Эта книжечка предназначена прежде всего для взрос­лых: в первую очередь, как пособие для преподавателей, ве­дущих с детьми занятия по программам «Народные празд­ники и игры», «Основы народной культуры», «Введение в на­родоведение» и подобным, а кроме того для всех, кто хотел бы дать своим детям представление о старинной русской культуре, культуре преимущественно деревенской, причуд­ливо сочетающей в себе как более новое, византийско-христианское начало, так и предшествовавшее ему, уходя­щее в глубь веков язычество. Авторы сознательно стреми­лись ко вполне определенному жанру: книга для чтения взрослых с детьми. Некоторые фрагменты книжки, по ус­мотрению взрослого, могут быть использованы при чтении детям от четырех до шести лет. Но основной корпус тек­стов рассчитан на школьников с 1 по 5 класс, причем предпо­лагается, что большая часть текстов может быть прочи­тана вслух. Этим продиктовано особое внимание, которое авторы уделяют разговорному стилю, в том числе и фраг­ментам живой народной речи, а также диалектной лексике, своеобычным народным речениям и словцам, которые в очень емкой, образной манере передают нам многие существенные особенности традиционной русской культуры XIX века.

Книжка построена на подлинных фольклорных тек­стах, в основном северно-русских. В этих текстах сохране­ны не только их словесное, лексическое наполнение, но и не­которые существенные фонетические особенности, оказы­вающие важное влияние на интонационно-произносительную картину, звуковой образ текста. Помимо «оканья», то есть произнесения звука «о» в безударной позиции (корîвушка), можно указать на мягкое «ц», в том числе на месте лите­ратурного «ч» (туця–туча), «ё», то есть «о» после мягкого согласного (бóдёт–будет), «и» на месте ударного и безу­дарного «е» (èсть–есть, заривèт–заревёт). В некоторых текстах встречается также замена слабого неслогового «л» на «в», близкого к «ў» (пришîв–пришел, пîвно–полно) и

4 Забавы вокруг печки

чередование «ч/ц» в позициях, не совпадающих с привычными для нас (отчю–отцу). Среди морфологических и граммати­ческих отличий от литературного языка, которые могут затруднить понимание, укажем на указательные место­имения «тот», «та», «то», выполняющие роль своеобразного «определенного артикля» при существительных (избà-ma, в èзбу-ту, на èзбах-тех), а также на возможность употреб­ления кратких форм прилагательных там, где в литератур­ном языке выступают полные формы (бела лебедушка–белая лебедушка).

Авторы помимо своих материалов использовали фраг­менты из книг А. Н. Афанасьева, С. В. Максимова, П. В. Ки­реевского, И. В. Карнауховой, Н. А. Криничной.

В избе самое главное — печка. В ней и каша кипит, и хлебы пекутся-подрумяниваются, и тепло от нее, и по-спать-подремать на ней можно. А кого хворь одолеет — нет лучше снадобья, чем в русской печи попариться. Да-да, прямо с веничком в печку влезть и как в бане попариться. Таких печек «баенных» теперь уж мало где можно увидеть! Не зря в старину говорили: «Печь — нам мать родная». Она и накормит, и обогреет, и хворобу прогонит, и спать по-ложит. А коли встретится доброхот, который тебя словом приветливым обласкает, да горю твоему поможет, про та-кого скажут: «Ну, словно у печки погрелся, человек-то ка-кой хороший!»

На печи стар и млад длинные зимние вечера коротают, сказками да прибаутками друг друга тешат. А как соберет-ся в избу народ повеселиться, то им сверху на гостей любо-дорого поглядеть. Отсюда и наряды, и уборы хорошо вид-ны, все пляски да игры можно повысмотреть: благо, что многие забавы молодежью у печки затеваются. Недаром говорят про начало всякого дела: «От печки плясать».

После мороза да нелегкой работушки всех на печку тя-нет как к весеннему солнышку. Вот почему, кто ни разу в деревне не бывал и настоящую русскую печку в глаза не видывал, никогда не поймет, почему в старину говаривали: «На печи — все красное лето!» А про жизнь безбедную да легкую: «Лежи, дескать, на печи, да ешь калачи», — все равно, как в раю, значит! Кому ж после этого на печи поле-жать да понежиться не захочется. «Хлебом меня не корми, только с печки не гони, — скажут. — Так бы весь век на печи и царствовал». Да только тут уж и до безделья и лени не-далеко. Кто весь век на печке лежит, тому не много почету. «Эх, — говорят про него, — лень да отек!»

Да если загодя дров не навозить, не нарубить, то и от печки не велика радость: «У холодной печи не согреешь-

6 Забавы вокруг печки

ся», «Печь без дров, что гора каменная». Про тех, кто об этом забывает, есть такая сказочка.

«Жили-были в одной деревне муж с женой — Лень да Отек. Вот зима пришла, а у них в избе холодно-холодно и исть нецего: один горшок каши. Лежат оба на пеци холод-ной и пець затопить сойти неохота, и до каши дойти мочи нет. Лень с краю лежит, ей легче, рукой до горшка дотя-нется, персты в кашу спустит, ухопит кусок да и съист. По-лежит-полежит, снова ухопит и съист.

— Ешь, Отек, кашу, — мужу говорит. — Еще чего, с места торкаться. Отеку-то было и есть неохота, хоть в рот запихай, да не

разжует, а разжует, так не проглотит. День прошел, другой. Лень жива, а Отек еле дышит,

отощал вовсе. На третий день пал мороз лютой. Вот Лень-то Отека в бок толкает:

— Отек, а Отек, поди дров наноси. — Ой, лихо! — Отек говорит. — Совсем к печке примерз. Лежали-лежали, вовсе их приморозило. Отек жену в

бок толкает: — Лень, а Лень, иди дров наноси. — Ой, батюшко, лихо! Дрова-то не рублены. — А что лихо? Поди — вон бревно длинно у избы лежит,

дак ты рамы-то выстави, да ево и запехай в избу-ту, ком-лем в пецьку. Комель-то подожги, пусть горит, а вершина пусть из окна торцит. Как станет догорать, будем ево в пець подпехивать.

Ну, ладно. Пошла Лень, окно выломала, бревно запи-хала в пецьку, один конец горит, а другой из окна торцит.

Почему пляшут от печки? 7

Вот пецька-то прогрелась, а на полу все одно холодно. Лень ногу с пецьки спустит, да и опять скорей на пець: ли-хо-то сходить, бревно подпихивать.

Вот бревно горело-горело, да и на пол упало, а там и изба занялась. Лень кричит:

— Вставай, Отек, горим! — Лихо, матушка, вставать, ведь шапку надевать надо. — Вставай, горим! — Ой, нет, лихо вставать, азÿм* натягивать. Вот их огонь-то припек, Лень с пеци скоцила да из из-

бы вон. А Отек-то так и сгорел на пеци. Вот и говорят: «Отека-то нет, сгорел, а Лень все по белу свету ходит».

У девочек к печке своя любовь, своя слабость. Залезут на печку стайкой, разложат там куколок, глиняную посуд-ку, старые лапти да туески — и целыми днями играют с куклами. Иной раз и про обед забудут. Оно и понятно — эвона сколько дел надобно переделать. И избушку для ку-кол устроить, и постельку постелить, и стол да лавки со-орудить, и приготовить, и постирать, и ребеночка накор-мить да спать уложить. А потом гостей принять да самим в гости сходить.

Иногда и свадьбу кукольную решат устроить. Тут уж дел да забот всем хватает. Кукол разных надо пригото-вить: жениха с невестой, да их батюшку с матушкой, да божàтку**, да дружку, и гостей поболе, чтобы свадьба ве-селой вышла. Ничего не забудут, все, что на настоящей свадьбе видели, сделают.

На просватанье «сватья» придет, поклонится, скажет: «У вас товар, у нас купец есть». А как обо всем договорят-ся, по рукам бьют. На «пиру» всех «свадеблян» за стол уса-дят как положено: жениха с невестой рядушком, кругом них весь «прибор» — и божатко, и дружко, и батюшка с ма-тушкой. Всех рассадят и начнут песни свадебные петь, мо-лодых да гостей величать. Если где и собьются, то бабушка поправит, покажет, как надо. Так девочки потихоньку да помаленьку всему и выучатся.

Бабушка девочек не только песням научит, но и шить, вышивать, кружева вязать. Им ведь надо для невесты при-даное приготовить и дары гостям. Да и кукол тоже бабуш-ка покажет как шить, а потом уж девочки и сами себе нач-нут кукол мастерить. Быстрее всего бабушка так делает куколку: полоску холста скатает в трубочку — вот и туло-

** Божàтка - крестная мать жениха или невесты. * Азÿм - старинная долгополая верхняя одежда.

8 Забавы вокруг печки

вище получилось, а две трубочки потоньше — ручки, кло-чок кудели тряпочкой обошьет — головка, на ней глаза на-рисует, нос, рот. К головке волосы из кудели пришьет, в косу их заплетет. Ног такой куколке не нужно, все равно их из под сарафана не видать.

А если есть у бабушки немного свободного времени, она и лучше куколку сделает. Сошьет мешочек, набьет его куде-лью. Верхнюю часть туго ниткой перетянет — это голова бу-дет. Ручки пришьет, ножки тоже из палочек сделает. Личико куколке вышьет — брови дугой, нос, рот; вместо глаз ма-ленькие пуговки. Сарафан куколке вышьет, платочек повя-жет: «Эка красавица писана — всем куклам кукла!» Много разных куколок у девочек скопится — и взрослые девушки, и парняшки, и малые ребятки, и старые старушки.

Можно из соломы кукол делать: взять пучок, пополам его согнуть и перевязать вверху, чтобы вроде головы по-лучилось, а снизу ровно солому обрезать. Поставишь та-кую куклу на стол, постукиваешь рядом ладонью, она и пляшет. Но девочки не любят таких соломенных «обде-рúх» — их ни нарядить, ни посадить нельзя. Ими только малышню забавляют.

Ну а уж больше всего любят девочки стряпать да куколок сво-их потчевать. Дело кухонное тон-кое, не только пироги, но и кашу хорошую впопыхах да спустя ру-кава не приготовить, так что ког-да начнет бабушка у печки хло-потать, девочки уж тут как тут. Во все глаза глядят, не пропус-тить бы чего важного. Бабушка с молитвой тесто вечером поставит, перекрестит и всем строго-на-строго накажет не шуметь да друг с дружкой не ссориться, а то хлеб будет квелый. А станет хлебы в печь сажать, тут уж все ребятки по-глазеть собираются, как богатырь

в печь забрался, про которого в загадке говорят, что «били его, колотили его, во все чины производили, да и за стол посадили».

Пока у бабушки хлебы пекутся, она с теми, кто по-младше хоровод заведет. Поставит малышей в круг, сама хлопает в ладоши да подпевает, а малышня-«челядёшка» хоровод водит:

Почему пляшут от печки?

— Рататóиха коров пасла, Загонèла в огород козла. А козёлушка бодается, Рататуиха ругается. Рассердилася, телегу продала, На те деньги балалайку завела. Балалаечка поигрывает, Рататуиха поплясывает.

Потом, чтобы робятенки «русского» сплясали, еще так запоет:

— На болоте две гагары да кулик, На покосе две старухи да старик. Накосили зарîд сенца, Так и песенка опять с конца.

И опять эту припевку-коротушку заведет. А челядёшки пляшут, стараются, коленца всякие выкидывают, которые во время игрища во взрослой пляске видели. Баба Павла им тоже разные коленца показывает, а то, глядишь, и сама:

в пляс пойдет. Но больше всего челядёшки «заиньку» любят. Пока все

в кругу «заиньку» не представят, игру не кончат: — Заинька, погуляй, серенький, погуляй! Вот так, вот так погуляй, Вот так эдак погуляй!

— Заинька, топни ножкой, серенький, топни ножкой! Вот так, вот так топни ножкой Вот так эдак топни ножкой!

— Заинька, поскочи, серенький, поскочи! Вот так, вот так поскочи, Вот так эдак поскочи!

9

— Заинька, сорви цвет, серенький, сорви цвет! Вот так, вот так сорви цвет, Вот так эдак сорви цвет!

— Заинька, свей венок, серенький, свей венок! Вот так, вот так свей венок, Вот так эдак свей венок!

— Заинька, надевай, серенький, надевай! Вот так, вот так надевай, Вот так эдак надевай!

Кто «заинькой» в кругу ходит, все покажет — и ножкой топнет, и поскачет, а как споют «надевай», так он подой­дет к кому-нибудь и сделает вид, что ему венок на голову надевает, в круг его выведет, а сам на его место станет.

Тем временем у бабушки хлебы поспеют, пора их из пе­чи вынимать. Усадит она малышей подальше, чтобы не обожглись. Тем, кто в печку заглянуть норовит, пригрозит: «Не лизь, а то Вова укусит — вишь языком-то грозится!» По­том заслонку отодвинет и начнет вытаскивать хлебы один за другим — весь стол заставит. Под конец самый маленький хлебец из остатков теста вытащит — «оскрёбышек». Он у нее в уголок завалился. Все малыши «оскрёбышек» ждут не дождутся, просят наперебой: «Бабушка, бабушка, дай оскрё-бушек!» Бабушка никого не обидит — всем даст по кусочку. Ребятенки едят, обжигаются, бабушку нахваливают.

Не успеют ребятушки свои кусочки дожевать, глядь, а к ним через порог гость с поклоном: «Хлеб да соль, крещёны», — говорит. «Хлеба исть, — ему бабушка в ответ, — поди-ко ты пожалуй, садись да хвастай». Ступил гость на середину, по­лушубок у него весь снегом облеплен, борода да брови за­индевели, даже на ресницах и то снежинки. Увидели такое чудище малые ребятушки, и ну от страха ревмя реветь. Даже оскрёбышки свои из рук повыронили. А гость шапку снял, к иконам лицом оборотился, перекрестился да поклон отве­сил. Потом кусочки те с пола поднял, да и говорит: «Грешно, ребятушки, Божий дар на пол ронять. Надо нам теперь у хлебушка грех-то свой замолить». Поцеловал те ос-крёбушки, да перекрестил и опять ребятушкам роздал. «Ешьте, да на пол не ронèте, мышей не кормите».

Хлебушко и впрямь в каждом доме глава. Он на столе всегда стоит. А у кого на столе хлеба нет, тот последний на свете человек. Гость шубу-то снял, за стол уселся, да у де­тушек спрашивает: «Ну, вкусный ваш хлебушко?» Ребя­тишки головами кивают, соглашаются — вкусный, дескать. «А знаете, как люди говорят: хлеб-то мы едим собачий да кошачий. Да. Вот было в стародавние времена, когда

Забавы вокруг печки 10

Почему пляшут от печки? 11

только Бог людей сотворил да на землю пустил, дал он им хлеба с колосьями до самого корня. Как пойдут жать, так что ни горсть, то сноп, а в три снопа — уж и копна готова. Было у людей хлеба полны закрома, и не знали тогда по всей земле ни нищих, ни голодных. Да таков уж человек, что ничем ему не угодишь. Как пойдут бабы жать, и ну на свою долю жаловаться: больно, дескать, колосья большие и рукой-то взять не за что, все руки, мол, искололи, да все плечи иструдили, слишком уж тяжелы колосья-те. Вот одна баба жала-жала, да ость в палец загнала, разлютовалась да раскричалась: «Чтоб тебя нецистой побрав! Собацье сèмя, кошацья еда!»

Услыхал Господь Бог хулу такую, разгневался. «Ну, -говорит, — коли вам этот колос велик, оставлю я в нем по три зернышка». Как сказал, так и сделал. И пошел тут на земле мор и голод. Опустели деревни да села, стали поля сорною травой порастать. Как ни просили люди, как ни молили Господа Бога то прегрешенье им простить, не бы-лo им прощенья. И совсем уж было людям конец пришел, да взмолились тут собака с кошкой, стали выть да мяу-чить, стали Бога умолять хоть на их долю хлеба оставить. Пожалел их Господь Бог, да и сбросил вниз колосок. От него новые хлеба и возросли. Вот так-то с тех пор мы и едим кошачью да собачью долю».

За печкой, в гîлбце* «суседко» живет. Он в доме главный хозяин; когда в новый дом переселяются, его тоже с собой зовут: «Суседушко-доброходушко, иди к нам жить, добро копить!» Если суседке в доме понравится, у хозяев и скотин-ка хорошо вестись будет, и добро-богатство не будет пере-водиться.

Самого суседку мало кто видел, да немало про него вся-кого сказывают. Сам он маленький, мохнатый, весь шер-стью сброс, а на голове у него, дескать, горшок наброшен. Коли выпадет счастье и суседко тебе на глаза покажется, ба-тожком его колони, из него денежки-то и посыплются. Ну да никому того чуда видеть не приходилось.

Когда в доме мир да лад, суседушка тоже этому радует-ся. Правду сказать, он частенько и без того позабавиться любит. Только все спать улягутся, он на поставец-то скакнет и ну посудой брякать, да по углам шебуршать. Иной раз ни-кому до утра спать не даст. А то так расшалится, что горш-ки на пол побросает да по черепкам плясать-скакать начнет, на гребне играет да песни поет. Услышат хозяева такое весе-лье: «Ну, — говорят, — домохàзушка пляшет, значит свадьбу скоро будем ладить».

Бывает, что ночью ляжет он к кому-то на грудь и гладит его своей лапой мохнатой да мяконькой, это к добру да к бо-гачеству, значит. А не погладит, спрашивают: «К добру ли к худу?» Коли к добру, так промолчит, а нет — так: «К ху-у-ду», — шепчет. Кого невзлюбит суседушка, тех щекочет да щиплет, на пол с полатей или с печки сталкивает, покоя не дает.

Как только бабушка выйдет куда на часок и челядь одна в доме останется, про суседку уж непременно кто-нибудь вспомнит: «Давайте-ко суседку вызывать!» Всем хоть и бо-­­­­, а посмотреть на суседку-то хочется. Посыплют пеплом дорожку От голбца к двери избы, окна завесят матерински-

* Гîлбец — здесь: подполье в избе.

О том, кто в доме живет, да на глаза не показывается 13

ми юбками да сарафанами, так, что станет в избе как среди ночи темным-темно, хоть глаз выколи. Сами рассядутся по лавкам, друг к дружке прижмутся и дух затаят. Потом нач-нут зазывать: «Суседушко-батюшко, выйди на Русь!» Ждут-пождут, ничего не видать. Тогда, кто посмелее, скажет: «Су-седушко-батюшко, вынь огонек!» Скажет — и затаится. Тут уж совсем боязно станет. Все на печку глядят, ждут, когда су-седко огонек покажет. Долго молча сидят, не шелохнутся, по-ка кому-либо глаза суседкины не покажутся. Он с лавки со-скочит и ну кричать: «Вон, вон, огоньки!» Челядёшки все в крик да кубарем из избы прочь! Самый маленький Николка на пороге запнулся и ну караул кричать. Назад глянул — а из-под печки что-то страшное черным шаром к нему катится. Жуть да и только! Через порог переполз, с крыльца скатился, на солнышко выбрался, смотрит, а все друзья-товарищи на него глядя хохочут, скачут, да дразнилку обидную кричат:

— Николай, сиколай, Сиди дома, не гуляй, В балалаечку играй, На сарай полезай! Там кошку дерут, Тебе лапку дадут!

Оглянулся еще раз, и сам давай хохотать: на порожке кошка Белогрудка, ребячья любимица, лапкой мордочку моет. Вот суседка, так суседка!

Ну да правда, рассказывал ребятушкам дедушка Власий, что кошки да собаки у домового в любимчиках ходят. Он и сам порой может котом обернуться, да как начнет по подпо-лью шастать — все мышки-ворушки со страху по углам поза-бьются! Да и хозяюшке тоже забота — только успевай крин-ки с молоком от озорства такого подале прятать, а то, гля-дишь, к утру одни одонки останутся.

В дедушке Власий все малые ребятушки — Степа, Митя, Аннушка, Катя, Мишутка, Николка да Ванюша души не чают. И есть за что. Дедушка Власий — на все руки мастер. Как он сам любит приговаривать: «И швец, и жнец, и на ду-де игрец!» Старенький дедушка, сухонький, да и ростом не-велик, а как возьмет в руки косу — и молодой за ним не уго-нится. В других делах он тоже мастак. Ребятки к нему вечно пристают: то колясочку-коняшку на колесиках просят смас-терить, то фурчалку, то мячик берестяной для игры сплести, то куколку из дерева вырезать, да не простую, а чтобы руч-ки и ножки у нее двигались; дернешь за веревочку, она и начнет выплясывать, ногами да руками коленца выделы-вать. Тятя иной раз увидит, как деда Влас ребят забавляет, и станет его урезонивать: «Что ты, батюшко, сарûни этой по-такаешь? Нåчё захребетников этих баловать!» А дедушка

14 Забавы вокруг печки

улыбнется, да: «Не дело говоришь! Сказывают: стар хочет спать, а молодой играть. Не весь век скучать, пускай поте­шатся!» Вот челядёшки целыми днями около деда и крутят­ся, а он их и потешит, и на ум наставит.

Любят ребятушки, когда дедушка Влас разные истории рассказывает, он их знает видимо-невидимо, весь день не ешь, не пей, только его слушай. Что ему на глаза ни попа­дется, про то у него уж и сказ готов. «Хотите, — спрашивает, — про Кота Котонаевиця расскажу, почему у него в ноци глаза светятся? Вот, говорят, есть така гадюцька мàхонька да се-ренька. Медянкой зовут. Наше счастье, сказывают, что у той медянки глаз нет, а то бы кажный Божий день сорок матерей плакало бы, у которых медянки-те дитяток до смерти иску­сали». — «Куда ж у ней глаза-то подевались?» — «Да вот мне еще мой дед рассказывал, что в давние-те годы у кота-то глаз не было, он все в избе-то жил, под пецькой сидел, на улицу гулять не хаживал: сидит себе в тепле, посиживает да помыркивает, мышей за хвост поимывает.

А у медянки глаза-те здоровущие были, ровно уголья каленые, и днем, и в ноци огнем горят. Как глянет на до­брого человека, так того и оторопь возьмет, с места ему не стронуться и языком не шевельнуть. Много народу змея-та погубила, много дворов да деревень разорила.

Вот случилось медянке на великий праздник (на Илью что ли?) в одну деревню заползти. Народ в ту пору на лугу за деревней собрался, там пирование да гуляние было. За­глянула змея-та по домам — никого нету, все на праздник ушли. «Ну, — думает, — влезу-ко под пецьку да там посижу, хозяев подожду». Под пецьку шîрнула, глядь — а там кот сидит, песни поет, мышей пасет. Стала медянка на него свои глазища-те таращить; а Коту Котонаевицю все нипо­чем — знай себе мыркает да хвостом шевелит, да лапой во­дит. Удивилась тут медянка: «Это что за зверь такой, взору моего не боится? Видно, силища в нем богатырская!» Вот и начала она к коту подлещиваться: «Челîм, — говорит, — бью, здорîво, чудище подпецьное, как тебя звать-величать не знаю, не ведаю. Забрела я в твой дом в гости, хотела под пецькой полежать, людей подождать, пока они с празд-ницька не воротятся». — «А что за нужда тебе до людей-то?» — «Да больно уж много их на свете развелось, совсем от них покоя не стало. Вот и задумала я род-то людской поповывести: как встречу человека, глазом на него зыркну, так он и обомрет, тут-то я его жалом и дойму».

Услыхал такие речи Котонайко, жалко ему хозяев сво­их стало. «Как бы, — думает, — мне змеищу-ту обхитрить?» Покумекал маленько, да и говорит: «Ну коли путь такой

О том, кто в доме живет, да на глаза не показывается 15

дальний держишь, негоже мне тебе отказывать: полежи да отдохни тут маленько, сил поднакопи. Токо дай-ко мне ча­сок-другой глаз твоих поносить: хочу я на праздницек сбе­гать — на людей посмотреть, да себя показать; совсем я ис­томился под пецькой-то сидюци, серых мышей пасуци, та­раканов гоняюци, света белого не видюци». Жалко было медянке с глазами-то расставаться — ну да что делать! «Ладно, — говорит, — дам я тебе глаза поносить. Токо ты допоздна-то не загуливайся, чтобы как люди-те с празд-мицька придут, мне с ними поскорей разделаться!» Схва­тил тут Котонай медянкины глаза — и был таков! По де­ревне бежит, глазом поведет — все вокруг обмирает, все встречные-поперечные от Кота Котонаевиця разбегивают-ся, все зверя диковинного приужахиваются.

Добежал Котонай до гульбища: тут красны девки да добры молодцы прогуливаются, малы детушки пошали­вают, а мужики да бабы мясо варят, на столы ставят, к пи­ру готовятся. Учуял Котонайко мясной дух, да как скакнет к огню, где котлы-то стоят, бычьи хвосты да уши кипят. Искры от костра-то полетели, да в глаза-те ему и попали. Тут Котонай света белого не взвидел, слезами горючими залился: «Всю-то жизнь свою я под пецькой просидел, ни­кого не видывал, ничего не слыхивал. Токо глазки-те мне Бог сподобил на праздницек посмотреть, на красных де­вушек полюбоваться, как огнем-то мне их и повыжгло!»

Стали тут девушки Кота Котонаевиця утешивать да по­глаживать, стали глазки ему водой ключевой промывать, стал Котонай щуриться, стал оглядываться. Видеть-то все видит, да только силу глаза его потеряли, все колдовство огонь-то из них выжег. А глаза у него и до сей поры по но­чам светятся; а как увидит Котонайко огонь или солнце, так глаза-те щурит — боится, что опять в них искры попадут».

«А как же, дедушко, змея-то?» — «Медянка-то? Сидела она под пецькой, сидела, Кота Котонаевиця дожидалася. Да смекнула, видно, потом, что обманул он ее, ни с чем ос­тавил. Шмыгнула в подпол, да и была такова. Так теперь в лесах да в болотах малых робяток поджидает, чтобы их жалить, когда они в лес по грибы да по ягоды пойдут. А Котонай как медянку увидит, так и норовит ее загрызть, за добрых людей, за загублены души христианские отомстить».

Зимой, когда снегу по окна метель наметет, кончается Филиппово говенье и наступает Рождество Господне. Мама тогда в избе начинает убираться и «корîвушек» стряпать — разных птичек, лошадок, коров из твердого теста лепить и в печку сажать, чтоб они там хорошенько подрумянились. Ре-бятёшки и рады: между собой судятся-рядятся, кому какая коровушка достанется, и все маме помогать приноравлива­ются: кто рожки коровушке лепит, кто лошадке хвост. А ма­менька им про Христа Бога сказывает: про то, как воссияла звезда вифлеемская и весь мир узнал, что на свете Сын Бо­жий появился, и про то, как Матерь Божья, Пресвятая Бого­родица от врагов под деревом укрыться хотела, и не при­крыла ее осина, потому и считают ее люди проклятым дере­вом: и в огне она не горит, и дом из нее не построишь, и в тенè под ней в знойный день не укроешься.

Много разных историй мама в эти дни челядёшкам рас­сказывает: и про трех волхвов, и про тьму египетскую, и про Ноев ковчег, и про избиение младенцев — одна другой чуд­нее и завлекательнее. А то еще станет стихи петь:

— Во городе в Вифлееме Что со вечера звезда восходила, Со полуночи воссияла. Что Пречистая Богородица Христа Бога породила, Во пåлены спеленала, Да во ясли Христа Бога полагала. Приходили к нему персидские цàри, Приносили ему честнûе дàры. Говорит им Христос Бог: — Мне не дороги ваши дàры, А мне дороги ваши души. Цари Христу поклонилися, Поклонившись, они прослезилися, Во свои страны воротилися. Безбожный царь про это проведал, Безбожный царь Ирод возъярился,

Про то, как малые ребята Христа славили 17

Послал же он свое войско Во ту страну иудейскую. Во все пределы вифлеемские Побить неповинные младенцы От двою лет и ниже За Спасителя Христа Бога.

А перед ужином мама челядёшкам скажет: «Ну-ко те по­смотрите, нет ли каких зёрнушек под столом». Вся ребятня разом под стол заберется и давай шабуршить наперебой. Какое зернышко кто найдет, скорее к отцу или к маме бе­жит: «Нашел, нашел зёрнушко!» — «Ну-ко, покажь какое?.. Ржаное. Видно рожь сево года будёт хорîша». Тому, кто зернышко нашел, и честь, и почет, и самая наилучшая коро­вушка, и первая ложка каши.

Пока мама к празднику готовится, ребятишки на печь взберутся побарахтаться да покубыряться, да и выроют на запечке мешочек с лодыжками. Лодыжки — это маленькие косточки от ног барашка. Раньше их в каждой семье много копилось. Зимой на святки в них все от мала до велика це-лыми днями игрывали, чтобы овечки лучше велись. У каж­дой лодыжки четыре стороны и каждая по-своему называет­ся: выпуклая — «горбиком» или «горкой», с углублением — «ямкой» или «лункой», боковая ровная — «пîвная», а боко­вая с выемкой — «сак». Каждая сторона в игре важна: на ка­кую сторону косточка упадет — от того выигрыш зависит.

Малыши лодыжки на пол высыплют и давай их по по­лу катать, в кучки складывать, рядками ставить. Старшие ребята лодыжки увидят и тоже к ним присоединятся — в мешочке лодыжек много, на всех хватит. Возьмут себе по пригоршне, пар по пять, сядут в кружок и играть начнут.

Больше всего в «стречки» играть любят, азарта много в этой игре. Сначала определяют, кто начинает. Все свои ло­дыжки на стол бросят — у кого «горбиков» больше, тот и бу­дет первым. Потом все лодыжки в одну кучку соберут, пер­вый их в пригоршни возьмет и на стол бросит, а потом нач­нет «стрекать» (щелкать) одной косточкой в другую: горби­ком в горбик, ямкой в ямку, саком в сак. При этом третью косточку нельзя задевать. Если игрок горбиком в горбик или саком в сак попадет, значит эта лодыжка «убита», и он ее себе забирает. Кто промах сделает или третью косточку

Забавы вокруг печки

заденет, от того игра к соседу переходит. Если косточка от одинаковых лежит отдельно, ею и с кулака стрекать можно.

Когда все одинаковые лодыжки выстрекают, те, что уцелели, опять в руки берут и на стол бросают. Играют, по­ка все лодыжки не «убьют». Потом начинают добычу под­считывать. Кто своих лодыжек не выстрекает, тот их за щелчки у соседей выпрашивает. Иному мазиле так лоб «накрасят», что шишка выскочит.

Ребятишкам в лодыжки не часто сыграть удается, разве когда все из дому уйдут и челядёшка сама в избе хозяйству­ет. Ну да ребятня смекалиста — быстро лодыжкам замену най­дет. Возьмут прутик ивовый — «вèцю» — примерно в палец толщиной и разрежут его поперек на маленькие чурочки — сантиметра в два-три длиной. Потом эти чурочки надвое расколят и получатся «пешки». Для игры надо от 50 до 100 пешек наколоть.

Перед тем, как игру начать, все пешки на стол из корзи­ночки высыплют и раздадут их поровну каждому игроку. Потом «конóются», кто игру начинать будет. Каждый в гор­сти возьмет свои пешки, подбросит их вверх, руки тыльной стороной вверх повернет и старается пешки на них поймать. Те, что поймать удалось, снова подбрасывает, руки ладоня­ми вверх поворачивает и ловит пешки в пригоршни. И так до трех раз. Кто поймал больше всех, тот игру начинает. Ос­тальные за ним по порядку — кто сколько пешек поймал. Ес­ли у двоих-троих одинаково будет, они между собой еще раз перебрасывают. Пешки, которые игроки поймали, уже вы­играны — их каждый откладывает в сторонку. Остальные сгребают в общую кучу на середину стола.

Первый игрок берет эту кучу в руки — когда пешек мно­го, то и до локтей наложит — потом их по столу разбрасыва­ет. Разбросит — и давай пешками в другие пешки щелкать. Если попадет в ту, что той же стороной упала (плоской или кругленькой) и третьей при этом не заденет, то берет ее себе, а если нет, то в игру вступает его сосед. Пешки, которые друг на дружку упали, стрекàть нельзя — их для этого «попом» или «стояком» распихнуть нужно, так называют пешку, ко­торая на попа стала.

18

Про то, как малые ребята Христа славили 19

Когда все пешки выбьют, начинают «сухари раздавать» — давать щелчки в лоб тем, кто своих пешек не выщелкал.

Вечером после ужина и рано-рано ранешенько утром пос­ле сочельника — так вечер перед Рождеством называется — заз­венит деревня звонкими голосами. Это дети да молодежь по­шли по домам с колядой или калитой: большой деревянной звездой, которая на батоге крутится как мельница и каждый лучик к о т о р о й разноцветными лентами и бумажками изукрашен, а посередине — иконка Божьей Матери или свечка приделана. Придет ватажка к дому, станет под окошко или на мосту и начнет распевать колядку, да так голосисто! А все, кто в дому уж к окошкам прилипли, слушают да внимают:

— Колядà, колядà, Зародилась коляда Накануне Рождества. Мы искали коляду Во сударя во двору, Что сударев двор На семидесяти столбах, На восьмидесяти верстах, Все тынкè, прèтынки Серебряные, Что на каждой-то тычинке По жемчужинке. Где хозяин в дому — Тут и дом на раю. Где хозяйка в дому — Тут олашенька в меду. Малы детушки сидят — Часты звездочки блестят. Ты, хозяюшко, наш батюшко, Ты, хозяюшка, наша матушка, Дîка те нас томить? Надо нас подарить. У нас, щеголей, маленько Ножки зябнут, Рукавички-голичкè — Ручки зябнут, У нас шуба не новà — На подоле-то дыра. Ты хозяюшко, наш ты батюшко, Ты хозяюшка, наша матушка, Поразделайся добром, Принеси браги ведром.

Тут один из колядников, кто постарше да посмелее, в дверь постучится, да в дом зайдет. Хозяюшка ему пирогов даст, коровушек, сластей разных. Он хозяйку поблагодарит,

20 Забавы вокруг печки

на крыльцо выйдет, и если хорошо его одарили, то начинает петь, а его товарищи подхватывают:

— Кто дал пирога — Тому рожь густа, Примолотиста. Из полузерна — пирог, С голенище широк. Кто дал мяска — Тому двор живота. Сколько в лесе-то елóшек, Столько во дворе телушек, Сколько в лесе-то пеньков — Столько на дворе бычков: На рекó-то бегут, Всё помûркивают, С реки-то бегут, Всё приплясывают.

А коль плохо подадут или откажут, тогда берегись хозяин да хозяйка! Не уйти им от насмешек и издевок колядников:

— Дай тебе Господи Одну корову Да и ту бы комёлу, Дехтем доила, Смолой бы цедила!

Или еще так споют: — Кто не даст пирога -Тому родись головня, Кто не даст мяскà — Тому кошка в окошко, Слепые глаза!

Детвора за колядниками стайкой бегает, присматрива­ется да прислушивается. А там, глядишь, и в свою ватажку собьется и пойдет колядки распевать. Насобирают пирож­ков и идут к кому-нибудь в избу чайничать, разные весе­лые истории да сказки у хозяюшки слушать.

Рано утром и днем на Рождество в иных деревнях ребя­тишки бегали из избы в избу «Христа славить». Зайдут в из­бу ватажкой, вожак звезду крутит и у хозяев спрашивает: «Надо ли Рождество прославить?» Хозяева не отказывают: отказать славить — грех на душу взять. Тогда славильщики перед иконами станут и стих поют:

— Рождество Твое, Христе Боже наш, Воссиÿ миру и свет разума!.. Дева днесь пресóщественного его рождает, Ангелы с пастырями славословят!

Bсe, кто в избе, пение слушают, празднику радуются. А ребята под конец еще от себя добавят:

При то, как малые ребята Христа славили 21

— Во славу Божью Овсецём и рожью; Народи, Господи, И рожь, и пшеницю, И всякую пашнèцю! С праздником, хозяин и хозяюшка!

Вожак, если из бîйконьких парняшкîв, то еще и скажет: — Я был у царя Ливана, Видел великое чудо: Там звезда светлая сияет И волхвам Царя Небесного являет; Ангелы на небе поют, Христу рожденному хвалу воздают. А вы, люди, тому не удивляйтесь — Златом-сåребром поделяйтесь. Мы злато-сåребро принимаем, Вас с праздником поздравляем!

Тут уж хозяева раздобрятся и не только мисочку (стàв-чик) овса славильщикам в мешок насыплют, но и «злата-серебра» копеек пять вожаку дадут.

Всю деревню славильщики обойдут, глядишь, и мешок полон. Этот овес они какому-нибудь мужичку продадут, а на денежки пряников, конфет да семечек купят. Вот и праздник всем да веселье.

Зимой о святках на улице вечером темень, метель ме­тет, ветер в трубы да щели посвистывает. Страшно! А по­гулять-то как хочется, в соседнюю избу заглянуть — там се- ' годня взрослые парни и девицы пляски устроили. Большое игрище собралось: со всех окрестных деревень народу в го­сти понаехало. Все в «сàмо лóчшо» наряжены. Народу в избе кîтюрём — от двери не протиснуться. Одни парочки «лàнчика» пляшут, другие «столбóшкой» играют. А на по­латях да на печке сарынь всякая притаилась: за старшими наблюдают как пляшут, да как играют, все ухватки и по­вадки примечают. Потому-то детвору эту «смотрèцями» называют.

Но не так-то просто малышам улизнуть из-под зоркого матушкиного ока, чтобы на игрище поглазеть. Только на- кинут шапчонки да шубейки, да к двери прокрадутся, а матушка тут как тут: «Вы куда это на ночь глядя? Вот ужо, погодит-ко, тàмо вас куляшè похватают и с собой увезут!»

И хотя куляшей этих никто в глаза не видал, страстей про них много всяких рассказывают. Дескать, ездят о свят­ках по ночам на санях, девкам лен бросают на крестîвых дорогах*, куда те судьбу слушать вечерами бегают. Встречных прохожих-проезжих в снежный омёт** с голо­вою толкают, а то и с собой забрать могут. Утром на Рож­дество ребятам, бывало, кто-то из взрослых скажет: «Гляньте-ко в окошко, куляшè что вам принесли!» Те — к окошку, а там крестик стоит небольшой, и на нем чего только нет: и ленты красные, синие, желтые — всякие, и конфеты, и пряники навешаны. Тут-то детвора во всю прыть на улицу, подарки получать. А на Крещение мама начнет «куляшей заплясывать»: все углы святой водой ок-

* Крестîвые дороги — перекресток. ** Омёт — куча, ворох; здесь: сугроб.

О том, как дети «чучалъцами» ходили

ропит, крестики из лучинок по углам, над окнами и дверь­ми воткнет, в каждую кадку с водой бросит да детям и скажет: «Вот теперь куляши больше бегать не будут!»

На святки порой и настоящие куляши по улицам бега­ли — так в некоторых деревнях называли ряженых или «на-ряжîнок», «кудесîв», «окрóтников». Старшие девушки и парни в лохмотья разные нарядятся, шубы и шапки мехом наверх наденут, бороды да горбы из кудели приладят, в руки батожки возьмут — и по улицам да по домам ходят, пляшут, не по нашему говорят: «Калапатû да марапатû!» — детей пужают. Иной раз друг на дружку сядут, а то на хо­дулях примостятся, белым пîртном* укроются, в зубы уго­лья возьмут и ходят «клàнялкой» или «белой бабой». Под окна подходят, стучат да кланяются, дымом дышут, искры пускают. А кого на улице встретят, так батогами истолкут. Страх да и только!

Знают это ребятенки, друг дружке на печке страстей всяких понарассказывают, все вместе куляшей побоятся, только ведь любопытство сильней. Да и пошалить и поиг­рать тоже хочется. Выберут минутку, когда мама корову доить пойдет, а бабушка на печке задремлет — и скорей на улицу. Соберутся ватажкой, шубейки вывернут, шапки на глаза пониже надвинут, завяжут, чтобы только нос наружу торчал да глазки поблескивали, кто у бабушки какую ста­рую одежонку стащит, почуднее чтобы нарядиться, и пой­дут по избам усåньками или чóчальцами.

* Пîртно - грубая льняная ткань.

23

Первым делом, конечно, на пляски забегут — туда весь вечер ватаги ряженых из разных деревень забеливают. Тут их песнями встречают. Забежит ватажка чучалец в избу — все зашумят, засмеются: «Чучальця, чучальця пришли!» Заводило, который плясками командует, возьмет кого из; чучалец за руку, на середину комнаты выведет. Все рассту­паются, в ладоши хлопают, а потом и петь начнут:

— Журавли вы журавли, Да довгоноги журавли. Бороздою ходите Да бороной бороните. Борона железная, Да цёловать любезная.

Тут и других чучалец за руки возьмут и поведут их в пляску по комнате. А те и рады: коленца выкидывают по-затейливее, почуднее, какие у взрослых парней и девушек видели, когда смотрèцами на полатях сидели. Песню кон-чат, тут гармонь заиграет, чучальца в кружок станут и всяк по своему плясать начнет. Попляшут-попляшут, потом в другую избу побегут.

Но далеко вечером ходить все же боязно. Зато днем на святки можно всю деревню усеньками обежать. Тут уж и мама, и бабушка нарядиться помогут: стараются, чтобы красиво было, хоть и чуднî. Старый бабушкин сарафан троекрат вокруг обовьют, да шаль старую красивую наки­нут, лицо прикроют платочком, чтобы не узнали, — вот и «цыганка» получилась. «Стариками» ребятишки нарядятся, попрошайками-«нищими», корзинку возьмут и идут по

Забавы вокруг печки 24

О том, как дети «чучалъцами» ходили 25

домам. В дом зайдут — и давай плясать. Коль хозяевам на­ряды понравятся, они усенькам «Заиньку» споют:

— Заюшко с-по сåнечкам Гуляв таки гуляв, Серенький с-по маленьким Розгуливав-гуляв. Некуда заюшку вûпрянути, Ай, некуда серому выскочите! Семеры ворота Крепко заперты стоят, Матушка-сударыня Во пèрну* ушла, Зîлоты ключи Она с собой унесла. Заюшко, попытайси у ворот, Серенький, да поздоровайси!

Кто в доме есть, все с усеньками здороваются: берут их за руки и «здравствуйте» говорят. А усеньки под песню мол-ча попляшут и «здороваться» молча подходят, чтоб не узнал их никто — так уж заведено по обычаю. Ну а если хозяевам усеньки не приглянутся, то они им «Ершей» спеть могут:

— А вы ёршè да вы ёршè, Небольшие барыши, Рыбка мàленька, Косовàтенька. Это кто рыбу ловив, Я тово бы полюбив. Это кто уху хлебав, Я б того поцёловав!

Ну да ребятенки на песенку не обижаются — знай себе скачут да кружатся. Хозяева тоже раззадорятся — кто гар­мошку возьмет да плясовую начнет наигрывать, кто в за-слонку ложкой постучит или на гребенке подыграет, а кто И сам в пляс с усеньками пустится.

* Пúрна — праздник с застольем, пир.

Забавы вокруг печки

А как устанут все веселиться, усенькам в корзинку вся­кой всячины набросают: и пирогов, и олашков, и пряни­ков — вот те и дальше по деревне бегут — шумят, веселятся. День морозный и солнечный, с крутого берега реки далеко окрест видно и слышно. И со всех сторон песни да музыка доносятся — праздники, святки!

26

В святки немало всяких веселых забав у ребятни. Те, кто постарше, бегают «на шальнî делать» или «варакîст-ничать». Это такой старый обычай. С Нового года до Крещения, когда в проруби воду освящают и все этой во­дой умываются, чтобы весь год здоровым и крепким быть, ребятня на улицах устраивает всякие шутки и шалости. То из снега «кóлья» скатают и улицы ими перегородят — ни пройти, ни проехать. То для этого чью-нибудь поленицу используют. То к дверному колечку ниточку привяжут, че­рез ворота перекинут и к другому концу поленце примо­тают. Ветер чурочку раскачивает, колечко и позвякивает, будто кто в дом стучится. Вот и ходит хозяин к двери, при­слушивается: то ли гость какой стучит, то ли ветер? Выйдет на крылечко: «Хто хрешчîной?» — никого не видать. «Куляши», видно, балуют.

Часто выведает ребятня, где игрище проходит, ткнутся в двери, да не тут-то было! Строгие попадутся хозяева, смотриц из избы выставят: «Нåчо вам тут делать, мàлы ешо!» Тогда челядёшки в долгу не останутся: притащат три-четыре снопа соломы, завяжут их сверху, чтобы голо­вы напоминали, и вдоль дороги расставят. Начнут вечеро-вальники по домам расходиться, глядь, а вдоль дороги ка­кие-то фигуры стоят, под ветром шевелятся, «руками» ма­шут. В темноте не сразу ведь разберешь, что за диво та­кое — а ну как куляши среди ночи нагрянули. Что тут виз­гу-то, писку, паники! Добились-таки своего варакостники!

А то затаятся за воротами, выждут, когда все в доме спать улягутся, и потом со смехом потащут у хозяев со двора сани, соху или борону. Все утащенное складывают в груду где-нибудь посреди улицы и спутывают чем-нибудь, так что поутру хозяевам долго приходится разбираться, где чье добро. Взрослые смотрят на эти проказы с усмеш­кой: «Вот, — говорят, — святьё нîне проехало!» Считается, что все это проделки злых куляшей; они в ночь на Креще-

28 Забавы вокруг печки

ние уходят с земли в речки, ручьи, болота да колодцы, а чтобы легче им ехать в эти пропащие места, они и прихва­тывают с собой сани и телеги.

Иной хозяин не любит шуток, из избы выскочит да ва-ракостников, которые под руку попадут, поколотит. Та­кому «сердитому» обязательно отомстят: выждут, когда все заснут и все равно какую-нибудь борону да утащат. Разломают ее на куски, зубья разбросают по полям, да еще приговаривать будут: «Потащили боронушку на чужую сторонушку!» Говорят, что от этого старшие девушки ско­рее замуж станут выходить.

Маленькие же девчонки, их еще «горохом» зовут, на­оборот боятся, как бы раньше времени замуж не взяли — а то мама, когда ругать начнет, попугивает: «Погоди-ко, — дескать, — не будешь слушаться — быстро замуж отдам!» Вот они и бегают на Крещение по дворам — в воротах бо­роны ставят, чтобы к ним женихи не наехали.

Те, что постарше, «горох катать» бегают. Возьмут ба­тог подлинее, подойдут к окну да по стене сверху вниз ба­тогом проведут раз-другой. Стены у избы бревенчатые, так что звук от этого такой получается, будто и впрямь где-то в решете горох катается. Поводят-поводят шалуньи бато­гом, а потом кричат: «Как суженого-ряженого зовут?» Хо­зяин или хозяйка в окошко выглянет, видит, что челядёшка пошаливает, пальцем погрозит, да в ответ: «Колотóн Без­грамотный!» или «Опрокèда Перекувûрковна!» — такое имя назовут, что детвора со смеху повалится.

Ворожит ребятня пока понарошку, а вот взрослые де­вушки, сказывают, настоящее гадание устраивают — в не-жировîй избе, где никто давно не живет. Туда в полночь идут не крестясь и нательный крест обязательно снимают, а то не «поблазнèт», то есть ничего не увидишь. В избе этой надо залезть на печку, свечу зажечь и ставить ее на голбец, а потом на свечу через дугу лошадиную смотреть и приговаривать: «Дьÿво, дьяво, явись вьÿво!» И тогда, го­ворят, увидишь все, что завечàешь*. Одна девица загадала увидеть свадьбу свою. И правда, видит, дверь-то распах­нулась, и прямо в пîлые двери столы заносят, пироги сва­дебные да всякие угощения на них ставят. Народу много собралось, да ни у кого головы не видно; все будто говорят что-то, да вот слова не наши, речь чуднàя, неясная. Потом глядь — жениха и невесту заводят. Пригляделась, ан это вроде как она сама со своим парнем, за которого замуж собиралась, идет. Только вот парень-то вот уж два года

* Завечàть — загадывать, думать о чем-либо втайне от всех

Про варакостников и про ворожей

как в деревне не живет. Она испугалась, да: «Ох!» — как крикнет. Тут все к ней поворотились: «Где? Что?» — на печ­ку лезут, схватить хотят. Спасибо, что вовремя успела за­чураться: «Чур, дьяво, повно, чур, перестань!» Тут другие девушки прибежали, а она сама не своя, слова сказать не может. Захворала даже. А видение ее сбылось — парень тот приехал и взял ее замуж.

Челядёшки таких рассказов наслушаются — тоже пово­рожить захотят: просят старших девушек их с собой захва­тить, когда те в баню ворожить пойдут или на росстàни, то есть на перекресток слушать, откуда женихи приедут. Те отмахиваются, отмахиваются, потом скажут: «Ну ладно-те, садитесь-ко на чóнки, поехали ворожить!» Усадят на са­ночки малышню, за околицу вывезут — там темно, да страшно, ветер свищет, волки воют где-то за рекой! — сан­ки опрокинут и давай кричать: «Ой, куляши-то вон, куля-ши-те бегут! Ой, щас вас всех сохватают!» Челядёшки пуще огня куляшей боятся — и ну домой улепетывать, только пятки сверкают!

Дома мама их выслушает, головой покачает: нельзя, дескать, детям по ночам за околицу бегать! Потом скажет: «Завтре Крещение, праздник великий, поворожить бы на­до, кто сего года незамîжет». Прикажет челядёшкам лож­ки взять — а в семье у каждого своя ложка, меченая: у кого щербинка, у кого узор другой; чужую ложку брать заказа­но, а если своя повредится — треснет или сломается — то жди беды.

Мама в каждую ложку воды зачерпнет из кадки и при­кажет на повåть* их отнести, чтобы вода в них замерзла.

* Повåть — крытый двор, сарай.

29

30 Забавы вокруг печки

Ребятня старается: на повети ложки разложит и все никак в избе не может усидеть, бегает то и дело ложки смотреть. Мама видит, что челядёшкам не терпится, новое дело им подыщет: «Вот вам, — скажет, — лентоцьки да снурîцьки, идите-ко повяжите их на углы избы да на отводà да завîры прицепите. Вам завтре куляши подарков на них навяжут!»

Утром дети первым делом за ложками бегут на поветь. Мама ложки на столе разложит, станет рассматривать: в ко­торых лед с ямкой посередине, это к худу. Значит, будет хо­зяин ложки в этом году хворать или другие какие несчастья его поджидают. А коли лед в ложках горбиком — будет хозя­ин здоровым и крепким весь год. Ребятенки ложки свои по­хватают, кричат наперебой: «Я здоровый буду! И я! И я!»

А после завтрака поскорей подарки от куляшей полу­чать: кому куколку, кому пряничек или орешек в узелочке. Только у непослушных да забияк ленточки пустые. Так что ребятня старается вовсю, чтобы куляшей не обидеть. Без подарков-то и праздников на белом свете и жить скучно!

В непогоду челядёшки дома сидят: метель метет, на улицу носа не высунешь. Вот все вместе и соберутся - и кошка Белогрудка, и собачка Лапа, и ребятишки с дедой Власом. Дедушка волчок смастерит: шарик из дерева вы­режет с маленьким носиком, словно клювом голубиным, ручку к нему приделает тоненькую, нитку суровую намо­тает на нее; вставит волчок в станочек да за нитку-то и дернет. Волчок по полу побежит, зафырчит, а малые ребя­та, да кошка Белогрудка, да собачка Лапа за ним вдогон­ку! Потом челядёшки промеж собой тягаться начнут: у ко­го дальше волчок убежит да у кого дальше пробегает.

Как наскучит ребятам волчком забавляться, станут они у дедушки просить: «Расскажи, дедушко, сказку!» — «А ка-ку тебе, Степушко, сказку-то? Сказка-лàска по стене-то ползла, дегтю воз везла, со стены упала да Степана-то и обмарала. Таку тебе сказку рассказать?» Все ребятки сме­ются, на Степу пальцем показывают — вон как он дегтем-то обмарался!

Про варакостников и про ворожей 31

Ну да Степу голыми руками не возьмешь: он пока сво­его не добьется, от дедушки не отстанет: «Не таку, дедуш­ка, сказку, а настоящу!» — «Настоящу? Смотри-ко ты, чего захотел! Ладно уж, скажу тебе сказоцьку, свяжу вÿзоцьку. Жил-был старицёк со старушкой в маленькой избушке. Была у них хлеба краюшка, да коровушка косорîга, да свинья хрюшка, да овецьки цÿконьки-бÿконьки, да баран буданко, да пес пеганко. И стало им нецего ести: косорога-то рыцит, хрюшка визжит, цяконьки-бяконьки с буданком блеют, пеганко полаивает — смех-от какой! Чуть со смеху не померли! «Ну, — говорит старицёк, — есть тут у нас озерцё, пойду, может, хоть рыбы наловлю!» Взял вёршу да лодоць-ку, поплыл на серёдоцьку, вёршу роскинул, раз-другой вы­нул, да и попались ему щуцька да елåц. Тут и сказке конец!»

Ребятишки только разохотились сказку-то послушать, а дедушка уж и кончил! «Ну, дедушко, ну расскажи ты нам длинную сказку, хорошую», — станут они дедушку Власа уговаривать. «А чем энта-то сказка не хороша? Ну ладно, вот вам еще одна сказоцька:

— А чье это судёнышко по озеру бежит? А кто это весёлушком помахивает? Ехали-то в лодоцьке — не в хлебной ли короцьке?— Мышка, котóрка, волцёк да мишóрка. Волцёк да мишурка на веслах сидят, Мышка с котуркой во все стороны глядят, Куда лодоцьке пристать-то высматривают. Стали они к бережку грести-направлять, Стала у них лодоцька вилять-ковылять: Мишурка в лес гребет, а волцёк-от в поле, Мышка — в рожь, а котурка — по сметанку. Стали зверушки браниться, Стали друг с дружкой делиться: — А ты, лёшой толстомÿсой, куда гребешь? — А ты, волк — зубами щелк, куда гребешь? Стали они лодоцьку покацивать, Стали они веслами помахивать. Стал мишурка котурку толкать, Стала мышка волчка попрекать. Стала лодоцька водицьку зачерпывать, Ехали-то в лодоцьке — не в хлебной ли короцьке? — Мышка, котурка, волцёк да мишурка. А и кто из зверушек до бережка доплыл? Мишурка утопился, волцёк потонул, Мышка с котуркой на дно пошли.

Тут и сказке конець, Побасенке конець. Побежал в костряк По пирог, по шàнежки, По лук-чеснок,

32 Забавы вокруг печки

По рябиновый батîг, По лопату по горбату!

Замолчит дедушка, глянет по сторонам — что-то при­тихли внучата, не заснули ли? Где там! Приникли, друг к дружке прижались, сидят — слово боятся пропустить. Ми-шутка маленький даже рот разинул. «Гляди-ко, — деда Влас грозится, — ворона залетит, гнездо совьет, воронят-то вы­ведет, оне станут у тя во рту-то полетывать да покарки-вать — вот и будешь ходить да вороной кричать: кар-кар! кар-кар!» Вся ребятня со смеху покатилась, друг на дружку поглядывают, рот руками прикрывают, как бы ворона ко­му не залетела!

Только Степка одно себе знает: «Дедушко Власий, а дедушко Власий, а расскажи еще про лихих разбойничков, что в нашем лесу проказили!» Усмехнется дедушка Влас, глаза прищурит, бороду седую огладит и начнет.

«Было то давным-давно, когда в избу ходили через ок­но, на головах горшки носили да на печи сено косили. Давнее было дело, давнее. Жил в деревне один человек бо­былем — силы великой был. Его люди Фомою звали. Отку­да он в места эти забрел — никто не знал да не ведал. Ска­зывали, был он разбойничьим атаманом, много людей по-повывел, да потом раскаялся, бросил своих товарищей и на мирную жизнь в деревне поселился.

Раз, говорят, проходила мимо деревни ватага разбой­ничков, а Фома в то время в поле пахал. Вздумалось раз-бойничкам над Фомою позабавиться: видят, лежит край поля камень — не малой, не великой, пудов пятьдесят-от потянет! Налегли всем миром разбойники да на пашню камень-то тот закатили: «Ну, — кричат, — мужик, лаптем шти хлебав, бородою нос подтирав, весь век тебе этот ка­мень опахивать!» Не знали разбойнички с кем шутки шу­тят. Фома-то до камня борозду довел, лошадушку остано­вил, в камень плечом уперся — тот так с поля прочь и пока­тился: «Пускай, — говорит, — лежит, где прежде лежал!»

Присмирели тут разбойнички, смекнули, что не про­стой перед ними человек. Вот атаман их его и спрашивает: «Как звать-то тебя, добрый человек?» — «Добрые люди Фомой зовут, велицяют Васильевичем». — «А как же нам, лихим разбойничкам, тебя звать-величать?» — атаман над ним подсмеивается, испугать желает. Да не из тех был Фо­ма, кого застращать можно: «А вы, — говорит, — Наумкой меня велицяйте, атаманом лесным!» А про Наумку того много слухов ходило — на сто верст кругом, бывало, как это имя услышат, так в колокол бьют, охочих людей соби­рают со злым разбойником Наумкой биться. Много Наум-

Про варакостникое и про ворожей 33

ка душ невинных погубил, много купцов да странников пограбил, никому от него пощады не было!

Услыхал это имя атаман разбойничий, кровь у него с лица спала, бел он стал да бледен, что твое полотно. «Чем докажешь, что Наумко ты, а не самозванец? Коли врешь, прикажу тебя копьями истыкать, саблями иссечь да на со­сну повесить воронью на съеденье! Покажи-ко перстень за­ветный с птицей диковинной, что Наумка от царя замор­ского в дар получил, когда со своей дружиной за море ха­живал». А про перстень тот слух шел, будто он Наумке си­лу дает, и пока тот перстень при нем — ни стрела Наумку не возьмет каленая, ни сабля вострая.

Усмехнулся Наумка на речи дерзкие, да атаману тому и сказывает: «Воля твоя, прохожой целовек, покажу я те пер­стень алмазной, токо вот мое слово: дай-ко мне тебя испы­тать — щелкну я тебя тем перстнем в лоб, коли выдюжишь — быть тебе век атаманом!» Атаману стыдно было от слов-то своих отрекаться: «Что ж, — говорит, — будь по-твоему!»

Вынул тут Наумка перстень заветный, на кукишко на­дел, да как щелкнул атамана в лоб — так у того и дух вон!

Перепужались разбойнички, стали Наумку умаливать: «Не казни ты нас, Наумушко, будем мы те верну службу служить!» — «Поклянитесь, — говорит, — добрых людей не убивать да не грабить, отрекитесь от свово злово промыс­ла, не то нет вам от меня пощады!» — «Как скажешь, На­умушко, так и будет: матерью-сырой землей клянемся, что отстанем мы от всякого воровства да злодейства!» — «Ну, коли так, — говорит, — пожалуйте, люди добрые, ко мне в гости. Завтра праздницек — Егорьев день, будем в деревне пир править, Егорья славить. Добрым людям у нас завсег­да рады!» 2 ЗАБАВЫ ВОКРУГ ПЕЧКИ

34 Забавы вокруг печки

Пришли разбойнички к Фоме в дом пир пировать, а са­ми задумали ему за атамана своего отомстить. День пирова­ли, два пировали, а на третий день подсыпали они Фоме в питье зелье, он и заснул, за столом сидючи. Обрадёли тут разбойнички, перстень заветный у Фомы с пальца сняли, все, что под руку попало, пограбили, и в лес подались.

Да только не взяло Фому зелье разбойницкое. Спал он три дня и три ночи, на четвертый шелохнулся, на пятый по­вернулся, на шестой встрепенулся, на седьмой — на ножки скочил. Видит — нет ни гостей, ни перстня алмазного. Рас­сердился Фома, ногой топнул, дверью хлопнул, вышел на улицу, кинул клич, созвал мужиков да добрых молодцев разбойничков догонять. Вскочили они на лихих коней: день скачут, другой скачут, на третий видят — костер среди лесу горит, а круг него разбойнички сидят, в кости играют, зла­том-серебром расплачиваются, что у добрых людей пона-грабили. Натянул тут Фома свой тугой лук да пустил калену стрелу: «Полуцяйте, тати, от Наумки подароцек!» Услыхали разбойнички те слова, на ноги повскакивали, за луки да ко­пья похватались. А как был у них тот перстень алмазный, заговореный, то стрела-то в сторону и ушла, сосну вековую расщепила. Выдернул один из разбойников ту стрелу из со­сны да и говорит Фоме, издёвывается: «Чтой-то ты, Наумко, гляжу, больно горяч да заносчив стал, не пора ли тя про­учить да на путь истинный наставить. Видно, забыл ты, что сила силу ломит: а перстенёк-то твой заветный вот-от, у ме­ня на руке; нет у тебя против него власти!»

Тут прочел Фома святую молитву да, перекрестившись, пустил вторую стрелу. «На-ко, — говорит, — эту вынь!» Прошла стрела прямо сквозь перстень алмазный, в сердце разбойничье угодила, к сосне злого татя пригвоздила. Как увидали то злодеи, и ну бежать кто куда. Да только мало кому спастись пришлось: кого стрела догнала, кто во мху, в болоте увяз — сгинули лютой смертью злодейской за то, что добрых людей убивали да грабили».

Смолкнет дедушка, задумается, а Степка уже тут как тут, покою ему не дает: «Деда, а деда, а этого Фому мог кто-нибудь победить?» — «Были такие люди, Степушка, были, да только кости их давно быльем поросли. Верно видел когда на берегу-то каменья, как копны, посажены? Вот, говорят, жили тут люди такие, чóдью их называли. Сила у них была нечеловеческая, никто не мог их одолеть. Как сойдутся бывало, да начнут силой меряться, сосны столетние с корнем выдергивать — только земля стонет да трясется. А то станут на горушках и давай друг дружке ка­менья метать да перекидывать! Вот, говорят, как-то раз

Про варакостников и про ворожей

два брата чудèна камнями через речку кидались, да так их здесь и оставили». — «А куда же, дедушка, чудины эти все подевались?» — «Вот вздумалось как-то чудèнам с самим Господом Богом потягаться. Стали они грозиться его кам­нем с неба сшибить. Метали они метали камни вверх, так что все звездочки с неба попадали да небо под этими каме­ньями чуть не до земли прогнулось. Увидел это Господь Бог, разгневался, выпустил буйные ветры. Дунули они раз, дуну­ли другой, а на третий раз покатились камни вниз, будто сто громов загремело, упали на землю да всех чудинов-то и по-пришибли. С той поры-то эти люди на земле и повывелись».

Не успел дедушка сказку кончить, как в избу Петруха забежал, лет двенадцати парняшок, из тех, кто постарше да посмышленее, и давай ребятню стращать: «Залезайте-ко все на лавки, щас буду волков пускать!» Все хоть и храб­рые робятки, да волков-то боязно, ими ребят часто попу­гивают: «Смотри-ко мне там не балуй, волк-то придет и в лес утащит!» Потому, как про волков услыхали, так все на лавки попрыгали да по углам попрятались, на дверь косят­ся да друг с дружкой перешептываются — зверье в гости ждут. Кто со страху и похныкивать начал. А Петруха зре­лищем насладился, дверь в сени открыл и давай страшным голосом волков звать:

— Волки вы волки, Идите за мной!

А потом ко всем повернулся да и говорит: — Нету-ка волков, Полна изба дураков!

Какой тут шум да гам поднялся! Все с лавок соскочили и ну Петруху теребить. Такая кутерьма, что пыль столбом!

2*

35

Зимой челядёшке раздолье. Самое любимое дело — на корёжках кататься. На масленицу для этого взрослые му­жики и парни специальную катóшку из толстых бревен и жердей устраивают. Чаще всего возле реки катушку дела­ют, где берег покруче. Здесь по льду и «бег» метров на две­сти расчистят, чтобы при катании дух захватывало.

Ребятенки на горку каждый со своим «экипажем» при­ходят. Кто-то корежки или чóнки добудет — это хорошие са­ночки, со стульчиком. Хотя еще бы лучше козлик, конёк или трóбли достать — у них и перильца есть, и даже «руль», что­бы можно было их направлять. Ну да такие санки далеко не у всех есть. На них больше взрослые ребята катаются.

Малышня чаще на лîдейках да на ледÿнках катается. Это такая небольшая дощечка, впереди заостренная и вы­долбленная вроде корытца. Снизу ее навозом намажут да водой обольют и на мороз на ночь выставят. Получаются саночки юркие и легкие. Те, кто лодейку не добыл, не­большой сноп соломы снизу обморозит или старую шкуру телячью — вот тебе и сани готовы. Ну а уж кто любит ком-

Как ребята па корежках с горы катались и «горшками» ездили

панией кататься, найдет небольшую еловую коряжку, впе­реди два сучка оставит вместо ручек, да взрослых попро­сит ее снизу подтесать, чтобы скользила лучше — и экипаж человек на пять готов. Садитесь, пожалуйста!

Забав при катании — сколько хочешь. И наперегонки прокатиться можно, и «грудой малîй» с горы съехать, и кто дальше прокатится испытать. Или сцепиться целой ве­реницей да вниз помчаться. Вниз лихо скатиться не каж­дый осмелится, тут тоже нужно духу набраться да храб­рость проявить. Бабушки говорят: кто дальше всех с горы прокатится, у тех лен будет длинный и масло лучше будет сбиваться. Так что челядёшки вовсю стараются.

Вечером челядёшки пока домой с катушки идут, игру в «коровку» затеют. Найдут на дороге обмерзшую коровью или лошадиную лепешку или ледышку и давай ее по улице гонять. Кому ледышкой-«коровкой» в ноги попадут, тот и водить должен, «вîдой» быть, то есть другим игрокам ко­ровкой в ноги попадать. Вîда в ноги приятелям метит, а сам тем временем старается того, кто зазевался, с ног сбить. Друзья его тоже в долгу не остаются: только вîда в сторону отвернется, они его по спине хлопают и кричат: «Золотце! Золотце!» — так в шутку лошадиный или коро­вий помет раньше называли. Если вîда не очень прыткий и меткий, он с «коровкой» до десятого пота побегает. И иг­роки все согреются, раскраснеются на морозе.

А если всерьез игру затеют, то на две команды разобь­ются. Одна команда с одной стороны улицы станет, дру­гая — с другой, и начнут «коровку» пинать. Причем стара­ются, передавая «коровку» своим игрокам, загнать ее по­дальше на сторону другой команды. Так и гоняют «коровку» по деревне, пока вдрызг не разобьют.

А когда до дома доберутся, те, кто повзрослее, малы­шей по углам рассадят, дадут им игрушек-бабóшек разных:

37

38 Забавы вокруг печки

крестиков, плетенных из бересты, берестяных коробочек, соломенных лошадок да козликов, куколок да птичек из щепы, а сами «èмками» играть начнут: одному глаза завя­жут, к печному столбу или к скобе дверной подведут и да­вай хором спрашивать:

— Афанас, Афанас! У чего стоишь? — У косяка. — Чего хлебаешь? — Щи да квас! — Ищи три года нас!

Потом все от него отбегут. «Èмалко» бегает по избе, ста­рается кого-нибудь «поимàть», а остальные его поддраз­нивают, то за одежку дернут, то хлопнут в ладоши, то что-нибудь выкрикнут. К примеру, так:

— У печки штåчки* варю! — или:

— На столике барашка колю! — или так:

— Под полатями коровушку дою! Бросится «ималко» на голос, а игроки-то уже перебе­

жали в другие места и опять кричат: — На порожке барашка колю! — У лежаночки картошечку пеку! — У окошечка коровушку дою!

Если «ималко» к какому опасному месту приближа­ется: ко входу в подпол или к печи — его все предосте­речь стараются: «Огонь! Огонь!» Так и бегает «ималко», пока кого не «поимёт». Тот, кто пойман, на его место идет.

Когда эта игра наскучит, то за руки возьмутся, «дедушку Матвея» выберут и начнут круг него кружком-карагîдом ходить:

— Жил-был дедушка Матвей, Было семеро детей. Они не пили, не ели, Друг на друга всё глядели, Разом делали вот так!

Тут «дедушка Матвей» как-нибудь позамысловатее ста­нет или сядет, а другие должны его движения повторять. Кто

* Штåчки — уменьшительное от «щи».

Как ребята на корежках с горы катались и «горшками» ездили

замешкается, не успеет нужную позу принять или равновесие не удержит да упадет, тот «дедушкой Матвеем» и станет.

Когда все «дедушкой Матвеем» побывают, нашалятся да нахохочутся над разинями да зеваками, примутся в дру­гую игру играть. Усядутся вокруг стола и каждый на стол одну руку положит. Один, постарше, водить начнет; палец над столом приподнимет и говорит: «Утка летит!» Все че-лядёшки тоже этот же палец своей руки поднять должны. Если не ошибутся, вîда этот палец опустит, а другой под­нимет: «Ворона летит!» Все опять за ним повторяют — пых­тят, сопят, стараются. А вода все скорее и скорее пальцы меняет. Потом еще палец поднимет да скажет: «Печка ле­тит!» или «Телега летит!» Тут уж палец поднимать нельзя — каждый ведь знает, что телега не летает. А кто в спешке ошибся — не тот палец поднял или телегу за ворону принял, над тем все хохочут, а вîда ему в лоб щелчки дает.

Но больше всего веселья в конце масленицы — в Чистый понедельник, перед Великим постом. Накануне, в Прощеное воскресенье, все друг у друга просят прощения: «Прости ме­ня, грешного, на Великий пост!» — «Бог простит, меня про­сти!» Девушки на вечорках прощаются в этот день друг с другом до Пасхи, до Светлого воскресенья, потому что игры да пляски во время поста не дозволяются.

39

40 Забавы вокруг печки

В Чистый понедельник обычай водится — «черепки» или «горшки вывозить» — от остатков скоромной пищи избав­ляться. Взрослые по деревне друг к другу в гости ходят. По­том кто-нибудь из тех, кто пошутить любит, лошадь запряжет в сани и посмешнее ее нарядит: на задние ноги старые штаны напялит, к дуге и оглоблям надутые свиные кишки и пузыри привяжет, колокольчиков навешает да по деревне двинется народ посмешить. По дороге всех ребятишек в сани сажает. Те визжат, хохочут, песни поют. А извозчик кричит: «Горшки ве­зу!» Народ любопытствующий соберется. За околицей где-нибудь на угîре извозчик челядёшек в снег вывернет и ну по сугробам кувыркать: «Горшки побив! Черепки, — кричит, — убрать надо! Черåпья обираю!» Заодно и девушек, которые поглазеть да посмеяться собрались, в снег заметет.

После этого ребятня старые чунки где-нибудь раздобу­дет и по деревне ватажкой пойдет. У каждого дома остано­вятся и давай кричать: «Подайте на масленицу! На Великий пост редьки хвост!» Такой шум-гам устроят, что кто-нибудь из хозяев не выдержит, шалунам на чóнки старые лапти, ве­ники, тряпье какое бросит. Пока челядёшки до конца дерев­ни дойдут, глядишь — а уж целый ворох всякой всячины на­собирают. Этот хлам с весельем да с песнями за деревню на ближайшую горушку вывезут, хворосту нанесут и, как только стемнеет, огонь разожгут — этот костер «мàсленкой» называ­ют. Сама ребятня вокруг пляшет, скачет, приговаривает: «Гори, наша масленка, до самого Петрова дня!» Как костер догорать начнет, станут его тушить и припевать при этом:

— Прошла, прошла масленица! Ох ты, масленица-вертихвостка, До чего нас довела! До хлеба, до редьки, До пареной репки, До горького хвоста, До Великого поста!

Кто посмелее, те прыгают через кострище, чтобы на следующий год масленка на славу удалась. Или притащат большие сани, заволокут их на соседнюю горку, всей гурь­бой на них навалятся, насядут да нависнут, кто еще и ла­поть на батог нацепит и подожжет, а потом на полном хо­ду всем народом через кострище-то и промчатся - только снег, искры да пепел столбом. Значит, все, масленицу про­водили!

Как ребята на корежках с горы катались и «горшками» ездили 41

После того, как Великое говенье наступило, в деревнях веселье поутихло. Семь недель по старому обычаю ничего скоромного — мяса, масла, молока, рыбы — нельзя есть. Это всё, говорят, на масленицу в костре сгорело. Ребятенки уже дня через два-три по молочку соскучатся, всё у мамы спра­шивают, скоро ли молочка попить можно? А она им: «Кувшин с молочком-то на дерево влез — на самую вершин-ку-ту!» На второй неделе, если станет детвора докучать, им мама говорит: «Вон, глядите-ко кувшинчик на одну веточку вниз спустился — а всего семь веточек-то!» И уж на страстной неделе скажет: «Ну, дити, молочко-то ведь на последнюю ве­точку спустилось, скоро на землю соскочит!»

По вечерам челядёшки деда Власа опять донимают: расскажи дедушка че-нибудь да расскажи! Вот и начнет он им загадки загадывать: «Отгадайте-ко про то, что на улице есть!» — «А что, дедушка?» — «А вот:

— Стоит ель без корня без ветвей, Сидит на ней бела лебедушка. Пришов к ней старый дед без ног, Сняв ее с ели совсем без рук, Заколов ее без ножа, Сварив без огня, Да и съев без зубов.

Отгадайте-ко, что за диво такое будет?» Степа с от­гадкой тут как тут, он любит всех обгàнивать: «Это снег, деда, снег — бела лебедушка; как солнышко выглянет, он и растает. А у солнца-то ни рук, ни ног, ни зубов нету!» — «Так-то оно так, Степушка, — дедушка улыбается, — только ведь там про деда старого сказывается, а солнышко — мо-лîдушко!» — «Солнце красное, небо ясное!» — это Аннушка себе приговаривает. «А что же это такое будет-то? — Катя волнуется. — Как без зубов можно лебедушку скушать?» — «Э-эх, какие вы у меня недогадливые! Мороз это, вот что такое! Ни ног у него, ни рук, а как за дело возьмется, все у него горит. В одну ночушку мост через речку вымостить

Великое говенье и Страстная седмица 43

может: вот какой мастер-то дед Мороз! А хотите еще зага-дочку скажу? Вот:

— На горе волûнской, Стоит дуб ордынской. На нем сидит птица-вертянèца, Она хвалится, похваляется: — Никто от меня не уйдет, Не отступится, не отвертится, не отвиляется — Ни царь, ни царица, Ни красная девица, Ни рыба в море, Ни заяц в норе, Ни старец в келье, Ни дитя в колыбели».

«Это я, дедушка, знаю! — Снова Степа раньше всех от­гадку нашел. — Это сон. Кто ночью не спит? Даже рыбы и те сонные плавают!» — «Так-то оно так, Степушка, — де­душка возражает, — да только и ночью не всем дремлется: вон сыч ночью по лесу летает, мышей пугает. Не-ет! Есть такой сон, с которым никому не справиться — это смерть, баба лихая в белом балахоне».

Не отгадал Степа дедушкины загадки, раздосадовался, в уголок отсел, кошку Белогрудку сгреб, носом к ней в шерстку зарылся, чтоб никто не видел, как ему за свою промашку стыдно. А дедушка Влас его утешает да улåщи­вает, дескать: «Не печалуйся, Степушка, не печалься, ро­димой. Хошь, я тебе ещо загадку заганó? Ни рук, ни ног, а по стене повзёт, быка белого грызёт, как быка догрызёт, так его черная корова языком слèжот».

Только дедушка загадку сказал, а маленький Ванюшка тут как тут, он эту загадку от матушки слышал: «Я знаю, я! Это солнышко! А белый бык — день, черная корова — тём­ная ночушка!» Деда Влас на то смеется: «Ай да Ванюшка, ну и молодец, всех обставил, всех опередил! А ну-ко еще таку загадку отгадай: как на поле на темьянское вывалила тьма скота белянского, стережет его пастушок, золотой рожок, серебряно личико». — «И эту знаю», — кричит Ва­нюшка. «И я! И я!» — все ребятушки загалдели, заволнова­лись. Степа и тот из угла высунулся. «Поле темьянское-это небо ночью, а скот белянский — это звездочки». — «И месяц! И месяц их пасет как коровушек!» Деда Влас только руками разводит да головой качает: «Экие умники собра­лись, экие розумники!»

Тут Степа опять осмелел, духу набрался да у деда Вла­са спрашивает: «Скажи, дедушка, а откуда солнышко взя­лось, и месяц на небе, и звездочки?» — «Откудова солнышко, спрашиваешь? — примолк дедушка, призадумался, головой

44 Забавы вокруг печки

потряхивает, будто что вспомнить хочет. — А есть такой стих старинный, Степушко, вот послушай — его еще деды-пра­деды наши пели как от своих дедов-прадедов слыхивали:

— Со востîцьней со сторîноцьки, Со востоцьней, со полуденной, Подымаласе туця грозная, Туця грозная, не милослива. Що из этой туци грозныи Выпадала книга Голубèная Посреди поля Сарацèнского Да на ту на гору на Фавîрскую Подле каменя да Алàтыря. Да не мала книга, не великая: В ширину она да сорока локтей, В вышину она да вся коса сажень. Как на то на диво-то предивное Да на ту на гору на Фаворскую Соезжалисе цари все да царевици, Собирались короли все королевици, Во единой круг становилисе, Меж собой-то они думу думали: — А и хто ету книгу да цитать будёт, А и хто ш ету книгу урозуметь смогёт? Нихто к книге той не приступитсе, Нихто к Божией не пришàтнитсе. Говорив тут святой Володимир-князь, Володимир-князь Володимировиць: — Уж ты ой еси, хèтрой-мóдрой цярь, Хитрой-мудрой цярь Давид Оксåевиць, Ты возьми-ко книгу на белы руки, Ты цитай ее да из доски в доску Росскажи ты нам про весь белой свет, Про все мудрости про Господнии. Отвецÿв ему хитрой-мудрой цярь, Хитрой-мудрой цярь Давид Оксåевиць: — Уж ты ой еси, Володимир-князь, Володимир-князь Володимировиць, На руках ту книгу не удёржать мне бóдёт, На ногах-то с книгой не устоять мне бóдёт, Из доски в доску не прочитать мне бóдёт! Подходив ко книге хитрой-мудрой цярь, Сам премудрой цярь Давид Оксåевиць. Как до Божьей книги он доступаетсе, Сама книга-та роскрываетсе, Що в ней писано возглашаетсе. Да цитав он книгу ровно три годà, Процитав из книги да ровно три листа. Тут спросив его Володимир-князь, Володимир-князь Володимировиць: — Уж ты ой еси сам премудрой цярь, Хитрой-мудрой цярь Давид Оксåевиць,

Великое говенье и Страстная седмица 45

Росскажи ты нам дела Божии: От цёго пошов да вîльней белой свет? От цёго зацелàсь мать-сыра земля? От цёго вырос бел-горþч камень? От цёго текут в море рецюшки? От цёго у нас да солнце красноё? От цёго взелись ноци тёмные? От цёго зацялсÿ да млад-светёл мåсець? От цёго дуют ветры буйные? От цёго идет цястый дождицек? От цёго пошло небо синеё? От цёго взелись звёзды цястые? От цёго у нас да зори ясные? Тут ответ дёржав хитрой-мудрой цярь, Сам премудрой цярь Давид Оксеевиць: — У нас белой свет да от Господа, Самого Христа, цяря небесного. Мать-сыра земля — от телес Его, Бел-горюч камень — от крепкèх костей, А от кровь-рудû — вольны рецюшки. Солнце красное — от лиця Его, Ноци тёмные — все от тåмецькя. Млад-светёл месець — из бровей Бîжьих, Ветры буйныё — от воздыхàньиця, Цястый дождицек — Божьи слёзоньки. Небо синеё, неоглядноё — Всё из риз светûх Христа-Господа, А как ризы те драгоценные С золотой парцёй, дрîбным жемцюжком, На них вышиты звезды цястые, По утрам от них — зори ясные.

А Катя маленькая уж ждет не дождется, когда дедушка стих до конца доведет, больно хочется ей поскорее дедуш­ку спросить: «Деда, а божьи коровки откуда взялись?»

«А ты видела, когда дождь собирается, так божьи-те коровушки все в воздух вздымаются, на небо летят, своих детушек спасать? Про то есть вот какая история.

Коли в одночасье и дождик идет, и солнышко светит, то говорят, будто на небе пожар случился. Старые люди сказывали, что еще деды их от дедов своих слыхивали, будто давным-давно, в стародавние времена, была у Бога жена любимая, ненаглядная. Звали ее Марьюшка. Жили они поживали, добро наживали. И нажили они много де­тушек. Сам Господь Бог из дому часто отлучался, чтобы дела земные да небесные рядить, суды править, а Марь­юшке строго-настрого заказывал из дома выходить. И вот повадился к Марьюшке Сатана в гости ходить, чай пить, пирогами закусывать. Сам чай пьет, да все про дворцы

46 Забавы вокруг печки

свои подземные рассказывает, про палаты из золота да камней драгоценных, да Марьюшку в гости заманивает. Сатана-тот хитрющий был, всё добрым человеком прики­дывался, вот и поверила ему Марьюшка. Слушала она, слушала его сказки да присказки, и захотелось ей хоть од­ним глазком на дворцы диковинные посмотреть, на пала­ты золоченые полюбоваться.

Посадил ее Сатана к себе в карету, чтобы, дескать, круг дома объехать, небо да землю посмотреть. А только села она к нему, Сатана дверцу-ту захлопнул и давай лошадей погонять, да к своему дому их направлять. Закричали, за­причитали тут ее деточки, стали по матушке сокрушаться, обратно домой звать. Спохватилась Марьюшка, захотела из кареты выйти, да двери заперты, нет ей ходу назад. Стала она слезами горючими обливаться, по своим детонькам уби­ваться. Услыхал ее сам Господь Бог, глянул из поднебесья, глянул второй, видит, а там карета сатанинская словно туч­ка по небу катится и Марьюшкины слезы из нее густым дождиком льются. Разгневался тут Господь Бог, пустил он огненну стрелу Сатане вдогонку, да не попал, пустил он другую, да промахнулся. Выхватил он тогда стрелу громо­вую да как пустит ее — по всему небу зарницы заполыхали, так что и дом Божий огнем-пламенем обняло. А карета-та вся вдребезги! Бросился Сатана от гнева Божьего в подземе­лья адские, в геенну огненную. А Марьюшка как услыхала, что ее детоньки в доме горящем плачут, обратилась малой букашечкой да и полетела детушек спасать. Всех из огня, из пламени вытащила, только сама обгорела — с тех пор у нее на крылышках черные подпалинки видны и зовут ее с тех

Великое говенье и Страстная седмица 47

пор Божьей коровушкой, потому как, говорят, обернулись Марьюшкины детушки тварями разными: кто лягушкой, кто мышью, кто ящеркой — небо-то прогорело, они с неба и попадали и по всей земле разбежались, по лесам, по полям, по болотам. Стали они плакать, у матушки есть-пить просить. Вот и кормит их Марьюшка своим молочком — рано-рано, с зарей, разливает по лугам и по травам молочко — Божью ро­су — малым детушкам своим на пропитание. Потому кто рано утром встает, да росой умывается, тот здоровым будет да крепким, и лицо у него будет белое, как Божье молочко.

А еще говорят, как лягушки в болоте начнут стреко­тать, так это они дождя у отца своего, Господа Бога, про­сят. Потому змей да лягушек нельзя убивать, нето дождя не будет». Слушают ребятишки дедушку, слушают, да так за рассказами незаметно для них день и пройдет.

Если робятенки кому из взрослых будут досаждать, скоро ли говенье кончится, отец им скажет: «Вон на той неделе Сîроки, а там и средокрестьё будет, ужо-тко я вам покажу как говèньё-то переломицца!» Челядёшка среды этой ждет не дождется: «Тять, а тять, скоро говиньё ломать­ся будет?» Вот срок подойдет- середина поста наступит. Отец с утра челядёшек и спрашивает: «Ну, дети, хотите по­слушать, как говиньё-то переломицца?» — «Хотим, тятя, хо­тим!» — «Ну дак полезайте под кузов-то!» Челядёшка скорей под корзину заберется, примостится, дыхание затаит: «Не слышно, тятя!» — «Погодите, погодите, сейчас услышите!» — сам наберет из кадки ковшик воды-холодÿнки, да на кузов сверху выльет. Тут такой визг поднимется, кузов трещит, ребятенки в стороны разбегаются. А тятя смеется: «Что, слышали, как говиньё переломилось — шуму-то, гулу-то!»

Кто постарше, те в этот день с утра пораньше по домам идут — хозяев со средокрестьем поздравлять. В каждом до­ме поют песенку:

— Половина поста преломилася, Вторая — за овин схоронилася, Третья треснет. Подай нам крестик! Не режь, не ломай, Лучше весь подавай!

А хозяева каждому гостю по «крестику» дают — так пе­ченье называется, которое в этот день пекут. Оно с виду на крестик похоже, потому и название такое.

Мама в этот день с утра печет «цивилþшки» и «крестики». «Цивилюшки» — это такие маленькие булочки. Дети их возьмут, на столбиках изгороди разложат по од-

48 Забавы вокруг печки

ной, отойдут в сторонку и ждут. Чью «цивилюшку» первой какая-нибудь птица поклевать сядет, тот в этом году во всем первый будет. Взрослые девушки тоже иногда так во-рожат: куда птица с «цивилюшкой» полетит, там и живет суженый-ряженый.

А в обед за столом мама всем по «крестику» раздает. В каждом крестике что-то запечено. Нужно крестик свой взять и на голове у себя разломить, а потом посмотреть, что там внутри находится. Коли монетка попадется — богато жить будешь, коль печèнка (кусочек глины из печи) — печально, коль крестик из лучинок — будешь болеть или даже умрешь, коль зернышко — богатый урожай получишь (если хозяину этот крестик попадется) или хорошим крестьянином будешь (если челядёшке). Каждый свою долю другим показывает, все обсуждают, вместе радуются и горюют.

Весной, когда сено заканчивается, взрослые посылают челядёшек на гумно солому мять на корм скоту. Ребятёшки по соломе бегать зачнут, бороться на ней да кувыркаться. А потом в «хоронþшки» игру затеют. Выберут «водèлу», из гумна его выпроводят, а сами по разным углам в солому зароются. Вот водила их в соломе и ищет. Когда всех най­дет, кроме последнего, этого хитреца все вместе, «докàтом» искать начнут. Как найдут, он тогда водить станет.

Девочки в «бóсеринки» играть любят. Возьмут в сарае груду опилок, намешают в нее бисеринок или пуговиц, разгребут на несколько кучек — по числу игроков, и начи­нают в опилках «бусеринки» искать. У кого больше в куч­ке окажется, та и выиграла.

Идет ребятня по улице, видит — у изгороди высокий омёт намело: «Рîбя, давай кобурåшаться!» Снимут с изго­роди верхнюю перекладину и начнут через забор в омёт перепрыгивать: кто спиной кувыркнется, кто брюхом, ко­му за шиворот снегу попадет. Смеху и веселья-то! Покобу-решатся, покобурешатся, а там, глядишь, «комками» бро­саться станут — в снежки играть.

Самая строгая неделя поста наступает после Вербного воскресенья. В этот день челядёшек, которые заспятся, ма­ма, придя с заутрени, вербными прутиками хлещет и при­говаривает: «Не я бью — верба бьет! Верба-хлёст, бьет до слез!» Мама не больно бьет, больше для порядку, коль так заведено. Говорят, кого на Вербницу так похлещут, тот весь год здоровым будет. Потому и коровушек, и овечек в этот день мама хлещет.

Вербные веточки — вèци — с пушистыми почками «ба­рашками» ребятня загодя заготавливает. Говорят, кто

Великое говенье и Страстная седмица 49

«барашков» наестся, того лихорадка — злая, худющая тетка с растрепанными волосами — не тронет. Так что пока челя-дёшки вербу ломают, у них животы как барабаны от «барашков» станут. Мама боится, как бы детоньки не рас­хворались, просит их, умоливает: «Не надо, дети, бараш­ков исти! Я вам лучше сама барашков напеку!» Потому как похлещет она ребятёнков вербой, дает каждому не­сколько маленьких печенюшек-«барашков».

Вся неделя после Вербницы «страсти» называется. Для ребятни на этой неделе самый интересный день — четверг. Ранним утром, еще до солнца, старшие девушки бегают к речке, пока, как бабушки сказывают, ворон в ней своих де­тей не выкупал, и воды там набирают. Домой придут и да­вай малых ребят с печки тащить да этой водицей окаты­вать. Вода-то холодянка, от нее в дрожь бросает. В избе виз­гу, писку, шуму — кто спрятаться хочет, кто норовит в сени удрать. Но никому сухим не остаться — таков уж обычай.

Кого облили, тому на запястье нитку повязывают. Ее девушки затемно в этот день спрядут да в обратную сторо­ну ссучат, не так, как обычно. Нитку носить надо, пока не изотрется. И пока она на руке, не страшны болезни.

А потом каждый начинает работу показывать, которой летом придется заниматься, чтобы устали не знать: кто «жнет», кто «молотит», кто «стирает». А уж самые малень­кие челядёшки кукол пестуют — им всё одна работа!

А то прикажет тятя взять колоколец да трижды во все лопатки двор обежать и при этом звонить что есть силы да кричать погромче: «Около двора железный тын!» Тогда, говорят, скотинка в лесу не будет блудить, и зверю лихому будет не по зубам.

Мама спозаранку в лес за вересом ходит. Придет к лесу и скажет: «Царь лесной, и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье, на плод и род!» Вересу наломает, домой принесет, чтоб никто ее по пути не приметил. Часть раз­бросает по двору и хлеву, чтобы дом уберечь от всяческой напасти, а другую часть утром зажжет на сковороде и ска­жет челядёнкам: «Ну-ко, скаците, от нецистой силы и бесов оцищайтесь!» Те и рады попрыгать и пошалить. Дым от вереса голову кружит, от него и радость и тревога на душе. Скоро чудо будет, скоро Боженька воскреснет!

Так за забавами и играми для детворы незаметно и Ве­ликий пост промелькнет. Зазвонят колокола, народ разря­женный в пух и прах по улицам к церкви двинется. Там лю­дей тьма-тьмущая, со всей округи на праздник съехались. Ребятёнки туда-сюда снуют. У тех, кто поменьше, в руках платочки, а в платочках яичко крашеное завернуто — у кого желтое, у кого синее, у кого красное. Это их утром крестные одарили. Чуть обедня кончится, и народ по домам начнет разъезжаться, ребятня уж затеяла яичками биться: один яйцо возьмет в горстку, другой сверху своим яйцом его яйцо кок­нет. У кого яйцо разбилось, тот его и отдаст. Иногда, чтоб не обидно, тут же его вместе и съедят

Девочки дома яички навстречу друг дружке катают. Станут у разных стенок и вдоль половиц катят. Одна: «Христос воскресе!» — приговаривает, а вторая: «Воистину воскресе!» — отвечает. У которой яичко разобьется, та от­даст его подружке.

Кто постарше, да у кого яичек побольше, на столе их сложат, возьмут с каждого по штучке да одного в сторонку отошлют. А сами тем временем шапки на стол бросят и под какую одно яйцо положат, под какую — пять, а под ос­тальные — и вовсе ничего. Потом приведут к столу прияте­ля и спрашивают: «Где кîки пàришь?» Он на какую шапку покажет, столько яичек и получит. Кто поудачливей, тот домой целую шапку яиц унесет, а другой — совсем без до­бычи останется. Домой идет, от обиды ревмя ревет. Чем дитя утешить? Тятя ему из дерева яичко вырежет, покрасит да и даст в утеху: «Эко забава хороша!»

С утра на Пасху бабушка детям скажет: «Хотите по­глядеть как солнышко скачет да играет? Встаньте-ко по­раньше, пока не рассвело, да подите-ко на гору. Как станет солнышко всходить, так и увидите». Челядёшка спозаран­ку вскочит и бегом на пригорок — солнышко глядеть. Только оно покажется, детвора в крик: «Вîна, вона, глянь-ко, глянь!» Долго смотрят, щурятся — пока в глазах пят-

Светлая Пасха 51

нышки цветные не запляшут: желтые, синие, розовые. «Вижу, — кричат, — вижу! Солнышко играет, Пасха светлая настает!»

После Пасхи на поветях для челядёшек начинают «качули» веревочные ладить: «гузнî» из доски смастерят и на гужах веревочных повесят. Для самых маленьких дети­шек их и в доме могут устроить: через воронåц* веревку перекинут, меж нее скамеечку маленькую — вот и качóля готова! Да только детишек в доме много, всем покачаться хочется. Они и начнут всякие забавы придумывать, чтобы на качуле один другого сменял, слишком уж долго не за­держивался. Станут, к примеру, одного раскачивать, да и «барышè» ему поют:

— Пåрвой, дрóгой барышîк, Три, четыре барышок, Пять и шесть барышок, Семь и восемь барышок, Девять, десять барышок. У Ивана на дворе Ходит пиво в буракå. Ступай-ко домой, Не оглядывайся, Как оглянешься — Тебя пестîм, шестом, Да ухватищем, Да помåлищем! Да на полàтенке дыра, Соходить тибе пора!

Как только припевка кончится, надо другим место на качуле уступать. Пока суд да дело, некоторые тем забав­ляются, что перед качулей туда-сюда перебегают.

А надоест ребятне одни «барышè» петь, начнут в «попинóху» играть. Возьмут пук со-ломы-прямицы, согнут его надвое, да посередине перевяжут — это «сно-пóхой» называется. Или «мечевóху» -мячик из тряпок сделают — круглый или вроде дыни, с ленточками и лоскутами разноцветными по бо­кам — «рямîчками» и бантàми. Та­кой мячик взрослые девушки себе шьют для того, чтобы на большой качуле в него играть. Челядёшка

* Воронåц — брус, поддерживающий полати, дощатый помост, на ко­тором спали хозяева.

52 Забавы вокруг печки

чаще чем-нибудь попроще пробавляется: то старый ла­поть, «отîпок», возьмет, то рукавицу шубную или шапку чью. Сначала тому, кто на качуле сидит, «барыши» споют:

— Раз, два барышîк, Три, четыре барышок, Пять, шесть барышок, Семь, восемь барышок, Девять, десять барышок! Со кацþльки долой, Убирайси домой, Не оглядывайси! Как оглåнисси, Перевåрнисси, А тебе палкой-цþркой, Большим пестом, Огорîдишчем. На полèцьке В сахарнèцьке Красна луковка стоит. Сидит бабушка на пецьке, Сухарики толкёт, Переталкиваёт. — Почём, бабушка, сухарик? — По копеечке!

Когда «барышè» закончат петь, начинают тому, кто на качуле сидит, на ноги «снопуху», мяч или рукавицу бро­сать, а он их ногами старается отпихнуть, да так, чтобы никто в воздухе не словил. Не словят — снова снопуху на качулю бросают, а поймает кто — может сам на качулю са­диться. Так что тем, кто качаться любит, вдосталь побе­гать доведется. Тут уж скучать некогда.

На улицах ребятня целую неделю после Пасхи на дос­ках скачет: доску на полешко какое положат или на вер­шину горушки небольшой, и вдвоем по очереди на концы доски прыгают — так, чтобы на землю не свалиться. Ба­бушки говорят, что скакать можно только после Пасхи, а в другое время — грех, земля чревàта, повредить ее можно, и тогда урожай плохой будет.

Когда скачут, то ногами и руками фигуры разные вы­делывают. Сначала «снуþт»: четырежды подпрыгивают и поворачиваются каждый раз на девяносто градусов, пока опять лицом друг к другу не станут. Потом «ткут»: ноги плотно сдвинут; в первый раз подпрыгнут — ноги вперед вытянут, во второй раз — назад согнут. И так четыре раза подряд. Тот, кто и с этим упражнением справился, начина­ет «кроèть»: четыре раза подпрыгивает и в воздухе руки и

Светлая Пасха 53

ноги в стороны разводит. Если и это сумеет преодолеть, то «шьет»: двигает в прыжке ногами назад-вперед.

Последняя фигура — «черåпья собирать» — самая труд­ная: надо коснуться четыре раза поочередно то правой, то левой ногой земли. Кто первым это сделает, тот и выиграл, а запнется — эту фигуру заново начинает выполнять. А ко­ли с доски свалится — «череп разобьёт» — все должен проде­лывать сначала.

Другие ребята в «тетёру» игру затеют: все цепью вста­нут, кроме двоих — те в сторонку отойдут и за руки возьмутся. Цепь кругом ходит и припевает:

— Шла, шла тетёра, Шла полевая, Шла она лугом, Вела детей кругом. Напîршилась, И натопоршилась, Кыш-ш-ш — И полетела!

Тут «тетёра» со своими «детками» старается между те­ми игроками, что в сторонке стоят, пробежать. Если руки разорвет, то с «дитеночком» на их место становится, а нет — так снова песню заводит.

54 Забавы вокруг печки

Девочкам больше «маком» играть нравится. «Город­кîм» — так кружок называется — станут и давай распевать:

— Маки, маки, маковûе, Вы сизûё, голубûё, Вы голубчики родныё, Вы слетайте, узнавайте, Прилетите, расскажитё, Как, как сеют мак? — Вот и едак, вот и так Вот как, вот как сеют мак!

Все руками показывают, как мак сеют, друг перед дружкой стараются. Потом начнут мак «полоть», «стричь», «стручèть», «трясти», «жарить» да «есть». Нахо­хочутся до упаду на подружек глядя!

Светлая Пасха 55

Ребята постарше «журавля пускают»: пристроят поперек полена небольшую дощечку с луночкой на нижнем краю. В луночку мячик, чурочку или камень положат и по верхнему краю по очереди бьют батогом. У кого выше или дальше полетит — тот и выиграл. А то еще мячик вверх выбьют и ловят наперебой. Кто поймал — тому «журавля пускать».

Чуть снег сойдет, в полях травка зазеленеет, начинают коров на пастбище гонять. Не всегда за ними пастухи при­сматривают, иногда коровушки и сами по лесу пасутся: ме­ста вокруг села глухие, чужие люди редко захаживают, а медведи да волки уже давно поповывелись, разве что ша­тун какой забредет. Коровушкам на шею, чтоб они не по­терялись, колокольцы большие вешают, так что их в лесу далеко слышно. А если в деревне пастух есть, он корову­шек барабанкой или рожком созывает. Барабанка — это такая дощечка, ее пастух на шею вешает; а как нужно ему коровушек вместе собрать, он по барабанке начнет палоч­ками постукивать, да так звонко — по всему лесу аукнется. Коровушки как услышат барабанку, так все к пастуху и сходятся, домой спешат.

Первый раз на зеленую травку коровушек на Егорьев день выгоняют. В этот день мама с тятей встают пораньше да для скотинки специальный большой пирог стряпают — с запеченным в него целым яичком. Как только светать нач­нет, папа топор и веточку вербы задвинет за пояс, а в руки иконку с Егорием Храбрым возьмет да решето с пирогом и в хлев к скотинке вместе с мамой пойдет — пирожком ее

»•

Как малые ребятки ходили коровушек пасти 57

угощать: каждой коровушке и овечке по кусочку, а что ос­танется — нищей братии раздадут. Вербочкой скотинку по­хлещут, выгонят ее за ворота, а потом вербовую вицю в речку бросят, чтобы с ней все болезни прочь уплыли.

Про Егория Храброго, победителя змия, богатыря свя­торусского, у которого «по локоть руки в красной замше, по колено ноги в чистом серебре, а во лбу-то солнце, во тылу месяц, по косицам — звезды перехожие», много раз­ных историй сказывают. Говорят, он над всем зверьем владыка и может с ним по-людски беседовать: что прика­жет он дикому зверю, то тот и делает. Как про то в одном стихе поется:

— Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утверждаючи, Наезжал Егорий на стадо звериное, На серых волков на рыскучих. Ни пройдтить Егорью, ни проехати. Егорий святой проглагîлывал: — Вы волки, волки рыскучие! Разойдитеся, разбредитеся, Пî два, пî три, по единому По глухим степям, по темнûм лесам. А ходите вы поврåменно, Пейте вы, ешьте повеленное От святà Егория благословления! По Божьему все повелению, По Егориеву молению Разбегалися звери по всей земли, По всей земли светлорусскией, Они пьют, едят повеленное, Повеленное благословленное От Егория Храброго.

Без дозволения Егория волк да медведь ни одну коро­вушку не тронут. Потому и почитается Егорьев день как великий праздник. Три дня кряду его всей деревней празд­нуют: первый день все семейные дома соберутся, на вто­рой — родню в гости зазовут, а на третий уж пойдут по со­седям пировать. Малые ребята тоже не отстают: ходят по избам «Егорья окликать»:

58 Забавы вокруг печки

— Мы вокруг поля ходили, Егорья окликали. Батюшка Егорий, Спаси нашу скотинку И в поле, и за полем, И в лесу, и за лесом, Под светлым под месяцем, Под красным солнышком! Волку и медведю — Пень да колода! Вîрону, ворîне — Камешек дресвÿный! Батюшке Егорию на свечку, А нам, молодцам, по яичку!

Наберут челядёшки яичек полные пазухи и до Троицы их берегут, чтобы было потом чем играть.

Челядёшку редко коровушек пасти заставляют — ма­лым ребятам и так не дают больно бездельничать, им и дома всякой работы хватает. Ну а уж если какие коровуш­ки в лесу заплутают и домой к вечеру не воротятся, то ма­ма сначала в печку, в трубу покричит: «Ксûте, коровушки, домой!» — да к бабушке-соседке сбегает. Та бобы или кос­точки по столу в кучки разложит да пошепчет: «Сорок один боб, сорок один брат, станьте в один круг, станьте в один ряд, скажите сущую правду, куда Аграфенины коро­вушки подевались? Не во мху ли, в болоте где увязли?» — и начнет бобы из кучки в кучку перекладывать. «Нет, не во мху твои коровушки», — скажет. Мама и рада, крестится: «Слава те, Господи». А бабушка давай дальше бобы рас­спрашивать. Иной раз долго гадает, пока узнает, где коро­вушки.

Мама домой придет и скажет: «Наши коровушки в За-рицье убрели, мне Анфуса нагадала. Завтра сбегайте по росе, их назад пригоните». Чуть солнышко выглянет, ре­бятня уж за коровушками побежала. По пути друг с друж­кой разные забавы затеют. То начнут «фролû гонять»: на­метят дерево, и давай к нему наперегонки бежать. Кто прибежит последним, над тем смеются, по спине его хло­пают: «Килà на тебе! Кила ты, кила!» Килà — это нарыв или опухоль, волдырь на коже. Иного до слез этой клич­кой обидной доведут.

До сосенки высохшей добегут — и давай «на острîе ла­зить». Сосенка хоть и невелика, да вскарабкаться по ней на самую вершину не каждому по зубам. Сначала один, са­мый ловкий заберется, потом другой попробует — и так по­ка последний горемыка на останется, которому до верши­ны не под силу добраться. Совсем он опростоволосился,

все девчонки его опередили. Ему за это ужасное наказание: всех поцеловать до единого. Тут уж тоже до слез недалеко.

Добегут до реки, где камней по берегу немало лежит больших и маленьких, невзрачных и пестрых. В воде они еще краше кажутся. Как тут с ними не поиграть! Первым де­лом выберут камень поприметнее, отойдут шагов на двад­цать — и давай в него другим камнем «валèть». Кто больше раз попадет — тот и выиграл. Могут и иначе уговориться: победитель тот, кто камень дальше других бросит. Для та­кой забавы лучше, чтобы все одним камнем бросались. Иногда за большим камнем наблюдателя поставят, чтобы следил, кто дальше бросит, и камень назад возвращал.

Разгорячатся ребятишки, влезут в речку поплескаться. Речка небольшая и неглубокая, как говорят, только воро­бью пузо омочить. Зато вода в ней прозрачная, чистая, прямо из речки пить ее можно. Челядёшки на бережку со­берутся, начнут считаться, кому других ловить:

— Кàшин-мàшин, вышел я, Ты хватай, баба, меня!

На кого последнее слово выпадет — тот и вîда. Все в речку бросаются, а «баба» их ловит. Кого схватит, кричит: «Чур на тебе! Чур!» Так пока всех не зачурает.

Но хоть и хочется подольше поиграть, да уж солнышко над лесом поднялось — надо за коровушками бежать, торо­питься. До леса добежали, а там за ельником колокольцы брякают. Бабушка Анфуса правильно наворожила — в эту сторону коровушки убрели!

Пока ребятня коровушек поближе к дому гонит, много еще всяких забав перепробует. Кто из парняшков силой за­хочет с другими помериться, станет других зазывать: «Давай, робя, в бîнный бой играть!» Все станут в кружок, начнут коноваться:

— Шàни-мàни, Что под вами, Под железными плитàми, Шóнчик-бунчик, Сам король, Выходи на бонный бой!

На кого последнее слово придется, тот с зачинщиком биться должен: руки за спину уберут и давай на одной ноге прыгать, друг дружку плечом толкать, пока кто на землю не свалится или деру не даст. Тогда победитель другого на бой выкликает.

Пригонят челядёшки коровушек на лужайку, сами в траву повалятся: солнышко припекает, жучки, букашки всякие в воздухе пожукивают, ели да сосны лапами мохна-

Как малые ребятки ходили коровушек пасти 59

60 Забавы вокруг печкг

тыми покачивают. В воздухе хвоей пахнет, сеном да земля­никой. Кому на нос улитка с кустика можжевелового сва­лится, тот ее цап в горсть и давай выпрашивать:

— Улитка, улитка, Высуни рога — Дам пирога, Дам лóковика!

А коли упрямится улитушка, то и пригрозит ей: — Как не выкажешь рога, Пестом зашибу, В острог посажу!

Тут уж улитка испугается, рога высунет и давай своим улиточьим шагом версты мерить! Все вокруг соберутся эту потеху смотреть. Тот, у кого рост маловат, до руки не до­тянется, ему ничего не видно. Станет кругом посматри­вать — глядь, а там красная букашечка по травинке вверх взбирается. Ба! Это ведь божья коровка к своим деткам на небо торопится. Челядёшка ее скорее на ладонь к себе по­садит, да погромче, чтобы все услыхали, спросит:

— Божья коровка, Встань, полети, Завтра вёдро ли дождь?

Забегает коровушка, заторопится, а взлететь никак не может. Значит вёдро будет завтра, солнышко целый день светить будет. Все услыхали это и бегом на коровку смот­реть. Хочется, чтобы она скорей полетела, вот ребятня ей и помогает, старается:

— Божья коровка, Черная головка, Полетай за море! Там тепленько, Здесь холодненько.

Улетит божья коровка, а ребятам уже поесть захоте­лось, побежали к коровушкам и давай их упрашивать:

— Коровушка-буренушка, Подой молочка, Покорми пастушка!

Коровушка молочка почем зря не дает, так что делать нечего, нужно пастушкам на подножный корм переходить: кто земляничку найдет, кто кислицы пощиплет, кто «све­чек» — молодых сосновых побегов — пожует. А там, глядишь, решат в «вотыкàлку» играть. Для игры этой нужна палочка поувесистей: ее с двух сторон ножиком или острым камнем заостряют, чтобы в землю воткнуть. Еще отламывают ветку

Как малые ребятки ходили коровушек пасти 61

развилистую, на которой побольше сучьев; листья или хвою с нее оборвут и воткнут комлем в землю, а вокруг землю от травы расчистят — небольшой с полметра, кружок сделают. Потом разбантóются считалочкой:

— Шел баран По крутым берегам, Сорвал травку, Положил на лавку. Кто ее возьмет, Тот и выйдет!

Или: — Первинчики, другинчики, Летали голубинчики, По кóсту, по нàсту, По жåребьеву кàсту. Щучка, оплётка, Соколик — вон!

Или: — Чèнчи-родèнчи, Летели голубинчи По Волге-реке. Там чашки, орешки, Медок, сахарок, Пойди вон, королёк!

Тот, кто останется последним, игру начинает: бросает палочку — «вотыкàлочку» с размаху в кружок, старается ее в землю воткнуть. При удаче — на самый нижний сучок ветки небольшой крючочек вешает. А промахнется — другому очередь уступает. Так все ребята свои крючочки все выше и выше по веточкам двигают, пока на самый верхний су­чок не заберутся — «на небо попадут». Последнему — нака-

62 Забавы вокруг печки

зание: на одной ноге до самой дальней березки столько раз проскакать, сколько сучков ему до «неба» осталось.

Кому надоест «на небо» взбираться, станут «караваи катать»: присядут, обхватят коленки руками и давай по траве «куликàться» — с боку на бок валяться — кто больше «караваев» накатает, пока руки не расцепятся.

Еще одна забава — называется «сено возить». Двое ста­нут друг против дружки, один нагнется, а его товарищ ему на шею усядется и наклонится вперед. Оба обхватятся ру­ками покрепче, а потом тот, кто внизу оказался, начинает выпрямляться, пока верхний — «копнà» — от земли не ото­рвется. Потом снова вперед наклоняется, а «копна» начи­нает выпрямляться и «возчика» за собой увлекает. Так и куликаются, пока «возчик» не обессилеет и на траву не ку­выркнется. Тогда сверху на него все кучей навалятся, кри­чат: «Груда малà! Груда мала!» — только писк да визг, да смех эхом по лесу раздаются.

«Тише вы, ишь разбаловались! — станет их Петруха приструнивать. — Не ровён час лешего накличете, не любит он, чтоб в лесу-то смеялись. Как выступит из лесу, ростом поболе самых высоких деревьев, да как помчится вихрем по буреломам да по чащам, только сосны вековые к земле пригнутся и земля застонет». Ребятишки разом замрут, слушают, не трещат ли деревья, не гудит ли ветер, жмутся к Петрухе, а малыши уж и зареветь готовы. «Да ладно, не бойтесь, лешего бояться — в лес не ходить». — «А сам-то ты лешего видел?» — «А то как! Шли мы тут с дедом на сено­кос поутру, глядь — из-за речки здоровенный мужик шага­ет, да так быстро, что мы только диву дались. Сам косма­тый, бородой зарос, и штаны на нем красные. Идет, песню поет, да только ни слова не разобрать. Нас увидел, захохо­тал, и как сквозь землю провалился. А мне деда-то и гово-

Как малые ребятки ходили коровушек пасти

рит: «Э-э, да это лесовой дедушка дорогу перебёг, не будет нам сегодня удачи». И правда, в тот день дождь зарядил, мы и не покосили».

«Петь, а Петь, а можно лешего обхитрить?» — «Да вот, говорят, двое братьев пошли на охоту да и заплутали. Хо­дили-ходили, пока ночь не настала, решили костер раз­жечь, да вот беда — огня нету. Что было делать? Влез тогда старший брат на дерево, глядь — невдалеке огонек горит. Пошли они в эту сторону, дошли до костра. А возле него человек сидит — большой да лохматый, на лешего похож. Оробели братья-те, да деваться некуда, вот и просят:

— Нас-от в лесу ночь застала, не дашь ли, батюшка, огоньку?

— А скажите-ко мне небылицу какую, тогда дам. А нет — так шкуру с вас спущу! — человек-тот им говорит.

Делать нечего, сели братья к костру. Старший и начал небылицу сказывать:

— Жили мы пожили сорок братьев Иванов, сестра без названья да мать Маланья. Вот родився у нас отець — сам с локоток, а нос с коробок. Что делать? Вот поехали мы от-ця крестить.

— Правда! — Леший ему в ответ. — Была у нас дома кобыла, стара да тоща — одни ребра

да кости. От мы ее запрягли, да сели все вместе, ухопили ее за хвост и поехали через лес. Пока доехали, отець у нас из зыбки вылез и бородой оброс.

— Правда! — Ну, что делать? Свернули мы в лес, нарубили двена­

дцать возов дров, на телегу наложили да сами сверху сели и поехали домой.

— Правда! — Стали по пути на гору взбираться, а кобыла-та в гору

не идет. Мы и давай ее в сорок кнутов хлестать. Она ско-цèла да надвое и разорвалась! Зад-то ее с телегой остався, а пåред в деревню ушов.

— Правда! — Мы зад-то выпрягли, на него сели, пåред на нем дог­

нали и назад воротили. — Правда! — Лык надрали, перед к заду привязали, кобылу задом

наперед впрягли, она нас разом до деревни и довезла. — Да правда! — Леший ему. — Правда всё! Правда! Ни-

когда большей правды не слыхивал! Ну, делать нечего, начал младший брат небылицу рас­

сказывать:

63

64 Забавы вокруг печки

— От у нас, — говорит, — в саду дуб рос. Паслась тут под ним кобыла, и ей желудь возьми да в ухо упади! Пришов я кобылу домой гонèть, смотрю — а у ней из уха дуб рос, рос, вырос, в небо вылез.

— Правда! — Дай, думаю, посмотрю, что там наверху-то делается!

Влез я по дубу на небо, гляжу, а там все святû бîсы, на лу­гу лёжат, слезы едят, а ходить босы боятся. Комары-то да мухи у них дîроги, а тёлóшки за полóшку, да еще и быка впридачу дают. Стало мне святых тех жалко, наловив я мух да комаров — пятьдесят пудов. Наменяв телушек на мушек, комаров — на быков, став быков бить, да обутки шить. Всех обув-одев — назад захотев.

— Правда! — Да вот беда, пока я по небу ходив, кобыла-то спать

улёглась. Вот дуб-то на землю и свалився. — Правда! — Что делать, как мне на землю спуститься? Зацепив я

крюк за небо, и став из дождя веревку вить. Веревку за крюк привязав и начав спускаться.

— Правда! — Лез-лез, да вот незадача, веревка-та коротка! Вот я и

повис между небом и землей. Налетела тут буря-ураган, и стало меня качать от Вологды до Москвы.

— Правда! — Схватив я тут нож, веревку-ту перерезав и в болото

свалився, весь в него погрузився, только одна борода на­ружу видна.

— Правда! — Прилетела тут утка да и свила гнездо в моей бороде,

нанесла яиць и стала высиживать. — Правда! — Бежав мимо вовк, утку спугнув и став яйця глотать.

Тут я изловчився и вовка за хвост — хвать! Он как скîчит — меня из пучины-то и вытащив.

— Правда! — Побежав вовк со всех ног по лесам да по полям, по­

волок меня по пням да по колодам. — Правда! — Вот я волочився, волочився да и другою рукою за

пень ухопився. Вовк как дернув, так и пень-то из земли вы­вернув, и хвост свой мне оставив.

— Правда! — Я под тот пень заглянув, смотрю — а там сундук крас­

ный, весь грамотками доверху набит. — Правда! Все правда! Пора мне с вас шкуру спускать!

Как малые ребятки ходили коровушек пасти 65

— Стал я те грамотки читать, гляжу, а там сказано, буд­то бы быв твой отець бурмистром и остався моему деду пятьсот рублей должен.

Леший тут не утерпел, да как закричит: — Врешь ты всё, врешь! Экая небылица! — Ну раз так, то давай огня! — младший брат ему говорит. Коли уж такой уговор был — некуда лешему деваться.

Так вот братья у лешего огня и добыли».

3 ЗАБАВЫ ВОКРУГ ПЕЧКИ

Этого праздника челядёшка ждет не дождется. На Се­мик да на Троицу есть ей чем заняться да позабавиться. В Троицу с утра пораньше старшие парни да девушки в лес идут за березками. Ребятишки тоже за ними норовят увя­заться. Помощь от них невелика, только шуму да гаму вдосталь. Ну уж коль не проспят, то и сами с березкой из лесу возвратятся. Взрослые парни и девушки свои березки у домов ставят — кто у окошек, кто у крылечка в землю вроет. А детвора — та свое деревце на землю положит, одни на ветки сядут, другие за ствол ухватятся, будто лошадки впрягутся и целый день друг дружку по деревне «скàта­ют» — только пыль столбом.

Всю неделю на Троицу челядёшки на молоденьких бе­резках качаются: залезут наверх, до самой вершины, пока деревце под тяжестью вниз не наклонится, чуть только земли не коснется. Катальщик в березку руками-ногами вцепится, а товарищи его давай туда-обратно, как на каче­ли раскачивать. Качают, пока у него духу хватит вверх но­гами над землей висеть. А как надоест — ноги отпустит и на

Зеленая Троица 67

всем ходу на землю соскочит. Тут нужна особая сноровка, и сила не помешает, так что на березках кататься — это за­бава больше для парняшкîв.

Ну да на воскресенье в Троицу и на Духов день челя-дёшки свои забавы позабудут, потому как в эти дни съез­жается народ со всей округи на гулянье. Колокола звонят на весь белый свет, девицы да молодцы в самых наилучших нарядах по улицам шествуют: кто с друзьями да подругами под ручку, кто со своим семейством. От сарафанов да па­рочек, кружевных передников с лентами, вышивками, узо­рами ткаными, разноцветных полушалков и кисейных де­вичьих платочков-фаток — в глазах рябит. После обедни возле церкви все прохаживаются, парни девушек пряника­ми да конфетами угощают, а те яичками отдариваются. Многие уже на парочки разбились да друг с дружкой лю­безничают.

После праздничного обеда начинаются игры да шалос­ти. Парни с девушками по селу с гармошками ходят, поют озорные песенки, а потом у качелей собираются — водить хороводы да в разные игры играть. У взрослых тоже свои развлечения. Днем заводят игру «шурмèлом» или в «лика-рî». На две партии разобьются, потом одна партия от чер­ты специальными палками шар деревянный чîкает, а дру­гая его в воздухе перенимать должна. Игра азартная — шар в воздухе туда-обратно со свистом носится, игроки по по­лю бегают по упаду. Тут уж голову береги, нето не сдобро-вать. Челядёшку в эту игру не берут. Разве что издали по­глядеть позволят, да тем, кто постарше, прикажут шары, которые за поле укатились, подносить подавальщику — «шàле» или «лèкарю». Бывает игра по глубокой ночи за­тянется — летние ночи короткие да светлые. Тогда ребятне велят рыбы на уху наловить, да огонь разложить, чтобы шары «калèть». Когда смеркаться начнет, шары горящие в небе как кометы проносятся — только искры летят! Детвора и рада: на огне яичницу жарит, уху стряпает — лишь бы взрослым угодить да домой на печку не возвращаться.

Ну, а те, кто не при деле, свои забавы ищут. Станут, скажем, «вороном» играть. Друг дружку за пояс ухватят и цепочкой-«караваном» вокруг «ворона» ходят. А тот си­дит себе на травке да землю роет. «Матка» — тот кто кара­ван ведет — «ворона» и спрашивает:

— Чё, ворон, делаешь? — а тот в ответ:

— Ямку рою. — А нашчо тебе ямка? — Иголочку ишчу.

3*

68 Забавы вокруг печки

— А нашчо та иголочка? — Мешочек сошью. — А нашчо мешочек? — Камешкè класть. — Нашчо камешкè-то?

— не унимается «матка». — Твоих детей сшибать! — А цё мои дети-то досадèли? — Лук да чёснок погубили. — Ты бы загораживав. — А оне перескакивают. — Ты бы блин вешав. — Оне съедят!

Тут «ворон» с земли вскочит и давай за «детками» го­няться. «Матка» их руками прикрывает, не дает «ворону» сцапать; ну а если он кого схватит да от каравана ото­рвет — тому быть «вороном», и игра начнется сначала.

К вечеру все к качелям сходятся. Здесь песни поют, хо­роводы водят, пляшут, на качулях под самое небо возно­сятся — кто по парам, кто в одиночку. В иной раз и круго­вую качулю — карусель — парни сделают; тут и ребятишки вместе со старшими сестрами могут прокатиться. Кругом качули народу тьма — не протолкнуться! Челядёшки здесь свои игры затеют на старших глядя. Начнут, к примеру, «решетом» играть: все станут цепью, а один идет «решёта покупать». Подойдет к первому в цепи и попросит: «Ба­бушка, бабушка, продай решето!» — а тот ему: «Непродаж­но!» Купец цепь вокруг обойдет и снова у «бабушки» ре­шето просит, пока не раздобрится она и не скажет: «Назадå любое!» Тогда купец с ней по рукам ударит и бегом к концу

Зеленая Троица 69

цепи за «решетом» — последним игроком, а тот тоже не дремлет и с другой стороны цепи к «бабушке» бежит. Купцу назад воротиться нельзя и сквозь цепь прорываться не по­зволено. Не догонит он «решето» прежде, чем оно вперед «бабушки» станет, значит опять начнет «решето покупать».

В другом месте ребятня «задними колёсами» играет. Все станут парочками друг за дружкой, а впереди всех — вîда или шàля. Вот он спиной ко всем повернется и крик­нет: «Задние колеса, катитесь наперед!» Тут последняя па­рочка руки распускает — и по обе стороны шеренги бегом мимо шали, да так чтобы впереди него снова за руки схва­титься. Но если шаля раньше успеет одно из «колёс» за руку схватить, то тот, кто без пары остался, идет «шàлить».

Возле самых качулей ребятня «уху варить» возьмется. Сложат в груду возле кола, забитого в землю, или около

столба качельного старые лапти — отîпки. Ими загодя за­паслись. К колу веревку или вожжи привяжут — за нее шаля держаться должен. На веревку каждый отопок кладет и вверх ее дергает. У кого лапоть ближе остальных упадет — тот и будет шалить, лапти стеречь, «уху варить». Челядёш-ки кругом шали бегают, пока кто-то не крикнет: «Уха по­спела! Уха поспела!» Тут все, кто до ухи охоч, к лаптям бросаются и давай их пинать от столба подальше, чтобы шале не достать. Только и слышно: «О, ёрша съев! Во, каку щуку подцепив!» Кто слишком увлечется, того шаля сцапа­ет и на свое место поставит. А уж если всю «уху» игроки «выхлебают», то тут шале остается только на свои ноги надеяться. Игроки отопки с земли похватают и ну в шалю

70 Забавы вокруг печки

швырять: «Уха, — кричат, — пересолена! Уха пересолена!» — и так пока он не добежит до условленного заранее места — «в избе спрячется».

Любит челядёшка посмотреть, как взрослые в «конî» яичками играют: пускают их по лоточку в большое углуб­ление, которое «майдàном» или «конî» называется. Чье яичко окажется выбитым, то игроки себе забирают. Игра азартная, лихая. Мастаки по целой корзинке яиц могут выиграть, потому и приходят «на коно» с полными кузов­ками разноцветных яичек. Вокруг игроков целая толпа со­бирается — поглазеть да за своих попереживать. Ребятня, конечно, тут как тут — рядом с мастаками трется, приемы запоминает, секреты выглядывает, а потом и сама пойдет яички катать.

Воткнут в землю, где местечко поровнее, два прутика -«воротца», чтобы между ними только одно яйцо могло прокатиться. Потом небольшой лоточек сделают из куска коры — из луба. Его за шаг от «воротец» к поленцу или стене прислонят и по очереди по нему яички пускают. Эти яички все, кто играть хочет, до начала игры у лоточка в грудку сложат — по одному или по два, как уговорятся. У кого яичко сквозь «воротца» прокатится, тот может всю кучку себе забрать.

Самые малые ребятки яички с горки катают: у кого дальше покатится. Или начнут их вверх подбрасывать: чьи яички уцелеют, те эту забаву повторяют. У кого дольше всех целым яичко останется, тот все разбитые себе и забе­рет. Ребятня пыхтит, старается, каждому ведь выиграть охота! Есть, конечно, и хитрецы: яичко выдуют и смолой зальют — такая «смолянка» крепче, чем настоящее яичко. А еще, говорят, что у того игра шèбко пойдет, кто при себе «медянèцу» имеет. «Медянèцей» осу или дикую пчелу на­зывают. Ее надо поймать, когда она первый раз весной из гнезда вылетает. Такого счастливца никому не переиграть!

Вечером молодежь у костров пляшет да веселится. Ре­бятня тоже не отстает: вокруг огня носится, покрикивает: «Гори-гори ясно, чтобы не погасло!» Пламя колеблется, искры бросает, кажется, до неба достанет! Так вот, гля­дишь, и полгода прошло, лето красное настало.

У малых ребятушек не только игры да забавы в голове, они старшим во всех делах помощники: кто младших бра­тишек и сестричек пестует, кто воду таскает, огород поли­вает, кто дрова носит, у кого забота скотинку или курочек накормить и напоить, лошадушкам гривы расчесать да со­ломки им в стойло натаскать. Да мало ли дел кругом -только успевай поворачиваться. Хозяйство у всех ведь большое, дородное.

По весне ребяткам лет десяти и постарше поручают на поля навоз из хлевов вывозить. С этой работой быстро справиться надо, потому в ней всем миром, пîмочью уча­ствуют: старшие парни и девушки навоз (его еще назёмом называют) на телеги вилами грузят, ребята лошадьми пра­вят, а в поле назём другие парни по сторонам разбрасывают, чтобы землю удобрить и чтобы урожай хороший вышел.

Ребята, конечно, и тут без забав не обходятся. Начнут, скажем, соревноваться, кто больше раз за день успеет туда-обратно съездить; или соберутся по двое, по трое и не­сутся вскачь: кто первым с поля приедет. Кто последним оказался, тому кричат: «Трушка-петрушка!» или «Тебе пенки не видать! Тебе пенки не видать!» Когда сядут ужи­нать, тем, кто не ленился, сладкая пенка от топленого мо­лока достанется; а вот тому, кто отставал да ленился, только попреки придется слушать: «Эх ты, лень да отек!»

За скачки, правду сказать, шалунам и деру может дос­таться: лошадушек зазря гонять никому не дозволено. Ну да ребятки еще что-нибудь выдумают. Как поедут после­дний раз в поле, все повозники торопятся, стараются пос­ледними не остаться. Кто в хвосте плетется, тому всеобщее позорище: только он к полю станет подъезжать, как его товарищи окружают и давай ему в назём длинные батоги втыкать да приговаривать: «Тебе кèла, тебе хвост, тебе ехать на погост!» Над недотепой и взрослые посмеиваются;

72 Забавы вокруг печки

а те, кому он назём привез, бранятся — теперь телегу опо­рожнить очень трудно, батоги мешают. Так что оставаться последним никому не хочется, больно уж слава худая от­стающему. Иной раз с ним в «сычà» игру затеют: приведут в дом, веревку через воронец перекинут, концы вместе свя­жут, чтобы петля получилась, и в эту петлю «сыча» (того, кто оказался последним) заставят влезть, так что он будто бы к воронцу привязан окажется. Все приятели вокруг бе­гают, «сыча» толкают из стороны в сторону, а он кого-нибудь поймать должен. Кого поймает, тот «сычом» будет. Так и забавляются до ужина.

Ужин на помочах — настоящий праздник. На него не только помочане, но и стар и млад — «захребåтники» — со­бираются. Им тоже угощение положено. Правда, челядёш-кам тут надо ухо вострî держать: нето сядут за стол рядом с каким-нибудь шутником. Тот шутками так и сыплет, угомону ему нет; весело с ним, весь день бы его и слушал. Сосед заметит, что челядёшка заслушался, да и скажет по­громче: «О, глянь-ко, Дениско на потолке ложки вешает!» Все разом потолок разглядывать станут — а там ни Денис­ки, ни ложек не видать! Да только это-то полбеды, а хуже, когда кинутся щи хлебать. Тогда-то и поймут зеваки, что пока они Дениску на потолке искали, у них самих какой-то Дениска ложки утащил. Хоть плачь, хоть рыдай, хоть пя­терней щи черпай. Иному так и придется несолоно хле­бавши из-за стола пойти, ничего не попишешь, таков уж закон: за столом ворон не ловят.

Летом все взрослые на полях с утра до ночи: детвора сама дома хозяйствует под присмотром бабушек старень­ких или старших сестренок. Шалашики выстроят и в гости друг к другу ходят, угощают гостей по всем правилам. Стол из пенька соорудят и хлебà на него из глины выста­вят, травки разные по черепушкам разложат: одну «капусткой» назовут, другую — «молочком», третью — «киселём», из луковых перьев «калачей» да «витушек» на­вьют; а если пир затеют, то и «пиво» выставят — сок из ягод разных намнут, и — гуляй голова!

Самый богатый пир — на свадебке. Тут уж гостей полон шалашик набьется. «Невесту» обрÿдят, фаткой прикроют. Рядом с ней «жених» сядет. «Молодым» «горько» кричат, «вино» да «пиво» за их здоровье пьют. Все как на свадьбе настоящей. Те ребята, которые «поженились» с тех пор са­мыми лучшими друзьями будут, во всем друг дружку вы­ручать должны; а как начнут челядёшки в шалашике иг­рать, то те, кто «женат», «тятей» и «мамой» считаются, а

Как ребятам во время работы не скучать 73

совсем маленькие ребятенки — это будто их «детки». «Тятя» с «мамой» хозяйство ведут — пашут, да сеют, да пироги пе­кут, а «детишки» баловством занимаются. Тучку увидят и ну кричать:

— Дождик, дождик, поливай, Будет хлеба коровай!

— или: — Дождик, лей, дождик, лей, На меня и на людей, На Богову капустку, На наш ячмень, Поливай целый день!

Покричат, покричат, глядишь — и впрямь дождик на­кличут. Да такой, что и в шалашике не усидеть: тут уж всем семейством бегом на поветь сушиться. Иной раз дождь на целую неделю зарядит. Старые люди говорят, что так бывает, когда где-то человек утопился. А еще ска­зывают, будто тучи направляют ангелы — души невинных младенцев, которых Господь Бог взял к себе в услужение. Прикажет им Господь дождь пролить, усядутся они на тучку и летят, куда приказано.

Говорят, что когда дождя долго нет, то надо найти мертвую лягушку или ужа, зарыть в муравьиную кучу да сказать: «Царь-Муравей да Царица-Муравьица, пускай рабы ваши сыты будут, а нам дай Бог частого дождич­ка!» — после того жди дождя вскорости.

Когда челядёшек дождик на поветь загонит, они там, конечно, тоже не скучают. Подобьют, скажем, кого-нибудь,

кто не знает, что это такое, «петушком запрячься». Заставят его присесть, руки вместе веревочкой свяжут, а под коленя-

74 Забавы вокруг печки

ми и между локтей батîг просунут. Вот и скачет «петушок» по полу — не распрямиться ему, ни руки вверх поднять. Сна-чало смешно по сену-то куликаться да кубыряться, а как на­доест, то уж не до шуток станет. Заставят «петушка» выку­пàться, чтобы на свободу выйти; положат ему, к примеру, пятак на колено и надо «петушку» его ртом схватить, а это ой как не просто! Станет он за ним наклоняться, да через го­лову-то и кувырнется. И раз, и другой. И лежит вверх тор­машками, пока его не поднимут. Иногда ребята между со­бой соревнование устроят, кто скорее пятак схватит — тогда уж «петушком» все побывают.

Иной раз если какой озорник надоест всем хуже горь­кой редьки, ему и скажут: «Хочешь Москву посмотреть? А то давай покажу!» А кому не хочется посмотреть перво­престольную, где, говорят, улицы-то, мостовые, калача­ми вымощены, а окна в домах — чистые леденцы? Он и со­гласится: «Покажи, — дескать, — и поскорей!» Его тогда «петушком»-то запрягут, да и начнут крутить, пока в гла­зах круги не пойдут. «Ну, — спросят, — видишь Москву-то?» — «Нет, не вижу!» — «Не видать Москвы, да и не увидишь! -скажут. — Так вот теперь и сиди до ужина, чтобы в другой раз всем не досаждал, да не обзывался, да под ноги, когда не просят, не совался!» Кто такую науку пройдет, в другой раз озорничать да грубиянить поостережется.

Ну уж над мелюзгой и сам Бог велел подшутить. Тут няньки на выдумку горазды — держи ухо, и нос, и умишко востро! Нето схватят того, кто зазевался, за нос и давай допрашивать:

— Дуб или вяз? — Вяз. — Тяни до глаз!

— нос вверх, «к глазам» потянут. А потом снова: — Дуб или вяз? — Дуб. — Тяни до губ!

— тут уж в обратную сторону поехало. И опять не отстанут: — Дуб или вяз? — Не дуб, не вяз.

— челядёнок если догадается так сказать, тогда его на волю отпустят:

— От носа отказ! Или кто-нибудь из тех, кто постарше, залезет повыше и

скажет малышу: «Хочешь солнышко в рукаве покажу?» Тот, конечно, и рад такое диво посмотреть. «Глянь-ко в рукав, —

Как ребятам во время работы не скучать 75

наставляет его шутник, — солнышко увидишь!» — ему на го­лову пиджак или полушубок накинет, рукав вверх поднимет и направит его на окошко. Ребятенок ждет не дождется, ког­да солнышко покажется, а шутник ковшик с водой схватит да и выльет воду в рукав. Челядёшка визжит, в одежке пута­ется — по полу кувырком, пока не выберется, а там стрелой на печку — кошке Белогрудке жаловаться.

На повети можно в разные игры играть. Например, «колюкóшкой»: все на сено сядут, вîду в сторонку ото­шлют, сами дерюжкой большой накроются, чтобы ничего не видно было со стороны, и под ней переползать из сто­роны в сторону начнут. Тут, конечно, и возня, и смех, и шум, и чох поднимется. Наконец все рассядутся заново и вîду зовут: пикают, как мышки. Вîда к дерюжке подойдет и начнет всех за головы щупать — угадывать, кто под де­рюжкой сидит. Тут кто чихнет, кто засмеется, того сразу и угадают, и он водить пойдет, а кто сидит, как мышка, того пойди-ко угадай!

Есть еще одна любимая игра — в «ужа». Все крóгом сядут на сене, бок о бок друг с дружкой, ноги в коленях немного согнут, чтобы под ними можно было «ужа» передавать — ре­мешок, веревку или жгут соломенный, и колени дерюжкой прикроют. Потом руки под колени сунут и начнут друг дружке «ужа» перепихивать, а сами приговаривают: «Уж ушел, уж ушел, тю-рю-рю, убежал!» Вîда вокруг бегает, ста­рается угадать, у кого в руках «уж» находится. А угадать-то непросто — все нарочно руками двигают, чтобы воду сбить с толку. Как захочет вода проверить, угадал он или нет,-просит руки показать. Если в руках у игрока и впрямь ниче­го нет, он вîду разок жгутом жучит. А коли вîда долго ре­шиться не может, у кого же жгут находится, кто-нибудь вы­берет момент, пока вîда спиной к нему повернется да «ужом»-то его и ожгёт, потом «уж» соседу сунет и снова за свое: «Уж ушел, уж ушел, тю-рю-рю, убежал!»

Когда ребяткам на повети играть надоест, станут они дождик умаливать:

— Дождик, дождик, перестань, Я поеду в Ярославль, Богу молиться, Христу поклониться. У Христа-то сирота Запирает ворота Ключиком, замочком, Шелковым платочком!

76 Забавы вокруг печки

Сами выскочат под дождь и давай выплясывать да друг за другом по лужам гоняться. Няньки их за это не укоряют: от дождя, говорят, детки как грибы в лесу растут.

К вечеру побегут ребятки маму с поля встречать. Добе­гут до мостика бревенчатого и начнут в «бабушку-задвîренку» играть. Станут возле столбиков, а вîда к каж­дому подходит и просит: «Бабушка-задвîренка, продай уголок!» Кто уголок захочет продать, тот вîду по ладони бьет и чье-нибудь имя называет: «Продам Олёне!» — и бе­гом вместе с вîдой к тому, кого назвал. А Олёна в «проданный» угол должна добежать раньше, чем кто-нибудь этот угол займет. Кто без места останется — тот пойдет угол покупать.

Мама поздно возвращается и всегда с собой то земля­нички, то чернички, то кусочек сотов пчелиных принесет: «Смотрите-ко, это березка поклон вам послала: медку да ягодок!» От березки подарочки всегда самые вкусные, со­всем не то, что самому ягодку найти!

В сенокос многие ребятки старшим помогают сено во­рошить. Работа не больно трудная, но за целый-то день под солнышком волей-неволей умаешься. Правда, детвора и тут не упустит случая поиграть да порезвиться. Чуть вы­падет свободная минутка, как челядёшка то «сено возить» затеет, то в «кîника» играть: один станет, наклонится, а другие через него перепрыгивают. Кто «кîника» не пере­прыгнул или на землю свалил, тот на его место становится. Те, кто поменьше, любят со стожка сена скатываться: вле­зут на самую верхушку — и вниз кувырком, только пятки мелькают. Старшие их за проказы не бранят: при этом стог прочнее становится.

А как станут домой возвращаться, шутники вперед за­бегут и «клепцè» поставят. Клепцàми силки для зайцев на-

Как ребятам во время работы не скучать 77

зывают. Вот проказники и устроят зевакам западни: най­дут места, где высокие травы с двух сторон тропинку об­ступают, наклонят по пучку с каждой стороны поперек до­роги и верхушками их свяжут. Кто под ноги не смотрит, обязательно запнется, да и не раз!

В деревне самая горячая пора — жатва. Чтобы зрелые хлеба не осыпàлись, их нужно сжать поскорее. Поэтому чуть заря займется, пока ребятишки на полатях последние сладкие сны досматривают, все взрослые уж на работу по­спешают. Челядёшки поутру проснутся, водой-холодянкой умоются, Господу Богу помолятся, а бабушка им молока нальет да по ломтю хлеба отрежет. Ничего вкуснее на свете не бывает!

Пока бабушка по дому хлопочет, сама с ребятушками разговаривает, чтобы не скучно им было, разные потешки да прибаутки рассказывает:

— Был я на меленке, Видел я диковинку: Козел муку сеет, Козлиха подсевает,

Как добрые люди последний снопик «Иванушку» чествовали 79

Маленьки козляточки В скрыпочку играют, Коростелько по постельке Правой ножкой топает. — Матушка попадья, Кого ты родила? — Сыночка Максима, Дудошника, Балалаешника. Галки, вороны, Обитые подолы! Наехали купцы Обивать рубцы.

Кашу в чугунке помешает и новую потешку станет ска­зывать, длинную-предлинную. Бабушка потешку не спеша рассказывает, еще и руками покажет, кто что да как делает:

— Два братца, два Кондратца Нову баню строили, Довгоноги журавли Крышу складывали. Таракан дрова рубил, Комар по воду ходил, Комариха верещит, В баню веников тащèт, Блошка банюшку топила, Мошка щелок щелочила, Вошка парилася, Перепарилася. С перепару вошь упала, На ушат боком попала, Искалечилася: Без пальца нога, Без мизинца рука, Без ума голова. Посылает вошка блошку К воеводе под окошко: — Воевода, дай лекарства Нашу вошку полечить. Лечу, лечу вошку, На третий день — в могилку. Кроты могилу ей копали, Тараканы погребали, Мухи голосом кричали: — Помяни, Боже, рабу, Лежит вошка во гробу, Слава Богу, околела, Всему миру надоела!

В избе ребятишки долго не усидят, увяжутся за бабуш­кой на двор курочек кормить, цыплят от коршуна да во­роны караулить — эти разбойники все вокруг да около ша-

80 Забавы вокруг печки

стают. Станет бабушка им рассказывать, как ворону-зло­дейку за разбой да покражу даже в острог сажали.

«Жила-была, дескать, на Руси ворона, с няньками, с мамками, с малыми детками, с ближними соседками. При­летели гуси-лебеди, нанесли яичек; а ворона стала их заби-жать, стала у них яички таскать.

Случился в ту пору тут сыч; видит он, что ворона больших птиц забижает, и решил он к сизому орлу с жало­бой податься. Прилетел и просит:

— Батюшка сизый орел! Дай нам праведный суд на шельму ворону.

Не долго думая послал сизый орел за вороной легкого посла воробья. Воробей — порх-порх! — полетел, застал з л о ­дейку и давай ее к суду требовать. Она упираться, да не тут-то было! Стал ее воробей взашей толкать да карой стращать и привел-таки к сизому орлу.

Орел стал судить: — Ах ты, шельма ворона, глупая голова, грязный нос,

драный хвост! Про тебя говорят, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших птиц деток таскаешь: схватишь своими когтищами, только косточки затрещат, и поминай как звали!

— Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина, — кла­няется ворона.

— Про тебя же сказывают: выйдет мужичок сеять, а ты выскочишь со всей своей ордой — и ну разгребать!

— Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина, — во­рона челом бьет.

— Да еще сказывают: станут бабы жать, нажнут и на­кладут снопы на поле, а ты выскочишь со всей своей ордой и опять-таки ну разгребать да ворошить!

— Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина, — во­рона ему в ножки пала.

— Ах, так ты еще и отпираться! — разгневался орел. — В острог ее, в подземелье глубокое, да чтоб никто к ней не хàживал, ни питья, ни еды ей не нàшивал. Знать будет, как других забижать!

Посадили ворону в острог, да плохо, видать, ее стерег­ли, сбежала шельма, опять от нее спасу нет!» Закончит ба­бушка сказку, да на небо глянет, нет ли вороны-злодейки. А детишки рады стараться, по двору бегают, руками ма­шут: «Шóги-шуги, ворона, шóги-шуги, воровка!»

Когда взрослые с жатвой управятся, самые веселые деньки настают. Это для всех настоящий праздник — «до­жèнками» называется. Последние полосы выходят дожи­нать в праздничной одежде. Все на поле собираются — и

Как добрые люди последний снопик «Иванушку» чествовали 81

старые, и малые. Работа споро идет, все друг другу под­собляют: кто снопы вяжет, кто их в суслоны складывает, кто песни поет. Каждый старается от других не отставать, но и вперед не вырываться, тогда в семье всегда будет лад и согласие. Как останется последний клочок нивки, станут его по кругу обжинать, пока не получится маленький кру­жочек. В последний сноп обязательно все по горсточке сжать должны, чтобы в доме все мирно жили да друг друга любили. Этот сноп «Иванушкой» называют. «Иванушке» особый почет: девушки его красной ленточкой подпояшут да в сторонке поставят, а хозяин тем временем «Кузьму-Демьяна» завивает: оставшиеся в середине круга колосья завьет с четырех сторон да пучки колосьями к земле при­гнет, а потом заставит детишек под колосьями пролезать, чтобы здоровыми были весь год. Ребятне и то забава!

Потом хозяин все согнутые колосья сверху соломен­ным жгутиком перевяжет да поверх еще «шляпку» из пучка колосьев нахлобучит. Получится точь-в-точь маленький человечек. Это и есть «Кузьма-Демьян». Когда «Кузьму-Демьяна» завивают, все вокруг приговаривают: «Кузьме-Демьяну борода, коню — голова, нашему хозяину в сусек споринà, хозяюшке — в квашоночку, а деточкам — в хле-бèнку!» — значит желают, чтобы в доме все велось да спо­рилось: и зерно не переводилось, и квашня быстро подхо­дила, и хлеб был пышный да мягкий.

Все остальные колоски вокруг «Кузьмы-Демьяна» со­жнут и по кругу положат, как оградку. Каждый свою гор­сточку в оградку кладет да приговаривает: «Кобылка пе­решагнет — жеребчика родит!», или «Коровушка перешаг­нет — телушечку родит!», или «Свинка перешагнет — две­надцать поросят родит!»

82 Забавы вокруг печки

Пока ограду городят, над зеваками, которые вокруг столпились, подшучивают — за оградку их толкают. Такая возня поднимется, смех да шутки! Считается, будто кто первый оградку ту перешагнет, тому весь год счастье и удача. Вот и начнет ребятня возле оградки друг дружку перетягивать да переталкивать, пока кто из взрослых их не урезонит.

Как оградку кончат городить, девушки на руки «Иванушку» возьмут и домой его с песнями понесут. Ма­мы да бабушки иной раз еще на поле поворожат: станут серпы через левое плечо бросать — если упадет серп вверх горбиком, да еще и в землю воткнется, значит, болеть не будешь целый год. Потом начнут по полю через голову ку-ликàться да приговаривать: «Жнивка, жнивка, отдай мою силку на пест, на колотило, на молотило, на кривое вере­тено!» — это чтобы спина после тяжелой работы не болела и всякая работа спорилась, в руках горела.

Последний сноп, «Иванушку», в дом когда вносят, начнут им по стенам помахивать да приговаривать: «По-дите-ко, мухи, вон, пришел хозяин в дом! Летите, мухи, зà море, вам лето летовать, нам зиму зимовать!» Челядёшки по лавкам носятся — мух из избы выпроваживают.

Как мух-то выгонят, «Иванушку» в сутний угол, под иконы поставят и все серпы в него воткнут, а сами за празд­ничным столом станут рассаживаться. Тятя с мамой — на почетном месте, во главе стола сядут, поближе к «Ива­нушке», а дальше все по старшинству. У малых ребяток — свой уголок за столом. Они вместе со всеми на равных в застолье участвуют.

Первое блюдо на дожинках дежåнь. Это овсяная мука с простоквашей густо перемешанная. Тятя сломит колосок с «Иванушки», в дежень воткнет да скажет: «Кузьма Демья-ныч, приходи дежня хлебать!» Тут все за колоском следят: на чью сторону он клониться начнет — тот счастливым бу­дет; коли это девушка, то скоро замуж выйдет, коли кто из взрослых — работа у него будет спориться, ну а коли челя-дёшка — всех, значит, будет в игре да гоньбе побивать. А может еще какое счастье привалит. Как про то старые лю­ди сказывают: «Богу-то дать, так он и в окно пошлет!»

Лето северное недолго — быстро промелькнет. Как «дожинки отвели», так, глядишь, уж и осень не за горами. Лето осени, говорят, вприпрыжку навстречу бежит. Да по­ка солнышко греет, челядёшкам раздолье. Малышня на лужку «куликîм» играет. Скатают из сухой травы неболь­шой «мåцик», потом вода в сторонку отойдет, а ребятня где-нибудь среди сухой травы мячик и спрячет. Вот вода выйдет на полянку и начнет по траве шарить, мячик ис­кать. Если больно уж далеко от мячика отойдет, все кри­чать начнут: «Кулèк, кулèк, кулèк!» А приблизится к мя­чику, кричат иначе: «Травû, травû, травû!» Так и бродит вода по полянке, пока мячик не найдет.

Ребятня постарше на улицах в «чижа» гоняет или в «фóрина»: разобьются на две артели, одна прятаться пой­дет, а другая водит — «фурина» ищет. «Фурин» — это такая палочка; ее те, кто прячется, где-нибудь в землю забьют, а сами поблизости «ухорîнятся». Как «фурина» найдут, по одному рассыпятся и начнут игроков отыскивать. Если в­­да кого увидит, бежит с ним к «фурину» наперегонки: кто первый за «фурина» схватится да крикнет: «Фурин, фу!» — тот из игры и выходит. Иной раз тот, кто прятался, воду догонит да на спину ему вспрыгнет и едет до самого «фурина» как на лихом скакуне.

В «фурина» лучше всего играть вечерами, когда сумер­ки спустятся. Тогда игрокам немудрено за любой копен­кой, любым заборчиком схорониться. Потому и начинают после Ильина дня так забавляться — с этого дня, говорят, и ночь, и сумерки долгие. Что ни день, то гроза, что ни час, то дождичек. Это, дескать, Илья-пророк по небу на колес­нице разъезживает да ковшом на землю водицу плещет. Коли этой водицей небесной на Ильин день умыться, то никакие уроки и призоры, никакой сглаз не пристанут.

Мчится Илья по небу, грохочет колесами, будто гром гремит, кони копытами молнии высекают. Иной раз всю ночь небо зарницами полыхает, да все от грома трясется.

84 Забавы вокруг печки

«Вот, — говорят, — воробьиная ночь сево дня была. То Илья-пророк всех воробьев к себе собрал да меркой мерит, не слишком ли много их на земле развелось». Потому во­робьев в эту пору меньше становится.

Ну а уж коль на Ильин день случится гроза, это, зна­чит, Илья-пророк поехал на полях копенки считать! У хо­рошего хозяина к этому дню и рожь убрана, и сено в сто­гах стоит. А ленивому да нерадивому, кто на Ильин день сено косить начнет или стога ставить, беды не миновать. Только кончит он работу, от поля отъедет, глядь — а стога его огнем занялись, молнией их испепелило.

Еще говорят: «Илья лето кончает». С этой поры вода в реке становится студеной. Мамы детушкам купаться зака­зывают: «С Ильина дня, дескать, олень копытом в речку ступил да и воду остудил». А неслухов да пострелят пуще того припугнут: «Не ходите, дити, купаться, а то водяной утащит!» Ну да ребятки знают, как от водяного оборо­ниться.

Когда в воду заходишь, обязательно перекреститься надо, чтобы водяной не утащил, да еще приговаривать:

— Господи, благослови! Троица велела, Богородица велела Трижды окунуться, Нырком пройти, Из-под воды вон уйти!

А потом к воде спиной стать и через левое плечо в воду камешек бросить да приговаривать: «Я, такой-то, креще­ный — в воду, а батюшка водяной из воды вон». А уж тогда можно смело и нырять, и плескаться, и вдоль по речке го­голем плыть.

Как малые ребята лето провожали 85

Старые люди говорят, что если в воду входя не пере­крестишься или нательный крест перед купанием снимешь, то дедушке водяному в лапы попадешь и будешь у него под водой воду черпать да песок перемывать. Водяной, сказы­вают, любит в омутах гнездиться. Здесь под корягами да под корнями до него ни одной душе крещеной не добрать­ся. Потому водяного мало кому увидеть довелось. А если уж дедушке водяному из омута выглянуть вздумается, то и самый отчаянный смельчак от страха обомрет. С виду он и человеком может скинуться, только ростом с большущую корягу, сам черный, травой и мохом оброс, глаза красные, величиной в ладонь, а нос не меньше сапога. Любит он по­забавиться, бородой своей длинной покрутить, бурунов да волн по воде пустить, кто в этой бороде запутается, тому не сдобровать, тот у него на службе и останется.

Потому и считалось в прежние времена, чтобы водяной не гневался, ему надо угождать и дары приносить. Вот и приходилось хозяину водяной мельницы каждый вечер в омут возле плотины чашку муки или хлебных крошек сы­пать. А бывалые рыбаки в дар водяному свой первый улов бросали. Дедушка водяной за такие подарки никогда в долгу не останется.

Был, говорят, такой случай с одним пасечником. Звали его Данилой. Приехал он в эти края издалека и поселился на самом краю деревни возле речки. Стар он был, не под силу ему уже стало за плугом ходить, потому завел он себе большой пчельник. Кругом деревни луга, разнотравье да разноцветье, только казалось бы пчелушкам и мед копить, ан нет! То по утрам холодные росы падут, то река не в по­ру разольется, то дожди зарядят. Не было Даниле от пасе­ки никакого прибытку, хотел уж он ее и вовсе забросить, да нашелся знающий человек. «Пойди, — говорит, — Дани­ла, перед Спасовым днем до первых петухов на речку. Иди взадпÿтки, не крестясь да не оглядываясь, да брось через левое плечо самых лучших медовых сотов, да скажи: «Кушай, батюшка водяной, на доброе здоровьице. Да мо­им пчелкам помогай работу справлять, сладкий мед да ярый воск накоплять». Как скажешь такие слова да услы­шишь в воде что-то забьется, заволнуется, так и беги, что есть мочи домой, да не оглядывайся. И будет тебе и меду, и воску вволю».

Послушался Данила доброго совета. Нарезал к Спасову дню, к Преображенью Господню, самых лучших сотов да как стемнело, до петухов отнес их к речке водяному в пода­рок. И, видно, понравились батюшке водяному Даниловы соты, стал тот больше всех в округе меду и воску получать.

86 Забавы вокруг печки

А как понес на следующее лето водяному соты да через плечо их в речку-то бросил, слышит сзади голос будто из бочки раздается: «Ну, спасибо, добрый человек, ну, ува­жил, век такого меду не едал!» Не выдержал Данила, захо­телось ему хоть одним глазком на батюшку водяного по­глядеть, обернулся он к речке, глядь, а там большущая щу­ка. Сама черная, мохом поросла. «Ну, — говорит, - Данила, коли ты такой смелый, не побоялся на меня посмотреть, хочу тебя наградить. Выйдешь завтра поутру на пчельник, услышишь, как кукушка станет куковать, ты ей и скажи: «Кукушка, кукушка, иди ко мне в улей, как батюшка водя­ной наказывал». Слетит она к тебе в улей, ты ее там закрой крепко-накрепко, улей этот в сторонке поставь да никому не показывай и никому про это не хвастай. Тогда будешь впятеро против прежнего меду получать». Сказала так, хвостом плеснула, волну подняла. Глядит Данила, а вместо щуки перед ним в воде громадная коряга покачивается. «Ну, — думает, -— то ли правда такое чудо вышло, то ли в темноте поблазнило». Почесал он в затылке да и пошел домой.

Хоть и чудно было Даниле, решил он утром на пчель­ник пойти, да все исполнить, как водяной ему приказывал. Поставил он улей с кукушкой подальше от людских глаз, да вскоре про него и думать бы забыл, если б и впрямь не начали его пчелы столько меду носить, что едва успевал он его в бочки заливать да на ярмарку возить. Разбогател Да­нила.

Дивились люди такой удаче, да меж собой судили-рядили, уж не с нечистой ли силой Данила спознался, не колдовством ли богачество добыл? Стали они Марфу, Да­нилову жену, допрашивать, как это, дескать, твой муж-то божьих пчелушек обхаживать приноровился? У всех рои пчелиные то от росы, то от засухи вымирают, а у твоего-то хозяина только множатся, не иначе как знает Данила-то заговоры да молитвы разные? Долго Марфа от этих доп­росов отмахивалась да отшучивалась, дескать, у нас всяко­го «нета» запасено с лета, да что, дескать, в чужих-то руках и пирог больше, и ломоть шире, да что в чужом кармане копейка на рубль весит.

А потом и саму ее любопытство одолело, и давай она мужа распросами донимать: «Скажи-ко, Данила Михайло­вич, правду ли люди говорят, что не Божьей молитвой ты пчелушек к себе приманиваешь?» Отмалчивался Данила, да отмахивался, не бабье, мол, это дело! Помнил он, что ему водяной наказывал, потому и не хотел свою тайну ни­кому доверять. Да больно уж упрашивала его Марфа,

Как малые ребята лето провожали

больно уж клялась она, что никому про то не расскажет. Не выдержал Данила, всю правду Марфе и выложил, так, мол, и так, приказал мне батюшка водяной кукушку в улей посадить, от того и пчелы у нас ведутся.

Услыхала о таком диве Марфа, невтерпеж ей стало на кукушку, которая в улье спрятана, посмотреть. Что за птица такая, что света белого не видит и над всеми пчела­ми царствует? Встала она утром пораньше, нашла на пасе­ке заветный улей, да только крышку приподняла, чтобы кукушку лучше рассмотреть, как — фр-р-р — вылетел в щел­ку целый рой пчел да давай Марфу жалить, так что она света белого не взвидела. Кинулась она бежать, куда глаза глядят. Добежала до реки, в воду плюхнулась, чтоб от пчел отбиться и слышит будто откуда-то из бочки голос до нее доносится: «Было те сладко, станет горько». Испугалась Марфа, скорей из воды выскочила да домой бежать. Ниче­го Даниле про то не сказала, авось, думает, все обойдется, ан нет. Как сказал дедушка водяной, так и сбылось. Стали Даниловы пчелы и впрямь горький мед носить. Так и при­шлось ему это дело забросить.

87

Лето отлетит — не заметишь, вольнице ребячьей конец придет. Опять по избам сиди-посиживай, да к печке по­ближе придвигайся. Все добрые хозяева вокруг домов по­хаживают, жилье свое оглядывают, все ли к зиме готово, все ли ладно пристроено. Кто крышу чинить возьмется, кто стены мхом конопатит. Недаром говорят: «Чини избу до Покрова, нето не будет тепла». С этого дня по старым приметам зима начинается. Как старики сказывают: «На Покров до обеда осень, а после обеда — зимушка-зима. На Покров, — дескать, — земля снегом покрывается, морозом одевается».

Покрова все ждут: и красны девушки, и малы детушки, и большакè-хозяева. В старину в этот день хозяин поутру встанет рано-раненько да возьмет с собой сноп «Ивануш­ку», который с дожинок в доме хранится, к животинке в хлев выйдет и каждой лошадушке да каждой коровушке по горсточке овса даст да святой водичкой ее покропит: «Ешь, Сивко, ешь Красуля, ешь Косорога, ешьте кормиль­цы», — а под конец еще добавит: «Батюшка Покров, по­крой нашу избу теплом, а хозяина надели животом». Это чтобы побольше скотинки в хозяйстве велось. Тогда все в доме будет: и молочко, и сыр, и масло. Всей животинке в этот день снопа «Иванушки» отведать доведется: и овеч­кам — цяконькам-бяконькам, и петушкам да кóтюшкам*.

Красны девушки с утра в церковь торопятся. Говорят, той, что в этот день свечу раньше поставит, и замуж рань­ше идти. Ну а коль снегом землю прикроет, то тогда уж совсем девушки рады-радешеньки, значит, быть сево году многим свадьбам. Вот и приговаривают они: «Покров Пресвятой Богородици, покрой землю снежком, а мне мо­лодой — голову жемцюжным кокошницьком».

* Кóтюшка — курочка.

Про то, как кикиморка девочек прясть учила 89

К Покрову девушки лен мять заканчивают и прялки го­товят. От льна в каждом дворе целые вороха кострû-«костèци» скопятся. Малые ребята тайком ее нагребут и в поле гурьбой отправятся — куляшåй закрещивать. Там кос-тицу свалят копной — «бабкой», подожгут и ждут, когда раз­горится. А потом начинают костицу «лелåять» — палками кверху подбивать, чтобы искры летели, да приговаривают: «Куляшè на бабках, в черных шляпках, куляши на бабках в черных шляпках! Лен-волокно, иди к нам под окно, костèця-жилèця иди в другую деревню к девèцям!» А как станет кос­тер затухать, бросают палки на огнище крест-на-крест и ну бежать по домам! Те, кто сзади бегут, друзей-товарищей подзадоривают: «Куляшè бежат! Куляши гоняцця! Куляши-ти, куляши-ти!» В поле темно да ветер свищет и впрямь че-лядёшкам кажется будто из огнища куляши в черных шляп­ках повыскакивали и за ними несутся.

Об эту пору старшие девушки да парни сговариваются, как бы им избу на всю зиму найти да посиделки завести. Упросят какую-нибудь одинокую бабушку, она и разре­шит им вечерами у нее в избе собираться, а молодежь ей за это и дров привезет, и хлеба, и картошки, а то пообещают летом жать да сено косить.

Вот как вечер, принарядятся девушки, возьмут прялоч-ки и идут к этой бабушке в избу. Там по лавкам рассядут­ся, прядут да песни поют, а сами в окошко поглядывают, ухажеров ждут. Самые нетерпеливые на крылечко выска­кивают послушать, не играет ли где гармошка, не слышны ли голоса парней-вечерîвальников. А уж придут гости

долгожданные, девушки еще пуще стараются прясть, хо­чется им себя показать. Славóтницу — работящую да кра­сивую, ребята и в пляску, и в игру первой позовут. Ну да с парнями разве долго поработаешь — разговоры да шутки!

А гармошка заиграла — вовсе на месте не усидишь. Поло­жат девушки свои прялочки на печку и в пляску пойдут.

Челядёшка здесь же крутится, разговоры слушает, за­поминает, что хорошо, что плохо, а больше всего за моло­дежью следит. Ведь через несколько лет самим придется такие же вечерîванья заводить. А пока ребятишки по до­мам друг у друга собираются и все устроить стараются как старшие.

Больше всего забот у девушек перед Рождеством, каж­дая старается допрясть кудель, чтобы к празднику на прялке ничего не осталось, а то придет кикèмора, да все испортит — намочит, изорвет. Кикèморой девушек да не­доростков часто стращают. Она со зла навредить много может, но особо от нее нерадивым прядåюшкам достается. Вот, сказывают, как-то раз вернулась девушка с посиделок с куделью недопряденной, весь вечер проиграла да пропля­сала и с работой не справилась. Поставила прялку на лав­ку, а сама спать легла. Утром встает и видит — вся куделя ее испрядена, да только толсто-толсто, в палец толщиной нитка. Она и спрашивает: «Мама, а кто это спрял мою ку-делю?» А та отвечает: «Не знаю, видно кикèмора тебе по­могала!» Ей и стыдно стало, покраснела, а ничего не поде­лаешь. Такое прядево никуда не годится, только, как гово­рят, кикиморе на рубаху. В другой раз прясть будет, а не плясать весь вечер.

Потому девочки и стараются побыстрее прясть на­учиться. По первоначалу дело это непростое: то веретено из пальцев норовит выскочить, то куделя толстыми со­сульками вытягивается, то нитка вся в узлах — «кишî-чиках» — получается. Говорят, у кого нитка будет тонкая да ровная — у той и жизнь будет хорошая, а у кого в кишо-чиках, то жизнь не заладится, да и муж будет «шадро­вèтый», весь в оспинах. Хоть девочки и знают, что это шутка, а как сядут прясть, так то и дело на веретено к под­ружкам поглядывают, у кого какая нитка тянется. И беда, если у прядеюшки дело не ладится, от насмешек хоть под лавку полезай, до слез доведут. Бабушка это как увидит, отведет ее в сторонку, да на ушко скажет: «Не плачь, де-тонька, я тебя научу, будешь лучше других прясть. Ты зав­тра-то поутру пораньше встань, смотай свои ниточки в клубочек, стань спиной к печке, этот клубочек через левое плечо в устье брось да скажи: «Матушка печь, научи меня престь, нитки мотать, сновать и ткать». Тогда уж точно дело пойдет на лад».

А если несколько таких девочек окажется, то поставят ступу, в которой зерно толкут, на середину избы, хоровод вокруг нее заведут. Ступа и пест — это у кикèморки глав-

Забавы вокруг печки 90

ное орудие. Она в ступе по ночам грубый холст толчет: «Туп да туп, скрип да скрип!» А то может и ленивиц и дре-муний потолочь. Вот и начнут девочки ступу упрашивать да умаливать: «Ступа да пест, научи меня престь!» Водят-водят, пока кого-нибудь смех не разберет — разбегутся по лавкам и ну хохотать!

Особенно достается на орехи тем, кто от работы отлы­нивает или за пряжей задремлет. Тут уж дрёмушке кудель всю намочат да узлами извяжут, а потом еще долго будут дремуньей поддразнивать. Или посадят ее на стул, вокруг ходят «городком»-хороводом да поют:

— Шчё сидит-то дрёма, Да шчё на стульцике, Шчё прядёт-то дрёма Шевкîвы нитоцьки. Кишîцики росчèниват, Сокрóтинки* розвёртыват.

* Сокрóтинки — слишком плотно скрученные нитки.

Про то, как кикиморка девочек прясть учила 91

Тут все дрёме поклон отвешивают: — Здравствуй, дрёма, Пойдем к обèдни! — Не во цьто нарядèцци!

— дрёма им в ответ. — Пряла да ткала, Куды шчё девала? — На тын изметала, А вешние кони На копытах унесли, Красные девки На дары разобрали. — Ак-ат цем тебя подарить-то? — А хоть платоцьком!

Вот дрёма с кого-нибудь платочек сдернет да на себя навесит. Потом опять городком идут, пока она со всех платки не соберет. А под конец станут платки выкупать. Каждая к дрёме подходит да говорит:

— Здравствуй, дрёма, отдай платок! — А как жениха-то зовут? Тут кто смелый, чье-нибудь имя скажет, а кто засмуща­

ется, тому дрёма наказание назначит: кого-нибудь поцело-

92 Забавы вокруг печки

вать, сплясать с кем-нибудь или громко в печку крикнуть: «У-ух!»

Вечера зимние долгие, девочки пока за прялкой сидят каких только забав не напридумывают. Вот одна скажет: «Давайте бабушку выпрядывать!» Тогда ее кто-нибудь спрашивает: «Что бабушка делает?» А та отвечает: «Умы­вается!» — все прядут нить сколько руки хватит. Как закон­чат, другая спрашивает: «Что бабушка делает?» — «Богу мо­лится!» — и опять все нить прядут. «Что бабушка делает?» -«Стряпать начинает!» И так все бабушкины работы вспом­нят: она и корову доит, и хлебы печет, и избу метет, и ма­лышей лелькает. Вот, глядишь, половина кудели и спрядена.

А то примутся «ягодками прясть». Накрутят нитки кучкой в 3-4 оборота, это «ягодкой» называлось. Потом еще «ягодку» накрутят, и еще, и еще, пока все веретено не станет будто в ребрышках. Вот подходят с таким верете­ном за спиной к подружке и спрашивают: «Отгадай, сколько ягодок у меня?» А не отгадает, получит щелчки в лоб, столько, сколько «ягодок» было.

Иногда расшумятся девочки, стрекочут, как сороки, каждая свое, тогда кто постарше да посерьезнее крикнет:

— Жам-жамкè, Не казàть зубкè Кто покажет зубки, Того бить-колотить, За волîсья теребить, Жам!

И сразу тишина настает. Только слышно как лучинка потрескивает да веретена жужжат. Девочки изо всех сил

стараются не засмеяться, и даже словечка не сказать. Да ведь разве удержишься, когда все друг дружку рассмешить хотят: кто щеки надует, кто глаза вытаращит, кто нос сморщит. А засмеешься — пря­ди подружке три нитки в на­казание.

Когда кудели немного на прялочке остается, один «охло­пок», возьмется кто-нибудь «мокрóшу» делать. Соберет быстро все охлопочки и намо­

тает на лучинку — будто кисточка получится. А потом на­льет в чашку воды и подходит к первому, спрашивает: «Максим по углу лез?» Надо ответить: «Лез!» — «Максим

Про то, как кикиморка девочек прясть учила 93

по углу тряс?» — «Тряс!» — «Максим по углу натряхивал?» — «Натряхивал!»

Никто и не знает, кто такой Максим и по какому углу он лез, но отвечать надо да к тому ж не улыбнуться, а то получишь удар по лбу кисточкой-«мокрушей», которую девочка обмакнет в воду да постарается так шлепнуть, что­бы брызги во все стороны летели. Но серьезным остаться, когда все со смеху с лавок падают, никак нельзя.

Успокоются ребятишки, лица вытрут, волосы пригла­дят, девочки платочки на головах поправят, рассядутся опять по лавкам и в «курилку» станут играть. Кто-нибудь возьмет остаток лучинки, засветит и передаст другому, тот -третьему, — всем по кругу. И все поют в это время:

— Жил-был курèлка, Жил-был душилка. У меня, курилки, Ножки тонåньки, Душа коротåнька. У кого потухнет, У кого погаснет, — Тому пить подавать, В ноги кланяться.

У кого в руках огарочек потухнет, тот и должен сде­лать все, о чем в песенке поется: воды поднести, кому ска­жут, да всем в ноги поклониться.

Иногда, правда, перемигнутся ребята и споют: — У кого потухнет, У кого погаснет, Того бить-колотить, Поколàчивать!

Тут все с лавок вскочат и ну тормошить да тузить бе­долагу, — не больно, а так, чтобы посмеяться.

Ну да с огнем не долго разрешают играть, боятся как бы искру не заронили, пожара бы не сделали. Тогда дру­гую игру заведут — в «нашёптышка». Одного, кто захочет, посадят на лавку и лицо ему платком завесят — это «слепàк». А другой — «нашёптышек» — всем имена поменя­ет, чтобы «слепак» ни за что не угадал. Кого «сарафаном» назовет, кого «шапкой» или «лаптем». Или мальчиков «Дуней», «Параней» да «Грушей» назовет, а девочек «Ваней», «Петей» да «Карпом». Потом сядет рядом со «слепаком» и скажет: «Выходи, юбка!» или «Выходи, Афо-ня!» Кого назвали, выходит, «слепакà» тихонько шлепнет по плечу и скорей на место! «Нашёптышек» платок сдер­нет — теперь иди ищи, «слепак»! Вот и ходит он, смотрит. Да разве узнаешь? Все честно на него глаза таращат, никто

Забавы вокруг печки

даже не моргнет. А ошибся — опять под платок садись, дальше угадывай.

За играми и не заметят ребятишки, что уже давным-давно на дворе темно. Поздно уж, по домам пора, у млад­шеньких совсем глаза слипаются. Ну да прежде чем домой идти, надо бы добрым людям «похîдочку показать». Вот переглянутся подружки и заведут:

— Лåтал, лåтал воробей, Летал, летал молодой Вкруг синя моря, Вкруг синя моря. — Скажи, скажи, воробей, Скажи, скажи, молодой, Как и Марья ходит, Ивановна гуляет? — Она эдак, вот эдак, Вот еще вот эдак!

Тут «Марья Ивановна» должна встать и пройтись по избе, показать свою «походку», а тогда уж ей споют:

— Бàско ходит, выступает, Бàет, россыпàет! Баско ходит, выступает, Бает, россыпает!

А поупрямится «Марья Ивановна», не захочет свою походку показать, ей чего только не нажелают:

— На глазу бельмо, На зубах бревно, Сорок амбаров Сухих тараканов, Сорок кадушек Соленых лягушек.

Всем придется свою походку показать, никого не обой­дут. А под конец мúру — всей своей честнîй компании — споют:

94

Про то, как кикиморка девочек прясть учила

— Как и мир-от ходит, Иванович гуляет?

Сойдут ребятишки с мест, повернутся и похвалят сами себя:

— Бàско ходит, выступает, Бàет, россыпàет! Баско ходит, выступает, Бает, россыпает!

Потом поклонятся друг другу и по домам разойдутся.

День за днем целый год, что колесо катится, глазом моргнуть не успеешь, а уж опять заново начинай к Рожде­ству готовиться да чунки-саночки на повети искать. Да только как ни похожи дни, как ни одно солнышко встает да садится, а все ж год на год не приходится. Что ни год, то свои радости, свои потехи и забавы.

«Год прожил — много счастья нажил, другой проживу — вдвойне наживу».

95