Игорь Блудилин-Аверьян

ЭХО И EGOЭскизы о жизни и литературе

Дух аргонавта живителен. Когда из человека испаряется аргонавт, человек становится стариком, дряхлым дедом, никому не нужным и не интересным даже себе самому.

ОТ АВТОРА

Эскизы, предлагаемые вам, любезный читатель — это записи живых заметок, впечатлений от прочитанного, от услышанного мимоходом, на улице, в беседе, эскизы «случайных мыслей». Кавычки здесь понадобились, чтобы отметить, что поистине случайных мыслей у человека не бывает: каждая мысль, проскочившая в голове искрой или вспыхнувшая подобно пламени по тому или иному поводу, есть результат иногда довольно долгого неосознанно-стихийного душевного пути, иногда вызванная конкретным и горячим жизненным обстоятельством, т.е. самой жизнью. Мысль любого человека есть результат душевной работы, и душевная работа и составляет содержание этой книги эскизов.

Литература, кажется, не знает такого жанра: «эскиз». Когда у меня забрезжил первый свет намерения составить такую книгу, эти отрывки я для себя называл немецким словом «Skizzen»; вскоре я обнаружил, что забыл перевод этого слова; в словаре выискал — «набросок» и «эскиз»; второе значение показалось мне для моих целей более точным: в «наброске» сильней элемент черновика, тогда как «эскиз» — это нечто законченное, обработанное, самостоятельное.

Книга «Эхо и Ego» составлена из дневниковых записей и беглых заметок в записных книжках разных лет — от 60-х гг. прошлого века до сегодняшних дней, — из заметок на полях читанного, из умозаключений по поводу того или иного события в жизни. Кое-что было записано уже в процессе работы над нею. У меня нет вздорного желания повторить художественно-философский подвиг Василия Васильевича Розанова, не думал я о лаврах Шамфора, Ларошфуко или Вовенарга. Одним словом, я не ставил себе задачи написать книгу афоризмов — для этого нужно иметь особый дар и зорко-философский склад ума, чего у меня нет. Это именно — книга–эхо, не более того; но и не менее. Эхо событий, эхо размышлений наедине с самим собой, со своим Ego, в течение почти сорока лет — за письменным столом, при требовательном свете настольной лампы, взывающем к работе.

Эхо, преломлённое через Ego.

Глава первая. СТИХИЯ ПОИСКА ПЕРВОИСТИН.(Из записных книжек и дневников 60 – 80-х гг)

Жизнь там, где движение, т.е. изменение, т.е. возникновение нового качества

вместо прежнего, т.е. рождение после смерти; т.е. смерть — условие рождения. Жизнь и смерть — пара, дихотомия; без смерти нет жизни.

Дочитал до конца «Что делать». Страшная, болезненная книга. Её герои

напоминают сумасшедших. Мир книги — мир сумасшедших. Некий «полёт над гнездом кукушки». Рахметов — совершеннейший пошляк; я бы лично ему руки не подал. Лопухов с его сюсюканьем с экзальтированной Верой Павловной, дурой совершеннейшей, представляется законченным убожеством. Вообще, книга несовершенная, какая-то дёрганная, написанная безликим, ёрничающим языком. Удивительно, как можно увлекаться её образами; Ленин, лишённый

1

начисто эстетического вкуса, восхищался ей; ему вторил пролетарский культуртрегер, приспособленец Луначарский — Рахметов-де велик, образец и т.п. У меня же — общее впечатление — больной психики, изломанности какой-то некрасивой, вырождающейся; не книга, а слаборукий уродец, на костылях, с трясущейся головой и бессвязной речью.

Нравственный долг в нас — это некое висящее над нами заряженное облако-аккумулятор. Оно раскинуто над всем человечеством. Как только ребёнок появляется на свет, и принимающая роды повитуха подхватывает его на руки, этим подхватыванием она как бы подключает ребёночка к облаку-аккумулятору, и с этой секунды ребёнок начинает интенсивно заряжаться нравственностью. Нет повитухи, нет готовых подхватить ребёнка рук — и вырастает маугли, дикарь, не человек. Облако над нами есть, это объективная реальность. Оно управляет нашей жизнью, всем современным нашим развитием. Не бытие определяет сознание, а сознание определяет бытие. Бытие определяло сознание, пока человек был дик и не был подключён к облаку.

Смысл жизни человека — в душевной внутренней работе как таковой, а цель

жизни определяется направлением этой работы. Советская история России репрессивно навязывала неверные направления этой внутренней работы, отсюда и упадок нации, давшей миру Толстого и Достоевского. Сейчас спохватились, да уже погибло что-то невосстанавливаемое.

В разные эпохи у людей — разные лица. Вчера встретил в метро молодого

человека с лицом 20-х годов.

На днях, когда ехал в метро, придумалось (пригрезилось, по сути приснилось): необычное, вроде бы и московское, но в то же время какое-то чудесное райское метро, со станциями: Белоколодь (вместо Белорусская), Новослободь (вместо Новослободской) и вместо Проспект мира — Степная Заирайская.

Всюду в перестроечной прессе взахлёб кричат, вслед за сладкогласым

Горбачёвым, что надо раскрыть истинные возможности социализма. А кто их знает? Разве этот «истинный» социализм когда-либо и где-либо существовал? Вот — образчик истинно идеологической передёрки, логически несостоятельной.

«Люди есть вдохновенные...» Случайная хорошая фраза, высказанная попутчицей в поезде, видимо, психически не совсем здоровой, истово верующей, с отсутствующим, блуждающим взглядом. Всю дорогу сидела и переминала свою ладонь, словно складки на ней невидимые расправляла.

У народа нашего по отношению к государству атрофирована совесть.

Другого и нельзя было ожидать по отношению к коммунистическому государству, пренебрегающему человеком принципиально. Сейчас идёт другой процесс как продолжение атрофирования совести по отношению к государству: атрофируется совесть по отношению к ближнему.

Советское государство никогда не считалось с народом и отдельным среднестатистическим советским человеком. Равнодушие гражданина в ответ на равнодушие государства.

И разваливается Совдепия.

Стремление к совершенству и самосовершенствованию заложено в человеке природой. Наше коммунистическое воспитание приглушало, а то и вовсе уничтожало его.

2

Так и хочется сказать Толстому: — Л.Н., милый, чтобы похоть не мучила, надо удовлетворять её, а не

воздерживаться от неё; воздержание взращивает похоть, а не уничтожает её.— Вот тут-то дьявол и уловляет тебя, — может быть, ответил бы Л.Н.

Писатель, раболепствующий перед властью, независимо от того, какая это власть, есть придворный льстец и перестаёт быть писателем, т.е. совестью и выразителем народа. За немногими исключениями послегорьковская «советская» литература — это литература низкопоклонства, люзоблюдства и подобострастия перед правительством, т.е. очень действенный и мощнейший инструмент оболванивания человека.

Октябрь — это насилие над историей, результат насильственного вмешательства, нелогичного вмешательства человека в исторический процесс. Поэтому он не мог принести добрых плодов, ибо и задуман, и осуществлён был в форме и в состоянии крайнего, злодейского озлобления.

Общественная мораль, настоянная на христианстве, особенно осуждает

чувственных женщин, словно они виноваты в том, что они чувственны. Они же не могут свою чувственность, естественно, перебороть, но боятся осуждения общественности. Поэтому чувственные женщины лживы. А из фригидных получаются унылые воительницы за правду, справедливость и проч.

Отношение к Толстому — мерило человека. Негодяи Толстого просто

ненавидят.

Кажется, у современного мужчины отсутствует идеал женщины как таковой. Конечно, каждый мечтает о Ней, но представляется Она чем-то безликим, каким-нибудь белокурым ангелом, умеющим хорошо варить борщ. Каков, в самом деле, идеал женщины конца 80-х годов ХХ века? Трудно сказать... Сейчас распространён тип женщины такой: агрессивная самка, практичная и неумная, матерщинница и попивающая водку. А Идеала — нет.

Любить человека, хорошо зная его, живя с ним, не ожидая уже от него ничего нового — очень трудно. А именно в этом — супружеская жизнь. А супружеской жизни без любви не должно быть. Содержание любви оставим в покое; содержание любви — это функция времени. Задача человека в браке — пестовать в себе любовь, какая есть, беречь её, как дикарь бережёт огонь, не давать останавливаться работающим мехам.

Одинокая женщина — не та, которую никто не любит, а та, которая сама никого не любит.

Если женщина жалуется на одиночество — значит, она никого не любит.

Бог есть. Есть космос вне человека и есть Совесть, Разум и Доброе сердце внутри человека, и эта триада и есть то Царство Божие, которое внутри нас.

Бог — понятие этическое, а не онтологическое.

Социализм, который мы имеем сейчас, и есть истинный социализм. Другого нет и быть не может.

Остановка есть смерть. Всё должно развиваться.Чтобы брак не превращался в постылость, мужу и жене надо постоянно

обогащать (как?) духовное поле общения между собой.

3

Толстовское требование «непротивления злу насилием» нельзя воспринимать как руководство к непосредственному действию. Это не руководство, это принцип этики.

Формула «Бытие определяет сознание» подразумевает под бытием его сугубо хозяйственно-политическую, экономическую сторону. Это неправильно. В основе общежития должна лежать этика, т.е. нравственность. Она и лежит. Какова нравственность наша, такова и жизнь, что царит в нашем царстве-государстве.

Толстой боялся революции, её неизбежного и безбрежного кровопролития, обесценения человеческой жизни и т.п. во имя невольно упрощённых идей: в переломные моменты не до нюансов и тонкостей. Его призывы к непротивлению и к любви пришлись не ко времени. Когда всё успокоилось, когда все увидели, к какому безвыходному, удушающему тупику привёл страну «Великий Октябрь» — не пора ли вспомнить учение Толстого?

Герман Гессе пишет в дневниках своих о Grands Simplificateurs, Великих Упростителях, владеющих миром. Владычество Великих Упростителей и приводит к революциям.

Поиски нравственных истин выражают появление, нарождение переломной

эпохи — в жизни ли общества или отдельного человека. Но самим процессом этого поиска нужно заниматься в спокойные периоды жизни: они требуют без остатка всего человека, душевной и духовной настроенности.

«Счастье в том, чтобы давать, а не брать». Чепуха! Если я что-то даю и, ergo1,

счастлив этим, то, наоборот, кто-то одновременно берёт то, что я даю, а в том факте, что он берёт, счастья нет. Зачем же тогда давать? И в чём счастье давания? Глубже, глубже надо копать, господа.

Сама по себе духовная работа возвышает человека, следовательно, достойна его. И наоборот, физическая и хозяйственная и проч. работа без духовного основания унижает его.

Сжигают за собою корабли только люди, ослеплённые ненавистью или

другой крайней эмоцией и от того потерявшие способность рассуждать.

В любом межчеловеческом конфликте виновны обе стороны, и обе же стороны правы. Редко бывает так, чтобы один был безусловно, безоговорочно прав, а другой столь же безусловно и безоговорочно виноват.

Л.Н.Толстой писал: «Я себе много раз говорил, что при встрече, при общении со всяким человеком надо вспомнить, что перед тобою стоит проявление высшего духовного начала... и т.д.» — Но, думаю я дальше, это высшее духовное начало есть далеко не в каждом. В дураке? в мерзавце? в бандите? в насильнике?

Прекраснодушие, свойственное великим и прекраснодушным людям, может быть очень опасно.

Говорят (или подразумевают в разговорах), что в Россия революция была преждевременна: мол, интеллигенция была не с народом, народ же был некультурен, недозревший и т.п. Но именно поэтому революция и была неизбежна! Культурному народу революция, подобная Октябрьской, не нужна. В культурном народе лозунг «Грабь награбленное» не встретил бы столь

1 Следовательно (лат).

4

живого, горячего отклика, не стал бы стержнем и смыслом преобразования общества.

Отношения мужчины и женщины богаче и шире того, что обычно

понимается под «любовью».

Чиновник в поезде откровенничал своему попутчику, как его подчинённый, дабы сделать карьеру, «подложил под меня» свою жену.

Нельзя же, в самом деле, каждый раз начинать жизнь с вечных вопросов: Что есмь Аз? В чём смысл жизни? и проч. Нет — надо начинать и заканчивать постоянно вопросом: на что уходит моя жизнь? И вот когда человек ужаснётся, увидев, на что он тратит свою жизнь — тогда он спасён, тогда он может уже себе начинать задавать вечные вопросы и пытаться ответить на них. Ужаснувшийся пустотою своей жизни человек не проживёт жизнь впустую. А если не ужаснётся, значит, он уже погиб и его ничто не спасёт.

Счастье — это ощущение полноты бытия, непустоты своей жизни. А человек

измеряется тем, от чего он ощутит непустоту своей жизни — от никчемной ли возни, от сиюминутного или от чего-то действительно существенного.

Счастье — это высшее состояние человека, это пик в нём человеческого,

скрытого в нём, и раскрытие этого человеческого. Это не просто ощущение полноты жизни, это — ощущение творческой полноты жизни, ощущение того, что жизнь подвластна тебе, что ты творец её. В минуты переживаемого человеком счастья из человека смотрит на вас Бог. А довольство жизнью, упоительное довольство собою (от какой-нибудь удачи, везения и т.п.) — нечто другое. Неплохое, нестыдное, ненизкое, непрезренное — но другое.

Очень приятно верить в людей: даже если знаешь, что с тобой лицемерят, а

представишь, что тебя не обманывают — и приятно на душе.

У Грэма Грина есть правильная мысль о том, что вся человеческая жизнь, интересы её, заключена в диапазоне между мировой политикой и мелкой житейской суетой — это две крайние границы спектра.

Мне кажется, внешнее часто неотделимо от внутреннего. В разведении внешнего и внутреннего есть нечто искусственное. Мы привыкли с некоторым пренебрежением говорить о внешнем, принижаем его, и напротив, превозносим внутреннее, душевное, духовное. Здесь мы почему-то допускаем этакую подтасовку: мол, внешнее моей жизни — ерунда, а вот внутреннее, моя душа, мой духовный мир — вот это да, это моё настоящее! «Это подлинное, истинное наполнение моей жизни» и т.д. На самом же деле внешнее и внутреннее человека — это единое, что составляет его цельную личность.

Толстой, несомненно заслуживающий, чтобы к нему прислушались власть предержащие, презрен и царским, и пролетарским правительством.

Человек, убегая рабства от природы с помощью техники, попал в ещё большее и низменное рабство от техники. Взаимодействие человека с природой и с техникой принципиально различны. Прислушайся к эмоциям, улови свои душевные движения, когда имеешь дело с природой (сажаешь дерево или цветы) и когда с техникой, с машиной (копаешься в загаженном копотью карбюраторе). Отличие — разительное.

Бог — это единство в человеке совести, разума и души.

5

Деление на добро и зло — неверно. Нет добра, нет зла. Есть только деяния и поступки людей и оценки этих деяний и поступков. То, что есть добро для меня, может вполне быть (и чаще всего так и есть) зло для другого.

Нельзя ставить интересы общества выше интересов конкретного человека. Интересы конкретного человека всегда выше, главнее интересов общества. Критерий здесь: смертность отдельного человека и бессмертие общества.

Принесение себя в жертву во имя «патриотических» устремлений, «ради Родины», есть деяние безнравственное. Родина без тебя всегда обойдётся. Жертва в её истинном, высоком смысле только тогда оправдана, когда она направлена на спасение жизней вот этого конкретного Иванова, вот этой конкретной Сидоровой.

Начали поговаривать, что детям надо преподавать Закон Божий. Может быть, и надо, но детей и близко нельзя подпускать к Библии. Ничего хорошего и полезного они там не вычитают.

«Ввергнуть душу» — прекрасное выражение А.Белого. — Художник должен ввергать душу в то, что он делает.

Для плодотворной работы потребна особая душевная тишина: не тишина

пустоты, а тишина внутренней наполненности, сознания ценности себя и своих мыслей и трудов для других людей; сознания благородной, тихой уверенности в себе, не имеющей ничего общего с тем, что обычно понимается под самоуверенностью.

Самоуверенность — это обязательно шум.

Каждое поколение людей по-своему, по-новому ставит вечные вопросы о смысле жизни и бытия, а выходит из века в век всё одно и то же.

И Монтень тоже говорит, что различие между добром и злом — это выдумка наша, а не действительное положение вещей.

Нужно иметь очень высокую душу, чтобы, будучи постоянно унижаемым,

когда это унижение стало чертой общественной жизни, самому не поддаться соблазну унизить другого.

Даже не зная многих фактов истории революции и гражданской войны, имея

лишь отрывочные и искажённые сведения о событиях тех лет и картину дня сегодняшнего, наблюдая сегодняшний тотальный развал советского общества — догадываешься, что пролетарская революция 17-го года была величайшим преступлением перед историей, человечеством и Россией.

Социализм ведёт в тупик, в развал, в никуда. Единственный путь прогресса человечества — это путь духовного совершенствования, это совестливая, честная, трудящаяся душа, которая в принципе не может породить ничего, направленного как против отдельного человека, так и против всех людей.

В советском обществе может быть доволен лишь тот, жизнь которого сложилась по советскому анкетному идеалу.

Коммунисты запретили издание в России «Арх. Гулаг». Все говорят о

Солженицыне, как о величайшем после Толстого и Достоевского русском писателе.

Не могу сформулировать, почему, но сомнительно, однако...

6

Надо помнить и ни в какую минуту не забывать, что мы смертны. Как всё ничтожно по сравнению с чёрной вечностью несуществования, ждущей нас впереди.

В городе живя, в Бога поверить невозможно. Город — рай для атеиста, питательный бульон для безбожества.

Прочёл «Лолиту». Роман блестящ, как всё у Набокова. Никакой порнографии там не ночевало.

Толстой прав, когда выстанывает своё «Лучше вообще не жить». Природа

как воплощение Бога прекрасна и совершенна, а человек только гадит всё в природе. Человек враждебен природе, т.е. Богу в ней. Человек враждебен Богу, который в нём. Человек враждебен сам себе.

Ищи, ищи напряжённо смысл жизни! Ибо смерть вот она, наготове, и желает

перечеркнуть все твои поиски.

Иногда меня посещает мысль о сумасшествии Толстого. У него какие-то нечеловечьи эмоции. Напр., полное равнодушие к рождению ребёнка (т.49, стр. 105); страннейшее спокойствие при смерти Маши, любимой дочери, в 1906 г. Вообще, он страшно погружён в себя и несказанно одинок, как все гениальные или душевнобольные люди.

В 17 году власть в России взяли не рабочие, не класс, а партия, т.е. часть

населения, исповедующая определённые взгляды. Это часть была численностью менее миллиона (800 000) в 150-миллионной стране, и вот она принялась насиловать Россию, править ею по своему разумению и обращать в свою веру насильно остальные 149 миллионов. Но партия — это не только 800 000, это конкретные, зачастую мизерабельные, чиновники, отправляющие власть... Какой-то невыносимый исторический казус.

Узкое занятие — учительство, слесарство, спорт, секретарство и т.п. — оттягивает человека от общечеловеческого и накладывает печать даже на его внешность. «Типичная учительница», «типичный слесарь», «т-ый писатель», «т-ый шофер». В России ещё «иностранец».

Совесть — это привет, который Вечность посылает нам, смертным. Совесть

— это то, что связывает прошлое с будущим. Совестливый человек, поступающий соответственно со своей совестью, тем самым как бы посылает себя вперёд, в вечность, отдаёт себя потомкам — через свои добрые, совестливые дела.

Совесть и злое — несовместимы.

Читаю Тургенева: «Дым» и «Новь». Старо, ветхо как-то... Язык-то превосходен, конечно, но в целом — впечатление импотенции. Как говорил Флобер, оргазм без эрекции, истечение без наслаждения, без стонов. Вялая спазмочка.

Революция —это всего лишь вандалистский акт звериной, нутряной мести:

всё равно кому, лишь бы отомстить за несовершенство своего узкого существованьица.

Нравственный человек только тогда не причинит зла другому человеку ни единым своим помышлением и поступком, когда он истинно свободен, т.е.

7

когда он ощущает свой долг только перед конкретным ближним своим, а не перед государством, партией и «народом».

Современные реформаторы, все как один, тянущиеся к свободе от

социализма, поспешно заверяют всех, что они не за капитализм. Лицемеры!.. Каждый человек занимает свою нишу в мироздании.

Читал Концевича. Иногда у меня пробивается мысль, что каждодневное

упражнение в религиозном чтении может вызвать в человеке нечто вроде веры. Это как самовнушение. Религия — это обожествление высокого в человеке, овнешнение лучших (или худших) движений души. Верить в наличие на небесах херувимов и ангелов может только сумасшедший, в вот в Провидение...

Сюжетец: мужская компания, старые друзья, ужинают в ресторане, отмечают что-то общее. Расчувствовавшийся под влиянием выпитого председательствующий вдруг рассказывает о том, как его, начинающего учителя, когда-то, лет 30-40 назад, поцеловала десятиклассница, его ученица, и тем спасла его от хандры и нешуточного жизненного кризиса. Рассказ об инстинктивном женском материнском сострадании и вечном умении придти на помощь.

Странно: я всё ещё живу в чувстве, словно проживаю пока ещё преджизнь, а

настоящая моя жизнь — впереди, наступит лет через 5—10—15...

Нет более жалкого зрелища, чем бобыль — мужчина, который никогда в жизни не был женат и не жил с женщиной. Бобыль — человек в большинстве своём пропащий и ни на что не годен, как правило, неприятен в общении, никому по-настоящему не нужен. Жизнь мужчины определяет женщина.

Одинокая женщина, даже старая дева, если она от неутолённого в активном возрасте вожделения не тронулась мозгами (ничто другое её тронуть не может; это мужик от одиночества может сойти с ума), она может воспитывать сестриных детей, вести хозяйство семейного брата и т.п., т.е. человеческий облик не теряет.

Женщина сильнее мужчины.Женщина определяет жизнь мужчины.

Читал на днях Шопенгауэра. Чтобы проникнуться мыслью другого

философа, чтобы она вошла в тебя — надо самому мыслить, кружить мыслью вокруг этой же проблемы. Иначе всё это улетает дымом. — Редактируя «Свод мыслей», натолкнулся на такую же мысль у Толстого.

Во всякий момент человек отвоёвывает себя у небытия, которое, косное и тёмное, стоит перед ним в виде будущего.

Будущее — враг человека; косное, оно во всякую секунду готово его сожрать без остатка в ерунде повседневности.

Социализм пренебрегает человеком, и социалистический человек начинает сам пренебрегать собой. Человек социализма страшно нетребователен ко всему — к другим людям, к поведению, к внешнему миру, к красоте вокруг, к своему правительству... Нелепо.

Умирать рано страшно. И совсем не страшно умирать, когда жизнь изжита.

Приятно произносить в известной ситуации слово «толпа», потому что произносящий его этим как бы ставит себя выше толпы.

8

Бальзак: горе в любви и в искусстве тому, кто говорит всё.

Принцип Оккама о ненужности без необходимости новых сущностей более всего приложимо к искусству литературного сочинительства: не нужно лишних персонажей.

Дело не в том, конечно, что христианство какой-то рычаг или инструмент — а в том, что «христианство не имеет в себе истины самой по себе, основано на чистейшей воды вымысле, на игре воображения, на человеческой фантазии». Коммунисты, заявляя это, имели в виду, конечно, не истинность или неистинность христианства — на это врагам рода человеческого всегда было наплевать, на любую истину — а необходимость слома христианства как стержня управления страной и душой подданного; сломали — и сотворили свою мифологию, причём по образу и подобию христианства, даже во внешней обрядовости.

Несмотря на то, что христианство основано на красивой, но почти нелепой легенде, должно признать, что в исполнении заповедей Христовых ничего не может быть плохого; и если они, в самом деле, положительно объединяют народ и становятся почвой для национальной силы — то слава им.

По-моему, вера виновата в том, что верующая толща русского народа на протяжении веков так легко верит посулам политиков всех мастей о будущем блаженстве России: эти посулы падают в почву, удобренную православной верой в лучшую жизнь на том свете. Об этом, кстати, писал и Шпет.

Мы оцениваем людей по тому, как они относятся к нам. Негодяя, оказавшего нам услугу или просто сказавшего нам какие-нибудь льстящие или приятные слова, мы готовы полюбить; хорошего человека, в силу каких-то обстоятельств не помогшего нам или сделавшего что-нибудь противу нашей узкой и сиюминутной пользы, мы готовы возненавидеть. И так в отношении всех людей со всеми. Реже всего мы бываем объективны именно здесь.

Глупо доказывать дураку, что он дурак. Да и зачем?

Нет ничего слаще творчества — настоящего, нутряного, со всем напряжением мысли, чувств, физических сил.

Оттого, что смысл жизни каждого человека — в его, лично его, духовной работе, — оттого и несостоятельны общефилософские, общеполитические, утопические, толстовские и прочие доктрины, объявляющие один для всех смысл жизни. Кстати, смысл жизни, в смысле наполнения её, меняется у человека даже с возрастом. Общее же, объективное определение смысла жизни человека — в духовной работе.

Стремление к совершенству и совершенствованию заложено в человеке природой, но наше современное воспитание приглушает, а то и вовсе уничтожает его.

В каждом из нас живёт Нежить — в каждом! Живёт и внимательно ждёт. И стоит тебе лишь на миг душевно заснуть, расслабиться, как Нежить, что в тебе, мгновенно овладевает тобой, и ты идёшь на подлость, на обман, на предательство. — Каждый из нас хотя бы раз в жизни оказывается во власти Нежити.

9

Смысл жизни можно найти, только памятуя, что каждый конкретный человек физически смертен, и смертен конечно и бесповоротно, без какой-либо физической жизни за гробом, в раю, в Боге и проч.

А за что меня любить? Стоит только трезво и почаще посматривать на себя

со стороны, чтобы убедиться: ничтожество есмь. И за что же любить? Что уж такого ценного я из себя представляю?

Важно вот так почаще себя спрашивать.

Общество, в котором женщина забита и не может побаловать себя — серьёзно больное общество. Нет более забитого, загнанного внешними обстоятельствами человеческого существа на Земле, чем среднестатистическая советская женщина. Она обделена всеми женскими радостями. Даже святое дело — рождение ребёнка — сопряжено для неё с гигантскими физическими и нравственными муками (опасениями за жизнь и здоровье своё и младенца уже в роддоме, заражённом стафилококками), не говоря уже о жалком белье, примитивной контрацепции, гнусных абортариях, пустых магазинах, мужьях-пьяницах и прочих прелестях развитого социализма.

Смолоду человек часто живёт в ожидании, что ему вот-вот откроется какая-

то сокровенная, конечная истина. Но это не так, это ошибка — так жить. Доживёшь до старости — и обнаружишь, что истина, как и молодость, осталась позади, и ты прошёл мимо неё, даже не заметив.

Истина только в повседневности.

Человек творит себе Новый Закон, не ведая того, что закон этот уже давно сотворён; человек лишь открывает, откапывает в себе то, что заложено в него Богом и завалено мусором повседневной жизни.

Сколько ни ищи в себе смысла жизни — а вспомнишь о неминуемой смерти

своей, и мороз по коже дерёт. Может быть, следует искать смысл смерти?

В городе всё — общего пользования. Даже ландшафт! Городская окружающая среда — общего пользования; в деревне почему-то нет. Лес, произросший естественно, стихийно, для каждого — свой, хотя пользуется им вся деревня. Городской же сквер — для всех горожан одинаков.

Нельзя жить так, как будто не жили до нас Толстой, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Чехов... А мы живём именно так: как будто их и не было никогда. Как будто они ничего не находили, не открыли нам, ничего не сказали нам.

Материалисты говорят, что Бог — это такая же фантазия, выдумка, как дети играют в космонавтов, в индейцев, в героев... Жизнь тяжела, и хочется, чтобы кто-то, сильный и ласковый, утешил. И выдумали всемогущего любящего Бога. — Я же думаю, что религиозность — свойство детское, свидетельство вечной юности человечества. Если религия оставит мир, значит, человечество повзрослело или даже состарилось. Грубый прагматизм материализма, по-видимому, губителен для человеческой жизни. Разумеется, интеллектуальный интеллигент понимает и даже знает наверняка, что нет ни тверди небес, ни обитающего на этой тверди среди райских кущ старика-Бога. Но все говорят: «Что-то этакое, духовное, непостижимое и неизреченное, есть». И правы они, а не скудомозглый интеллектуал-материалист. Бог есть.

Нравственность нужна только человеку, живущему в обществе. Человек, живущий один на планете, как Робинзон Крузо на острове, в нравственности не нуждается; и если он выдумывает себе Бога, то только такого, который поможет ему найти вкусный корень или поймать вкусную лягушку, да который нашлёт

10

солнышко после холодной зимы, да который подсунет нужную корягу, потерев которую человек добудет себе благодатный огонь. Бог одинокого человека такой же примитивный, как жизнь этого одинокого человека, у которого только и есть интересов, как наесться и иметь пещерку, где можно спать и укрыться от жары, холода, дождя и хищного зверя. — А вот появится на планете Пятница, или вообще второй, как сразу потребуется нравственность, дающая правила общежития, и усложняется жизнь и вместе с нею Бог; и процесс этого усложнения приводит к появлению божьих заповедей: одной, двух, четырёх, десяти...

Утверждают, что христианство надо преодолеть, и оно будет преодолено лет через десять, двадцать, сто, двести-триста... когда грянет срок. Как? Запретом, отменой его путём чиновничьего указа о таковой ничего, конечно, не выйдет; так же как и философским разбором христианского заблуждения. Его держит (как и любую, возможно, религиозную систему) что-то более крепкое и глубокое, чем рациональная логико-философская истина. Возможно, человеческое заблуждение, облагороженное поэтичностью вымысла.

Истовые христиане, верующие истинно и искренне, составляют какую-то

совершенно особенную касту людей, с особенным психическим складом ума, с особым складом психики, с особенным характером; что-то обусловленное генами, генным складом физической и психической конституции. Вера застит им глаза, ничего, кроме веры своей, они не воспринимают, к мало-мальскому анализу неспособны, видят мир сквозь веру и, по сути, являются слепцами. Вреда-то, я думаю, от них нет, потому что верой своей они пытаются утверждать добронравственные и вполне подходящие для жизни принципы, но если речь о философской и жизненной истине, то истина находится в другом месте, не у них. Одно дело — отстаивать православие как нравственные принципы и основу нравственной и, следовательно, государственной жизни народа, другое дело — верить в Христа-Бога и настаивать на том, что эти принципы дал нам конкретный сошедший во времена оные на Землю с Неба Бог по имени Иисус Христос, который является сыном другого Бога, Бога-Отца.

В «Очерке истории русской философии» Шпет пишет об убогости русской духовной жизни, обусловленной некритичным, глупым принятием христианства всею душою; результат — ночь, мрак над Россией, вековой и непреодолимый. И коммунизму не смогла Русь воспротивиться, потому что именно православием была подготовлена к непротивлению духовному, склонила общинную свою выю, соборную главу перед очередным сильным мира сего, Зверем из бездны. Нехватка здорового индивидуализма, воспитанное православием отсутствие привычки и потребности думать собственной головой и шевелить собственными мозгами, привычка во всём полагаться на Бога (т.е. на верховную силу, на верховный авторитет, который всё знает лучше и всё сделает лучше), присущие русскому человеку, помешали ему разглядеть и понять антирусскую и античеловеческую сущность марксизма, иудейской эсеровщины и узколобого большевизма.

Жизнь человека состоит из игры: дети играют в свои игры, взрослые дяди и тёти — в свои; дети — в игрушечные танки и куклы; дяди — в танки настоящие; тёти наслаждаются играми с настоящими детьми. Весь прогресс и всё, что стоит заботы людской — превратилось в игру и представляет собой не что иное, как игру, ибо смерть, неизбежно ожидающая каждого из нас, обесценивает человеческие деяния. Мы играем, ибо ничего иного нам не остаётся в ожидании неминуемой смерти. И Лев Толстой имел мужество сказать об этом правдиво и серьёзно.

11

Дух аргонавта живителен. Когда из человека испаряется аргонавт, человек становится стариком, дряхлым дедом, никому не нужным и не интересным даже себе самому.

Каждый человек, пока не осознает неизбежности своей смерти, не прочувствует её космически, повторяет в своём духовном и душевном развитии путь всего человечества. Об этом я знал ещё в юности, и где-то в дневнике у меня есть даже запись об этом; всё-таки и в молодости мы не совсем пни. Отсюда потуги человека и высокое стремление к преображению мира — тогда как мир принципиально непреобразуем, и в каждый нынешний день человек живёт теми же страстями, как и 2000, и 1500, и 500 лет назад.

Вечные истины прекрасно известны всем, но парадокс существования развитого, тонкого человека состоит в том, что он ищет их всю жизнь, и его духовная борьба и рост происходят в течение всей жизни в поисках этих истин.

Обнаруженное в старых бумагах:

= Фраза бабника-сердцееда: «Как скажут эти карие глаза, так и будет». = Вот так же ехал поздним вечером в метро, как 20 или 30 лет назад, и так

же гудел поезд, и так же рычали тормоза, и так же сумрачен был свет, но 20 лет — бездна времени! — прошло с тех пор, и мир вокруг другой, а ты всё тот же...

= Две пожилые тётки, входя в вагон метро и видя свободные лавки: «Как хорошо! И лавочки приготовлены для нас свободные!» И со счастливыми выражениями лиц усаживаются...

= Аввакум: «Ох бедная Русь! Чего-то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступок!» (Апр. 73).

= Если у тебя на душе радость или печаль, не торопись делиться ими чужими людьми: у них свои печали и радости, и тебя не поймут; и когда минута твоя пройдёт, ты будешь испытывать только неловкость.

= Человек, изменяющий себе, своему призванию, своей судьбе, живёт в вымышленном мире. В нереальном мире. Не в том, в котором он должен был бы жить.

Из записей 75 года:

= Советский человек — это (в идеале коммунистической теории): а) первенство общественных интересов; б) труд на благо общества как высший смысл жизни; в) нормы общежития: братство, коллективизм, интернационализм.

Записи на листках из 80-х годов:

= Пустые стулья в комнате: соединённые с ними впечатления — призраки людей, когда-то сидевших на них.

= Обстоятельства жизни каждого складываются по-разному, и за своё место в жизни других людей, в их душах, тоже надо бороться, биться — ибо признание

12

и дружба других людей к тебе не приходят сами собой. Волею обстоятельств человек может оказаться на всю жизнь в другом городе, где у него поначалу никого нет, и это вынужденное одиночество рождает у него чувство тоски. И очень важно не дать себя одолеть этой тоске, а изо всех сил выбиваться из него, выкарабкиваться — как выкарабкивался бы из колодца, куда случайно угодил.

В наше время и в нашем мире удача заставляет себя ждать слишком долго. Но надо терпеть.

Глава вторая. ПРОЯСНЕНИЕ ВЗОРА.(Из записных книжек и дневников последних времён)

В условиях политической «свободы» в России искусство и литература

пришли внезапно в удручающий упадок. (Запись 1989 г.)

Пятиконечная звезда имеет силуэт распятого человека. Кто-нибудь заметил это?

Человек ни дня из своего почти 5000-летнего сознательного существования

не смог обойтись без религии. Факт поразительный. Где здесь корень? В общей природе человека? В законах психологии, руководящих им? Но кто-то и эти законы установил. Природа? Но почему так, а не этак?

Истина зависит от эпохи, от времени, когда она проявляет себя. Истина,

появившаяся раньше времени, пока она не может быть понята, не есть истина.Политический переворот и нравственность несовместимы. Политический

переворот всегда требует быстрых действий и быстрого мышления, когда нет времени на раздумья, когда властвуют уже эмоции, настоянные на принятых политических решениях: они приняты, и вперёд, с любыми средствами, иначе нам амбец! Политический переворот всегда требует самых решительных, и, ergo, крайних, т.е. кровавых мер. Не бывает переворотов без крови. Колеблющихся необходимо уничтожать — такова логика политического переворота.

Ни в одной стране интеллектуальная элита — писатели и проч. — никогда не имели реального влияния на власти. Популярность писателя никогда не приносила победы добра над злом. Это два параллельных мира, т.е. непересекающихся. Собака лает, караван идёт.

Большая натяжка, а скорее всего, просто конъюнктурная ложь в посыле, будто солженицынский «ГУЛАГ» разрушил СССР. Если бы не созрели нравственные, общественные, экономические и политические предпосылки, ничего б не разрушилось; это созревание ни в малейшей степени не обязано писаниям Солженицына; «Гулаг» и «Красное колесо» читали считанные единицы, а на московские площади и улицы в 91-м выплеснулись сотни тысяч. С Солженицыным вообще многое неясно, так же как и с разрушением СССР. Предпосылки-то созрели, то этим обстоятельством ещё нужно было организованно воспользоваться...

Если хочешь чего-то добиться, надо делать это, невзирая ни на какие внешние обстоятельства.

Большинство живёт, искренне полагая, что человек произошёл из небытия и

в небытие и уйдёт. Нет заблуждения горше, и, возможно, отсюда всё несовершенство нашей жизни и неустройство личного бытия.

Каждый отдельный индивидуум — частица, кирпичик единого во времени и пространстве целого, называемого Человечеством. И не из небытия возникает

13

он; из небытия возникает только его физическое; но с появлением физического моментально начинает в нём жить и распускается, как цветок, душа, подключённая ко всему богатству прошлой и будущей жизни. Помирает физическое, закапывается под плач и стенания в землю, а всё, совершённое его душой и что есть душа, остаётся человечеству как его запас и продолжает жить как элемент Жизни.

Я не понимаю, почему Чехов так осуждающе смеялся над бедолагою, который мечтал вырастить крыжовник и вырастил-таки его, а вырастив, наслаждался ягодой, выпестованной им собственноручно. Что здесь плохого и достойного осмеяния, высмеивания? Очень милая черта в человеке. К чему эта злая, узкая ирония, Антон Павлович? Нехорошо. Не любите вы людей, пожалуй, не любите...

Я сотню раз замечал, что у меня так называемая тяжёлая рука. Особенно это заметно в очередях. Выстоишь, к примеру, длинную очередь в буфет; но только откроешь рот, чтобы заказать буфетчице облюбованное (или кассирше, или продавцу, или проводнику в поезде, или газетчику в киоске и т.д.), как выясняется, что именно в этот момент, в мой момент, кончается в кассе мелочь, или чистая посуда, или горячая вода, или вилок нет, или чистых подносов, или именно хотимых мною фрикаделек, и т.п. Такие ситуации преследуют меня всю жизнь, с нелепой необратимостью, с неизменностью. Иногда тянет заорать на буфетчицу, которая вдруг, перед моим носом, поворачивается и уходит; через 3—4 минуты, томительно-противных, она возвращается, неся или кипу чистых тарелок, или кастрюлю со свежими, только что сварившимися фрикадельками, или с лотком только что привезённых в буфет пирожных... Но почему на моей очереди???

Всякое произведение искусства должно служить познанию истины и, ergo,

нести на себе печать совершенного или стремления к таковому. Это очень важно помнить, когда пишешь.

Без систематического труда, наскоками, в литературе, как и в любом другом

деле, ни черта не сделаешь. Это только называется так — «свободная профессия», а эта свободная профессия требует такой дисциплины каждодневного труда, каждодневной каторги, какой в другом занятии вовсе не требуется.

Несмотря ни на что, жизнь в России в XIX веке и до 17-го года была

органична; жизнепорядок, хорош он или не очень, в тогдашней России был результатом эволюции, т.е. естественного развития. То, что сделали с Россией бесы-эсеры и бесы-большевики, было нарушением именно органичности её развития. И начался упадок.

Сейчас русская жизнь неорганична; про неё нельзя даже сказать, что она переворачивается и укладывается по-новому. Она взбаламутилась и взорвалась, но никакого укладывания пока нет.

Жизнь в Германии или в какой-нибудь Дании хороша, но Россия не Германия и не Дания, и жить так, как живут немцы или датчане, русские не смогут никогда. А им подсовывается сегодняшней властью именно этот идеал: жить так, как живут немцы.

Целенаправленной выработкой русской национальной идеи: как жить?! — надо заниматься всерьёз, независимым и неангажированным умом.

Если говорить о литературе, то советские писатели, которые определили уровень советской литературы в начале советской эры — А. Толстой, Горький, Катаев, Маяковский, Паустовский, Есенин, даже Федин, даже Твардовский,

14

даже Фадеев и Шолохов — все они выросли из той русской культуры, которую упразднил восставший пролетариат под руководством партбоссов, не любящих великорусское. Другой культуры просто не было в России. А те, кто пришёл позже — Симонов, Вознесенский и др. советские звёзды— так и остались подлеском, ибо почва, в которой их корни — это не русская почва, это почва советская, т.е. пустая: безжизненный суглинок, песчаник, известняк... но не русский чернозём. Талантливые люди, но родились не в то время. Им ещё повезло, что была Великая Отечественная война — иначе им не о чем было бы писать; их имён никто не узнал бы никогда... Шолохова надо отнести к первым, а не ко вторым. Первые — органичны; вторые — абсолютно неорганичны. Пишущие о войне — Бондарев, Симонов и др. — только тогда и значительны, когда пишут о войне.

Серьёзно отнёсся к русской жизни Шукшин — но у него так и не вышло ничего масштабного, ибо он строил на фундаменте, который не был органичен. И весь мощный по замаху шукшинский удар оказался шлепком ладони по океанской воде — звук раздался, волны крохотные побежали кругами... и всё.

Сейчас русской литературе и русской культуре вновь нужен критический реализм.

Пока мы не поймём, что всё, происходящее сегодня в стране и со страной, весь этот хаос, является логическим развитием процессов всего «революционного переустройства», замешанного бесами в России более 100 лет назад, что история России непрерывна — вот пока мы этого не поймём, ничего порядочного мы в России, несмотря ни на какие потуги, не создадим: нам будет мешать хаос в мозгах.

Вовсе и не должно быть так, чтобы все люди всегда искали смысл своей жизни. Можно просто жить и делать добро, не задумываясь о Боге и смысле жизни. Дышать, греться на солнце, рожать детей, воспитывать их, любить их — словом, радоваться добрым божьим делам и стараться поступать добро. Больше ничего не нужно для счастливой, полной жизни.

В чужой стране, не зная языка, можно сколь угодно времени прожить в

городе, не чувствуя неудобств от вынужденной немоты: настолько в городе всё стандартизованно. А в деревне без языка не проживёшь и дня. Так где истинная, достойная человека, жизнь?

Добро — это когда с жертвой. Когда нет жертвы — это ещё не добро, это

естественное человеческое побуждение. Ergo, добро — преодоление себя. — Поэтому в революции 17-го года не могло быть добра; ибо для чего она делалась? — отобрать, а не отдать.

Жертва — это отрицание сложившегося порядка вещей, т.е. насилие, Gewalt, над самым святым, что есть у человека: над его Я. Поэтому жертва во имя преходящих политических целей — безнравственна. Нравственной может быть жертва только ради вызволения конкретного человека из беды.

Жизнь — как поезд... Представьте себе: утро — мягкое, тихое, солнечное. Уютная чистенькая станция, шелест листьев на кудрявых ветвях деревьев... Поезд беззвучно отправляется, и мимо проплывает название станции: «Детство».

Поезд идёт тихо, позванивая на стрелках, вздрагивая на стыках, неспешно, как бы вглядываясь: что там впереди? Станция удаляется и, наконец, исчезает из глаз — а поезд набирает скорость, он уже быстро мчится, сопровождаемый гулом земли.

Погода тем временем портится; тучи постепенно закрывают солнце и всё небо; поднимается ветер; лишь изредка сквозь разорванную тучу проблескивает

15

солнце или клочок несказанного синего-синего неба... Начинается дождь; он припускает всё сильней и гуще; почти буря гремит вокруг. Поезд уже не мчится — он летит, летит вперёд, обречённо, встревоженно гудя, угрюмо — мелькают названия станций, на которых он не останавливается: Любовь, Счастье, Призвание, Радость, Наслаждение... Его швыряет на стрелках — семафоры не дают ему остановиться на разъездах — они призывно-зловеще сияют своими зелёными глазищами, околдовывают, гипнотизируют, манят — и поезд летит, летит, летит... Исступлённо грохочут колёса, яростно лязгают буфера на поворотах; иногда повороты настолько круты, что поезд едва не срывается под откос — но он не сбавляет скорости, только визг колёс рвётся в пространство...

Вдруг вдали мелькает небо, потом луч солнца — но это уже закат, конец дня. Солнце равнодушно струит на землю кроваво-лиловые лучи и освещает хмурое покосившееся зданьице, почти избушку, возле которой железная дорога обрывается. Поезд тормозит, сбавляет ход, останавливается; в нём всё остывает после жестокого хода, и внутренность его поскрипывает, шуршит, хрипит. Наконец, он затихает и, холодный, окаменевает навеки возле пустынного перрона у покосившейся избушки, на которой написано: «Старость».

Жалок тот, кто не пережил в юные годы мучительного периода поиска Истины, поисков смысла жизни. Кто прошёл через это, тот обрёл нравственный фундамент, на котором можно впоследствии воздвигнуть собственную философию и собственный взгляд на жизнь. Поиски Истины нерасторжимы с муками, со Страданием, а Страдание — это горнило, укрепляющее здоровое восприятие жизни. Цену жизни знает лишь тот, кто знает Страдание. Преодолеть Страдание — значит преодолеть всё то враждебное, что таится в жизни изначально, что трансцендентно, извечно противостоит, скрытое, человеку в самой жизни, в самой природе вещей.

Всё отличие живого от неживого в том, что живое имеет глаза; неживое слепо. Душа же изначально подарена всему в природе: и живому, и неживому. Иначе не было бы в мире такой гармонии.

Великолепно наблюдение Бердяева о том, что есть «аристократы духа» и «демократы духа». Прорыв в новое способны осуществить лишь «аристократы», ибо толстокожесть и упёртость в свою идею «демократов» не позволяет им уловить нюансы, необходимые для разлома кокона.

Чувство определённости имеет нечто общее с чувством свободы; и порождает последнее.

Читал Гарина-Михайловского «Детство Тёмы»; несмотря на вялые длинноты, насладительное чтение; читал и плакал. Полное понимание, вживание в психологию ребёнка, в его душу. И показ того, как разъедает гармонию души эта писаревская, вообще, тогдашняя русская «освободительная» идеология.

За чтением К.Леонтьева: а не религия ли виновата в том, что никак, никакими деньгами, не удаётся на Балканах вот уже почти 150 лет решить никаких политических проблем?

За чтением Буасье, «Падение язычества». Государство не может полнокровно

существовать, если у него нет идеологии. У всех стран есть идеология. У СССР была. А у России идеологии — своей, выстраданной — нет. Монархизм вымер; коммунизм издох; демократия, либерализм — не русское это дело и никогда русской базой не станет... А что будет?

Сколько горя пришлось пережить России из-за этих сербов, братьев-славян наших! Какая-то вековечная всемирная язва гноящаяся.

16

Я помню студентов-сербов в нашем Горном институте в Москве. Как они свысока смотрели на нас, советских юношей! Как они при всяком удобном случае подчёркивали, что они делают нам чуть ли не одолжение, что приехали учиться в Москву! У нас свободный выезд на Запад, там работают наши отцы... у нас есть валюта... и проч. Очевидно, что это не от молодой незрелости, а такова была их общественная, популярная в их обществе психология! Но как только Запад отвернулся от них, так они сразу запричитали: ах, Россия нам мало помогает! Более того, они агрессивно говорят так: Россия должна нам помогать.

С чего бы это? Чем вы так осчастливили Россию, что у неё появился какой-то долг пред вами?

Недоумеваю.

Почти случайно врезался в «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра, изумился, насколько ясно и насколько нужно каждому молодому человеку то, о чём он пишет. Для подростка, начинающего жизнь, эти Афоризмы были бы великолепным подспорьем для раздумий о том, как жить. Ввести бы для изучения в школьную программу выпускного класса.

У меня с детства — обострённое отношение к преходящему. Помню (это

было в 55—56 году) за ужином я пил молоко и высказал довольно невнятное удивление тем фактом, что «вот я сейчас выпью это молоко — и больше это молоко никогда не увижу». Мама ответила: «Конечно; как же ты его можешь увидеть, если ты его выпьешь».

Дочёл «Афоризмы житейской мудрости». Неумные, наивные, мудрые писания. Шопенгауэр словно отдыхал в них от философствования, писал для профанов. Он явно собрал в них свои самые интимные раздумья, т.е. нарушил своё же правило о молчании, в коем, по нему, корень счастья. Интересное и полезное для юноши чтение.

Читал Кропоткина. Как ясно видно — пока его записки касались детства,

юности, созидательной работы на благо России (экспедиции, география) — мемуары его захватывающе интересны. Как только он занялся разрушением — революция, борьба и проч. — так он сразу сбивается на внешнее, а на содержание у него уже не достаёт слов и мыслей.

А из него мог бы выйти мировой учёный-географ, этнограф, геолог...А так вся жизнь ушла в свист о какой-то «свободе».

Читал Бестужева. Язык порядочный, всё проработано тщательно... но скучно, господи! Насколько стихи в 1-ой трети XIX века в России были хороши, настолько проза — Бог её знает, бесполая какая-то, не читается, и всё тут! Только с Пушкина и Лермонтова начинается современная русская художественная проза, величайшая в мире. Карамзин — блестящ в «Письмах русского путешественника», читабелен в высшей степени — но это художественная публицистика, а его «Бедная Лиза» подлинно интересна лишь специалистам-литературоведам.

Хотел записать было сюда, что человек ищет Бога, потому что жить тяжко

ему, и бремя жизни хочется облегчить; но всё, думается, не так плоско, и человек ищет Бога не только для того, чтобы тот облегчил ему существование, а ради чего-то более высокого, чем помощь и т. д. Не только в насыщении и тепле дело. Пустота в жизни без Бога — не в этом ли главное? И тянется, тянется человек к Богу... Дабы утолить некую тоску. А сколько вокруг этого кормится людей! Клир, философы, идеологи, атеисты, политики, писатели, учёные... Что ж, религия занятие не хуже других.

17

Прочёл «Смысл истории» Бердяева. Читал с наслаждением, сходным с наслаждением от гурманских, изысканных, сделанных только для тебя, блюд.

Читал Розанова. Горячие строки о гибели России — очень продуманные, выстраданные, симпатичные.

Революция, думал я, это прежде всего — пошлость. Именно пошлость — главная черта революций, в том числе и нашей, нынешней, 91-го года. На чём она настояна? — Пожалуйста: жадность людей, отлучённых коммунистами от жирного пирога. Пошлость. Во что она вылилась? — Рвачество, рваньё в свой карман всего и вся. Пошлость. О народе, о России никто не думает из власть предержащих.

Дочёл до конца «Смысл истории». Великолепная вещь. — Но преодоление цивилизации, которое Бердяев пророчит через религиозное возрождение, произойдёт, если произойдёт, увы, каким-то неведомым пока образом. Однако сама идея гибели культуры с появлением машины и, ergo, цивилизации — настолько истинная, настолько глубокая, что просто поражаешься и радуешься, что человеческий разум допёр до этого, прозрил, запечатлел, выразил адекватно. Хороший философ Бердяев.

Дочёл «Петербург». Всё-таки тяжела проза Белого, но — интересно, необычно, ни на что не похоже. Нарочитая негладкость. И то, что революция сводит людей с ума — глубоко симпатичная мне мысль.

Декабристы — не шалопаи ли? Нет, то, что пошли на риск — благородно, во имя народа, свободы и т.д.; смерть прияли, муки — тоже благородно, высоко. И всё-таки — не было ли это игрой, бузотёрством прекраснодушных дворянчиков? Вообще, история так называемого освободительного движения в России таит много загадок, даже тайн.

Кажется, не высокие цели обуревали этих просвещённых в Европе Митрофанушек, а детски-дворянские гордыни, игры в великих людей. Трагедия поз. Глупость.

Они были первыми, кто толкнул Россию в пропасть. Масоны все как один. Они, а не Пётр I.

Фихте: есть Я и не-Я, и это не-Я и есть существующий вне меня мир, внешнее бытие. Он таков, каким я его воспринимаю. А для другого он другой, не такой, как для меня. Разные люди видят мир по-разному. Простая истина, весьма избитая и плоская, а это и есть сущность субъективного идеализма.

Как глубоко в умы внедрилось банальное: «У России великое будущее». А с чего вы это взяли, господа? Сие весьма сомнительно и требует доказательств более убедительных, чем ваши выкрики. Сколько не говори «халва», а во рту от этого слаще не станет. Нет серьёзных аргументов в пользу великого будущего России. Коммунисты все 80 лет своего правления в России твердили о великом будущем СССР, а сами своей политикой подрывали основы могущества страны... Виноваты в этом не они, виновата идея 17-го года, погубившая Россию навеки, а разные Хрущёвы да Брежневы старались, но использовали при этом ресурсы старой, прежней России.

Кодекс Юстиниана — свод законов на этическом фундаменте, по которому жили люди; Христовы заповеди — законы христианского общежития, по которым мало кто жил, но над которыми не смели смеяться и грешили с опасливой оглядкой на них; большевики изобрели «моральный кодекс строителя коммунизма», который ничего, кроме хихиканья и пренебрежительного презрения, не вызвал у людей уже с первых секунд после своего опубликования. Первые два предмета — органичны, ибо есть результат нравственного движения человека; «Моральный кодекс с.к.» — детская глупая

18

подражательность первым двум, воплощённая вторичность — абсолютно неорганичен.

Может быть, загадка Бога, от века выдумываемая всеми людьми на протяжении вот уже четырёх с половиной тысячелетий существования человеческих цивилизаций, заключается в том, что, выдумав себе Бога, легче ответить на страшно трудный вопрос: как надо жить? Если есть Бог, вопрос этот превращается в лёгкий: как надо жить, чтобы понравиться Богу? чтобы угодить Богу? И ответы на него легки; уже в вопросе заключены. Жить надо так, чтобы угодить Богу, а Бог требует от нас того-то и того-то. — Все так называемые нравственные философии именно так отвечают на этот лёгкий вопрос. — А вот ты попробуй разработать нравственную философию без Бога. Большевики вот попробовали; родился «Моральный кодекс строителя коммунизма.» И вот что примечательно: они подчеркнули: «строителя коммунизма». Почему не просто: «Моральный кодекс»? Опять мы видим, что для обоснования морали им потребовался некий внешний свет, какая-то внешняя высшая цель, обосновывающая эту мораль.

В чём же здесь дело?Как легко ответить на вопрос «Как жить?», если есть Бог!.. А если знаешь, что его нет, и что коммунизма строить не надо, как жить?

— Как надо жить? Вы уверяете меня, что Бога нет. Так ответьте мне на простой вопрос: как надо жить, если Бога нет?

— Надо служить людям, делать им добро.— Простите: каким людям надо делать добро? Люди разные. Среди них

немало таких, которым не то что не надо делать добра, но которые достойны только общественного презрения или даже изоляции. Я не хочу делать добро бандитам, насильникам, убийцам, предателям, ворам...

— Надо делать добро хорошим людям.— Согласен, хорошим людям надо делать добро. Но дайте мне, пожалуйста,

следующие три ответа. Первый: какие люди хорошие? Второй: как сделать так, чтобы, пребывая в обществе, делать добро только хорошим и при этом не делать добра плохим? Третий: что такое добро?

— Добро — это то, что споспешествует Благу.— А что такое Благо?— То, что споспешествует Добру...И пошло-поехало. Разговаривающие залезли в дебри путаных определений,

да так, что ничего и не выяснили: без допущения существования Бога выходило, что нет здравого ответа на вопрос, как же надо жить.

Присутствие же Бога моментально разрешило задачу.

Эгоистическое вожделение, о котором говорит Гегель в «Эстетике», лежащее в основе дикости, имеет своим прямым аналогом и даже порождением страсть к обладанию деньгами, являющейся отличительным и главным признаком настоящего бизнесмена, основной чертой его характера. Содержание дикого состояния и главная пружина бизнеса — совпадают.

Особенность истинно русской литературы, отличающая её от остальных литератур мира — в нравственном поиске истины человеческой жизни. Нить нравственности тянется из русской древности в наше время, где и сходит на нет после 14-го года и особенно после 20-х годов. После изгнания из страны интеллектуалов в 1922 году русская литература перестала быть русской.

Серебряный век был «не хуже» золотого; он был другим, но в то же время его духовным продолжением, приняв через Льва Толстого духовную эстафету поисков Бога и истины. Он был беременен гением, который не состоялся, погубленный «пролетарской» (а на самом деле антирусской) революцией. К 14-му году в России нарождался небывалый в истории симбиоз, союз мощнейшей

19

экономики и мощнейшей духовности. Такого явления никогда не было ни в одной стране. Большевики погубили всё.

Октябрьская революция была глубочайшим «шагом назад» (М.Волошин) в развитии нации. Она явилась подлинным, логически оправданным развитием декаданса, осуществлением вектора деградирования, который присутствует в любом обществе как болезнетворный микроб смерти присутствует всегда во всяком живом организме.

Позитивизм говорит о том, что у жизни, у сущего, у бытия нет тайн; есть только непознанное, которое рано или поздно познаётся или познается. Поэтому позитивизм так любим людьми «положительными» во всех отношениях, а попросту — людьми плоскими, которые, проповедуя позитивизм, воображают себя «объёмными», а не «плоскостными».

«Порядок», заведённый людьми, отливающий формы их жизни — вовсе не людьми заведён; он космичен, он задан — как задано 2х2=4.

О двадцатых годах. Мариэтта Шагинян восхищается «прямизной» «новых людей», пренебрежительно говорит об исканиях и сомнениях Гамлета и проч., не замечая убогости и бедности этих «прямых людей», крушащих великую тысячелетнюю культуру России, называя её «старьём». Ей противно видеть, когда в 70-е годы забываются накопленные в двадцатые годы чёрточки «коллективизма» (а на деле страшного, убожащего осреднения и усреднения) — а не противно было видеть, как рушилась после 17-го года 1000-летняя культура.

Коммунисты советских времён в каждом культурном, начитанном, знающем человеке подозревали потенциального еретика. Этого еретичества боялась Крупская, составившая свои проскрипционные списки. — Это явление не ново, в средневековье примеров этому не счесть: напр., средневековое западноевропейское монашество, которое даже учредило «орден невежд», где почиталось невежество и неграмотность. За изучение древнегреческого языка Рабле отсидел в тюрьме два месяца.

У Бальзака есть тонкие, глубокие наблюдения над сутью женщины, но первое впечатление такое, что относится это прежде всего к богатым и развитым душою бездельницам, т.е. к благополучно живущим аристократкам, у которых больше нет никаких забот, кроме отношений с любовниками, ревности, изысканных страданий и прочих игр, имеющим так мало отношения к реальной жизни реально живущих людей.

Для современной женщины именно любовь спокойная, лишённая бурь семейная жизнь и есть идеал и счастье. С потерей аристократии мы утеряли аромат возвышенной, тонкой жизни, полной нюансами чувств; то, что пытались в этой области сделать символисты, привело к разнузданным сексуальным оргиям и изломанностям в сфере секса.

Желание остроумно поболтать и удивить читателя парадоксами иногда подводит Бальзака: написал, напр., глупость, что женщина может простить публичное оскорбление, но не забудет скрытой обиды. Публичного оскорбления настоящая женщина не простит никогда.

20

У Мережковского, «Атлантиду» которого я вчера дочёл, я выудил мысль, что смысл любви — не в размножении как таковом, не в продолжении пресловутого рода и т.п., а в самом акте совокупления как символе и реализации стремления к объединению и слиянию двух в одно совершенное существо. Может показаться на первый взгляд, что Мережковский прав. Стоит вспомнить так наз. «первую любовь», любовь сладчайшую, то прекрасное, полное внутренней поэзии томление тела и души, слаще которого во всей последующей взрослой жизни уже не переживает человек. Что, разве подростки, предающиеся первым в жизни любовным ласкам (я не говорю о половом акте), думают о продолжении рода, о размножении? Ни одной секунды. И редко подросток будет ласкать первую попавшуюся, как это зачастую делает взрослый мужик — нет, желторотый мечтает о той, Единственной, кто ему нравится, кого он любит. Также и девчонка — парнишке, который ей не нравится, она никогда не позволит ласкать себя в интимных местах. А если нравится, то пожалуйста. Разве о размножении они думают? Нет, их тянет друг к другу, и всё. Сколько случаев, в том числе и описанных в художественной литературе, когда молоденький паренёк с ужасом убегает от взрослой тётки, одержимой примитивной похотью!.. Всё так, — но как подумаешь, что мыслью Мережковского оправдывается и даже обеляется, и даже облагораживается и делается естественной гомосексуальная связь!..

Читал Писемского, «В водовороте», перешёл к «Людям 40-х годов», но переключился на бескупюрные Дневники М.Волошина. Поразительное различие эпох, разделённых несколькими десятилетиями.

В атмосфере тех лет («Серебряный век») хаотически громоздилось что-то чудовищное. Православие, вера — да, но с обязательным надрывным уклоном в бездноподобную мистику, с повальным, болезненным тяготением к «глубинам». Вяч.Иванов был словно бесом одержим и заражал этим беснованием других, что было, кажется, не очень сложным делом, ибо другие тянулись им заразиться. То, о чём Иванов глухо упоминает в своём Дневнике — я имею в виду его историю с М.Сабашниковой, женой Волошина, — то М.Волошин пишет почти в открытую. Зиновьева-Аннибал заставляла Иванова, действительно сильно любившего её, расширять благословенное пространство их любви и втягивать в эту любовь других. Она почти заставила Иванова вступить в гомосексуальную связь с С.Городецким, который этого, как нормальный человек, не очень-то и хотел, но отказать решительно мэтру Иванову не мог, боясь прослыть ретроградом, не соответствовать духу времени. М.Волошин безропотно отдал свою жену М.Сабашникову Иванову в постель — чтобы Иванов был счастлив, и в наделении Иванова счастьем сама Сабашникова своё бы счастье нашла. Аннибал в теории это поощряла, потому что сие соответствовало её концепции расширения любви и приобщении к ней возможно большего числа людей — но, разумеется, из-за естественной женской ревности ненавидела Сабашникову... Тут же обретался гомосексуалист М.Кузмин со своими глазами-безднами, его любовники (Нувель, Дягилев и др.). Розанов отметился гейством со своим другом Рцы, правда, плевался потом на гадостность происшедшего и каялся в мерзости совершённого в письме к Флоренскому. Андрей Белый домогался Менделеевой, добродетельной жены Блока, а когда она уступила и заявила ему, что она готова стать его, он отказался, ссылаясь на «глубины неизреченные», да и её же саму обвинил Бог знает в чём... Настоящее сумасшествие! И это — при громадной культурной созидательной работе, вершившейся всеми этими людьми в те годы!

И ещё одно наблюдение касательно Дневников М.Волошина: пока он пишет в них о годах 1901 — 1917, читать их необыкновенно интересно. С приходом большевиков к власти краски его прозы тускнеют, словно линяют, мысли становятся кургузыми и однообразными, уже не до философии, не до культуры, не до искусства — выжить бы, не сдохнуть с голода, не попасть под расстрел шалых комиссаров — всё равно, красных ли, белых... Прав Чириков: выпустили

21

большевички Зверя из бездны, осатанел человек, омертвил самоё жизнь в России, сам стал бесом — безразлично, красным или белым.

Только сейчас мне становится ясным, какое преступление совершили передо мной мои школьные учителя, действовавшие по коммунистическим воспитательным параграфам. Они напрочь отлучили меня (нас всех, конечно, своих учеников) от подлинной истории Крыма, моей Родины. Нас даже на экскурсию в Еникале не свозили, крепость, которую Петр Первый осаждал и брал; нам ничего не говорили о Помпее Великом, галеры которого бороздили воды моего родного Керченского пролива, а воины которого дрались на склонах горы Митридат; нам ничего не говорили о поэте М.Волошине... Да Господи, нам ни о чём не рассказывали! Даже о войне, о боях, об Эльтигенском десанте! Вот издержки единой универсальной школьной программы, когда вся страна в один и тот же день проходила один и тот же «предмет»! Не было экскурсий ни в Эльтиген, ни в Аджимушкай.

Целый гигантский пласт истории и культуры, вследствие этой советской школьной программы, остался для меня неизвестен в младости.

Юность, т.е. последние школьные годы, я провёл в истовых занятиях математикой и физикой и в чтении. Причём работал именно так, как сейчас только мечтается: с утра — отдача дани необходимости, т.е. школе, потом — обед и — с нетерпением! — за письменный стол, где неотступно 3—4—5 часов напряжённая умственная работа. Потом — прогулки на свежем воздухе и — сон. Назавтра всё повторялось. И так — все последние школьные годы!

Работая таким образом, С.М.Соловьёв за 29 лет написал 29 томов русской истории. Не было бы у него железного режима дня — не было бы у России соловьёвской истории.

Подлинных результатов можно достичь только при организованном быте.

...читал Власа Дорошевича, газетного аспида, либерала. Проклятая голова, мозг, кишащий ненавистью к порядку российскому. И вот что поразительно: судя по его бойкому тону, он ни секунды не сомневался, во-первых, в том, что он прав и не может быть не прав, а во-вторых, что он вправе. Человек, который не сомневается в своей правоте, может натворить самых страшных дел; эти несомневающиеся — отвратительный сорт людей!

...читал книжку В.Бондаренко «Зоил» с дарственной надписью Серёже Небольсину. Бондаренко — человек умный, хоть и заносит его иногда; видно, редактор слабее его или вовсе отсутствует: стиль у него какой-то заряженный на ругательство. Стиль не окультуренный, чисто наш, славянско-русский. А мысли симпатичные. Вообще, книжка интересная и полезная. Одна его идея — о том, что если дать власти уничтожить твоего врага, науськивая её на этого врага, то власть под твоим науськиванием и врага твоего раздавит, и назавтра тебя самого сожрёт — идея добротно, хорошо аргументированная, мне показалась глубокой и верной.

Порнограф Владимир Сорокин — больной человек, психически больной; у него капромания или как там называется болезнь, когда человека тянет к говну и метафорически (нюхать подмышки, ссанную вонь и т.п.), и буквально: жрать говно. Капрофагу лечиться надо; а бесстыжие издатели эксплуатируют его вялотекущую шизофрению.

Вчера, собирая ягоды на даче, вспомнил свою давнишнюю мысль: человек, когда ест варенье, редко задумывается над тем, что каждая смородинка, каждая слива, каждое яблочко, прежде чем попасть в варенье, прошли через тёплые человеческие руки. Каждая испытала прикосновение человеческих пальцев. Труд!

22

Труд писателя похож на труд сборщика ягод. Писатель собственноручно выписывает каждую буковку, при компьютерном наборе оттикивает каждую клавишу и каждый интервал между словами. Написал роман в 10 листов — значит, выбил 400000 буковок — это если начисто. Но на роман в 10 листов уходит как минимум 2—4 листа черновиков. Итого 14х40000=560000 букв он лично, своей белой пухлой писательской безмозольной рукой выписывает! Пожиратели варений и читатели романов об этом, естественно, не думают...

Где-то я читал, будто в простом русском народе бытовало мнение: кто прочтёт Библию от корки до корки, тот умом тронется.

Я сейчас прочёл «Книгу Исайи» и был поражён правотою этого тёмного мнения народа русского. Ибо столько в этом ветхозаветном тексте несуразностей, дичи, мрачного и почти злобного пафоса, прямых нелепостей каких-то папуасских, туземных, что если человеку с воображением да ещё и с верой некритично проникнуться этим! — то точно ничего не остаётся, как одичать и съехать с глузды. В некоторых местах, особенно где-то после 40-й — 50-й главы, есть куски подлинно поэтические, образцы высочайшей поэтической силы — где автор говорит о человеческой жизни, о человеческих житейских обстоятельствах и т.д.; но лишь начинаются угрозы Божьи — всё, туши фонарь: море крови, зловонных трупов горы и горы, одежды, красные от крови, ибо «кровь брызгала во все стороны, когда я топтал нечестивых в точиле, (?!) и забрызгала мне одежды...» — это говорит сам Господь!

Нич-ч-чего себе священная Книга, Книга книг...И нечестивая богохульная мысль моя сама течёт дальше, подчиняясь

человеческой логике. Разве мог такой Господь послать с милосердной миссией своего сына спасать людей от грехов их и нечестия? После того, как он стольких грешников и отступников — их тьмы, и тьмы, и тьмы: десятки, сотни тысяч — попросту умертвил во гневе, «потоптал в точиле»? Получается так, что Бог-отец столько смертей и зла принёс людям, которые не сделали ему ничего плохого. Ну, там, не поклонялись ему, что естественно, ибо Он почему-то прячется от людей, а своему избраннику Моисею является где-то на горе, вдали от глаз людских, и почему-то скрытый в пламени и дыме; несовершенные, людишки несчастные, ищущие спасения от бед, Богом же насланных (ибо всё в мире — по воле Божьей), поклонялись идолам... Ну, и что? Ему-то что от этого, хуже? Явись им попросту, по-человечески, разок хотя бы, яви чудо, избавь от болезней, «выключи» землетрясение и восстанови жилища помаванием брови, успокой паводок... Но убивать-то зачем? Топтать в точиле зверски зачем? Чтоб «кровь брызгала»?

Я, конечно, не оригинален, понимаю; это лежит на поверхности; тысячи тысяч писали об этом и думали так.

Конечно, свихнёшься, если будешь всею душой думать над тем, что вычитываешь в Библии.

Читал книгу о Цветаевой её дочки Ариадны. Литературно книга ничего

практически не даёт; много о жестоком быте Цветаевой и вообще о её жизни; Ариадна вернулась, глупая, в Россию в 1937-ом из Парижа и, как ей напророчил Бунин, загремела в лагеря, на долгие 16 лет; освободилась «за отсутствием»... и т.д. только в 55-ом. А на парижских фото середины 30-х такая она радостная, смеющаяся, красивая женщина. И несмотря на эти 16 лет ужаса, так и не поняла она, что все беды — от этой гнусной революции 17-го... Нет, опять риторика — что-де до 17-го Марина не знала народа, народной речи и т.п., а революция позволила ей сблизиться с народом, услышать его подлинный язык и проч. Сколько лжи в душах, в головах, в судьбах, в жизнях! А ради чего? Да, вот вопрос: ради чего всё это? Как же въелась в мозги эта вся ложь, пропаганда, зараза — от этих народовольцев, чёрнопередельцев, интеллигентов «чеховских», либералов гучковских! Во всех их, грамотеях тогдашних, сидели душонки Власа Дорошевича, Амфитеатрова и прочих «страдальцев за страдальцев».

23

Живых деталей о Цветаевой нет в книге ни одной — вроде того стакана, пущенного истеричкой Мариной в артистку, назвавшую Сару Бернар «старой кривлякой» (Источник — М.Волошин). Комментарии пусты.

Вот — песня, которую я услышал в 54—55-м примерно году:

Дружил я с ней четыре года,На пятый я ей измени-и-ил.Однажды в сырую погодуЯ зуб коренной простудил.

От этой мучительной болиВсю ночь напролёт я не спа-а-ал.К утру, потеряв силу воли,К зубному врачу побежал.

А врач схватил меня за горлоИ руки вывернул наза-а-ад.Четыре здоровые зубаОн выдернул сразу подряд.

В тазу лежат четыре зуба,А я, как младенец, рыда-а-ал.А девушка-врач хохотала.Я голос Маруськи узнал.

«Уйди с моего кабинета, Бери свои зубы в карма-а-ан, Носи их в кармане жилета И помни про подлый обман!»

Цилиндром на солнце сверкая, Хожу я теперь без зубо-о-ов. И как отомстить, я не знаю, Маруське за эту любовь.

Почему эта холуйская гадость так накрепко запечатлелась у меня в голове, я не знаю. Спустя 50 лет она вспоминается безо всякой натуги.

Это — совершеннейший, кристалльнейший образчик культурного творчества того самого Хама, который воцарился в России после 17-го года. Сметённой оказалась культура Пушкина, превратившаяся в нечто музейное. Бедные, тихоновы, асеевы и проч. стали творить новую словесную культуру. Дотворились. Или революционное «Вихри враждебные веют над нами». Бесчувственность к слову, безграмотность этих всех пролетарских гимнов, вроде «Смело, товарищи, в ногу»! — отложились в сознании миллионов русских советских детей. Не есть ли нынешняя попса наследник этой гадости?

Узнал по радио, что основана новая литературная премия — называется

«Ясная Поляна». Не помню точно формулировки, но смысл тот, что будут премироваться произведения, в которых, наряду с высоким художественным уровнем, будет выражена «любовь к человеку». Дожили... Специальную премию придумали за то, что должно безо всяких премий являться сутью художественного произведения, без чего нет и не может быть самоё художественности.

Невежество многих современных литераторов проявляется в том, что они во главу угла ставят идеологию, а не художественный уровень и технику литературного письма. От этого их писания не только убоги технически, т.е. написаны так отвратительно, что читать противно и попросту скучно, но убоги и из-за низкого художественного мастерства и вкуса и идеологически — ибо любая идея, не получившая в искусстве должного высокохудожественного

24

воплощения, способна только оттолкнуть от себя, т.е. превращается в антиидею, в контридею. Странно, что это, кажется, мало кем сегодня понимается.

Андрон Кончаловский говорит, что главное в искусстве — это не как, а что. Розанов говорит, что гений — это не что, а как. Я же полагаю, что гений — это и что, и как, и ещё что-то. Что и как — это две оси координат, Х и Y, некая плоскость. У гения же есть третья ось Z — придающая всему объёмность и наполненную глубину (не путать с гегелевской «глубиной пустоты»). И это не только в литературе, но и во всех областях творчества.

Интересная профессия — писательство! Человек сам, добровольно, возлагает на себя тяжкие вериги, сам составляет себе планы, словно кто-то внешний задал их ему, и по этим планам живёт и строит свою жизнь. Что заставляет его мучаться и корпеть над недающимся ему романом? Ничто и никто. А несделанность романа его подлинно заботит, угнетает совесть и, вполне возможно, поднимает давление.

Читал на-днях «Серебряный голубь» А.Белого. Удивительный язык, богатый, мощный; удивительна манера; вот это — настоящий модернизм! Именно модернизм: ничего похожего в литературе до этого; никто до Белого не писал так ни по лексике, совершенно своеобразной, ни по манере (ритмика, построение фраз, интонация и т.д.). Вот это и есть модернизм. Его не повторить; сам Белый не смог; в «Петербурге» и «Сер. голубе» его художественная манера представлена в совершенной полноте и законченности; «Москва» уже не читабельна. А в мемуарной трилогии стиль уже, конечно, другой.

Подвернулась «Понедельник начинается в субботу» — прелестная вещица, несмотря на плоский «романтизм» 60-х гг. и архаичность. Довольно серьёзная повесть на превосходном литературном уровне. Это, помимо прочего, памятник выражению интеллигентской иронии начала 60-х. Для того времени эта вещь, несомненно, очень свежая и «в духе времени». То, что сделали из неё телевизионщики, не имеет с повестью ничего общего.

Романтизм — это не только литературное течение, это — образ мышления, менталитет. Думаю, что случись чудо, и встретились бы сегодняшний литератор-реалист и немецкий литератор-романтик, Шамиссо какой-нибудь — они б не поняли друг друга. Разные системы ценностей.

Прочёл простецкий рассказик Жюля Ренара, дневником которого я так был увлечён в студенческие годы. А в рассказике ничего особенного — европейский примитивненький демократизм, умиление перед простотой крестьянской жизни; очень поверхностно. Называется рассказик «Семья Филипп» или как-то так.

Пережитый опыт Великой Русской революции 17-го года, от переворотов в марте и октябре 17-го до переворота и крушения революции в 91-ом, я думаю, до сих пока мало кем подлинно осмысливается. Революция с её крушением в 91-м опрокинула всю демократическую прекраснодушность, в том числе все искания предреволюционной русской интеллигенции. Вот такого осмысления 91-го года нам, кажется, пока не хватает. Никто его не предпринял. Ведь 91-й, по сути, перечеркнул все прекрасные мечтания русских (и европейских) интеллигентов. Рухнул не только коммунизм; вся вековая борьба народовольцев, петрашевцев, нечаевцев, Бакуниных, Кропоткиных, Плехановых, чёрнопередельцев, толстовцев, Чернышевских, Белинских, Писаревых и проч., как оказалось после 91-го, ни к чему в России не привела — кроме как к низвержению самодержавия, от какового (низвержения т.е.!) народу-то лучше жить не стало. Какой-то всероссийский, растянувшийся во времени, пшик! Они, борцы, сами по себе — а жизнь сама по себе,

25

распоряжается по-своему. Все идейные построения, все «...измы», «...овства» и «...щины» оказались не нужны. Просто — не нужны! Не в этом ли трагедия России, что вековая борьба, вековое духовное напряжение умнейших людей страны оказались ни к чему не нужны! Для советской власти все — от Радищева до Баумана какого-нибудь — были некоторым оправданием. Мол, вот они боролись, а мы осуществили их святые идеалы. Но нет советской власти — и не нужны ни Радищев, ни Бауман, не нужен Ленин (разве что как антипример, как пугало). При нынешнем культе наживы для России воззияла в 19-м столетии страшная пустота в истории! Словно жизнь человека (какого человека?! Поколений!) прожита напрасно. Всё вернулось на те круги своя, против которых те боролись. И вроде спохватился-то человек, да уж стар что-то в жизни исправить. Время не переиграешь, не вернёшь, и напрасно прожитая жизнь — это не шутка; не отмахнёшься и ничего уж не исправишь.

Может быть, так произошло оттого, что вся борьба самых «умных да лучших» людей в России 19-го века была направлена на разрушение, а не на созидание. Именно благодаря их усилиям, их мыслям, их писаниям, их работе разразилась революция, которую они «приближали как могли». Благодаря им, ergo, в ходе революции, последующей гражданской войны, строительства социализма «в отдельно взятой стране», «реформ» различного рода погибли миллионы и миллионы людей, исковерканы многие миллионы судеб людских. Во имя чего принесены эти неисчислимые кровавые жертвы? Получается, что во имя той пошлой «демократии», разгул которой мы наблюдаем сейчас в России.

Кто-нибудь из нынешних политиков вот с такой исторической точки смотрел на происходящее в России? Ну, хорошо, мы отвергли учение, которое нас перестало устраивать. Но жертвы, жертвы?! Те десятки миллионов людей, которые, не будь этой передовой борьбы в 19-м веке, остались бы живы?

Вот цена прекрасным и прекраснодушным идеям.

Прочёл невыносимо глупый, дурацкий просто рассказ, величиной с повесть в два листа, масона Шарля Нодье; называется «Трильби». Бог знает что интересовало людей начала XIX-го века!

Уловив в интонации шатобриановского «Ренэ» что-то из интонации Л.Н.Толстого в его нравоучительных трактатах, подумал о том, что, конечно, Толстой читал «Ренэ» — и вслед за этим подумалось: человечество роднит и объединяет — как в пространствах, так и во времени, — то, что оно читает одни и те же книги. Подавляющее большинство читало Бальзака, Толстого и вообще мировых классиков — Золя, Диккенса... Люди, говорящие и думающие на разных языках, читали одно и то же! Уже за это книге надо ставить памятник. Сейчас вместо книг шуруют по Интернету. Возможно ли в Интернете такое же со-чтение, как при чтении книг? Почему-то сомневаюсь. В книге, прежде всего, серьёзен язык, он довлеет сам себе. А что за язык в Интернете? Плоское подобие английского, лишённое оттенков, переливов и проч., что отличает подлинный язык. Пренебрежение книгами классиков ведёт к порче самой основы духовности. А её в Интернете не сыщешь.

Кто-то подсчитал, что в жизни человека насчитывается тридцать шесть удовольствий.

Тьма и пустота, так же как тьма и абсолютная наполненность — в известном смысле, в зависимости от ситуации — синонимы.

Понятие чести навсегда покинуло этот мир.

Если кругом все счастливы, и никому ничего от меня не надо, никакой «последней рубашки» — тогда как мне жить? и быть? Мне возразят:

26

— А где ты видел такую жизнь, чтобы все «кругом были счастливы» и т.д.?! Так что отдавай быстро свою последнюю рубашку!

Но это не ответ на вопрос. Ответ должен быть принципиальным, а не конкретным.

Мы живём во времени и в пространстве, и не мыслим себя вне своего времени и вне своего пространства. Мы растворены в своём времени и в своём пространстве, и из-за этого потеряли себя как «вещь в себе», стали «вещью для другого». Мы всё — для других, в нас, во мне — всё для других, для времени, для пространства, для общества, — ибо нужно всему этому соответствовать. Вот наша трагедия.

Гений — каждый «вещь в себе». Гений — это тот, кто сумел сохранить себя как «вещь в себе» и «для себя», поэтому он и остался независим от оценок людей, от их мнений. Он внутренне свободен — и потому гений. Он — гений, и потому внутренне свободен.

Творчество направлено не на создание нового, ибо в мире не может быть ничего нового; есть только до времени скрытое, неизвестное, непознанное. Поэтому творчество — это преображение содержания души для выявления этого скрытого, тайного.

На Западе социал-демократы, коммунисты и проч. остаются органичными членами общества, не разрушают цельности культуры. Ленин же, большевизм, бил в своей нетерпимости к русскому (который он осудительно называл не иначе, как «великорусский», словно величие есть недостаток), к инакомыслию именно по цельности культуры! И разбил русскую культуру.

Мы говорим: Европа цивилизовалась в прогрессе — нравственном, техническом, социальном, экономическом и т.д. Писемский же зорко усмотрел, что «там всё мало-помалу превращалось в мещанство» ещё 150 лет назад.

Нынешняя Германия, например — торжество мещанства. Немцы — воплощённое мещанство. Гитлеру нетрудно было их соблазнить, как впоследствии американцам закатать великую германскую культуру в асфальт.

Молодые люди нашего времени учатся любви и культуре любви не у Бунина, не у Пушкина, не у Толстого — у попсовых песен. Я недавно слышал по телевизору попсовую наглую песню с припевом: «Девочка хочет секса, девочка хочет любви».

Ницше говорит как о само собой разумеющемся, что основной инстинкт человека — это эгоистичное. То же утверждает ницшеанец Шестов, разбирая романы Достоевского и Толстого.

И все с этим согласны. А для меня, напр., эта мысль не то чтобы нова, а требует размышления. Всю жизнь я прожил, не задумываясь об этой стороне человеческой природы.

Торгующие засели в храме литературы, и их никогда оттуда не выгонишь.

Бутафория — существо модернизма, авангарда, постмодернизма.

Серебряный век — это век ненормальных, несчастных, больных людей. У многих из них подозрительно отсутствовали дети: Белый, Блок, Брюсов, Сологуб, Чехов, Бунин, Бальмонт, Волошин, Мережковские, Философов, Маяковский. Понятно, что не было детей у гея Кузмина. А у Городецкого? У Пяста? У Сомова, Бакста? Поразительный феномен.

27

Перед революцией в России было Общество сближения с Англией, Петроградское Общество Английского флага. Наверное, масоны шустрили — как тараканы.

Сейчас в мире благодаря энергии спецслужб величайшее распространение получили неправительственные и общественные организации и фонды, направленные якобы на благородные, гуманные цели, на развитие демократии, будь она неладна. Через них спецслужбы осуществляют свои операции по настропаливанию общественного мнения, финансируют перевороты внутри страны и за рубежом и т.д. Наличие в стране таких организаций говорит будто бы об «открытости» общества, о его демократичности и т.д. А на самом деле это только — каналы влияния разведок.

Позитивизм, неопозитивизм победил в мире; он захватил души; для всех остальных стран он лежит таки в русле традиций народной жизни и потому приемлем, поэтому они живут. Для нас же он неприемлем, без православия мы, видимо, не можем, поэтому не живём, а мучаемся.

Недодумано.

Нынешнее состояние мира со всеми его проблемами (экология, терроризм, наркотики, криминал, упадок культуры) есть следствие торжества позитивизма и глобализма. Бога забыли, оставили его (без Бога душу утруждать не надо), отделили от души своей...

Каждый писатель должен понимать и отдавать себе отчёт в том, что слово, которым он пользуется при создании своих «текстов», обязано в его руках, под его пером, на экране его компьютера быть не только средством передачи мысли и идеи, и не столько средством, сколько целью его деятельности. Порочный круг — обмельчание действительности идёт параллельно с опошлением человеческого лексикона.

Надо смириться с тем, что для любого дела теперь нужно искать деньги. Такова цена «свободы слова», которой нет, никогда не было и никогда не будет. Всегда существовала и будет существовать цензура плательщика.

Несколько женщин в старости наперебой и, разумеется, в ревности и ссорах между собой — обхаживали, обслуживали Ремизова: купали его, дряхлого старика, кашку ему варили, массаж делали и проч. Попахивает Серебряным веком...

Демократия и коррупция — мать и дочь; неразлучные сёстры; сиамские близнецы.

Выражение «живи настоящим» есть чудовищное упрощение величайшей тайны сути и природы времени, тайны Настоящего, которое подлинно выпало из времени, ибо не принадлежит ни прошлому, ни будущему. Настоящее вневременно — вот тайна жизни. Где же мы живём? Рассыпается пресловутый континуум «пространства–времени». А ни в будущее, ни в прошлое нам нельзя.

Так называемая «демократия западного типа» — это утопическое воплощение таких гражданственных идеалов, как «свобода слова», «свобода предпринимательства», «власть народа» (т.е. свобода выбора управляющих обществом) и т.д. Это — такая же уродливая утопия, как и коммунистическая. Возникает подозрение, что «западная демократия», так истово насаждающаяся у нас в России, есть латентная форма «войны всех против всех», о которой писал ещё Гоббс. Войны, загнанной под спуд; вернее, одетой в благопристойные гражданские одежды законности.

Идеальной формы общественного устройства, может быть, не существует; и с этим надо смириться. А вообще, надо посмотреть, проанализировать, при

28

каком общественном устройстве нет войны всех против всех или какое общественное устройство наиболее отдалено от этой войны — из всех бывших в истории или имеющихся на сегодняшний день. И к этому общественному устройству надо присмотреться повнимательнее. Не исключаю, что окажется, что наиболее близким к идеалу невойны всех против всех будет устройство восточной сатрапии.

Декабристы выступили в момент владычества умами в России романтизма.

200 лет назад — небывалый патриотический подъём! Единение вокруг царя, идея величия России и т.д., и в результате — разгром Наполеона, величайшего организатора масс. 100 лет назад — поношение царя, издевательство над чувством патриотизма, вакханалия антирусскости и проч.; результат — потеря Российской империи. 50 лет назад — война, все основные тяготы которой и жертвы легли на русских, на славян, которые всё вынесли — на волне патриотизма и объединения вокруг Верховного. Сейчас — опять вакханалия антирусскости, издевательства над русским патриотизмом и т.д., и Россия вновь в унижении. Но если что-то грянет, то именно Россия опять окажется на вершине борьбы с мировым злом (м.б., именно в этом и состоит её божественное предназначение?) — и победит его именно благодаря русскому патриотизму. Ни одна из наций, живущих в непосредственной близости к России, не способна без России сохранить свою жизнеспособность. Ничего в этом нет для них унизительного, ибо так распорядилась сама История, т.е. божественное Провидение. И именно Россия, и никто другой, их спасёт в приближающейся всемирной заварухе.

На днях провёл в клубе «Новая книга» очень интересным получившийся вечер о Розанове с Виктором Сукачем. Интереснейше выступал Джимбинов, профессор Литинститута, который, наверное, мог бы несколько часов говорить о Розанове без перерыва — такова энергетика, и его личная, и того знания и чувства, которые позволяют ему говорить о Розанове как о ближайшем и сокровенном своём друге. Жалко было его прерывать, но регламент того требовал. Поразительно говорил Пётр Васильевич Палиевский. На мой взгляд, очень точно его выражение о сущности мировоззрения Розанова, его художественного метода: «любая жизненная пылинка является отражением вселенского значения». Я никогда не думал о том, насколько важно для Розанова упоминание о месте написания — «На извозчике», «в вагоне на Эйдкунен» и т.д. Это ведь тоже «пылинки». Поистине, в настоящей, в высокой литературе любая мелочь важна, даже определяюща, без неё литературное поле беднеет, пустеет, скудеет.

И сам В.Сукач очень глубоко говорил о Розанове. Глубоко говорил А.Николюкин. — Как интересно слушать знатоков!

Ночью не спалось, и почему-то думал о деньгах. Есть разница между деньгами, заработанными на службе — в госучреждении или у хозяина, — и деньгами, заработанными самостоятельно, как предприниматель. Деньги, заработанные в своём деле, пахнут свободой; деньги, полученные за службу — это деньги зависимого человека. Ночью были хорошие метафоры, сейчас их забыл.

Кто я? Либерализм не приемлю как разрушение основ русского жизнеустройства, коммунизм не приемлю, ибо он есть окостеневший либерализм, погубивший Россию. Две морды одного дьявольского лика. Скорее всего, я — правый консерватор, ибо, хотя и считаю конституционную монархию идеальным режимом для России (конституционную, потому что самодержавная монархия требует от монарха безупречной нравственности, которой в жизни нет места), понимаю прекрасно, что монархия в России

29

никогда не восстановится (дай Бог, чтобы я ошибся), так что я не монархист. Правый консерватор... Никогда бы не думал.

Те псевдоправые, которые в нынешней России называют себя «Союзом правых сил», никакие не правые, а самые настоящие леваки, причём крайнего толка, исподтишка ведущие против России столь же разрушительную террористическую войну, как и «красные бригады» на Западе; только война эта имеет латентную форму и ведётся в области экономики, идеологии и культуры. Бьют по основам. А результаты гораздо эффективнее, чем у «красных бригад».

Строго говоря, либерализма сегодня нет; он давно умер. Либерализм сегодня — лишь теоретический термин для обозначения жёсткой позиции в битве идей; деятель, позиционирующий себя как либерал, дай ему не только духовную, но и конкретную политическую власть, так начнёт жёстко править, что головы полетят с плеч, и отнюдь не метафорически. Либерализм — это второй лик Януса-тирана. И мы убеждаемся в этом уже сегодня на примере искусства каждый день, видя, как театральные подмостки и журнальные страницы заполонили модернистско-авангардистские поделки, с фашистской безжалостностью вытесняющие и подавляющие животворное реалистическое искусство, несущие смерть и разрушение традиционной культуре — единственной в наше время духовной опоре народа. Либеральное искусство — тоталитарно и одновекторно; как тоталитарны и одновекторны сегодняшняя международная политика и либеральная экономика.

Глава третья. КРУГ ЧТЕНИЯ: РУССКИЕ ПУТИ. ЭХО лет у меня появилась привычка

С давних лет у меня образовалась привычка делать записи во время чтения — на отдельных ли листах бумаги, в записных ли книжках, но чаще на полях книг и на форзацах. На полях книги я ставлю крестик, отмечая заинтересовавшие меня куски; на форзаце — номер соответствующей страницы. Покончив с книгой, я иду по выписанным номерам и заношу отмеченные цитаты в специально заведённую для этого записную книжку. Некоторые записи никак не используются, а некоторые — взывают к «размышлению», к живой реакции. Кое-что из подобным образом откоментированного пригождается мне в публицистике или в критике, кое-что — в художественном тексте (чаще всего — для эпиграфов, которые я почему-то очень люблю, как всякий провинциал). А какая-то часть неиспользованного неожиданно показалась мне интересной и составила содержимое предлагаемой читателю главы...

Здесь курсив — цитата из читаемого мной автора, а прямой текст — мой.

Читая Л.Фейербаха, «История философии», т.1

«...увидеть в человеке лишь некое органическое соединение, организм, примитивно реагирующий на внешнее раздражение, соединение, в котором нет и не может быть души и потому легко могущее быть уничтожено, ибо лишённое души органическое соединение ничем не отличается от безгласной гусеницы, или отдельно взятой клетки, сперматозоида и т.д.» — Вот в этом уже — первый победный шаг позитивизма, ещё до О.Конта; замечательно это «легко могущее быть уничтожено»; в этих четырёх словах все преимущества и удобства позитивизма для власть предержащих политиков.

Политик — всегда стихийный позитивист. Позитивизм вообще очень удобен для узких, «трезво мыслящих» людей. Отсюда — лёгкость, даже триумфальность воцарения позитивизма в общественном сознании. И царствие его в умах длится по сегодняшний день. Позитивизм, материализм, атеизм, прагматизм — близнецы-братья.

30

Мнение Я.Бёме о появлении зла: Всё, что существует, есть результат отклонения от некоего первосостояния, прасостояния, которое непусто, но которое есть полное совершенное ничто, в котором нет ничего отрицательного и которое в этом смысле есть добро, т.е. невредное. С появлением нечто в этом ничто появляется зло как противоположность совершенному состоянию, называемому добром. — Интересно сравнить с мыслью Бердяева о зле как небытии, как фальшивом бытии. Бёме мыслит как-то простенько по сравнению с мощным Бердяевым.

Дуализм Декарта, по Фейербаху: а) дух и тело существуют одновременно и независимо друг от друга; б) идея Бога не может возникнуть, если нет самого Бога; Бог — причина этой идеи. Поэтому Бог существует.

«Спиноза все вещи считал одушевлёнными». — Замечательное качество

философа, открывающее в нём стихийного поэта.

Добро и зло надо понимать двояко —1. Как этические принципы;2. Как правила жития в действительной жизни.

Как 1. — они абсолютны; как 2 — они относительны и, ergo, не существуют.

Чистого добра, которое одновременно не было бы злом, нет. Чистое зло, воплощение Сатаны, зло законченное, абсолютное — есть. Например, убийство невинного, чистого ребёнка, которое нельзя оправдать никакими благими или высокими целями.

Я. Бёме: добро растворено в мире, добро и свет есть всё, единое, цельное и

т.д., т.е. ничто. Влечение есть сгущение, тьма, т.е. зло, разделение света и тьмы. Но без тьмы нет света действительного; как у Толстого: без добра нет зла. — Всё это как-то несерьёзно, неглубоко. Ср. у Шестова, когда в вопросе о добре и зле он, говоря о конгениальности Толстого и Ницше, Ницше ставит выше, потому что духовные муки Толстого — это муки совестливого, но благополучного житейски человека, тогда как моральные поиски Ницше происходили в невероятно тяжёлых условиях страшного физического недуга. Какое уж тут «растворённое в мире добро»! Где оно?!

Религия — не просто заблуждение; это — заблуждение, объединяющее нацию, положительное заблуждение. — Сродни массовому психозу. И потому религия — реальная политическая сила и политический инструмент.

Кстати, мир священничества — мир очень своеобразный и закрытый, проникнуть туда простому смертному не дано. О тех священниках, с которыми мне приходилось иметь дело, я ничего плохого сказать не могу, но и хорошего тоже. Наглухо закрытый мир.

Христианство по идее наднационально, по сути — столь же национально, как язычество.

Католицизм — Франция, Италия, Польша, Чехия, Австрия. Протестантство — Германия, Швейцария, Англия.Православие — Россия, Балканы, Греция.Африканское православие — Эфиопия.И т.д. Всюду — национальные оттенки!Нация — сильнее религии. «Общéе».

Как много, поразительно много сходства, даже в мельчайших деталях, в

технологиях преследования инакомыслия в средние века и при коммунизме!

Читая Л.Фейербаха, «Сущность христианства»

31

Попса, «abracadabra» (есть такой припев в одной песенке) — это музыка демократии. В музыке ярче всего присутствует различие между аристократией и демосом.

Демократия — это торжество низшего в политике и в жизни, т.е. в мозгах, в чувствах и проч.

По Фейербаху выходит, что если посмотреть на Библию (особенно на Ветхий

Завет) как на книгу, а не как на Книгу — то обнаружится, что она представляет собой неудобосказанный бред, выкрикнутый в некоем умоисступлении. Разумному человеку читать её невозможно без весьма натужного принуждения себя.

«Религия есть обольщение себя собственной фантазией». — Типичный,

законченный, строгий позитивизм! Фейербах недоумевает: великая загадка: почему всё-таки христианство

почитает совокупление за грех? Из-за того, что ради совокупления приходится преодолевать инстинкт стыда? из-за сладости его преодоления и сладости самого совокупления? Почему христианство изгоняет наслаждение из жизни? Если бы христианство не считало совокупление грехом, не было бы так называемой «сексуальной революции», т.е. не было бы разврата.

Древнее христианство отрицало полностью старый мир, язычество, его

культуру; современное христианство, после Возрождения, преобразило себя на фундаменте классической древней культуры.

«Моя воля ограничена...» etc. Поэтому я не хочу, чтобы естественные, т.е.

священные, Богом установленные границы моей и так небесконечной, ограниченной воли теснились, суживались ещё и границами, установленными мне чужой волей, т.е. волей такого же тварного существа, как я.

Разложение христианства началось с момента его зарождения. Неужели XXI

век — век окончания христианства? Неужели христианство кончается, как кончается порошок в картридже, чернила в чернильнице, бензин в бензобаке? Христианство заменяется позитивистским фарсом, фикцией: «общечеловеческой моралью», «правами человека» и прочей виртуальностью.

Ненависть и любовь — две страсти, определяющие бытие человека.

Бог: абстракция человеческой любви.Дьявол: “—” “—” ненависти.

Современное зомбирование человека производится путём подсовывания ему пустых сущностей в качестве духовной пищи (напр., ТВ и бульварная пресса: «Московский комсомолец», таблоиды и проч.)

В любовании немцев своими садами (они не рвут плодов в саду при доме)

есть что-то утончённо-восточное; неожиданная черта у «колбасников». Не такие уж они и колбасники!

Политика стала новой религией человека XXI века. — Это — следствие

позитивизма. Политика — богословие глобализма.

«Человек непроизвольно, силой воображения, наглядно созерцает свою внутреннюю сущность, <которая есть> Бог». — У Фейербаха много очень

32

точных психологических наблюдений. Это — одно из них. Вообще, его антропология насквозь психологична. Но отсюда же один шаг до позитивизма самого плоского толка.

Субъективный человек некультурен, некультурный — субъективен.

Что такое свобода для верующего, все действия которого определены и облагословлены Богом? — Вот это и есть свобода, её царство. Читай, чтобы понять это, об этом у Бердяева.

«В вере лежит злое начало». — Священники не любят чужаков,

инакомыслие. — Сейчас к ним в России присоединились светские так называемые «воцерковлённые», которые не только ходят в Церковь (это-то как раз дело благое), а непременно требуют от других, и со злостью требуют, чтобы и другие ходили, молились, постились, и кто этого не делает, те «чужие», враги. Я знаю одну такую литературную даму (впрочем, её знают многие). Она — «воцерковлённая», кричит об этом на каждом литературном перекрёстке, а сама и курит, и водку хлещет, и мужей поменяла пол-десятка, и любовью к ближнему не отличается, и по-человечески просто узко злобна.

Знаю я и одного профессора, который называет себя православным и подвизается на ниве духовного воспитания. Но это не помешало ему злобно подговорить членов учёного совета набросать чёрных шаров несчастной аспиранточке, вышедшей на защиту кандидатской беременною на седьмом месяце. Sic! И набросали, и провалили...

Впрочем, эти примеры по отношению к фразе Фейербаха не совсем точны. Фейербах говорит о вере, об узости истово верующего, а эта дама и этот

профессор, думаю, ни в какого Бога не веруют. Просто притворяются и обделывают под прикрытием веры свои делишки.

Записи на полях 1-го тома Владимира Соловьёва

Соловьёв не встречал «достоверно-законченного злодея» — в конце XIX века. А в наше время, спустя сто лет, злодеями, и именно достоверно законченными, полна матушка Россия. Их воспитал большевистский безбожный режим.

А не революция ли 17-го года развязала в душе человека-пролетария то, что

И.Ильин называет изначальным присущим человеку злом и что сегодня привело к торжеству криминалитета? Ведь до революции такого злодейства не было. Вспомним Толстого с его уверением, для наших дней наивным до глупости, что никто никогда не видел человека, мучающего ребёнка.

Почему действительность так безаппеляционно опрокидывает все

философские построения?

«Что уважено Богом» — название романа.

«Смысл жизни» вообще, т.е. зачем жизнь дана Земле Богом? Или «смысл жизни моей» — есть разница. Или нет?

Ап. Павел говорит об естественном законе, позволяющем людям «творить

добро»; а И.Ильин говорит, что в каждом человеке естественно сидит зло.

Жизнь человека есть природное явление, и, как всякое природное явление, она не может иметь смысла, отличного от смысла жизни природы — с высшей,

33

телеологической стороны. А в жизни природы смысла нет. Смысл вносит в жизнь только человек. Он сам придумал (или выдумывает) его, чтобы оправдать своё пребывание в мире. Ему это необходимо ввиду сознания неизбежности смерти.

Нет, как ни крути, с какой стороны ни подступайся, а ничего не выходит, кроме:

— Смысл жизни отдельного, конкретного человека — в его духовной работе. В том, от чего он получает Наслаждение.

«Удовольствие — это есть нечто дурное». Даже странно, что Соловьёв опускается до такой плоской пошлости.

Почему умственное и эстетическое удовольствие — высшие?

И всё-таки что-то есть истинное в моей давнишней молодой мысли о Наслаждении как смысле жизни — при том, что весь вопрос, от чего человек получает Наслаждение.

«Наши поступки сохраняют своё нравственное значение как показатели

духовных состояний. 1) Господство над материальной чувственностью,2) солидарность с живыми существами и 3) внутреннее добровольное подчинение сверхчеловеческому началу — вот

вечные, незыблемые основы нравственной жизни человечества».Как поразительно верно схватил В.Соловьёв основы основ человеческого

общежития! А где же здесь Бог? Его нет: и слова «сверхчеловеческое начало» означает нечто другое; скорее, что-то вроде морального закона.

В жизни нет смысла, кем-то данного, привнесённого в неё извне кем-то

сильным, высшим — скажем, Богом. В жизни вообще — нет смысла. Каждый в свою жизнь вносит свой смысл. Задача человека — наполнить свою жизнь смыслом; привнести в неё смысл; придать ей смысл. Надо искать смолоду смысл жизни, а не смысл жизни. Жизнь же сама по себе бессмысленна, как и всё в природе. Небессмыслен лишь человек, который и есть себе Бог. Вот он-то, человек, и установит себе самому смысл жизни: больше некому; больше никто за него этого не сделает.

Странно, почему эта простая мысль раньше не приходила в голову.

«Зал истины» — название для рассказа. Миф об Осирисе, который взвешивает (зачем?) души умерших в зале истины.

Розанов, Розанов…

Есть корень жизни, который надо искать. Он так просто не даётся. — Повседневные дела — это ил, мусор, «культурный слой».

Кричит, бия себя в грудь (сегодня, в ХХI веке):— Я христианин! Я православный!А спроси его:— Что это значит? В чём отличие твоё от католика? —

34

и не ответит.

«Сгущение» у Я.Бёме — то же, что и нарушение единообразия etc. у В.В.Розанова. Тут что-то верно схвачено в природе вещей: появление персонального, особенного, личного как отпадение (от Абсолюта?)

Человечество есть один цельный организм со своей психикой; человек есть

лишь клетка этого организма; так как же может клетка довлеть по ценности больше всего организма? Человек есть ничтожество, и жизнь его для человечества не имеет никакой цены.

«Европа — кладбище...» etc. Типично русское чванство, Василий Васильевич.

Европа — великая труженица...

Все противоречия, причисляемые человеческой душе, из которых выросли религии, имеют корнем своим одно-единственное противоречие природы: неизбежность физической смерти: моей смерти.

Достоевский тонок, мощен и глубок, но теперь, нынче, эта тонкость и

глубина мало кому понятна и мало кому нужна.

Тезис о греховности детей за грехи отцов, о врождённом грехе преступности

и т.д. — выверт, силлогизм, игра.

Той России, о которой пишет Розанов, нет уже, мы уже не те русские. Но

надо любить новую Россию, ту, которую мы имеем сейчас. После коммунизма ей нужна наша любовь. И смысл не в том, чтобы вернуться к той России, милой сердцу и т.д., но невозвратимой, а в том, чтобы идти дальше и вести дальше новую Россию, которая, встряхиваясь, отряхиваясь, тяжело выбирается из болота коммунизма: изначально, сущностно нерусского движения. Дальше — но куда?

Правда и добро первичны, ложь и зло вторичны. Но кто-то сделал зло

первым? Откуда оно начало быть. Так же кто-то солгал первым. Что, всё валить на Сатану?

Потеряв единственного сына на войне (или убитым в подъезде бандитами из-

за баловства), благодарить за это Бога?! За то именно, что Бог соблаговолил «отметить своим вниманием»?! Увольте, любезный Василий Васильич!

Воспитательность литературы и искусства — типично русская традиция,

объясняемая православием с его искренней верой. Искренняя вера — необходимый элемент православия.

35

В чём суть сегодняшней жизни? «Удары по взору», грохот, яркость, шум; а в сердце ничего нейдёт; сердце современного человека остаётся пусто.

Толстой, как природно, стихийно святой человек, оказался вне иерархии, вне церкви, и ergo, в ночи, в теми.

За чтением Бердяева

Марксизм вырос из лютеранства?

— высшее (творчество, дух)Человек — природа (секс, здоровье, инстинкты)

— низшее (стяжательство, деньги)

Борьба за деньги есть борьба биологическая. Необходимая бизнесмену черта — страсть к деньгам, готовность за деньги устроить битву. У кого нет этой страсти, тот не бизнесмен.

Чуть-чуть чрезмерно, чуть-чуть перехлёста — и вот в этом-то «чуть-чуть» и

явится к вам подлинное ощущение полноты жизни, подлинное переживание её. Пример: глоток холодной воды при жажде. Один хороший глоток утолит жажду. Но — в дополнение к нему хлебните ещё воды, но не сразу проглатывайте её, а подержите во рту, и вспомните при этом, как вы жаждали. И вы почувствуете ещё раз то наслаждение, которое вы получили от первого глотка — и это чувство будет полнее и глубже.

Парадокс — это всегда взгляд в глубину. Выражение Андрея Белого.

Стоит только принять жизненную философию, ставящую превыше всего

деньги — и жить в соответствии с этой философией, никому не доверяя в денежных вопросах, станет легче, и вы избавляетесь от многих мучительных проблем.

Иисус Христос продолжает вечно и каждодневно приносить себя в жертву, и

это символически отражается в событиях каждодневной жизни каждого человека.

В нас сидит проклятая заноза 17-го года, расколовшая, расщепившая, отравившая наше сознание. 3.II.2000. 15.05.

«Лишь духовный опыт может доказать человеку, что существуют

духовные реальности... etc». А зачем Бог всё устроил так, а не иначе? Зачем?

«Жажда божественного...» Не в этом ли тайна творчества?

Удаление от Бога — не в этом ли доминанта истории?

«Человек должен изжить свою судьбу». — Невыносима мысль о том, что человек — это всего лишь форма существования высокоорганизованной

36

материи, организм, и ничего более. Без Бога человек всё равно что кусок камня и заслуживает такой же судьбы, т.е. полного небрежения.

Где появляется машина, там кончается культура и начинается цивилизация.

Машина с культурой не сопрягается.

Каждый человек чувствует присутствие в своей жизни чего-то абсолютного.

Без этого чувства жизнь лишена и смысла, и вкуса.

Отпад от абсолютной жизни трагичен, но этот отпад предопределён, видимо,

потому что в истории человеческих жизней нет исключений; отпали все; отсюда всеобщая трагичность человеческих судеб.

«Ответом на эту тоску является откровение Бога в человеке... etc». — Это

уже выдумано человеком. Тоска человека по Богу не выдумана, она есть, а ответ Бога на эту тоску — выдумка.

Похоже, человек успокоился и перестал алкать высшего, как в начале XX-го

века. Он теперь углубляется в познание физиологии (как избавиться от рака и инфарктов), экономики (как устроить богатое общество) и т.д., но национальное и религиозное начала жизни подспудно бурлят, и человечество ещё ждёт взрыв — общепланетарный, и почище атомного или водородного.

За чтением стихов Брюсова

Человек в некотором смысле — ошибка природы. Случайно в некотором клеточном организме возникло сознание, но при этом организму с сознанием не было даровано личное бессмертие, а только бессмертие родовое, видовое. От этого трагизм человеческого существования.

Всё, что бы человек ни делал, он делает вынужденно: строит, разрушает,

объявляет войну, политиканствует и проч. — ведь должен же человек что-то делать.

Бог — некое сверхсущество, вымышленное человеком для облегчения невыносимости мысли о неизбежной смерти.

«История русской философии» Лосского

А любят ли Христа верующие в него?

Русская философия всё время говорит о «соединении многих»: соборность, община... (Продолжим далее ряд: колхозы, партия...) В основе этого стремления к «соединению многих», стремления чисто русского — православный отказ от себя, реализация принципа любви к ближнему в его самой примитивной и

37

поверхностной форме. «Соборность аскетов» — вот идеал русской общественной формы.

Грехопадение как причину зла нужно изъять из Предания — и тогда всё в

религиозном учении христианства станет, наконец, с головы на ноги. Всё будет так, как оно и есть в жизни и как оно не может быть иначе.

Почему это, интересно, неверие в таинства означает гибель нравственности? Тем самым признаём, что в основе нравственности лежит нечто непознаваемое. Нет, господа, должно быть так, что нравственность, если она действительно претендует быть действенной, должна основываться на ясных, лёгких для понимания рациональных основаниях. Где мистика, там сомнения, зазор для шатаний в нравственности, там зыбкость. — Поздняя приписка. С удивлением обнаружил в себе позитивиста...

Русская философия: 1 — «соборность», 2 — любовь как основа всего. А что было до Бога?

Почему следование телу есть грех? Зачем это придумано? Почему дух выше плоти? Почему плоть должна подчиняться духу? Что плохого в следовании запросам тела? Секс — такое же физиологически оправданное и необходимое отправление тела, как и испражнения. Почему испражнение не греховно, а секс греховен?

И всё же в религиозной тяге к духу как к чему-то высшему что-то есть. Порядочный человек стремится уйти от животного в себе.

Почему-то без Бога нельзя каяться и жить нравственно.

Проблема добра и зла снимается с проблемой свободы, свободы воли и произвола.

Л.Толстой слишком хорошо думает о мире и о человеке.

Ренан, Жизнь Иисуса

У Ренана Иисус не Бог, а человек, проповедник, учитель нравственности, нечто вроде еврейского Сократа: так же бродяжничал (хотя Сократ не бродяжничал, а прогуливался), так же всех занудно поучал, тыкал в глаза несовершенством, и так же принял мученическую смерть во имя своего учения.

Заметки на форзаце тома Чаадаева

Человек творит себе нравственный закон, не ведая того, что этот закон уже сотворён Богом; человек лишь открывает, откапывает в себе то, что заложено в него Богом и завалено мусором повседневной жизни.

38

История человечества — история борьбы порока и добродетели. Только в разное время под пороком и добродетелью понимались разные вещи.

Почему порок всегда так притягателен для масс людей? Почему большинство человечества любит пить весело, предаётся похоти, деньголюбиво? И сколько ни борись с этим моралисты, всё без толку. Большинству без гетер, вина и той особенной свободы, которую дают деньги, и жизнь не в жизнь.

«Последовательный ряд людей — это один человек, пребывающий вечно...»

— Сказано хлёстко и было бы верно, если бы не было личной смерти. Личная смерть перечёркивает все умозрительные построения.

Читал «Афоризмы» Чаадаева.Из-за того, что Чаадаев писал по-французски, текст его, переведённый на

русский, так и читается как не родной, а переводной. Чужак писал. Переводили переводчики так себе. Словом, как чтение, «Афоризмы» скучны и неинтересны. Ведь многое во впечатлении зависит от интонации и ещё от чего-то, что имеет начало в чувстве, а переводчики этого «чего-то» и не уловили и передать не смогли. Вообще, мне кажется, что Чаадаев стал знаменит оттого, что был гоним — этим Николай I создал ему великолепную рекламу на века. Что, скажите на милость, может дельного сказать для русского сердца, ума и мысли человек, почти ни строчки не написавший по-русски и, очевидно, думавший и мысливший по-французски?

Читая Гегеля

Замечательна мысль Гегеля о том, что в христианстве человек являет себя злым от природы!

И в наше время игра на религиозном рвении населения, т.е. части населения, плебеев, составляет предмет игрищ политиков. Элита и плебеи. Религия — это, по мнению политиков, политический рычаг управления плебеями.

Задача познания Бога от века должна решаться каждым человеком —

независимо от того, как она решена другими ранее.

Мы рождаемся с ощущением тайны внешнего, непонятного нам; из этой

тайны возникает религия, вера в нечто, что чудесным образом спасёт нас от смерти; не отсюда ли вера в бессмертие души? Надежды на загробную жизнь?

На полях «Оправдания добра» Вл. Соловьёва

Народ должен служить Богу, говорит Вл. Соловьёв; народ должен служить коммунистической партии, сказали большевики.

39

Историософская триада: государственность — гражданственность — духовность. Под духовностью Соловьёв понимает веру в Бога и всё, что ей споспешествует: соборность и проч. Большевики подсунули свою триаду: государственность — гражданственность — партийность. Партийность — та же духовность, только под ней понимается не вера в Бога, а каждение Марксу — Ленину — коммунизму.

Как много общих черт у христианства и у марксизма! Для большевиков высшая цель — торжество коммунизма; для христиан — торжество на земле Царства Божия. А о человеке ни слова нет, о его благополучии.

Как много лозунгов взято Лениным у славянофилов, у христиан и проч.! Напр., об особом от Запада пути России; о гниении Запада; о великой миссии России, всемирной спасительницы человечества; даже «братолюбивая сущность православия» превратилась у Ленина в пролетарский интернационализм. Господа, Ленин не был оригинальным политическим мыслителем, все мысли слямзил у других! Может быть, оригинальность и — даже больше, политическая и человеческая мудрость его — состоит в том, что он понял, что уже всё выдумано правильное, и нечего новый огород городить, а просто в старые проверенные временем мехи влить новое пролетарско-большевистское вино — и успех обеспечен. Своеобразная экономичность мышления. А что? Приёмчик оправдал себя. Только вместо благородного вина самогонки бухнул.

«...верить в её великое будущее...» и etc. — Так с этой верой в великое будущее, начиная с Петра, и живёт Россия. А в настоящем вот уже триста с лишним лет — ничего, кроме неуклюжести, гадости, вторичности, слабости мысли и хозяйства. И победа над Европой в лице Наполеона и Гитлера ничего не меняет в положении России в мире. — Ну почему так, Господи?! За что?

Интересна мысль Вл. Соловьёва о вежливости как всеобщем элементе

культуры. Он замечает, что вежливость необходима и в отношениях между классами, сословиями и проч. В самом деле, договор между работодателями и работобрателями, учитывающий все интересы сторон и государства, не есть ли выражение межсословной вежливости? И революций тогда не надо.

Добро и зло в жизни человека к проблеме смерти — в силу неизбежности

последней — никак не касается. Не имеет никакого отношения! Это — две непересекающиеся параллели. Проблема добра и зла — это чисто моральная проблема совести человека, и её надо решать независимо от проблемы смерти и отношения к ней.

Смертен ты или вечен — а будь любезен, делай людям добро. Только этим ты оправдаешь своё существование. А не только верой в Христа и не только молитвами. Перед совестью своей прежде всего ответишь на смертном одре и на этом свете, а перед Иисусом Христом — лишь на том свете.

Соловьёв говорит о «сознанном смысле жизни», подразумевая, что смысл жизни задан человеку свыше: Богом.

Читая Фихте, “О назначении учёного”

А вообще-то интересно, откуда в русских (как ни в какой другой нации на Земле) это задирание носа перед Западом? Запад — великий труженик, путём

40

бесчисленных проб и поисков путей, тяжких ошибок, упорнейшего многовекового труда создал величайшую западную цивилизацию, которая стоит себе, как скала, несмотря на убедительные и многочисленные доказательства близящегося краха Запада, пророчества его крушения, заката, загнивания etc. Почему же мы, русские, так задираем перед Западом нос — мы, которые никак, вот уже на протяжении нескольких веков, не выкарабкаемся из болота общественной нищеты, общественного неустройства, социальной второсортности нашей жизни? Странно.

Примечательно, что все утописты, начиная с Платона, помещали свои идеальные государства на совершенно изолированные острова: Кампанелла, Кабэ, Мор и др.; и Фихте тоже. Марксисты в России осуществили эту изолированность на практике железным занавесом. Разумеется, коммуняцкая утопия рухнула, как и было ей предназначено.

Видимо, есть некий закон природы, состоящий в том, что изолированное государство не может быть самодостаточным.

Бог мой, свой знаменитый тезис, преподнесённый нам коммунистической пропагандой как великое открытие и т.п. — о неизбежности отмирания государства — Ленин позаимствовал у Фихте! У Фихте, которого он так поносил и топтал в «Материализме и эмпириокритицизме»! У Фихте это написано чёрным по белому; и Ленин это повторяет, и без всяких ссылок! Интересно, сколько ещё идей он понатаскал у Шеллинга, Фихте, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра — у всех тех, кого так мало и неохотно издавали в советские времена?

Мудрецы Запада, философствуя, изобретали различные модели общественного устройства; но Запад не торопился внедрять их в жизнь, а, присматриваясь, осторожненько, по миллиметру, двигался к лучшей жизни. (Когда же дёргался в нетерпении и начинал что-то внедрять, сразу поднималась буча, и лились реки крови; примеры — Великая французская революция и Третий рейх.) Только русские, оболваненные Лениным и его командой, ринулись в омут с головой и погубили государственность и страну, которую они же выпестовывали веками. (Даже Гитлер не смог погубить классическую Германию, которая после его потрясений всё же оставалась Германией, пока не пришли американцы и не укатали катком своей американизации германскую культуру).

С удивлением обнаруживаю, что Фихте — это скучный проповедник какой-

то наивной коммуны. Совершенствование с целью достижения равенства! Ничего себе идеал! Спасибо, г-н Фихте, проходили уже...

Читая Галковского

Розанов собирал «Опавшие листья»; Галковский же бережно выращивает каждый листочек на каждой веточке своей мысли, и получается дерево. Кстати, «Бесконечный тупик» — это прекрасная метафора для описания дерева (как и для описания жизни).

У литературы как ветви искусства, вернее, культуры, много задач, и развлекать человека в минуты досуга — тоже одна из её задач. Но подлинная

41

задача литературы всё же — это обнаружение тайны бытия, которая вершит судьбы мира, выщелушивания этой тайны на свет из-под мусора быта.

Читая Марка Аврелия

Человек привыкает к своим вещам: к пиджаку, к ботинкам, к книгам и т.п.; они для него кажутся одушевлёнными; т.е. он их одушевляет, т.е. наделяет их душой, т.е. стремится сделать их подобными себе, т.е. стремится объединить их с собой в одно целое. Почему? Потому что человек есть часть всеобщего целого и, как эта часть, стремится преодолеть отчуждение между собою и вещным миром.

Революционеры — это подстрекатели, науськиватели; политические руководители революции — те же подстрекатели, только с политической ловкостью и соответствующими целями.

У человека как части человечества смысл жизни заключён в том, чтобы

отдать себя на благо и т.д.; но у человека как такового такой и вообще положительной цели и смысла жизни нет и быть не может: какое ему дело до человечества, если он, лично он, обязательно умрёт? Нет дела; поэтому человек придумывает себе занятие, чтобы заполнить пустоту, чтобы занять себя; освоив одно, он переходит к другому, и т.д. — скучно ведь всю жизнь заниматься одним и тем же и делать одно и то же — пахать скушно, давай придумаю и поставлю машину, пущай она пашет, коль всё равно земля должна быть пахана, и пр.; отсюда — роковая, трагическая неизбежность и «объективность» так называемого прогресса.

Переделать мир! — Дерзкая, надменная, убогая в своей надменности цель. В

основе её — пошлая и плоская мысль, что если мир несовершенен (а он, очевидно, несовершенен, ибо несовершенен человек), то давай сделаем его совершенным, т.е. разрушим существующий порядок, а на его место воздвигнем другой; будет ли этот другой порядок лучше, неизвестно; но тот факт, что эта перестановка потребует моря крови, насилий, убийств миллионов людей — уже одна эта мысль должна была бы остановить подстрекателей. Но не остановила. Так что это были за люди, переделыватели мира?! Выросшие из новых людей XIX века, из Чернышевского, Добролюбова, Белинского, Некрасова — и из осмеивателя Гоголя, да-да, господа, из Гоголя...

Свобода слова и действий — как это прекрасно, просто и понятно! Но стоит добавить крошечное: «чтобы они (т.е. слова и действия) не вредили другим людям» — и из этого добавления, и вправду необходимого и неизбежного, вырастают все неразрешённые проблемы и парадоксы этики.

“Взорванный бык”... Эта запись оставлена мной на полях книги

непояснённой, и сейчас я уже забыл, что она означает. Бродит в голове смутное воспоминание о происшествии, как где-то кто-то когда-то и зачем-то взорвал живого быка, но забыл: то ли прочёл об этом где-то, то ли рассказал кто-то. Так и осталась на полях Марка Аврелия эта чудовищная запись.

42

Политика неизбежно равнодушна к человеку, иначе ни один политик не смог бы принять и осуществить ни одно политическое решение. Тезис, что она должна руководствоваться благом большинства, безнравственен. А другой руководящей цели у политика быть не может; поэтому заблуждение, что человечество идёт вперёд. Этот путь вперёд устлан трупами. Так называемая западная цивилизация (ergo, и наша, ведь мы так стремимся быть европейцами) зиждется на трупах. Восточные — и китайская, и японская, и исламитская — тоже. Поэтому впереди нет ничего, кроме конца света.

В человеке сосуществуют два гения: добрый гений и злой. Счастье — это когда тебе удаётся жить согласно с устремлениями твоего доброго гения.

«Лекции по русской литературе» Набокова

В лекции о Гоголе Набоков говорит о детстве Гоголя, о задушенной им и закопанной в землю кошке, о неопрятности его, о страхе перед адом и чёртом, об истеричности и ненормальности его матери и т.д.; приводится ужасающая своей ясной клиникой цитата из «Невского проспекта»; рассказывается о внезапном отъезде его за границу и приводится целиком письмо Гоголя матери, объясняющая причину этого в высшей степени нелогичного поступка, и проч. Все эти детали, вкупе с известными мне деталями его последних дней, внушили мне уверенность в том, что Гоголь был тяжело больным человеком. Набоков пишет, что бедного Гоголя никто не лечил в течение всех его мучительных 43 лет жизни; напротив, о. Матвей добавлял мук, разжигал психопатическое состояние его.

“Тризна” Е.Лебедева

Общество разделено на слои, страты, и внутри каждого страта идёт своя жизнь, бушуют свои страсти (для другого страта чуждые и даже, м.б., непонятные), мучают свои, внутристратовые, проблемы. Глобализм и демократия сближают страты, он при этом сближении человек странным образом теряет себя, свои основания... Он перестаёт быть человеком страта, он становится человеком как бы всего мира, всего сообщества — но легче ли ему от этого жить, комфортнее ли, яснее ли делается его жизнь, чище ли? Если в своём страте он может сконструировать свой мирок, покойный и уютный, согласно уставу и традициям своего страта, к которым он привык и которые органичны ему — то вопрос, может ли он этого достигнуть в океане целого мира, найти в нём свой островок?

Ибо мир — это существо, которое внимает человеку или глухо к нему.

Радищев: только умение «соучаствовать» в другом человеке делает человека человеком.

Проблема отзыва, отзывчивости, сострадания — ключевая проблема русской литературы.

Существует ли украинская, например, литература? Нет; потому что она питается мелким, в общемировом, общечеловеческим смысле несущественным: как обособиться от русского, как унизить русское, как заявить о себе как об особенном, самодостаточном, самостоятельном etc. Поэтому она никогда не породит ни Толстого, ни Достоевского, ни Блока, ни Пушкина. И никому она,

43

эта «литература», не нужна. А ведь как ясно: убери ты с глаз, с души этот морок антирусскости, — и моментально в душе украинского писателя появится пространство для подлинно нужного каждому человеку. Прекрасен, например, роман Яворивского в журнале «Москва», где ничего нет антирусского — и эту прозу можно читать.

Безответственность — качество раба, для нормального человека противоестественное. Многие освобождённые крепостные оставались в прежнем служении у своих хозяев именно потому, что у них выработалась рабская психология, и мысль о самостоятельной, т.е. ответственной, жизни была им невыносима, непредставима и пугала. Люди, рвавшиеся к делу, т.е. желавшие ответственности за свою судьбу, всегда рвались и рвутся вон из рабского состояния. Рабство, кстати, есть и сейчас, только в иной, завуалированной форме.

Суть современного массового искусства — обслуживание нетребовательного вкуса толпы. Торгаши от культуры всегда считают мнение толпы верховным судией всех литературных дел.

Идеал писателя, к которому должен стремиться каждый пишущий художественную прозу — это идеал мирной, домашней, трудовой, богобоязненной и любовной жизни, которая даётся (или достаётся) главному герою через Преодоление и как конечная награда за Преодоление. Таков порядок вещей в нашем тварном мире; по-другому не бывает в жизни; таков закон человеческого бытия. И честный писатель, единственная цель которого — извлечение Истины из-под мусора повседневности — должен этому глубочайшему закону следовать и соответствовать. Иначе выйдет из-под его пера ложь; иначе нет жизни, нет живой теплоты, нет Царствия Божьего внутри нас.

Художественное следование этому закону — дело тонкое, и все эстетические поиски серьёзных художников слова посвящены этому. Пресловутый американский happy end — лобовое осуществление этого закона, и, как всякое движение «в лоб», есть примитив и исполнено пошлости. На этой пошлости выросла и держится американская нация, американский менталитет.

Большевики отрицали Отечество, само понятие Родины, заменив его Интернационалом — пока Гитлер им не ввалил в июне 41-го. Где был этот Интернационал, когда Россию били?

Сейчас опять возрождается старая идея в новой упаковке — «общечеловеческие ценности», «права человека», «глобализм» и прочая чепуха. Враги человечества ядоточиво пытаются истончить самое коренное, самое вкоренённое, самое живо-тёплое чувство любого нормального человека — чувство национальной принадлежности. У кого есть сознание себя как единицы своей нации, сознание принадлежности себя к своей нации — есть и вкус к народной традиции своей нации, традиции, взращённой не случайным произволом людей, а Божьим соизволением и попечением. А коли есть в душе у человека понимание божественной природы народной традиции и высокой необходимости следовать ей в своей жизни — человек такой никогда не погибнет духовно. И страна, гражданином которой он является и на благо которой он трудится, пребудет вечно, на посрамление своих врагов.

За чтением прозы Чулкова, «Слепые» и проч.

44

У многих прозаиков так наз. Серебряного века заметно влияние Леонида Андреева — в интонации, в построении фраз и проч. Напр., вот фраза Чулкова: «В те дни пил вино он». Почему не написать по-человечески: «В те дни он пил вино»? Поразительно другая интонация; и вот в такой интонации, надо сказать, заразительной, писал Леонид Андреев. И ему подражали слабые прозаики Зинаида Гиппиус, Чулков, Зиновьева-Аннибал (её повесть «Тридцать три урода»). Сдаётся, что и гениальный «Петербург» написан в тон (не в подражание, но в тон подражательный) Леониду Андрееву; и «Песнь о Соколе» и «Песнь о Буревестнике» Горького с его интонацией — оттуда же. Поэтому всеми презираемый и преследуемый насмешками Боборыкин мне представляется более искусным писателем, чем Белый, Гиппиус и проч. И Гейнце, вовсе уж четырёхразрядный писатель, по технике стоит выше их. И Мордовцев. Из «серебряновековцев» Мережковский и Чириков писали очень добротную по технике прозу. Роман Вячеслава Иванова о Светомире-царевиче тоже имеет что-то подражательное, хотя там, конечно, была стилизация под русскую старину. То, что эта стилизация не может считаться достижением его литературного гения, подтверждается тем, что его последняя женщина, Ольга Шор, что ли, или как-то так, после смерти Иванова сама закончила этот роман, и стилистика ей удалась не хуже чем Иванову. И не отличишь сразу. —

Но «Серебряный голубь» Белого гениален.

«Записки об отце» Лидии Ивановой Коммунистам все эти философы и культурные деятели, которых они

вышвырнули в первой половине 20-х годов, были попросту не нужны. Принципиальное отрицание культуры, набранной Россией! — вот позиция. Поразительное ослепление! «Гениальный» Ленин не понял, что в этом отрицании уже зародилось отрицание и революции, и коммунистической доктрины, и проч. И дело вовсе не в том, что этих философов и прочую культурную публику надо было прикормить; а дело в том, что сама природа вещей отрицала коммунизм; и этих философов, как ребят умных, следовало оставить в России, чтобы органичное, обусловленное природой вещей отрицание коммунизма направить по нужной коммунякам стезе... Прагматизма не хватило.

Нам всем — всем: деятелям, народу, всем вместе и каждому в отдельности — не хватает высокой культуры. От этого, может быть, все наши беды. Не только России беды, но и всего человечества.

Литература обмельчала нынче, потому что жизнь обмельчала, человек обмельчал (вследствие торжества позитивизма). Сейчас никому не придёт в голову «болеть», «страдать» по Боге, по истине, лезть из-за этого в драку, всходить на эшафот тем более; сейчас страсти всё больше из-за денег, удовольствий, квартир, дач, машин, любовниц... Истина, Бог — никого не интересует. Появись сейчас Достоевский — его бы даже печатать не стали; заорали бы на него: «Что за херню ты принёс?! Пшёл вон!»

Трагедия человека в том, что ему нужен Бог, а Бога в природе как бы не существует. Увы! Поэтому человек ищет Бога всюду, ищет Его в себе, выдумывает, сочиняет, и в эту выдумку начинает верить, и верить горячо, ибо ему очень нужен Бог, Небесный Отец!. А Его нет, нет, нет... И в жизни творится тем временем чёрт-те что... И пустота в жизни без Бога образуется такая, что впору сойти с ума. И не все выдерживают.

45

Чтение мемуаров Мариэтты Шагинян.

Разумная и хитрая женщина, нашедшая местечко нехолодное при корыте в коммуно-большевистской конюшне. Всё время своей жизни — и до, и после 17-го года — она постоянно ездила на Запад, лечилась то в Париже, то в Берлине, то в Болгарии, объездила, наверное, всю Европу, не нуждаясь в деньгах, не будучи членом партии (?!) — как и Федин, кстати — ни в каких разрешениях на визы и проч. В КГБ, что ли, сотрудничала? В самом деле, не «Гидроцентралью» же и не «Месс-Мендом», не «Семьёй Ульяновых» она получила у Сталина и позднейших вождей безграничное согласие на бесконтрольное болтанье по капиталистическим заграницам — при этом свободно владея немецким и французским! Всё ложь, всё ложь, всё какая-то искривлённость, какая-то полуправда. И издавалась безгранично и обильно. Сказочная судьба! Сказочная — при всём её несомненном таланте и подлинной образованности.

По сути дела, она вышла из Серебряного века. С ней возились Гиппиус и Мережковский, она близко зналась с Андреем Белым и проч. Я её помню, я видел её в ЦДЛ, в сводчатом буфете (там сейчас буржуазная, коммерческая половина Клуба). Она была совсем уже старушка, совсем почти слепая. Дело было после моего первого прочтения «Человека и времени» — прочтения, после которого в моей неподготовленной голове мало что осталось. Она поздоровалась со мной, когда я проходил мимо её столика (она пила кофе) — Бог её знает, почему она именно меня выделила из снующей толпы, скорее всего, просто сослепу. Наверное, при желании я мог бы подойти к ней и поцеловать ей руку, как это принято у писателей. Приложиться к руке, которую целовали Мережковский, Рахманинов, Андрей Белый... Только этим, в сущности, и была бы мне интересна Мариэтта Шагинян — живой осколок Серебряного века, додрейфовавший до наших дней. Как писательница, она мне была мила «Человеком и временем» и ещё книгой о Мысливечеке, которая меня когда-то восхитила.

Есть какие-то удивительные явления в мире — я даже не знаю, как их назвать: отражения, знамения... Не знаю. Речь вот о чём.

Только вчера у меня дошли руки до трактата Баньяна (Bunyan), и я перевёл первые страницы его «Странствований пилигрима» (The Pilgrim’s Progresses); как вдруг — читаю у Мариэтты Шагинян отрывок из Пушкина, которым она иллюстрирует какую-то свою мысль. Читаю отрывок — и чую: что-то знакомое, читанное не далее как час назад! — И через полстраницы М.Ш. пишет, что этот стих Пушкин написал... тотчас по прочтении Беньяна (так тогда писали по-русски Bunyan), что это — его вольный стихотворный перевод места из трактата Джона Беньяна! Как вот это вот совпадение — не только во времени! не только во времени! — объяснить?! Ведь четверо сошлось в одной точке — Баньян, Пушкин, М.Ш. и я! Просто «так вот сошлось»? Кто меня дёрнул именно в это утро сесть за перевод? Или есть мне в этом некий перст указующий, и мне надо разгадать смысл его указа?

А трактат-то на русский язык в наше-то время не переводился...

Да будут благословенны те святые часы и дни, когда я, послав к чёрту лекции в дурацком Горном институте (никакой он не дурацкий, институт тут ни при чём, просто я принадлежал не ему), целые дни напролёт просиживал в Ленинской библиотеке за чтением. Чего я там только не прочёл! Одно перечисление имён авторов заняло бы несколько страниц. От восьмитомника В.Соловьёва до писем Ван-Гога (узнал об их существовании из «Иностранной литературы», прочтя роман Макса Фриша «Homo Faber»). Савонаролу читал, Джордано Бруно, Локка, Дидро, Юма. Помню, что читал, мало что понимая, «Кор Арденс» Вяч.Иванова, запоем читал и прочёл всего изданного Брюсова, и

46

его «Огненного ангела», который тогда не издавался; один трактат Брюсова под заглавием «Об искусстве» я переписал от руки весь. Он у меня где-то здесь, на даче, до сих пор валяется — со следом поржавевшей скрепки на первой странице. Двухтомники Локка и Юма впоследствии прошли через мою библиотеку, чтобы сгинуть где-то в Москве, будучи проданными в тяжёлую минуту безденежья. Пастернак, Бодлер (в переводе Эллиса)... Это — лишь капля из прочитанного. Сейчас мало что вспоминается. На то лихорадочное, запойное чтение было убито непрерывных два месяца, если меня не обманывает память. Потом, когда меня передавили, и я, как блудный сын, вернулся к брошенным лекциям в институт, я продолжал при любом мало-мальски свободном промежутке времени погружаться в Ленинку. Увы, как мало, кажется, я вынес оттуда — при таких громадных затратах труда! (Ибо я трудился, воистину работал, до адской усталости, до серого мельтешения в глазах, до дрожи в коленях, когда вечером, в десятом часу, в числе последних, выгоняемых уже, читателей, получал в подвале-раздевалке своё пальтишко и по мраморной винтовой лестнице выбирался наверх, на свет Божий, в эту невозможную, любимую мной тогда неистово Москву!) Да, я, наверное, неправильно читал. Об умении читать пишет совершенно справедливо Мариэтта Шагинян. Я же читал просто, глотая, практически без выписок, без обдумывания прочитанного, словно в погреб всё складывая. От тех лет, полных неистового труда, во мне осталось мало конкретного знания, я получил лишь ориентировку в мире литературы и искусства. Отсутствие планомерного «университетского» образования, отсутствие общения и учёбы у «профессоров и академиков» оставило и по сей день зияющие и, наверное, уже неустранимые дыры. Напр., сейчас вот, за кофе, читая «Манон Леско» впервые, я что-то прочёл о комментариях к четвёртой книге «Энеиды», о любви Дидоны. В «Манон Леско» об этом говорится мимоходом, как о само собой разумеющемся, как о том, о чём не может быть не известно культурному читателю 18-го века. И я подумал: мало того, что я знаменитую «Манон Леско» до сих пор не читал, я и «Энеиду» не читал. И ничего не знаю о проблемах 4-ой песни. «Манон-то Леско» я прочту, Бог даст; а «Энеиду»?

Вчера до ½12-то читал М.Ш. Старушка презирала Розанова, совершенно, в своей интеллигентско-чистоплюйской трезвости, не поняла Василья Васильича. — То, что она пишет об атмосфере Серебряного века, подтверждает мои догадки о грязи Серебряного века. Грязь Серебряного века! М.Ш. намекает, что Философов и Мережковский были в гейской связи; что Философов перешёл к Мережковскому от Дягилева. Они были бисексуалами, ибо Гиппиус в дневнике пишет о своём романе с Философовым. Все перетрахались друг с другом наперекрёст, эти новые христиане! Более того, этот сдвиг в морали не ощущался сдвигом, а был нормой — нормой, которой хотел бы следовать даже Розанов, трезвейший из трезвых, зорчайший из зорких и умнейший из умных тогдашних!

И до чего же мелки и жалки восторги этой неглупой вроде бы женщины, М.Ш., когда она с прихлёбом, с одышкой восторга пишет о Ленине! Так притворяться невозможно; это не дежурные посылы в цензуру, как в 70-е годы было принято (в любой статье — 10 ссылок на Маркса и Энгельса, 20 ссылок на Ленина). Она ведь написала, насколько мне известно, несколько книжек о Ленине, целую Лениниану — «Семья Ульяновых», «4 урока у Ленина» (или автор последнего — Катаев? Нет, у него что-то про Лонжюмо какое-то). Неискренне нельзя так писать, собирать годы материалы, ходить по адресам, где он жил... Так можно писать только об обожаемом. Мерзко всё это. Лучшие, самые умные и талантливые, самые образованные советские писатели оскверняли своё перо книгами, пьесами, поэмами и проч. о Ленине и Сталине. Вот это — позорное пятно на теле русской литературы. Шолохов, например, художественных произведений о них не писал, сумел же увернуться! Потому от всей советской литературы останется в веках только «Тихий Дон». А остальные все сгинут. Уже, считай, сгинули. Никто, кроме специалистов-литературоведов,

47

не будет уже читать ни Мариэтты Шагинян, ни Катаева, ни Маяковского, ни Тихонова с Асеевым, не говоря уж о Бабаевском, Вершигоре, Бубеннове, Крутилине, Кочетове, Пермитине. Уже и Паустовского забывают.

Как уничижительно М.Ш. пишет о Розанове! Вот что значит советская, пропитанная нерусским большевизмом писательница. Безмозглый атеизм — атеизм нутряной, настоянный на ненависти к религии, т.е. внушённый, вшёптанный дьяволом, лишил её... и т.д. Ни о ком больше в своих толстенных мемуарах не пишет она с такой страстью и негодованием — ни о ком! Только о несчастном Розанове. Значит, только он — и вот уж подлинно! — задел её тогда. Что-то было связано у неё с ним в душе. Ото всех она себя отдаляет и отделяет, — а Розанова ненавидит и клеймит, как человека, нанесшего ей личную обиду. Чем-то своим истинным он прикоснулся к её истинному — возможно, опрокинул, опроверг какие-то её дорогие ей мысли, выхваченные ею тогда в её сидении в библиотеке.

Дочёл «Человек и время». Мариэтта Шагинян, несомненно, тётечка умная, талантливая на писание, трудолюбивая, образованная, как дай Бог всякому русскому писателю. При других обстоятельствах — напр., стань она эмигранткой в 22-м году — она была бы литературной звездой поярче Гиппиус. Это был бы уровень между Буниным и Алдановым, т.е. почти классик. Но — бедствовала бы, конечно; хотя кто её знает, при её связях и знании языков и при поддержке диаспоры своей (и эмигрантской, и денежной армянской) она, глядишь, и Нобелевскую премию отхватила бы; т.е. на Западе она бы стала, конечно, из пишущих дам фигурой №1; и при благоприятном раскладе (любовница Рахманинова опять же) могла бы на премию всерьёз претендовать. В СССР же она как сыр в масле каталась, бед никаких не ведала, на Запад как в соседний уезд ездила — а писала чепуху вроде «Гидроцентрали», написала Лениниану, от души, искренне восхищаясь Лениным; а впрочем, м.б., и притворялась. Но вот — сгинул СССР, сгинул весь sovetique — и что такое великая писательница, лауреат и т.д. Мариэтта Шагинян, со всеми её 8-томниками, собраниями сочинений, Ленинианой, примитивным «Месс-Мендом» и проч.? А ничего! Её нет! Столько труда — и впустую! Как жаль, как жаль; на что затрачена жизнь, талант, трудолюбие, образование?! Неужто она не знала, кто оплатил революции 1905 года (из Америки Яшка Шиф, беглый русский еврей) и 1917 года (германский генштаб и Парвус)? Кто Ленину, за что и на что деньги давал? Знала, конечно; но предала вскормившую её страну. И канула в небытие, столько написав! 8 томов пустоты, десятки книг лжи, дешёвой агитки; зато — деньги кучами, хорошее питание, лечение на Западе. Здоровье сохранила до 90 лет...

Какой-то счастливый цинизм.

Чехов.

Восхитительна «Степь». Мировая вершина! Какой там Рабле с его подтирками цыплёнком, ужас какой-то. Чехов совершенно самостоятелен — в том смысле, что если б не было Рабле, Сервантеса, Шекспира, Аввакума, Ефрема Сирина или Феодосия Печерского какого-нибудь, даже если б Тургенева и Достоевского не было бы — Чехов бы всё равно был. Вот без Толстого не было бы Чехова, а без Достоевского — был бы. Удивительно цельная фигура.

Когда, впрочем, читаешь «Дуэль», создаётся впечатление, что Чехов уже не писал о том, что его волнует, как, напр., в «Именинах», «Чёрном монахе», «Жене», «Бабах», «Душеньке», «Моей жизни», «Трёх годах», «Княгине», «Володе большом и маленьком», «Записках неизвестного» и др., а — чеканил нетленку на потребу интеллигентной читающей публике, ждущей от него

48

«чеховских» монологов и философствования. Прямо вот — видно, как эта «Дуэль» сделана. Вот — экспозиция; вот здесь Ч. сказал себе: хватит экспозиции, пошёл сюжет; вот здесь — самое место «идейному» монологу; вот здесь... и т.д. Не писал, а чеканил, чеканил нетленку, готовую для цитирования критиками.

А что? И начеканил!Но мастерство, обаяние чеховского стиля — огромно, чудовищно,

чудодейственно. Идеал! Ни одной фальшивой интонации ни в одной вещи! Ни одного натянутого, дюжинного, неточного слова — ни одного! Во всех 18-ти томах! Удивительно зрелый и цельный гений.

«Драма на охоте», подумать только, написана им в эпоху «Антоши Чехонте»! Когда ему было 23 года! Поразительно...

Современный писатель должен думать о том, чтобы написать настоящий роман о современности — так, как писал Чехов. Несмотря ни на что, надо жить, трудиться, любить — истинно, упорно, совестливо, без глупых ламентаций. Здесь проявится сегодняшняя истина литературы. И тогда будет ясно, что денежкины и приговы стоят на такой далёкой, периферийной окраине литературной территории! Надо думать не столько о спасении души своей, сколько о труде своей души — тогда и о её спасении думать не придётся, ибо труд на благо ближнего очищает и спасает без каких-либо молитв — всё равно молиться мы разучились, и лба перекрестить как следует не знаем как. А время и умение молиться придут — Бог наставит. Не след забывать, что без Бога и волоса ни с чьей головы не упадёт. И значит, всё, что происходит сейчас с Россией и с каждым из нас — происходит по Божьей воле.

Б.Зайцев.

Какое худосочие, какая бледная немочь — после Чехова-то! А ведь писал уже после него, уже знал, как надо писать и о чём; писал ведь одновременно с Буниным — и всё одно не стыдился писать. Странное писательское, литературное бесстыдство. Россия корчилась, переворачивалась — а он об «аристократических нищих» Христофоровых пишет, о Машурах каких-то идеальных, об Антонах-разночинцах придурковатых да никчемных Аннах Дмитриевнах. Чехов тоже об этом круге писал — но как?!

Л.Толстой, «Анна Каренина».

Роман требует нового осмысления. У меня в голове всё-таки остались отрепья советской критики об осуждении Л.Толстым общества, его устройства и проч. Сейчас читая, я что-то никакого осуждения не уловил. Всё, кажется, глубже. Думаю, что Толстой, как и Достоевский, пишет о «некой могущественной силе», которая разлита в мире и которая устроила мир таким, каков он есть. Сила зла? Нет — кажется, это только первый этаж. Может быть, это нечто иррациональное, не зло и не добро, а хуже, что-то третье. Кто доказал, что мир всего лишь дихотомичен? И христианство говорит о Троице, и гениальный Гегель о триаде. Эти догадки о мироустройстве остались догадками, остались, так сказать, в сфере духовного, остались категориями — тогда как, м.б., следует подумать и исследовать вопрос о присутствии третьей силы (кроме Зла и Добра) в нашей действительности? Ей даже и имени-то нет, а она вполне и безусловно управляет миром. Толстой это почувствовал.

Толстой, по сути, написал в «Анне Карениной» два романа — собственно «Анна Каренина» и роман «Левин». Дихотомичность, не преодолённая ещё

49

троичностью! Своеобразная дилогия, написанная одновременно и с одновременным временем и местом действия. Связь между линией Левина и Анны очень слабая, сугубо сюжетная, идейный контекст между этими двумя линиями практически отсутствует. Вообще, в этом романе много тайны, и тайны творческой, мистической, не сделанной, не состроенной Толстым, а получившейся у него сама собой. Писал, писал Толстой роман, — а тайна вот вдруг возьми и возникни по-гегелевски, когда количество страниц породило новое качество.

Надо бы почитать об «Анне Карениной» умных критиков, напр. К.Леонтьева.

Прочёл критику Леонтьева «Анны Карениной» и вообще Толстого. Ничего интересного или полезного: мелко и архаично. Как прозаик Леонтьев нуль; как философ — возможно, и глубок, не знаю, не читал; как литературный критик — зануда и мелкотравчат.

Гораздо глубже и интереснее плоских рассуждений Леонтьева писания Шестова об «Анне Карениной» в «Философии трагедии». Но «Философия трагедии» — самостоятельное произведение совсем другого жанра, которое требует самостоятельного изучения и серьёзного разговора, к которому я в сей час пока ещё не готов.

Отдельные записи о прочитанном в записных книжках

Герман Гессе в «Демиане»: «Ах, любая религия прекрасна! Религия — это душа, независимо от того,

принимаешь ли ты по-христиански причастие или совершаешь паломничество в Мекку».

Возразить на это вряд ли возможно словесно, да и логически, но именно душой чувствую, что это не так.

На днях купил в киоске дешёвых книг на Красной Пресне томик Нобелевского лауреата 1919 года швейцарца Шпиттелера с романом «Имаго», который я давно жаждал, непонятно почему, прочесть. Прочёл. Ничего особенного, а уж тем более заслуживающего Нобелевской премии, в романе нет. Нехитрые психологизмы; в приёмах ничего особенного; техника высокая, но это уже может быть и заслугой переводчика... Словом, я не в восторге. Там же есть свинский, дурацкий просто рассказ о прусском лейтенанте на русской службе в ночь декабристов, где русский полковник-заговорщик, декабрист, изображён свинья свиньёй. В этом смысле этот смехотворно ничтожный и лживый рассказик («Фёдор Карлович») интересен и поучителен: вот так Европа смотрит на нас. Она презирает нас, совершенно не зная нас. Как же ей на руку играют бессовестные ЁПСы — Ерофеев-Пригов-Сорокин — со своим скотством! За это и деньги получают.

Из писем Германа Гессе: «Человек способен на великие взлёты и великое

свинство, он может возвыситься до полубога и опуститься до полудьявола; но, совершив что-то великое или мерзкое, он снова становится на ноги и возвращается к своей мере, и за взмахом маятника к дикости и бесовству неизменно следует взмах в противоположную сторону, следует неукоснительно присущая человеку тоска по мере и лад». — Герман Гессе — гуманист, и в этом его высказывании выявляется неизменный порок всякого абстрактного, искусственно взращенного в себе гуманистического чувства. У политика и у бандита, например, никакой тоски по мере и ладу нет. Только тоска по деньгам.

50

Патриотический критик С.Семанов пишет: «Давая оценку Пушкину, каждый человек даёт тем самым оценку и себе самому, и какую оценку!» — Поразительно точное наблюдение! Передо мной — выписка из одного эссе либеральной поэтессы Марины Кудимовой касательно Пушкина и его оценки: «Национальную эфиопскую гордость великороссов я считаю национальным комплексом. Пока мы не переживём ощущения Пушкина «нашим всем», словесным наместником Бога в России, с места не сдвинемся. Может, нам и не надо с него сдвигаться, но дело в том, что все вербальные уродства, «новаторства», порождены невозможностью нарушить состояние этого равновесия». — Значит, по логике Кудимовой, Пушкин одним своим существованием в русской литературе и языке виноват в том, что в России появились мерзейшие постмодернисты, «вербальные уроды» Арабов, Пригов и проч. Им-то хочется быть «красивыми», не уродами, да Пушкин мешает, не даёт равновесие нарушить!

Да-а-а, либералы далеко заходят... Но как плоска мысль либеральной поэтессы, как мелко цепляется она за «эфиопскую» гордость «великороссов»!.. Обязательно унизить, унизить, лягнуть, плюнуть!

Интересно подметил В.Лакшин в своём дневнике, ухватил какую-то трудно дающуюся суть: «Почему тема рабочего класса не даёт поэтических произведений? Видимо, есть что-то в автоматизме труда рабочего и в его нынешнем положении что-то чуждое искусству, не усваиваемое им. Искусство всегда — сфера свободной деятельности — или стремления к свободе».

Читая Д.Мережковского «Лики святых»

«Вот — замечательное по откровенности слово св. Исаака Сириянина: «Будь подобен Херувимам, не имеющим никакого попечения житейского, и не думай, что кроме тебя и Бога, есть кто-либо другой на земле». — Ничего себе христианин! Вот тебе и забота о ближнем.

Во дни Гомера глаз человеческий не отличал зелёного цвета от голубого (слово glaukos, одно для обоих цветов)...— Отсюда «глаукома»... По-немецки «глаукома» называется «Grüne Linien», «зелёные линии». Больные глаукомой знают, что при повышении глазного давления в глазах начинают сиять зелёные линии.

«Именно в «Граде Божьем» делает Августин из манихейского яда — смешения двух «Богов», Бога и дьявола в истории, — противоядие от другого, м.б. не менее опасного яда, пелагианского и нашего, — слишком лёгкого и плоского нетрагического понимания Истории как «бесконечного прогресса» — триумфального шествия человечества в Град Не-Божий.

Августин учит: «Две любви воздвигли два Града, Град Земной воздвигла любовь к себе, даже до презрения к Богу, а Град Небесный — любовь к Богу, даже до презрения к себе». — Мережковский очень глубок и ясен в анализе учений Павла, Августина и Франциска. Есть что-то неотразимо истинное в августинском учении о Граде Земном и Граде Небесном, о разделении и смешении их, о Третьем Царстве Духа, как это называет Мережковский. Видимо, об этом Третьем Царстве и каждения их с Гиппиус и Философовым, когда они устроили что-то вроде сектантской домашней церкви и молились по пятницам или субботам в своей столовой на белых скатертях, как пишет З.Гиппиус в своём дневнике.

51

«...в планетно-круговом движении человечества по орбите всемирной истории крайняя точка приближения к солнцу, Христу, перигелий, достигнута после первых «двух веков христианства», в 13-м веке, а точка отдаления, такая же крайняя, апогелий — в ХХ веке». — Мережковский не догадывался, наивный простец, насколько он не прав, пиша об апогее безверия в 30-х годах ХХ века; апогей ещё впереди; вообще нельзя говорить об апогее, потому что это понятие из кругового, маятниково-возвратного движения; когда же мы говорим о безверии, то ни о каком возврате говорить не приходится; здесь надо говорить о непрерывном, неуклонном, безвозвратном, поступательном падении в бездну.

По Мережковскому, первым о Коммуне заговорил... Франциск!

«Помнили также все, как Прокажённый, в объятьях св. Мартирия, преобразился во Христа, и, возносясь на небо, сказал ему: «Ты не возгнушался Мною на земле; не возгнушаюсь и Я тобой на небе!» — Какая-то совершенно богопротивная, не христианская торговля баш-на-баш: ты — мне, я — тебе. Страшно подумать, но не этом ли построена вся христианская этика?

«Собственность — мать Войны; мать Мира — нищета, нагота безоружная». — М.б., и глубоко, но неверно на 180 градусов. Вернее так: природа Войны изменилась со временем. В наши дни — это Война Нищеты против Богатства и Богатства против Нищеты. Безоружной наготы уже нет в мире.

Читая дневники Юрия Нагибина

О лживом человеке, позёре: «он весь — навынос». Замечательно.

Всем совгражданам следовало бы уподобиться Николаю Островскому — слепому паралитику. Это — совершенный гражданин. — Зло, но зорко.

«Почему я в таком ужасе от «окружающей действительности»? Разве нынешняя Россия настолько хуже той, какой она была во времена Гоголя, Герцена, Салтыкова-Щедрина? Хуже, конечно, куда хуже. Россия всегда была страшна, но во мраке горели костры — те же Гоголь, Герцен, Салтыков-Щедрин. Сейчас костры потухли. Сплошной непроглядный мрак. — Поразительная запись. Поразителен подбор имён: сплошь разрушителей русского духа, осмеивателей русской жизни. Именно они жгли светлую Россию, гасили свет в ней и её. Костры, горевшие «во мраке» (да, вот такой жребий у России: она всегда пребывала «во мраке», но это был предрассветный мрак, утренние сумерки становления) — это Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тютчев, Розанов, Достоевский. Вот костры! Но не полубезумный гений Гоголь, не первый клеветник на русскую историю Герцен, не плоский Щедрин.

Читая эссе С.Есина «Власть слова»

«У каждого человека есть обязательства перед собой. В сложении собственной судьбы должна участвовать не только воля богов. Что же, мы живём постоянно ради кого-то? Нет! <Мы живём> ради того, чтобы быть

52

глубоко и полно счастливыми. — В двадцать лет, в 1966 году, я думал об этом, написал то же самое, но добавил, по-моему, не лишнее и уточняющее: Всё дело в том, от чего человек чувствует себя счастливым. (Эта фраза написана в эпоху дефицита всего и вся, и я писал, помню, что-то о том, что какая-нибудь домохозяйка чувствует себя счастливой, если с утра в магазине, бьясь в очереди, успела купить себе пачку творога до того, как его смели с полок). Есин пишет далее о душевном комфорте, об избавлении от необходимости хитрить, вилять, подличать, искать в ком-то, подхалимажничать и т.п. А ведь есть ещё и русская пословица: На Бога надейся, а сам не плошай. Глубокая мудрость, если подумать над ней.

«Душа — это тот инструмент, настройке которого мы посвящаем всю жизнь, а когда, казалось бы, он настроен и способен играть в немыслимых диапазонах, свет заканчивается, и остаются лишь произведения, лишь тени, лишь отблески вечной духовной диалектики. В этом жестокий профессионализм жизни». — Есин говорит об очень важных вещах, и он зорко подметил закон жизни. Я не согласен с расплывчатым, невнятным термином «профессионализм жизни», хотя, кажется, понимаю, что хотел им выразить Есин.

«С понижением уровня этики и морали понижается уровень человеческой вибрации и уровень слова». — Потрясающе точное наблюдение!

Есин совершенно правильно пишет о плохо пишущих: они «не напрягаются», чтобы адекватно, созвучно своей душе и мысли, выразить образ в слове.

Георгий Адамович: «Настоящая простота решительно и безусловно исключает метафоричность. И, наоборот, речь, украшенная метафорами, имеет всегда «писарский» характер». — Точное наблюдение. Я в рецензии на журнал «Наша улица» употребил слово «писарский» применительно к прозе Фёдора Крюкова. Там, в самом деле, сплошные дешёвые метафоры.

Пришвин, дневники 1920-22 гг.

«Организация (выработка органа) и фабрикация (выдумка орудия) — (по Бергсону) эта мысль очень помогает понять художественное творчество: всякий художник вырабатывает себе орган». — Типично пришвинское дневниковое рассуждение: вроде бы и умно (по Бергсону, как же-с!), а так неряшливо записано (для себя писано, понимаю), что мысль-то неясна. Что за «орган», что за «орудие», и как понять: «каждый художник вырабатывает себе орган»? Как-то не по-человечески всё выражено, косноязычно, сбито, приблизительно.

Революция разделяется на переходы: 1) организованного разбоя, 2) организованного воровства. — вот — ещё типичный пример пришвинской сбитости слова: вместо внятного и точного «периоды» Пришвин применяет несуразное «переходы». Он имел в виду переходы «на марше»: революция движется, вот этот переход посвящён о.р.,вот этот — о.в. Но невнятно же, невнятно!

«Искусство занимается избытками жизни, н е н у ж н ы м . Там, где жизнь состоит только в нужном — не м.б. искусства». — В наше время, когда

53

искусство стало прямым делом бизнеса и в этом смысле ненужное стало нужным, произошла чудовищная инверсия в отношении к искусству и внутри него. Недодумано.

Читая Бердяева «Философия свободы»

«Нашу эпоху разъедает болезненная рефлексия, вечное сомнение в себе, в своих правах на обладание истиной, принижает нашу эпоху дряблость веры, слабость избрания, не осмеливаются слишком страстно объясняться в любви к чему-то и к кому-то, мямлят, колеблются, боятся, оглядываются на себя и на соседей. Раздвоение и расслабление воли уничтожает возможность дерзновения». — А что разъедает нашу эпоху? Удивительно, но — шпарю прямо по Бердяеву, только наоборот: отсутствие какой-либо рефлексии, никаких сомнений в себе, в непререкаемом праве на самую наипоследнюю истину («Истина — в деньгах и только в деньгах»), твёрдая вера в ненужность и вредность религиозной веры, о любви и речи нет, попса поёт песенку «Девочка хочет секса», все говорят жёстко, никаких колебаний, никаких страхов, никто не оглядывается ни на себя, ни на соседа — разве что на соседа ревниво: неужто он больше меня нахапал бабла?

«...философского эроса нет уже...» — Бердяев говорит о философии; но сейчас вообще нет эроса в действительности, наша действительность безэротична, несвежа, лишена порыва. Секс, то есть примитивная похоть, есть, а культурной тонкости эроса нет. И нет понимания необходимости его в жизни.

«Современное либеральное сознание не отрицает веры, но видит в вере произвольное, субъективное, необязательное прибавление душевной жизни и только знанию придаёт объективное и общеобязательное значение». — Позитивизм есть философия либерализма. Как это мне раньше не приходило в голову! Торжество либерализма в жизни общественной шло параллельно с торжеством позитивизма в головах. Равно как и материализма. Позитивизм и материализм — братья-близнецы. Большевики не столько материалисты, сколько позитивисты-прагматики, т.е. крайнее выражение либерализма, его воплощение в чистейшем виде, что называется, «на четыре девятки». Современный либерализм в России, превратившийся в откровенный фашизм, тяготеющий к деспотическому навязыванию обществу своих либеральных ценностей, берёт пример именно с большевиков, с их разнузданной политической практики 20–30-х годов.

«Само существование внешнего мира утверждается лишь верой. Все ведь признают, что аксиомы недоказуемы, что они — предмет веры... Всё исходное в знании недоказуемо, исходное непосредственно дано, в него верится... В истоках всегда находим веру». — Удивительно верно. Вся научная аксиоматика, так называемая «логика оснований», есть не что иное, как вера. Как всё просто!

«В вере, в обличении невидимых вещей, в волевом избрании миров иных есть риск и опасность. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, рискует или сломать себе голову, или всё приобрести. В акте веры, в волевой решимости верить человек всегда стоит на краю бездны. Вера не знает гарантий, и требование гарантий от веры изобличает неспособность проникнуть в тайну веры. В отсутствии гарантий, в отсутствии доказательного принуждения — рискованность и опасность веры, в этом же — пленительность и подвиг веры». — «Дерзновение веры» — как глубоко

54

сказано! Эти два слова стоят томов и томов учёных рассуждений о сущности веры.

«Мышление есть бытие, оно в бытии пребывает, познание есть жизнь, оно в жизни совершается». — Перед этим Бердяев очень интересно говорит о гносеологическом гамлетизме и гносеологическом дон-кихотизме.

Гамлет и Дон-Кихот, видится мне, — две крайние точки спектра, две крайние формы воплощения мировой души в конкретной личности. И Гамлет, и Дон-Кихот — это обнажившие свою сущность «вещи в себе», это гении, стряхнувшие с себя покрывала сиюминутности, духовные вериги внутренней несвободы, налагаемые обществом, «пространством и временем», на человека, на личность.

«Смотришь ли на звёздное небо или в глаза близкого существа, просыпаешься ли ночью, охваченный каким-то неизъяснимым космическим чувством, припадаешь ли к земле, погружаешься ли в глубину своих неизреченных переживаний и испытываний, — всегда знаешь, знаешь вопреки всей новой схоластике и формалистике, что бытие в тебе и ты в бытии, что дано каждому живому существу коснуться бытия безмерного и таинственного». — Бердяев говорит об очень важных и тонких вещах. Он называет «неизъяснимым космическим чувством» то, что Толстой называл «арзамасским ужасом»; и в том, и в другом определении есть точность; Бердяев иррациональный страх смерти связывает с космичностью духа. Вот оно, одно из чудес: космос таинственно, иррационально входит в нас; где в нас место ему? — Я вспоминаю один вечер в детстве, когда во время семейной прогулки к берегу моря мы расположились на кромке обрыва, и я лёг навзничь на землю в густую траву, и надо мною простёрлось звёздное небо от края земли до края моря. Неизъяснимое чувство космической тоски и счастья от этой тоски пережил я в тот вечер... Это была очень сложная тоска; всё земное отошло вдруг от меня на такую опьяняющую даль, что мать и отец вдруг показались чужими и далёкими, а звёздное небо — родным и близким, сестринским.

«Кроме бытия, нам дано и нами мыслится ещё и небытие, злая пустота, очень содержательная в отношении к нашему опыту, нами переживаемая и испытываемая. Зло коренится не в бытии, а в небытии... Зло находится вне сферы бытия, рождается из небытия и в небытие возвращается; оно не обладает силой, почерпнутой из божественного источника, и так же мало есть сила, противоположная Богу, как бытие иное, конкурирующее». — Жизнь злого человека — не жизнь, а подделка жизни, пустота, не заполненная благодатью жизни.

Жизнь есть благодать.

«Задача истории — не в победе над страданием и несчастьем (результатом), а в творческой победе над злом и грехом (источником). Существование зла в мире не только не есть аргумент в пользу атеизма, не только не должно восстанавливать против Бога, но и приводит к сознанию высшего смысла жизни, великой задачи мировой истории. Начало зла и образ диавола не есть самобытная сила, конкурирующая с Богом, а — карикатура бытия, дух небытия». — В чём смысл моей конкретной жизни, если я всё равно смертен? А в том и смысл, чтобы соборно, со всеми людьми, одолевать зло, гнать диавола. Без соборности, без общего дела, будешь, раздумывая над смыслом своей жизни, упираться всё в то же самое: раз я умру, то надо жить для себя. А это и есть ловушка Лукавого.

И сущность либерализма в этом же.

55

«Средние века — самая загадочная и чарующая эпоха мировой истории, это эпоха культурная и творческая, но не дневного творчества, а ночной культуры. Ночное сознание средневековья было полно прозрений, и в иных своих точках средневековье приближалось к несказанному». — О дневном и ночном сознании и дневной и ночной культуре говорил и Д.С.Мережковский в «Атлантиде». Перекликается с этим и В.В.Розанов своими «Людьми лунного света» (термин Платона). Глубоко копали ребята! Очевидно, здесь есть касательство к каким-то непознанным, если я не ошибаюсь, очевидностям человеческой психологии и психики, к познанию которых так рвался Серебряный век. Но Серебряный век заигрался с этим Непознанным, Неизреченным, Несказанным... Кажется, наиболее трезво из современников на это Несказанное взирал нерусский Пшибышевский, написавший романы и эссе, развенчивающие сатанизм.

«Полная религия, вмещающая полноту откровения, есть религия Св.Троицы. Третий Завет (завет Св.Духа) будет лишь исполнением завета Христова». — Неожиданный мотив, знакомый по «Ликам святых» Мережковского. Опять приходится говорить о творческой перекличке мыслей. В этой работе Бердяев упоминает и Иоахима из Флориды, предшественника Августина, о котором подробно пишет Мережковский.

«Европейская культура идёт быстрыми шагами к пределу человеческого самообоготворения, к новой безбожной религии, к земному богу, который уже всех поработит и которому поклонятся окончательно. — Писано почти сто лет назад и сегодня прочитывается как не то что пророчество, а точнейший социальный прогноз.

«Россия в силах будет отразить восточно-монгольскую опасность, если

победит в себе татарщину, охранит себя от американской безличности и укрепит в себе мужественно-христианскую активность личности». — Поразительно современный посыл. Переписать эту фразу на современный манер, напр. так: «Россия в силах отразить восточную китайско-японско-корейскую опасность, если победит в себе азиатское равнодушие, охранит себя от американской безличности и укрепит в себе мужественно-православную активность личности» — и это будет в точности о сегодняшнем дне. Исторические сюжеты поистине непреходящи.

Из записной книжки, по ходу чтения Бердяева

Есть разные свободы: свобода «от» и свобода «для». Очевидно, что осознанная свобода «для» выше примитивненькой и часто неосознанной свободы «от».

Что такое столица и провинция? В столице отражена жизнь мира. Провинция же отделена от мира, находится от него в отдалении и живёт своей жизнью. В этом её преимущество перед столицей, а не недостаток.

Истина рождается только в свободном рассуждении и в свободном деянии.

Что такое рождение желанного ребёнка в счастливом браке? Это чудо маленького преображения мира.

Троица как преодоление неполноты, дихотомичности мира.

56

Если читатель испытывает скуку при чтении романа или рассказа, значит, автор лжёт, произведение его есть ложь, и он идёт по ложному пути.

Записи по ходу читаемого разного

На днях, на радостях, что свалились мне в карман с небес незапланированные 5000 рублей, я купил за 250 рублей Воспоминания Мещерского и сейчас читаю с живейшим удовольствием и душевным сокрушением: весь антагонизм между либерализмом и государственностью родился ещё тогда, и по всему, даже раньше, ибо у Мещерского он выходит как данность. В терминах тех лет, вопрос о рыночной или регулируемой экономике выглядел как вопрос о либеральных мерах в экономике и о протекционизме... Тогдашняя терминология представляется мне точнее нынешней: она говорит о сути.

При Николае Первом Россия пережила свой золотой век. Александр Второй положил начало нынешнему разгулу либерализма. Так этот либерализм, гад ползучий, дополз и до наших дней — 150 лет полз и дополз. У коммунистов ничего не могло получиться в России, ибо они — выкормыши российского либерализма, а не российской государственности. (Российскую государственность они разрушали и разрушили-таки — в компании с либералами). Вторая волна золотого века России пришлась на 1907 — 1913 годы, когда экономика и культура Российской империи вторично воссияла мировым блеском.

Читаю дневники Пришвина; не берут. Наверное, брошу: жалко времени. Ругня большевиков, презрение к черни, взбунтовавшимся дуракам — в этом ничего нового, свежего, культурного для меня нет. Ну, были эти дневники запрещены при коммунистах, ну и что? Пришвин в дневниках не остёр — скорее, невнятен, несфокусирован. Тяжело читается. В самом деле, писал их для себя. Скучное чтение.

Прочёл только что в последнем номере «Российского писателя» выдержки из дневников Пришвина времён войны и комментарий к ним Ирины Репьёвой. И выдержки, и комментарий к ним вполне «дежурные», заурядные, но меня зацепила фраза Репьёвой, что дневник Пришвина интереснее, чем дневник Льва Николаевича. Но это уж, Ирина, кому как... Господа критики, в своём комментаторском кураже не кощунствуйте, не унижайте себя. Ну почему, чтобы возвысить одного писателя, надо обязательно лягнуть другого, великого? Любой литературно образованный и чувствующий литературу человек понимает, что дневники Толстого и дневники Пришвина — это два разных, несопрягаемых пространства — несопрягаемых по накалу и глубине мысли и чувства, по целям поиска истины, по высоте осмысления действительности. Поверхностный, небрежный в языке Пришвин — и мучающийся своим и мира несовершенством Толстой... Как вообще могло придти в голову серьёзному литературному критику подобное диковатое сопоставление?

Дневники Есина за 2002 год прочёл. Интересно. Интереснее, чем дневники Пришвина.

Читаю с увлечением и с хорошим чувством дневники Ю.Нагибина, которые дал мне Глеб Кузьмин, настоятельно рекомендуя прочесть. Дневники очень чувственные, откровенные, писанные отличным, богатейшим языком, искусство владения которым нынешними уже утеряно. И столь глубоко чувствовать уже не умеют; или в слова доподлинные свои чувства облечь уже не в состоянии. Вот на таких вот произведениях мастеров ещё старой школы видно, как

57

обмельчал, упростился, опошлился, обеднел нынешний писательский язык. Особенно у либералов. Нагибин же культурен.

По-настоящему культурен (может быть, стихийно культурен) Саша Трапезников. Вообще, он необычайно, не по-сегодняшнему талантлив. Сейчас мало у кого есть такое чувство слова, чувство стиля. По безупречности литературного вкуса был близок к нему покойный Глеб Кузьмин.

Говорят (Иван Голубничий, например), что Нагибин — негодяй. Допускаю. Но пишет мужик отлично, мастерски.

Очевидно, что наше время уже породило новый тип героя, новый менталитет

— в большинстве случаев пошлый, деньголюбивый, агрессивно эгоистичный. Но корни его (и дневник Нагибина тому лишнее доказательство) там — в советской жизни, в 70-80-х годах. Наша российская «революция» 91–93 гг. — это не опрокид, а развитие того, что уже созрело в обществе к концу 80-х. Это важно понимать. Когда критическая масса набухла, её уже не могла сдерживать коммунистическая официальная идеология — давление в массе превысило максимум допустимого давления в коммунистическом котле, — и он не выдержал, и рвануло. Не без помощи денег ЦРУ, думаю, хотя прямых юридических доказательств тому нет. Косвенных — предостаточно. Началось всё это с воцарения Брежнева; при Хрущёве ещё работал прежний советский царско-сталинский ресурс; Хрущёв его истребил до дна: при нём Россия докатилась до покупки хлеба в Америке (62-й год, год голодного бунта рабочих в Новочеркасске). Об этом почему-то не пишут либеральные борзописцы. А галиматьи про Хрущёва и Брежнева произносится несчётно. Сейчас в эфире полно Горбачёва, который жалеет, что не успел реформировать партию. Опять шоры! Опять — «партия, партия», а о народе ни слова; тогда как реформировать нужно было уже не партию, а народ, весь народ. Вот — задача, с которой никогда не справится ни один реформатор в России. В этом, по-моему, ключевая задача любой реформы в государстве. В России ни одна реформа не удалась, потому что все реформаторы были слепцами, о народе как субъекте и одновременно как объекте реформирования никто никогда не думал; все реформы проводились чиновниками — царскими или партийными. Народ в реформах не участвовал. Даже петровские реформы — наиболее удавшиеся из всех реформ на Руси (Столыпин не успел, либералы его пристрелили) — произошли против воли народа, насаживались сверху. И потому ничего прочного даже Петру создать не удалось. Так эта непрочность и тянется с того времени.

Болевые точки сегодняшней России:1. Повальное пьянство (тянется уже больше века);2. Снижение рождаемости и сокращение численности населения.3. Низкая производительность труда (в 6 раз меньше, чем в США, Европе и

Японии).Вот о чём надо думать реформаторам.А вот либералам на руку, что «реформаторы» народ в упор не видят. И они

под шумок делают своё дело: разрушают нравственность и культуру народа, укрепляют в нём сознание того, что он — быдло, а не единственный творец истории.

Увидел на лотке распродаж книгу — сборник стихов поэтов Серебряного Века, которые покончили самоубийством: 13 человек, начинается список с Чеботаревской (сестры жены Ф.Сологуба, тоже покончившей с собой), а заканчивается Цветаевой, Есениным, Маяковским и ещё кем-то, кого я не знаю. Издательство «Эллис Лак». Мне почему-то подумалось, что это безнравственно — издавать такие книги. И я не купил, отошёл со сложным каким-то ощущением в душе.

А на другой день — купил...

58

Ключевкий: «Смысл древней жизни на Руси — ежедневная, молчаливая, тысячерукая милостыня, которая приучала людей любить человека и отучала бедняка ненавидеть богатого». — Правда ли? Нет ли здесь гелертерского прекраснодушия? Располагаем ли мы конкретными фактами, что на Руси в древности бедняк не ненавидел богатого? Что богатые по-своему любили бедняков, благотворили им и проч., это мы знаем доподлинно. А вот наоборот, чтобы бедный любил богатого, не держал на него камня за пазухой... Сомнительно. Не такая Русь страна.

Розанов: «...идея христианской цивилизации как завершения истории, как её окончания...» — Откуда взялась эта идея завершённости истории, возможности завершения истории? Идея Страшного суда? — Но коммунисты то же твердили (в курсе марксизма-ленинизма), только без Страшного суда. Всем идеологам так и чешется собой завершить историю. Строго говоря, все разговоры о завершении истории — пошлость.

Из рекламы современного романа (детективы Марининой): «Забавные истории... Каменская бросает курить...» — Бог мой, как это важно и интересно: «Каменская бросает курить!..» Ах, <...>!

Мережковский, «Атлантида»: «Слияние сладострастия и жестокости — сущность сатанизма, поклонения дьяволу». — Религия дьявола — лютое сладострастие (в том числе к деньгам), соединённое с лютой жестокостью. К истокам бандитства в России.

Ницше говорит, что самое могущественное действие искусства — это превращать зверей в людей. Современное искусство, напр., ЁПСов — Ерофеева, Пригова, Сорокина — направлено на превращение людей в зверей.

Лишь вера в Бога, т.е. традиция — в высшем смысле этого слова — способна внести порядок и основание в хаос бурлящей вокруг нас жизни. Прекрасно об этом говорено Фридрихом Ницше, который прямо заявляет: «Чем менее люди связаны традицией, тем сильнее становится внутреннее движение мотивов, и тем больше соответственно тому становится, в свою очередь, внешнее беспокойство, взаимное столкновение людских течений, полифония стремлений».

Так было во времена Ницше. Ницше ухватил главный нерв: без традиции в обществе нет порядка. Но впоследствии Герман Гессе отметил, что в обществе работают Великие Упростители, и выпрямляется уже не только хаос, но и та животворная сложность жизни, которую когда-то почувствовал Бунин, стоя на ступеньках Николаевского вокзала в Москве и глядя с высоты их на привокзальную площадь с её жизнью и копошением. Последнее достижение Упростителей — это одиозные «права человека», под завесой которых творятся самые неблаговидные дела по дебилизации плебса. Пример — в опрокид всем традициям всех религий под прикрытием «прав человека» разрешены и узаконены браки между геями. «Муж и жена», двое психически и генно ненормальных мужиков, уже имеют право усыновлять и воспитывать детей. Что вырастит из ребёнка, выросшего в искажённой, искривлённой атмосфере?

«Что такое традиция? — вопрошает Ницше. — Высший авторитет, которому повинуются не оттого, что он велит нам полезное, а оттого, что он вообще велит».

Откуда взялся стыд? Ницше говорит, что он имеет мистериальную, или религиозную, природу. «Стыд существует всюду, где есть «таинство»;

59

последнее же есть религиозное понятие, которое в древнюю пору человеческой культуры имело большое распространение».

Павел Катенин: «Судить о произведениях высоких искусств по прихотям моды — признак слобоумия». — Замечательно! Прямо о сегодняшних любителях всяческих новейших «...измов».

Женя Лебедев в «Тризне» пишет, что только в юности возможна полнота мировосприятия. Я с ним не согласен. В юности мировосприятие фрагментарно. Полнота мировосприятия возможна только в мудрой зрелости.

Стендаль: «Единственное оправдание для Бога состоит в том, что он не существует». — Глупость, к тому же выраженная (или переведённая) неряшливо. А в чём должен оправдываться Бог? Очевидно, в том, что он создал такой несовершенный — с точки зрения человека — мир.

Поэзия, как и музыка, должна быть ясной и глубокой, как погожий октябрьский день после полудня. Навеяно Ницше.

Литературный и вообще эстетический вкус есть инстинктивная защита от дурного в поэзии и вообще в культуре. Навеяно Ницше.

У Ницше в Esse Homo есть мысль на стр. 718, которая удивительно совпадает с моей юношеской логической посылкой: ты испытываешь моральное удовлетворение от того, что кому-то сделал добро; ergo, делая добро другому, ты делаешь это ради себя, ради собственного удовольствия, ради своего эгоизма. Только у Ницше эта мысль выражена жёстче, короче, мудрее и культурнее, без казуистики себялюбия.

Фаулз: «Всеобщие начало и конец не существуют». — Сотни и тысячи томов написаны на эту тему недюжинными умами человечества — для того, чтобы Фаулз обронил эту простенькую фразу из шести ничего не значащих слов.

Фаулз: «...вера в загробную жизнь придумана для устранения неравенства в этой — земной — жизни». — <…>! Для того, чтобы прочесть эту заурядную позитивистко-марксистскую пошлость, о которой мне говорили учителя ещё в начале 50-х годов, когда я учился во втором или третьем классе, — я истратил 80 рублей денег на покупку его убогого «Аристоса»!

Фаулз о «сексуальной свободе»: «лёгкость и доступность соития — обожествление собственного Я. От женщины к женщине — укрепляясь в сознании величия своего Я». — Какая поверхностность! А женщина как должна укрепляться в величии своего Я: от мужчины к мужчине? М-да…

Вяч. Иванов: «...не издевательство и глумление, а серьёзная критика по существу». — Именно этого не хватает современной критике, одержимой партийной борьбой.

60

Андрей Белый в «Воспоминаниях о Блоке»: «Отношения мужчины и женщины — символ отношения Христа и Софии». — Что-то «нечистое», гностически-оргиастическое проглядывает в этой фразе. И в дальнейшем Белый глухо намекает на некий эротизм в философии Вл.Соловьёва. Где-то здесь, в «эротико-мистической соловьёвщине», кроется разгадка трагических глупостей и узлов в четырёхугольнике Белого, Серг. Соловьёва, Блока и Менделеевой. Всё болезненно-изломанно. Когда Менделеева заявила Белому, что готова ему отдаться, он вдруг, годами домогавшийся её, отказался, после чего она с ним порвала резко. К этой же области «неясного и нерешённого» относятся, сдаётся, эксперименты с «групповым сексом» Вяч. Иванова и Зиновьевой-Аннибал, когда Вяч. И. по наущению и с согласия жены пытался употребить и фактически употребил С.Городец-кого, как тот ни отбивался (см. Дневник Вяч.Иванова во 2-ом томе Брюссельского издания). И Розанов «из любопытства», не будучи содомитом, но поддаваясь общей растленной атмосфере «изучения содомитского», вступил в гейскую связь с Рцы, потом плевался долго. Вот — струя гностицизма, с одной стороны: утончённо-декадентская и, несомненно, враждебная Православию, охватившая значительную часть «передовой интеллигенции» России того времени; струя, ведшая в тупик, в распад, в могилу; и — струя пошлейшего агрессивного атеизма-позитивизма, крайним выражением которого явилась теория и практика большевизма и вообще материализма; струя, которая тоже привела в тупик и разрушила не только экономическую ткань страны, но и русское сознание.

Андрей Белый, там же: «Символисты: быть или не быть новым человеческим отношениям, новому восприятию мира — или окончательно свалиться в канаву гниющего позитивизма». — Со второй половины XIX века, с появлением «бесов», позитивизм шёл на место Православия в умах русского человека — и пришёл, и восторжествовал.

Микроб новизны, дурно понимаемой, сгноил русскую интеллигенцию, оттянул её от Православия — «во имя прогресса». Православие не годится для счастья народного — вот пафос вшивого, из низов, интеллигента; давай прогресс, т.е. новое! А подать мне научного знания! Разные Спенсеры, Милли, Смайлзы... (Последний был чрезвычайно популярен среди русской молодёжи в начале прошлого века; об этом я прочёл в дневнике моей бабушки от 1910 года). А другая часть вопила: нужно обновление религии, Православие устарело (каждения Мережковских с Философовым; см. Дневник З.Н.Гиппиус). И явился вторичный, тупиковый гностицизм валентинианского толка, мистика, Соловьёвщина и проч. И все — против Православия, Царя, самодержавия... И Россия погибла.

К характеристике Кастанеды после прочтения первых двух сотен страниц. — Ничего нет о действительной повседневной тёплой человеческой жизни. Нет любимой женщины, нет жизненных искр, нет семьи, нет детишек... Одни схемы ходячие: резонёрствующий невежественный, не могущий связного отчётливого слова сказать «маг» дон Хуан, какие-то мудаки-индейцы, галюциногенная жвачка, галлюцинации, в которых автор ссыт на пса, а пёс — на автора, т.е. на Кастанеду, и это взаимное игривое обоссывание Кастанеды и пса означает, что некое высшее начало, какой-то Мускильо, принял неофита в свой круг учения, и проч. Галиматья! А Виктор Пелевин её исследует.

Розанов говорит так: «До тех пор, пока вы не подчинитесь школе и покорно дадите ей переделать себя в никуда негодного человека, до тех пор вас никуда не пустят, никуда не примут, не дадут никакого места и не допустят ни до какой работы». — С этим суждением совпадает мысль В.Б.Микушевича, который говорил мне, что сейчас в литературе уже никому не нужна художественность, что идейность (к какому лагерю принадлежишь и какой партии поклоняешься, т.е. к воззрениям какой школы пришлифован) важнее

61

любой художественности. Пусть ты бездарь — но если пишешь правильные, т.е. безопасные для властей, вещи, тебе дадут любое место, в том числе и в литературе, и всюду примут.

Что мы и наблюдаем. Литературные гады Ерофеев, Пригов, Сорокин, Арабов гадят, а власть их по головке гладит, прикармливает, под софиты зовёт: они для власти безопасны и потому желанны. А то, что они культуру и, следовательно, душу человека портят, никого из власть предержащих не волнует.

Розанов: «Надо всем нужен Купол». — Как это верно подмечено! Без Купола пусто, скучно, глаз убегает в пустоту, в небытие... Над вечными человеческими делами — нужен Купол.

Розанов — о «демократах», друзьях Белинского: «...со своим аристократическим отрицанием России, борьбою против «станового» и увлечением «французскими танцовщицами»...» — Вот этим увлечением «французскими танцовщицами» до сих пор болеет Россия; именно за «французскими танцовщицами» рванула она в 1991 году оголтело и слепо, именно «о французских танцовщицах» до сих пор мечтают демократы как о «благах западной цивилизации».

Набоков — в статье «Писатели, цензура и читатели в России»: «…Советская литература — литература буржуазная по своей стилистике, безнадёжно скучная, послушно перелагающая ту или иную государственную доктрину». — Что ж, зорко... И горько.

К Кастанеде: Возведение примитивной индейской магии на философский уровень современности есть логическое продолжение и развитие позитивистского отрицания и предательства Христа, отступничества от Него. Это есть реакция — почти здоровая в своей основе — ищущей Истины души на пустоту восторжествовавшего нынче всюду позитивизма.

М.Кундера: «...не существует никакой действенной или разумной борьбы против Дьяволиады. Маркс пробовал, все революционеры пробовали, а в конечном счёте Дьяволиада присвоила себе все организации, имевшие своей первоначальной целью её уничтожение...» — Что остаётся человеку, понявшему, что против Дьяволиады борьба невозможна? У него лишь два выхода: 1) смириться и перестать быть самим собой; или 2) пестовать в себе душевный огнь, питаемый сознанием необходимости восстания против Дьявола и время от времени позволять этому огню вырываться наружу. Делать это надо не ради объявленной Марксом тщетной цели изменить мир (мир и без Маркса меняется так, как ему и не снилось), а повинуясь тому живущему в нас категорическому императиву, о котором писал Кант.

Бальзак: «Всякое существование имеет свой апогей — такой период, когда воздействующие причины и вытекающие из них следствия вполне соответствуют друг другу. Это — полдень жизни. Когда живые силы находятся в полном равновесии и проявляются во всём своём блеске... Как объяснить неизменность этого закона, коему подвержены не только люди, но и города, нации, идеи, учреждения, торговля, династии и проч. — основы всего, что происходит на земле?.. История повествует о причинах величия и падения всего существующего на земле, могла бы предупреждать человека о пределе его стремлений». — Я называю это Законом Леонтьева – Петросова1,

1 А.А.Петросов, профессор Московского горного университета, мой учитель в горной науке, первый, задолго до моего знакомства с трудами Леонтьева, познакомивший меня с универсальной кривой развития всего в нашем мире.

62

описываемым кривой о подъёме всего к «цветущей сложности» — термин К.Леонтьева — и ниспадении его к несуществованию.

Хармс говорил много гадостей. Например, что жена его часто лазила себе за

пазуху и доставала оттуда блох. Или что он кормит свою канарейку своими глистами. Какая нерусская мерзость, какая дешёвка в этом грязном «остроумии»!

Мережковский, «Святые лица»: «От Отца к Сыну — к дню сегодняшнему. Сегодня мы пребываем в Сыне. От Сына к Духу — к Духу наше дальнейшее движение. С него, с этого движения, мы нынче своротили». — А вот китайцы — не своротили. Они окультуривают под себя пришедшую к ним цивилизацию. Они снимают противоречие «Культура — Цивилизация». У американцев — «Челленджер», т.е. «Бросающий вызов», у нас — «Прогресс», у китайцев — «Волшебная ладья».

Гарнак, «Сущность христианства»: «Если какая-нибудь новая религиозная идея в самом критическом пункте — остальное не так важно — не будет в силах покончить с прошлым, не создаст себе “тела”, то она не удержится и погибнет. Нет более консервативного и живучего явления, чем учреждённая религия; чтобы её можно было уступить новой форме, с прежней необходимо покончить». — Кажется, коммунисты во главе с Лениным отлично знали это. Вся история коммунизма в России и СССР говорит об этом.

Гарнак: «Церковь избегла общей эллинизации; но эллинская философская идея, что главное содержание истинной религии составляет “учение”, такое учение, которое охватывает весь круг знания — эта идея всё прочнее водворялась в христианстве». — Опять поразительное совпадение с практикой марксизма-коммунизма! < . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . >!

Основы жизненной мудрости, по Катону (из поздней античности) — в переложении М.Гаспарова: жизнь надо ценить, но смерти не бояться, а ближнего любить, но не слишком ему доверять. — А что? прекрасно сказано!

Лев Шестов: Свойство нравственности: она не может существовать без своей противоположности: безнравственности. Добру нужно зло как объект мщения, а добрым людям — злые люди, которых можно призвать к суду, хотя бы к воображаемому суду совести. — Руководящий принцип мироустройства — всеобщая дихотомия, даже на уровне бытовой политики. Как нравственности не может быть без безнравственности, так русского патриота не может быть без либерала-русофоба. И либерала-русофоба — без русского патриота. Мир дихотомичен в принципе; одно не может существовать без противоположного себе. Мир бы погиб, задохнулся, будучи одноцветным. Выход из тупика

дихотомии — не в уничтожении противоположного, а в преодолении его — троичностью, Троицей.

Читая «Доктор Фаустус» Томаса Манна

63

...истинная культура — это религиозно-гармонизиру-ющее, я бы даже сказал, примиряющее приобщение тёмных сил к культу богов-олимпийцев. — Признак истинного ума — это органичное сопряжение вещей, казалось бы, несопрягаемых. Культура и тёмные силы — эти слова невольно воспринимаются как символы света и ночи. Но мир дихотомичен, причём бесконечно дихотомичен, каждый элемент его бесконечно распадается на два противоположных, не могущих существовать один без другого, и максима Томаса Манна об этом.

...пора, когда только-только зацвели деревья. — Неожиданная фраза Томаса Манна, рационального европейца, — фраза, написанная прямо-таки в японском духе, словно слизанная у Сёнагон. Поразительно точное и зоркое определение тех недолговечных мгновений — два-три дня, необыкновенно мягких, нежных дня, — когда деревья зацвели, но ещё не начали отцветать — ибо через два-три дня после начала цветения земля под ними начинает постепенно покрываться лепестками облетающих цветов; и это отцветение сопровождается начавшимся ветром или дождиком, и из атмосферы исчезает дыхание нежности.

Для ревнителей просвещения в самом слове «народ» всегда слышится что-то устрашающе архаическое. Мы знаем, что обратиться к массе как к «народу» значит, толкнуть её на злое мракобесие. Что только не совершалось на наших глазах именем народа! Именем Бога, именем Человечества или Права такое никогда не совершилось бы! Но верно и то, что народ всегда остаётся народом, что в его существе всегда имеется архаический пласт... — Вот этот-то «архаический пласт» и есть в «народе» самое ценное, подлинное, ибо взращено веками органичной жизни; на этом пласте держится традиция, позволяющая «народу» и основанной им стране выжить в самых неблагоприятных исторических условиях. То, что современникам, одержимым поверхностной «идеей прогресса», которая не может не быть поверхностной, кажется косностью, на самом деле означает суть природы народа. Разумеется, эта суть может быть не всякому приятной. — ...в каждом из нас есть такой древненародный пласт... — Человек интересен и значителен своим национальным, особенным; гражданин глобалистского мира — это недоразумение, нечто всего лишь среднестатистическое, не могущее привнести в мир разнообразие, и, следовательно есть смерть «прогресса». Так примитивно-поверхностно понимаемый прогресс несёт в себе самом зародыш застоя, т.е. собственной смерти.

Томас Манн говорит о средневековом «магическом квадрате», который даже

изображён на гравюре Дюрера; вся магия его состоит в том, что квадрат состоит из шестнадцати полей, в нижнем левом которого расположена единица, а в правом верхнем — шестнадцать; остальные поля заполнены цифрами от 2 до 15 так, что суммы их по всем вертикалям, горизонталям и диагоналям равны 34. Я изобразил квадрат:

=34

=34

13

14

15

16

9

10

11

12

5

6

7

8

64

1

2

3

4

=34

=34

Сумма по диагоналям равна 34. Это надоумило меня поменять цифры в боковых горизонталях и вертикалях местами (верхние поставить вниз, а нижние наверх; правые поставить влево, а левые вправо) и, кроме этого, поменять эти цифры в одном ряду, как делают рокировки в шахматах. Получилось следующее:

13

3

2

16

8

10

11

5

12

6

7

9

1

15

14

4

Вот вам и «магический квадрат»: все цифры по всем вертикалям, диагоналям и горизонталям дают в сумме 34. Вся «магия». Сравнить бы при случае с квадратом на «Меланхолии» Дюрера.

Мне представляется, вся средневековая схоластика и, более того, все древние магические мистерии основаны на подобных простых приёмах, почти случайно пришедших кому-то в голову.

Томас Манн каждое утро, садясь писать, читал полчаса прозу Гёте, чтобы напоминать себе, как не надо скучно писать. Я помню гнев А.В.Скалона, с которым он в разговоре с В.Б.Микушевичем говорил о скуке, охватывающей его при чтении даже нескольких фраз Томаса Манна. Я сам не смог одолеть дальше второй страницы «Волшебную гору», зато «Лотту» прочёл едва ли не с наслаждением; а вот к «Иосифу» приступал несколько раз и, чертыхаясь, откладывал в сторону: не идёт! щёки от зевоты сводит! Может быть, разгадка в переводе? «Доктора Фаустуса» читаю с удовольствием.

Строго говоря, «Доктор Фаустус» не есть художественное произведение; это философский роман и этим сильно смахивает на «Персидские письма» Монтескье; только вместо писем Перса с его суждениями о европейской жизни здесь — диалоги, разговоры, рассуждения Цайтблома.

Лютер, отнюдь не обременённый избытком классического образования, усматривал в нём источник духовной крамолы. — Не только Лютер. Классическое образование не жаловали и средневековые клирики, которые заточили Рабле в тюрьму за изучение древнегреческого языка, и доблестные коммунисты-ленинцы, которые напрочь закрыли от простого советского интеллигента богатства мировой философии, накопленные веками тяжкого интеллектуального труда «всего прогрессивного человечества». Что-то нечистое делается с образованием и сейчас; оно гробится даже в тех малых крохах, которые являются достижениями советской школы. Невежда есть послушный

65

исполнитель; он очень удобен властям. От него — никакой крамолы. Не в этом ли всё дело?

...не следует ли рассматривать реформаторов как глашатаев отсталости и посланцев несчастья? — Написано применительно к Лютеру, но не справедлив ли этот вопрос по отношению к нашим реформаторам?

Научное превосходство либерального богословия теперь считается несомненным, но чисто богословская его позиция слабовата, так как его морализму и гуманизму недостаёт понимания демонического характера человеческой жизни. Оно (либ. богословие) хоть и просвещённое, но поверхностное, и консервативная традиция значительно лучше уясняет себе трагизм человеческой природы, а посему её связь с культурой глубже, значительнее сравнительно с прогрессивно-буржуазной идеологией. — Очень глубокое замечание, справедливое не только для богословия, но для любой области, в которую лезет либерализм. Мне лично не очень интересно, что там творится в богословии, но вот тезис Томаса Манна о демоническом присутствии в человеческой жизни представляется подлинно истинным. Чувственность, без которой нет ни настоящего искусства, ни самой жизни,— отсюда, от демонического начала, от той святой свободы, в которой Бог сотворил человека, даровав ему вкупе со свободой вообще также и свободу отпадения от Себя, ниспослав ему свободу грешить и свободу каяться, от которых вся интересная и непостижимая сложность жизни и её трагическая Тайна. Либерализм об этой свободе ничего не знает и не понимает её, поэтому он и «поверхностен», а вековая консервативная традиция потому и определяет культуру, что она демоническое начало чувствует как жизненную данность. Либерализм — это упрощение и упрощенчество.

Зло и даже персонифицированное зло — неизбежное порождение, неотъемлемая принадлежность бытия Божья. Порок порочен не сам по себе, он возникает из потребности огрязнить добродетель; он состоит в упоении свободой, т.е. возможностью грешить — свободой, лежащей в основе сотворения мира. Из этого вытекает несовершенство всемогущества и благости Господа, ибо он не смог своему созданию привить неспособность к греху. Это значило бы лишить того, кто был им создан, свободной воли отпасть от Господа, а тогда он был бы уже несовершенным творением. — Вот и подтверждение только что сделанного мною комментария к предыдущей выписке из Манна. Томас Манн весьма усердно, я должен сказать, почитывал в своё время Бердяева, его «Философию свободы»! Он повторяет Бердяева почти дословно.

Религиозный социализм, социально окрашенная религиозность, религия, увязанная с социальными задачами... Всё сводится к тому, чтобы возник сознательный народ-промышленник, интернациональная промышленная нация, которая сумеет создать всеевропейское единство, единый идеальный экономический организм. В нём будут сосредоточены все животворные импульсы, уже существующие и сейчас в зачаточном состоянии, импульсы, способные не только технически осуществить новый хозяйственный уклад, не только радикально оздоровить людские взаимоотношения, но и обосновать новый политический порядок. — Уже тогда, когда писался «Доктор Фаустус», возникла эта, по сути, декларация глобализма. Смахивает, кстати, на коммунистические притязания. Опять приходится предполагать, что и коммунизм с глобализмом — близнецы-братья... Как всё в нашем уже немолодом мире взаимосвязано и взаимообусловлено!

66

Наброски на полях Шестова, «Философия трагедии»

= Время, неодолимо устремлённое вперёд, есть самый беспощадный и последовательный поджигатель наших кораблей; не мы сжигаем за собой корабли, их сжигает время. Ибо я сегодняшний — совсем не то, что я вчерашний. И никогда вчерашним уже не стану. — В этом мощном движении к свету нам мерещится один из трагических ликов Тайны живой жизни, вечно ускользающих от созерцания.

= Был ли Белинский искренен в своём гуманизме? Он терпеть не мог «Бедных людей», скучал ими и гнал Достоевского от себя. Не был ли Белинский просто ловким литератором, держащим нос по ветру «передового общественного мнения»?

= Человек есть мера всех вещей — со всем низменным и высоким, что есть в нём (современный типичный гражданин — собрание низменных качеств). Поэтому единственным реальным направлением мира к лучшему состоянию есть взращивание в человеке нравственного. При всей утопичности этой задачи надо понимать, что ничего высшего в сфере нравственности, чем 10 заповедей, или, вернее, «золотого правила этики» («поступай с другими так, как желаешь, чтобы поступали с тобой»), пока человечеством не найдено.

= Счастливое, светлое существование невозможно в этой жизни. Если ты богат, то тебя мучает совесть за неправедно нажитое богатство (в основе которого всегда лежит преступление); если беден, то неутолимая жажда свободной жизни.

= Что бы ни говорили люди традиции, нужно выслушать человека таким, каков он есть. Отпустим ему заранее все его грехи — пусть лишь говорит правду. Может быть — кто знает? — может быть, в этой правде, столь отвратительной на первый взгляд, есть нечто много лучшее, чем прелесть самой пышной лжи? — Мой вопрос, быть может, глупый: а если нет? Вообще, что такое «правда»? Она так же таинственна и непостижима, и лежит так же глубоко, как и Тайна жизни, как и демоническое начало жизни, делающее жизнь собственно жизнью. «Правдой» до сути сущего не доберёшься. «Правда» и «Ложь» — не неразрешимая антиномия, а дихотомия, преодолеваемая Верой.

Гёте, «Годы учения Вильгельма Мейстера»

Счастье каждого у него в руках, как у художника — сырой материал, из которого он лепит образ. Но и это искусство подчинено общим законам; от рождения людям дана лишь одарённость, искусство же требует, чтобы ему учились и усердно упражнялись в нём. — Замечательные сентенции! У большинства людей, имеющих серьёзную и развитую душу, они сидят как-то сами собой внутри и управляют человеком. Но кое-кому, и таких, сдаётся мне, немало, не худо бы узнать эти правила в процессе своего школьного, например, развития. Жалко, что мы в школе в курсе литературы не изучаем Гёте, как и Шопенгауэра, о чём я уже писал здесь. Надо будет при случае спросить у немца какого-нибудь, что они изучают в школе и изучают ли литературу классическую вообще и Гёте с Шопенгауэ-ром в частности.

... страшная бездна бесплодной тоски... — Говорят, что это физиологическое — в крайней молодости переживать тоску. От этой тоски и тяга к стихам, которой болеют все до известной поры взрослого отрезвления.

Обычно человек сколько можно обманывает глупца, взлелеянного у себя в душе, прежде чем признать своё кардинальное заблуждение и смириться с той

67

истиной, которая приводит его в отчаяние. — Про глупца, взлелеянного в душе, очень точно сказано. Такой сидит внутри каждого.

...Вильгельм ножичком счистил пудру со лба... (после парикмахерской) — Изумительная бытовая деталь из 18-го века!

Навеяно чтением Гёте: Тайна жизни разлита всюду и просверкивает в самых незначительных и незначащих событиях, даже в мелочах быта.

Человека так тянет к пошлости, ум и чувства так легко становятся тупы к восприятию прекрасного и совершенного!……Многие люди находят вкус в самой вульгарной чепухе, лишь бы она была внове. — Поразительно подходящая к нашей современности мысль. Человек поистине неизменен, и в 18-м веке был одержим тем же дурацким, чем и в веке 21-м. Дело, как видим, не в отдельных болванах и пошляках, пусть даже и многочисленных, а в человеке в целом, в человечестве, в его несовершенной природе и от века безнадёжно неразвитом вкусе.

Навеяно чтением Гёте: Коммунисты, при всей их упёртости в пролетарский коллективизм, в тайное презрение к крестьянам и т.п., тем не менее, к удивлению, вызвали к жизни в российской действительности некую органичность. Они отладили народную жизнь в некоей системе координат. Мы все к ней приспособились — худо или бедно. Но мы при этом не сделались богатыми, состоятельными. В глубинке расейской, как в какой-нибудь Африке, до 60—70-х годов не было электричества, нормальной питьевой воды, не вредной для здоровья; коммунисты принципиально, в государственном масштабе, пренебрегали экологией и здоровьем местного населения — ради выполнения планов, миллионов тонн угля и нефти, миллионов кубов газа, древесины и проч. Они не были праведниками — в высоком смысле этого слова. Земля наша для них была не материнской почвой, не Muttererde, как говорят немцы о своей земле, а лишь средством выполнения плана, во-1-х, и исполнения доктрины марксизма-ленинизма о пролетарской победе во всём мире, ради которой они кормили одиозные, идиотские режимы в прожорливой Африке, бухая в неё кровные народные миллиарды долларов, во-2-х. Плановая страна держала свой народ и хозяйство на голодном бензиновом пайке, заливая нефтью весь мир! Органичность коммунистического правления касалась лишь узкого сектора быта, каждодневного отправления жизни — а в историческом масштабе оно оказалось несостоятельным.

Но после них — и этой «узкой» органичности нет... Органичной была жизнь в России при царях. Распинайте меня, демократы!

Развить свой ум и вкус — значит, научиться находить хорошим лишь по-настоящему хорошее и прекрасным — лишь по-настоящему прекрасное. — У многих-многих современных прозаиков и поэтов не развит эстетический вкус, увы... Поэтому хорошей прозой объявляется зачастую чёрт знает какая посконная жвачка. То же и с поэтами, особенно постмодернистами.— Писатели современные почему-то забывают, мне кажется, что они — деятели искусства, а не только проводники каких-то политических взглядов. Они должны творить по законам искусства и поэзии, а для этого законы нужно знать, а поэтическое в потоке жизни чувствовать. А чувства нет, желания вскрыть поэтическое в жизни нет, и умения вызвать поэтическое чувство у читателя нет. Вкуса к поэтическому в жизни и в бытии нет. Этим страдают и либералы, и почвенники. Бунин поэзию жизни чувствовал, и этим постигал истину русской жизни, и этим велик — а нынешние воцерковлённые «праведники» от литературы, якобы «русские», объявляют его «не нашим».

Болваны!..

68

... тяга к Незримому... — Очень глубокое это понятие у Гёте — Незримое. Из текста романа можно сделать заключение, что он так говорит об эротизме, разлитом в мире и управляющем тёплой и трепетной жизнью людей. Гётевский эротизм — это, конечно, не нынешняя «эротика» и не «секс», начало которым в русской жизни положил изломанный Серебряный век; последние — понятие, отстоящие от подлинного эротизма на бездну, на космическую пропасть пространства. Но можно из романа сделать и такой вывод, что Гёте так говорит о чувстве Бога, заложенном в каждой чистой душе нормального человека.

Ещё об органичности при коммунистах. — Разгадка-то как раз в том, что нравственные правила свои они строили на христианских основах (см. выше пассажи о «Моральном кодексе строителя коммунизма»). На христианских основах, вот в чём дело! Будучи антицерковниками и преследуя церковь. А сейчас церковь разрешена, а христианские основы утрачены, повсюду власть только чистогана — потому и не выкристаллизуется органичности, потому жизнь в России пока не жизнь, а хаотическое, неупорядоченное, случайное проживание на краю бездны. И Европу это же ждёт, если она не вернётся к организовавшему её христианству.

Гёте, «Годы странствий Вильгельма Мейстера»

Нет ничего отвратительнее большинства: ведь оно состоит из немногих сильных, идущих впереди, из подлаживающихся хитрецов, из слабых, которые стараются не выделяться, и из толпы, которая семенит следом, не зная сама, чего она хочет. — Поразительный портрет сегодняшней российской, да и вообще всякой, демократии. Большинство, которое есть суть демократии, подавляет личность каждого, как никакое другое политическое устройство. Попробуй поди вякни против большинства! Идеал политического мироустройства — просвещённая конституционная монархия. Обратим внимание на обязательный эпитет «просвещённая». Подлинное уважение облечённого властью к малым сим — а не это ли краеугольный камень всякого политического порядка! — зиждется только на нравственном отношении к ним, воспитанным высоким просвещением. Никакая конституция не поможет, если власть предержащие искренне не хотят добра простому человеку. И мнение большинства тут вообще ни при чём.

На стр. 359 Гёте в стихах поёт гимн протестантству с его этикой пчелиного трудолюбия, а «Дневник Ленардо» похож на «Сны Веры Павловны». Внимание, о аспирант, который возьмётся писать диссертацию о литературных источниках романа «Что делать»! Вот тебе влияние Гёте на чужеземного «мыслителя»!

Странная книга — «Годы странствий Вильгельма Мейстера»! Я не знаю, что о ней говорят исследователи — в Литинституте не учён, а книги Мариэтты Шагинян «Гёте» и вообще учёных томов и послесловий ещё не читал — но, кажется, это именно то, о чём мечтали многие литературно образованные романисты: так называемый «свободный роман». В общем-то это и не роман, конечно; мозаичность на грани хаоса — впрочем, весьма культурного. У мозаики тоже есть сюжет. В «Странствиях Мейстера» сюжета нет. Похоже на масонские проповеди в форме художественных зарисовок. Думаю, что литературно «неангажированный» читатель — тот, что называется «широким читателем» — романа этого уже читать не будет.

Мережковский, «Тайна Трёх. Египет — Вавилон».

69

Знание, великий дар Божий, искажается людьми. Наука ещё не знание, она может быть и учёным невежеством. Позитивная наука, выбрасывая Личность, религиозное начало культуры, «не зная ни абсолютных проблем, ни абсолютных задач, отрицает культуру» и утверждает варварство. (Закавыченный кусок — цитата из Вейнингера, «О последних вещах».) — Тонкое замечание, между прочим! И неожиданным для меня оказалось присутствие в тексте Мережковского куска из Вейнингера, которого я, прочтя в студенческие годы его «Пол и характер», считал просто сексуальным маньяком-женоненавистником. Оказывается, Вейнингер — серьёзный философ, писавший некогда о серьёзных вещах. Правда, он всё-таки помешался к концу жизни.

От Вавилона к Ассирии — от мира к войне. Не Египет, не Вавилон, а Ассирия начала воевать как следует. Ассирийцы — «первые римляне» во всемирной истории.

Душа Ассура — не мир, а война. Он первый полюбил войну, поверил, что голая сила — меч — решает судьбы народов. «Сила его — Бог его». (Аввак., 1, 11). И все мы доныне — дети Ассуровы: что начал он, кончаем мы.

С рождением или зачатием Ассура почти совпадает появление боевого коня в Западной Азии (около 2000 года до Р.Х.), а также и нашего индогерманского племени. Медленный вол заменяется быстрым конём, мирный плуг — боевой колесницей. В коне — уже наша стремительность, наш полёт неистовый.

После коня — железо (около 1000 года до Р.Х.), кажется, оттуда же, из нашей индогерманской полуночи — железо, «металл Сета», дьявола, по слову египтян, или братоубийцы Каина, по сказанию Талмуда: Каин — «первый ковач железа». Железо — европейский металл по преимуществу, наш каинов дар человечеству.

Лёгкость наша — в коне, лютость — в железе. Попрали конём, убили железом святую Азию, и, может быть, попрём, убьём всё человечество. Бурею конною, бурею железною раздувается тлеющее пламя войны во всемирный пожар — всемирную историю, ибо единственный смысл её для нас — война.

«Все будут убивать друг друга», — это вавилонское пророчество исполняется над нами так, как ни одно из пророчеств.

От Вавилона к Ассирии, от Ассирии к Риму, от Рима к нам — пламя войны разгорается, и происходит то, что мы называем «прогрессом», — постепенное одичание, огрубение, озверение человечества. — Поразительно глубокий и поэтический в полной мере, т.е. прикасающийся к истине неизреченной, пассаж Мережковского. Здесь всё верно, всё современно.

Ткачёв, выписки из разных сочинений

Идеи являются активными двигателями только тогда, когда они совпадают с нашим личным интересом; во всех других случаях они представляют собой элемент чисто пассивный или, точнее говоря, декоративный. — Умно, зорко, точно.

Ежедневный опыт убеждает нас, что люди, думающие разрешать общественные вопросы, руководствуясь неопределённым и чисто субъективным нравственным чувством, будут всегда непоследовательны в своих выводах, запутаются в противоречиях. — Именно поэтому политика и нравственность — вещи несоединимые. Политик не имеет права быть нравственным и руководствоваться в своей деятельности нравственными принципами.

Ушинский: «Разве не нелепость то воспитание, которое сделало нас и делает наших детей доступными для тысячи неестественных, но тем не менее мучительных страданий и заставляет тратить благородную жизнь человека на приобретения мелких удобств жизни? Конечно, странен

70

спартанец, живший и умиравший только для славы Спарты; но что вы скажете о жизни, которая вся была бы убита на приобретение роскошной мебели, шикарных экипажей, бархатов, кисей, тонких сукон, благовонных сигар, модных шляпок?» — Я согласен с Ушинским, но вот сомнение: а не есть ли эта правильная филиппика выражением зависти бедного нищего «демократа» к роскоши аристократов и купцов-буржуа?

Ушинский: «Не ясно ли, что воспитание, стремящееся только к обогащению человека и вместе с тем плодящее его нужды и прихоти, берёт на себя труд Данаид?» — Чёрт побери, чтобы понять мысль У. до конца, современному неграмотному писателю нужно лезть в словарь и выяснять, кто такие Данаиды и что у них за труд был. Я и залез в «Словарь античности» и выяснил, что Данаиды в наказание за что-то должны были на том свете вечно носить воду в бездонный сосуд; отсюда и выражение «труд Данаид», т.е. бессмысленная работа.

Разумное человеческое общежитие возможно только при существовании полной гармонии в человеческих отношениях, при господстве мира, любви, согласия, братства, при совершенной солидарности интересов всех людей. Стремление человека отличиться, выделиться из массы, быть лучше и совершеннее своего ближнего, как бы ни был возвышен и благороден сам по себе источник этого стремления, всегда порождает между людьми борьбу со всеми её логическими последствиями, т.е. завистью, гордостью, тщеславием, тайным желанием неуспеха своему ближнему, желанием повредить ему, унизить его, возвыситься над ним. — Всё, что здесь перечислил борец за народное счастье демократ и позитивист Ткачёв, умный, в общем-то мужик, напрочь отсутствует у меня. Я никогда, например, никому не завидовал, не задирал нос от гордости, и уж тем более не тщеславился, ибо тщеславие всегда представлялось мне глупым и пошлым; а уж насчёт того, чтобы желать неуспеха своему ближнему — об этом я даже не думал; ненавидел и ненавижу врага своего (есть у меня такая вражина, гадина человеческая) — так разве ж это не естественно?! Врага надо ненавидеть в конкретной жизни и обезопасить себя от его влияния. Унижать кого-то всегда представлялось мне низким движением, возвышаться над кем-то я никогда не думал и не имел такого конкретного желания никогда и по отношению ни к кому. По себе, что ль, Ткачёв мерил, когда писал это? Да нет, не столько по себе, конечно, а вообще — знал людей мужик, чего уж тут... А я просто «не от мира сего». И никакого нет тут хвастовства, напротив — это всё не добродетели, а слабость моя жизненная. И бьюзинесменом я потому и не стал, что не боец. Отсутствие вышеперечисленных Ткачёвым качеств мешает мне в моей конкретной жизни.

Гёте, из «Поэзии и правды»

Мистики предпочитают жить прошлым и грядущим. Мирская суета мало что значит для них, коль скоро она не даёт им погружаться в благоговейное созерцание уже оправдавшихся в ходе времени пророчеств и пребывать в постоянном чаянии того, что в ближайшие или отдалённейшие сроки сбудутся покуда ещё сокрытые от нас предсказания. Ведь в силу этого возникает связь всемирных свершений, которую мы тщетно ищем в исторических хрониках, ибо история знакомит нас лишь со случайным шараханьем то в одну, то в другую сторону внутри замкнутого круга. — Вот это замечание о «замкнутом круге» — поразительно. В самом деле, всё, что происходит в истории, на мировой сцене уже когда-то было. Внутри «замкнутого круга» может происходить какое угодно брожение, но границы этого брожения строго определены. Вот они, границы: между собой на национальном уровне враждуют только соседи (какая может быть борьба между Монголией и Мексикой или Боливией?); соперничество на глобальном уровне идёт за рынки сырья и сбыта; и т.п. (В учебниках дипломатии об этом наверняка

71

написано. А есть ли философия дипломатии?) А вот формы брожения обусловлены географией, личностью лидеров, национальными особенностями нации и проч. Так что случайны они только до определённой степени. Вернее, до определённой степени не случайны. — Не додумано.

= ... религия и родственная ей этика... — Этика имеет всё-таки религиозное происхождение?

= ... значение человека не сводится к тому, что он после себя оставил, а заключается главным образом в том, как он действовал прижизненно и на что откликался, а также в том, пробудил ли он в современниках потребность действовать и отдаваться новым веяньям. — Как безусловно узко выразился Гёте о «новых веяниях» и об обязательности следования им! Ни слова о традиции как фундаменте этики и живого элемента жизни.

= Любая национальная поэзия пуста и неминуемо будет пустой, если она не зиждется на самом важном — на великих событиях в жизни народов и их пастырей, когда все, как один человек, стоят за общее дело. ... ... Каждая нация, посягающая на всемирно-историческое значение, должна иметь свою эпопею, для которой отнюдь не обязательна форма эпической поэмы. — У русских есть три эпопеи: былины, «Война и мир» и «Тихий Дон». Ни одна другая нация, самая архицивилизованная, таким духовным и культурным богатством не обладает! С русскими может сравниться разве что арабский мир — у них две национальные эпопеи: Коран и «1001 ночь».

Внутреннее содержание обрабатываемого предмета — начало и конец искусства. Никто, конечно, не собирается отрицать, что гений, художественный талант, получивший правильное развитие, своей обработкой может из всего сделать всё и покорить себе даже непокорнейший материал. Но если всмотреться поглубже, то это будет скорее фокус, чем художественное произведение, ибо последнее должно строиться на достойном сюжете, который благодаря умелой, старательной и усердной обработке может разве что заблистать ещё большим великолепием. — Вопрос: а думают ли современные наши писатели о «достойном сюжете» и об «умелой, старательной и усердной обработке»? Одного писателя, который серьёзно думает о «достойном сюжете», я знаю — это Юрий Вигорь (интересно и глубоко говорил он мне о сюжете вообще и о сюжете в новеллах О’Генри). А с другими писателями у меня на эту тему разговоров пока не получилось, поэтому я и задаю этот вопрос: «а думают ли современные…» и т.д. Судя по их писаниям, думают они об этом мало, если вообще думают.

Редко кто по доброй воле ищет сближения с больным человеком. — Потрясающе верное психологическое наблюдение! Походя Гёте задел что-то в психической основе природы человека, его космического чувства. Задумавшись об этом психологическом феномене, задумаешься и вообще над природой человека и над тем, что такое болезнь, каково её место и роль в мироздании. Здесь касаешься каких-то трепетных правещей. И не верно ли то, что тот, кто ищет такого сближения, сам неполноценен, нездоров, вырожденец?

Часто случается, что мы не обращаем внимания на моральное воздействие болезненных состояний и неправильно судим о многих характерах, заранее предпосылая, что все люди здоровы и посему от них можно требовать соответствующего поведения. — Да, Гёте глубоко понимал болезнь... И Ницше, конечно, внимательно читал Гёте.

Наши желания — предчувствие способностей, в нас заложенных, предвестники того, что мы сумеем совершить. То, на что мы способны, и то,

72

чего мы хотим, представляется нашему воображению как бы вне нас, в отдалённом будущем; мы испытываем тоску по тому, чем в тиши уже обладаем. — Гёте говорит о высоких желаниях — о творческих по существу, о порывах, о дерзновениях, а не о желании, например, иметь много денег, чтобы купить такой же красивый дом, каким обладает его начальник или соперник.

Предусмотрено, чтобы деревья не врастали в небо. — Замечательная метафора, выраженная поэтически мощно! В примечаниях даётся источник: фраза Лютера — «Бог противоборствует высоким деревьям». Зоркими были эти великие мужи!

В разгар счастливейших дней я дал приют сумрачным птицам ночи. — Поэтическая метафора, в основе которой находится ощущение, о котором впоследствии говорил Мережковский: о дневном и ночном сознании.

Наивысшая задача любого искусства — видимостью создавать иллюзию более высокой действительности. Но порочно придавать этой видимости правдоподобие до тех пор, покуда не останется лишь сплошная обыденщина. — Т.е., в произведении подлинного искусства должен быть искус — искус волшебства, искус необычного, чудесного, даже чертовщины или, лучше сказать, что-то такое не поддающееся словам, в чём и дышит тайна жизни, тайна бытия. В обыденщине тайны нет. Творческие люди тем и отличаются от людей не творческих, что они эту тайну чувствуют — м.б., даже неосознанно. Для них и жизнь, исполненная тайны, есть вместилище чудесного; тогда как для людей нетворческих — жизнь есть сплошная обыденщина. Гёте протестует против плоского реализма, поклоняющегося обыденщине, и трактует его словом «порочный».

Склонность к абсурдному, которая в молодости проявляется свободно и без стеснения, впоследствии же, и оставаясь в силе, прячется поглубже. — Среди современных абсурдистов полно дядек в возрасте, но никакой такой стеснительности у них нет и в помине. Все постмодернисты, наоборот, наглые.

Когда государство в целом испытывает нужду, оно может взять у

отдельного гражданина то, что он с трудом скопил и сохранил, и потому оно всегда останется богатым. — Прочёл эту сентенцию — и моментально вспомнил проклятый дефолт 98-го года, когда я не потерял ничего лишь чудом, истратив некие суммы буквально за пару дней перед ним; а ведь, кроме 98-го, были и реформы проклятого Гайдара, отобравшего всё у советских людей.

Then old Age and Experience, hand in hand,Lead him to death, and make him understand,After a search so painful and so long,That all his life he has been in the wrong.

«И вот старость и опыт, рука об руку, ведут его к смерти и дают ему понять — после болезненных и долгих исканий — что всю свою жизнь он пребывал в заблуждении» (Э.Юнг). — Прекрасный эпиграф и одновременно эпитафия едва ли не каждому подлинно разумному и мыслящему человеку.

В вере всё сводится к тому, чтобы верить; во что верить — это уже дело десятое. Вера дарит нас прочной уверенностью в настоящем и будущем, которая порождается доверием к сверхвеликому, сверхмогучему и неисповедимому высшему существу. В непоколебимость этого доверия всё и упирается: каким же мы себе представляем высшее существо, зависит от прочих наших способностей, даже от сложившихся обстоятельств, и никого интересовать не может. Вера — священный сосуд, и каждый, совершая жертвоприношение, готов наполнить его тем, что у него имеется: своими

73

чувствами, своим разумом, своей фантазией. — К этой исключительно сильной мысли Гёте я отсылаю всякого неистового «нового православного» из наших нынешних писателей, которые готовы лить помои на каждого, кто верит не как они. Вера есть моё самое интимное; во что и как я верую — это только моё дело и никого не касается. Хочу — рассказываю людям о своём Христе и о своём понимании его пути (Ю.Кузнецов); не хочу — не рассказываю. А если рассказываю вам, то не затем, чтобы вы меня судили, а чтобы вы знали, просто знали, и всё. — А Кузнецова травить стали наши «новые православные». Чужое знание и видение надо уважать и стараться понять и принять, а не улюлюкать и свистеть вослед искреннему и умному человеку, не желающему и не сделавшему этим обнародованием своих мыслей никому зла. — Небось, при Советской власти членами партии были... У этих «новых православных» злобы, как у самых закоренелых нехристей. Трещат о Христе, а заповедей его не исполняют.

Мир, в сущности говоря, до краёв наполнен абсурдным. — И это пишет яснодушный умница Гёте! Именно из-за того, что это сказал не дурак, и стоит задуматься над этой максимой, с разгону представляющейся сомнительной. И подумав, поймёшь: сказано красиво, и тянет принять этакую философичекую позу, расправить складки тоги и закивать, восклицая: да, ах, как это верно! и проч. А ведь, по сути, это трюизм, и дюжинный весьма. Об абсурдности мира ещё древние знали.

Многому можно научиться из книг и бесед, а не только из последовательных лекций, услышанных с университетской кафедры. — Я ничему не научился «с университетской кафедры»; всему — только из книг.

Читая Л.Бердяеву«Профессия: жена философа»

Ангелы пели: «В небесах мир, в человецех благоволение». И вот теперь эта земля с её войнами, насилием, богоотступничеством, жаждой крови. И эти люди, в большинстве бездушные, холодные эгоисты, и над всем и всеми только одно — деньги, деньги и деньги! — Запись сделана 70 лет назад, в 34 году, а звучит будто о сегодняшнем дне. Не стоит ли задуматься, наконец, что же такое прогресс, если ничего не меняется не только в человеке, но и мире, в котором человек живёт. Существует некая таинственная константа в мироустройстве, которую никуда не денешь, которую не перейдёшь, от которой не откажешься, которой не пренебрежёшь. Коммунисты хотели её переступить, но действовали так, как она же, эта константа, им велела, и опять всё коммунистическое рухнуло в ту же пропасть неизбывного деньголюбия, т.е. в бездну зла. Не деньги зло, а деньголюбие. Выявить эту вечную в человеке и в мире константу — не это ли задача всех философов и художников?

Разговор за завтраком. Участники разговора — Н.А.Бердяев, Л.Ю.Бердяева и сестра её Е.Ю. Тема — Достоевский и свобода. Величие Достоевского в том, что он первый поставил вопрос о свободе человека и о трагизме этой свободы, восстающей, бунтующей и разрушающей всё на своём пути. Достоевский в поисках путей этой свободы пришёл к Победоносцеву. Достоевский, наверно, испугался той бездны, которая разверзается перед дерзновением свободы человеческой, и в Победоносцеве искал устоев. Бердяев: «Вот разница между Д. и Толстым. У Толстого и его героев были эти устои, и ему не страшно было разрушать всё вокруг; а у Достоевского и его героев их не было». — «А разве Христос для Достоевского не был этим устоем? Чем же было для него христианство?» И т.д. — Вот о чём разговаривали за завтраком в январе 35 года

74

русские эмигранты первой волны. А о чём говорят за завтраком эмигранты третьей?..

Верить в Бога, конечно, можно, но надеяться нужно на власть, на силу, а любить превыше всего деньги. Таковы устои современного мира. Чего же ждать, кроме войн, хаоса, революций? — Именно «любить превыше всего деньги» есть корень войн, хаоса, революций и вообще всякой неупорядоченности нашей жизни. Революции совершаются из-за жажды денег. Теперь, когда мы пережили 91-й и 93 гг. и то, что мы получили после этих годов, понятно, что эти события были в самом деле революцией, а то, что это было сделано из-за денег и ради «больших денег» лидерами — Ельциным и его хунтой — сейчас ясно. Лев Толстой понимал губительность жажды денег, но ошибочно говорил, что зло — в деньгах как институте, тогда как деньги — это всего лишь средство организации общества, а вот жажда денег — это зло. И горе человеку, что это зло имманентно миру и человеку, который в этом мире живёт.

Какой ужас хотя бы на минуту представить себе жизнь без Христа. Подумать: «Христа никогда не было». От одной этой мысли кажется, будто тонешь в какую-то чёрную бездну и не за что схватиться... И вот вопрос: как живут те, которые без Христа? За что держатся? Почему жизнь без Христа для них не такая тёмная, гнилая улица, как для меня? — Психологически тончайшее наблюдение. Я, хотя никогда не был истовым верующим, всегда чувствовал присутствие Бога в мире. Даже в самую бездумную, «пионерскую», пору моей жизни. Никакого нравственного значения это чувствование Бога для меня в силу моей общей неразвитости не имело тогда, но я чувствовал: Он есть, Он смотрит на меня, Он присутствует в моей жизни. И это тончайше согревало меня.

Чтобы жить без Бога, нужно иметь чёрную, злобную, пустую бездну вместо души.

Бердяев в 39-м году, за завтраком: «Не было ещё никогда настоящей революции. Были лишь переодевания, приспособления к ней. Подлинная революция есть революция сознания, переоценка всех ценностей». — Кажется, всё-таки в октябре 17-го такая революция произошла в России. Безо всяких подделываний. Бердяева здесь подвела излюбленная его идея о том, что все наши действия в этом мире — лишь подделывания к нему, приспосабливание. Октябрь всё поставил с ног на голову. А потом в течение восьмидесяти лет общественное сознание возвращалось к прежнему. Революция сначала совершается в головах, в сознании, а потом уже в дело вступает политическая логика. Правда, мне симпатична мысль Бердяева о том, что социализм — это развитие буржуазного плена у мира, вершина подделывания под дурную необходимость, и вовсе не есть освобождение, а лишь более полное закабаление, рабство у мира необходимости. Он говорил (в 1912 году!) о том, что социализм завидует буржуазности. Умный человек предвидел, что спустя полвека социалистический обыватель будет гоняться за буржуазными шмотками, что джинсы будут котироваться как признак современности и принадлежности к «миру иному».

Евангелие: «Лица неба различить не умеете» — Мтф., 17, 2. — Какой поэтически мощный образ!

Читая «Смысл творчества» Н.А.Бердяева.

75

Марксизм — не только не в творчестве, но и не в искуплении, он в Ветхом Завете, в язычестве. — Меня восхищает эта способность умного философа и талантливого писателя одним точным словом обозначить суть явления. В марксизме, при всей его диалектике, присутствует что-то глыбисто неподвижное, не органика, а камень. И в этом неподвижном — дух незыблемого Ветхого Завета.

Должно быть осознание того, как много в «культуре» от необходимости, а не от свободы, от приспособления, а не от творчества. — Это замечание, вскользь брошенное по одному поводу, как нельзя точнее характеризует сущность творчества постмодернистов. Они, талдычущие о свободе на всех углах и перекрёстках, на самом деле — рабы сиюминутной культурной и политической ситуации, к которой постмодернисты лишь приспосабливаются. И воистину применительно к ним слово «культура» надо ставить в кавычки, хотя и по другим соображениям, чем это сделал Бердяев. Постмодернизм — это пародия на романтический порыв девятнадцатого века.

Возрождение мистики и оккультизма обличает глубокий кризис культуры, невозможность остановки на культурной середине, на классических ценностях…………В кризисе культуры чувствуется переход к новой мировой эпохе, к эпохе творческой. — В этом — дух Серебряного века; но пути его свернули в «ад наслаждений» вместо «сада наслаждений», и вместо духовных пиршеств он свалился в пиршество оргиастическое, в сексуальные примитивные оргии, в морфинизм и кокаинизм. Современный постмодернизм — плоть от плоти Серебряного века, но отличается от него, как низкий фарс от высокой трагедии. Тогда оргиазмировали в духовных религиозных поисках, сейчас — в атеистической жажде денег.

... материалистически-натуралистическое учение об эволюции. — Есть что-то магическое в философствовании умного человека. Вот, казалось бы, как просто: эволюция, т. е. превращение простых, низших форм всего (жизни, воззрений и т.д.) в сложные, высшие; рождение нового качества по мере прироста количества и т.п. Но ведь заметил умный человек, что в этой цепочке превращений нет места творению, т.е. появлению небывалого; а значит, отрицается Творец, творение, его творческий акт. И мир эволюции — мир пустой, безжизненный, всего лишь дурная бесконечность. В мире эволюции нет места творчеству.

Творчество есть прирост энергии не из другой энергии, а из ничего. Закон сохранения энергии не имеет абсолютного и вселенского характера, он преодолевается творчеством. — Закон сохранения энергии красив и мощен, он объясняет будто бы всё. Но вот моё рассуждение, следствие рассуждения Бердяева о «замкнутости мировой энергии». Мы легко можем себе представить, что мир и после нас будет существовать, пусть и видоизменяясь, вечно. В нас это представление врождённое. Но мы, как ни силься, не можем себе представить, что мир и до нас существовал вечно. И это не случайно. Наш мозг отказывается воспринимать это вечное существование до нас. Значит, этого вечного до нас и не было. Ну-ка, опровергните этот посыл! Мир должен иметь начало, и мы выдумываем теории первовзрыва, первотолчка и т.п. Иначе мы не можем мыслить. Следовательно, мир и не существовал вечно. Когда-то не было времени. Рассуждения о Первовзрыве, Первотолчке и проч., после чего появилось время, движение и др., — рассуждения плоские, взятые из обыденной жизни, и неверные. Чтобы был первовзрыв, должно до него существовать нечто, что взорвалось. Пусть даже это нечто исчезающе мало, как математическая точка, и массивна, как физическая суммарная масса всех звёзд и планет в Большом Космосе. Чтобы был первотолчок, должно до него существовать

76

нечто, что можно толкнуть, и т.д. А откуда взялось это «нечто»? Рассуждения мои, понимаю, дюжинные, и ничего нового не несут в себе — только старую, как мир, истину, что в начале всего был акт творения, и всё, что потом взрывалось, толкалось и т.п., появилось подлинно из ничего. Вот это «из ничего» есть одна из божественных тайн жизни. О ней писал Бёме, называя ничто «Ungrund» — «безосновность» по-немецки, та самая знаменитая бёмевская «бездна». А Майстер Экхард называл это ничто «Gottheit» — божественность. Тоже по-своему точно... — Проясняется картина мира... Да здравствует философия.

В самой глубине сексуального акта, полового соединения скрыта смертельная тоска. В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти. То, что рождает жизнь, — несёт с собой и смерть. Радость полового соединения — всегда отравленная радость. Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загубленной надежды личности, есть предание вечности временному. В половом соединении этого мира всегда что-то умирает, а не только рождается. В глубинах сексуального акта раскрывается таинственная связь и близость рождения и смерти. — Тонкий психологический анализ полового акта на сегодняшний взгляд представляется чересчур тонким. Современные люди, совокупляясь, ни о какой смерти не думают — напротив, без каких-либо психологических вывертов получают корневую, цельную жизненную радость, наслаждаются жизнью. В этом высказывании Бердяева чувствуется Серебряный век с его извращённой изысканной оргиастичностью. Но истинное Б. здесь зацепил: фразой о грехе, о его чувствовании. Возникновение ощущения греха в человеческом общежитии становится понятней.

Таинство любви — выше закона и вне закона, в нём выход из рода и родовой необходимости, в нём начало преображения природы. Любовь не послушание, не несение тяготы и бремени «мира», а творческое дерзновение…………Любовь теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви, залог её вечности…..Влюблённость жаждет абсолютного соединения и абсолютного слияния, духовного и телесного. Сексуальный же акт разъединяет. — Мысль о разъединяющем элементе в половом сношении Бердяев повторяет в нескольких местах своей книги. Купно с его мыслями о присутствии элемента смерти в сексуальном акте вспоминается Толстой, который в конце 80-х гг. пишет в Дневнике о половом сношении с женой: «Чувство, похожее на труп». Вспоминается и пошлый анекдот из серии «Армянское радио». Спросили: «Что такое апатия?» Арм.радио ответило: «Отношение к сношению после сношения». Разъединение, смерть... Не здесь ли корневая причина признания полового акта за грех? У Бердяева в 9-ой главе его «Смысла творчества» есть длинный абзац, что сексуальность — это природное, а не «высшее», что любви сексуальность не нужна. А в другом месте он говорит прямо: «Половое влечение есть творческая энергия в человеке. В нём есть мучительный переизбыток энергии, требующей исхода в мир, в объект. И несомненна глубокая связь творчества и рождения, их родство и противоположность. В рождении, в создании новых жизней находит себе выход творческая энергия пола. В стихии рода, в порядке природной необходимости половая энергия разряжается в деторождении, творчество подменяется рождением, бессмертное созидание — смертным созиданием. Существует глубокий антагонизм между творчеством вечного и рождением временного. Совершенство индивидуальное и деторождение — обратно пропорциональны. Этому учит биология, этому учит и мистика. Наиболее рождающий — наименее творящий». — У Бердяевых, Л.Ю. и Н.А., детей не было. Неужели это — прямое следствие воззрения Бердяева на «проблему пола»? Это всё дуновения Серебряного века, господа… — «В любви есть

77

экстатически-оргийная стихия, но не природно-родовая. Оргийный экстаз любви — сверхприроден, в нём выход в мир иной». И далее: «Любовь не послушание, подобно семье, а дерзновение, свободный полёт……В семье есть тяжесть благоустройства и безопасности, страх будущего, бремя...» — М-да...

Сделанная на полях моя запись: «Карьера — это потакание обстоятельствам, это приспособление к ним, это игра по правилам, которые мне предлагает жизнь. Тогда как нам надо заставлять жизнь играть по нашим правилам. Вот — подлинный жизненный успех».

К «Смыслу творчества» предпослан такой эпиграф Ангелуса Силезиуса:Ich weiss, dass ohnе mich

Gott nicht ein Nu kann leben,Werd ich zu nicht, er muss

Von Noth den Geist aufgeben.Вот как его надо переводить: Я знаю — без меня

Бог жить совсем не может.Я превращусь в ничто —

Он дух испустит тоже.Дословный перевод: «Я знаю, что без меня Бог не может жить ни мгновенья;

если я превращусь в ничто, он должен по необходимости испустить дух». Мысль ясна. Тогда как к изданиям этой вещи Бердяева в различных издательствах даётся неверный перевод: «Я знаю, что без моего Бога я не смог бы прожить ни единого мига; не будь меня, он по необходимости должен был бы умереть». Выделенное — дикая отсебятина, которой в тексте Силезиуса нет и быть не может и которая напрочь искажает или даже уничтожает, обессмысливает его высказывание. Чушь; ничего не понятно. И эта галиматья гуляет из издания в издание.

Из записной книжки

Творчество, по Бердяеву, это рождение нового бытия, прироста небывалого к уже существующему. Откуда берётся это небывалое? В этом и есть тайна творчества, но не только творчества, а та самая тайна жизни, лежащая в основе всего. Творчество есть уничтожение небытия, предшествующего бытию.

Читая Тарасова, «Мыслящий тростник»

Об этой книге хочется сделать предуведомление.За свою жизнь каждый нормальный человек встречает одну книгу (иногда

две-три), которые как бы зажигают в его голове свет. Такой свет понимания жизни, религии и литературы во мне разгорался по мере чтения этой замечательной книги. Помимо очерка о Паскале (философа, кстати, не моего пока), в работе Б.Н.Тарасова столько открытий, столько истин (я говорю о себе, о своём чтении и прочтении), столько проясняющих многое, что было или непонятным, или неинтересным, или казалось неважным, что я просто низко кланяюсь этому образованнейшему человеку нашего времени за этот свет, разлившийся во мне благодаря его книге.

Итак:

Паскаль: Монтень не прав — обычаю надо следовать, потому что он — обычай, а вовсе не потому, что он разумен и справедлив. — Совершенно перекликается с Ницше, который говорит, что обычаю следует повиноваться не потому, что он правильно велит делать то-то и то-то правильное, а потому, что

78

он вообще велит. Удивительна перекличка великих умов. Или Ницше это вычитал у Паскаля?

О внешнем поведении иезуитов по требованию их устава: «Голову склонять немного, не свешивать её на сторону; не поднимать глаз, но держать их всегда ниже глаз тех лиц, с которыми разговариваешь, чтобы не видеть их непосредственно; не морщить ни лба, ни носа и иметь вид скорее любезный и довольный, чем печальный; губы не слишком сжимать, но и не держать рот открытым; походку иметь важную». — А что, вполне профессиональные требования! Адепты должны выглядеть и вести себя так, как это нужно пославшему их в мир сообществу. Думаю, что подобный профессиональный набор правил поведения и поддержания внешнего вида существует и в школах КГБ, т.е. ФСБ.

Иосиф Виельгорский: «Мало читаем страниц, коих содержание освящает и возвышает душу, потому что никто передать не может того, чего сам не имеет. От этого почти все произведения так мертвы, хотя и кажутся оживлёнными какою-то умственною блестящею жизнию». — Подумать только — мальчику, написавшему это, не было ещё и двадцати лет... Он же, 20-летний аристократический мальчик Иосиф Виельгорский, размышлял в своём дневнике о чудовищном ослеплении людей, часто не задумывающихся о самых важных вопросах смысла своего существования, но весьма чувствительных к надуманным проблемам повседневной жизни.

Генезис, развитие и своеобразие русской религиозной философии, её теоцентрический и антивозрожденческий пафос, сосредоточенное внимание на «тайне человека» и творимой им истории... — У Б.Н.Тарасова я, невежда, впервые прочёл что-то хулительное о Возрождении. Я-то привык к тому, что Возрождение — это действительно возрождение после мрака средневековья и т.п., как нас учили при коммунистах в школе и вообще. Оказалось, что это не так, что Возрождение зародило в своих недрах и позитивизм, и человеконенавистническую мораль и т.д. Впрочем, об этом ниже: у Б.Н. есть замечательные пассажи об этом в его прекрасной книге.

Вместо того, чтобы распутывать химерическо-кентаврический клубок изначальной двусоставности и глубинных разрывов бытия, вызванных первородным грехом, исследовать и преодолевать «незавершённость» (Гр. Нисский), «недосиженность» и «недоделанность» (Достоевский) человеческого существа, возрожденческая мысль на деле капитулировала перед этими проблемами, удалила их из центра на периферию сознания, отказалась от эффективного осмысления коренной двойственности человеческой природы и оценки влияния червиво-рабских сил на царско-божеские, как бы оторвав человека от Бога, поместив его в однородный тип натуралистического бытия и одновременно (но нелогично и безосновательно) «по-горьковски» провозгласив, что «человек — это звучит гордо». . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . Эволюция особнякового начала. . . . . . .привела к…….. рабской зависимости от эгоцентрических принципов власти, наслаждения, богатства, комфорта и т.п. Торжество подобных «добродетелей» не только не преображает тёмные начала человеческой природы, но усиливает их, хоронит всякие утопические упования на любовь, мудрость, незаинтересованную открытость миру и согласие «для общего дела» в скрытом или явном соперничестве между людьми, предопределяет однобоко «флюсовое» развитие не вверх, а вширь, в сторону «внешнего» господства и могущества, а не «внутреннего» роста и преображения, обусловливает уплощение духовного горизонта до сугубо материальных и технических

79

интересов. — Подлинно, Б.Н.Тарасов произвёл «инвентаризацию» всего того негативного, что привнесло с собой в мир Возрождение. — Полагаю, что Тарасов — один из образованнейших людей нашего времени, one of the most intelligent fellows of our time.

Князь Валковский у Достоевского, «У.и О.»: «Всё для меня, и весь мир для меня создан. Я, например, уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю. Угрызений совести у меня не было ни о чём. Я на всё согласен, было бы мне хорошо». — Замечательный пассаж! Это же кредо идеального гражданина, которого воспитывают сейчас в России. Сюда же следует приверстать и героя «Записок из подполья»: «Да, я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне всегда чай пить».

... в сознании «самопромышляющего» индивида (индивида, рождённого Возрождением) объективно-ничтожные вещи принимают уродливо-непомерное субъективное значение. . . . . . . . . . . . . . Глубинные истоки «общества потребления» следует искать именно в Ренессансе. Из того же корня растут и такие, столь различные по видимости, явления, как позитивизм или оккультизм, фашизм или демократия, марксизм или фрейдизм. И путь от оптимистически мажорного лозунга «Человек — это звучит гордо» до деструкции человеческого облика в пессимистически минорной гоббсовской формуле «Человек человеку — волк», до превращения «титана» в марионетку «невидимой руки» Адама Смита, в куклу анонимных экономических сил, в психоаналитический «мешок», наполненный физиологическими стремлениями под контролем либидо, — хотя и пёстр и извилист по поверхности истории, но неуклонен и последователен в её глубинных метаморфозах. — Вот тебе и Возрождение... Далее Б.Н.Тарасов пишет о том, что мостом к отвратительной эпохе нигилизма стала эпоха Просвещения. Бога забыли в рационалистическом раже и, по словам А.Ф.Лосева, низвели человека из богоподобного образа до ничтожества.

Альтернатива между нигилизмом натуралистического монизма и самодостаточного антропоцентризма, с одной стороны, и опорой на ценности и святыни «мира иного», на способность преображённой личности действенно постигнуть истины Божественного откровения, с другой стороны, обострённо выделена Е.Н.Трубецким: «Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну; вырасти или в Бога, или в зверя». (Паскалевская мысль о “незавершённости” человека). — Если внимательно прочесть русских религиозных философов 19-го века, изумишься обилию пророчеств самых точных о том, что ждёт нас. Дьявольская революция 17-го года свершилась в крайнем озверении плебса, стоявшего по обе стороны баррикад. О Боге забыли и красная, и белая стороны. Е.Трубецкой писал в статье «Звериное царство и грядущее возрождение России», цитата Б.Н.Тарасова: «Человек не есть высшее в мире существо. Он выражает не тот конец, куда мир стремится, а только серединную ступень мирового подъёма. И вот оказывается, что на этой серединной ступени остановиться нельзя. Человек должен сочетаться с Богом или со зверем. Он должен или пережить себя, подняться над звёздами, или провалиться в пропасть, утратив своё отличие от всего, что на земле ползает и пресмыкается. На свете есть две бездны, те самые, о которых некогда говорил Достоевский, и среднего пути нет между ними. Все народы мира должны решить ясно и определённо, к которой из двух они хотят принадлежать». Этот кусок требует отдельного развёрнутого комментария или

80

даже философской статьи, столько в нём материала для раздумий и философствования, столько прогноза, столько трагического предчувствия всего того, что свершилось с человечеством и Россией в веке ХХ-ом. На земном шаре есть две трагических страны, которым выпал поистине Жребий Страдания: Германия и Россия.

«Круг аввы Дорофея»: «Предположим, что круг сей есть мир, а самый центр круга — Бог; радиусы же, т.е. прямые линии, идущие от окружности к центру, суть пути жизни человеческой. И так, насколько святые входят внутрь круга, желая приблизиться к Богу, настолько, по мере вхождения, они становятся ближе и к Богу, и друг к другу». — Замечательная, совершенная в своей полноте и точности метафора. Ни убавить, ни прибавить. Умели же люди облекать свои мысли в столь художественную совершенную ясную форму! Со временем это искусство исчезло. Последними, кто мог так выразиться, были Толстой и Розанов.

Господство биологического акта, экономических мотивировок, материальных призраков жизни порабощает человека низшими силами всепоглощающей корысти и конкурентной борьбы, иссушает высшие силы благородства и подлинной свободы (чести, достоинства, совести, милосердия, самопожертвования и др.), которые превращаются в условную шелуху, едва прикрывающую наготу эгоистической натуры и циничности расчётов, а также «зверит» душу. В клетке сниженных идеалов и при власти потребительской деспотии всегда незримо действует идея естественного отбора, обставленная красивыми речевыми конструкциями о демократическом обществе, диктатуре закона и проч., закрепляется эгоцентрическое жизнепонимание и усиливается недружественная разделённость людей, множатся обольщения мнимой свободой, оборачивающейся зависимостью от тщеславия, любоначалия и чувственности. — Замечательный, полнокровный и точный пассаж Б.Н.Тарасова о сути сегодняшней жизни в России. «Господство биологического акта и экономических мотивировок» настолько обедняет жизнь человеческую, превращает её в одновекторное существование, пребывание в состоянии вечной и неутолимой погони за «материальными призраками», что жизнь эта лишается всяческого положительного, духовного содержания. Это пустая и бедная жизнь не имеет положительной, высшей цели.

Толстой: Нужно круто направлять лодку вверх, не то река жизни снесёт её вниз по течению. — Вот она, метафора в стиле аввы Дорофея...

= Игн.Брянчанинов: чтобы попасть в избранную цель на земле, нужно метиться в небо. — Согласись, читатель: точно, но художественно слабее, чем у Толстого и у Дорофея.

= …экономика, хозяйство, техника есть подчинённые, второстепенные элементы жизни. — Прямо о моём чувствовании мира. Я никогда не понимал людей, всю жизнь свою нетворчески гробящих на экономику, технику... Чем вызвано такое воззрение, не знаю и не хочу узнать, но всю жизнь, никем на такое отношение не подбадриваемый и не воспитанный на отвращении к ним, я именно не интересуюсь ими — глубоко, нутряно, от сердца. А всю жизнь занимался этой чёртовой экономикой... И сколько времени единственной своей неповторимой и невосполняемой жизни я на неё затратил! Убивал свою жизнь, по сути.

С Хомякова начинается самобытная русская мысль, философское самосознание нации, основная и постоянная задача которой заключается в

81

поиске жизненного воплощения её сокровенных возможностей: «Принадлежать народу — значит с полной и разумной волей сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся в его историческом развитии». — Жизненное воплощение её сокровенных возможностей... Как это по-русски!

Хомяков: Познание христианской истины через внутренний опыт Церкви и свободное приобщение любви в ней через благодатную и живую веру. — А это уже похоже на алгебраическую формулу...

Соборность представляет собой «единство по благодати Божьей, и не по человеческому установлению», «по божественной благодати взаимной любви». — Во мне что-то топорщится против «соборности». Конечно, если соборность понимать так, как говорит Хомяков — «по благодати Божьей, а не по человеческому усмотрению», — то возразить против неё ничего нельзя; но где вы в нашей жизни видели это «не по человеческому усмотрению»? А где в соборности человеческое усмотрение, там не соборность, собственно, а колхоз. Колхоз же я ненавижу всеми фибрами души.

Хомяков: Перевоспитать общество, оторвать его совершенно от вопросов политического и заставить его заняться самим собой, понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость — вот дело истинного просвещения. — Перевоспитать общество — задача непосильная. Обществом правят какие-то другие законы — не от мира людей и от них не зависящие. Реформы Петра были осуществлены не потому, что так захотел Пётр, а потому, что они были необходимы. Не было бы их, Россия была бы завоёвана материально более сильным Западом, — Швецией с севера и Турцией с юга (когда заходило дело о России, то Запад с Турцией всегда был заодно против России). Общественность живёт по законам, отличным от законов жизни индивида. А индивид только приспосабливается под жизнь общественности. Это поверхностный взгляд — будто общество таково, каковы составляющие его члены. Нет — члены общества таковы, каково общество. И они пусты, эгоистичны и слабы именно потому, что общество пусто, эгоистично и слабо. Их жизнь управляется «материальными призраками» именно потому, что эти призраки правят обществом. История не знает примеров, чтобы человек управлял вектором развития общества. Над обществом есть какая-то сила, правящая им и диктующая ему, каким ему быть. Природа, скажем, тоталитаризма сталинского или гитлеровского толка — не столько в личном произволе Сталина или Гитлера, не в личных их качествах, позволивших им оседлать свои страны, сколько в том, что тоталитаризм был нужен обществу, что общество востребовало его к жизни. Они были лишь исполнителями какого-то высшего закона — не Божьего Промысла, может быть. — А может быть, и Божьего Промысла... Здесь тайна, одна из тайн жизни. — Думать надо.

Хомяков делит все религии на кушитские (в основе — начала необходимости и механического подчинения авторитету) и иранские (опирающиеся на свободу и сознательный выбор между добром и злом); высшим выражением иранских религий является христианство. — Замечательно! Испытываешь радость за умного просвещённого много знающего человека. — Как приятно читать умные книги!

Хомяков: Целостное и живое знание поддерживает веру и любовь, которая есть «приобретение, и чем шире её область, чем полнее она выносит человека из его пределов, тем богаче он становится внутри себя. В жертве, в самозабвении находит он преизбыток расширяющейся жизни, и в этом преизбытке сам светлеет, торжествует и радуется. Останавливается же его стремление <любить, жертвовать. — И.Б.-А.> — он скудеет, всё более сжимается в тесные пределы, в самого себя, как в гроб, который ему противен

82

и из которого он выйти не может, потому что не хочет. — Очень точно выраженное наблюдение.

И.В.Киреевский в своей статье «Девятнадцатый век» в «Европейце»

выделяет «языческие» и «светские» элементы не «старого», а «нового» просвещения, ориентированного не на развитие «внутренней» духовной культуры, а на распространение «внешней» научно-гуманистической цивилизации. — Как, оказывается, давно замечены эти антиномия и дихотомия, и идёт борьба этих двух вековечных направления: «прогрессистов» (либералы, гуманисты, коммунисты, социалисты и прочие) и «консерваторов-почвенников» — и борьба воистину на уничтожение, на «разрыв аорты». Именно на уничтожение, ибо коммунисты, дорвавшись до управления, начали своих идейных противников расстреливать отнюдь не метафорически. И что бы ни говорили философы-«патриоты», а коммунистическая власть над святою страдалицей Россией-матушкой — поистине ночь над страной. Подозревали ли Киреевский и С0, чем закончатся их почти теоретические занятия?

Киреевский: Вместо незнания страдаем мы, кажется, излишним многознанием, равно заботясь об изучении истинного и ложного, равно признавая полезное и вредное, и, запутавшись в многомыслии, часто смешиваем самое разнородное, подчиняясь общему, безразличному впечатлению взаимно уничтожающихся воздействий добра и зла, одинаково доступных нашему ни горячему, ни холодному сочувствию. — Нутряное равнодушие XXI века ко всему, кроме денег и личного комфорта, началось тогда, в XIX веке. А следуя логике Б.Н.Тарасова, началось всё с Возрождения, с отпадения от Бога, с рационального анализа о том, что такое Бог. Но анализировать — в природе дихотомичного человека. Антики тоже спрашивали себя о природе богов. Человек жаждет и верить всем сердцем, и знать. В этом сказывается двойственность его природы. Знать ведь так интересно! А в вере есть что-то чудесное, «небесное», снисшедшее в душу, и тоже очаровательно интересное.

Киреевский: Без «внутреннего» и направленного к святости просвещения, должного обнять собою и пронизать плоды «внешнего», невозможно преодолеть тяжкие последствия первородного греха и замедлить нигилистический ход истории. — «Нигилистический ход истории»! Как мощно выражен тот болезненный и боль несущий процесс развития мира, который толкает мир к пропасти несуществования. Сейчас торжествует серенькая «образованщина», для которой нигилизм, самый настоящий, мощный, энергетический нигилизм, отнюдь не метафорический, а самый реальный и агрессивный, является питательной средой и естественной атмосферой существования и состояния мышления, его образом, модусом вивенди...

Киреевский: «Вера здорова для разума. Не довольно думать, надобно верить. Из веры и убеждения исходят святые подвиги в сфере нравственной и великие мысли в сфере поэзии». — Написаны сии прекраснодушные слова в эпоху, когда сатанинских и других богоборческих сект почти не было. Они вскоре после святой эпохи киреевских и начали возникать и плодиться. Тоже элемент возникновения нигилистическо-позитивистского мира. И укрепились, и разрослись, и нынче цветут пышным цветом. И рождают новую «нравственность» и новую «поэзию». Всё это ветры с Запада...

83

Что такое Бог? Это не Сверхсущество, всемогущее и т.п., а некая безличная сила, таинственно управляющая жизнью. В тайну этой силы человеку проникнуть не дано — с него достаточно того, что он её почувствовал, догадался о ней, знает о её существовании.

= Киреевский и в капиталистическом, и в социалистическом развитии цивилизации обнаружил чудовищное ослабление нравственного начала, одинаковое понижение духовных запросов, превращение личности в элемент «стада». — — Уничтожительно точен Киреевский! Определил, что называется, «до дна». О чём тоскуют нынешние тоскующие по советской власти? О бесплатной медицине, бесплатном советском образовании, льготах и т.п. Но если посмотреть на советскую власть как выражение идеи социализма (другой попытки выражения этой идеи история не знает, только СССР и его насильственно принужденные к сотрудничеству сателлиты), но мы обнаружим именно убогую, ущербную нравственность, очень жёсткую антинравственную парадигму, принципиальную настройку на усреднённость и бездуховность. Думать.

Розанов и Леонтьев оценивали ХХ век как глупое время всеобщего смешения и упрощения, как наступление «всемирной скуки» промышленного направления умов, как умирание всех принципов, понижение идеалов, опошление творчества, узаконение мещанства — в противовес «цветущей сложности» во времена феодализма и рыцарства, абсолютизма и религиозных войн, классицизма и барокко. — Как точно сказано: «промышленное направление умов». И какое большое содержание за этими тремя словами. Собственно, в них — вся конструкция современной человеческой жизни, даже бытия, к которым мы пришли в результате сорокавекового нашего развития. И упрощение опять же — о нём мною уже писано выше, когда я читал в письмах Германа Гессе об Эре Великих упростителей. Глубокая мысль об упрощении, оказывается, не нова. Случайно ли в эпоху великого упрощения всего и вся возникли две грандиознейшие мировые войны как воплощение этого вселенского Упрощения? Думать над этим.

Розанов: Франция после королей и революции 1789 года потеряла душу и историю. «А до смерти Людовика XVI не было века, полувека и даже цельного четверть века, когда бы не вспыхивала новая мысль и не загорался новый светоч над гениальной и благородной страной Гуго Капета, Вальденсов, Провансаля, Раймунда Тулузского, Жанны дАрк, Корнеля, Расина, Пор-Ройяля, Паскаля...» — Поразительное наблюдение! Революция породила кровавого гения Наполеона — и ничего больше. Посмотрите на жалкое состояние сегодняшней Франции, вынужденной искательно заглядывать в глаза папуасам, которые вовсе не самосознание обрели, не культуру великую впитали, а требуют такой же еды, которую французы взращивали в веках.

Флоренский: «Удел величия — страдание, страдание от внешнего мира и

страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так — вполне ясно: это отставание по фазе — общества от величия и себя самого от собственного величия……. Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданием и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жёстче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома её». — Не глубоко. Что-то в этой мысли есть такое, что мешает мне её принять всем сердцем. Писать такое, пребывая в узилище и страдая — что-то в этом греховное. К тому же невнятное

84

«отставание самого себя от собственного величия» тоже попахивает... Говорят, великие знают, что они великие... Нет, запутался.

Флоренский в «Столпе…» показывает, что вне христианского Откровения философская мысль неизбежно приходит к «скептическому аду» и саморазрушению разума……Только «подвиг веры» может вывести мышление из тупика абсолютного сомнения, и тогда «сквозь сияющие трещины человеческого рассудка бывает видна лазурь Вечности». — Чересчур кучеряво выражено, хотя очень верно по сути.

Флоренский воспринимал декартовскую систему научного рационализма «как тюремную ограду, забор». — Декарт заложил прочный фундамент той мировоззренческой архитектуры, которая с эпохи Возрождения выстраивала перспективу Нового времени и которая воспринималась автором «Столпа…» как тюремная ограда вокруг людей и природы. — Я вспоминаю: нам о Декарте на лекциях по философии говорилось только в хвалебном тоне, неглубоко. Что-то говорили о его дуализме в вопросе религии, но в целом коммунистическая история философии его хвалила. А он, оказывается, отец всего современного бездуховного безобразия, основатель «промышленного направления умов». За это, видать, и хвалили. — «Возрождение — это разобщение человечности и научности. Бесчеловечная научная мысль — с одной стороны; безмысленная человечность — с другой».

…убеждение тех, кто глубоко безразличен к религии, опирается лишь на рассудочные и прагматические доводы. — Сказано с осудительной интонацией, будто рассудка мало для поиска Истины. А ведь совсем недавно, каких-нибудь 10 лет назад, я бы не понял этого осуждения. Почему, собственно, поиск Истины должен происходить на путях мистических, не данных в опыте? Или опыт — это не только прагматика в действительности, но и глубинное чутьё интуиции, имманентное ощущение присутствия «мира иного» в своей душе? Не преступно ли по отношению к Истине и себе этот тончайший опыт игнорировать?

«Столп…» есть опыт православной теодицеи, то есть согласования благого и разумного Божественного Промысла с господством в мире зла. — Кстати, по поводу уже давнишней полемики около кузнецовской теодицеи — имел ли он право писать свою «Поэму о Христе»? Наши литературные «фанатики» православия заорали скандально: нет, не имел! А почему, собственно? Я лично настаиваю: имел! И не <. . . . . . . . . . . . .> «охранителям православия» от литературы судить <. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . .> поэта!

Тарасов характеризует учение Фрейда как «монистически-

материалистическое». — Как интересен сложный мир! И как скучны коммунисты со своим упрощённым донельзя догматическим каменно-неподвижным марксизмом-ленинизмом.

Мережковский открывает своеобразное тождество двух бесконечностей, духа и плоти, верха и низа («небо — вверху, небо — внизу, звёзды — вверху, звёзды — внизу, всё что вверху — всё и внизу») и взыскует их мистического единства через освящение плоти, синтез христианского благовестия и «правды о земле» и в конечном итоге установления на ней Царства Божия………… Г.В.Флоровский: «Здесь очевидное двоение понятий. Мережковский прав, что христианство освящает плоть, ибо есть религия Воплощения и Воскресения. Поэтому и аскетизм есть только путь. Но он хочет воссоединить и освятить не-преображённую плоть, все эти экстазы

85

плоти и страстей. Синтез был бы возможен только в преображении, но именно преображения и одухотворения плоти Мережковский и не хочет. И получается обманное смешение, блудящий пламень, прелесть...» — Вот она, та грязь Серебряного века, о которой я писал выше. Всё-таки я был прав, просто Флоровский выразил это изящнее, мощнее: «обманное смешение, блудящий пламень, прелесть». Вот эта прелесть и соблазнила «Башню» Вяч. Иванова.

Мережковский о Паскале: «Со времён апостола Павла не было подобной защиты христианства». «Но хуже для Паскаля, чем мнимые христиане и действительные безбожники, — люди, верующие в иного Бога, дети Матери Земли, но не от Отца Небесного, потому что для него непроницаемые, люди, как Монтень, Мольер, Шекспир, Спиноза и Гёте. Вот вечные враги его, а ведь они-то и сотворят то человечество грядущих веков, для которого только и делал он то, что делал. Мог бы и он, впрочем, утешиться и, вероятно, утешался тем, что у него и у Христа одни и те же враги». — Поразительно глубокий взгляд на человеческую историю. Да, никогда почему-то не приходило в голову очевидное: наш мир так несовершенен, так исполнен зла, человек в нём трагичен — а ведь это несовершенный мир, не дарующий человеку счастья, сотворён именно ими, людьми, которых мы называем светочами, гениями, учителями человечества и т.п. Я прочёл этот пассаж Мережковского и замер в недоумении: и возразить-то нечего! Записать Спинозу и Гёте во враги Христу... А тем не менее дело обстоит именно так. Гёте писал про своё неприятие христианства.

...чудовищная пленённость людей ничтожнейшими вещами, их чудовищная

нечувствительность к самым важным вещам.…. внешнее знание не спасает от духовного невежества, внутреннее «утешает в дни печали». — То, что люди «чудовищно пленены ничтожнейшими вещами», мне стало ясно сорок без малого лет назад, в пору моего безвылазного сидения в Ленинке и набирания духовного «первоначального капитала». Тогда я уже о многом догадывался, но не мог это явственно выразить даже во внутреннем слове, для себя, из-за общей своей неразвитости. А как эта поглощённость ерундой близких мне тогда людей и родственников бесила меня, душевно ранила! Как я корчился тогда в бессилии от того, что меня не понимают! И лишь, как я теперь это вижу, «внутреннее знание» поистине «утешало меня в дни печали».

Франк: я стал «идеалистом» не в кантианском смысле, а идеалистом-метафизиком, носителем некоего духовного опыта, открывавшего доступ к незримой внутренней реальности бытия. — Невольно и мгновенно вспоминаются наши «реалисты-метафизики» во главе с Сергеем Сибирцевым (И.Николенко, Мамлеев, Козлов и др.). Если пользоваться лексикой Франка, то Сибирцев, Николенко, Мамлеев и др. пишут о незримой внутренней реальности бытия. Теперь мне становится более понятен роман С.Сибирцева «Привратник бездны».

Франк заостряет антитезу между полюсами двуединого существа человека, принадлежащего одновременно к природному и сверхприродному мирам и являющегося как бы местом их встречи и скрещивания. «Либо он сознаёт себя висящим над бездной, то есть обречён впасть в отчаянье и вообще потерять осмысленность своего бытия, либо же ему удалось найти безусловную прочную опору для себя в той реальности, которая называется «Бог». Третьего не дано, или дано только в страусовой политике закрывания глаз перед объективным составом человеческого бытия». — Человек не может

86

смириться со смертью и думает о предстоящем ему неизбежном уходе из жизни с ужасом («Арзамасский ужас» Л.Н.Толстого переживает каждый нормальный человек). Это и есть, думается, «висение над бездной», когда сомневаешься в смысле существования. И тогда все земные дела освещены трагическим светом «окончательного» ухода, поистине гибели. И лишь если знаешь, что управляет всем в жизни человека та сокровенная сила, которую мы называем «Бог»... Тогда живётся совершенно по-другому. Нет вериг неизбежности смерти, есть творческая свобода ликующего жития по воле Божьей.

Франк: о трагическом положении человеческой души перед проблемой веры и неверия, о понимании веры как необоснованного и непроверяемого суждения о недоступной трансцендентности реальности для людей, в чьём сознании господствует «опыт ума», почти полностью перекрывающий «опыт сердца» …… Без «опыта сердца», открывающего пути к более глубоким измерением жизни, невозможна подлинная вера …….. Всё импонирующее в пространственном величии не имеет значения для людей, которые заняты умственными исканиями …….. Величие людей мысли — невидимо царям, богатым, военачальникам — всем этим плотским людям. …. Величие (истинной) мудрости, которая истекает только от Бога, невидимо плотским людям и людям мысли. Это — три совершенно разнородных порядка ….. Паскаль: «У сердца свои доводы, которых не понимает разум». ……. В паскалевском выводе о безусловной качественной разделённости областей веры и разума, сердца и духа, содержится глубокая и бесспорная правда. Она очевидна для всякого религиозно чуткого сознания и сводится именно к утверждению инородности религиозного опыта всему остальному «земному» опыту эмпирического, позитивистского и рационалистического осмысления бытия. … опыт встречи с Богом как реальностью… есть некий скачок в совсем иной порядок, в инородную сферу, недостижимую для чистой мысли …….. Познание Бога достигается не органами внешних чувств и не умом, а именно «сердцем», т.е. как бы корнями нашей личности и сокровеннейшим существом души, которая через максимально возможное углубление внутренней жизни «встречается» с Богом. — Вот оно, поистине «копание» в глубочайшем и сокровеннейшем, что составляет существо человеческой жизни. И — докопались ребята до истины, что ж тут скажешь.

Если под «Богом философов» разуметь некое пантеистическое «Абсолютное» Гегеля, или Аристотелево или Декартово понятие Бога — «мысль, мыслящую саму себя», «перводвигателя», «чистую субстанцию»... — Вот уж истинно: «Бог философов»! Ничего жизненного, ничего нужного для сердца, для жизни души! Что такое «мысль, мыслящая сама себя»? Что это определение даёт человеку, взыскующему Бога? Или «чистая субстанция»? Или механистический аристотелев «перводвигатель»? Разве все эти определения, вместе взятые или каждое в отдельности, способны одарить пониманием, спасти от «арзамасского ужаса»? Вспоминается Л.Н Толстой с его записью в «Дневнике»: «Аристотель? Да я его потому и не знаю, что он мне ни на что не нужен». Воистину — на что может быть нужен «перводвигатель»? Ведь речь идёт не просто о понижающей градус механической начальной причине, речь идёт о Боге, таинственно создавшем мир!.. О Боге, «при всей его трансцендентности имманентно живущем в глубине человеческого духа».

Социолог Питирим Сорокин показывает и доказывает: всё духовное, идеалистическое, бескорыстное и благородное постепенно сводится к заблуждению, невежеству, идиотизму и лицемерию, которые скрывают «низкое происхождение» основных поведенческих мотивов. Истинные нравственные понятия воспринимаются как «идеологии», «рационализации», «красивые речевые реакции». Вышеславцев: в подобной переоценке ценностей, в

87

сведении высшего к низшему, в «экономическом материализме» Маркса или в «сексуальном материализме» Фрейда сокрыто представление о человеке как о «только животном» со всеми вытекающими отсюда людоедскими последствиями. — Вот так! Уже в 10—20 гг. ХХ-го века всё было ясно с марксизмом как учением человеконенавистническим; ленинско-троцки-стская практика с концлагерями подтвердила это. На марксизме-ленинизме было построено советское здание. Трагедия нынешних патриотов, ностальгически тоскующих о советском прошлом России, состоит в том, что тоскуют они не о русском здании, а о конструкции, возведённой ненавидящим всё русское Лениным и свирепо истреблявшем всё русское Троцким.

Вышеславцев: Ошибаются те, кто хотел бы сделать человеческую душу праведной, связав своеволие страстей сетью моральных запретов и императивов. Ни улучшение законов, ни переустройство государства, ни постоянное моральное суждение и осуждение (любимое занятие толпы) не устраняют и даже не уменьшают количества зла и преступлений, а их качество всё более совершенствуется. «Пришёл закон, и умножился грех», — говорил апостол Павел. Закон не только не справляется с сопротивлением плоти и иррациональными влечениями, но своей повелительно-принудительной формой как бы провоцирует их. — Глубокое замечание, зоркое. Опять приходится сожалеть о том, что некоторые самоочевидные истины, известные ещё в начале ХХ-го века, были как открытие невесть какое новое провозглашены только в конце 80-х годов — я говорю о том всемерно размножавшемся лозунге, что нельзя насильственно, против воли, сделать человека счастливым, нельзя его насильственно гнать в «рай», как это делали коммунисты. — Мне нравится также формулировка «иррациональные влечения». Их никакими юридическими запретами не подавишь. На то они и иррациональные. Их можно преодолеть, только пребывая в Боге, только свободным творчеством по благой воле Божьей. Бог даёт всяческую свободу, в том числе и в преодолении иррационального зла.

В логике Вышеславцева мировое противостояние закона и благодати воплощается в каждом человеческом сердце, неотделимо от духовной борьбы, требует нравственного подвига и проявления высшей свободы …… По его мнению, противопоставление закона и благодати, закона и любви, закона и Царства Божия проходит через всё Евангелие как основной принцип христианства. — Если углубляться в эту тематику — закон и христианская благодать — надо всерьёз ввергнуться в изучение иудаизма, для которого закон — столп. «Поздно, пожалуй», — скажу я. На свете есть много гораздо более интересных и нужных вещей, чем ходить у подножия иудаистского столпа и изучать под лупой каждую его трещинку. Поэтому поверю Вышеславцеву на слово, не углубляясь... Мне вспоминается рассказ И.О.Глазенапа, изучавшего иудаизм, о споре между иудейскими мудрецами: считать ли куриное яйцо съедобным, если оно вышло из курицы только наполовину в момент появления субботней звезды? Принадлежит ли оно субботе, и тогда его есть нельзя, или оно ещё принадлежит пятнице, и тогда его есть можно? Понимаю, что речь идёт не о конкретном яйце, но о принципе — но почему-то стыдно за мудрецов... А спорили-то они как раз о законе. Разве можно русскому человеку с размашистостью его натуры полнокровно и свободно жить под сенью такого закона? То, что иудею здорово, для русского — смерть. Поэтому русский никогда такими проблемами и не озабочивался.

Вышеславцев: «Воспитание воображения, чувств и воли в духе христианства — единственный путь достижения всей полноты совершенной жизни». — Бац! Вот это формула! Вот так и надо философствовать...

88

Пушкин — своеобразный мыслитель со своим собственным методом художественного познания, охватывающий конкретную полноту «живой жизни», а не сокращающий её в отвлечённых категориях и схемах. — Едва ли не самое симпатичное мне определение Пушкина. То, что Пушкин — не только поэт, но и мыслитель, известно мне было уже давно, с тех пор, как я прочёл о словах Николая Первого, что Пушкин — это «умнейший человек России». Но в мысли Б.Н.Тарасова присутствует не только дефиниция — мол, Пушкин то-то и то-то, — а и ёмкое краткое объяснение, какой именно Пушкин мыслитель, каков его метод познания жизни («художественный») и пр. Пушкин не филозоф, а именно мыслитель. — Недодумал, сбился.

…философы эпохи Просвещения, чьи рационалистические ценности вызывали к жизни снижающие силы и невольно порождали нигилистические тенденции... — Снижение — вот пафос Возрождения и Просвещения. Не возвеличение человека, и опускание его до земли, до «мира сего». Кто хозяин в «мире сем»? Естественно, человек, кто ж ещё? Богу до «мира сего» дела нет. Его творение — человек — важен ему тогда, когда он прорывается к цели, ради которой Бог его сотворил некогда, т.е. когда человек творчески, преодолевая тяжести «мира сего» (Н.А.Бердяев), прорывается в «мир иной», горний, Божеский. Вот тут Бог — с человеком. В «мире сем» не Бог, а человек — Царь всего, и человек стоит в центре безбожного «мира сего». Антропоцентризм, возвещённый Возрождением, логичен и естественен. Но что такое человек без Бога?

По мере духовного развития Пушкин обнаруживал снижающие и ограничительные силы и у двух самых главных авторитетов его молодости — у Вольтера и Байрона. «Вольтерьянская» муза становилась всё более неприемлемой для него, ибо её скептическая ирония (а скептицизм есть только «первый шаг умствования») освещала в бытии преувеличенно ярким светом смехотворно-абсурдные явления, оставляя в забвении многие другие. Отсюда крайнее упрощение разных проблем, сужение целого, снижение высокого, уход от сложности реальных жизненных противоречий. — Опять приходится вспоминать Великих Упростителей Германа Гессе. Этот умный, зоркий писатель знал, что говорил, когда предсказывал наступление эпохи Великого Упрощения. Мы в массе своей редко задумываемся об истинной роли великих людей в становлении современного мира, в жалком, мизерабельном его состоянии, в наступлении эпохи стандартизации и усреднения. Северный мир рациональной цивилизации, детище Спинозы и Декарта, клонится к закату, потеряв Бога; а мусульманский Юг с Аллахом в горячем сердце, Бога не отпускающий от себя, поднимается, как колосс, над Землёй; прочно, как скала, стоит Восток в тени Будды; иудеи потому и сильны, что веруют в своего бога без допуска рацио в сердце. Они правильно сделали, что в своё время изгнали Спинозу из своего сообщества. Человек силён верой, а не знанием. Знание только умножает скорбь, как говорит Писание; вера же приносит радость, ибо вера — это общение с Богом.

С середины 20-х годов происходит постепенная христианизация сознания Пушкина. — Истина — в Христе, да, но мы Христа покинули; Он здесь, среди нас, но мы уже не с Ним, мы считаем, что Христос — это пережиток. Он в любую минуту готов милосердно нас принять, но мы уже не готовы идти под Его сень, мы полагаем, что можем обходиться без Него... Поэтому мы уступим мир исламитам и Китаю.

89

...синергийное понимание творчества, способного соединить свободную волю человека с божественной благодатью... — Физико-математическое понятие синергизма, синергии означает совместное действие разнородных энергий, скажем, механической энергии и энергии тепла от солнечных лучей. В экономике синергический эффект тоже присутствует как результат совместного действия разнородных факторов хозяйства и производства. Б.Н.Тарасов понятие синергии сумел применить и в литературоведении. Вот оно, истинное образование!

Пушкин: «Если век может идти вперёд, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остаётся на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель её одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны». — Как всегда, Пушкин необыкновенно точен и обнажённо видит суть поэзии: она «не стареет и не изменяется», остаётся «свежей и вечно юной». Поразительно зоркое наблюдение.

В разрушительности наполеоновского нашествия Батюшков усмотрел плоды французского Просвещения. — Богатейшее по смыслу, глубокое наблюдение над самой сутью вещей! Кровавый рационалист Наполеон — порождение не только дьявольской Великой Французской революции, но и логическое дитя века Просвещения и, далее, эпохи Возрождения. Он был поистине рукой Антипровидения, антихриста. Его вёл Сатана. И декабристы, принесшие с собой из Парижа рациональные идеи «свободы, равенства и братства», объективно на стороне разрушителей христианского духа в России. Объективно они продолжили то, что не удалось Наполеону. Кажется, тогда, при всеобщем ослеплении российского общества, это, а также «системная» опасность декабристов понималось только Николаем Первым и его командой «реакционеров» и «мракобесов». — О чём говорили Николай и Пушкин во время известного разговора? Очевидно, что тема их разговора — где-то здесь, вокруг этих проблем.

Тютчева волновала «тайна человека» (Достоевский), как бы невидимые на поверхности текущего существования, но непреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Для него злободневные проблемы были не модной идеей и не «прогрессивными изменениями», а очередной исторической модификацией неизменных корневых начал жизни, уходящих за пределы обозреваемого мира. — Почему так мало в истории мира людей, имеющих вкус именно к «корневым началам жизни»? Почему восторжествовала поверхностность рационализма, позитивизма и нигилизма? Верить — трудно, сложно. Отвернуться от тайны, разумом познавать лежащее на поверхности — легче, проще. Можно в руки взять, рассмотреть под лупой. А в вере — мистика, в ней ничего не пощупаешь, никакого микроскопа не сфокусируешь. Рационалистически тешить себя иллюзией могущества собственного разума — здесь прельщение, здесь соблазн Лукавого. Здесь — поражение в битве с ним. Выход же — в «синергийности», в совместном действии свободной воли человека с благодатью Божьей. Это достигается только на путях свободного, т.е. согласного с волей Бога, творчества.

Тютчев об идее Шеллинга о слиянии философии и религии: «Вы пытаетесь совершить невозможное дело. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать всё при помощи разума, неизбежно придёт к материализму, а затем погрязнет в атеизме…….

90

Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь, что ему понятно, то есть ничего». — Ясно, коротко, убедительно. Но это убедительно только для много пожившего и много думавшего человека, который не отворачивается от сложностей бытия и его тайны. Не дошёл до ясности этого сам — внимай умным людям. — Как много было просто отрезано от нас! Ведь об этих воззрениях и открытиях духа узнать в советских университетах ничего нельзя было. Всё замазывалось, затушёвывалось, редактировалось. Кого нельзя было закрыть (Достоевского, Толстого, Тютчева), тех издавали с купюрами и сопровождали поверхностными и лживыми комментариями. Кого можно было закрыть (Розанов, Бердяев, Шопенгауэр и проч.), тех закрывали, т.е. не издавали и не позволяли читать в библиотеках. В 67 или 68 году я заказал в Ленинке «Мир как воля и представление». Заказ у меня приняли не глядя, но когда я явился на выдачу литературы, бледная от испуга дежурная, глядя в мой квиток, сообщила об отказе, а когда я спросил, почему, отрезала, читая про себя какой-то иероглиф на квитке: «Вы заказали то, что нельзя заказывать!» Вот этого системного, продуманного унижения — в ряду многого — я коммунистам простить не могу.

…рационалистическое, картезианско-спинозистское представление о природе как о бездушном механизме… … пифагорейско-платоническая доктрина о мировой гармонии……несовместимость и противопоставленность индивида и природы…… коренная двойственность и неизгладимая противоречивость человеческого бытия, которые отражены в самом понятии «мыслящего тростника», в нераздельном сочетании духовных и природных начал, в неразрывном сцеплении признаков величия и ничтожества, в стремлении к бессмертию смертного существа... — Полная раскладка дихотомических антиномий цельного человеческого существования!

Тютчев: «Человеческая природа вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, может быть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход — только разрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остаётся только одно: удавиться. Вот кризис, чрез который общество должно пройти, прежде чем доберётся до кризиса возрождения...» — Вот речь мудреца, искушённого во всех соблазнах лукавого Искусителя. Тютчев всё знал и предчувствовал о том, что случится с Россией и в России. Новый Иуда, имя которому легион, вешаться не собирается и каяться не собирается. Да и российское общество настоящего кризиса ещё не прошло, он ещё грянет. России после коммунистов нужно было очищение, а последовала только новая грязь, новое предательство, новая ложь.

Достоевский: «Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов……начав возводить свою «вавилонскую башню» без всякой религии, человек кончит антропофагией». — Сейчас человек близок к антропофагии как никогда. «Без Бога, говорят русские мудрецы, нет подлинно разумного оправдания жизни» (Интерпретация Б.Н.Тарасова).

Паскаль оказался живым свидетелем «переворачивания» средневековой картины мира, когда теоцентризм уступал место антропоцентризму, утверждавшего человека мерой всей, целиком от его планов и действий зависимой, действительности, а религиозные догматы стали замещаться истинами, основанными на опытных данных и рациональном анализе. — Вот он, магистральный путь Великого Упрощения. Средневековье, учили меня

91

коммунисты, — это эпоха религиозного мракобесия. А на самом деле не всё так однозначно.

Люди предпочитают, как правило, целеустремлённому поиску ответа на главный вопрос своего бытия («смертна или бессмертна душа») развлечение, понимаемое Паскалем предельно широко, не просто как специфическое занятие или свойство эпикурейско-гедонистического стиля жизни, а как всякая деятельность, заслоняющая, словно ширма, подлинное положение человека. — В черновиках моего романа «Тень Титана» присутствует кусок, не вошедший в журнальный текст. В нём выведен простой мужик, плотник, который всё в жизни называл игрой: «Дети играют в игрушечные танки, взрослые дяди в настоящие; девочки играют в куклы, взрослые тёти — со своими деточками. Не игра только — печь хлеб и строить дом». Примерно так. Только о смертности души там речи не шло; кусок провис; я его и выкинул как недодуманный. Сейчас прочёл эту фразу о Паскале и был поражён своим совпадением с великим мыслителем. Только он, великий мыслитель, всё додумал, а я, посредственность, ни черта не додумал. Не добродила во мне закваска. Не доиграло вино в моём чане. Не взял высоту.

Тютчев: «корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца»…… Безнравственность и несостоятельность коммунистических устремлений очевидны на логическом уровне. «Мир погружается всё более в беспочвенные иллюзии, в заблуждения разума, порождённые лукавством сердец». А лукавые и фарисейские сердца направляют волю к таким рассудочным построениям, при которых умаляется всё священное и духовное, а возвышается всё материальное и утилитарное… Корень революции — удаление человека от Бога, её главный результат — «современная мысль», бесполезно полагающая в своём непослушании божественной воле и антропоцентрической гордыне гармонизировать общественные отношения в ограниченных рамках того или иного «антихристианского рационализма».— Во припечатал великий мудрец! Даже о лукавстве сердец всё знал уже тогда. И о корне всего происходящего — «антихристианском рационализме» всё знал и предупредил. Что ж у нас за интеллигенция? Почему не прислушались?.. — Сбился.

Тютчев: «История философии, начиная с Фалеса и Пифагора и оканчивая её Гегелем и Контом, представляет целый ряд школ, которые удобно могут быть названы историей ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на твёрдую почву». Тютчев ведёт речь не только об ошибочной, но и «разрушительной» философии, имея в виду её закономерное развитие от классического идеализма к материализму и позитивизму, к господству разнообразных проявлений «самовластия человеческого Я» в сфере мысли из-за отказа от религиозного обоснования бытия и всецелой опоры на автономный разум. — Мне, не имеющему университетского систематического гуманитарного образования, замечательная книга Б.Н.Тарасова проясняет, пожалуй, самое главное в мировоззрении, раскрывает глаза на религию и её место в жизни человека, на тайну мироустройства. Всё это реяло во мне какой-то неопределённостью, каким-то мутным мнением о негожести материализма как учения о мире и человеке. Но почему, собственно, он не годен, всё не давалось мне сформулировать. А теперь мне это понятно. Я, как говорят чиновники, «в теме». Хотя работы здесь ещё — непочатый край.

92

В «удушливости» земных наслаждений — «тёмный корень мирового бытия», «незримо во всём разлитое, таинственное Зло», торжество смерти, а не жизни (Вл.Соловьёв)… … …Подобно Паскалю, Тютчев обнаруживает, что в пределах самодостаточного натурализма, пантеистического мировоззрения, одухотворения природы невозможно преображение «тёмного корня» бытия и обретения не теряемого со смертью высшего смысла жизни. Более того, природу ожидает «последний катаклизм», «состав частей разрушится земных» и на покрывших всё зримое водах отобразится Божий лик. Нет ничего более противоположного, чем Пантеизм и Христианство, которое есть единственно реальный выход как из иллюзорного обожествления природы, так и из радикального зла. — Замечательный абзац! Хорошо говорит Соловьёв об «удушливости»и т.п.; теперь бы отменить то, что я писал о наслаждении у Соловьёва в первой части «Эха и Эго» — теперь мне понятен «антинасладительный» пафос Соловьёва, совпадающий, кстати, с доктриной Бердяева. Хорошо о «тёмном корне бытия» и, самое главное, о «высшем смысле жизни, не теряемом со смертью». Вот это, пожалуй, ключ ко всем поискам истины о смысле человеческого пути.

Бездонная глубина коренных противоречий расколотого и раздробленного мира и принципиальная неустранимость их ни социальными переустройствами, ни философскими доктринами свидетельствуют, по мнению Паскаля, о наличии стоящей за ними тайны, без которой нет никакого смысла в человеческом существовании. …Если бы человек никогда не был повреждён, он оставался бы полностью счастлив и справедлив и знал бы достоверную истину; если бы человек был только испорчен, он не имел бы никакой идеи о благе, истине и справедливости; но у нас есть идея счастья, а мы не можем его достичь; мы чувствуем образ правды, а обладаем только ложью; мы стремимся к бессмертию, а пребываем смертными существами; всё это говорит нам о том, что мы стояли когда-то на высокой ступени совершенства, с которой упали. …Не одна природная, а две разные силы действуют в человеке, ибо не может быть столько противоречий в одном однородном существе: всё доброе в нём является отголоском невинного состояния и благодати, а всё злое — следствием греха и отпадения. — Итак, смысл человеческого существования — тайна; да, как ни бейся логически, а смертность человека уничтожает все логические построения, и накатывает «арзамасский ужас». Этот ужас преодолевается только верой — верой в Бога, верой в сверхъестественное в человеке, которое реально лежит в основе его.

Из записной книжкиПознать бытие, понять и исправить его может только искусство. Наука и

политика здесь бессильны. Они только могут подсказать искусству наличие задачи, но не её решение.

Только искусство способно изменить мир. Только благородное, высокое искусство способно изменить мир к лучшему.

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ,ДОБРАВШЕМУСЯ ДО ЭТОЙ СТРАНИЦЫ

Нечто, что находится не в моей власти и что сильнее меня, внезапно заставило меня переворошить мой архив, перелистать все свои старые и последние записные книжки и дневники, которые я урывками вёл многие годы,

93

перекопать всю свою библиотеку в поисках записей, которые я (по скверной привычке) набрасывал на полях и форзацах своих книг, читанных мною в продолжение всей жизни. Когда я упорядочил эти записи и наброски, выкинув лишнее и несущественное, получилось что-то относительно цельное, из которого глянуло на меня моё Ego — то самое второе «я», которое присутствует в каждом человеке, но в его быту, в каждоминутном общении просверкивает редко. Моё Ego откликалось на эхо мнений и мыслей умных писателей, чьи книги сопровождают меня всю жизнь, писателей, которым я несказанно благодарен за те сладкие часы, когда я внимал эху, доносившемуся ко мне с их горних высот.

Не мне судить, насколько ценно это цельное, составленное из фрагментов горнего эха; за одно могу ручаться — за честность этой книги, ибо, как я обнаружил по её составлении, в ней нет конъюнктуры, в ней всё искренне — а это такая редкость в наши дни, что я смею надеяться, что уж хотя бы одним — этим — достоинством моя книжка обладает.

94