ к сближению с народно-разговор­ным языком и к обособлению к1}ижного языка, из которого вытекало „обращение к неизвестным в пародно-разговррном субстрате,лексемам и грамматическим формам" [Толстой 1963,267]. ..

Существование дуальных форм за рамками паршлх обозначений опреде­лялось непрерьшностью и преемственностью письменн9-книжной, традиции в истории русского языка. Древнерусская литература оставалась источником образцовых во всех отношениях произведений и в старорусский период. Автори­тетность древних текстов вновь и вновь подтверждалась каждодневной кропот­ливой работой по переписыванию и,переработке старых рукописей, благодаря этому дошедших до нашего времени в массе списков и редакций. В то же время эта работа в языковом отношенци.рбусловливала неоднородность старорусской письменности, так как вновь «издаваемые произведения, хотя и основывались обь1чно на грамматической тр^дщш, леминуе^ ей лроуиворечили, вк1^чзд в себя и узаконивая всё. новые и новые инновацйц-'. Употребление форм дв. ч. особещю ярко обнаруживает эту двуплановость. старорусского книжного языка. Старорусские списки древнерусских памятников по. сохранности,форм дуалиса часто разительно отличаются от вновь созданных сочинений. Безусловно, это свидетельствует о том, что дв. ч. являлось живой подкатегорией,в языковом созна1ши древних русичей. . . ,,-,, . , , . , . ., ,.

Углубление в данную тему показывает, что насителем| ,этоур,,старого язьшового сознания оставался и выдающийся древнерусский писатель Епифаний Премудрый, годы ЖИ31Ш которого пришлись на вторую половину XTV, - первую четверть XV в. В ,Д1овести о Стефане, епископе Пермском", которая была создана, очевидно, в конце XIV в., дв. ч. употребляется автором довольно пра­вильно, самостоятельно, часто не обусловлено книжными реминисценциями.

27

Отступления от правильного зтютребления являются редкими и отражают про­цесс нейтрализации древней числовой оппозиции, который достиг в народно-разговорном языке своего пика во второй половине XIV в. Нет сомнений в том, что по свободе, диапазону и сохрашюсти форм дв. ч. житие явствешю отлича­ется от произведений, возникших в XV-XVn вв.

Старорусские переработки древнерусских памятников предполагали одно­временно текстово-речевое приспособление числового противопоставления к условиям измешгопшхся грамматических представлений. Эта своеобразная его адаптация состояла в увеличетши веса нейтральных числовых форм, так что баланс числовых форм определялся условиями факультативного употребления дуалиса, при том что некий минимум маркировшшых числовых форм призна­вался в этих случаях необходимым.

Кульминацией развития филологических знаний в старорусский период стала ,Д"рамматики славенск1я правилное синтагма" - книга, написанная Меле-тием Смотрицким и напечатанная в 1619 г. В то же время приведишые в пей образцы форм дв. ч. дезориентируют, вводят в заблуждение. Уже в самих грам­матических дефинициях встречаются неправильные формы дв. ч. В зафиксиро­ванных у Смотрицкого парадигме1шых образцах содержится немало новообра­зований, которые, однако, не означали развития дв. ч. в церковнославянском языке, а представляли собой искусственные формы, созданные самим автором грамматики. Так, в именном склонении Смотрицкий [1619/1979, 40 и др.] ввел разграничение дательного и творительного падежей типа тъша воинома, тылга запов'кдема vs. т'кма воинома, т'кма запов'кдма. Встречаются искусственные формы в номинативе: та юпоша; та словеса; rtri мреэк-к, rrfk sanoeid'ir, mi матер "i. Ряд окказиональных форм и искусственная дифференциация были вве­дены Смотрицким в прономинально-вербальное употребление дв. ч.: „Славлне гакоже во Имеяехъ сице и во Глехъ двойственное HMis'Tb число но вс'Ь(м) трУсмь родишь во всЬхъ трехъ лицехъ скланАемое" [Смотрицкий 1619/1979, 55]. И в самой формулировке, указывая на общеродовое славлне, и в приведенных затем формах Смотрицкий прокламирует панславянские пршщипы своей грамматики. Приницин родовой дифференциации в прономинальпо-вербалыплх формах дв. ч. он определенно позаимствовал па крайнем славянском юго-западе, в первых словенских грамматических штудиях XVI в. Однако если в словенском языке родовая дифференциация выражала живой речевой процесс, то у Смотрицкого приведённые формы большей частью не имели никакой поддержки в восточно­славянском К1ШЖН0М употреблетши.

Увеличение плюральньгс замен в Новой Библии было подготовлено новы­ми грамматическими представлениями в ХУШ в. В переработке грамматики Смотрицкого, проведенной Федором Поликарповым в 1721 г., дв. ч. было возве­дено к древнему греческому употреблению, которому противопоставлялись более обычные для славянской речи формы ми. ч. Тем не менее выводы СБулича о широком распространении замен дв. ч. на мн. в новой редакции Библии, которую он прямо возводит к Елизаветинской Библии 1751 г., являются очевидным преувеличением. За рамками Св. Писания употребление дв. ч. мини­мизировано и основывается на лексически мотивированных парных обозначе-

28

ниях, а другие разновидности дуалиса отмечаются только спорадически и обусловлены текстуальной зависимостью от канонической традиции. Свиде­тельства о сложности реальной дистрибуции форм дв. ч. отсутствуют в совре­менной церковнославянской грамматике [срв. Гаманович 1991].

Глава 5. Развитие нового малого квавтитатива Б старорусском языке и в новое время

В старорусских грамотах противопоставление двойственного и малого кванппативов древнего образца в . мужском роде отчетливо документиру­ется при сплошной выборке форм независимо от того, где эти грамоты были написаны - в северной, средней или в южной диалектных областях в период вплоть до XVn в. В ряде грамот бывшие дуальные формы на -а в сочетаниях с числовым словом два и плюральные формы в сочетагшях с числовыми словами три, четыре чередуются в одном контексте. Двойственный и малый квангигатив древнего типа в этом случае также не смешиваются, хотя и находятся в одной текстовой парадигме: три copoK't, д$а пуза жыта в новгородской грамоте № 140 первой четверти XV в. ГВНП, 193; «в, (д)ва кЬрг<;1на на великие, да (д)ва пенка Ы^овы; два пенка; да на три disbKu; mimpudlspKu; на три Kn-hibi; и три Knioibi; на четыре кле(ны); на два dlsBa на ciiu^\ два,dii6a,1^96-1505 гг. АИ, 519-521; три р(>(б)ли; три то(р)лопы кощатые^; два pasi^rkpa-, ,eci три браты ,служи(м) около 1535 г. по списку XVI в. ГрРХУ7Ху1 ,̂1,ЧЗ-Д04 я мн. др. Так|ш образом, в мужском роде вплоть до XVn в. включитель̂ ^о в. старорусских гра̂ ^отах цродол-жап сохраняться тип форм, генетичерки восходящий к бывпщм формам дв. ч., однако ни в одном из ранее предпрциимавшихся исследований дв.ч. эта законо­мерность в его динамике не была вьщщена. Проведенное иссдедрвапие доказало, что грамматическое значение двойственности не только не было утрачено в древнерусский период, но оставалось,актуальным элементом грамматической системы в старорусском языке. На юго-ззпадр Руси на границе с украинскими говорами в сочетаниях с числовым словом, дв'к еще в текстах XVII в. у сущест-вителышх женского рода в И-ВП встречаются формы бывшего дв. ч. В данном факте проявилось несомненное воздействие говоров Украины. Обобщение плю­ральных форм в обоих типах квантитативов лексичес1си локализовшю и обусло­вливается в рассмотрешшгх документах заимствованием западнорусского („литовского") образца.

Обобщение единой субстантивной формы в сочетаниях с числовыми словами два, три, четыре означало утрату последней позиции, в которой сохра­нялась отмеченность синтагм с бывшим да. ч. В результате генерализации был утрачен двойственный квантитатнв, дуальное значение было растворено в более общем значении малого или ограниченного шюжества, воспринявшего маркиро­ванные по роду формы на -а. Синтагмы типа пять дворовъ (vs. пять избъ, пять селъ) еще в XIII-XIV вв. приобрели родовую отмеченность, косвенно поддержи­вая мужские родовые формы на -а в сочетаниях типа два двора, три города. Утаерждение единого квантитативного образца в двойственном и малом кванти-тативах древнего типа сопровождалось их смешением в ряде старорусских

29

памятников. Взаимное совмещение двух древних квантитативных образцов отмечается с конца XVI в.

Сложным является вопрос о морфологическом статусе форм на -а в период с XV по XVn в. Есть отдельные примеры осмыслмшя их в качестве форм РП ед. ч. На это указывают редкие слз̂ чаи употребления в сочетании со словом два генитивных форм на -у. Однако имеющиеся случаи инноваций касаются одной лексемы (годъ) и содержатся главным образом в поздних памятниках, остаются чрезвычайно редкими и не означают итогового изменешм, а лишь фиксируют тенденцию, рядом с которой существовала другая - осмысление форм на -а как форм И-ВП мн. ч., о чем свидетельствуют древние примеры место­именного и адъективного согласования со счетными формами субстангивов; срв.: мелсь два крутые крижа 1391 г. сп. XVI в. ГВНП, 288; а в той цркви два крыласа четвероугальные в косякы забрать к. XVII в. ГрЮ, 90; те два мои дома ... згорели ПМД XVIII, 136 и под.

Атрибутивные формы РП мн. ч. в квантитативных сочетаниях не указы­вают на генитивный статус существительных в таких копстр)тсциях. Появление генитивных форм связано с обобщением атрибутивно-адъективных форм в соче­таниях типа шесть дворов пустых, где форма РП мн. ч. была исконной. Срв. безразличное употребление подобных адъекгявно-атрибутивных форм в разных типах счетно-количественных сочетаний в результате обобщения одной модели: а) по полутора рублл московьских АИ, 156 (1448-1449 гг.); б) да два двора Huufufx) ГрР XV-XVI, 77; в) да три дворы поповы(х) ГрР XV-XVI, 52; г) да во(с)мъ дваро(в) служни(х) ГрР XV-XVI, 52; д) дво(и) доски зе(р)калиы(х) ГрВл XVn, 263.

Старорусские акцентованные тексты не дают тошюго ответа на вопрос о морфологическом статусе счетно-количественных форм на -а [см. Колесов 1972, 130 и ел.; 149 и ел.]. В ХУЛ в. сохранялось варьирование типа два года vs. два года vs. два годы. Анализ бытовой и деловой письменности XVII в. показьшает, что разграничение несвязанного генитива па -у и количественных форм на -а (или -ы) везде проведено последовательно. Более реалистично еще в середине XVII в. определять характер субстантивньсс форм в синтагмах типа три ряда, четыре шага в качестве форм с неопределенным морфологическим статусом, детерминированньш их функциональной природой - обозначением отмеченного по роду ограниченного количественного ряда.

В деловой и бытовой письменности в XVII в. господствуют количест­венно-именные сочетания с обобщенными по образцу бывшего двойствешюго квантитатива субстантивными формами, кроме сочетаний со словом рубль, которые, напротив, почти исключительно оформляются по плюральному образцу и должны описьшаться отдельно. Особой характеристики требуют также сочета­ния со словом год, которое в количествешшх сочетаниях часто оформляется по плюральному образцу. Однако в отдельных документах встретилось последова­тельное разграничение двойственного квантитатива и малого квантитатива древнего типа (в том числе в текстах второй половине ХЛШ в.). Этот факт доказывает, что архаизмы могли быть прерогативой не только книжной речи, но и в той или иной степени определяли узуальное распределение форм в народно-

30

разговорном языке. В этих случаях отчетливо просматривается развитие мотиви­рованного синтаксически (препозиция субстантива) и семантически (значение приблизительного, неточного количества) типа, сам факт существования которого доказывает потенциальный узуалышй характер форм с обобще1шем плюрального образца. См.: в про(ги)лыхъ (де) год'к(х) то(му) годы с четыре; с-бна возы с три 1691 г. ГрВл XVII, 76, 80 и под.

Устойчивость архаических отношений обусловлена в данном случае, как и во многах других, тем, что динамические процессы в языке детерминированы воздействием на факторы системного характера факторов речевого, текстового глана. Общие грамматические процессы, будучи связшшыми исторически с конкретными лексемами, всегда являются процессами лексико-грамматиче-скими, всегда протекают во взаимодействии с определенными лексико-семанти-ческими, текстово-речевыми, культурно-историческими факторами.

Анализ показывает, что в течение XVII в. происходит утрата архаических систем с противопоставлением двойственного и малого квантитативов. В про­цесс генерализации был втянут также квантитатив половишюго счёта (типа прлтр^/т воза).,В итоге три древних квантитатива, слившись, образовали один малый. KBaiifTHTaTHB - >1орфос.интаксщ[еские-.единства'типа йолто/»а пуда, два двора, три Аршин/д,^ четыре струга (а поздаее ,к • четыре с паловиной воза), которые рбозиачал^ малое или ограниченное множество. Обобщение форм поло­винного и двойственного, квантитативов, наблюдаемое со второй половины XVI в., было одной из причин акцентного варьирования в формирующемся малом квантитативе нового типа. Вместе с тем половишшй квантитатив стал причиной утверждения генитивного статуса субстантивных форм в составе нового малого квантитатива.

Затруднительно видеть в реликтах дуальных форм парных обозначений основной источпик новых форм И-В мн. ч. типа л'бса. В исследованиях по исторической грамматике до сих нор не бьш указан другой источник инноваций в И-ВП мн. ч., который генетически также соотносился с формами бывшего дуалиса. В квантитативных конструкциях субстантивные формы па -а/-я и -ы/-и в старорусском язьпсе находились в отношениях грамматической синонимии (см. отношения типа три года - три годы, три якоря - три якори). Поэтому новые плюральные формы на -а контекстуально зависят от субстантивных форм в новом малом квантитативе и могут быть возведены к нему генетически.

Развитие в русском языке новых форм И-ВП мн. ч. на -а, маркированных по роду (неженский род), является особенностью, отличающей русский язык от других славянских языков, и имеет точную параллель в другом взаимосвязанном явлении - в развитии особой структурной формулы нового малого квантитатива. Зависимость форм И-ВП.мн. ч. на -а от субстангив1шк форм в составе двой­ственного квантитатива, а затем нового малого квантитатива отчетливо про­является в акцентуации: номинативно-аккузативные формы на -а могут получать только слова, имеющие наосновное ударение в составе конструкций малого квантитатива. Распространение форм на -а в конце XVin - начале Х К в. отражает ступень полной акцентной регуляции отношйшй типа два, три города - города, а в старорусских текстах обнаруживаются квантитативные субстан-

31

тивные варианты форм с нафлективным ударением два года, два рога. Такие же акценппле формы зафиксированы в современных говорах.

Структурно отношение в русском типа два, три года - года повторяется в украинском, в котором наблюдается следующая пропорция: в ИП мн. ч. суще­ствительные син, брат и дуб имеют формы сини, брати, дуби, но с числитель­ными два, три, чотири употребляются формы два {три, чотири) сини, брати, дуби [Mayer 1971, 74].

Морфологические изменения в склонении малых числительных два, три, четыре были целиком детермшпфованы не внутричастеречными факторами -они были обусловлены формированием нового малого квантигатива. Развитие нового малого квантигатива вьфазилось как в обобщении субстантивной формы в составе квантигатива, так и в развитии унифицировшшой парадигмы малых числительных.

История ДП и ТП малых числителыак с наибольшей отчетливостью выявляет зависимость их морфологических характеристик от развития нового малого квантигатива. Параллельно с образовахшем нового малого квантигатива с унифшдарованной субстантивной формой складывается унифицированный образец деклинации малых числительных:

Дательный падеж двема (двемя), двемъ, двумъ <->тремъ (трема), четыремъ (четырьлш)

Творительный падеж двема, двемя, двумя ^-^ трема, тремя, четырьма, четырыы Понятно, почему древнейшие изменения в парадигме числового слова два

были связаны именно с ДП: после образования нового малого квантигатива парадигма числового слова два приобретает те же структурные характеристики, какими обладали числовые слова три, четыре. Исконное разграничение Д и ТП в парадигме числовых слов три и четыре легко распространяется на деклинаци-онные свойства числового слова два, тогда как в Р и МП долгое время сохраня­ется stutus quo, поскольку падешплй синкретизм в Р и МП дву соответствовал такому же структурному отношению в парадигме 'шсловых слов три и четыре, которые имели синкрети'шые формы РП и МП трех и четырех.

В старорусском язьпсе изредка встречаются примеры В-ИП одушевлешплх существительных, что обусловлен образованием нового малого квангитатрша в XVn в. Его образование способствовало оформлению малых числительных в качестве самостоятельных частеречных единиц, а также проявилось в граммати­ческой трансформации квантитативных конструкций, в результате которой роль грамматической доминанаты перешла от существительных к малым числитель-шлм. Таким образом, возникло повое, постоянно действующее основание для спорадичекого использования В-ИП грамматически доминирующих малых числительных в сочетаниях с одушевленными существигелып.ши.

Достаточно последовательное отражение значешм одушевленности в новом малом квантитативе бьшо подготовлено длительным функционированием двойствегшого и древнего малого кваптитативов. Эта грамматическая черта нового малого квантитатрша выступала в ослабленном виде тогда, когда он бьш частью сочеташш с составными числительными и попадал в зависимость от

32

формы предшествующего числительного'. В современной норме формы В-ИП в сочетаниях с составными числительными являются более употребительными. Новая грамматика определяет вариант типа проэкзаменовать двадцать двух студентов как книжный, устаревающий, а тип - проэкзаменовать двадцать два студента как нормативный.

После утраты дв. ч. образовался новый тип квантитатива, формы суще­ствительных в котором утратили ясный морфологический статус. Это вырази­лось в варьировании форм гфилагательных, осложнявших квантитативные конструкции. Здесь могли выступать как номипативно-аккузативные, так и ге1Ш-тивные формы прилагательных: два дома новая -> два дома новые vs. два дома новых. Древнее дв. ч., как и древний малый квантитатив предгюдагали пост­позиционное употребление атрибутивш>1х адъективов, поскольку сами числовые слова два, оба, три, четыре являлись сргласрванными определениями и помещались в препозиции к субстащивам. При эмфазе прилагательные могли занимать любую другую позицию в словосочетаниях. Перемещение атрибутив­ных форм в препозиционное по отношению. к существительным цоложегше отразило изменившийся частеречный статус числовых слов. В счетных рядах постпозиционное положение прилагательных сохранялось долго.

Р.Брандг [1905, 35 и ел.] в начале столетия, имея в виду сочетания типа оба, два, три, четыре дома, высказал предположение о существовании ограни-чешюго числа, которое выражалось субстантивными формами, употребляемыми при малых числовых словах. Й.Еленски [1978, 91], сочувственно цитируя Р.Брандга, полагал необходимым введение понятия счетной множественности как морфологической категории. Сходным образом В.Д.Климонов [1987, 199-200] посчитал необходимым введение понятия паукального мн. ч.. Во всех этих случаях морфологическое категориальное значение числа смешивается с число­вой семантикой, выражаемой комплексными морфосингаксическими единицами.

Заключение . , , „Славянские языки вместе с литовским являзртся единственными индо­

европейскими языками, где двойственное ?исло сохранилось так долго" [Мейе 1951, 260]. Сохранение дуалиса имело точную параллель в длительном функци­онировании у славян и балтов старой индоевропейской идеологии, связанной с пантеоном парных божеств и близнечным культом. Так, древнерусские пямят-ники свидетельствуют о сохранении в древнеславянском узусе арх,аич1р.1х кон­струкций типа божественных двандва ,, , , |.

Утрата дв. ч. не была связана с воздействием греческого языка, переводы с которого легли в основу всей христианской письменности на, славянском наречии, так как в греческом дв. ч. не употреблялось. Дв. ч. цоследовательно вводилось в славянские переводы, и, хотя в переводы попадали ошибки при употреблении числовых форм, они оставались фактами текстово-речевого, а не систешю-языкового характера.

' Срв.: Ч 1ш(х) Чбтш. капитана да (д)в%/(х) пор5!'(т)чико(в) и КГ члка са(л)да(т) В-К 1645-1646, 1648, 193.

33

Дв. ч. последовательно употреблялось на протяжении всего раннедревне-русского периода. Предположения о ранней - дописьменной - утрате свободного дв. ч. и дв. ч. личных местоимений должны быть отвергнуты как прогиво-речапще свидетельствам древнерусской письменности, и прежде всего письмен­ности на бересте, в которой местоименно-глагольное дв. ч. известно уже за рамками раннедревнерусского периода.

Несомненным доказательством живого функционирования дв. ч. в древне­русском языке является образовшше и употребление иниовахщонных форм: Р-МП дв. ч. дву по именному образцу, Р-МП дв. ч. типа св/лтою по местоиммшому образцу; 3 л. дв. ч. лично-глагольных форм на -та; унифицировашшк декшша-ционных форм дв. ч. наряду с искошп.ши формами в разных типах склонения; обобщенных по мужскому роду форм дв. ч. типа два села; форм В=РП дв. ч., отражающих значение одушевле1Шости и т. д.

Утрата дв. ч. в древнерусском языке была длительным процессом. Она была обусловлена четырьмя этапами генерализации числовых значений. Пер­вый этап этого процесса фиксируется текстами рубежа ХП-ХШ вв. Второй его этап сложился во второй половине ХШ в., а третий этап - ко второй половине xrv в. Четвёртый этап завершился к началу XV в. На первом этапе распростра­нение антропошшических текстовых рядов привело к образованию формульного мн. ч. в конструкциях с двумя сакральными именами. Эти конструкции как парадигматические компоненты месяцеслова стали фактом ежедневной текущей жизни в Древней Руси. Распространение мн. ч. в репродуктивных формулах вызвало развитие интегрального семантического признака в подкатегориях дв. и мн. ч., что обусловило трансформацию эквиполентного числового противопо-ставлишя в противопоставление привативное. На втором этапе формирование обобщенного значения 'два, оба и больше' захватило прономшзально-вербаль-ное дв. ч. и свобод1юе дв. ч., перестав носить, таким образом, огршшченный текстово-речевой характер. Появились также спорадические примеры употребле­ния мн. ч. вместо конгруэнтного дв. ч. в конструкциях со связанным дв. ч. На третьем этапе нейтрализация числового противопоставления захватила связан­ное дв. ч., в результате чего нейтральные числовые формы индуцировали распад дуальной подпарадигмы и дв. ч. как одна из граммем категории числа в целом бьшо утрачено, однако его употребление еще допускалось некоторое время па четвёртом этапе, когда оно выступало в роли маргинального слоя узуальных архаизмов. В русском языке дв. ч. было утрачено ранее, чем в других славянских языках. Ближе всего к русскому языку стоит сербохорватский, но и в нём падение дв. ч. началось в то время, когда в русском оно уже было в целом утрачено - во второй половине XIV в..

Распад дуальной подпарадигмы не затронул формы И-ВП дв. ч. в сочета­ниях типа два года. Субсташпвы на -а были маркированными родовыми форма­ми, и эта их грамматическая особенность воспрепятствовала устранению проти­вопоставления двойственного и малого квантигативов, т. е. конструкций типа два сорока vs. три, четыре сороки. Таким образом, падение дв. ч. не привело к утрате дуальной семантики: она в позднедревнерусском и старорусском языке выражалась грамматически трансформирова1Шой формой - конструкцией двои-

34

ственного квантитатива. Становление двойственного квантитатива явилось пре­дельно полным развитием тенденции к морфосинтаксическому выражению дуального значения - тенденции, которая проявилась еще в праславянской инно­вации - расширенном унотреблении связанного дв. ч.

Древнерусские памятники оставались образцом для вновь создаваемых книжных сочинений различных жанров. Тем не менее, как показало изучение старорусской письменности, возникло сущестаеняое расхождение в употре­блении дуалиса между старорусскими списками древнерусских памятников и новосозданшлми старорусскими текстами. В старорусских сочинениях общей тендешдаей стало накопление нейтральных числовых форм. В некоторых случаях проявилось развитие грамматической синонимии, выразившееся в обратных заменах - заменах форм мн. ч. на формы дв.: грамматическая маркироваююсть дуалиса становилась маркированностью стилистической. Отчётливо проявилось движение к минимизации дуального употребления -сужению диапазона разновидностей дв. ч. и ограничению его дуальными формами парных обозначений.

Новое церковнославянское употреблаше отразило в себе сложную шюговековую историю дуалиса. Оно содержит два резко отличных типа: если библейский текстовой цикл связан с довольно последовательным сохранением дв. ч. то другие церковнославянские тексты после исправлений сохранили лишь остатки дуалиса, и даже дв. ч. парных обозначений было в них еще более сужено.

Изучение бытовой и деловой письменности разной региональной принад­лежности показало, что протавопоставление нового двойственного квантитатива типа два года и малого квантитатива древнего образца типа три. четыре годы довольно последовательно сохранялось вплоть до начала ХУЛ в. В ХУЛ в. распространился новый малый квантитатив типа два, три, четыре года. Таким образом, только в этот период произошла утрата грамматического значения двойственности. Вплоть до ХУШ в. встречалось спорадическое употребление малого квантитатива древнего образца.

В позднестарорусском языке происходило закрепление позиционной мены прилагательного: два дома старые, три домы старые —> два, три старые дома. Изменение синтаксической позиции было обусловлено преобразованием часте-речного характера числовых слов и изменением характера синтаксических отношиши в квантитатив1шх обозначениях. Числовые слова малого множества из разряда прилагателыша перешли в частеречный разряд числительных, из синтаксически зависимого элемента превратившись в синтаксически доминиру­ющий элемент конструкции. В свою очередь обобщение аднумеративно-субстан-тивных форм и формирование нового квантитатива предопределило динамику морфологических изменений самих малых числительных.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Древнерусское двойственное число в общеславянском контексте. -Казань: Ушшресс, 1997. -114 с.

35

2. Символика и историческая динамика славянского двойственного числа / Beitrage zur Slavistik. - Bd. 35. - Frankfijrt am Main: Lang, 1998. - 260 с

3. Категория „двоицы" в организации древнерусского текста // Законо­мерности развития и взаимодействия национальшлх языков и литератур (Текст. Коммуникация. Перевод) / Тезисы научно-практической конфе­ренции. - Ч. 1. - Казань, 1989. - С. 126-128.

4. Формальное и содержательное развитие грамматической катсгориалъ-ности имени существительного // Закономерности языковой эволюции / Тезисы докладов. - Рига, 1990. - С. 57-58.

5. Функционально-аналитическое описание двойственного числа и диахроническая перспектива // Соотношение синхро1иш и диахронии в языковой эволюции / Тезисы докладов Всесоюзной наз̂ чной конферен­ции. - Москва - Ужгород, 1991. - С. 179.

6. Развитие категории числа: динамика отношений двоишгости // Имя и глагол в исторической перспективе / Acta Universitatis Latviensis; Т. 558: Славянская филология. - Рига: Латв. ун-т, 1991. - С. 38-48.

7. Словообразование и морфология // Die Beziehungen der Wortbildimg zu bestimmten Sprachebenen vmd sprachwissenschaftlichen Richhmgen / Beitrage zur Slavistik. -Bd. 16. - Frankfurt am Main: Lang, 1991. - S. 31-55.

8. „1 X (Vj + VJ)" или „1 + 1"? // Исторические изменения в языковой системе как результат функционирования единиц языка / Тезисы докладов. - Калининград, 1992. - С. 89-90.

9. Морфология древнерусских биномов-ошшов // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе / Материалы межвузовской конференции. -Тверь, 1993.-С.23-24.

10. Полевое описание истории двойствешюго числа и славянская арео-логия // Артолопя: Праблемы i дасягненш / Тэз1сы дакладау м1жнароднай навуковай канферэнцы!. - Мгнск, 1993. - С. 18-19.

11. Сдвоенные именования в древнерусском языке // Тези допов1дей науково-пракгично! кoнфepeнцiГ „Писемш пам'ятки сх1днослов'я11-ськими мовами Xl-XVni сг." - Кшв - Слов'янськ, 1993. - С. 99-102.

12. Двойствешюе число и отношешм двоичности в древнерусском тексте (на материале Сказания о Борисе и Глебе) // Проблемы исторического языкознания, вьш. 4: Русский язык донационального периода. - СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1993. - С. 88-9б!

13. Бодуэп да Куртенэ и генерализованная славянская грзмматшга // Бодуэн де Куртего: Теоретическое наследие и совремешюсть / Тезисы докладов Международной конференщш. - Казань, 1995. - С. 74-76.

14. Бодуэн де Куртенэ и „славя1юкий язьшовой мир" // Уч. зап. Казан, гос. ун-та. - Т. 131. - Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1995. - С. 50-56.

15. Славянский узус и история двойствишого числа // Innerslavischer ипд. slavisch-deutscher Sprachvergleich / Beitrage тт Slavistik. - Bd. 27. -Frankfiirt amMain: Lang, 1995. - S. 281-297.

36

16. Современный восточнославянский узус и древнерусское двойственное число // Пам'яткн писемност! схаднослов'янськнми мовами XI-XVUI стол1ть. - Вип. 2. - Ки1в: Хрещатик, 1995. - С. 190-202.

17. Адъективные формы в композиции древнерусского текста // Das Adjektiv im Riissischen / Beitrage zur Slavistik. - Bd. 29. - Frankfiirt am Main: Lang, 1996. - S. 225-238.

18. ,3етхие" новые ,даоицы" // Слово I. - Тамбов, 1996. - С. 41-48. 19. Вопросы типологии и истории двойственного чис^^,//^ История

русского языка. Словообразование и формо.95р?з9Р^1ие,, - Казань: Ушшресс, 1997.-С. 106-112. .г^; "ovi "^-Jun:::

20. О составе и структуре древнерусских.берестяньрс грамрт-,//, Studien zur russischen Sprache und Literatur des U.-18. Jahrhunder^.j/„Beitrage zur Slavistik. - Bd. 33. - Frankftirt am Main: Lang, 1997. - S. 167:180.

21. Очерк теории гендиадиса (к описанию ̂ [февнеславяиской ijyMepononiH) // Studieii zur russischen Sprache undj^it^ratur des 11.-18. Jahrhimderts / Beitrage zur Slavistik. - Bd..3l'r FrankJfiJrt am Main:Xang, 1997. - S. 195-207. • • / ' ; ; : , o ; ; ; , c - : ' , , ; ; . , , , : ; , . л : : : ; ,

22. О числовых символах в древнер^уссхом текетробразовании //,Studien zur russischen Sprache und Literatur-des ,11.-18. Jahrhunderts /Beitrage zur SlayistiUc.-tii'33.-FrankJ^am']Vlain: tang, 1997.-8.181-194.

23 .Типология двойственного числа и образ мира // Языковая семантика и образ мира / Тезисы Международной научной конференции. - Кн. 2. -Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1997. - С. 259-261. - Кн. 2.

24. Struktur des Duals un Urslavischen und Altrussischen // Studien zur russischen Sprache und Lheratur des 11.-18. Jahrhunderts / Beitrage zur Slavistik. - Bd. 33. - Frankfort am Main: Lang, 1997. - S. 79-98.

25. Ober Ergebnisse und Perspektiven der historischen Beschreibung des slavischen Duals. I // Zeitschrift ffir Slavistik. -1997. - Bd. 42(1). - S. 3-48.

26. Двойственное число в Архангельском Евангелии 1092 г. // Florilegiimi Slavicum: Liber ad honorandum Herbert Jelitte. - Frankfiirt am Main: Lang, 1998. - S. 337-346.

27.0 двойственном числе личных местоимений в праславянском и древнерусском употреблении // Проблемы сравнительно-исторического языкознания в сопряжении с лингвистическим наследием Ф.Ф.Фортуна­това / Тезисы докладов. - М.: „Диалог-МГУ", 1998. - С. 34-36.

28. Борисл и Г-ьл-кЕА // Slavische Studien zum ХП. Intemationalen SlavistenkongreB in Krakau 1998 / Beitrage zur Slavistik. - Bd. 37. -Frankfurt am Mam: Lang, 1998. - S. 309-323.

Qy^l^y.J\\