Вирджилио Илари

Перевод Татьяны Поло

I

DEBELLARE SUPERBOS1

СМИРЯТЬ ВОЙНОЮ НАДМЕННЫХ

1. “У меня нет врагов. Я их всех уничтожил”2

“Low intensity conflicts”, “Conflicts short of war”, “Fourth Generation

Warfare (4GW)3”, «Asymmetric Conflict»

4 … Как любое научное

1 В M. de Leonardis (ред.), La NATO e le nuove sfide per la forza militare e la

diplomazia, Материалы конференции в Милане, 18-19 окт., UCSC, 2006.

2 Последние слова умирающего Сильного мира сего, в ответ на вопрос своего

исповедника: «Прощаете ли Вы врагов Ваших?» [Carl Schmitt, “Die legale

Weltrevolution. Politischer Mehrwert als Prämie auf juristische Legalität und

Superlegalität”, в Der Staat, Берлин, XVII, 1978, 3, с. 321-339]. См. о К.Шмидте: Günter Maschke (Hrsg.), Carl Schmitt. Frieden oder Pazifismus? Arbeiten zum

Völkerrecht und zur internationalen Politik 1924-1978, Duncker&Humblot, Berlin

2005. Данный текст написан под влиянием Карла Шмидта о международном

праве. 3 Сформулированное в 1989 г. группой американских аналитиков под

руководством Вилльяма С. Линда. 4 Steven Metz, Douglas V. Johnson II, Asymmetry and U.S. Military Strategy:

Definition, Bachgroudn, and Strategic Concepts, Carlisle Barracks, Strategic Studies

Institute/ U.S. Army War College, 2001; Liang, Qiao and Wang Xiangsui, Unrestricted

Warfare: China’s Master Plan to Destroy America, Pan American Publishing

Company, 2002; Roger W. Barnett, Asymmetrical Warfare: Today’s Challenge to U.S.

знание, теория военного искусства исторически определена. Однако, традиционное представление о войне как о вооруженном

конфликте между независимыми государствами, сложившееся в «героическую» эпоху «борющихся царств»5

Запада, неприменимо к конфликтам сегодняшней «постгероической» эпохи (Э. Люттвак). Международные организации разделяют, и я бы даже сказал,

противопоставляют в своем подходе войну и политику: действия аполитичного характера, юридически «положенные» и

необходимые, преподносятся ими как возврат к политике, а послевоенные, полные насилия, периоды, как результат «высшей

полиции». Разумеется, затягивание какого-либо конфликта ведет к увеличению потерь и затрат; и чем более преступным и диким

характером отличаются оголтелые противники послевоенного мира, тем больше они способствуют последующему возобладанию

«реализма»6. В атмосфере национального поражения возвращается

в обиход слово «война», изжитое в период уверенности в своих

силах и наплыва новой идеалистической лексики. И все же, конфликты XXI века предстают столь непохожими на войны между суверенными державами и регулярными армиями прошлого, что даже сами «реалисты» вынуждены признать, что война изменила не только свои формы вооружения и юридическую подоплеку, но и

собственную «природу».

Нам не хотелось бы, однако, фокусировать здесь внимание читателя на специфике конфликтов между воинственными

«асимметриками». Мы хотели бы, скорее, поразмышлять об

историческом значении произошедших радикальных изменений в области современных конфликтов. Новое ведь не суть сами эти

современные конфликты. В подавляющем большинстве своем они

лишь продолжение процессов, начатых уже в период холодной

Military Power, Washington D.C. Brassey’s, 2003; Ivan Arreguin-Toft, How the Weak

Win Wars: A Theory of Asymmetric Conflict, New York & Cambrige, Cambridge

University Press, 2005

5 «Эпоха борющихся царств» - так называется период средневековой китайской

истории (до «Небесной империи»).

6 «Реалистическим» обозначается в политологии направление, противоположное

«идеалистическому». «Идеалисты» приближаются к левым партиям, а «реалисты», соответственно, к правым и реакционным. Realpolitik: «реалисты»

пессимистично относятся к человеческой природе и утверждают, что все определяется эгоизмом и отдельными интересами. Они обвиняют своих

противников «идеалистов» в лицемерии, считая что те маскируют свои интересы

под личиной великих идеалов.

войны7. Так, террористическая атака на Соединенные Штаты была

спланирована, как сообщалось в первых прокламациях Осамы Бин

Ладена, в ознаменование новой фазы (краткой)

«Восьмидесятилетней войны», начавшейся с англо-французского

раздела Османской империи; эта фаза охарактеризовалась попыткой Аль Каиды добиться окончательного освобождения арабов (неудавшегося прозападным «отступникам» национал-

социалистического толка) в ходе ведения между собой различными

исламскими конфессиями (долгой) религиозной войны, основным

вопросом которой являлась реставрация Халифата. Новым же предстает сегодняшний международный контекст этих

непрекращающихся конфликтов, ново их восприятие и

противостояние им на Западе, как нова и тенденция к коррозии

государственности на геополитическом горизонте, противоположная тенденции распространения и укрепления форм

государственности в развивающихся странах, типичной как раз для распавшейся «двухполюсной системы»

8. И если мы не готовы

больше увязывать вооруженные конфликты с понятиями политики,

государства, суверенитета, то политическое устройство нашего

времени действительно изменилось. Если единственно возможная война – это война асимметричная, то, видимо, ассиметричным стал

и политический баланс сил, обеспечивающий мир на земле. Конец

мировых войн обусловил новый характер региональных и местных

конфликтов: они приобрели глобальный масштаб.

В начале «Восьмидесятилетней войны» Т.Э. Лоуренс Аравийский с полным основанием писал, что опыт ведения войн в пять тысяч лет лишает нас права «не уметь» воевать. Однако, сегодня это уже не кажется справедливым. Встает вопрос, изменилось ли общество, или просто «рыцари холодной войны» отправились на пенсию и их

заменило новое поколение то ли «иконоборцев», то ли людей

откровенно некомпетентных? Впрочем, вся история западной

военной доктрины состоит из таких и даже еще более глубоких

7 Gianluca Pastori, “Guerre future e violenza assoluta”, Quaderno SISM 2006

(материалы конференции “Storia della guerra futura”, Варалло 22 сент. 2006), с. 159-168.

8 О радикальной, «левой» критике идеологии «гуманитарной помощи» и

объективно подчиненной империализму роли пацефистских движений и

негосударственных структур в разложении национального суверенитета см.

Введение Клаудио Баззокки к итальянскому изданию исследования Марка Дюффельда, - Mark Duffield, Guerre postmoderne. L’aiuto umanitario come tecnica

politica di controllo, Понте, Болонья, 2004 с 7-22

переломов и замещений9. А количественный и качественный

расцвет стратегических и военно-исторических исследований за последние двадцать лет решительно опровергает гипотезу о

культурном и интеллектуальном упадке в этой области. Наоборот, наша военная доктрина находится сегодня на более высокой стадии

развития; новым же и парадоксальным феноменом представляется тот факт, что это развитие не провоцирует соответствующей

активной реакции, а ведет лишь к апории, логическому тупику. На самом деле мы сомневаемся не только в возможности

использования, но даже и в рациональной интерпретации войны. И

это сомнение становится сегодня отражением и индикатором

апории более широкого свойства, не столько относительно значения нашей эпохи, сколько вообще возможности найти это значение. Если мы не в силах осмыслить войну10

, то это потому, что мы, - на закате просветительского и романтического историзма, -

не в силах осмыслить настоящее как часть исторического процесса.

Может, еще и поэтому мы смутно воспринимаем нашу эпоху как имперскую, и нас обуревает искушение провести аналогию с «двумя великими революциями античного мира, - концом

греческих демократических государств и возвышением Рима»11. Но

вот современного эквивалента Ливию и Виргилию у нас нет, как нет и великой культуры августовской поры, которая на новых

началах, через век после Полибия, явила миру самобытные черты

Римской империи. Хроника событий наших дней, насыщенная новостями деятельности крупных международных организаций,

входит в противоречие с совсем недавними утверждениями

Раймонда Арона (La rèpublique impèriale, 1973) и Эдвaрда Н.

Люттвака (The Grand Strategy of the Roman Empire, 1979). Через тридцать лет после этих публикаций наше прочтение настоящего походит на то, как великая либеральная историография

9 Тацит, История, 1,88,4: oblita bellorum (erat) nobilitas, ignarus militiae eques. О

«военных революциях» наполеоновского времени, о I Мировой войне и о

ядерной эпохе см. Colin S. Gray, Strategy for Chaos. Revolutions in Military Affairs

and The Evidence of History, Франк Касс, Лондон-Портланд, 2002

10 “Penser la guerre” - книга Реймона Арона о Клаузевице (в русском переводе:

«Философ войны – Клаузевиц» 1976). Название оригинала подчеркивает разницу

между практикой и философией. Мы ведем войны и заботимся о том, как их

вести, но недостаточно вдумываемся в их природу. Клаузевиц действительно был

единственным настоящим и великим философом войны.

11 Santo Mazzarino, Il pensiero sotrico classico, Латерца, Рим-Бари, 1964, с. 363

интерпретировала, - вплоть до Дж. Р. Сили12, - английскую

историю, а именно, концентрируясь на социально-политических

катаклизмах и конституционном процессе и игнорируя параллельный рост Британской империи.

Такое суждение применимо прежде всего к Европе, названной

Рамсфельдом «планетой Венера»13 и, в частности, к нашему

испано-итальянскому «саду Гесперид»14

. Естественно, что Европейское сообщество не восприняло объединение Германии и

развал Советского Союза как «победу». Оно должно было изыскать «дивиденды на мир», чтобы освободиться от излишнего балласта вооружений и прийти к единой денежной системе, которая послужила «материальной базой» для независимости европейской

политики от Соединенных Штатов, но которая не изменила сложившегося коммерческого и финансового межатлантического

балланса и, более того, привела к структурному дефициту суверенности европейских государств, что только усилило американское господство на земном шаре. Европейский союз приступил к проблеме своего «расширения», то есть к заполнению

властных пустот, оставленных рухнувшим Советским Союзом, с десятилетним опозданием и обратным эффектом в результате этого

процесса. Неожиданно для себя он тогда и обнаружил, что это геополитическое пространство тем временем было уже оплетено

прочной сетью двухсторонних отношений этих стран с Соединенными Штатами; и до сих пор ЕЭС никак не поймет, какова же политическая, экономическая и энергетическая пошлина, которую взимает или собирается взимать сей Американский Лимес, эдакий защитный вал, исподволь сооруженный на территории

Европы в ущерб старому западно-европейскому блоку. Запоздалое

12 J. R. Seeley, The Expansion of England, 1883. О Сили и римлянах см. Luigi

Loreto, Per la storia militare del mondo antico, Иовене, Неаполь, 2006

13 Дональд Генри Рамсфельд, дважды министр обороны США, в администрации

Дж. Форда с 1975 по 1977 г и Дж. Буша-младшего с 2001 по 2006. Здесь имеется ввиду его знаменитое сопоставление США с планетой Март, а Европы с планетой

Венера, в том смысле что американцы умеют вести войны, а европейцы

(возможно) сильны в любви.

14 Греки называли Гесперией земли к Западу, в частности Италию и Испанию.

Геспериями были три нимфы, дочери Ночи, которые вместе с драконом Ладоном

сторожили сад золотых яблок Геры, богини брака и супружеской верности. В

эпоху итальянского Рисорджименто многие виднейшие его деятели говорили, что

Италия – это сад Гесперид и немного свободы было бы достаточно, чтобы он

расцвел.

принятие в Евросоюз десяти структурно американизированных

голосов разом похоронило единую конституцию и общую

внешнюю политику Европы, как то продемонстрировал в 2003 г провал франко-немецких усилий по неподдержанию ввода американских войск в Ирак.

Наоборот, Америка прекрасно отдала себе отчет, что 1991 год был

не менее эпохальным, чем 1815 или 1945. Советский Союз, ставший третьим вслед за Францией и Германией

«континентальным» противником морских держав, удостоился участи Наполеоновской Империи и Третьего Рейха. А

экономическое и политическое положение путинской России через пятнадцать лет после развала СССР во многих отношениях хуже, чем положение Франции после 1830 г или Германии в 1960 г. Пусть разразившаяся в виртуальной форме и на периферии (унеся тем не менее 15 миллионов жертв с 1945 по 1995 г), холодная война явилась в реальности третьей мировой войной «короткого XX

века» (1914- 1991)15

. Она же стала и последней из современных

«мировых» войн: ею ознаменовался конец исторического цикла, длившегося пять веков, для которого была характерна борьба различных Великих Держав Запада за европейскую и христианскую

гегемонию в мире, то есть, по существу, за контроль над историей.

Вставая на европейскую точку зрения, логично было бы

рассматривать историю современного мира через призму смены

империй: за Pax Hiberica следовал Pax Britannica, а за ним Pax

Americana. В 1899 г вхождение Соединенных Штатов в число

империалистических держав получило ироническое приветствие Редьярда Киплинга, который посвятил свое знаменитое стихотворение «Бремя белого человека» бывшим мятежникам, а теперь хозяевам Филиппин. Нейл Фергюсон, гениальный аналитик британской империи16

, напомнил об этом в 2004 г в своем труде, где Соедниненным Штатам предлагается осознать свойственную

им имперскую природу и гордиться ею17. Фергюсон цитирует

статистическую выкладку, согласно которой Соединенные Штаты -

шестьдесят девятая по счету империя в истории человечества, и

мнение, - к которому он относится весьма скептически, - что Европа в будущем могла бы стать семидесятой. Список,

15 Понятие, введенное английским историком Эриком Д. Э. Хобсбаумом.

16 Niall Ferguson, Impero. Come la Gran Bretagna ha fatto il mondo moderno (2003),

Мондадори, Милан, 2007.

17 Niall Ferguson, Colossus. Ascesa e declino dell’impero americano (2004),

Мондадори, Милан, 2006.

естественно, абстрагируется от политической формы власти: в строго историческом понимании корректно будет рассматривать комплексно гегемонии как в явной форме (как английская), так и в латентной (как американская); ведь каждая империя – это длительный исторический процесс, воплощенный в одной из бесконечно разнообразных политических форм sui generis. Список этих империй, естественно, функционирует в плане исторических

параллелей. Пятнадцати строчек Фергюсону было достаточно,

чтобы убедить читателя в неприемлемости для современной

ситуации стереотипной концепции «Нового Рима», и лишь немногим больше ему понадобилось для исчерпывающего

доказательства того, что самая близкая параллель – это Британская империя. И действительно, в отличае от Полибия, который взялся объяснять Рим грекам, Фергюсон берется объяснить Англию

американцам. Излишне напоминать, что и Британская империя, -

как, впрочем, и все остальные на Западе, - являлась в свое время прекрасной параллелью Римской. При том, намного крупнее: в момент своей максимальной экспансии, то есть в период между двумя мировыми войнами, она насчитывала 34 миллиона км2, то есть 23 % суши и пятую часть населения земного шара18

. И тем не менее, уже в 1932 г Карл Шмитт мог утверждать, что «в повседневной практике Соединенные Штаты прочно занимают позицию вершителей судеб»

19. А еще раньше, в 1916 г. Кейнес

констатировал, что Англия заложила свое будущее у Соединенных

Штатов, чтобы не проиграть Германии. Каким бы территориальным

охватом и мощью не обладали европейские колониальные империи,

они были обречены именно в силу своего сосуществования. Определяющим для них был не центр, а их соответствующие границы, пусть даже, как в случае с Англией, речь шла о «берегах

противника»20. Империя же в латентной форме, как порождение

исторического цикла современных мировых войн, есть imperium

sine fine, универсальная в пространстве и во времени. Как и

римский limes до III века н.э., укрепленный заградительный рубеж

нашего времени тоже есть некая граница, причем мобильная: не

18 Colossus, цит., с. 18.

19 Carl Schmitt, VölkerrechtlicheFormen des modernenImperialismus (1933), ит. перевод Франческо Пьерандреи, Il concetto d’Impero nel diritto internazionale,

Фашистский Национальный Институт Культуры, Рим, 1941: переиздание 1996

(Сеттимо Сиджилло, Рим) со вступлением Пьетро Томмиссена. 20

Фраза «Границы Англии - это берега противника» принадлежит Адмиралу Дж.

Р. Джеллико, командовавшему английским флотом во времена I Мировой войны.

пограничная черта, не защитный вал со сторожевыми башнями, но

ось культурного и экономического взаимопроникновения.

II. Ктесифонт на Тигре

Исчезновение последнего континентального противника английской и американской держав, властителей морей, создало в современном мире условия для повсеместного установления «имперского мира», наподобие того, который в античное время распространился по ходу солнца от Тигра до Тибра, дав начало

Западной цивилизации. Пять последних веков, начиная от Тордесильясского договора и до развала СССР, центром

современного Запада была Атлантика; теперь же этот центр переместился на Тигр. Аналогия с Римской империей проводилась в Европе еще Михелем Хардтом и Антонио Негри (Empire, 2001),

втискиваясь у этих авторов то в рамки экономистики, для которой

государства являются марионетками международной финансовой

системы, то в рамки мессианства, где новая империя предстает в роли акушерки нового антагонистичного интернационализма, который сгущается вокруг «народа no global» и обречен на воспроизведение ролевой функции христианства в Римской

империи. А вот в Соединенных Штатах эта аналогия, кем-то с воодушевлением, а кем-то и негативно, прямо увязывается с American Empire; но идея Рима в ней выхолощена и искажена голливудскими колоссами, в которых зритель со смешанным

чувством удовлетворения и осуждения «узнает» купола и обелиски

Вашингтона, интриги Овального Кабинета Белого дома, индустрию

зрелищ, манипулирование толпой, Miami Vices и, в особенности,

двусмысленную и тревожную Feminization of America

(сопоставимую с женоненавистническим и

человеконенавистническим топосом «женоподобных» древних

римлян, властителей мира, но рабов своих женщин и их евнухов).

И тем не менее, сравнение Американцев и Древних Римлян

недостаточно для понимания сегодняшней новой эпохи. В конце концов, какая европейская нация в какой-то момент своей истории

не идентифицировалась с римлянами21? Даже Османская империя

21 См. в исследовании Луиджи Лорето параллели между англо-немецкой и

римско-карфагенской конкуренциями и балансирующие между Римом и

Карфагеном определения Германии (наказанной Версальским договором,

называемым Кейни «Карфагенским миром») [“L’idea di Cartagine nel pensiero

storico tedesco da Weimar allo ‘Jahre O’”, в Студи сторичи, 41, 2000, N. 3 (июль-сентябрь), с. 828-70]. См. также о теории translatio imperii от Древнего Рима до

Германии символическим актом захвата германцами войсковых орлов-

воспринимала себя как прямую наследницу Восточной Римской

империи, то есть Византии. Пример Рима как тема была порождена западной цивилизацией в новое время и стала вечной. Изучение этой темы может внести ясность и расширить идеологический

фундамент нашего философского осмысления и структуры наших

институтов, но не подменить собой осознание исторического

настоящего. Важно не то, что американцы воспринимаются нами

или ощущают себя новыми римлянами, а то, что исторический

процесс сейчас, - как это было, собственно, очевидно уже в его

предпосылках, - достиг такого кульминационного этапа, при

котором универсальный мир гарантируется одной единственной

державой. Вот что создает перспективу и придает актуальность аналогии с античным миром (пусть и ограниченным

Средиземноморьем). Это не означает, что мы можем предсказать наше будущее, заимстуя его под копирку из римской истории. К

тому же, действительно ли так уж соотносимы циклы римской22 и

американской истории23? Санто Маццарино убедительно доказал,

что уже в этрусских священных книгах II века до н.э. тема Decline

and Fall неотъемлема от темы укрепления и расцвета римской

власти24, в точности как и тема Decline of America переплетается

сегодня с понятием American Empire.

Над концепцией End of History, выдвинутой пятнадцать лет назад

Френсисом Фукуямой, впервые истолковавшим американскую

победу как «кульминацию» истории (в гегельянском смысле), все от души посмеялись и потом забыли; ему возражали, что «войны

продолжаются», ему противопоставляли Clash of Civilizations (не замечая тот факт, что Хунтингтон предрекал наше антагонистическое будущее в «конфуцианской», а не в «исламской

цивилизации»). Что ж, этот пессимизм Фукуямы перед

штандартов римских легионеров в Тевтобургском лесу, и, с другой стороны, об

отждествлении Германии с Древней Грецией, пронизывающее всю немецкую

классическую культуру XIX в. 22

У историка Флора «идея римской экспансии выражена следующим образом:

первый цикл войн cum finitimis, второй цикл войн в Италии, третий цикл войн во

всем мире, четвертый цикл инерции с пробуждением в эпоху Траяна (…) Флор

стремился втиснуть свою периодизацию в прокрустово ложе периодизации

различных умонастроений (на основе конституции)» (Mazzarino, цит., с. 418-9).

23 Arthur J. Schlesinger Jr, I cicli della storia americana (1986), Эдициони Студио

Тези, Порденоне, 1991.

24 Mazzarino, La fine del mondo antico, 1959 (Риццоли, 1988, с. 20).

непременным триумфом либерального общества перекликается с предсказаниями Сципиона Эмилиана на пепелище Карфагена.

Эта победа не была отмечена римлянами закрытием храма Януса, произошедшая лишь дважды: после Первой Пунической войны

(241 г. до н.э) и после войны в Ацио (27 г. до н.э.). Тем не менее, 146 г. до н.э., с его падением Карфагена и роспуском Ахейского

союза (ровно в год пятидесятилетия «освобождения» Греков), явился неким эквивалентом 1991-му году, в котором без всякой

официальной номинации США стали истинным победителем

холодной войны и единственным наследником Британской

империи. Советский Союз, воспринимаемый с надеждой или со страхом как историческое воплощение Третьего Рима25

(о чем еще в 1983 г. см. у Люттвака: The Grand Strategy of the Soviet Union

26),

был скорее Третьей Спартой (Спартой осажденной и

«социалистической» Клеомена и Набида), исчезнувшей как Первая Империя и Третий Рейх. В одном только североатлантическом

секторе США контролируют сегодня, более или менее напрямую,

историческую ось первых двух мировых войн XX века (Данциг-Сараево) и заградительный вал оснащенный по последнему слову техники и более протяженный, чем тот, который контролировали

вместе Западная и Восточная Римские империи. Подвластная «провинция», управляемая «Центральным комитетом» в Тампе (во

Флориде) больше Османской и Персидской империй вместе взятых.

Кроме того, США обладают безраздельным контролем за информацией и стратосферой. Мировая экспансия американской

державы не есть лишь географического характера: кроме президента Соединенных Штатов нет на сегодня на земле такой

политической силы, которая была бы наделена не только формальной властью, но и материальными предпосылками для

25 Mikhail Agurski, The Third Rome. National Bolshevism in the USSR, Boulder,

Westviw Press, 1987.

26 В соответствии со своим предсказанием о том, что СССР неизбежно возьмет верх, Люттвак полагал, что Запад уже встал на позицию защиты, наподобие Византийской империи в окружении врага. Гегель утверждал (как то вкратце излагает Мадзарино, PSC, II2, с. 376) «что существует лишь три подхода, три

“метода представления” (“Vorstellungsart”) истории: или “террористический” (в перспективе приближающейся катастрофы), или “евдемонистический” (в перспективе прогрессирующего блага), или “абдеритский” (как реальность глупцов и простаков: история как вечный и напрасный Сизифов труд)».

Люттваку и Хинтингтону свойственнен первый подход, а Фукуяме второй,

переходящий в третий.

развязывания войн или заключения мира27. Американские власти

сейчас являются высшей инстанцией международной

геополитической системы, хотя сами и не подчинены ей. Если мы

взглянем на сегодняшнюю ситуацию с точки зрения, предложенной

Карлом Шмидтом28, то террористическая атака 11 сентября

предстанет катализатором нового политического сценария, продиктованного «решением» (Entscheidung) Соединенных Штатов принять меры в «экстренной ситуации» в форме предупреждающего удара и «радикального подрыва сложившегося порядка», как во внутреннем, так и во внешнем пространстве (того самого «порядка», который США выработали в 1942 г в качестве основы «демократического крестового похода» против Гитлера, вдохновленного Кельсеном, яростным противником Карла Шмидта).

Установка, что война есть продукт государственного суверенитета и предполагает применение военной силы в интересах этого

суверенитета ведет в конечном счете к замаскированной под

миротворчество эвтаназии государства, которое постепенно подменяется наднациональными структурами. Современный

западный мир живет в уверенности, что преодолел войны, - сначала путем перехода от правящих династий к нациям, затем путем

ограничения национальных суверенитетов. Однако, если власть лишена самозащиты, то из политической она фактически

становится административной властью. Наднациональная организация ее попирает конституции, игнорирует волю народов, противопоставляет и превращает в суррогат частную и

политическую свободу граждан. Корпус сохранившихся текстов Плутарха доносит до нас, что народные собрания (hoidémoi)

греческих полисов потеряли всякий смысл, когда божественный

Полемос (отец демократии!) «бежал и исчез» из мира сего29. То

27 Выражение «имперское президентство» принадлежит Артуру Шлензингеру-

младшему и употреблялось им в отношении Никсона; вслед за А. Токвиллем

Шлезингер полагал, что постоянная угроза конституционному равновесию

исходит из области внешней политики. Уже в 1986 г он подчеркивал, что процесс концентрации верховной власти в институте президентства имеет структурный и

необратимый характер. (см. цит. С. 386-469).

28 «Будучи немецким подданным, я излагаю вопрос об американском

империализме так, как одетый в рубище нищий мог бы говорить о чужих

богатствах и сокровищах». (Positionenund Begriffe im Kampf mit Weimar, Genf,

Versailles 1923-1939, Hanseatische Verlagsanstalt, Гамбург, 1940, p. 179 (цит. в Томмизен, цит., с. ix).

29 Плутарх, Praecepta gerendae reipublicae 32 (= Moralia, 824c).

есть, историки знают, что дух суверенитета по отношению к границам, установленным вестфальским мирным договором (1648),

проявляется не в ведении войн, а в неучастии в них. Знают и то, что войне всегда удавалось захлестнуть эти берега. Даже с виду двухсторонние или внутренние конфликты всегда были осколками

или следствием конфликтов между коалициями. И

немногочисленные великие державы никогда не побеждали в одиночку. Если же война возможна лишь между коалициями

различных государств, то поражение Советского Союза означает вечный замок на двери храма двуликого Януса, ибо нет других

государств, способных сплотить антагонистическую США

коалицию; даже Китай любыми способами пытается избежать конфронтации, возможно, и неизбежной в долгой перспективе. Поэтому не представляется особенно парадоксальным, что в момент, когда Домиций Корбулон ради триумфа Нерону разрушал

Артаксату, Онасандр в предисловии своего «Стратегикоса» (около

59 г. н.э.) писал, что этот трактат предназначен скорее для развлекательного времяпровождения старых генералов (palaiôn te

hegemónon anáthema), навсегда списанных из армии после Sebastè

Eiréne (что по-гречески значит Pax Augusta)30

.

Еще одним важным следствием всего произошедшего оказывается волюнтаристское отрицание политического характера военного

конфликта, объявленного незаконным и в сущности преступным.

Но непризнание политической составляющей войн сводит их к чисто военной акции. Если бы этот парадоксальный неомилитаризм

был лишь просчетом в оценках, его давно бы признали и

скорректировали, но в том-то и дело, что он втянут в поле стратегических интересов Запада. В самом деле, изъятие из концепции войны немилитаризованных форм контроля, дестабилизации и прямой агрессии (вмешательство во внутренние дела, эмбарго, финансовые рычаги) и даже милитаризованных, но как бы «невоенных» акций (репрессии, международная полиция, принуждение к миру), позволяет устранить вооруженное противостояние (как это и отражено в Хартии Объединенных

Наций) и свести на нет попытки создания органов сдерживающей

власти (не только в отношении средств массового поражения, но и

запрещенного тактического вооружения, как, например, наземные и

подводные мины).

Оружие Запада уже не шпага, а меч (glaive) правосудия. Он не используется в войнах, а лишь в «операциях, отличных от

30 Onasandro, Strategicon, Prooem. 4.

военных»: «гуманитарных интервенциях», «принуждениях к миру»,

«созидании наций», «экспорте демократии», «освобождении от тирании». Parcere subiectis et debellare superbos. Широкое американское наступление вглубь Евразии и геополитический

«центр» планеты и правда не считается войной: пусть по характеру оно и не мирное, но ведь миротворческое и освободительное. Даже когда, к великому собственному сожалению, США вынуждены

реагировать на атаки террористов «предупреждающим ударом»,

что ж, они ведь ставят своей целью не захват территорий, а захват «сердец и умов». Не будем видеть в этом лишь склонность к эвфемизмам, мистификацию и лицемерие31

. Насаждая повсеместно свои ценности и защищая свои интересы, при этом устилая путь жертвами и ненавистью, Запад вовсе не стремится превратить занятые территории в мирные пустыни. Логика захвата (esprit de

conquête) основана не на разрушении, а на стяжании и

использовании захваченного (Монтескье)32. Сущность войны не в

атаке, а в защите; именно тот, кто начинает защищаться, неприемля pactum subiectionis, есть «истинный зачинщик войны» (Клаузевиц).

Признавая за государствами, так же как и за отдельной личностью,

природное право на самозащиту (включая упреждающий удар),

Монтескье полагал, что «petites sociétés», то есть малые общества, чаще имеют право прибегать к войне, чем большие, «parce qu’elles

sont plus souvent dans le cas de craindre d’être détruites ». Однако,

империя ведь не признает легитимных противников hostes legitimi, а лишь latrones (разбойников), с которыми не ведутся даже переговоры о капитуляции, но дело доводится до полного истребления и наказания. Силы сопротивления в этом случае

31 В De Armis Romanis libri duo (Hanoviae 1592; 1599; 1612; Thesaurus Antiquitatum

di Polenus, I, Венеция 1737; Opera Juridica Selectiora, Неаполь 1780, I, с. 375-538)

Альберико Джентили воспроизводит аналитический диспут, наподобие античного, в типичной риторической традиции «противоположного дискурса» с обвиненем (actio) и защитой (defensio) на тему «права» римских войн. Интересно

отметить, что книга I, De Injustitia Bellica Romanorum Actio, вышла отдельно в Оксфорде в 1590. Цитируемый Гроцием в качестве своего «предшественника»,

преследуемый инквизицией, объявленный церковью еретиком и отлученный ею,

но вставший на защиту mos italicus против mos gallicus, профессор гражданского

права в St. John’s College в Оксфорде, Джентили первым очертил в строгих

постулатах относительный, а не универсальный характер империй (Ilari,

L’interpretazione storica del diritto di guerra romano fra tradizione romanistica e

giusnaturalismo, Джуффре, Милан, 1981, с. 65 и далее; “Ius civile e ius extra

rempublicam nel De jure belli di Alberico Gentili”, в Studi Sassaresi, 8 (1980-81), с. 125-147 (затем в Studi in onore di Arnaldo Biscardi, Чизальпино Голиардика, Милан, III, 1982, с. 535-55).

32 Montesquieu, Esprit des Lois (1748), 1, 3; 103.

стремятся сыграть, в духе всех революций, на затратах: пытаются довести количество жертв, масштаб насилия и длительность конфликта до максимального для системы политического предела, если таковой существует. Такова схема всех асимметричных войн.

Но речь не идет сейчас о выживаемости одного правительства, одного государства, одного локального или регионального балланса сил, как это было в случае с револющионными войнами, с национально-освободительными движениями прошлых времен и

как это было во Вьетнаме. Можно смириться с поражениями на дальних рубежах, как битва при Каррах или в Тевтобургском лесу; но ведь Ктесифонт-то стоял на Тигре33

.

III Анан и аль Систами34

В малозначимой за рубежом реакции итальянцев на американскую

интервенцию на Ближнем Востоке «набожные атеисты»35

, занимая середину, стоят в одном ряду с двумя идеологиями,

экстремальными и противоположными друг другу, которые реагируют на пресловутое «столкновение цивилизации» с «исламским миром»: с одной стороны, это католический

фундаментализм, который воспринимает это столкновение под

знаком «отличия» «их» Бога от «нашего» и возвращается к идее крестовых походов36

, а с другой стороны, либеральный и тоже

33 V. Jon E. Lendon, Le ombre dei guerrieri (Yale 2005), UTET, Турин, 2006, с. 270 и

далее. (“Giuliano in Persia, 363 d. C.”).

34 На материале статьи В. Илари, “Le libertà di un liberto”, в Liberal Risk, N. 7,

январь 2006.

35 «Набожные атеисты» (“atei devoti”) – это саркастическое название аристократов свободного поведения эпохи Старого Порядка Дореволюционной

Франции, которые смеялись над религией, а когда разразилась Революция, стали

претендовать, чтобы Церковь защитила их привелегии (чего так и не произошло.

Впоследствии Церковь все-таки отлучила Наполеона, но по другой причине: за то, что он попрал ее права). Джулиано Феррара, бывший член коммунистической

партии, вошедший в дружбу с Берлускони и ставший главным редактором газеты

Фольо, провокационно и самоиронично объявил себя “набожным атеистом”,

бросая вызов благопристойности левых партий: он стал восхвалять папу

Ратцингера, выступил с анафемой абортам и эвтаназии и поддержал Израиль и

США против палестинцев. Ранее он выступил с одобрением войны в Ираке и из-за разногласий на эту тему автор этих строк был уволен из Фольо.

36 Jean Flori, La guerra santa. La formazione dell’idea di crociata nell’Occidente

cristiano (Aubier, 2001), Bologna, Il Mulino, 2003.

36PSC, II2, pp. 94-111.

фундаментализм, который после организации шествий в Риме и

Иерусалиме намечает очередной Gay Pride в Мекке. Ратцингер,

однако, учит, что нельзя отождествлять христианство с Западом,

поскольку с точки зрения исторической оно родилось на Востоке, а с точки зрения теологической оно носит универсальный характер.

И когда католическая универсальность отожествляется с универсальностью Запада, она обрекает народ христов на моральные ценности и принципы, характерные для постхристианского общества. Невольно подтверждая тем самым

мнение о «безбожии» священной войны ваххабитов против «новых

крестоносцев» «ложного Бога», развратных и идолопоклонников хуже средневековых. Конечно, ответственные перед своим

избирателем правительства не склонны поощрять пропаганду Аль Каиды и, соответственно, не признают и концепцию

противостояния цивилизаций; они восхваляют, пусть часто

неуклюже и вызывая обратный эффект, «умеренный ислам»,

предлагают приемлемые версии культурной унификации (которая, впрочем, уже идет и принята исламским миром, особенно в арабских странах Персидского залива). И все же, паритетный

архетип крестового похода притягивает и беспристрастных

аналитиков, наводя их на мысль, например, о параллели между исламскими камикадзе и сектой убийц (Карло Жан).

Асимметричный же архетип империи можно было бы сравнить, скорее, с чрезмерно усердными наемными убийцами.

Если американцы сопоставимы с древними римлянами, их

отношение к исламу на деле соответствует отношению римлян к иудаизму, как воплощению монотеизма и священной войны против западного романо-эллинистического «святотатства». Во

внутреннем конфликте Иосифа Флавия37 проступают те же черты,

что и в «умеренном» исламе произвела священная война против постхристианского Запада. Сорок лет назад Мадзарино посвятил этому великому историку древности блестящий анализ в работе, где он пришет о найденном незадолго до этого оригинальном тексте одного из манускриптов Мертвого Моря, «Комментарии» к пророку Хабакуку, - в котором иудейская секта выражает свое отвращение к Kittim, то есть римлянам, именуемым так, как в Ветхом Завете именуются греки, - которые «хозяйничают во всех землях и не соблюдают заветов Бога... пожирают все народы как стервятники,

никогда не насыщаясь... от их мечей гибнут многие, молодые и

37 Иосиф Бен Матитьяху был евреем, захваченным в рабство и затем отпущенным

Веспасианом, вследствии чего носил родовое имя своего хозяина, «Флавий», под

которым и остался в истории.

старые, женщины и малые дети; даже младенцы во чреве не минуют этой участи».

«Иудейские восстания против римского владычества, - писал Мадзарино в 1966 г. – гораздо более значимы, чем выступления других народов против угнетавшей их империи». Важность их не только в их непосредственной связи с христианством, но и в том,

что это уникальное, за исключением свидетельства Полибия о

греческом сопротивлении, дошедшее до нас повествование не римского историка. Иосиф Флавий принял участие в восстании 66

г. н.э., руководимом сектой зелотов, которых он называет «четвертая философия» после эссенов, саддукеев и фарисеев (к котым сам он принадлежал): зелот (с арамейского zĕl’ets, qen’ana)

соответствует нашему «фундаменталисту», как «сикарии» (термин,

которым римляне обозначали восставших) соответствует нашему «террористу» (от sica, кинжал, используемый в покушениях38

).

Когда в 67 г. крепость Йотапата пала, командующий ее гарнизоном

Иосиф Бен Матитьяху, бывший также легатом Синедриона и

губернатором Галилеи, спрятался в резервуаре для воды, но затем

был схвачен и вручен Веспасиану, бывшему тогда генералом

Нерона. Иосиф сказал своему победителю, что видел во сне Бога, который открыл ему, что Веспасиан «станет хозяином земли, и

моря и всего рода человеческого». В искренность Иосифа можно поверить: он мог бы и потерять веру в мессианском ожидании

«царя родом из Иудеи», но никак не мог бы, без подлинного внушения свыше, глумливо «распознать» ее воплощение в римском

генерале. Проведя два года в цепях, по свершении своего

предсказания (о котором упоминают также Тацит и Светоний), он

был освобожден новым императором и в этом качестве, по

традиции, принял родовое имя своего бывшего владельца, Флавий;

в 70 г ему довелось присутствовать при взятии Иерусалима сыном и

преемником Веспасиана Титом «Милосердным», став его

официальным историком.

Иосиф Флавий опубликовал свой труд «Иудейская война»

несколькими годами спустя после знаменитого массого

самоубийства в 73 г защитников Масады, последней крепости

зелотов. Его общий трактат по истории еврейского народа, «Иудейские древности», со знаменитым testimonium Flavianum об

38 Выдвигалось предположение, что прилагательное «Искариот», добавляемое в Евангелии к имени Иуды, означает его принадлежность к секте сикариев; однако,

скорее всего оно все же относится к происхождению Иуды и означает деревню

Kairoth, в южной Галилее.

историчности фигуры Христа и атрибуции его казни Пилату, относится к 93/94 гг, незадолго до того, как убийство Флавия Клемента и изгнание его жены Флавии Домитиллы (в 95 г) положили конец «иудейским нравам», а в действительности,

христианской направленности императорского дома Флавиев. Автобиография «Жизнь» в приложении к «Иудейским древностям»

была снова опубликована в ответ на труд иудейского историка Юста (Иустина) из Тивериады, который в хронике, охватывающей

период до 100 года н.э. дает совершенно иную по сравнению с Иосифом версию восстаний 66/70 годов.

Мадзарино сопоставляет предсказание Иосифа об императорском

троне Веспасиана с «обращением» Полибия в стан римских

победителей и обосновывает «неприязнь» к фигуре еврейского

историка, разделяемую и рядом современных авторов, тем, что

«раскаившиеся революционеры всегда вызывают явное или

невысказанное замешательство и недоверие. Но до какой степени

мы можем считать Иосифа революционером?». Ведь безусловно он

не был отступником: он восхищался героизмом первосвященников, ставших в 63 г. в Иерусалимском храме жертвой солдат Помпея, он

полагал справедливой казнь иудеев из Шитополя, которые в 66 г. примкнули к римлянам, он одобрял гибель 5.780 воинов XII Legio

Fulminata Цестия Галла, убитых восставшими 25-го ноября 66 г при

собственных незначительных потерях, он восхищался мужеством

Элеазара, героя Иотапаты.

А вот к зелотам он оставался абсолютно нетерпимым; их корни он

видел в «софизме» Иуды Галилеянина, главы восстания 6 г., и его

сына Менахема («софиста» и «главаря разбойников»). По мнению

Мадзарино, позиция Иосифа против зелотов носит классовый

характер; для него неприемлема их борьба «против богатых иудеев, терпимо настроенных к элленизму и к Kittim». Следовательно, его

представления носили противоположный характер по отношению к убеждниям кумранцев, которые восхваляли бедных,

противопоставляя их богатым: «Комментарий» Хабакука называет «учителем справедливости» Галилея Эзекию, взбунтовавшегося в 47 г. н. э и казненного царем Иродом Великим, в то время как

Иосиф говорит о нем как о «главаре разбойников». Как отмечает Мадзарино, «отношение к бунтовавшим как к latrones, типичное для римского государственного менталитета, была воспринята Иосифом».

Героем «Иудейской войны» выступает первосвященник Ананос (Анна II)

39, тот же, который в «Иудейских древностях» будет

назван «жестоким» в связи с казнью забрасыванием камнями

апостола Иакова, главы Иерусалимской христианской общины,

неодобряемой римским прокуратором. Эта казнь имела место в 61

г, за три года до преследования христиан Нероном и за пять лет до антиримского восстания. «Тем не менее, - замечает Мадзарино, - в «Иудейской войне» Иосиф превозносит Ананоса», человека «демократии» и «свободы», и представляет его как незаурядную

фигуру в историческом контексте восстания; можно сказать, что в «Иудейской войне» Ананос обрисован автором так, как в «Истории

Пелопоннесской войны» Ферамен представлен Фукидидом».

Недавно Карло Кардиа вспоминал, подчеркивая политическую

слабость автокефальных церквей по сравнению с папством,

трагедию Грегория V, Константинопольского православного

патриарха, повешенного по приказанию султана через шесть дней

после начала «восстания за независимость Греции»40

. Несмотря на проповедь от 4 апреля 1823 г, Григорий, в силу своего

мученичества, впоследствии воспринимался как герой греческой

свободы, а вот Иосиф Флавий оставался отверженным своим

народом. С образами Анана и Григория сходна, на наш взгляд,

фигура Великого аятоллы аль-Систани, выразителя политики

поддержки иракских шиитов возрожденному после американского

вмешательства Ираку. Действительно, в основе иракской и

иудейской войны лежит одна и та же моральная проблема: о какой

же демократии, о какой свободе идет речь?

«В двух речах, написанных в манере Фукидида, Иосиф разъясняет нам, в четвертой книге, двойное значение слова «свобода». Речь идет о двух речах понтифика Анана, сына Анана, с одной стороны,

и Симеона, сына Каатха, командира Идумеев, с другой. Анан из умеренных, Симеон, идумейский предводитель, был вызван на подмогу экстремистам-зелотам под началом и влиянием Иоанна из Гишалы. Для умеренного Анана «свобода» есть борьба против «тирании» зелотов, и эта свобода мыслится им в рамках старинной

традиции свободы Израиля. Для Симеона же сами зелоты и есть «носители свободы», защищающие своим оружием свободу Израиля, которая является национальной свободой, во имя которой

39 О роде Анна см. Josef Blinzler, Il processo di Gesù (1966), Паидейя, Брешиа,

1966, с 101 и далее. 40

Il Foglio, 16 ноября 2006

идет борьба против римлян (...). Из двух свобод (...) Иосиф выбрал

свободу Анана».

«Его героический противник, Иоанн из Гишалы, обладал верой,

которой сам он, иудей-эллинист, не обладал: «Тиран Иоанн,

оскорбив и прокляв Иосифа (за то, что он советовал осажденным в Иерусалиме сдаться), говорил, что Иерусалим не может пасть, поскольку это

г о р о д Б о г а» (Б.I.VI 2, 1). Вера Иоанна из Гишалы основана на той же идее свободы, что и сам Иосиф высказывает, как мы видели,

в речи Симеона, предводителя идумеев. Это безграничная вера. В

како-то момент в «Иудейской войне» (VI, 5,2) Иосиф выносит ей

приговор следующими суровыми словами: «люди в несчастьях

верят тем, кто о п и с ы в а е т их исчезновение». Иосиф стоит между иудаизмом и элленизмом (или, что то же самое, между иудаизмом и римской культурой): не потому, что он сознательно предает иудаизм, но потому, что он воспринял то видение истории,

которому чужды великие надежды его воинственных

соотечественников. Его идеал «демократии», который он

превозносит в образе первосвященника Анана, сына Анана, элленистической природы, также как и его идеал свободы,

воплощенный в образе того же Анана и противопоставленный

«тирании» Иоанна из Гишалы и Симеона сына Гиора. Современному историку приходится учитывать, с одной стороны, в е р у Иоанна из Гишалы, а с другой – п л а ч Иосифа (Б.I. VI 2,2);

но сдвинуть горы может не плач, а только вера».

IV. Америка, сommunis patria

Если американцы это как бы древние римляне, то их связь с Европой напоминает отношения Рима с Древней Грецией и

Италией: греки в 196 г до н.э. были формально «освобождены» (от македонского владычества, как Европа от немецкого и затем

русского ига), а италийцы превращены в «союзников».

Действительно, Европа носит «две шляпы»: одна – европейского сообщества, под которой брыкается и лягается, другая –

атлантическая, под которой сотрудничает. Наденет первую, и

становится объектом суждения Саллюстия о греках41: «дисциплина

Греков позволяет достичь (...) ума острого, красноречивого,

изворотливого (...); но нет в них истинной доблести, бдительности,

41 Второе письмо Цезарю, 49 г до н.э. (в кн. Мадзарино, PSC, II2, c. 34).

привычки к усилию; они и у себя-то на родине потеряли свободу, так могут ли выработать правила и законы Империи?». Когда же надевает вторую шляпу, Европа кажется Италией III – I в до н.э.

«Так он, не ощутив удара, / продолжал сражаться и погиб»42

. У

многих НАТО ассоциируется с этой строчкой. И все же, Атлантический Пакт территориально давно перерос свое название и

достиг отдаленных границ империи Александра Великого, а по продолжительности своего существования уже обогнал и

Фамильный пакт Бурбонов, и Священный Союз и остается в истории Запада чемпионом долгожительства, после античной

римско-италийской коалиции, Германской Священной Римской

Империи и Respublic’и (Commonwealth), сменившей Британскую

империю (привязанную в некотором смысле к Пост-атлантическому Пакту). Созданные на основе военных нужд

постоянные коалиции переживают иногда, в какой-то момент своей

истории, переломный момент политической интеграции. Мне была ниспослана корректирующая fatwa редактором Джулиано

Феррара43, когда я заметил, что после 11 сентября Италия

поделилась на два лагеря, один из которых встал под флаг с полосами и звездами, а другой под тот, что изображает радугу, и

нет больше нужды в итальянском трехцветном знамени, а уж тем

более в синем со звездами флаге Европы. Не Европейский Союз, а Америка пробуждает в европейцах чувство общей Родины,

communis Patria, и не только когда подвергается ударам; в особенности в глазах тех, кто ненавидит Буша и «болеет» за Хиллари. Абсурдно будет, если в один прекрасный день европейцы

выступят с претензией на гражданство хотя бы sine suffraggio,

завидуя беззаботным пуэрториканцам. И будет смешно, когда европейские головные финансовые структуры, невольно втянутые в американские внутренние социальные конфликты и соблазняемые предложениями американской популистской партии, почувствуют себя настолько задушенными, что начнут с оружием в руках

требовать права Тринадцати Европ избирать президента Соединенных Штатов. И тем не менее, именно так закончило 90 год

до н.э. римско-италийское societas.44

42 «Così colui, del colpo non accorto/andava combattendo, ed era morto» - Francesco

Berni, Orlando innamorato, 53, 60 (cit. da Giacomo Leopardi nel “Dialogo di Federico

Ruysch e delle sue mummie”, in Operette Morali).

43 «Не пишите нам больше, профессор. Благодарю Вас, профессор», Иль Фольо,

24 сентября 2001

44 V. Ilari, “Bellum sociale”, в Liberal Risk N. 1, 2004.

Блок НАТО, появившийся как экспансия англо-американского

командования во времена освобождения Европы в 1942-4545

с целью «держать американцев внутри нее, русских вне ее, а немцев в подчинении у нее», был реорганизован в год своего 50-летия и

трансформирован из регионального и оборонного по своему характеру союза в агенство мировой интервенции. В этом смысле он сопоставим с Латинским Союзом, который предусматривал

«общие войны» также и наступательного характера и возглавлялся избираемым военачальником (dictator), хотя в Северо-

Атлантическом Альянсе парадоксальным образом отсутствуют статьи гарантий малым союзникам, как то возможность (пусть теоретическая) выбрать неримского dictator’а, или распределить территориальную добычу в соответствии с национальными квотами

(треть Римлянам, треть Латинам и треть Эрникам). Тем не менее, согласно Флору, Латинский Союз относится лишь к первым двум

«циклам» римской экспансии, - эпохе войн cum finitimis и войн «в Италии». К третьему циклу, для которого показательны войны «во

всем мире», относится римско-италийский «Альянс» (societas),

который Полибий интерпретирует в рамках греческой категории

symmachia («сражаться вместе»). В случае паритетных и

оборонительных войн дух взаимной помощи «изо всех сил»

(apàsedynámeis)46

обычно скреплял союзников, однако существовали и симмахии с неравенством, ущемлением и

господством сторон, которые обязывали малых союзников иметь «тех же друзей и врагов», что и союзник-гегемон. В отличие от Латинского союза в основе римско-латинского societas был не

44 Rispetto a questo impegno è meno vincolante la formulazione originaria dell’art. 5

del Patto Atlantico, imposta dagli Stati Uniti agli europei proprio per evitare di trovarsi

automaticamente coinvolti in caso di attacco armato ad uno dei membri europei

(analoga funzione aveva la limitazione della garanzia all’area regionale indicata dal

trattato).

45 Ilari, “Comando e controllo nelle coalizioni militari. Profili storici”, в сборнике под

ред. Natalino Ronzitti, Comando e controllo nelle forze di pace e nelle coalizioni

militari, Франко Анджели, Милан, 1999, с. 24-25.

46 По сравнению с этим обязательством первоначальная формулировка ст. 5

Атлантического Альянса носит менее обязательный характер; этот пункт был

продиктован США европейцам именно во избежание своего автоматического

вовлечения в гипотетическое вооруженное нападение на одного из европейских

членов (аналогичную функцию имело и распространение гарантий на ограниченную региональную территорию, указанную в договоре).

договор сторон, а список союзников, перманентно обязанных

поставлять, в соответствии с решениями сената и по указанию

римских магистратов, контингент в размере, пропорциональном

числу дееспособных мужчин (pro numero cuiusqueiniorum), или

флотский контингент, регулируемый особыми договорами (socii

navales). Этот список, устанавливавший в том числе количество

juniores, назывался formula togatorum и являлся постоянным

предметом запутанных прошений и споров с сенатом о

burdensharing47

.

Toga, гражданское одеяние, противопоставленное saga легионеров, являлась также «национальным костюмом» римлян, в свою очередь противопоставленным pallium, национальному греческому костюму; они символизировали две разных культуры, два различных театральных жанра. Прилагательным Togati

обозначались также «италийские» союзники римлян, включая нелатиноговорящих и тех же italiotes, то есть греков юга Италии,

хоть и облачавшихся в pallium. Теодор Моммзен видел в римско-

италийском обществе «конфедерацию», аналогичную немецким

конфедерациям, пришедших на смену Священной римско-германской империи. В действительности, особые отношения с италийцами не носили характера конфедерации. С исчезновением

Латинского союза от самих латинов не оставалось ничего кроме nomen [родового имени], включая римских ветеранов, которые лишались гражданства, если вместе с союзниками основывали

«латинские» колонии на территориях, отобранных у завоеванных

племен. Латины prisci и coloniarii, этрусские и италийские города-государства, различные конфедерации племен представляли собой

около двух третей территории и населения от Шиллы до Эридана; территория напрямую аннексированная Римом составляла лишь треть от Марке до Кампании. Союз основывался на двухсторонних

соглашениях legescoloniariae или foedera, изначально на равноправной основе (aequa), а затем на неравноправной (iniqua);

возможно, некоторые из этих соглашений предусматривали формы

47 В любом случае, они были менее запутанными, коварными и бесконечными,

чем те, что мы встречаем по тому же вопросу в Священной Римской Империи,

где с XVI по XVIII век появились тысячи работ, упоминаемых в Biblioteca Realis

Juridica Мартином Липениусом, как и в столь же нескончаемой литературе de

bello Turcis inferendo , давших пропитание значительному числу специалистов. Наиболее значительной военной кампанией императорской армии было

разграбление Рима в 1527 г. (выцарапанные шпагами надписи «vivat Karolus

imperator» и “Lutherus papa” до сих пор видны в Станцах Рафаэля). Последняя имперская мобилизация в начале Семилетней войны дала формирование из 30.000 наемников, рассеявшихся за три последующих месяца.

подчинения, отраженные в договоре с Этолийским союзом,

которые накладывали обязательство признания (comiter conservare)

превосходства (maiestas) римского народа и «тех же друзей и

врагов».

Отличие италийских членов от союзников «из-за моря»

(transmarini), или «заграничных»

(exterarumnationum), как например, сицилиоты (т.е. сицилийские греки), иберийцы и нумидийцы, заключалось в том, что они

являлись частью перманентной военной структуры. В юридических

формулировках, как свидетельствует высеченный в камне текст закона lex agraria от 111 до н.э. “италийцы” указывались не как таковые, а как субъекты находящиеся в особой субординации:

«союзники, то есть кто зовется по-латыни, которым римляне повелевают обеспечить контингент в соответствии с реестром

облаченных в тогу» (socii nominisve latini, quibus militesex formula

togatoruminperare solent). «Реестр облаченных в тогу» (formula

togatorum), восходящий, по всей видимости, к 225 г до н.э. (году «массового призыва» в связи с нашествием галлов), обеспечивал

формирование 193-х когорт48, то есть 54-60% всех наземных войск

Рима во II веке н.э. Организация была сугубо авторитарной:

римляне единолично решали вопросы войн и призывов, распоряжались отправкой контингента своих союзников. В 209 г до

48 Из них 158 фланговых (46 латинских, 20 сабельских [племена нынешней

области Абруццо, - Вестинии, Маррицинии, Френтаны, Марсы Пелиньи], 20

этрусских, 10 умбрийских,31 саннитских, 9 апулийских, 7 луканских, 7

бруцийских и 8 италиотских [т.е. из южноиталийских греков]) и 35

экстраординарных,

каждый из которых насчитывал 600 пеших и 30 конных воинов (сокращенных до

420+30 после 178 г до н.э.). Италийские союзники поставляли римлянам

контингенты в 400 или 600 воинов, называемые «когорты», десять когорт составляли легион из 4000/6000 человек. Во время баталий эти легионы

размещались на «крыльях» (ali), то есть флангах, отсюда их название «alari», в центре же находились два римских легиона. Избыточные когорты союзников, используемые в качестве особых отрядов, назывались «extra-ordinem», то есть вне основных формирований войск.

В среднем 115 когорт предназначались в консульские и проконсульские формирования, 5 в островные гарнизоны, и 38 в резерв (supplementa). После II

Пунической войны (в которой было задействовано до 18 легионов), средняя численность италийских войск снизилась до 121.000 человек, а после 178 года до

86.000 человек, что составило 31% , а затем 22% от 391.000 италийских juniores,

включавших 13.000 ежегодных призывников на средний срок 5 лет, сниженный

до 3-х в 178 г. (Ilari, Gli italici nelle strutture militari romane, Джуффре, Милан,

1974).

н.э. под разными предлогами 12 латинских колоний, наиболее удаленных от театра военных действий с Ганнибалом, отказались предоставить войска. Обстановка не позволяла тогда Риму воспротивиться, к тому же, даже если основная масса италийцев осталась ему верна, часть откликнулась на освободительный

призыв Ганнибала (из них был сформирован центр карфагенской

армии в Заме). Тем не менее, по окончании войны сенат наказал 12

непослушных колоний, обязав их выставить вчетверо больше воинов, чем они отказались в свое время поставить. Напротив, функционирование НАТО имеет характер равноправный и

добровольный. Союзники США не участвуют в решении военных

вопросов, поскольку «не коолиция определяет операцию, а операция предопределяет коалицию» (Рамсфельд). Зато отправка контингента строится на клинтоновском принципе «coalition of

willing», и уклонение не влечет за собой никаких санкций.49

V. Ошибочный пример

По мнению Джона Миршаймера50, специализированные истории

(военная история, история культуры, науки, государства, религии,

экономики и т.д.) (selective history) имеют ограниченное воздействие на политические решения, в отличие от общей (analytic

history): «the police maker behave like the classical national actor; he

consciously turns to the past for help in understanding the present»

(Политик ведет себя как традиционный национальный деятель; он

сознательно обращается к прошлому с тем, чтобы разобраться в настоящем). Действительно, история, и не только военная, всегда влияет на решения, только делает это, как правило, наихудшим

образом, посредством того, что Наполеон называл rèminiscence51а

Миршаймер omnipresent history (вездесущая история), иными

словами, «искажением настоящего для подтверждения определенной интерпретации прошлого». Такие интерпретации,

49 Уклонение не может рассматриваться как военная недопоставка, как, например, провалившаяся поставка 130 итальянских вертолетов американским

вооруженным силам. Это в любом случае было бы скромной платой за эпохальную и почти титаническую «непоследовательность правления» во

внешней политике, вновь придающей Италии былой ранг Великой Державы.

50 J. J. Mearsheimer, Liddell Hart and the Weight of History, Cornell University, 1988,

Brassey’s Defence Publishers, Оксфорд, 1988, с. 218-19.

51 Hervé Coutau-Bégarie, Traité de stratégie, ISC, Economica, Pais, 1999, p. 30 (“sur

le champ de bataille l’inspiration n’est le plus souvent qu’une réminiscence”).

надо сказать, редко когда были оригинальны, и более того, почти

всегда были банальны и построенны на эмоциях, а оттого еще более жестки и догматичны52

.

Гвиччардини взывал к осторожности в привлечении примеров (exemplum) из римской истории: «Как ошибаются те, кто при

каждом слове ссылается на римлян. Нужно было бы жить в городе, находящемся в таких же условиях, как Рим, а потом уже управлять по этому примеру; при разности условий это так же несообразно, как требовать лошадиного бега от осла.»

53(пер. М. С.

Фельдштейна) Текст воспроизведен по изданию: Франческо

Гвиччардини. Сочинения. М. Academia. 1934 (Заметки о делах

политических и гражданских, 110). Надо отметить, что

иллюстративная техника примеров принадлежит не столь интерпретативной историографии, сколь другим гуманитарным

дисциплинам, включаяя военные; прежде всего для тех авторов, которым история представляется, как Сексту Эмпирику, «дебри без дорог» (amèthodoshyle). Насколько справедилва критика обращения к примерам, настоль же абсурдно пытаться изъять историю из научного дискурса. Вся человеческая речь и обычаи заключены в эти дебри, здесь их начало и конец. Сам подход к современной

стратегии зиждится на исторических примерах в гораздо большей

степени, чем это было в прошедшую ядерную эпоху, охарактеризованную ныне забытыми тенденциями и полемикой в оппозиции к Клаузевицу. Та же самая Centric Network Warfare

осознала огромное значение этого подхода и внедрила его в обиход,

прибегнув к концепции «военной революции», которую Джоффри

Паркер 30 лет назад употребил для оценки масштаба и последствий

преобразований, наблюдавшихся в технике и искусстве ведения войн конца XVI в., на формирование современного мира. Не только лексика, но и идеология иракской войны основывались - да еще как! - на историческом примере (exemplum). Этим примером

явилась война 1941-45 гг, в частности, действия на Атлантическом

фронте против Германии. «Экспорт демократии» явился параллелью к «походу за свободой»: «Свободный Ирак» -

«Освобождение Европы». Саддам Хуссейн был новым Гитлером,

клеймо, которое западная печать, в том числе анти-американская,

52 V. Ilari, “Imitatio, restitutio, utopia: la storia militare antica nel pensiero strategico

moderno”, in Marta Sordi (cur.), Guerra e diritto nel mondo greco e romano,

Contributi dell’Istituto di storia antica, 28, Vita e Pensiero, Милан, 2002, с. 269-381

(см. в частности с. 281-83).

53 (пер. М. С. Фельдштейна) Текст воспроизведен по изданию: Франческо

Гвиччардини. Сочинения. М. Academia. 1934

приклеила также и Слободану Милошевичу и Ахмадинеджаду, как

оправдание и психологическая подготовка нового «освобождения»

и нового «Нюрнберга» [самоубийство Гитлера затмило самоубийство Ганнибала в 182 г до н.э., совершенное когда демократический лидер Тит Квинт Фламиний, за 15 лет до того разбивший Филиппа V Македонского и «освободивший» Грецию,

прибыл в качестве посла к царю Битинии Прузию с требованием

выдать карфагенского полководца]. Этот пример был успешно

использован пропагандой, позволив разобщить левых апелляцией к ценностям антинацизма и интернационализма, и преодолением

критики и сомнений как выражения постыдного и недопустимого

«попустительства». Но он же обусловил, притом весьма негативно,

и собственно политику ведения войны. Действительно, он

предопределил катастрофическое по своим последствиям решение не оставлять режиму баатистов никакой возможности

добровольной сдачи (III рейху такая возможность была в свое время предоставлена). Эта изначальная ошибка повлекла за собой

цепь последующих, которые в конце концов сама администация Буша была вынуждена признать: иллюзия выступить в роли

освободителей, учреждение правительства Бремера, попытка поставить во главе национального возрождения силы анти-

баатистов, роспуск иракских вооруженных сил54. Но самым

тяжелым и до сих пор непризнанным последствием неверно

выбранного примера стала ошибка в определении врага. Надуманное обвинение в «нацизме»55

нанесло удар именно по тому единственному движению, которое пыталось привить арабской

культуре традиции европейской политики, пусть националистической и социалистической по форме, которую

Европа после 1989 г. отвергла, но которой не смогла найти замену.

Вот так безрассудно в своем слепом высокомерии

интернационалистский и либеральный фундаментализм поддержал

54 Черчилль, при всей своей беспощадности и мстительности в отношении

немецких пленных, тайно сформировал из них 12 дивизий, общей численностью

600 000 человек, которые предполагалось вооружить в случае войны против СССР (см Arthur G. Smith, Churchill’s German Army. Wartime Strategy and Cold

War Politics 1943-47, Sage Library of Social Research, Beverly Hills and London,

2002). Если бы иракская армия была сохранена, а не распущена и затем с опозданием и на скорую руку сформирована, иным было бы соотношение сил как с внутренним противником, так и тех, которые определили политику западных

стран в отношении Ирана.

55 Оно напоминает, как «свободные французы» в марте 1945 г потопили в крови алжирское восстание Сетифа, объявив его «нацистским». Однако

американские

фундаментализм ваххабитов и шиитов в их священной войне против светских «отступников» баатистов. Не веря своему счастию

получить такой нежданный подарок, Иран первым выразил

Соедниенным Штатам свое восхищение одновременной расправой

с талибанами и баатистами. Так в 1778 г Марокко заслужило

глубокую благодарность американцев, первым признав их

независимость. Действительно, поскольку американские корабли не были больше защищены английским флагом, мароккинские пираты

были вольны грабить их безнаказанно.56

56 Ilari, Francesca Ceriani, “La prima volta dei marines”, в Либерал Риск, N.3, 2004, с

109-16. Действительно, в 1784 г именно мароккинцы первыми арестовали

американский корабль, а в 1785 последовало объявление войны алжирцев. Имея задолженность в 10 млн долларов при 1 млн долларов поступлений Соединенные Штаты в 1785 г были вынуждены распустить свою армию и флот; они

обратились тогда с просьбой о протекции к Англии, однако лорд Шеффилд

отвечал бывшим мятежникам, что если они не в состоянии сами себя защитить, они «напрасно претендуют заниматься навигацией». Что же касается Франции,

то она поддержала американскую независимость в целях ущемления английской

конкуренции, а вовсе не для того, чтобы поощрить новую. Сторонник

применения силы против мошеннических в отношении навигации государств, Томас Джефферсон прибыл в Париж для создания коалиции малых держав в целях организации вооруженной защиты свободной навигации. Ему удалось тогда привлечь лишь Неаполь, в то время как Испания, Португалия и Венеция предпочли действовать самостоятельно, отстреливаясь или ведя переговоры.

Джон Адамс, убежденный что мир дешевле войны, попытался договориться из Лондона, но вынужден был отступить перед запрошенной алжирцами и

мароккинцами непомерной контрибуцией, отказом голландских банков выделить новые кредиты, перед французским саботажем и экспроприацией Ордена Тринитариев, уполномоченного Адамсом выкупить американских заложников. От освобождения этих заложников пришлось отказаться, однако в обмен на содействие в коммерции Португалия гарантировала вооруженный эскорт американским кораблям вплоть до 1793 г, когда Англия в рамках I

антифранцузской коалиции заставила португальцев договориться с алжирцами

выступить единым фронтом исключительно против Франции. Соединенные Штаты тогда вынуждены были наспех сформировать небольшую флотилию и

продолжать свои войны с «Barbary Powers».