Андрей Белый в Японии – летопись восприятия и переводов

Дзётаро Ота (Кумамото-Гакуэн университет / Япония)

１．Тема «Восприятие русской литературы в Японии», как известно, достаточно долго и подробно изучалась. Без влияния русских писателей 19-го века – Пушкина, Гоголя, Гончарова, Тургенева, Толстого, Достоевского и пр. – японская литература нового времени даже не существовала бы. Например, Футабатэй Симэй (1864-1909), один из главных основателей в движении новой японской литературы в эре Мэйдзи (1868-1912), начал свою литературную деятельность с переводов рассказов Тургенева из «Записок охотника», восстановляя разговорную речь японского языка, даже стараясь оставить тембр и ритм тургеневского текста в японском литературном языке.

Курода на трибуне «вечера японской литературы» (5/IV/1926); Слева – Курода, Назарян, Вознесенский, Попов-Татива, Аралов, Миякава, Каменева, Коган.

(Фонд архивов дипломатических и исторических документов МИД Японии)

Отокити Курода (1888–1971), московский корреспондент крупной газеты «Осака-Майнити» («Осакаская ежедневная газета»), выступая 5-го апреля 1926-го года перед московской публикой на «Вечере японской литературы», организованном ВОКС (Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей), произнес:

«Если вы зададите вопрос, какие из русских писателей известны в Японии, я отвечу, что почти все наиболее видные произведения русских писателей разных эпох переведены на японский язык. <…> Ломоносова, Державина, Жуковского, Карамзина, Грибоедова, Гончарова, Крылова, Тургенева, Достоевского, Льва Толстого, Гаршина, Чехова, Короленко,

Скитальца, Мережковсого, Андреева, Горького, Куприна, Сологуба, Арцибашева, Зайцева, Блока, Алексея Тостого, Вересаева, Чирикова, Андрея Белого [Курсив мой – Дзётаро Ота], Бунина и т.д.

Отокити Курода с Горьким, 28 октября 1927 г. Соренто (Частный архив).

«Кроме того, переводится в настоящее время ряд произведений современных авторов-попутчиков, пролетарских писателей и стихи Советских поэтов. И надо сказать, что за последние 15 лет у нас появились специальные журналы, посвященные русской литературе.»1

Судя по словам Курода, в середине 1920-х гг. японским читателям была более или менее известна почти вся история русской литературы, начиная с классики 18-го века до произведений, написанных в Советской России. В этом беспорядочном, на первый взгляд, перечне имен русских и советских писателей возможно угадать живой, свежий интерес, с которым японские интеллигенты прочитывали не только классическую, но и современную русскую литературу. Японские русисты, энтузиасты русской литературы, не позднее в начале 1920-х гг. получали новейшую информацию о русской литературе не только из Москвы, но и из Берлина. Они почти 1Фонд архивов дипломатических и исторических документов МИД Японии. 1 (политика) / 3 (пропаганда) / 3 (разные) / Т. 3. / 66. Всесоюзное общество культурных связей с заграницей. «Отчёт о вечере японской литературы, организованном ВОКС (Соренпоу Тай-гай Бунка Рэнраку Кёкай ни кансуру кэн). 2». Приложенная с отчётом стенограмма вечера машинописью на русском языке. Л. 8 (Код референции: B03041006300).

одновременно в данном моменте, hic et nunc, воспринимали «живейшую пульсацию русского литературного мира на пути воскресения»2, не только новейшую советскую литературу (в том числе и попутчиков), но и зарубежную, русско-эмигрантскую литературу.

2.Обратим внимание только на интерес в Японии к творчеству

Андрея Белого, на историю его восприятия и переводов. Имя Андрея Белого было известно в Японии достаточно давно,

поскольку в книге русиста Сёму Нобори (1878-1958) «Современные течения и литература в России» (1915) много страниц было посвящено не только писателям-реалистам (Чехову, Горькому, Андрееву, Куприну, Бунину, Арцибашеву, Зайцеву и др.), но и поэтам-символистам, модернистам (Мережковскому, Бальмонту, Брюсову, Иванову, Блоку, Городецкому, Гиппиус и др.). Про Белого Нобори писал:

«Белый – великий молодой поэт. Истинный художник, <…> поэт, который смог утонченными словесными звуками проявить сущность мира, которую невозможно постигнуть картинами.»3

Примечательно, что для Нобори Белый был прежде всего автором сборника «Золота в лазури» и четырех «Симфоний», а не автором романов «Серебряного голубя» либо «Петербурга» (книга Нобори была выпущена в 1915 г.). Нобори продолжал:

«Симфонии представляют собой особенность беловского творчества. Он старается воплотить в стихах соединение музыки, философии и поэзии, – так называемый Gesamtkunstwerk. В экспериментальной

2Масао Ёнэкава Воскресение русской литературы. Группы новых писателей (Коусэй-сэру Росиа Бунгаку. Син-Сакка но Мурэ) // Новое течение (Син-Тё). 1923. Выпуск 38-6 (Июнь). С.3. Масао Ёнэкава (1891-1965) – один из крупнейших японских русистов, специалист по русской литературе. Его переводы Достоевского все еще высоко оценены и широко распространены и в настоящее время среди японской читающей публики. Он подружился с Б.А.Пильняком, когда советский писатель приехал в Японию весной 1926-го года. Однажды, советский писатель передал большую, машинописную рукопись одного неопубликованного произведения японскому русисту, и спросил, не хочет ли он его перевести. Это была «Повесть непогашенной луны». Ёнэкава перевел эту «нецензурную» повесть и выпустил ее в книге в 1932-м году. В 1927-м году, когда Ёнэкава был приглашен на юбилей десятилетия Революции в Москву, он встречался часто с Пильняком. «Я не помню точно когда, – вспоминал Ёнэкава в автобиографии, – но мне кажется, что это было около 25-го декабря [1927 г.]. “Это абсолютно только между нами, – с таким предлогом Пильняк мне заговорил, – сегодня в Кремле будет последнняя дискуссия между Сталиным и Троцким. Я думаю, – говорил Пильняк, – что победит Троцкий; давно я поддерживал Троцкого и помогаю ему по деньгам.” Но тем не менее, на газетах следующего дня передавали про полное поражение Троцкого. И уже тогда, кажется, его судьба была решена. В 1936-м году, с тех пор, как по обвинению заговора против Сталина были расстреляны Каменев и Зиновьев, невозможно стало узнать про Пильняка. Я в общем понял в чем было дело, но не мог придумать, что он был расстрелян. Думал, что невозможно было не анонсировать официально о смерти такого крупного писателя как Пильняка, даже в такой стране как СССР. » См. подробнее: Масао Ёнэкава Тупость – Корень – Талант. Автобиография (Дон-Кон-Сай. Ёнэкава Масао Дзидэн). Токио, 1962. С.103, 121 – на японском языке. Здесь и далее перевод с японского на русский мой – Дзётаро Ота.3Сёму Нобори Современные течения и литература в России (Рококу Гэндай но Ситё оёби Бунгаку). Токио, 1915. С.662 – на японском языке.

симфонии «Кубок метелей» он использует сложнейшие материалы, которые уже перешли рубеж художественного изображения. Его поэзия очень трудная, составленная из музыки и философии. <…> В симфониях Белый создает строгие гармонические законы – музыкальную гамму – с помощью искусного употребления слов.»4

Следует отметить, что Нобори, находясь далеко от московской литературной среды, внимательно, буквально в режиме реального времени следил за ходом творческой работы Белого. Шесть лет спустя, в 1921-м году, Нобори написал статью, посвященную специально Андрею Белому, в японском литературном журнале «Кайдзо» («Переделка»)5. Удивительно, что в этой статье он обнаруживает знание самых последних, актуальных реалий советской литературной жизни: упоминает не только смерть Блока в августе того же года, но и поэму Белого «Христос воскрес» и даже его деятельность в «Вольфиле». Нобори высоко оценивал роль Белого в русской культуре – ведущего мыслителя. «Если будущее русского искусства зависит от синтеза двух враждующих начал [Запада и Востока] в психике русского народа, то его будет осуществлять как лидер именно Андрей Белый», – писал Нобори6.

3.После Сёму Нобори стоит обратить особенное внимание на

Нобуру Катаками (1884-1928), специалист по русской литературе, который проживал в Москве два с половиной года, с ноября 1915-го до марта 18-го. Вернувшись на родину, он основал отделение русской литературы в университете Васэда в Токио7.

В книге «Действительность в России» (1919) Катаками описывал свои переживания и встречи с московскими литераторами. Например, Катаками познакомился в Москве с Константином Бальмонтом в январе 1917-го года. «<...> Бальмонт мне показался каким-то неспокойным, всегда волнующимся поэтом переменчивого, страстного и романтического характера. И вместе с тем я почувствовал у него детскую беззаботность и простоту.»8 Бальмонт приехал в Японию весной 1916 года9. Катаками перевел на японский очерки Бальмонта о его впечатлениях от Японии.

В своей книге Катаками рассказывал также и об Андрее Белом и его творчестве после возвращения из Дорнаха в Россию. Катаками 4Там же. С.663.5Сёму Нобори Поэт Белый // Переделка (Кайдзо). 1922. Выпуск Нового года. С.30-37 – на японском языке.6Там же. С.36.7По поводу русистов в университете Васэда См.: Кожевникова И.П. Университет Васэда и русская литература // 100 лет русской культуры в Японии. М., 1989. С.38-60. В этой статье Кожевникова писала, – «Трудно переоценить значение этих двух с половиной лет, которые Катаками провел в России.» (Там же. С.43.)8Нобуру Катаками Действительность в России (Росия но Гендзицу). Токио, 1919. С.138 – на японском языке.9По поводу путешествия Бальмонта в Японию См.: Азадовский К.М. Дьяконова Е.М. Бальмонт и Япония. М., 1991.

писал: «В отношении не только работ последних лет, но и успехов, ожидаемых в будущем, Андрея Белого надо считать самым достойным внимания среди сравнительно молодых, современных литераторов. Белый – соединение поэта, философа, критика и романиста; он сейчас пишет философские статьи. Старался составить собрание своих сочинений, но не получилось по вине издательства и вышло в свет только два тома»10.

Видимо, здесь японский филолог имел в виду план выпуска собрания сочинений Белого в «Издательстве В.В. Пашуканиса» и ряд очерков Белого о кризисе жизни, мысли, культуры, выпущенных в 1918-1920 гг. в издательстве «Алконост», которые позже составили книгу «На перевале» (1923).

То, как Катаками пишет в книге об Андрее Белом, дает основание предположить, что они несколько раз встречались в Москве. Так, Катаками сообщает, что перед своим возвращением на родину в марте 1918 г. он простился с Андреем Белым, которого «уважал», и литературным критиком Юрием Айхенвальдом11. Больше про Белого и беседы с ним он так и не написал12.

4.Что касается поэмы Белого «Христос воскрес» (1918), о которой

упомянул Сёму Нобори в своей статье, посвященной творчеству Белого, то стоит отметить, что ее частичный перевод появился в Японии достаточно рано, – в 1921-м году (через 3 года после ее публикации), вместе с переводами других стихотворений Белого, например, стихотворением «Шут» из сборника «Королева и рыцари» (перевод – Масао Ёнэкава)13.

Поэму перевел Кэйси Осэ (1889-1952), русист, журналист и основатель журнала «Русское искусство» («Росиа Гейдзюцу»)14. 6 лет спустя, в 1927-м году, на десятилетний юбилей Октябрьской революции он был приглашен вместе с другими японскими литераторами (Каору 10Там же. С.162.11Там же. С.281.12Между прочим, хотя невозможно доказать логическим образом, у меня следующее, интуитивное впечатление: – мне кажется, что японский ученый, «Исси-Нисси» из романа «Москва под ударом» (1926), посещавший московского математика Коробкина, как-то связан с Катаками. Его имя «Исси-Нисси» отчасти напоминает мне имя-звуки «Ката-Ками» – тут единый тип ударения, единый размер, звукообраз градации «И» в «Н» с добавлением согласного звука «С», который меняется в звукообраз градации «К» в «Т» с добавлением согласного звука «М». Это моё чисто личное впечатление. Но, всё же, кажется, что это стоит иметь в виду. Нельзя отказаться от возможности того, чтобы имя-звуки «Ката-Ками» и память японского русиста в качестве далекого, неопределенного отзвука были составлены у Белого в звукосочетание «Исси-Нисси» как общий, соединенный имиджи японцев. У японцев существует много фамилий, в которых повторяются несколько раз одинаковые гласные как рифмы, – Ката-Яма, Нака-Хара, Кура-Хара, Кава-Бата и т.д. Может быть, Белый заметил систему звукосочетания в фамилиях японского языка в пока нам не вполне известном общении с японцами.13Андрей Белый. Масао Ёнэкава (перевод) Шут. Поэма. (Доукэмоно. Дзёдзиси) // Русское искусство (Росиа Гейдзюцу). 1921. Выпуск 1 (Сентябрь). С.16-17 – на японском языке.14Кэйси Осэ Сборник бесед о русско-японском культурном обмене (Нитиро Бунка Соудан). Токио, 1941. С.265 – на японском языке.

Осанай, Масао Ёнэкава, Удзяку Акита с Кандзо Наруми; Акита и Наруми присутствовали на лекции Белого о «Медном всаднике» в «Никитинских субботниках» 29-го октября 1927-го года)15. 12-го декабря того же года на «вечере театра и литературы современной Японии» (втором официальном вечере Японии, организованном ВОКС) вместе с другими японцами Осэ выступал под темой «Журналы по русской литературе в Японии»16.

15О лекции Белого и «скандале» у Е.Ф.Никитиной в глазах японских гостей См.: Ота Д. «Никитинские субботники» в дневниках и воспоминаниях японских писателей // Миры Андрея Белого. Белград-Москва, 2011. С.271-287. Список присутствовавших на лекции Белого находится в архиве Государственного литературного музея. В номерах 43 и 44 в списке мы видим имена Акита и Наруми на кириллице и иероглифе. См.: ГЛМ Ф.357. Оп.1. №.253. Л.1.

16Осэ. Указ.соч. С.223-224.

Из дневника Кандзо Наруми (12 декабря 1927 г.; Частный архив)

Цитируем перевод поэмы Белого (точнее, перевод частей 12-й и 15-й глав поэмы) «Христос воскрес» на японский с транскрипцией кириллицами, с моим дословным переводом на русский (здесь и далее имена существительные японского языка на цитате условно указаны мной с прописными буквами):

(перевод Осэ) (дословный перевод)Росия-ё Россия!Онми-ва Има Ты сейчасХанаёмэ…… Невеста.Хару-но Отодзурэ-во Получиукэё… Наступление весны.Ти-ва ЗемляХана-во мотэ ЦветамиКурэнай-ни КраснаСираканва-во мотэ БерезамиМидори-ни ЗеленаСоко-ни – И тамФуккацу-га ВоскресениеВарэра-то томо-ни С нами вместеСукуй-га… Спасение.оокина Бара-во кадзаси Огромными розами

украшентакаку нобита Дзюдзика-га юку Идет Крест высоко

поднятый.× ×

Варэра-ва Синин-но Уэ-ни Мы над усопшимКами-но атаэ тамоута Хай-во Пепел, данным Богом

самимРоусоку-мо кэсоу И свечку задуем.сугита Хи-но Соко-ни ва На дне прошедших днейУтагай-га атта Было сомнение.Варэра-ва сиру кото-га дэки-най Мы не можем узнатьКёу ина Тадаима Син-ни Нанигото-га Сегодня, нет, только

сейчас что истинно сикаси Сэкай-но Химэгото-га Докока-ни… Но где-то мировая Мистерия.17

Сравним этот перевод Осэ с оригиналом Белого. Несмотря на разницы по лексике, ритму и оттенку каждых слов, можно сказать, что самый общий, приблизительный смысл поэмы Белого смог передать японским читателям Осэ (им понятны были стихи Белого или нет, –

17Белый. Кэиси Осэ (перевод) Фрагменты (Дансё) // Русское искусство (Росиа Гейдзюцу). 1921. Выпуск 2 (Октябрь). С.16 – на японском языке. Ср.: Белый Андрей Стихотворения и поэмы. Том 2. СПб.; М., 2006. С.15, 18. Перевод целой 15-й главы поэмы Белого был опубликован Осэ в журнале «Японский поэт» (Нихои Сидзин) в июле 1925 г. Отрывки новой русской поэзии. Стихи о родине (Росиа Син-си-сё. Сококу-во утау). Из «Христос воскрес» Андрея Белого (Киристо-но Фуккацу-ёри) // «Японский поэт» (Нихои Сидзин). 1925. Выпуск 5 (Июль) . С.42-43 – на японском языке.

совсем другое дело). Но тем не менее, с точки зрения сегодняшнего времени трудно оценить качество этого перевода, поскольку, во-первых, поэма Белого была переведена не полностью, а фрагментами, так что не все понятно даже на японском языке, и, во-вторых, в переводе все равно был утрачен живой, упругий ритм оригинала. Также трудно нам представить, насколько японский переводчик смог понять самое главное, т.е. динамику поэмы – именно, нисхождение и воплощение «Христа» как «Слова» либо «Самосознающего, большего Я» у каждого человека в историческом времени18.

Во всяком случае, этот перевод представляет собой интересный эпизод в истории японской литературы нового времени, поскольку его наверняка прочитал известный японский поэт (в свое время увлекался дадаизмом) Тюя Накахара (1907-1938). У него, например, такие стихи с «заумными», ономатопоэтическими словами-звуками. Их перевод приводим с транскрипцией звуков оригинала на японском языке кириллицами:

Были-бывали времена Ику-Дзидай-ка га аримаситэ

Была-бывала коричневая война тяйрой Сэнсо аримасита

Были-бывали времена Ику-Дзидай-ка га аримаситэ

Зима ураганом крутилась Фую-ва Сиппу хукимасита

<…>В балагане цирка балка высока Сакасу-гоя ва

такай ХариА там – одна трапеция Соко-ни Хитоцу-но

Буранко-даВидна-невидимая трапеция миэру-томо-най

Буранко-да

Головой вниз, руками поник Атама Сакаса-ни Тэ-во тарэтэ

Под грязной, хлопчатобумажной крышей Ёгорэ-Момэн-но Яне-но мото

Ю-АА-НЮ-ЁЁ-Н ЮЯЮЁН Ю-АА-НЮ-ЁЁ-НЮЯЮЁН(“Цирк”, 1929)19

Японский поэт отметил в неопубликованной записке: «в 1920-м году [точнее – 1921-м] посмотрел стихи русского поэта Белого в одном 18Ср.: следующие фразы Белого – «…в том знании символизм воплощался в действительность переживания начала второго пришествия в «я» человека, где «я» становилось не я, а Христос во мне.» Белый Андрей Начала века. Берлинская редакция (1923). СПб., 2014. С.773; ОР РНБ Ф.60. Ед.хр.14. Л.151.19Тюя Накахара Цирк (Сакасу) // Сборник стихов Тюя Накахара (Накахара Тюя Сйсю). Токио. 1981. С.18-19 – на японском языке.

журнале и успокоился, узнав, что задолго до меня был использован прием аномальных ритмов»20. Судя по времени этой записки и литературному направлению поэта, очень возможно, что молодой поэт японского модернизма в периоде между двумя мировыми войнами читал фрагменты из поэмы «Христос воскрес» в переводе Осэ21.

Здесь не будем подробно затрагивать историю японской новой поэзии в начале 20-го века. Вкратце говоря, она находилась (как в современной России) под сильным влиянием от европейской поэзии, особенно французских поэтов-символистов во второй половине 19-го века. Многие японские поэты нового времени изучали стихи французских поэтов-символистов в сборнике переводов Бин Уэда (1874-1916) «Звуки морского течения» (Кай-Тё-Он; 1905). Однако, в этом знаменитом, японском переводе европейской модернистской поэзии существовал один важный, существенный парадокс – ирония-апория европеизации в стране Дальнего востока.

Неразрешимый парадокс в японской новой поэзии состоял именно в том, что их содержание было новым, а их форма самая то была старинной, – по-прежнему каждый стих состоял из ритмических повторов звуков-слогов 5-7 (либо 7-5) как в древней японской поэзии (танка, хокку и пр.), либо в эпосах и пьесах рассказчиков под аккомпанементом струнных инструментов (от таких военных эпос как «Повесть о доме Тайра» [Хэй-кэ Моногатари] до простонародных пьес «Гидаю» и театра «Кабуки») за столетия назад до этого.

«коно-Ё-но Нагори, Ё-мо Нагори,сини-ни ику Ми-во татоурева, Адаси-га-Хара-но Мити-но Симо, Хитоаси-дзуцу-ни киэтэюку. Юмэ-но Юмэ косо Аваре-наре... »22

На этой цитате обратим внимание на смену чисел слогов, – 7-5, 7-5, 7-5, 7-5… – смена чисто регулярная как в каких-ниюудь цифровых кодах. Со старого времени в японской поэзии ритмические смены чисел слогов 5-7 (либо 7-5) представляли собой сильный, старинный «мотор», который как поток воды развивал, двигал вперед повествования, и носили подсознательную, исконно-народную «эмоциональность» за многие столетия.

Вернемся к переводу Белого на японский. Обратим внимание на перевод Ёнэкавой «Шут» (Доукэмоно). О произведениях Белого Ёнэкава объяснял читателям со следующими штамповыми фразами: – «утонченность выражения», «мистическая глубина мысли», «романтическое очарование», «красота формы, отшлифованная как

20Тюя Накахара Полное собрание сочинений Тюя Накахара. Новая редакция (Синпэн. Накахара Тюя Дзэнсю). Том 4 (статьи и рассказы). Токио, 2003. С.183 – на японском языке.21Там же. С.188-189.22Тикамацу Мондзаэмон (1653-1724). Из Гидаю (повестования со струнными инструментами) «Сонэдзаки Синтю» (Самоубийство влюбленных в Сонэдззаки; начало 18-го века). «Остаться бы в мире, расстаться, сравним этих умирающих с инеем на дорожке в ту сторону, растающим на каждом ходу. Жалея, жизнь - переменчива, как сон из снов напрасных... » (перевод мой - Дз.Ота)

драгоценные камни, без никаких лишних слов» и т.д23. Пока не будем оспаривать эти пустые, условные, манерные фразы у молодого ученого (ему тогда было 30 лет). Приводим в пример только первую строфу перевода:

(перевод Ёнэкавой) (оригинал Белого)ару Куни-ни, фуруки Сиро ари Есть край, где старыйХонрю-но савагэру Фути-ни, Нокогири-но ЗамокХа-ни нитару, Хайиро-но Торидэ-но Рецу-во В пучину бьющихуцуситэ «Има-ва Икутосэ?» то кику24. Вод

Зубцами серыхБашенГлядит – которыйГод!25

Очевидно, что перевод Ёнэкавой совсем не выглядел, не звучал по-новому тогдашним молодым японским поэтам, поскольку у него в переводе были употреблены не только старомодная лексика книжного, литературного языка, но и старинные звуковые смены слогов 5-7 в японской традиционной поэзии. По сравнению с этой обработкой слов и звукового ритма у Ёнэкавой, вероятно, перевод Осэ с необыкновенными расположениями слогов на каждом стихе выглядел гораздо примитивнее и вместе с тем более по-новому, более подходящим к стилю модернизма, и звучал «аномальнее», так что казался многим молодым поэтам большим отклонением от «нормы», «канона» в японской поэзии.

Нам совсем неизвестно, что именно и какие стихи имел в виду японский поэт, говоря о «приеме аномальных ритмов» у Белого. Также нам неизвестно, что он просто читал перевод в журнале, либо слушал, как ему читали вслух на русском языке. У нас пока нет никаких сведений о том, что у поэта Накахара были знакомые, которые более или менее могли ему читать на русском языке.

Все равно очень замечательно, что, хотя у японского поэта не было никакого знания русского, а он смог интуитивно постичь сущность «ритмических жестов» у Андрея Белого даже через не очень качественный перевод.

5.Когда Катаками основал отделение русской литературы в

университете Васэда в Токио (в марте 1920 г.), судьба привела в Японию одну русскую художницу – Варвару Бубнову (1886-1983). Она была близкой приятельницей Татлина, Родченко, Поповой, Степановой и других авангардных художников. Приехала она в Токио в 1922-м году, – как раз в то время, когда Катаками работал деканом факультета литературы в университете Васэда. Профессор Катаками пригласил ее 23Андрей Белый. Масао Ёнэкава (перевод) Шут. Поэма. (Доукэмоно. Дзёдзиси) // Русское искусство (Росиа Гейдзюцу). 1921. Выпуск 1 (Сентябрь). С.16 – на японском языке.24Там же.25Белый Андрей Стихотворения и поэмы. Том 1. СПб.; М., 2006. С.365.

работать преподавателем русского языка и русской литературы. Она приняла это приглашение. И с тех пор, с 1924-го до 58-го года, в общей сложности 34 года она учила японских студентов русскому языку и литературе. Ее ученики стали выдающимися японскими русистами26.

На своей первой лекции она рассказывала про «3-ю Симфонию» Белого. В Москве, в ИНХУКе (Институте художественной культуры), в 1919-м году она сама слушала лекцию Белого; смотрела, как поэт чертил «мелом на доске ритмы Тютчева <…> и черта летит вверх, а сам Белый будто сгорает на огне стихов»27. О «Симфониях» Белого Бубнова опубликовала подробную статью в 1926-м году, в которой писала:

«Тема “Симфоний” быстро эволюционирует – с 1-ой юношеской “Симфонии”, написанной в 1900 г., до 4-ой, законченной в 1906 г. Позднейшие произведения Белого – романы “Серебряный голубь” и “Петербург” – можно рассматривать, как дальнейшее развитие той же темы, или преломление ее под новым углом зрения. Белый сам относит “Симфонии”, как и свои лирические стихотворения того-же времени, к первому периоду творчества, определяя последующий период переломом от мистических откровений к наблюдению жизни, действительности.

«Видения мировой победы добра сменяется в творчестве Белого картинами торжественного зла, идеальные романтические образы – устрашающими гротесками. Светлый Христос 1-ой “Симфонии”, стоящий в преддверии последнего царства правды, бродит по улицам “Петербурга” бездомной тенью. Из душевного тупика скептицизма, куда заводит его жизнь, после светлых грез романтической веры, Белый, как и многие из его великих предшественников в русской литературе 19-го века, спасается в глубинах мистики и самоуглубления. Таковы темы его последнего большого произведения “Записки Чудака”, которое сложилось накануне великой русской революции и идеологически является завершением романтической вспышки русской литературы начала 20-го века.»28

Очень показательно, что в этой статье Бубновой впервые в японской русистике осмыслялась живая, органическая «нить» в творчестве Андрея Белого – от 1-ой «Сифонии» до «Записок Чудака». В этом отношении нельзя недооценивать значение Бубновой и ее лекционной деятельности в университете Васэда.

Статья Бубновой была написана в 1926 г. В этом же году весной приехал Борис Пильняк в Японию. Как раз примерно в то же время, в 1925 г., был заключен договор о нормализации дипломатических отношений между Японией и СССР. Год спустя, т.е. в 1927 г., в трех

26О жизни и творчестве Варвары Бубновой См.: Кожевникова Ирина Варвара Бубнова. Русский художник в Японии и Абхазии. М., 2009.27Там же. С.54.28Бубнова В. О романтизме и реализме в “Сифониях” А.Белого // Исследование по литературе и философии (Бунгаку Сисоу Кэнкю). Филологический факультет университета Васэда. 1926. Выпуск 4. С.2 – на русском языке.

японских больших городах (Токио, Нагоя и Осака) состоялась огромная выставка русско-советского искусства. Для организации выставки приехали в Японию Н. Пунин, муж Ахматовой, и Д. Аркин, которым помогала Бубнова29. Между прочим, в подготовительном организационном комитете этой выставки был приглашен и Отокити Курода в Москве30.

6.Корехито Курахара (1902-1991), известный японский

«коммунистический» критик, в молодости увлекался европейскими модернистскими литературами. Прочитав книгу Сёму Нобори «Современные течения и литература в России» (1915), будущий «пролетарский» литератор заинтересовался литературой русского символизма. Поступив на отделение русского языка Токийского института иностранных языков (1920), он с друзьями начал выпускать журнал «Русская литература» (Росия Бунгаку). И в журнале он опубликовал свои переводы не только стихов, но и статей Белого. В выпуске № 4 был опубликован его перевод статьи Белого «Настоящее и будущее русской литературы»31, а в выпуске № 7 был помещен перевод беловской статьи «Символизм» (из сборника статей «Луг зеленый»)32.

В 1925-м году он поехал учиться в Москву на полтора года, и там собрал коллекцию книг по русскому символизму. Позже он подарил эту свою библиотеку профессору Тацуо Курода (1902-92), одному из главных учеников Бубновой, который долго занимался историей русского символизма (Курода выпустил свой труд «Изучение русского символизма» в 1979-м году).

Курахара читал статью Бубновой о Белом. И он написал краткую, все же обзорную статью про Белого как романиста. «Среди символистов молодого поколения только Белый писал романы. Он занимает совершенно особое место среди символистов. Содержание его произведений – философское, сложнейшее, так что он не пользуется широкой популярностью среди читателей. Его идеология – мистическая и крайне реакционная, а его искусство, формы его произведений оказали огромное влияние на новую литературу – на Ремизова, Замятина, Пильняка, Иванова, и через них даже на определенную часть пролетарских писателей.»33

В этой статье Курахарой можно увидеть «шаг вперед» по 29Кожевникова Ирина Варвара Бубнова. Русский художник в Японии и Абхазии. М., 2009. С.99-111.30См.: Отокити Курода Выставка современного советского искусства, которая будет открываться в Японии. Ч.1 // газета «Осака Майнити». 1927 (29 марта). С.11 – на японском языке.31«Русская литература» (Росия-Бунгаку). 1922. Выпуск 4. С.2-27.32«Русская литература» (Росия-Бунгаку). 1922. Выпуск 7. С.2-11. Журнал был основан в сентябре 1921-го года и продолжался до июля 1924-го года. См.: Кацуюки Такахаси Третий журнал «Русская литература» и Корэхито Курахара (Дай-Сан-дзи «Росиа Бунгаку» то Курахара Корэхито) // «Окно» (Мадо). 1977. Выпуск 21 (37). С.24-31 – на японском языке.33Корэхито Курахара Символистские романы нового времени (Киндай Сётёсюги Гэйдзюцу) // Курсы по мировой литературе (Сэкай Бунгаку Коудза). Том 9. Русская литература (Росиа Бунгаку Хэн). Токио, 1932. С.217.

сравнению с Бубновой в осмыслении становления Белого как писателя. Именно он познакомил японских читателей не только с историей творческого пути Белого, но и влиянием Белого на современных ему литераторов34.

Двадцать лет спустя, в 1950-м году, Курахара опубликовал воспоминания о своем увлечении русской модернистской литературой и, освободившись от всяких идеологических, марксистских оценок, по-прежнему очень высоко оценивал Андрея Белого.

«Я по-прежнему считаю, что литература русского символизма находится на вершине мирового модернистского искусства. Особенно я высоко оцениваю статьи о символизме и романы Белого, и стихи Блока. Позже, когда «Ulysses» Джойса у нас был сильно анонсирован и я его прочитал, роман мне показался не очень экспериментальным, не таким серьезным, а он мне показался скорее обыкновенным, поскольку я задолго до этого читал романы Белого. Безусловно, что Джойс и Белый очень отличаются; не только по идее, но и по отношению к творчеству. Первый был, так сказать, оборотной стороной натурализма, а второй был оборотной стороной реализма. Но тем не менее, по моему взгляду, у них было много общего по модернистскому приему и формам творчества. И, всё же, в этом отношении я думаю, что Белый – гораздо больший писатель, чем Джойс; что его, Белого, стоит изучать куда больше с литературно-исторической точки зрения»35.

Такую высокую оценку Белого в то время, в 1950-х годах, трудно было представить себе в СССР, на родине социалистического реализма.

В 1970-е годы были выпущены прекрасные переводы романов Белого – «Серебряный голубь» (1977),36 «Петербург» (1977) и «Котик Летаев» (в японском названии «Тамасий-но Хэнрэки» (Странствие души; 1973). Их перевел Каори Кавабата (1933- ), сын знаменитого японского писателя Ясунари Кавабата (1899-1972) и профессор

34Между прочим, Курахара в Москве познакомился с Б.Пильняком через Отокити Курода, который как раз тогда работал корреспондентом японской газеты «Осака Майнити» в Москве. «Писателем, с которым я познакомился в России впервые, был Пильняк» – так вспоминал Курахара. Это было около 3-го января, за несколько дней после того, как Есенин совершил самоубийство в конце 1925-го года. Ссылаясь на Троцкого, от впечатления от беседы с Пильняком Курахара сделал следующее замечание в 1927-м году: – «Его уход из советского литературного мира не будет приносить никакого вреда. Наоборот, в определенном смысле, это даже желательно для здравого развития советской литературы.» Здесь ясны не только мировоззренческие пределы у Курахарой как «пролетарского» литератора, но и ошибочность человеческого взгляда на будущее. См.: Корэхито Курахара Впечатления от писателей новой России (Син Росиа Сакка-но Инсё) // Русская революция и литература. Основная тенденция русско-советской литературы (Росиа Бунгаку то Какумэй. Росиа-Собиэто Бунгаку но Китё). Токио, 1977. С.292-296.35Корэхито Курахара Русская литература и я (Росия Бунгаку то Ватаси) // Русская Литература (Росия Бунгаку). Выпуск 5. 1950. С.118-119 – на японском языке. 36«Серебряный голубь» перевел и выпустил в книге в 1978-м году также и Такэси Кодайра (1937-1992), профессор Хоккайдоского университета.

Токийского государственного университета. До сих пор эти переводы Белого остаются лучшими у нас в Японии. В послесловии второго, распространенного издания перевода «Петербурга» (2000) профессор Кавабата упомянул о японских знатоках, «connaisseur-ах» русской литературы, которые с раннего времени замечали и воспринимали произведения Андрея Белого37. Среди них он перечислил Тюю Накахару и Корэхито Курахару.

Данная статья – маленькая попытка для того, чтобы дополнить эти его проницательные заметки и обширные знания по истории русского символизма.

7. В заключение я хотел бы упомянуть о косвенных откликах на

произведения Белого в экспериментальном романе японского писателя Кюсаку Юмэно (1889-1936) «Догура-Магура» (1935)38. Заранее я также и хотел бы предупредить, что у нас вовсе нет никаких сведений о том, что японский писатель более или менее знал и читал Андрея Белого.

«…смотрел на Гиндзе кинофильмы. Джакки Куган. Доктор Калигари» – так записывал в дневнике Юмэно 5-го апреля 1926-го года39. По дневниковой записи Юмэно серьезно принялся за роман 11-го мая 1926-го года40. Это означает, что он начал писать 1-ю рукопись (он переписывал рукопись романа по крайней мере 5 раз) этого причудливого романа примерно через месяц после того, как посмотрел кинофильм «Доктор Калигари». Он закончил роман 6-го января 1930-го года41.

Тезисы, основные идеи романа можно определить следующим образом:

1) Онтогенез повторяет филогенез. Зародыш в утробе переживает весь процесс кошмаров развития-становления Жизни. «Зародыш, зародыш, Чего ты танцуешь? От того ли, что боишься того, о чем тайно думает мать?» (эпиграф романа)

2) Мозг совсем не является базой для того, чтобы думать и помнить. Думают и помнят «клетки» в теле.

Эти идеи перекликаются с идеями, развитыми Белым в романах «Котик Летаев» и «Москва». Русского и японского писателях объединяет интерес к темам мистерии Жизни и возмездия Науки; в произведениях обоих изображены психиатрические лечебницы.

Между прочим, по автору, название романа «Догура-Магура» на местном диалекте города Фукуока означало нечто вроде магического гороскопа или головокружительного калейдоскопа. Это почти «заумное» название напоминает слова – «догму», «магию», «магус», «доктор»... даже японское слово «доку» (яд), ономатопею «ГУРА-ГУРА» (шататься; трястись; кружиться) и т.д. С помощью таких игр словесных звуков и отзвуков в романе создается сеть 37Белый Андрей. Каори Кавабата (перевод) Петербург. Том 2. Токио, 2000. С.292.38Кюсаку Юмэно Догура-Магура // Полное собрание сочинений (Юмэно Кюсаку Дзэнсю). Том 4. Токио, 1969 – на японском языке.39Кюсаку Юмэно Дневники Кюсаку Юмэно (Юмэно Кюсаку-но Никки). Фукуока, 1976. С.142 – на японском языке. Гиндза – самый модный, престижный район в городе Токио. 40Там же. С.147.41Там же. С.335.

перекрещенных, перекликающихся намеков, видений, призраков, кошмаров некрофилии, и интриг отцеубийства и кровосмешения.

Дебют Юмэно как писателя состоялся в 1926-м году. Уже тогда, как свидетельствуют его дневниковые записи, появился первый штрих романа42, полного безумных фантазий и мотивов «взрыва мозга», формальных и содержательных новшеств и неожиданностей, которые с трудом воспринимались «литературными», интеллигентными читателями, у которых вовсе не было «слуха» к традиции японского музыкального, повествовательного искусства (Юмэно был мастером «Утай», музыкальной и повествовательной части театра Но). Его роман и язык провоцируют у читателей аномальный ритм, тембр и темп жизни и буквальное «безумие».

Пока я не могу привести более подробные доказательства этого, но мне кажется, что оба писателя, Белый и Юмэно, смотрели такой один и тот же кинофильм и под сильным впечатлением от него написали свои романы. Я имею в виду немецкий кинофильм «Кабинет Доктора Калигари» (1920)43, хотя у нас пока не существует сведений о том, что Белый ходил в кино в Берлине и смотрел этот пионерный шедевр в истории кинематографа.

42Там же. С.147.43Впервые в Японии роман Юмэно рассматривал в контексте немецкого экспрессионизма, и заметил о возможной связи романа и фильма Роберта Винэ – Кимиёси Юра (1929-1990), профессор Токийского государственного университета, специалист по английской литературе во время романтизма. См.: Кимиёси Юра «Догура-Магура» Кюсаку Юмэно – роман безумия (Юмэно Кюсаку «Догура-Магура» – Кёки-но Роман) // Мир Кюсаку Юмэно (Юмэно Кюсаку-но Сэкай). Токио, 1991. С.348-353 – на японском языке. Статья была опубликована впервые в августе 1970-го года.