С И О Н |l'^общественно политический и потервтурный журнал

издается координационным комитетом активистов алии из Советского Союза

№16 Тель-Авив 1976

С О Д Е Р Ж А Н И Е

НАША ЗЕМЛЯГуш-Эмуним и идеологические проблемы Израиля 3И. ФРИД. Гуш-Эмуним - это продолжение сионизма . 5А. Б. ИОШУА. Гуш-Эмуним - это возвращение к галуту 9 М. ЛАПИД. Гуш-Эмуним - это выражение еврейской

т р а д и ц и и .......................................................................... 14И. ЛЕЙБОВИЦ. Гуш-Эмуним - это извращение иудаизма 18 М. АРЕНС. Гуш-Эмуним это возвращение к основным

ценностям сионизм а................................................... 25Ш. ВОЛКОВ. Гуш-Эмуним - это угроза либеральным и

гуманистическим ценностям с и о н и з м а .............................. 32А. ШТАЙНЗАЛЬЦ. Гуш-Эмуним - это часть общемировой

тенденции . . . . . 3 8

ИСХОДА. ВОЛИН. Формирование нации . . . . . 46А. ВОРОНЕЛЬ. О национальном характере . . . . 58Л. ФИНКЕЛЫИТЕЙН. Беглые мысли о третьей волне

эмиграции . . . . . 73

ПРОЗА. ПОЭЗИЯК. ВОННЕГУТ (мл.). Царица-Ночь (роман) 90ЗЕЛЬДА. С т и х и ............................ . 109Ш.-И. АГНОН. Сретенье н е в е с т ы .................................. 111Е. АНДЖЕЕВСКИЙ. Страстная неделя (оконч.) 138

ФИЛОСОФИЯ. ИСТОРИЯ.Ш. СПЕРО. Религиозный смысл Государства Израиль . 152И. РУБИН. Заметки о карнавальное™ еврейской истории 160

ПО СТРАНИЦАМ ЗАРУБЕЖНЫХ ЖУРНАЛОВП. ШВИФЕРТ. Письма к матери . 171Обзор зарубежной печати . 182

НАШИ ПУБЛИКАЦИИВ. ЖАБОТИНСКИЙ. О железной стене. Этика железной

стены............................................................... 190Из истории сионистского движения в России 200

КУЛЬТУРА. ИСКУССТВО3. ЗИНИК. По обе стороны настоящего 204Н. РУБИНШТЕЙН. ”Кдоп” на иврите . 207М. КОХАНСКИЙ. Умирающий театр 209

КОРОТКО О КНИГАХЕ. ФРАДКИНА. Новая книга Дюрренматта 211А. ГЕЛИКОН.’’Взрослые тоже любят шалить” . 213

ПИСЬМАA. СОЛЖЕНИЦЫН 215B. ЗАРЕЦКИЙ . . 215

наша земля

гуш -э м у н и м иИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗРАИЛЯ

Октябрьские события в Хевроне снова привлекли внимание израиль­ской общественности к деятельности движения Гуш-Эмуним — группы националистически настроенной религиозной молодежи, выступающей за немедленное заселение контролируемых территорий.

Официально движение Гуш-Эмуним возникло на встрече нескольких сот активистов 7 февраля 1974 г. в Кфар-Эционе. Название движения ("Блок верных"), до известной степени, отражает его программу, т. к. движение провозглашает свою верность основным заветам еврейской религии и сионизма, которые утверждают право еврейского народа на всю территорию Эрец Исраэль.

Движение Гуш-Эмуним является беспартийным объединением, не признающим никакого формального членства. Членом движения явля­ется всякий, принимающий активное личное участие в заселении Эрец Исраэль и, прежде всего, контролируемых территорий (Иудеи и Сама­рии). Особенностью, которая отличает Гуш-Эмуним от других групп с аналогичной программой (например, "Движения за Целостный Израиль") и политических партий, является, то что члены движения не только провозглашают необходимость заселения Иудеи и Самарии, но и лично реализуют этот лозунг.

Первым шагом к созданию движения явилось основание группой будущих лидеров Гуш-Эмуним (рав Левингер, рав Вальдман, М. Фе­ликс) еврейского поселения в Хевроне (Кирьят-Арба). На Пасху 1968 г. эта группа сняла Парк-отель в Хевроне, а затем отказалась его покинуть. По приказу военного коменданта группа (включая женщин и детей) была переведена в здание военной казармы, где прожила четыре с половиной года, добиваясь права на поселение; в конце концов, правительство утвердило создание еврейского квартала в пригороде Хеврона, и группа стала зародышем нынешней Кирьят— Арба.

Другая группа религиозных евреев, в составе которой также нахо­дился один из нынешних лидеров движения — Ханан Порат, в тот же период по собственному почину предприняла заселение т. н. Блока Эцион — места бывших еврейских поселений, с 1948 г. находившихся в руках Иордании.

Успех этих поселений побудил религиозную молодежь из партии Мафдал выступить с требованием, чтобы партия провозгласила своей программой заселение всей Иудеи и Самарии. Так возникла группа давления внутри Мафдал, в основном, состоявшая из бывших учеников ешивы рава Кука — выдающегося еврейского мыслителя XX века.

3

ГУШ-ЭМУНИМ

первого главного раввина Палестины, предложившего религиозное истолкование сионизма и выступавшего, на этом основании, за активное участие религиозных кругов в практическом осуществлении сионист­ских задач.

Решающую роль в кристаллизации программы Гуш-Эмуним сыграла война Судного дня. Убедившись в несогласии Мафдал с их программой, лидеры движения, находясь под известным влиянием лозунгов рава Кахане, решили принять на вооружение тактику "прямых действий" и "совершившихся фактов".' Первым "прямым действием" такого рода явилось создание поселе­ния Офра вблизи Рамаллы. Предложив свои услуги для строительства военного лагеря, активисты движения поселились в заброшенном араб­ском поселке вблизи места строительства, затем перевезли туда свои семьи и отказались покинуть поселок. После длительных споров с правительством поселение Офра отстояло свое существование, хотя оно и сейчас остается "незаконным".

Следующая акция движения была предпринята в центре Самарии, где члены гуш-эмунимовского гарина (поселенческого ядра) Алон-Морэ 8 раз предпринимали попытку поселиться в г.Себастия. После многократ­ных выселений членам гарина при поддержке нескольких тысяч сочувст­вующих удалось добиться перевода их в близлежащий военный лагерь Кадум, где им было разрешено временно поселиться. Борьба вокруг Кадума снова всколыхнула израильское общественное мнение, которое резко разделилось в своем отношении к целям и тактике Гуш-Эмуним.

Гуш-Эмуним устами своих лидеров (Левингер, X. Порат, М. Фрид и др.) неоднократно провозглашал, что правительство не предпринимает никаких мер для осуществления законных прав еврейского народа на заселение Эрец Исраэлы Это не вполне соответствует действительности, т. к. уже с 1967 г. существует принятый правительством и поддержан­ный большинством кибуцных движений "План Алона", предусматрива­ющий такое заселение; по этому плану уже построены десятки поселе­ний, в т. ч. и религиозных. Справедливо, однако, что план Алона не предусматривает глубокого проникновения в Иудею и Самарию (за исключением окаймляющих их районов), тогда как все районы, наме­ченные для своих поселений движением Гуш-Эмуним, находятся именно в местах сосредоточения арабского населения. Это неизбежно приводит членов Гуш-Эмуним к конфликту с правительством, а также с арабским населением, что нашло особенно резкое выражение в событиях в Хевроне в октябре 1976 г., где в результате требований евреев во главе с Левингером разрешить им молиться в гробнице патриархов (против чего выступало арабское население Хеврона) произошло взаимное осквернение святынь и потребовалось вмешательство войск. Эти собы­тия снова поставили на повестку дня вопрос о правомочности и оправданности действий Гуш-Эмуним — вопрос, за которым, фактиче­ски, стоят более глубокие и острые проблемы будущего территорий и Израиля вообще.

4

ГУШ-ЭМУНИМ

Каково место Гуш-Эмуним в этом спектре проблем? Предлагает ли это движение некий новый ответ на актуальные вопросы израильской действительности. Какова его роль в ней — позитивная или негативная?

Редакция обратилась к ряду общественных, культурных, религиоз­ных деятелей Израиля и к активистам Гуш-Эмуним с просьбой выска­заться по этим вопросам.

Рав ИОХАНАН ФРИД*руководитель научно-исследовательского отдела

Мерказ Харав Кук.

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ПРОДОЛЖЕНИЕ СИОНИЗМА

— Не могли бы Вы охарактеризовать идеологические основы движе­ния Гуш-Эмуним?

— Начало нашего движения связано с ешивой рава Кука, где учились все будущие лидеры Гуш-Эмуним. Поэтому все мы находимся под влиянием учения рава Кука.

Рав Кук был не только одной из самых ярких фигур иудаизма, но и одним из величайших деятелей сионизма. Он сознавал подлинный смысл сионизма. Еврейский народ пере­живал кризис. Он был лишен еврейского воспитания, связи с национальной традицией. В то же время ортодоксальная часть народа замкнулась в своей религиозной жизни. И вот тогда лидеры сионизма выступили против такого положения. Для многих выступление этих людей, столь далеких от традиции, было полной неожиданностью. Но рав Кук понял, что в сионизме нашло выражение глубочайшее чувство еврейского народа, неразрывно связанное с его религиозными ценностями. Этим он резко отличался от тех религиозных деятелей, кото­рые отвернулись от сионизма, как "секулярного" движения.

Рав Кук не был лидером сионизма, но он был его душой.

— В чем, по-Вашему, состоит смысл сионизма?

— Как и тогда, так и сейчас вопрос состоит не в том, чтобы приехать в Израиль, а в том, ради чего приехать. Иными

*Иоханан Фрид род. в 1941 году в Иерусалиме, окончил Мерказ Харав Кук и был одним из основателей движения Гуш-Эмуним; до последнего года являлся оперативным руководителем движения, в настоящее время отвечает за "внешние сношения" и привлечение сторонников. Преподает в учительской семинарии при мерказе.

5

ГУШ-ЭМУНИМ

словами, вопрос состоит в возвращении к самой цели еврей­ского существования. Есть много т. н. "лидеров" сионизма, которые живут сегодня в США и помогают нам деньгами. Это — не сионизм, это лишь "палестинофильство". Смысл сионизма - физически вернуться в Израиль, построить здесь еврейскую жизнь. И к этому зовет Гуш-Эмуним. К этому звали и первые вожди сионизма. Сегодня, увы, таких вождей нет, остались лишь сионистские администраторы. Поэтому Гуш-Эмуним се­годня - это авангард сионизма. И если придется, - мы готовы выступить и против истеблишмента, отошедшего от сионизма.

— Вы имеете в виду вопрос о территориях?

— Речь идет о большем, чем территории. Речь идет о типе жизни. Галут — это не просто рассеяние, и поэтому возрожде­ние — это не просто возвращение в Израиль. Галут — это жизнь в иной культуре, ослабление национальных связей, распад народа. Галут — это наказание. Возвращение должно стать восстановлением еврейской жизни во всех ее аспектах. Мы должны заново учиться всему — жить государством среди других государств, народом среди народов, строить учрежде­ния, армию, культуру, жить друг с другом, говорить друг с другом, понимать друг друга.

Сегодня перед Израилем — двойная проблема: как жить нормальной жизнью среди наций — и как жить особой еврей­ской жизнью? Ведь еврейская религия, в отличие, например, от католичества, — это не только религия, но и образ жизни. Еврейство — это система жизни, система мышления, система ценностей. Возвращение — это подлинная революция в мышле­нии и образе жизни. Мы не случайно называем его не "хагира" (эмиграция), а "алия" — восхождение. Это восхождение к новому образу жизни. Мы должны построить страну и продол­жить этот процесс построением жизни. И в этом смысле Эрец Исраэль — это не физическое, не географическое понятие, это — способ жизни. Если человек не привязан к данной стране, у него нет стимулов строить жизнь в этой стране. Поэтому, если мы хотим строить новую жизнь, мы обязаны заселять страну.

— Почему "построение новой жизни" требует обязательно заселения всей страны, включая Иудею и Самарию? Ведь, в конце концов, Аврааму была обещана земля от Нила до Евфрата...

6

ГУШ-ЭМУНИМ

— Я не буду говорить о Евфрате. Возьмем Самарию. Сегодня она находится в руках еврейского правительства. Если это правительство покажет всему миру, что Самария — не место для евреев, то тем самым оно распишется в том, что евреи не привязаны к своей земле. Ведь Самария — тоже наша земля. Вопрос о Самарии — не вопрос политической торговли, а вопрос о том, что ощущает еврей по отношению к своей земле. Если сегодня Самария, то завтра Галиль, Натания, Яффо. Своим поведением правительство как бы показывает, что в Израиле есть "наша" и "не наша" земля. В конце концов, мы не возражаем: пусть отдают территории, если это нужно, если это безвыходно, — но пусть разрешат нам там поселиться, пусть подтвердят это наше право. Но нам не разрешают, подтверждая тем самым, что эта земля — не для еврейского народа.

В этом главная опасность, против которой мы выступаем. Мы не собираемся сами заселять эти земли, мы не кибуцы, не мошавы, у нас мало людей. Мы говорим правительству: вы должны заселить территории. Но вы должны их заселить! Наша деятельность — это способ давления на правительство.

— Не лучше ли использовать Ваш ценный человеческий материал для решения жгучих проблем страны — заселения Галиля, Негева, ликвида­ции социальных различий?

— Гуш-Эмуним — это узкий круг близких людей, который сложился именно на основе общего убеждения, что проблема поселения — самая жгучая из всех сегодняшних израильских проблем. Разумеется, в стране есть много других проблем — экономических, социальных. Возможно, появятся объединения и движения, которые займутся именно этими задачами; может быть, Гуш-Эмуним сам со временем займется ими. Но сегодня для нас главное — это территории. Если будет продана земля Израиля — это будет нарушением не только законов Кнессета, но и фундаментальных основ еврейской жизни, права на алию, права на Эрец Исраэль.

— И во имя этого права Вы считаете возможным преступить законы и принципы демократии?

— Право на алию, право жить в Эрец Исраэль — вот основа нашей демократии. Все наши т. н. "нарушения закона" не более опасны для демократии, чем забастовки в Ашдодском порту. Подлинная угроза демократии — в отказе от права на алию, от

7

ГУШ-ЭМУНИМ

права на поселение. Своими действиями мы задаем вопрос: имеем ли мы право селиться в Эрец Исраэль? Мы хотим, чтобы правительство ответило на него. В этом смысл таких поселе­ний, как Кадум.

Нам отвечают: "Можно селиться только в старых границах". К чему говорить о границах, которых уже нет, которые были, к тому же, неестественны и небезопасны? Давайте говорить о реальности.

— В чем Вы видите главные цели израильского общества сегодня?— Эти цели — не просто в возвращении в страну, не просто в

жизни, "к а к другие народы", а в возвращении к истокам, в построении своей, особой жизни — еврейской жизни. Именно об этом говорил рав Кук. Западные, либеральные, секулярные элементы — не главное в сионизме. Главное в нем — это построение новой жизни в единстве с Эрец Исраэль.

Мы должны построить эту жизнь еще и для того, чтобы арабы поняли, что они живут в еврейской стране. И если они захотят жить в такой стране — пожалуйста! Но для этого мы сами должны понять, что мы хотим построить, в чем смысл этой еврейской жизни. А для этого надо обратиться к истокам. Условием такого возвращения является воссоединение всего народа Израиля со всей землей Израиля.

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

"...Сразу же после войны в нашей ешиве прошла серия собраний с целью создать всееврейское неполитическое движение для морально-ду­ховного обновления в духе учения рава Кука и борьбы с правительст­венной политикой уступок внешнему давлению. С помощью воспита­тельной работы, соединенной с поселениями во всех частях Эрец Исраэль, мы надеялись преодолеть пораженческие настроения, распрост­ранявшиеся повсеместно" (рав Йоэль Бин-Нун, один из лидеров Гуш- Эмуним).

"...Трудно отделаться от впечатления, что назойливый и странный способ поселений Гуш-Эмуним имеет целью скорее крайнюю политиче­скую демонстрацию, чем истинное поселение. Целью этих демонстраций является торпедировать правительственную политику, которая сейчас более, чем когда-либо опирается на демократическое большинство израильского народа и представляет коалиционное большинство сио­нистских партий. Даже если игнорировать демонстративную природу их

8

ГУШ-ЭМУНИМ

поселений и отказ подчиняться властям, нельзя игнорировать тот факт, что они не включились ни в одно из тех поселений, важность и жизненность которых признаны всеми" (рав Менахем Гакоэн, бывший раввин Гистадрута, член Кнессета от партии Авода).

"Поселения — это универсальное лекарство для Израиля. Когда больной отказывается от пенициллина, ему его впрыскивают в задницу. Завтра мы его впрыснем — мы выходим на поселение!" (представитель гуш-эмунимовского гарина Йерихо).

"...Я не понимаю, что значит "мицва" заселения страны? А Тель- Авив, а Петах-Тиква — это не заселение страны? Я знаю одного человека, который считается хорошим евреем, проникнут чувством любви к Израилю. Он живет в США и читает там на эту тему лекции. Я имею в виду Любавичского ребе, который не согласен уступить здесь ни пяди земли и в то же время не готов ни на пядь придвинуться к нам. Я живу здесь и готов отказаться от территорий, он живет в Америке и не согласен идти на уступки. Кто же из нас прав? Жизнь полна компромис­сов. Возможно, эти земли принадлежали нашим предкам. Но ведь речь идет о мире, о компромиссе с другим народом, который живет здесь тоже очень давно и тоже имеет право на эту землю. Я согласен пойти на компромисс, чтобы жить в м»фе. Хватит, надоело! Мне 37 лет, а я уже участвовал в 4-х войнах. Возможно, это вопрос веры: некоторые верят в святость земель и больше их ничего не интересует. Я же верю в человеческую жизнь. Это, по-моему, куда большая ценность, чем владения предков" (Й. Брага, журналист).

АВРААМ Б. ИОШУА* израильский писатель.

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ВОЗВРАЩЕНИЕ К ГАЛУТУ.

— В чем Вы видите сущность современного сионизма?

— Сионизм часто называют "движением за национальное освобождение". Этим выражением особенно любят щеголять левые круги. Я не считаю его движением за национальное

* Авраам Б. Иошуа — один из крупнейших израильских современных писателей. Род. в 1936 г. в Иерусалиме, окончил Иерусалимский университет, в 1964-67 возглавлял ассоциацию еврейских студен­тов в Париже; позднее — декан и преподаватель литературы в Хайфском университете. Произведения Иошуа переведены на мно­гие языки мира, в т. ч. на русский (см. журнал "Время и мы", № 10, 1976 г.).

9

ГУ Ш-ЭМУ н и м

освобождение. Кого надо освобождать сегодня — евреев Южной Америки? От кого, — от южноамериканцев? От североамери­канцев? от англичан? Нет, сионизм был движением самоосво­бождения. Евреев надо было освободить от галутного харак­тера.

С точки зрения сионизма, основная проблема еврейского народа заключалась в том, что он жил на задворках истории и не мог, в отличие от других народов, распоряжаться своей судьбой. Эта была ненормальная и опасная ситуация. Евреи сохранили себя в галуте ценой того, что галут проник в их плоть и кровь. Самым большим своим достоинством они считают эту свою способность выжить в галуте. Я бы сказал, что они влюблены в галут, им трудно с ним расстаться. Так было и перед Катастрофой. Они всегда искали иной выход и находили всевозможные отговорки.

Поэтому я считаю, что сионизм был и остается движением за национальное самоосвобождение, за уход из галута, за то, чтобы жить, как все другие народы.

— Иными словами. Вы полагаете, что наша задача — стать, "как все"?

— Да, жить в своем государстве, быть хозяевами своей судьбы, сохранять свой облик, культуру и, в то же время, быть "к а к все" — это величайшее благо.

К сожалению, сегодня мы — не "к а к все". Мы живем ненормально. 70% государств порвали с нами отношения. С точки зрения социального равенства и справедливости, эконо­мики и управления у нас очень посредственная страна. Мы должны вырваться из этой ненормальной ситуации, выйти из состояния конфликта с большей частью мира и зажить спокой­ной, мирной жизнью.

— Что же является основным препятствием к этому?

— Для многих евреев жить, "к а к все" — это оскорбление. Что им, что датчанин тоже отличается от француза, француз от китайца, а китаец от индуса? Они считают, что они отличаются от всех. Чем же это? Способностью выжить в галуте?

Я часто предлагаю такой пример: представьте, что вы находитесь в компании, где каждый что-то собой представляет, и вдруг один из присутствующих встает и заявляет: "Господа, все мы действительно отличаемся друг от друга, но я отличаюсь

10

ГУШ-ЭМУНИМ

в десять раз лучше". Как бы вам это понравилось? Вы готовы смириться с тем, что кто-то требует особого статуса, — сверх обычного различия между людьми? Причиной конфликта ев­рейского народа со всем остальным миром является его претензия на исключительность. Всякий конфликт — результат взаимодействия, и в данном случае мы тоже несем свою долю ответственности.

— Итак, Вы решительно не согласны с утверждениями об "особом" характере еврейского народа, его особом пути и предназначении?

— О предназначении еврейского народа очень много говорят. Не знаю, существует ли оно вообще. Во всяком случае, такое же чувство предназначения было и у других народов, и это нормально, — пока оно не выходило за рамки, не превращалось в манию величия. Нельзя же, в самом деле, говорить сегодня о предназначении еврейского народа, который-де принесет чело­вечеству мир и спокойствие, когда многие утверждают, что мы можем явиться причиной третьей мировой войны! Давайте сначала решим свои собственные проблемы: уничтожим со­циальное неравенство, создадим нормальное управление, до­бьемся настоящей демократии. А уж потом, так и быть, двинемся осуществлять свое великое предназначение!

Идея предназначения связана с галутом. Многие евреи хотят оставаться в галуте, им там удобней. Но это удобство содержит некоторый элемент мазохизма. Поэтому если вы спросите еврея: "Почему ты живешь в галуте, на задворках общества, подвергаясь постоянным унижениям и преследованиям?" — он вам ответит: "Зато я распространяю великое учение, я несу людям справедливость и мир, я исправляю и переделываю общественный строй...".

Я полагаю, что после Освенцима эти претензии можно было бы уже оставить. Сегодня ясно, что мир не желает нашей помощи, не интересуется нашим предназначением, не просит нас оставаться в галуте. Пришло время стать более скромными, вернуться к себе и начать исправлять самих себя.

— В чем Вы видите связь этих представлений и проблемы Гуш- Эмуним?

— Я считаю, что религиозное движение за создание поселений в Иудее и Самарии — это, по сути, возврат к галуту. Они снова ищут галут, ищут себе неевреев. Многих деятелей религиозного

11

ГУШ-ЭМУНИМ

лагеря Эрец Исраэль интересует сегодня куда больше, чем государство Израиль. Их можно понять. После войны Судного дня государство Израиль кое-кого разочаровало: в нем процве­тает коррупция, в нем много неприглядных сторон. Поэтому стоит, может быть, действительно, уйти на просторы Иудеи и Самарии, — там поспокойней, там нет еврейского правительст­ва, коалиций и прочих сложностей, там можно свершать свое великое предназначение — такое возвышенное, такое романти­ческое!

Я бы сказал, что это — симптом усталости от реального еврейского общества, каким оно оказалось, это поиски ком­пенсации разочарования этим обществом.

Этих людей не пугает мысль о полутора миллионах арабов, живущих рядом с тремя миллионами евреев. Они напоминают нам, что евреи-де сохранили себя, живя и среди более много­численного окружения. Где? В галуте, разумеется. А если арабы получат равные права и большинство в кнессете? Ну, что ж, уйдем в главный раввинат, уж туда арабы точно не проникнут! В сущности, они говорят: только когда рядом с нами неевреи, нам становится абсолютно ясно, кто мы.

Это и есть, по-моему, возвращение к галуту.Я думаю, что мицва заселения территорий — не самая важная

мицва. Есть еще столько богоугодных дел — помощь вдовам, сиротам и многое другое. При всей своей симпатии к религиоз­ной молодежи я вынужден сказать, что она занимается бессо­держательным, оторванным от жизни делом.

— Какие же дела и проблемы Вы считаете сегодня подлинно важными?

— Сионизм еще не исчерпал себя. Не исчерпалась, прежде всего, роль государства. Каждый народ, каждая страна хочет по мере возможностей улучшить себя, и в этом смысле Израиль не отличается от других стран. До совершенства нам еще далеко. Но прежде всего необходимо добиться мира, — чтобы люди больше не погибали и чтобы государство выжило.

Сионизму еще предстоит немало дел. Он должен выйти в бен-гурионовскую атаку на галут, выйти именно сегодня, когда наше положение кажется плачевным, когда нам нечего как будто бы предложить галуту. Я был потрясен, когда после

12

ГУШ-ЭМУНИМ

войны Судного дня услышал от приезжающих: "О, впервые мы чувствуем себя здесь, как дома, — здесь евреи тоже плачут". Это было самое обидное.

В последние годы мы сами как бы узаконили галут, поставив всю систему отношений с диаспорой на денежную основу. Мы должны сказать им: "Бросьте все и приезжайте, своим отсутствием вы ставите под угрозу существование Израиля!" Действительно, корень зла — в том, что евреи не собрались в Израиле. Галут — вот главное зло нашей жизни.

В этом вопросе сионизм еще не довел свое дело до конца. И разве имеет значение, какой Израиль зовет к себе евреев — "великий" или "малый"?

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

"...Я не знаю, почему я пришел сюда. Авраам ничего об этом не говорил. Но я, как перелетная птица, которая сама не знает, куда и почему ее тянет. Как перелетная птица, я возвращаюсь в гнездо. Некая сила заставляет меня подняться на гору и спуститься в долину и сказать: "Я здесь!" (Ханан Порат).

"...Гуш-Эмуним — это только попытка заморозить положение, су­ществовавшее после Шестидневной войны, когда господствовало ощу­щение триумфа и доказанности мессианского характера государства Израиль; это религиозное протестантское движение, пытающееся сохра­нить статус-кво. Концентрируясь на одном только символе Эрец Ис- раэль, которые превыше всех других религиозных и политических соображений, они как бы говорят: поскольку мы действуем на основе божественного приказания, мы имеем право не считаться с мнениями других людей. Им угрожает стать лишь отражением чисто земных ценностей и превратиться в легкую добычу политиканов" (Д. О'Ди, социолог).

"...Гуш-Эмуним выступает за еврейское национальное возрождение и за честь Эрец Исраэль, тогда как правительство ведет нас по пути все большей зависимости от США в вопросах экономики и безопасности. Но этого мало. Бог дал нам Эрец Исраэль не только из соображений границ, но ради истины, — чтобы жить определенной жизнью. Поэтому мы должны бороться за чистоту, идеализм, подчинение личных интересов общественным. Со временем мы должны пойти еще дальше и начать борьбу за моральную и этическую реформацию нашего общества... Еврейское национальное возрождение много важнее, чем демократия. Демократия имеет так же мало прав запретить сионизм, поселение.

13

ГУШ-ЭМУНИМ

алию, как запретить людям дышать. Судьба Эрец Исраэль и судьба целостной еврейской жизни не может быть предметом голосования. И народ в своей глубине знает это. Мы, евреи, — народ, специфически преданный мечте... Мир — не цель; он только инструмент для реализации мечты. Именно сейчас развитие процесса возрождения духовной и физической целостности еврейского народа и Эрец Исраэль более важны, чем гипотетический мир. Если мы достигнем этих целей, все человечество получит подлинный мир." (М. Левингер, один из лидеров Гуш-Эмуним).

Я полагаю, что рав Левингер своей тактикой и характером своих выступлений причиняет Гуш-Эмуним неизмеримый вред, и руководите­ли движений должны были бы найти более подходящую фигуру для публичного представительства" (Амнон Шапиро, сторонник Гуш-Эму­ним, из кибуца Тират-Цви).

"...Рав Левингер спит в спальном мешке в штаб-квартире Гуш-Эму­ним. Люди Гуш-Эмуним работают день и ночь, не считаясь со временем. Они демонстрируют, что их воодушевляет идеал, а не личные выгоды. Они внесли большой вклад в наше общество, оживив все стороны нашей жизни. Они проводят чистую и непритязательную работу по духовному воспитанию народа" (Авитал Гева, из кибуца Эйн Шемер).

МИРИАМ ЛАПИД*член группы Алон-Морэ (поселение Кадум)

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ВЫРАЖЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ТРАДИЦИИ

— Гуш-Эмуним неизменно подчеркивает значение Эрец Исраэль для всей проблемы еврейского народа в его настоящем и будущем. В чем Вы видите это значение?

— Многие противники Гуш-Эмуним утверждают, что вопрос об Эрец Исраэль — это вопрос политический. Другие видят в Эрец Исраэль только лишь инструмент для решения проблемы мирового антисемитизма. На мой взгляд, во всех этих рассуж­дениях сквозит непонимание того, что такое еврейский народ и в чем состоит его подлинная проблема.

Лейтмотивом иудаизма является утверждение неразрывного единства земли Израиля, народа Израиля и Торы Израиля. История обычных народов начинается с кочевых племен,

*Мириам Лапид родилась в Иерусалиме, окончила музыкальную академию Рубина. Активный участник движения Гуш-Эмуним с первых дней его возникновения. В настоящее время вместе с мужем, оле из СССР, и тремя детьми живет в Алон-Морэ (Кадум).

14

ГУШ-ЭМУНИМ

которые оседали -в определенном месте, создавали свое госу­дарство и культуру и со временем превращались в народ. Начало истории Израиля принципиально иное. Оно вызывает ощущение чего-то "искусственного", в подлинном смысле слова — "нарочитого" сотворения народа. Бог как бы лепит, творит еврейский народ - сначала в биологическом смысле (сотворение человека), затем - в географическом (обещание земли) и, наконец, в культурном, национальном, религиозном (дарование Торы). В этом процессе все составляющие допол­няют друг друга, сохраняют друг друга и создают — в своем единстве — высшую целостность.

Сотворение еврейского народа началось с приказания Бога Аврааму. Бог повелел Аврааму пройти по земле, которую он обещал его потомству.

Этим прохождением, переходом с места на место, обходом всей земли Авраам как бы вступал во владение, приобретал ее для своих потомков. Заметьте, однако, что происходит затем: Бог изгоняет потомков Авраама в Египет. Таким образом, история Авраама не была реальным началом еврейского народа и его земли. Она была символом начала, символическим актом, в котором предвосхищалось все будущее. Семья Авраама символизировала собой будущий еврейский народ; ее прохож­дение по земле — будущее владение; Завет Бога с Авраамом — будущую Тору. В этом символе, стало быть, уже содержались, сплетенные воедино, все три компонента — народ, земля и Тора, но время их раскрытия еще не наступило.

Почему? Почему наш народ не начался на этой земле, почему его Тора была дана ему совсем в другом месте?

Это было совсем не случайно. Это было сделано намеренно. Это было сделано для того, чтобы мы не могли сказать: "Мы здесь родились и поэтому имеем право здесь жить!" Ведь именно так говорят сегодня об арабах: "Они здесь родились и поэтому это — их земля!".

Для евреев Эрец Исраэль — их земля не потому, что они здесь родились. Место рождения — это вообще случайность. Человек не отвечает за него. Именно поэтому Бог вывел евреев из Эрец Исраэль и сделал их народом в ином месте, именно поэтому нашу Конституцию — Тору он дал нам в другом месте.

15

ГУ Ш-ЭМУ ним

У других народов все это связано физически. Наша история протекала прямо противоположным образом. Связь нашего народа со своей землей и Торой — это связь мистическая.

Вот почему мы говорим сейчас, что, где бы еврей ни родился, Эрец Исраэль — его родина. Если он еврей — это его дом. Еврейский народ в течение 2000 лет не теряет связь со Страной именно потому, что он здесь не родился, потому' что эта связь построена вовсе не на факте нашего биологического рождения здесь. Она покоится на нашей еврейской сущности, на факте нашего еврейства. Поэтому она не зависит от того, где находится народ Израиля. Поэтому он может многократно уходить в галут, — его земля остается его землей. Иными словами, Тора видит народ Израиля и землю Израиля как некую целостность, как неразрывное единство. Выразить себя и прийти к высшему расцвету этот народ может только в этой стране.

— Следовательно, Гуш-Эмуним видит в расселении евреев по всей Стране мистически необходимое условие еврейского возрождения?

— Г уш-Эму ним — это то течение в народе, которое не забыло нашу историческую и мистическую связь со Страной, — связь, без которой у нас вообще нет права жить здесь. Один из самых яростных наших противников, профессор Лейбович, утверждает, что его привело в Страну желание избавиться от власти "гоев". Непонятно, почему это желание привело его именно в Эрец Исраэль, а не в Уганду? Если нам говорят, что единственная причина жить здесь — это необходимость уйти от "гоев", уйти из их общества, то немедленно возникает вопрос: почему именно сюда? Почему арабы должны расплачиваться за то, что нам плохо среди гоев? Почему мы причиняем другим то зло, которое причиняли нам?

Нет, едва лишь пытаются обосновать наш приход, как неизбежно оказываются вынужденными вернуться к мистиче­ской связи народа сэтой Землей. Если отбросить эту связь, мы придем к той логике, которая типична для многих молодых израильтян, говорящих: "Если это просто страна, то почему именно эта? Почему не поехать в Америку, если там лучше?"

— Подчеркивая исключительность еврейского народа, не противопо­ставляете ли Вы его остальному человечеству?

— Нет, мы не противопоставляем себя человечеству. Иначе

16

ГУШ-ЭМУНИМ

как можно понять Божью волю, которая послала нас в галут? Изгнание принесло нам неисчислимые бедствия, но остальному миру оно принесло лишь благо. Вся западная культура возник­ла благодаря еврейскому народу, он был ее движущей силой, на его традиции она основана. Наш народ был послан в галут, чтобы создать мировую цивилизацию.

— Тогда, быть может, наша нынешняя задача состоит в том, чтобы сохранять эту связь и эту роль в дальнейшем?

— Нет. Еврейский народ был послан в галут еще по одной причине, — чтобы спасти себя от ассимиляции. Сейчас настало время уйти от этой цивилизации — опять-таки, чтобы спастись от ассимиляции в ней.

— Иными словами, Вы выступаете за особый путь для евреев?

— Да. Те, кто говорят об опасности отрыва от западной цивилизации, по существу, изображают эту цивилизацию и ее культуру как некую высшую ценность. Тем самым они обнару­живают определенный комплекс неполноценности по отноше­нию к западной культуре. Но у евреев нет для этого никаких оснований.

Я могла бы только приветствовать, если бы Гуш-Эмуним действительно подчеркнул резкое отличие путей еврейского народа и всего остального мира, различие между нами и остальными. Нет, не для того, чтобы объявлять себя лучшими, не для того, чтобы выделяться или противопоставлять себя другим. В таком отделении я вижу иной смысл — возвращение подлинного духа Торы во всю нашу жизнь, воссоздание всей еврейской жизни по законам Торы.

К сожалению, Гуш-Эмуним упускает эту возможность. То, что мы делаем сейчас, то, что мы провозглашаем, — недостаточ­но. Да, мы любим нашу землю, мы чувствуем свою связь с ней, мы лелеем эту связь. Но одного лозунга Эрец Исраэль Шлейма недостаточно, если мы хотим создать новый дух во всех областях нашей национальной жизни.

Но Гуш-Эмуним не хочет навязывать другим свои убежде­ния. Он терпим, порой даже слишком терпим, слишком либерален. Но зато благодаря этому он привлекает к себе и объединяет людей из самых разных слоев, разных партий, всех, кто любит Эрец Исраэль. И это — не тактическая уловка. Это — вся суть нашего движения.

17

ГУ Ш- ЭМУ н и м

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

"...B идеологическом спектре Израиля с самого националистического края появился новый, религиозно-радикальный элемент, националисти­ческая идеология которого перемешана с религиозной романтикой. Я смотрю на это со страхом, т. к. большая часть их аргументов опирается на громкие лозунги, на "романтику предков", а это уводит в сторону от логики и возможности спорить. Когда еврей говорит, что, находясь в Маарат-ха-Махпела, он видит перед собой самого праотца Авраама, спорить с ним очень трудно, — так же, как с арабом, который, проходя мимо того же места, видит того же Авраама — отца Исмаила и всего арабского народа" (Меир Паиль, член Кнессета, лидер левого движения "М о ке д ").

"...Реализация процесса возрождения духовной и физической целост­ности еврейского народа и Эрец Исраэль — более важный вопрос, чем гипотетический мир. Религиозно-романтическим мистицизмом является не Гуш-Эмуним, а как раз слепая вера т. н. "реалистических политиков" в мир, как высшую ценность" (Рав Левингер).

"...Мы приходили с палатками, с водой, со всем оборудованием, чтобы остаться жить. Мы приходили восемь раз. И восемь раз приходили солдаты и выгоняли нас" (Мордехай Лапид, оле из СССР, из поселения Кадум).

"...Если бы в религиозном лагере были признаки возрождения... Но увы! Единственная новая вещь, которую они произвели, — это фанатизм Гуш-Эмуним, чье упорное цепляние как раз за то, что было в центре древнего израильского язычества и что раскололо нацию надвое, доказывает, что и само это движение несет нам весть о пробуждении нового израильского язычества". (Э. Бен-Эзер, писатель).

ИЕШИЯГУ ЛЕЙБОВИЧ*

профессор Иерусалимского университета

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ИЗВРАЩЕНИЕ ИУДАИЗМА.

— В чем вы видите сущность движения Гуш-Эмуним?

— Гуш-Эмуним — это очередной пример явления, много­кратно происходившего в еврейской истории. Это пример

18

Иешиягу Лейбович — профессор-химик, ортодоксальный религиоз­ный философ, род. в Прибалтике, в Израиле с 1924 г. Автор ряда книг и статей, поборник религиозной терпимости.

ГУШ-ЭМУНИМ

перерождения религии, как таковой, в религию, подчиненную человеческим интересам и целям.

Религия, преследующая лишь свои, чисто религиозные цели, — это мицва. Путь еврейской жизни, провозглашаемый такой религией, — это путь воплощения Божественных указаний в повседневной жизни: в виде субботы, правил кашрута, семей­ной жизни и т. д.

Вторая линия в истории иудейской религии представлена мессианской идеей. Мессианская идея — антирелигиозна, пото­му что она представляет собой подмену служения Господу служением чисто человеческим интересам. Эта идея чужда иудаизму, это чисто греческая идея, впервые провозглашенная, как главное в религии, Иисусом Христом. Да, Иисус был евреем, но это не делает мессианство продуктом иудаизма — точно так же, как тот факт, что Маркс был евреем, не делает социализм продуктом еврейства.

Мессианская идея, как идея спасения и возвеличения еврей­ского народа (или идея личного спасения, заимствованная из язычества), всегда сопровождала подлинную еврейскую рели­гиозную жизнь, но всегда оставалась на втором плане. Бывали, однако, периоды, когда она выходила на первый план; во всех случаях, когда это происходило, это означало тяжелую катаст­рофу для иудаизма и еврейского народа.

Так было с появлением христианства с его подменой истинного иудаизма идеей личного спасения. Другим примером является движение Саббатая Цви — это пример подмены идеи каждодневного, обыденного служения Господу идеей коллек­тивного спасения, славы и величия народа. И, наконец, послед­ний пример — это Гуш-Эмуним. Это очередное извращение иудаизма. Истинный иудаизм состоит в претворении Божест­венных заповедей в прозаической, повседневной жизни, в мире, каков он есть. Но Гуш-Эмуним этого мало. Ему требуется величие страны, величие нации; иными словами, он преследу­ет определенные политические цели. Гуш-Эмуним — это движе­ние, которое подчиняет религию политическим, человеческим целям.

Гуш-Эмуним — это, в перспективе, фашистское движение. Сущность всякого фашизма состоит в том, что некая чисто

19

ГУШ-ЭМУНИМ

человеческая цель или ценность объявляется высшей цен­ностью. Для итальянских фашистов такой ценностью было государство, для немецких — народ, для Гуш-Эмуним — это земля Эрец Исраэль.

— Значит ли это, что Вы отрицаете значение таких ценностей, как государство, народ, земля?

— Я отрицаю лишь их превращение в высшую ценность. Для иудаизма (как, впрочем, и для атеистического гуманизма) народ, земля, государство не могут быть такими ценностями. Государство — это естественно данный факт. Это всего лишь инструмент для достижения определенных целей; для еврей­ского народа — это достижение национальной независимости.

Но я был бы безумцем, если бы стал настаивать, что национальная независимость — это высшая ценность, какая есть у еврейского народа, что она имеет некое космическое, Бо­жественное значение.

То же самое относится и к народу. Для меня еврейство — это факт, еврейский народ — это некий факт истории. Моя принадлежность к этому народу — это факт моего сознания. Я не могу определить, кто еврей. Я был бы, например, не прочь, чтобы некоторые люди не были евреями, — но, увы, они евреи; даже крещеный еврей не перестает быть евреем.

Но при этом я не идеализирую еврейский народ, — просто это мой народ; иными словами, моя личность такова, что я ощущаю принадлежность к этому народу. Бен-Гуриону, чтобы сохранять свое еврейство, необходимо было считать, что мы — выше всех народов, что мы — светоч мира. Это было следстви­ем его отхода от иудаизма. Традиционный иудаизм никогда не претендовал быть светочем мира. Единственное, что он провоз­глашал, — что мы являемся слугами и свидетелями Бога. Он не выдвигал шовинистический лозунг, что мы превосходим про­чие народы в интеллектуальном, нравственном или духовном отношении.

То же относится к земле: нет никаких "святых мест", ничего "святого" — кроме Бога. И это означает, что всякое движение, которое что-нибудь возвышает до ранга Бога, — это новое язычество.

— В чем Вы видите корни этого явления, этой идеологии?

20

ГУШ-ЭМУНИМ

— К сожалению, ответственность за это извращение иудаизма лежит в значительной мере на раве Куке. Я знал его лично, он был великим человеком, — прежде всего, в интеллектуальном плане, но и во многих других областях тоже. И в то же время он был опасным человеком, — ибо для него народ, нация — это были не мы с вами, не миллионы конкретных людей; этот еврейский народ не имел для него реального существования. В основе его каббалистического учения лежало представление, что все реальное есть лишь отражение, знак, символ иной, более высокой, "подлинной" реальности. Для него такой "подлин­ной" реальностью была "нефеш хаума" — душа народа, а реальные люди — лишь ее символами. "Душа народа" понима­лась им как Божественное присутствие, как шехина, эманация Бога. История еврейского народа, по Куку, — не то, что совершалось с реальными евреями в течение тысячелетий, а то, что происходило "в голове Бога". И поскольку история и бытие еврейского народа совершались в "Божественном духе", постольку народ, его история и земля имели для него мистиче­ское, Божественное значение.

Эта идея и породила сегодняшний Гуш-Эмуним.

— Каковы, по-Вашему, перспективы этого движения, в таком случае?

— Я абсолютно уверен, что после краха этого мессианского безумия, — а он наступит весьма скоро, едва только Вашингтон прикажет нам уйти с территорий, — люди Гуш-Эмуним будут первыми йордим, ибо они тотчас потеряют интерес к "малень­кому, бедному" еврейскому государству.

— Чем объяснить нынешнюю поддержку Гуш-Эмуним?

— Есть два типа религиозного сознания. Одно является подлинно религиозным сознанием, тогда как второе — тоже вполне искреннее, нелицемерное — представляет собой подчи­нение религии человеческим интересам. Вспомните историю с золотым тельцом, — это тоже было вполне искреннее религиоз­ное действие. Золотой телец — не обязательно именно телец; это может быть также патриотизм, слава и величие нации, размеры страны. Для Гуш-Эмуним государство — это религия, нация — Бог, страна — высшая ценность. И как всякое обожествление человеческого — это язычество. К сожалению, идея "великого Израиля" владеет умами многих, Гуш-Эмуним

21

ГУШ-ЭМУНИМ

всего лишь нашел в себе смелость открыто сказать то, о чем другие молчали.

— Следовательно, Вы выступаете решительно против территориаль­ных лозунгов Гуш-Эмуним? Только на религиозных основаниях?

— Не только. Что такое лозунг "Эрец Исраэль Шлейма"? Это комбинация Родезии и Ливана в их самом отвратительном варианте. Чего я хочу — это еврейского государства, а не уродливого образования, на которое, к тому же, никогда не согласятся арабы.

400 тысяч арабов, проживающих сейчас в Израиле и являю­щихся его гражданами, тотчас перестанут ими быть, едва исчезнет "зеленая черта", — они немедленно почувствуют себя частью арабской палестинской нации.

Но как только мы уйдем с территорий — а надо быть реалистами и понять, что нас все равно заставят с них уйти — положение радикально изменится: внутри Израиля не будет никакой палестинской нации, останутся 400 тысяч арабов. Конечно, это тоже сложная проблема, но она, по крайней мере, может быть решена достойным образом; для проблемы же палестинской нации внутри Израиля решения нет, кроме коло­ниализма. А попытка сохранять колониальный режим в то время, как он отмирает даже в Южной Африке — это безумие.

Сторонники этой программы рассчитывают на помощь аме­риканцев, но конец этих расчетов очевиден: в один прекрасный день американцы скажут, как они сказали во Вьетнаме — какое нам дело, кто будет здесь править, Ицхак Рабин или Ясер Арафат? — и тогда они уйдут.

Эта политика привела к тому, что сегодня у нас во всем мире не осталось ни одного друга, кроме американской администрации. Между тем, именно сегодня положение крайне благоприятное, — обе великие державы хотят сохранить наше существование. Мы обязаны использовать эту ситуацию.

— Но сможем ли мы тогда защитить наше существование?

— Разумеется. Защищали же мы его в течение 20 лет — с 1948 по 1967! Кстати, не только с помощью американского оружия, но и французского и даже русского!

— Сторонники Гуш-Эмуним утверждают, что заселение Эрец Исраэль составляет сущность сионизма. Вы это отрицаете. Каковы же тогда, по-Вашему, подлинные цели сионизма?

22

ГУШ-ЭМУНИМ

— Год назад корреспондент "Таймс" задал мне вопрос: "В чем сущность сионизма". Он задавал его многим в Израиле. Не знаю, что ответили другие, я ответил ему просто: сущность сионизма состоит в том, что мы по горло сыты тем, что нами управляют "го и ". Это и есть весь смысл сионизма.

Смысл сионизма — быть управляемыми самими собой. Я не знаю, соответствует ли это воле Господа. У меня нет прямой связи с Богом. Думаю, что и у рава Левингера ее нет, хотя он утверждает, что ему эта воля точно известна. Я не уверен, что это воля Господа заставляет рава Левингера "подталкивать" правительство. Скорее, это правительство подталкивает рава Левингера и весь Гуш-Эмуним. Оно заставляет их делать то, что им выгодно для дипломатической игры с американской администрацией. Оно позволяет им делать свои шумные демон­страции, чтобы оказывать нажим на американцев.

— Итак, быть управляемыми собой, — но ради чего, ради каких целей?

— Это уже особый вопрос, не политический, не вопрос территорий. Тут между нами на сегодняшний день нет общего согласия. Идет борьба, идут споры. Но это как раз то, что должно быть, это и есть смысл демократии. Упаси Боже стать едиными и монолитными. Я видел начало такой монолитности: я видел Троцкого, в Риге, в 1918 году. Мы знаем, к чему это привело. То, что нам нужно сегодня — это демократическое государство, т. е. сильный народ и слабое правительство. И то, что нас объединяет, всех — и Рабина, и Рафаэля, и Бегина, — нежелание, чтобы нами управляли "го и ". Это наш общий сионистский знаменатель, давайте из этого исходить!

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

"Гуш-Эмуним — это неосаббатианское движение, угрожающее само­му будущему иудаизма" (из журнала "Шдемот" — теоретического орга­на кибуцных движений).

Из бесед в Кадуме: Откуда вы приехали? — Из Америки, годназад. И сразу в Кадум. — Почему? — Я считаю, что это еврейская земля, и мы должны здесь жить. — Что вы сделаете, если будет приказ уйти? — Буду бороться. Что сделали бы вы, если бы вам приказали уйти из

23

ГУШ-ЭМУНИМ

Тель-Авива? — Что вы сделаете, если тут будет арабская власть? Останетесь? — Ни в коем случае. Так может поступить только тот, кто не жил в галуте".

Из бесед в Кадуме: Откуда вы? — Из Канады, уже 10 лет. Работалв Иерусалиме, социальным работником, в Кадуме недавно, с женой. — Почему? — Это еврейская земля. Если вы хотите иметь землю, недостаточно говорить об этом, нужно ее заселять. — Считаете ли вы, что такие крохотные поселения решат проблему заселения? — Нет, но это уже что-то. С чего-то надо начинать".

"...Позволю себе сказать несколько слов от имени религиозного еврея. Я хочу оставить кое-какую работу Мессии. Я не хочу преподно­сить ему все в готовом виде. Некоторые сегодня торопятся это сделать или, по крайней мере, делают вид, что торопятся. Нам говорят: вот библейский Израиль, давайте заселим его! Я отвечаю: мы можем сделать это лишь при условии, что поднимется американское еврейство, начнет­ся подлинно массовая русская алия. Но одно дело — мечта, а другое — реальность. А реальность такова, что мы живем повседневной жизнью и не имеем права терять рассудок. Иногда мне кажется, что некоторые религиозные люди забыли 612 мицвот и помнят только одну — заселение Эрец Исраэль" (раввин Коэн-Авидор).

Из бесед в Кадуме: " — Откуда вы? — Я родилась в Иерусалиме. В Кадуме с самого начала. — Почему? — Бог дал нам Эрец Исраэль и наша величайшая мицва — заселить всю землю. — Останетесь ли вы здесь, если весь народ решит отдать территории? — Народ может решать что угодно, но он не может запретить мне исполнять мицву. Пусть народ уходит — я останусь здесь даже при арабах".

Из бесед в Кадуме: " — Откуда вы? — Мы приехали в гости. Наш друг, математик, живет здесь. — Он доволен? — Он говорит, что только здесь он нашел то, чего нет в городах — подходящую духовную и интеллек­туальную компанию. — А ваше отношение к Кадуму? — Я вырос в мошаве, учился в университете, служил в армии, у меня другие амбиции. — Ваше отношение к Гуш-Эмуним? — Ну, что ж, они честные люди, но зря тратят силы, которых и так мало. Эти несколько поселений в арабском море ничего не решат. И я решительно против того, чтобы силой присоединять арабов. Я не хочу быть белым колонизатором, а в добрососедские отношения я не верю. Я вырос среди арабов, знаю среди них многих замечательных людей, но в целом я им не верю".

"...Дайте им основать свои поселения за "зеленой чертой". И тогда, в тот момент, когда наступит мир и мы избавимся от территорий за "зеленой чертой", мы избавимся и от этих ребят" (А.— Б. Иошуа, писатель).

24

Г У Ш -Э М У н и м

"...Что касается'арабов, то следует сказать, что живой, динамичный народ в состоянии абсорбировать другие народы. Если еврейский народ воспрянет, начнет жить в соответствии со своей мечтой, нам нечего бояться: мы сможем жить с неевреями в нашей среде и даже абсорбиро­вать их" (Рав Моше Левингер).

МОШЕ АРЕНС*профессор, член Кнессета (партии Херут)

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ВОЗВРАЩЕНИЕ К ОСНОВНЫМ

ЦЕННОСТЯМ СИОНИЗМА.

— В чем Вы видите основные тенденции развития современного израильского общества?

— За последние годы израильское общество претерпевает изменения (можно даже сказать, быстрые изменения) в сторо­ну сближения с обществом западного типа. В момент основа­ния государства израильское общество резко отличалось от известных нам общественных структур наличием значительно­го элемента идеализма, предпочтения общественных целей личным, сильной идеологической поляризацией (доходившей порой до фанатизма). Его политическая система тоже не имела сходных на Западе. За последние годы наше общество движет­ся к нормализации (в западном смысле) — снижается накал идеологической конфронтации, падает уровень идеализма.

К сожалению, проблемы, стоящие перед израильским об­ществом, не изменились, оно по-прежнему вынуждено бороть­ся за свое существование, за существование еврейского народа. Наша нынешняя борьба — очередное звено исторической борь­бы еврейского народа за существование, последними звеньями которой можно считать Катастрофу, Войну за Независимость, Шестидневную войну, возможно, — борьбу советских евреев.

— Какую роль может сыграть Гуш-Эмуним в решении этих проблем?

* Моше Аренс род. в Ковно, до 13 лет жил в Риге, затем в США, где защитил докторат по техническим наукам; во время Второй мировой войны служил в авиации. В Израиль прибыл в 1Э48 г.; возглавлял кафедру аэронавтики в Технионе, затем в течение 10 лет был главным инженером израильской авиационной промыш­ленности; в настоящее время возглавляет частную фирму в Тель- Авиве.

25

ГУШ-ЭМУНИМ

— В некотором смысле, Гуш-Эмуним — это возвращение к израильскому обществу образца 1948 года. Это одно из крайних ответвлений израильской политической жизни, пури­танское движение, состоящее из значительного числа людей, полностью посвятивших себя общенациональным интересам. Израильское общество сегодня характеризуется ростом потре­бительских настроений. Это не означает, что люди отказывают­ся приносить жертвы ради интересов страны; я полагаю, что Израиль по-прежнему остается страной с самым высоким в мире уровнем гражданского идеализма; но пока людей не призывают к жертвам, они заняты достижением личных целей, а эти цели, зачастую, имеют сильную потребительскую окраску. Вот почему я назвал Гуш-Эмуним пуританским движением.

— Но если наше общество столь заражено потребительством, в чем тогда причины популярности Гуш-Эмуним?

— Я думаю, что эти причины следует искать в последствиях войны Судного дня. Одним из них было ощущение отчаяния, ощущение невозможности выстоять в одиночку на длительном промежутке времени и — как результат этой пессимистической оценки — стремление к миру ценой компромиссов, порой — очень далеко идущих. Такая программа (представленная, в определенной мере, нынешним правительством) включает в себя в перспективе — уход с территорий, а до этого времени — отказ от их заселения.

Именно здесь на сцену выступил Г уш-Эмуним с характерной для него верой в силы еврейского народа, в его будущее, в его право на эту страну, право жить в ней и заселять ее, независимо от "зеленой" или любой другой черты. Гуш-Эмуним демонст­рирует не только абстрактную веру, но и конкретную готов­ность пойти на большие лишения и претерпеть значительные трудности (как физического, бытового порядка, так и "юриди­ческого" — вплоть до конфликта с властями) ради своих принципов.

— Иными словами, вы считаете роль Гуш-Эмуним положительной?

— Да, с этой точки зрения Гуш-Эмуним играет большую позитивную роль, собирая вокруг себя большую часть населе­ния, также озабоченного судьбами государства. Я не думаю, что все эти люди полностью разделяют программу Гуш-Эму-

26

ГУШ-ЭМУНИМ

ним, но уверен, что в одном они солидарны — в своем ощущении нелогичности поведения правительства.

— Вы, однако, говорили, что наша основная тенденция — движение к "нормализации” . Не вступает ли деятельность Гуш-Эмуним, возвращаю­щая нас, по Вашим словам, к временам ишува, в конфликт с этой тенденцией?

— Верно, Гуш-Эмуним, в известном смысле, "мешает" той тенденции к нормализации, которая наметилась сейчас в Израи­ле. В известном смысле, это движение возвращает нас к тому тцпу веры, преданности определенным идеям, если хотите — даже фанатизма, который был характерен для догосударствен- ного периода. Но этому есть объективные причины. Если обществу угрожает смертельная опасность, то можно ожидать, что это вызовет на действия людей, готовых на что угодно ради национального блага, ради сохранения существования нации. Вообще говоря, это то, что сейчас более всего необходимо Израилю, и именно поэтому я склонен считать роль Гуш-Эму- ним позитивной — несмотря на то, что это противоречит тенденции к нормализации.

— Есть и другая сторона этого противоречия. "Нормальное" западное общество — это общество секулярное; между тем, программа Гуш-Эму­ним основана на религиозных принципах.

— Я не думаю, что можно называть это движение антизапад­ным только потому, что оно основано на еврейских религиоз­ных источниках и хочет построить наше общество на теократи­ческой основе. Я нахожу вполне естественным, что многие люди смогли найти выход из пессимизма в традиционных источниках. Это не означает, что все сторонники Гуш-Эмуним таковы. Я сам, например, не религиозен, хотя и поддерживаю Гуш-Эмуним. Сионизм, как известно, не был религиозным движением, и, чтобы верить в право еврейского народа на существование, вовсе не обязательно быть религиозным.

По-моему, главное в Гуш-Эмуним — не то, что оно является религиозным движением, а то, что оно готово на активные действия ради заселения Иудеи и Самарии. Именно это сниска­ло им большую поддержку среди значительной части израиль­ского общества, даже и нерелигиозного толка. Есть жизненно важный вопрос территорий; одни считают его важным по религиозным причинам, другие — и я, в том числе, — по

27

ГУШ-ЭМУНИМ

объективным: без этих территорий Израиль вообще не может выжить.

— Следовательно, вы не видите опасности сдвига нашего общества в направлении особого, теократического пути?

— Даже если некоторые деятели Гуш-Эмуним или стоящих за ним кругов стремятся к таким целям (хотя, судя по фактам и выступлениям, они этого не думают, и все их усилия сосредоточены на заселении территорий), то открытое провоз­глашение таких взглядов немедленно лишило бы их большей части их нынешней поддержки. Я убежден, что многие из тех, кто считает нашим правом заселять Иудею и Самарию, одно­временно возражают против превращения нашего государства в теократическое.

— Означает ли это, что Вы не верите в особый путь еврейского народа, обусловленный его "избранностью"?

— Может быть, мы и были избраны богом, но это было давным-давно. Сейчас мы избраны антисемитами и им мы обязаны своим сохранением, как нации. Искать в религиозных источниках ответы на вопросы современной жизни было бы признаком слабости, а не силы израильского общества. Конеч­но, эти источники необычайно глубоки, но они имеют трехты­сячелетнюю давность, — как могут они дать ответ на проблемы современной технологической революции? Нет, в этом плане Израиль уже сделал свой выбор — он является западной, демократической, секулярной страной. Выбор сделан, и я не думаю, что имеется вероятность его значительного изменения.

— Не думаете ли Вы, что аннексия территорий угрожала бы демокра­тическим основам нашего государства, тому пути, который избрал Израиль?

— Да, аннексия территорий, действительно, ставит нас перед тяжелой демографической проблемой абсорбции более милли­она арабов. Но если передо мной стоит альтернатива: демогра­фическая проблема или само существование государства, — то я думаю, мой выбор очевиден. В конце концов — это тот выбор, который с самого начала стоял перед сионизмом; сионизм всегда сознавал опасность жизни среди арабов и считал, что единственное решение этого вопроса — в общена­циональном усилии всего еврейского народа. Сейчас дело

28

ГУШ-ЭМУНИМ

обстоит так же: без усилий мирового еврейства шансы нашего государства выглядят весьма проблематично.

И здесь снова сказывается положительная роль Гуш-Эму- ним: их деятельность мобилизует значительную часть еврейства не только в Израиле, но и в диаспоре; прежде всего, ту часть, которая связана с традиционными еврейскими ценностями.

— В сущности говоря, Вы утверждаете, что Гуш-Эмуним продолжает сегодня основную линию сионизма?

— Да, я считаю, что Гуш-Эмуним — это полностью сионист­ское движение, и оно не случайно появилось именно тогда, когда стали обнаруживаться признаки эрозии сионистских идеалов, веры в справедливость нашего дела. Я не согласен с теми, кто видит в сионизме, прежде всего, движение, направ­ленное на создание нового общества. Сионизм не был преиму­щественно заинтересован социальными проблемами; во вся­ком случае, он не был ими одержим, как это пытаются представить. Сионизм основан и существует на убеждении, что мы имеем право здесь жить. Нынешние дискуссии о правах палестинцев, об уроках ливанских событий — все это отраже­ние возникших сейчас сомнений в этом праве. Такие сомнения идут вразрез с главным в сионизме. Поэтому я считаю, что Гуш-Эмуним находится не вне сионизма, а в главном его русле.

— Не представляют ли угрозу для демократического развития страны недемократические действия членов Гуш-Эмуним?

— Я полагаю, что демократия в Израиле глубоко укоренена и ей не угрожает никакая серьезная опасность. В конце концов, единственный конфликт Гуш-Эмуним с законом касается вопроса о территориях. Но кто может утверждать наверняка, что политика правительства в этом вопросе соответствует фундаментальным ценностям нашего государства и основным принципам сионизма? Речь идет, в сущности, не только о легальности действий Гуш-Эмуним, но и о легальности дейст­вий правительства. И вообще, я полагаю, что Гуш-Эмуним имеет полное право действовать методами "демонстраций протеста", коль скоро они готовы нести полную ответствен­ность за свои действия.

Что же касается того, что Гуш-Эмуним, якобы, угрожает демократии, ставя интересы Эрец Исраэль выше интересов

29

ГУШ-ЭМУНИМ

отдельных людей и даже выше интересов народа, то следует помнить, что в любом национальном государстве индивидуум должен жертвовать частью своих свобод ради общенациональ­ных целей, а в момент общенациональной опасности народ, как целое, отказывается от части своих свобод в пользу правитель­ства. Кстати говоря, правительство не всегда их потом возвра­щает, — как это было в США после Второй мировой войны.

Я убежден, что текстура израильской демократии настолько сильна, что Израиль сможет преодолеть самые большие опас­ности без нарушения существующей политической системы и основных тенденций развития общества.

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

...Гуш-Эмуним действует методами, чуждыми всем принципам демо­кратии, основанной на праве решения, предоставляемом избранным народным представителям" (Хаим Цадок, министр юстиции).

Из беседы представителей Гуш-Эмуним с журналистами "Едиот ахронот" (октябрь 1976 г.) :

Вопрос: Признаете ли вы государство Израиль со всеми его институ­тами и законами?

Эрнст Водак (промышленник) : Да, полностью.Менахем Феликс (казначей Алон-Морэ) : Разумеется. Я хочу только

добавить, что для нас государство имеет гораздо большую ценность, чем институты, его представляющие.

Вопрос: Уважаете ли вы израильские законы?А. Минц (активист Гуш-Эмуним, из Алон-Морэ) : Уважаем. Но у нас

есть несогласия с некоторыми действиями, касающимися существова­ния Эрец Исраэль. В этой области мы готовы выступить на борьбу. Даже если эта борьба не полностью соответствует законам. Я думаю, что любая борьба в общественной системе не полностью соответствует закону.

Вопрос: Для Эрец Исраэль можно нарушить законы Кнессета?А. Минц: Разумеется. Эрец Исраэль выше законов Кнессета.Вопрос: Будет ли Гуш-Эмуним силой противиться решениям Кнессе­

та в отношении будущего территорий?А. Минц: Слава Б-гу, Гуш-Эмуним не обсуждает такую тему.Вопрос: Готовы ли вы к "войне братьев" из-за будущего Иудеи и

Самарии?А. Минц: Я уже сказал, слава Б-гу, мы не стоим перед таким

решением и, надеюсь, не будем стоять и в будущем.Вопрос: Вы предлагаете создать в Израиле апартеид или изгнать арабов?

30

ГУШ-ЭМУНИМ

Э. Водак: Вся проблема, о которой вы говорите, — это каких-нибудь 600 тысяч арабов. Ну, в секторе Газа еще 300 тысяч. Если мы не побоялись прибыть сюда, когда нас было 600 тыс., а арабов 1,8 миллиона, то нам нечего бояться сейчас, когда арабов около миллиона, а нас три миллиона.

М. Феликс: Единственный ответ на демографическую проблему — вера, Когда здесь прорвется плотина, когда развернется сионистская деятельность — евреи диаспоры хлынут сюда.

Вопрос: Как же все-таки решится в многомиллионном еврейском Израиле арабский вопрос?

Э. Водак: существуют три возможности. Первая — быть гражданами государства со всеми правами и обязанностями. Вторая — они не признают нашу власть и остаются на положении "проживающих", которые не могут голосовать на выборах в Кнессет. Третья возмож­ность, которая мне больше всего по душе — обмен населением. Прибудут евреи и выедут арабы.

А. Бен-Дрор (активист Гуш-Эмуним, из мошава Кфар-Егошуа) : Если еврейский народ не соберется в Израиле, любая граница, которую мы предложим арабам сегодня, рухнет так же, как рухнула граница государства крестоносцев. Поэтому я отказываюсь обсуждать идею освобождения народа Израиля в рамках одного поколения, одной человеческой жизни. Это печально, т. к. хотелось бы увидеть плоды того, что выращивал смолоду, но это дело поколений. А с этой точки зрения рассматривать сегодняшнюю демографическую проблему невозможно.

Вопрос: А палестинцы согласятся на вашу программу?

А. Бен-Дрор: Они не претендуют на Хеврон или Кадум. Они претен­дуют на Яффо и А кко. С чем они вообще соглашаются? Прочтите "Палестинскую декларацию"...

Вопрос: Ваш выбор в альтернативе: компромисс на Западном берегу или война?

М. Феликс: Готов высказать свое личное мнение. Я, Менахем Феликс, не верю в мир взамен на Эрец Исраэль или какие-нибудь его части. Если мне предложат мир взамен Эрец Исраэль, — мира не будет. Готов ли ты в обмен на мир отказаться от Тель-Авива? Иудея и Самария — это Эрец Исраэль и отношение к ним должно быть такое же, как к любой другой части страны.

"...Нужно ли считаться с правительством, которое сегодня принимает одно решение, а завтра другое? В жизненно важных вопросах цель оправдывает средства" (Ювал Нееман, физик, профессор Тель-Авивско­го университета).

31

ГУШ-ЭМУНИМ

ШУЛАМИТ ВОЛКОВ* историк, доктор философии,

преподаватель Тель-Авивского университета.

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО УГРОЗА ЛИБЕРАЛЬНЫМ И

ГУМАНИСТИЧЕСКИМ ЦЕННОСТЯМ СИОНИЗМА

— Чем Вы объясняете популярность Гуш-Эмуним среди молодежи?

— Я не уверена, что популярность Гуш-Эмуним среди молодежи так уж велика. Разговоры о массовой поддержке кажутся мне преувеличенными и, во всяком случае, не соответ­ствующими тому шуму и рекламе, которые вокруг этого движения создаются. Я не думаю также, что сторонников Гуш-Эмуним можно найти во всех лагерях израильского общества, — они концентрируются, в основном, все-таки в религиозно- националистическом кругу.

— В чем Вы видите привлекательность Гуш-Эмуним для этих кругов? В мессианской идеологии этого движения?

— Да, многие утверждают, что Гуш-Эмуним основан на мессианской идеологии. Честно говоря, я не думаю, что для Ханана Пората так уж важно, действительно ли мы живем в предмессианскую эпоху. Мы живем в ней уже 2 тысячи лет и спокойно можем жить следующие 2 тысячи. Нет, главное тут — вопрос о территориях, об отношениях с арабами и т. д.

Я вообще не убеждена, что Гуш-Эмуним дает какую-либо новую идеологическую интерпретацию сионизма. Я думаю, что в основе своей это — чисто политическое движение, которое использует религиозные идеи в целях, не имеющих ничего общего с религией. Это новая тенденция и тенденция отврати­тельная. Я уважаю людей, искренне исповедующих религиоз­ные убеждения, хотя я с ними и не согласна, уважаю тех, кто основывает на таких убеждениях свою политическую програм­му. Но использование религии для политических целей, чуждых религии, — это недопустимо.

*Шуламит Волков род. в Тель-Авиве в 1942 г., окончила Калифор­нийский университет в США и защитила докторат по немецкой истории; с 1972 г. работает старшим преподавателем Тель-Авив­ского университета. Вместе с мужем, оле из СССР и двумя детьми живет в Рамат Ашарон.

32

ГУШ-ЭМУНИМ

— Вы упомянули о сионизме. Считаете ли Вы, что Гуш-Эмуним — это извращение сионизма? Или, как утверждают его лидеры, это его продолжение?

— Я не знаю, что такое "подлинный" сионизм, я знаю лишь, чем является сионизм для меня. Но это — лишь одна из возможных интерпретаций. Сионизм открыт для различных интерпретаций, в т. ч. и для той, которую предлагает Гуш-Эму- ним (впрочем, способ, которым его интерпретируют арабы, несмотря на его ошибочность, — тоже один из возможных). Поэтому я не считаю, что они антисионисты. Однако, их интерпретация сионизма представляется мне ошибочной, поли­тически неадэкватной.

— Прежде чем перейти к этому вопросу, — в чем состоит Ваша интерпретация сионизма?

— Для меня сионизм был и остается, прежде всего, реше­нием для еврейского народа, для коллектива людей, объеди­ненных в прошлом религией, а в настоящем — судьбой. Основной задачей сионизма было решение проблемы евреев, как нации, и создание еврейского общества (точнее, общества евреев), построенного на определенной системе человеческих ценностей, включая и еврейские религиозные ценности. Эти ценности имеют большое моральное значение. Я полагаю, что высокое моральное звучание раннего сионизма было связано не только с тем, что он впитал гуманистические либеральные идеи Х1Х века, но и с тем, что его корни уходили в этические основы иудаизма. В конце концов, сам выбор земли для бездомного народа был сделан на основе давней традиции, ибо эта земля была частью того, что связывало этот народ. Я решительно не согласна с теми, кто пишет сегодня, что, может быть, лучше было бы уйти в Уганду.

Для меня сионизм, однако, — не решение вопроса о земле Израиля, а, прежде всего, — о народе Израиля. Я не говорю, что нужно игнорировать вопрос о земле; я считаю лишь, что вопрос о народе должен стоять на первом месте. И стоит он для меня так: как построить такое общество, которое оправдывало бы собой тот факт, что евреи ради него ушли из другого общества? Сионизм предлагает уйти в свою страну, дать в ней выражение своей национальной сущности и построить здесь общество, в котором стоило бы жить. И я полагаю, что эта

33

ГУШ-ЭМУНИМ

основная идея "еврейского государства" остается живой идеей, актуальной программой действий. Мы должны быть тверды, как алмаз, в вопросе о сохранении государства Израиль. И точно так же мы должны быть тверды в вопросе о сохранении в нем тех ценностей, которые кажутся нам основными — гумани­стических ценностей равенства, справедливости, человеческого отношения к людям, равномерного распределения благ, демо­кратических свобод.

— В чем же Вы видите ошибочность интерпретации сионизма движе­нием Гуш-Эмуним?

— Гуш-Эмуним дает выражение определенному течению в сионистской мысли, которое раньше играло довольно незначи­тельную роль, но стало усиливаться после Шестидневной войны. Это движение наиболее четко выразило главную тенденцию этого течения — тенденцию отделения еврейской традиции от европейской (гуманистической, либеральной) традиции, стрем­ление отделить иудаизм и сионизм от европейского либерализ­ма. Такие попытки делались и раньше, — упомяну хотя бы Ливне, который был главным идеологом такого размежевания еще до возникновения Гуш-Эмуним. После Шестидневной войны он стал главным идеологом этой антизападной, псевдо- религиозной программы ("псевдорелигиозной", ибо Ливне был нерелигиозным человеком, и религия была для него политическим орудием). Для меня эта программа неприемле­ма, ибо она предполагает, практически, превращение сионизма во врага либеральной гуманистической идеологии.

Некоторые авторы — например, Моше Шамир — делают попытки обосновать эту программу тем, что Запад, якобы, сам отказался от этой идеологии, что западное общество обанкро­тилось и т. д. Эти суждения кажутся мне поверхностными. Не столь уж важно, является ли западное общество больным; важно, обанкротились или нет его идеи. По-моему, все эти разговоры о кризисе западной цивилизации основаны на непо­нимании сущности демократии.

Демократия — это "пакетная сделка", в которой наряду с необходимым содержится нечто дополнительное, не всегда приятное. За демократию нужно платить, и я думаю, что

34

ГУШ-ЭМУНИМ

многие т. н. "катастрофы Запада" — просто неотъемлемая часть этой платы, часть самой демократии.

Я говорю об этом потому, что многие ценности западной цивилизации и, в частности, политические ценности демократи­ческой системы, тесно связаны с сионизмом, лежат в его основе. Отбрасывать их, отбрасывать секулярную, либераль­ную, западную идеологию, которая является одной из основ сионизма, означает толкать наше общество на особый путь развития, отрывать его от западного мира, еще более усиливать в нем ощущение изоляции от всего человечества.

— Означает ли это, что Гуш-Эмуним угрожает нашей демократии?

— Да. Но не в том смысле, что они сами, как это часто говорят, "нарушают демократию". Меня не волнует, что рав Левингер не соблюдает закон. Я думаю, что бывают ситуации, когда человек, который твердо верит в свою правоту, видит в этом свой моральный долг, должен и может нарушать закон. Другое дело, что закон не должен взирать на это с олимпий­ским спокойствием. В таких ситуациях у каждого своя роль: роль рава Левингера нарушать закон, а роль Шимона Переса — защищать закон.

Вся беда состоит в том, что рав Левингер свою роль исполняет, а Шимон Перес свою — нет. Так что я не думаю, что проблема начинается там, где рав Левингер нарушает закон; в конце концов, вся суть демократии в том, чтобы каждый человек имел возможность отстаивать свои убеждения; это часть демократии, как Игры: такая Игра означает, что мораль­ные люди ведут себя в соответствии со своими убеждениями, а закон — в соответствии со своими принципами.

Проблема начинается там, где рав Левингер и Гуш-Эмуним создают ненужное напряжение в Хевроне и других местах, толкают нас на конфронтацию с арабами. И этот идеологиче­ский спор между мной и равом Левингером не имеет отноше­ния к "соблюдению закона". Это идеологический спор, ибо программа рава Левингера угрожает нашему обществу. Если сохранение территорий, которого добивается Гуш-Эмуним, означает, что каждое второе воскресенье в Шхеме будет стрельба, а там и кровь, то через несколько лет мы зайдем в тупик со всей сионистской концепцией нового общества.

35

ГУ Ш-ЭМУ н и м

— Вы считаете, что главной нашей задачей является не сохранение территорий, а сохранение характера и ориентации нашего общества?

— Да, мои главные заботы связаны с типом общества, которое мы строим. Я рассматриваю Гуш-Эмуним как элемент этого общества и вижу, что это — опасный элемент, вносящий конфликт, вносящий напряженность, ставящий под угрозу наши отношения с арабами. И это для меня важнее, чем вопрос о территориях. Сумеем ли мы жить с арабами, сумеем ли мы построить общество, сохраняя те ценности, которые мне ка­жутся незаменимыми, — вот главное. Если нет, — мы должны найти решение, как не жить с ними, а это может означать, что нам придется отдать территории. В конце концов, у нас достаточно проблем и в "маленьком" Израиле: значительное арабское меньшинство; неоднородность общества; социальные расслоения; опасность брутализации общества и подрыва на­ших ценностей в связи с продолжающейся оккупацией тер­риторий...

— Вы подчеркнули отрицательные стороны деятельности Гуш-Эму- ним. Нет ли в ней положительных моментов — например, в том, что они содействуют кристаллизации идеологических позиций на другом полюсе общества?

— Не думаю. Я не вижу на другом полюсе ничего, что могло бы противостоять их национально-религиозному фанатизму и сгруппировать вокруг себя своих сторонников. Но это и естественно. Оппоненты Гуш-Эмуним в израильском обществе — это не "крайняя левая"; будь это так, развитие событий, пожалуй, действительно, могло бы привести нас к поляризации и оправдать разговоры о "фашизме", которые часто возникают в связи с Гуш-Эмуним. Но это не так, — противниками Гуш-Эмуним являются левые круги либерального сионизма, люди, по самой своей природе, не экстремистского склада и, по той же природе, неспособные сорганизоваться во что-то единое и монолитное. Именно слабость этой либеральной оппозиции — источник силы Гуш-Эмуним. В результате, Гуш-Эмуним доби­вается своего, а то, чего он добивается, кажется мне небезо­пасным для дальнейших путей развития нашего общества.

36

ГУШ-ЭМУНИМ

ГОЛОСА ИЗ ХОРА

"...Возражения наших оппонентов, будто мы отвлекаем ресурсы от социальных и воспитательных задач ради "священных камней" и "святой пыли", несостоятельны. Возрождение народа идет рука об руку с возрождением страны... Правильная поселенческая политика означала бы большой шаг в деле решения социальных и экономических проблем страны, увеличения алии, уменьшения йериды. Существующая сейчас поселенческая политика основана на устаревших концепциях и непри­влекательна ни для израильтян, ни для олим. Времена традиционных маленьких сельскохозяйственных поселений миновали. Наша програм­ма поселений основана на гаринах для городских, полугородских и пригородных поселений. Это — социальный вызов большого значения", (рав И. Бин-Нун, один из лидеров Гуш-Эмуним).

"...B настоящее время спор идет между двумя идеологическими лагерями — поселенцев и их противников. Новое в этом споре состоит в позиции религиозной молодежи. До Шестидневной войны она знала, что существует разница между библейской, святой землей Израиля и политической реальностью. После войны произошел перелом — эти понятия слились. Поэтому теперь эта молодежь относится к угрозе потерять Эрец Исраэль со смертельной серьезностью.

В данный момент решающим является, удастся ли этим людям овладеть сионистским движением. Если да, то это может привести к политической и военной катастрофе. И наверняка, к катастрофе общест­венной. Если не это, то следующее поколение взбунтуется, видя "ущемление" палестинцев. Что станет тогда с нашим обществом? Вот почему все, что происходит сегодня, я считаю борьбой за душу Израиля, за облик государства, за сущность сионизма". (И. Илем, историк).

"...Гуш-Эмуним рассматривает себя (и так же их рассматривают другие), как реакцию на явления вырождения и коррупции в Израиле. Вот почему они привлекают не только людей из движения за Эрец Исраэль и ортодоксов, но и многих других. И самым большим их политическим успехом является то, что они привлекли на свою сторону людей из нерелигиозных кибуцов и мошавов". (Э. Шпринцак, старший преподаватель Иерусалимского университета).

"...Рав Левингер создал вокруг себя в Кирьят-Арба политическое и духовное гетто, столь же яростное и слепое, как в Меа-Шеарим в 50-е годы, но гораздо более искусственное. Эта его сознательная изоляция от остального Израиля привела к осквернению синагоги..." (Л. Бен-Дор, журналист).

37

ГУ III-ЭМУ н и м

"...Вопрос идет о сионизме, о возрождении еврейского народа на его исторической родине. Гуш-Эмуним обращается к народу по вопросу, который волнует народ. Вот что пугает правящие партии. Я неверующий еврей, но я чувствую себя частью 4000-летней еврейской истории. Слишком многие из нас живут в этой земле в соответствии с чужерод­ными идеологическими принципами. Гуш-Эмуним — это еврейское движение, связанное с еврейской историей, главной ценностью которой является еврейский народ". (И. Шенкар, крупный промышленник и финансист, активный сторонник Гуш-Эмуним).

Рабби АДИН ШТАЙНЗАЛЬЦ*

ГУШ-ЭМУНИМ - ЭТО ЧАСТЬ ОБЩЕМИРОВОЙ ТЕНДЕНЦИИ.

— В чем Вы видите причины появления Гуш-Эмуним?

Люди Гуш-Эмуним называют себя последователями покой­ного рава Кука. Это не вполне точно. Они, действительно, группируются, в основном, вокруг ешивы, основанной равом Куком. Эта ешива занимает особое место во всем еврейском религиозном спектре. Видите ли, большинство религиозных евреев отличается тем, что чем более они религиозны, тем более они равнодушны к государству Израиль. Ешива рава Кука — единственная, в которой подлинная религиозность соединяется с определенными идеологическими чувствами по отношению к государству Израиль.

— Вы сказали, что их нельзя, строго говоря, назвать последователями рава Кука? Почему?

Покойный рав Кук был, я думаю, одним из величайших еврейских философов последних столетий. Его философия очень поэтична, хотя не всегда прозрачна. При всем своем интересе к Израилю, к его земле, рав Кук сохранял также очень широкий взгляд на общечеловеческие проблемы, зани­мался вопросами науки, культуры. Эта его широта была утеряна его учениками. Я бы сказал, что они втиснули учение рава Кука в более компактную, националистическую форму. В

* Рабби Адин Штайнзальц род. в 1937 г. в Иерусалиме, окончил Иерусалимский университет, преподавал в израильских школах. В настоящее время — научный сотрудник ин-та Ван-Лир, руководи­тель отдела фундаментальных исследований еврейской культуры.

38

ГУШ-ЭМУНИМ

течение ряда лет это была узкая, замкнутая группа. Они начали расширять свою деятельность только после Шестидневной вой­ны.

— Почему именно после Шестидневной войны?

— Видите ли, Шестидневная война привела, по ряду причин, к возрождению национального чувства, чувства к земле. Впервые после 1948 г. земля Израиля снова стала для людей чем-то живым, реальным.

И тогда оказалось, что единственная группа, которая может дать этому чувству, так сказать, "духовное измерение", духов­ное содержание, была группа рава Кука.

— Значит, своей популярности они обязаны только этому?

— Гуш-Эмуним был вначале очень маленькой группой. И если он начал расти, то отнюдь не потому, что его лидеры лучше, чем в других группах — скажем, в движении Эрец Исраэль Шлейма. Дело в том, что они были искренни, у них было религиозное отношение к своим идеям, готовность служить этим идеям, а не просто заигрывать с идеологией, с идеей земли, с историей. Это был не холодный политический расчет, а нечто живое, во что люди могут поверить, что имеет духовную глубину.

— Следовательно, главное в Гуш-Эмуним — это искренность?

— Да, именно искренность. Конечно, Гуш-Эмуним поддер­живается многими группами, которые, пользуясь его популяр­ностью, сами значительно менее заинтересованы в подлинном религиозном значении их лозунгов. Но эти группы не могли бы придумать Гуш-Эмуним.

Суть в том, что Гуш-Эмуним вообще никто не придумал. Эта группа не задумывалась над тем, что произойдет из ее действий. Левингер, например, стал лидером не потому, что он к этому способен. Он очень плохой лидер. Но все дело в том, что все они искренни. Это бесконечно важно. Вы можете купить все, что угодно, но вы не можете купить искреннего человека. Я встречался с Рабиным; он просто трясется, когда речь заходит о Гуш-Эмуним. Я сказал ему, что , по-моему, у него нет причин так нервничать, — ведь это лучшая оппозиция, о которой он только может мечтать. Они готовы вести духовную, идеологическую борьбу, но они не хотят и не могут

39

ГУШ-ЭМУНИМ

устраивать революцию, — просто потому, что они так устроены. Почему же он нервничает? Видите ли, он понимает, что может послать солдат, применить оружие, но одного он не может — доказать, что его сторонники более искренни, чем Гуш- Эмуним. У него нет этой силы. У них же есть эта искренность и есть эта сила, — в каких бы других грехах вы их ни обвиняли.

— Но то, что они делают, не всегда так уж аполитично. Не видите ли Вы тут противоречия?

— Их действия — это не вопрос политики. Это вопрос стиля. Я однажды разговаривал с Амосом Озом — это писатель, близкий к Мокеду, он мой сверстник, мы вместе выросли и у нас много общего, — и я сказал ему: самое удивительное, что твоя группа, которая пытается представить собой нечто вроде "новой левой" в Израиле, и по своим политическим взглядам, и по образу действий является, в сущности, очень консерватив­ной группой. А эти ребята, из Гуш-Эмуним, работают как раз в стиле "новой левой", с помощью тех же основных методов — у них простые лозунги, молодые лидеры, они говорят искренне. Это своего рода революционная группа, потому что она ставит свои вопросы предельно просто и четко. И руки у нее чистые.

— В чем же, по-Вашему, значение Гуш-Эмуним для израильской общественной жизни?

— Гуш -Эмуним сделал нечто новое, нечто такое, что являет­ся, на мой взгляд, крайне важным. Во всем спектре сторонни­ков лозунга Эрец Исраэль Шлейма Гуш-Эмуним — первая группа, которая впервые за долгое время сумела преодолеть рубеж между религиозной и нерелигиозной частью населения. Гуш-Эмуним создал поле действий, где люди из разных лагерей могут работать вместе, могут встречаться, могут разговаривать друг с другом. Это совершенно новый феномен в израильской общественной жизни.

Здесь есть и другой аспект. Я имею в виду, что теперь повышается ответственность религиозного лагеря за то, что происходит в стране. Если этот лагерь действительно хочет участвовать в жизни страны, то он должен участвовать — что-то делать, что-то предпринимать, а не только молиться. Гуш- Эмуним изменил положение, создав для религиозного лагеря возможность участвовать в реальной жизни.

Я не думаю, что Гуш-Эмуним столь уж важен в смысле

4 0

ГУШ-ЭМУНИМ

политических результатов их деятельности, в смысле идеологи­ческих результатов, — самое важное в них это именно то, что они изменили общественную ситуацию в стране.

— Вы не видите в идеологии Гуш-Эмуним чего-либо нового, ориги­нального?

— Я повторяю, — я не думаю, что они так уж важны, как новое религиозное или философское течение. У них нет боль­ших философских идей. Спросите рава Левингера, какой вклад он внес в еврейскую религиозную философию, и я думаю, что он искренне удивится.

Я думаю, что основной недостаток их идеологии состоит в том, что они преувеличивают значение отдельных элементов еврейской религии — например, связи с землей. Когда думаешь о всем спектре вопросов еврейской религиозной жизни, то в этом контексте даже вопрос о земле стоит совершенно иначе, гораздо шире, чем ставит его Гуш-Эмуним.

— Следовательно, Гуш-Эмуним упрощает религиозный подход к вопросу о земле. Не этим ли упрощением объясняется их поддержка нерелигиозной частью населения?

— Я бы сказал, что тут более сложная ситуация. Да, конечно, Гуш-Эмуним — это группа, которая подчеркивает религиозное значение земли. Но, в сущности, тут нет ничего нового. По сути, главное, что делали евреи в течение последних 2000 лет, — это ждали возвращения на землю.

Однако, в момент образования государства положение изме­нилось. Народ оказался перед выбором, подобным тому, перед которым когда-то оказалась Россия в 20-х гг., когда выбирала между мировой революцией и построением своего собственно­го государства.

Сионизм выбрал государство. Это, фактически, означало изменение политических целей.

Этот вопрос опять возник недавно — в связи с проблемой советских евреев. Государству снова пришлось решать, — считает ли оно себя представителем всех евреев мира или государством для самого себя. И государство Израиль снова решило, что оно, прежде всего, — для себя, а все остальные вопросы — второстепенны.

В течение многих лет государство Израиль забывало о самых

41

ГУШ-ЭМУНИМ

существенных принципах еврейской жизни и, в частности, о связи с землей.

Именно поэтому Гуш-Эмуним так легко проник в нерели­гиозный лагерь, который был издавна воспитан в духе старых сионистских принципов. Он проник туда даже легче, чем в религиозный лагерь. Ведь другие религиозные группы не отказывались от идеи земли, вовсе нет, но они говорили: верно, земля важна, но есть и другие важные вещи — и суббота важна, и Рош-Хашана важна, и кашрут важен; мы не против земли, но мы не хотим посвятить всю свою жизнь только этому лозунгу.

Нерелигиозная часть израильского населения не имела таких более важных целей, тогда как эта цель была им близка. Они забыли о ней, но они ее чувствовали, они в нее верили.

— Можно ли отнести Гуш-Эмуним к тому крылу, которое мы называем в Израиле "правым” ?

— Нет, они, в действительности, не правые. Многое из того, что говорят Порат, Левингер, обнаруживает следы чисто левой, либеральной идеологии, и они не видят в этом противоречия со своими основными принципами. Я думаю, что Гуш-Эмуним — это часть более широкого явления, которое мы наблюдаем в последние годы во всем западном мире. Я имею в виду возросший интерес к духовным, к религиозным и националь­ным ценностям, стремление к пересмотру старого отношения к ним. Это можно видеть, например, в движении хиппи. Даже в России, вы, наверно, сами знаете, наблюдается этот возросший интерес к духовной культуре и, в результате, там идет поиск национальных корней, говорят о русском национальном духе, национальных ценностях. Я думаю, что Советская власть не очень грешит против истины, когда объясняет это — частично, конечно, — западным влиянием. Это, действительно, широкий процесс, идущий с Запада.

— Каково же возможное влияние этого процесса и, в частности, Гуш-Эмуним на наше общество, на его систему ценностей?

— Это главный пункт. И это тот пункт, где я критикую Гуш-Эмуним. Видите ли, людям Гуш-Эмуним легко помогать, их легко поддерживать, — для этого достаточно приходить к ним раз в неделю, два раза в неделю.

42

ГУШ-ЭМУНИМ

Но главные проблемы нашей жизни — не в границах. Они в том, что можно назвать повседневной жизнью. В сравнении с этими проблемами все остальные, по сути, второстепенны.

Когда н говорю о повседневной жизни, я имею в виду такие вещи, как поведение людей — дома, на улице, отношение друг к другу, к государству, к труду.

Гуш-Эмуним — это очень мило, это очень приятно. Но если вы призываете к повседневной работе, то это много тяжелее, чем время от времени помогать Гуш-Эмуним и тем самым "быть патриотом". Это очень легкий патриотизм, очень деше­вый.

Видите ли, Гуш-Эмуним, в конечном счете, борется за то, против чего никто, в сущности, не возражает. Спросите даже самых закоренелых "левых", — если бы сейчас была другая экономическая, политическая ситуация, захотели бы они уйти из Иудеи и Шомрона? Разумеется, нет! Тут борьба идет не между партиями. Разве Рабин выгоняет их из Кадума, потому что ему это нравится? Суть в том, что когда люди борются с ними, они, в сущности, борются сами с собой, потому что на самом деле они им симпатизируют. И вся эта борьба намного легче, чем борьба с реальными трудностями — борьба за воспитание, за интеграцию, за качество жизни.

Я думаю, что разочарование многих русских олим тоже связано не с какими-то конкретными трудностями устройства — в конце концов, все как-то устраиваются, находят жилье, работу. Разочарование связано с качеством жизни, с тем, что человек спрашивает себя: "Стоило ли это того, чем я пожертво­вал? Моих страданий? Моей многолетней борьбы?"

Главная задача государства Израиль, его долг перед алией, — создать здесь такую жизнь, которая бы оправдывала жертвы, принесенные каждым ради возвращения в Израиль.

Это, по-моему, самая тяжелая задача, главная задача. И я не вижу, чтобы Гуш-Эмуним помогал в этом направлении.

— Вы несколько раз упоминали о значении религии для нашего общества. Правильно ли думать, что вы — сторонник особого пути нашего государства, сторонник отделения от западной традиции?

— В наше время существует давление в сторону всеобщей стандартизации, унификации, — то, что называется массовой

43

ГУШ-ЭМУНИМ

культурой. Я полагаю, что это неизбежное следствие техноло­гического характера развития.

Это давление столь велико, что большинство стран, — я даже думаю, что все страны, — борются сегодня за то, чтобы освободиться от него, остаться самими собой. Это освобожде­ние одни видят в отрицании западной культуры вообще, другие — в возвращении к национальным традициям.

Мо возможно ли сочетать собственный путь с требованиями технологического развития? — спросите вы. Посмотрите на Японию, — эта страна сумела развить западную технологию, оставаясь в то же время верной собственным традициям.

Я не убежден, что мы должны оставаться частью западной культуры. Я думаю, что мы можем создать нечто новое, свое. Сейчас Гуш-Эмуним пытается именно это делать, — в микро­скопическом масштабе, конечно.

Есть и еще один аспект этого вопроса. Мы, евреи, в течение длительного времени были инициаторами перемен. Сегодня мы только следуем за переменами. Но мы можем снова стать их инициаторами, — если будем следовать своему, оригинальному пути. Пока я делаю свое дело, я могу делать его хорошо. Когда я пытаюсь сделать чужое, пытаюсь имитировать, я никогда не смогу сделать это так же хорошо.

— Не кажется ли Вам, что путь, за который Вы ратуете, может оттолкнуть многих евреев, ориентирующихся на западную культуру и западные ценности? Не приведет ли это к идеологическому расколу нашего общества — наподобие того, о чем говорил Я. Тальмон?*

— Что касается этих "западных евреев", о которых Вы говорите, — вдумайтесь в это понятие. Человек, подобный Тальмону, лишь потому еврей, что у него есть связи с чем-то еврейским, а не только западным, связи с чем-то традицион­ным. Само его существование зависит от существования этой еврейской традиции, по отношению к которой он выступает, как "западный еврей". Это люди, стоящие между двумя мира­ми, нуждающиеся в обоих мирах для своего существования. Это эфемерные, переходные типы. Их существование зависит от существования традиционного еврея — вне них и в них

*См. Сион" №15, статья Я. Тальмона "Размышления историка в Иерусалиме"

44

ГУШ-ЭМУНИМ

самих. Они могут с этим бороться, но они не могут без этого обойтись.

— Я повторяю, — мы должны построить общество, в котором получит полное развитие наша оригинальная, еврей­ская традиция; и этот наш поиск находится в русле общемиро­вой тенденции. Сейчас лучшие умы еврейства живут на Западе, живут в России, и они заняты поиском других путей. Они ищут на путях западной культуры, на путях русской культуры. Мы должны искать на своих собственных путях. Это нелегкий и длительный процесс. Во всяком случае, нам не следует опасать­ся, что уже в нынешнем поколении произойдет такой глубокий отход от западной культуры, который мог бы породить конфликт в нашем обществе.

— Вы не опасаетесь, следовательно, отрыва от западной, либеральной традиции?

— Нет. Радикальные лозунги Гуш-Эмуним и им подобных — это следствие того, что они сознают себя меньшинством, которое находится в надежном окружении большинства до­вольно умеренных по своим взглядам людей. Стань Левингер министром, и его радикализм значительно поубавился бы.

— Итак, Вы отстаиваете особый путь еврейского народа. Скажите, как это связано с идеей избранности, которую в настоящее время подчеркивают многие?

— Что такое избранность? По-моему, для человека избран­ность — это то, чему он не может противиться. Еврейское понимание избранности означает, что еврейский народ, в опре­деленном смысле, является авангардом человечества.

Но оно не предполагает, что мы хотим сделать весь мир еврейским, обратить всех в иудаизм. Мы этого не хотим и в возможность этого не верим. В действительности, мы даже воспринимаем это как угрозу еврейству. Наша миссия — внести в мир некоторые фундаментальные идеи, т. н. десять заповедей, но вовсе не обращать людей в иудаизм. Я не верю, что какой-нибудь Иван Иванович станет лучше от того, что он наденет тфилин. Наша избранность — это миссия и ничего больше. Это свой путь, путь меньшинства, которым мы были всегда и останемся в будущем. Но это наш путь.

(Все интервью (кроме интервью А. Б. Иошуа) даны их автора­ми специально для журнала "С ио н").

45

исходА. ВОЛИН*

ФОРМИРОВАНИЕ НАЦИИ

Как могло произойти, что в языческом, политеистическом мире появился народ с совершенно другой, резко отличной религией? Традиционный ответ гласит: Израиль — это тот народ/ которого избрал Бог, чтобы он был или стал его народом. Я бы сказал иначе: Израиль — это тот народ, который избрал Бога как основу и смысл всего своего существования как народа, и существования каждого его члена как индивида. В этом выборе сыграли свою роль и географические, и исторические, и климатические, и биолого-генетические усло­вия. Но все это не могло иметь решающего значения. Условия эти не слишком отличались от тех условий, в которых находи­лись и другие народы этого района, у каждого из которых был свой племенной бог. Да и по своей психологии и складу ума израильтяне библейских времен в массе, наверно, ничем или почти ничем не отличались от соседних и родственных им моавитян, аммонитян, аморитян или даже филистимлян.

Остается лишь одно объяснение: появление религиозного гения с новым представлением о божестве, создавшего новое религиозное учение и внушившего (или пытавшегося внушить) его своему народу — по аналогии с Магометом или Буддой. Мы не знаем, произошло ли это в Египте, пустыне или уже в Палестине. "Ибо никто не знает места его погребения до сего дня". Если допустить (и это всего вероятнее), что этим гением был Моисей, то можно предположить, что он опирался на традицию "эль-шаддаизма", сохранившуюся в роде Левитов и восходящую к Аврааму и Иакову, которые были его отдален­ными предтечами, что он был знаком с реформами Аменхоте­па, но не был ими удовлетворен, что он познакомился с культом Ягве у мидианитов (ведших свою родословную тоже от Авраама). Народ принял религию Ягве с ее культом и законодательством из рук своего вождя, которому он был

*А . Волин — псевдоним советского философа, известного автора еврейского Самиздата. Публикуемый отрывок взят из книги "О еврействе".

46

Ф О РМ И РО В А Н И Е Н А Ц И И

обязан освобождением от египетского рабства и который, в свою очередь, приписывал заслугу этого освобождения Ягве, отождествленному с богом предков — Эль Шаддаем.

Однако народ еще долго не мог усвоить подлинный смысл нового учения. Народ не желал превратиться в религиозную общину, в "святой народ Ягве". Ягве, бог Синая, сосущество­вал с ханаанейским Ваалом, с Астартой, с домашними богами — терафимами. Но там, где был гений-зачинатель и посеял свои семена, там неизбежно, в каких-то кругах его учение продол­жает сохраняться и развиваться. В этих кругах составляются на основе древних преданий части Пятикнижия, исторические и другие книги, многих из которых, быть может, и не дошли до нас; с их точки зрения, евреи вышли из Египта и заселили Ханаан не просто для того, чтобы зажить на свободе, — а чтобы Ягве стал их богом и чтобы они были его народом.

Из этих же кругов вышли великие пророки — Амос, Осия, Исайя, Иеремия, Иезекииль, Второисайя, поднявшие учение Моисея на более высокую ступень, а именно, этического и универсалистического монотеизма, и открыто проповедовав­шие это учение urbi et orbi . Непосредственным толчком к выступлению пророков на широкую арену и к ускорению созревания их учения были социальные и политические неуря­дицы в последний период существования израильского и иудейского царств, опасности извне и изнутри, усиление рели­гиозного синкретизма, рост влияния языческих натуралисти­ческих культов и т. д.

Пророки генетически были наследниками прорицателей и гадателей, которых было много повсюду. Особое значение израильских пророков заключается в том, что они перешли от категорических к условным суждениям о будущем. Элемен­тарно и даже грубо это выразил Исайя: "Если согласитесь и послушаетесь, — будете есть блага земли, если откажетесь и ослушаетесь, — будете съедены мечом". Пророк не предсказы­вал, а предупреждал. В центре его проповеди не неотвратимое будущее, а отвратимая беда, не неумолимая судьба, а свобода выбора человеком своей судьбы. В мире царит справедливость, но потому также и свобода.

За свои идеи пророки вели ожесточенную борьбу и с

47

А. ВОЛИН

народом, и с высшими классами, борьбу, в которой сливается проповедь монотеизма с обличением моральной порчи и соци­ального гнета. И этим с особой отчетливостью монотеизм противопоставлялся язычеству и всякого рода религиозному синкретизму. Еврейский монотеизм не возник и не сложился как оружие правящей верхушки во главе с царем или жрецами — представителями официального культа, — ибо его носители- пророки вели неустанную борьбу с царями и жрецами, обвиняя их в отступничестве и в том, что они "творят зло в глазах Ягве".

Но они не потакали и "народу" и столь же решительно боролись против народных культов.

Эта борьба поглотила все духовные (в том числе и интеллек­туальные) силы нации. Если греческий мир выдвинул требова­ние "познай самого себя", "познай природу", то все духовные силы древних евреев были устремлены на одну задачу, одну цель: познай и узнай истинного Бога. Идея "богопознания" красною нитью проходит по всей Библии. Иеремия предвидит наступление того времени, когда не придется обучать богопо- знанию, ибо оно станет чем-то вроде врожденной идеи. С этой религиозной концепцией, помимо самого этико-монотеистиче­ского учения, связывается и определенный взгляд на мир, и чисто критическая работа (я бы сказал, рационалистическая критика фетишизма), и очищение космогонических представи­телей от мифологического натурализма, политеизма, и выра­ботка идеи creatio et nihilo, и создание истории на основе концепции божественного исторического плана. Это была по­пытка демифологизировать и, тем самым, рационализировать космический процесс. Если был создан новый миф — миф избранного народа и синайского откровения, — то это был уже миф исторический.

У пророков Ягве стал Богом Истории. В Библии впервые, кажется, история всего человечества представляет собой единое целое, участники которого — отдельные народы — взаимосвяза­ны и выполняют определенные функции. Раздробленности и причинности, характерным для греческой исторической науки, здесь противостоит единый план и телеология, а следовательно и историческая перспектива и надысторическая эсхатология в

48

Ф О РМ И РО В А Н И Е Н А Ц И И

различных видах. Историзм тесно связан с этнизмом — дейст­вующими лицами истории являются народы, а ее содержанием — их судьбы, деяния, их назначение.

История по Библии начинается с разделения человечества на языки и народы и отказа людей от богоборческих устремлений. Отныне люди ставят перед собой исторические задачи, и оформляется Израиль, который впоследствии и должен вы­вести человечество из истории в эсхатологический план бытия.

Эти идеи и построения настолько поглощают духовные силы нации, что все остальные интересы и стороны культуры — точные науки, философия, искусство — были отодвинуты на задний план. Дальше подражательства финикийским и другим образцам Израиль не шел. Однако поэзия, как об этом свидетельствует книга Иова и псалмы, и даже любовная лирика, как об этом свидетельствует Песнь Песней, — процве­тали.

Борьба за внедрение этих идей в сознание народных масс была нелегкой. Если судить по высказываниям библейских авторов, народ Израиля был хуже всех народов на земле. Это народ жестоковыйный, упрямый, злокозненный, нечестивый и т. д. Надо, однако, полагать, что народ этот был не хуже и не лучше других соседних народов. Вся беда в том, что ему были предъявлены требования, которые не предъявлялись ни одно­му народу на земле. Ведь это был "избранный” народ, и из него хотели сделать "царство священников и святой народ". Пророк Амос прямо говорит от имени Ягве: 'Только вас Я знаю из всех племен на земле, поэтому с вас взыщу за все ваши грехи". В самом деле, какому народу на Востоке или на Западе предъявляют такие требования: "По делам Египетской земли, в которой вы жили, не поступайте, и делам земли Ханаанской, в которую Я вас привожу, и законам их не следуйте?"

Все народы были и оставались такими, какими были, какими сложились естественно под влиянием статистических и нестатистических факторов, внутренних и внешних причин, в результате самостоятельного творчества и свободных заимст­вований. Никто не требовал (да и не приходилось требовать) от египтян, чтобы они не поступали, как вавилоняне, и все эти народы были в меру своеобразны и в меру сходны. Религии,

49

А. ВОЛИН

созданные для них их жрецами и царями, не требовали какого-то разрыва с их представлениями и навыками. А в случае с Израилем это не было просто требование "не делать того-то, не поступать так-то". Это было осуждение всего, что делали египтяне, ханааняне и другие, это был решительный протест против существующих порядков и обычаев, их реши­тельное неприятие, революция. Это, — как уже отмечалось, — означало отказ от магии, шаманства, колдовства, гадания, некромантии, оргиастических культов, жертвоприношений Мо­лоху, кровосмешения, скотоложства, традиционной мифоло­гии и т. д. "Ибо всем этим осквернялись народы (Ханаана), которые Я прогоняю от вас, и осквернилась земля и свергла с себя живущих на ней... не делайте этих мерзостей, ибо эти мерзости делали люди этой земли, что перед вами” . От Израиля требовалось, чтобы он стал "святым народом" ("святы будьте, ибо Я с в я т "), народом, целиком посвятившим себя служению Ягве и исполнению его заповедей в личной и социальной жизни. "И да будут эти слова, которые Я заповедаю тебе, на сердце твоем, и внушай их своим детям, и говори о них, сидя дома, и в пути, и ложась, и вставая". Естественно, что эти требования натолкнулись на сопротивление народа, который жил так, как жили другие народы, и не соглашался принять непривычный для него образ мыслей и жизни. Народ принял веру в Ягве и его культ, но он приспособил их к своим привычным представ­лениям и сочетал с признанием и других богов у других племен, и даже Ваала, как одного из своих богов. Когда Еффай в своей дипломатической ноте аммонитянам пишет: "То, что вам дал ваш бог Кемош — это ваше, а что дал нам наш бог Ягве — это наше", то это не было, по-видимому, политической "доктриной Еффая", но отражало религиозные представления народных масс, из которых он вышел. И этим представлениям пророки объявили войну не на жизнь, а на смерть. Народ обязан принять очищенный, этизированный ягвизм, этого они требуют со всей решительностью, прибегая к уговорам, увещеваниям и угро­зам. Отчаявшись в возможности убедить народ, Иезекииль восклицает: "Тому, что взбрело вам на ум, а именно, что будем, мол, как народы, как племена земли поклоняться дереву и камню — не бывать, как жив Я, — говорит Ягве, —

50

Ф О РМ И РО В А Н И Е Н А Ц И И

сильной рукой и простертой мышцей и излиянием ярости Я буду царствовать над вами...”

Ибо пророки прекрасно отдавали себе отчет в том, что их тре­бования противопоставляют их всем слоям народа. Они доходят даже до отрицания какого-либо значения жертвоприношений — этой необходимой части традиционного культа. "К чему мне мно­жество жертв ваших, — говорит Ягве, — Я пресыщен всесожжени- ями овнов... и не угодна мне кровь быков... не приносите больше лицемерных даров, курение — мерзость для меня” (Исайя) . У пророков впервые, кажется, в истории народов Передней Азии появляется сознание личности, которая, не занимая никакого официального поста (царя, жреца и т .п .), призвана "разрушать и искоренять, строить и насаждать” идеи, нравы, религии, сознание роли личности, противопоставившей себя всему об­ществу.

Все историческое значение древнего Израиля заключается именно в наличии самостоятельного, неофициального, даже проти воправительственного интеллектуально-религиозного движения пророков (а позже — книжников).

Этический идеал пророков остался регулятивной идеей, культ жертвоприношений был восстановлен, однако еврейский народ принял, усвоил, глубоко вобрал в себя антинатуралисти- ческое единобожие и принял на себя строгое выполнение закона. "Тора” , первоначальное значение которой "учение-за­кон” , стала пониматься в первую очередь именно как закон. Поклонение невидимому божеству, беззаветная преданность своей религии, ее велениям и запретам, большая чистота нравов и усиленное изучение и толкование писания настолько выделя­ли иудеев среди народов Передней Азии, что греческие авторы ранне-эллинистического периода, как Клеарх и Теофраст, при­нимали их не за народность (тем более, что говорили они на арамейском, т. е. сирийском языке), а за "философов среди сирийцев", наподобие браминов среди индийцев. Жертвоприно­шения сохранились, но так как они допускались только в одном месте, а именно в иерусалимском храме, то на местах/ как в Палестине, так и в диаспоре возникали синагоги, места постоянного богослужения, молитвы, чтения и изучения Торы, религиозной проповеди и т. п. Книжники и фарисеи, учителя и

51

А. ВОЛИН

наставники масс не были связаны с храмом и жертвоприноше­нием.

В этих условиях произошла встреча иудейства с эллинским миром, совпавшая с широким расселением евреев в Египте, Малой Азии, а позже и в других.частях эллинистического мира. В диаспоре евреи быстро восприняли греческий язык, отдель­ные стороны греческой культуры и образа жизни. Однако бескомпромиссное отрицание и резкое отмежевание от рели­гиозной основы этого образа жизни создали антагонизм, кото­рый превратился в непримиримую вражду, когда Антиох Эпифан "осквернил" храм и попытался навязать иудеям гре­ческий культ. Маккавейские войны и предшествовавшее им массовое самопожертвование за веру доказали, что иудаизм прочно утвердился в сознании масс. Если в библейские времена пророк Илья говорил, что он "остался один" верным Ягве, в народе, предавшемся служению Ваалу, то теперь тот же самый народ жертвовал жизнью за свою веру и верность Торе, а вероотступники насчитывались единицами.

Историческое значение маккавейских войн заключалось не только в том, что евреи отстояли свое национальное существо­вание на ряд тысячелетий вперед, но и в том, что они сохранили тем самым и семена будущего христианства. Это дает основа­ния для аналогии с греко-персидскими войнами.

Вся предшествующая история, начиная от Моисея (если не с еще более ранних времен), направила всю духовную жизнь и все умственные усилия еврейского народа по религиозному руслу. Мы знаем теперь, после кумранских открытий, что эта духовная жизнь была многообразнее, чем можно было предпо­лагать. Правда, мы и раньше знали о наличии трех течений: саддукеев, фарисеев и ессеев, но мы не имели представления о той интенсивной литературной деятельности, которую развер­нули в пустыне ессеи, так же как и о разработанной ими доктрине, столь существенно отличавшейся от учения книжни­ков и фарисеев. Саддукейские и ессейские ручьи либо засохли, либо влились — первое — в языческий эпикуреизм, второе — частично в христианство, частично в фарисейство.

В самом еврействе победу одержало направление книжни­ков и фарисеев. Именно оно наложило свой глубокий отпеча­

52

Ф О РМ И РО В А Н И Е Н А Ц И И

ток и на судьбу, и на характер еврейского народа. Если в эллинистический мир евреи вошли с Библией, то в христиан­ский мир они вошли с Библией и Талмудом.

Преобразовалось и самое понятие веры. Для эллина вера — это была вера в существование богов; у иудея (а затем и христиан) вера стала экзистенциальным состоянием. "Ц адик” (праведник) живет верой своей". Состоянием, охватывающим всю душу, включающим также интимную близость, абсолютное доверие, уверенность в благости и помощи (отсюда позднейшее типично еврейское "баал-битахон” — человек, полностью пола­гающийся на помощь божью).

Если первые книжники во главе с Эзрой и Неемией добились принятия народом закона, то позднейшие поколения вероучи­телей стремились к тому, чтобы пронизать всю жизнь человека и народа, все ее стороны сознанием божественного присутствия и вездесущия, освятить всю жизнь — включая любые биологи­ческие отправления, — а тем самым и осмыслить ее. Другая цель была связана с историческими условиями существования нации. Для того, чтобы под чужеземным господством в иновер­ческом окружении и рассеянии сохранить то, что они считали самым ценным, ради чего создан мир и чем спасается мир, — Тору, — талмудисты считали необходимым в максимальной степени изолировать евреев от влияния иноверцев, а для этого затруднить общение, ограничив его лишь жизненно необходи­мым; ритуальные предписания, касающиеся пищи, питья, суб­боты, браков и т. п., должны были воздвигнуть стену между евреями и неевреями, заменив исчезнувшие государственно­территориальные границы. Победа христианства не ослабила, а скорее еще более усилила эту изоляцию. Таким образом, религия сохранила народ, а народ — религию. Последняя была целью, ибо измена религии лишила бы смысла и существование народа.

Конечно, можно сказать, что те черты жизненного уклада и умственного склада, о которых будет сказано ниже, и их отличие от черт, характерных для евреев предыдущих эпох, были определены условиями жизни рассеянного, преследуемо­го, гонимого и изгоняемого из одной страны в другую народа, социально-экономическим местом евреев в странах рассеяния,

53

А. ВОЛИН

необходимостью приспосабливаться, унижаться, обогащаться и т.п. для того, чтобы жить. Влияние этих условий на развитие определенно отрицательных черт национального характера (о которых ничего не говорят антисемиты, подчеркивая иногда прямо противоположные черты, как, например, презрение к смерти) — несомненно. Но, во-первых, нельзя забывать, что любому еврею было бы легче всего приспособиться к среде ценой отречения от еврейства, принятия христианства или, в восточных странах, ислама. Во-вторых, те черты, о которых пойдет речь ниже, невыводимы из необходимости приспособ­ляться и даже ей противоречат. Разве, например, не странно, что этот "самый практичный" народ в мире создал систему образо­вания, абсолютно отрешенную от всех материальных потреб­ностей, совершенно ненужную с точки зрения жизненной практики, систему, которая не предусматривала ни изучения языка страны, ни даже изучения правил арифметики, но обучала мертвому языку и чтению священных текстов? Если угодно, это тоже приспособление, но цель которого была не просто выжить, а придать какой-то смысл жизни, чтобы было для чего выжить.

Талмудисты сумели по-своему осмыслить, заполнить содер­жанием жизнь изгнанников, заключенных в гетто, отверженных в глазах внешнего мира. Для каждого еврея от самого богатого до нищего, от ученого раввина до ремесленника жизнь имела вполне определенный смысл, была полна содержания. Этот смысл заключался, во-первых, в выполнении божьих велений, данных в Библии и Талмуде, во-вторых, в изучении Торы и Талмуда, и, в-третьих, в ожидании Мессии, который "даже, если задержится, все же обязательно придет” .

Тут мы подходим к вопросу о влиянии Талмуда на умствен­ный склад народа. Талмуд — книга весьма своеобразная. Одна из ее особенностей — бессистемность. Каждый из ее шести разделов посвящен, правда, преимущественно разработке ка­кой-либо одной отрасли закона, однако этот принцип прово­дится весьма непоследовательно. К тому же Галаха и Агада повсюду перемешаны. Изложение дискуссий по каким-либо запутанным вопросам ритуала или права прерывается сказа­нием, поучением или просто рассказом о каком-либо историче­

54

Ф О РМ И РО В А Н И Е Н А Ц И И

ском эпизоде, или из ''жития'' какого-либо мудреца или праведника. Однако наиболее своеобразное в Талмуде — это форма изложения самой Галахи. Последняя, как правило, не преподносится как нечто готовое. Обычно приводятся мнения двух или более ученых по данному вопросу, часто резко расходящиеся; при этом приводится аргументация той и другой сторон, а иногда вопрос остается открытым. Во всяком случае, решения редко носят вполне категорический характер, оставляя изучающим широкий простор для собственных суж­дений.

Тремя отличительными признаками евреев Талмуд считает милосердие, стыдливость и взаимопомощь. "К то лишен этих признаков, не достоин принадлежать к этой нации". Учеников Авраама, праотца нашего, характеризуют доброжелательство, смирение и скромность. Больше всех добродетелей талмудисты прославляют смирение, отсутствие тщеславия, доброжелатель­ность к людям и миролюбие.

Язычнику, пришедшему к Гиллелю с просьбой научить его Закону в самый короткий срок ("стоя на одной ноге") и прогнанному за такую просьбу Шаммаем, Гиллель сказал: "Что не любо тебе, не делай другому — вот весь Закон, остальное лишь пояснения к нему".

Р. Акива говорил: "Люби ближнего как самого себя — вот великий принцин Закона (Учения) " . Другой талмудист считает еще более важным принципом принцип единства всего в человеческом роде. Лучше принадлежать к преследуемым и оскорбляемым, чем к преследователям и оскорбляющим. Праведники и после смерти — живы; нечестивцы и при жизни — мертвецы. Дух божий почиет на каждом по его делам, кто он ни был: язычник или еврей, мужчина или женщина, раб или рабыня.

Имеются в Талмуде высказывания, отражающие жестокий антагонизм между еврейским и нееврейским миром, пропове­дующие национальную исключительность и превосходство Из­раиля над языческими народами. Талмуд учитывает необходи­мость для бесправного и преследуемого племени приспособ­ляться, чтобы выжить. Однако в трех вопросах его закон неумолим: "Обязан итти на смерть, но не преступить трех

55

А. ВОЛИН

запретов: идолопоклонства, кровосмешения и пролития кро­ви” . Ибо в этих запретах выражена суть иудаизма в их понимании: монотеизм, антинатурализм и этика. Их нарушение сделает выживание бессмысленным.

Глубокое влияние Талмуда на характер еврейского народа выразилось не только в том, что он определил надолго круг интересов, моральные и религиозные взгляды и весь быт народа, но и в умственном складе нации. Сосредоточенность на одном предмете (талмудическом учении и законе) не убила активности ума. Напротив, народ (а Талмуд в той или иной степени проходили все мужчины) воспитывали на изощренной умственной гимнастике, которую наиболее одаренные доводи­ли до виртуозности. Различались два типа талмудистов: хариф (острый) и баки (эрудит), причем предпочтение решительно

отдавалось первому. Поэтому при известном сходстве еврей­ской "ешивы” (талмудической школы) и мусульманской медресе — они были совершенно противоположны по духу. В ешиве занимались не заучиванием текстов, а прослеживанием и оценкой споров по различным вопросам религиозного или гражданского (тоже включенного в состав религиозного) закона. Такая постановка образования, несмотря на всю отор­ванность от жизни, оказалась практически полезной в условиях бесправия, когда основная задача в жизни была как-нибудь "выкрутиться” из беды, и она сделала возможным быстрый переход от ешивы к университету, когда начала представляться возможность такого перехода, или появления такого феномена, как Соломон Маймон — воспитанник ешивы и средневековой схоластики, ставший одним из виднейших представителей пос- лекантовской философии и оказавший огромное влияние на формирование философии Фихте и Шеллинга.

Средневекое еврейское гетто (в Польше и Западной России это средневековье продолжалось для евреев до середины Х1Х века) представляло собой весьма своеобразное явление. Гово­рили, что это государство в государстве. В культурном отноше­нии это был "мир в мире” . Подобно тому, как пытливые юноши со всей Европы собирались в парижском, пражском, краковском, падуанском университетах, переходя из одного в другой в поисках знаний, так и еврейские юноши со всех

56

ФОРМИРОВАНИЕ НАЦИИ

концов Европы, Северной Африки и Передней Азии тянулись к знаменитым школам в Амстердаме или Люблине, игнорируя границы государства и языков, к великим раввинам, светочам диаспоры. К последним же обращались отовсюду за разрешени­ем вопросов религии, морали и права. Книги, печатавшиеся в Венеции, Амстердаме или Вильне можно было найти во всех уголках земли. Это был особый мир, в который лишь кое-где (например, в Италии) проникали отдельные лучи из окруже­ния, особый по своему складу жизни, характеризовавшемуся исполнением мицв, трезвостью, семьей без битья жены, широ­кой благотворительностью и всеобщим обучением, сведением мирского до жизненно-необходимого минимума, своим осо­бым, часто непереводимым, языком и языковыми стереотипа­ми и своими особыми надеждами и чаяниями.

А . В О РО Н Е Л Ь

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

”Увы! Шум народов многих! Шумят они, как шумит море. Рев племен!...

Ревут народы, как ревут сильные воды...” (Исайя, 17, 12).

Как различить в этом многоголосом реве родной звук? Есть ли он, этот единственный пароль, отзыв на который, хотя бы неосознанно, хранится в нашей душе? Те ли мы, за кого нас принимают? Те ли, за кого себя выдаем?

Национальное сознание часто оттачивается на сравнениях. Мы, собственно, всегда понимаем себя в отличиях. Россия осознала себя только в европейском контексте и по-настояще­му только после того, как Чаадаев, Хомяков и другие перевели язык русских чувствований на европейский язык.

Хотим мы этого или не хотим, мы живем в мире, который в очень сильной мере определяется европейской литературой, европейской философией и европейской религией, т.е. христи­анством. Поэтому субъектом нашего исследования почти всег­да невольно оказывается европеец и набор его представлений.

С этой точки зрения исключительный интерес для нас представляет одна из ранних работ Мартина Бубера, посвящен­ная особенностям еврейского национального характера, как он их видел. Эта работа была написана в начале века в немецкой среде, в которую немецкие евреи исключительно глубоко проникли и, подобно советским евреям, на протяжении, по крайней мере, двух поколений ощущали ее культуру ’’своей” .

Чтобы пойти дальше, мне придется обильно процитировать Бубера, поскольку он у нас не так хорошо известен, чтобы я мог просто на него сослаться:

’’Еврейство как духовный процесс выражается в истории, как стремление ко все более совершенной реализации трех взаимно связан­ных идей: идеи цельности, идеи действия и идеи будущего. Когда я

58

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

говорю про идеи, я имею в виду не абстрактные понятия, а органические тенденции народного характера, проявляющиеся со столь мощной силой и столь устойчивые во времени, что они порождают совокупность духовных творений и ценностей, которые следует рассматривать как абсолютную жизнь народа. Каждый народ имеет присущие ему тенден­ции и созданный им мир собственных творений и ценностей, так что этот народ живет дважды: один раз мимолетно и относительно в чреде земных дней, в нарождающихся и уходящих поколениях, а второй раз - в то же самое время - постоянно и абсолютно в мире странствующего и ищущего человеческого духа. Относительная жизнь остается достоянием только народного, абсолютная же, непосредственно или опосредствован­но, входит в сознание человечества...

Как духовный процесс, еврейство проявляется в форме вечно обновляющейся внутренней борьбы за чистую реализацию народных устремлений.

Идея и стремление к цельности в национальном характере основы­вается на том, что еврей более способен усматривать связь между явлениями, чем отдельные явления. Он видит лес более подлинным, чем деревья, море более подлинным, чем волны, общину более подлинной, чем людей. Поэтому у него больше настроения,чем образов, и потому он часто склонен создавать понятия о полноте явлений, которые им еще полностью не пережиты.

У пророков впервые в завершенном виде возникает идея трансцен­дентального единства: творящего мир, царящего над миром, любящего мир Бога...

Вторая идея еврейства - это действие. Она тоже коренится в народном характере. В том, что еврей более предрасположен к подвиж­ности, чем к восприимчивости: его двигательная сила работает более интенсивно, чем его познавательный аппарат. В действии он обладает большей субстанциональностью и более индивидуален, чем в восприя­тии. Для его жизни важнее то, что он осуществляет, чем то, что ему противостоит. Поэтому, например, все искусство евреев так своеобраз­но по форме. Потому они сильнее в выражении, чем в содержании. И поэтому им как людям действие важнее, чем переживание.

Уже в древности в центре еврейского религиозного сознания была не вера, а дело. Во всех книгах Библии о вере говорится весьма мало, но много - о делах... Впоследствии из религиозного сознания возник обрядовый закон.

Против такого окостенения восстало стремление к действию, кото­рое и создало общины, жаждавшие совершить живое, связанное с Богом дело. Первыми такими общинами, известными нам, были, упоминаемые в книге Иеремии, рехабиты. От них, по-видимому, тянулась прямая традиция к ессеям. На этом пути сформировалось стремление к действию, которое делало его идею все более чистой, а воззрения на связь с Богом все более возвышенными. В то же самое время

59

А. ВОРОНЕЛЬ

обрядовые предписания становятся все более жесткими и безжизненны­ми.

Тогда-то и случилось, что движение обособленных общин прорвалось в народ и разожгло пламя той народной революции, которая ныне ошибочно называется древним христианством. Ее скорее можно было бы и, разумеется, в ином смысле, чем историческом, назвать древним иудаизмом, поскольку она гораздо больше связана с еврейством... Только лишь в синкретическом христианстве Запада вера, переданная его обитателям, стала главной задачей; главной задачей раннего христи­анства было действие...

Первоначальный хасидизм, - который имеет столь же мало общего с современным, что и раннее христианство с церковью, - так же можно понять, только если убедиться, что он является возрождением идеи действия... Для хасидизма конечная цель человека состоит в том, чтобы самому стать Законом, Торой.

Третья тенденция еврейства - идея будущего. Она основывается в народном характере на том, что чувство времени у евреев развито намного сильнее, чем чувство пространства: красочные эпитеты Библии говорят, в противоположность, например, гомеровским, - не о форме и цвете, а о звуке и движении. Наиболее присущей евреям формой художественного выражения является специфически временное искус­ство - музыка, и связь поколений для нас более важный жизненный принцип, чем вкус к современности. Еврейское национальное сознание и богопознание в существенной мере питается исторической памятью и исторической надеждой, которая и является, собственно, созидатель­ным элементом.

Каждая из трех тенденций имеет и свою вульгарную, и свою возвышенную стороны. Тенденция к цельности породила и игру поня­тиями в раввинизме, и великую жажду Бога пророков. Тенденция действия привела к бездушному обрядоверию, и к святому стремлению к безусловному. Так же обстоит дело и с тенденцией будущего: с одной стороны, она вовлекает еврея в погоню за суетой и подхлестывает его страсть к наживе (эта страсть направлена тоже не столько на собствен­ное удовольствие, сколько на счастье грядущих поколений, так что вся реальность бытия выливается в заботу о будущем), а с другой стороны, эта тенденция пробуждает в еврее мессианизм - идею абсолютного будущего, которое противостоит всей реальности прошлого и настояще­го, как истинная и совершенная жизнь.

Мессианизм до самой глубины своей - самобытная идея еврейства. В будущем еврей задумал построить дом для человечества, дом для истинной жизни. Здесь впервые со всей силой абсолютное было провоз­глашено целью, целью человечества, реализуемой с его помощью.

Имеется еще один выдающийся феномен, который относится к абсолютной жизни еврейства, - точно так же, как философия Спинозы к идее цельности, - я имею в виду социализм... Пророки были первыми,

60

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

кто провозгласил весть о стремлении к более чистой, красивой, истинной жизни, об обществе, построенном на любви, взаимопонимании и взаимопомощи. Ессеи были первым обществом, попытавшимся жить в абсолютном. Это стремление никогда не гасло... Современный социа­лизм вынашивается и питается той же силой: идеей будущего.

Истинная жизнь еврейства, как истинная жизнь любого творческого народа, есть то, что я назвал абсолютным. В настоящее время еврейский народ знает только относительную жизнь. Он должен воспрянуть в самой своей глубине, где зародились некогда великие тенденции еврей­ства, и где из горнила вышли на мировое поприще три гиганта: Ягве - Бог единства, Мессия - выразитель будущего и Израиль - человек, борющийся за свое дело, не жалея сил... Только тогда, когда еврейство расправится, оно, как рука, возьмет каждого еврея за волосы и подхватит его, как буря, в Иерусалиме,между небом и землей, как некогда рука Господня...”

Нужно сказать, что рука Господня действительно схватила и понесла европейского еврея через двадцать или тридцать лет после того, как были сказаны эти слова, с такой неземной силой, что мощь этого броска до сих пор отзывается в сердцах и сказывается на международной политике.

Но мы, евреи СССР, зададим себе вопросы, соответствующие поставленной здесь задаче: Верно ли все это в отношении нас? Не упущено ли что-нибудь существенное?

На оба эти вопроса одновременно хочется ответить положи­тельно.

С одной стороны, все это верно. Все три тенденции ярко проявились в характере русских евреев во время Революции. Я имею в виду невероятно активное, полное героических и злодейских подвигов поведение евреев во всех трех русских революциях, их громадную роль в Гражданской войне в России и выдающееся участие в послевоенном строительстве.

Их цельность в сочетании с деятельной активностью толкну­ли их на простор общероссийской (а многих и интернациональ­ной, всемирной) деятельности прежде, чем они успели осознать смысл своей роли. По-видимому, чисто еврейская среда того времени не могла дать им такого ощущения полноты действия, абсолютности его, слитности убеждения и поступка, и даже, казалось, будущее требовало этого отказа от национальной ограниченности.

61

А. ВОРОНЕЛЬ

Впоследствии, в относительно мирное время, те же тенден­ции приковывали внимание евреев к научному монизму, заставляли их неистово строить, выдумывать, изобретать и, жертвуя собственным благополучием, давать во что бы то ни стало образование своим детям, навязывая окружающим свой идеал справедливости, ’’правильной жизни” и пренебрежения настоящим ради будущего.

Теперь, составляя значительный слой советской интеллиген­ции, евреи внесли свое чувство цельности в советские научные школы, своей неформальной деловитостью смертельно надоели администраторам, языковой изощренностью повергли в уны­ние любителей русского языка и наполнили открытую печать, закрытую отчетность и иностранное радио мрачными социоло­гическими и экономическими прогнозами, отчаянными полити­ческими призывами и другими формами заклинания будущего.

Но есть и другая сторона. Я чувствую, что в характеристике Бубера недостает какого-то очень существенного элемента, достоверного признака, который бы заставил меня воспринять ее как характерологическую реальность, а не просто как романтическую апологию.

Действительно, все три элемента — цельность, деятельность и ориентация на будущее — предопределили участие русских евреев в революции под социалистическими лозунгами. Но те же три элемента мы находим и в таком совершенно внутриев- рейском движении, как хасидизм. Это различие проявлений объяснить нелегко. Прямым влиянием окружающей среды оно не исчерпывается, т.к. остались же, в свое время, евреи совершенно глухи к европейской Реформации, несмотря даже на прямые попытки реформатов к сближению.

Если можно определить одним словом, что представляется недостоверным в описании народного характера, данном Бубе­ром, то это слово будет — совмест имост ь. Три тенденции, отмеченные в вышеприведенной цитате, вполне совместимы. Они не противоречат одна другой и могут с успехом сочетаться в одной личности и внутри любого из анализировавшихся исторических течений, не создавая напряжения и внутренней основы для трагедии.

62

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

Истинные реальности всегда парадоксальны. Как всякая природа, дух народный состоит из элементов взаимоисклю­чающих, и только эта несовм ест им ост ь сообщает объекту содержательность, приковывающую внимание; превращает ис­торию в загадку, разгадка которой для каждого поколения своя.

Вернемся опять к цитате. Итак, из еврейства ’’вышли на мировое поприще три гиганта: Ягве — Бог единства, Мессия — выразитель будущего, и Израиль — человек, борющийся за свое дело, не жалея сил” . Почему человеком, борющимся за свое дело, не жалея сил, здесь назван Израиль? Разве Библия не полна такого рода людьми? Разве Моисей, Иисус Навин, Гидеон, Давид не боролись за свое дело или жалели силы? — Нет, просто Израиль — это самоназвание еврейского народа, и Бубер должен был его упомянуть. Это имя дано было Богом нашему родоначальнику Иакову в начале времен.

Но почему мы тогда не иаковиты? И с кем, собственно, боролся Иаков, не жалея сил? — Вот тут мы приближаемся к настоящей тайне.

Израиль означает — Борющийся с Богом. Это имя Бог дал Иакову после того, как тот не уступил Ему в борьбе, ’’длив­шейся всю ночь”. Только после этого Бог продемонстрировал Иакову свое всемогущество и возобновил с ним Завет, заклю­ченный впервые еще с Авраамом.

По какой странной прихоти назовет народ себя Богоборцем?Предположение, что евреи назвали себя богоборцами из

фанфаронства вряд ли было бы оправданным. Сам тип идеоло­гии, в которой такое фанфаронство возможно, возник гораздо позже.

В книге Исхода евреи много раз называются народом жестоковыйным, т.е. непокорным, упрямым, и из контекста видно, что гордиться здесь нечем. Скорее они всегда ощущали это свое качество, как тяжкий крест (если здесь можно использовать христианскую терминологию), свою буйную при­роду — как порок.

”... если бы Я послал тебя к ним (другим народам), то они послушались бы тебя; а дом Израилев не захочет слушать...,

63

А. ВОРОНЕЛЬ

потому что весь дом Израилев с крепким лбом и жестоким сердцем... ибо они мятежный дом”. (Иез. 3, 6, 7, 9) .

Избранничество этого народа возникает в Библии как резуль­тат не столько покорности Божьей воле, сколько направленной тенденции к абсолютному. Завет с Богом — акт двусторонний, предполагающий субстанциональность и правоспособность обе­их сторон. Кто-то еще в самом начале истории понял, что Завет Израиля неразрывно связан с его богоборчеством; что только тот может заключить союз, кто способен бороться и противо­стоять. Поэтому богоизбранность евреев всегда предстает в Библии, как бремя, которое они на себя взвалили сами.

Так Закон всегда предстает нам, как презумпция с в о б о д ы во л и .

Если мы с этой точки зрения взглянем на Библию и историю евреев, мы увидим, что каждое действие и каждая мысль там были связаны с идеей свободы воли и самостоятельного выбора между добром и злом.

От грехопадения Адама, которого он перед Богом стыдился (следовательно, сознавал, что сам выбрал грех вместо неведе­ния), через преступление Каина, который нагло пытался отпе­реться (сознавая, следовательно, преступность своей выход­ки) , к Завету Авраама, готового отдать Богу любимого сына, красной нитью проходит мысль, что человек сам выбирает свою судьбу, что наша свобода есть наша ответственность, и природой мы не осуждены на покорность высшей воле, но можем принести ее в дар, и этот дар для нас нелегок.

История Иакова полна эпизодов, когда он борется с Предна­чертанным, будь это первородство Исава или обручение с Лией. Так же упорно борется с роком Фамарь за право произвести великое потомство, и столь же неукротим Иосиф.

В ситуации исхода из Египта евреям множество раз предо­ставляется возможность принять божественные предначертания или смалодушничать, уверовать либо струсить. В Мидраше по этому поводу приводится притча, которая показывает, что сознание добровольно сделанного выбора, представление о свободе воли человека даже перед лицом Бога, не оставило евреев и в Средние века:

64

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

’’Когда у Предвечного возникла мысль даровать людям Завет Свой, Он предложил Тору сначала потомкам Исава.

— А что написано там? - спросили потомки Исава.— Не убивай.— Нет. Вся жизнь людей рода нашего основана на убийстве.

Мы не можем принять Твою Тору.Предлагал Господь Тору потомкам Измаила.— А о чем заповедано в ней? — спросили потомки Измаила.— Не кради.— Только кражею и грабежом мы и существуем. Нет, мы не

можем принять Завет Твой.Обратился Господь к Израилю.— Будем исполнять и слушать! — был их ответ.”Таким образом идея с в о б о д ы во л и , проявляющейся как

обязанност ь самому отличать добро от зла и предполагающей вменяемость перед высшей инстанцией, всегда была присуща евреям. В этом смысле и уклонение от правильного действия тоже оказывается грехом и, возможно, идея действия является развитием этой внутренней необходимости реализовать свой выбор наиболее эффективным образом. В религиозном плане такая потребность порождает примат дела перед верой, а в светском приводит к принципу: ”Бог помогает только тому, кто помогает себе сам”.

Идея свободы воли и Завета с Богом, так же, как и другие тенденции, происходящие от народных инстинктов и имеющие свою темную сторону, тесно связана с ’’жестоковыйностью” и ’’мятежностью” евреев. Возможно и сейчас общеизвестное еврейское упрямство, гордыня и склонность к самоутвержде­нию остаются признаками той же душевной структуры, кото­рая породила идею свободы и личной ответственности.

Насколько, на самом деле, эта идея нетривиальна, видно из того, что вся античность построена на противоположной идее судьбы и предопределения. Нечто от этого эллинского взгляда проникло в христианство, не говоря уже об ессеях, которые эту идею полностью приняли.

От библейских и до нынешних времен иудеи не любили и всячески охаивали разного рода гадателей и предсказателей судьбы, ощущая в них моральных антиподов. Пророков можно

65

А. ВОРОНЕЛЬ

скорее понять как полярную противоположность гадателей, чем как их коллег. В то время как пророк провозглашает некую моральную необходимость, с которой люди н е о б я за н ы , но долж ны считаться, преступление которой возможно, но гибельно, гадатель предсказывает необходимость фактическую, так что человеческая судьба разворачивается независимо от его воли, как явление природы. Т.е. пророк предупреждает (и, значит, признает, что спасение в руках человека), а гадатель предсказывает (следовательно, сообщает ему приговор, выне­сенный без его участия и обжалованию не подлежащий) . Так же и мессианская идея абсолютного будущего скорее противопо­ложна предопределенным античным циклам, чем похожа на них.

Почему такой глубокий писатель, как Бубер, мог упустить столь существенную особенность еврейства, как одержимость идеей свободы воли?

Бесчисленными проявлениями этого комплекса переполне­ны исторические явления, активизировавшиеся им, и потому нельзя предположить, что он не видел этого элемента в еврейской жизни. Одним из основных моментов, по отноше­нию к которым, еще до новой эры, расходились школы саддукеев, ессеев и фарисеев, была свобода воли. Саддукеи предполагали неограниченную свободу воли, даже по отноше­нию к Богу, подобно тому как сказано у Иеремии: ”Я положил песок границею моря, вечным пределом, которого не перей­дет; и хотя волны его устремляются, но превозмочь не могут; хотя они бушуют, но переступить его не могут. А у народа сего (Израиль и Иудея) сердце буйное мятежное: они отступили и пошли...” Напротив,ессеи вовсе отрицали свободу воли челове­ка, полагая все помыслы его и поступки предопределенными от начала времен (см. ’’Кумранские рукописи”, АН СССР, 1971. Напр.: ’’Еще до рождения их, Я знал все их деяния”.). Фарисеи высказывали по этому вопросу взгляды, близкие к христианству и равноудаленные от вышеупомянутых крайно­стей.

Бубер, конечно, не мог не знать или не помнить этого. В своей книге о хасидизме он достаточно много говорит об идее свободы, о чувстве индивидуальной призванности, присущих

66

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

этому учению, но не отмечает их специфически еврейского характера и происхождения.

Я думаю, что идея свободы и добровольной избранности казалась Буберу не специфически еврейской и даже ее несом­ненное библейское происхождение не наводило его на эту мысль не случайно. Воспитанный в европейском мире, по­строенном на Библии и свободе воли, он должен был ощущать эту идею в основе взглядов всей своей среды. Эта идея вошла в христианство и, во всяком случае в протестантском варианте, так же присуща сейчас европейцу, как и традиционному еврею.

Европеец, привыкающий к Библии с пеленок, не может ощутить своего отличия от еврея в коренном вопросе Ветхого Завета.

Субъект исследования оказался в данном случае неотличим от объекта, и, по закону Архимеда, выталкивающая сила в точности уравновесила силу тяжести.

Настаивая на том, что свобода воли есть один из основных исторических элементов еврейской жизни, присутствующих в ней и сейчас, я, чтобы не быть неправильно понятым, должен подчеркнуть, что это вовсе не значит, что евреи всегда и всюду стремятся к свободе. Наоборот, большинство из них только и смотрят, куда им свою внутреннюю свободу девать и как бы превратить ее во внешнюю связанность. Но суть дела в том, что независимо от того, хотят ли они ее реализовать или стремятся от нее избавиться, эта свобода выбора ими осознается и соседствует с понятием совести.

Сознание проданного первородства и вкус чечевичной по­хлебки на губах, вопреки любому ультрасовременному миро­воззрению, остается даже у самых бессовестных, самых бессты­жих. Когда еврей пасует перед трудностями, он всем надоедает своими рассказами о том, что у него не было выхода. Конечно, иначе бы он не уступил! Когда еврей сделает вам подлость, он еще дополнительно будет мучить вас объяснениями, что он поступил единственно правильным образом, что по-иному поступить было нельзя. Конечно, иначе он так и поступил бы! Он не отпустит душу на покаяние, пока не добьется от вас согласия, что он прав.

67

А. ВОРОНЕЛЬ

Это происходит именно потому, что в глубине души он знает неприятный для себя выход, знает, что он неправ, и ищет оправдания перед невидимым судом.

Он поступает, как согрешивший Адам, спрятавшийся среди деревьев, когда Бог вопросил: ’’Адам, где ты?” Он поступает, как Каин, который на вопрос Бога об Авеле, отвечает с полемическим задором: ’’Разве сторож я брату моему”. Он поступает, как человек, знающий добро и зло, свободный принимать решения и ответственный за них перед судом совести.

Человек, действительно покорный судьбе, вверяющийся необходимости, не рефлектирует по этому поводу. У того, кто не ощущает свободы и ответственности, совесть спокойна. Угрызения совести посещают лишь того, кто знает выбор и может себе позволить этим выбором злоупотребить.

Хотя, разумеется, выбор между добром и злом (как идея) хорошо известен русскому человеку, и имеется множество черт сходства русского характера с еврейским (определяющих неотразимую привлекательность для евреев русской культу­ры), все же изо всех европейских народов, по-видимому, русский в наибольшей степени усвоил эллинскую идею судьбы, которая в реальной обстановке предстает как Идея Необходи­мости ( ’’Надо, Федя!”).

Под разными личинами религиозной, национальной, госу­дарственной и общественной необходимости нечто, не завися­щее от воли отдельного человека, управляло русской историей в течение веков и создавало невыгодную альтернативу свободе, пока, наконец, не была открыто принята формула: свобода есть осознанная необходимость. Эта формула с ударением на последнем слове правильно выразила то, что русский народ сознавал. Не всегда охотно, но от души искренне.

Иное дело — евреи. Произнося эту формулу, каждый из них знает, что смысл, который он вкладывает в эти слова, отличает­ся от общепринятого ударением на предпоследнем слове. Он знает, что, несмотря ни на какие слова, ему самому придется в ответственную минуту решать, как поступить. И потом всю жизнь нести за этот поступок всю полноту ответственности.

Быть может, в пределах западной цивилизации, которая

68

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

взросла на индивидуализме и представлении о свободе воли, это незаметно, но в русском окружении бросается в глаза повышенное чувство ”Я” евреев, проявляющееся и в крайних формах эгоцентризма, и в гипертрофированных формах всеот- ветственности. Грубо говоря, евреям ”до всего есть дело” и ”им больше всех надо”. Так как этот инстинкт действует в сочетании с противоречащим ему инстинктом единства, цель­ности, требующим общения и отождествления с другими людьми, еврей в реализации своих стремлений мечется между индивидуалистическими и коллективистскими доктринами, оставаясь общественником среди индивидуалистов и индиви­дуалистом в коллективе.

И вот бесчисленное количество русских евреев, исповедую­щих, что свобода есть осознанная необходимость, переполняет все коммунистические оппозиции от 1918 до самого 1948 года, когда, наконец, это надоело Сталину, и он их всех как народ поставил под подозрение.

Едва миновали страшные годы, как реабилитированные евреи опять со всех ног кинулись улучшать, протестовать и выступать с предложениями, так что даже возникло ощущение широкого демократического движения в России.

Конечно, объяснение всего этого состоит не только в том, что евреи слишком деятельны, а скорее в том, что их чувство свободы-ответственности принуждает их действовать даже тог­да, когда действие практически бессмысленно.

В большинстве случаев такие действия и не направлены на практические цели, а служат удовлетворению какого-то внут­реннего чувства, верность которому важнее безопасности.

Можно было бы, в определенном смысле, сказать, что отказавшись от обрядности и традиций, русские евреи сохрани­ли, тем не менее, религиозное сознание, в котором дело по-прежнему выше веры. Тем более, когда веры — теорети­чески нет. Поступок в этом комплексе идей важнее мотива. Высказывание ценнее мнения.

Вернемся теперь, на новом уровне, к элементам народного характера: идея единства-цельности, идея свободы -от вет ст вен­ности, приводящая к идее дейст вия, и идея в р е м е н и , устанавли­вающая примат б у д у щ е г о перед прошедшим.

69

А. ВОРОНЕЛЬ

Теперь мы имеем единство, взрывчатая парадоксальность которого создает ощущение жизнеподобия. Действительно, одновременное реалистическое восприятие всех этих трех или четырех элементов так же невозможно, как и всякое рацио­нальное восприятие полноты жизни.

Разве может цельность мира, единство Бога удовлетвори­тельным для сознания образом совмещаться с посюсторонней суверенной волей — человеческой? Да еще не одного человека, а множества людей? Разве совмещается в сознании эта свобода воли с верой в известное будущее, с царством Мессии?

И вот возникает то, что можно было бы назвать ’’частными реализациями” библейских идеалов. Столь любимые Бубером ессеи осуществили свою попытку ’’жизни в абсолютном” за счет фактического и теоретического отказа от свободы воли и раздвоения целостного мира. Они облегчили реализацию неис­полнимой в конечные времена программы за счет приспособле­ния самой программы к земным условиям. Не удивительно, что это не вызвало восторга ортодоксального иудейства, для которого целостность мира важнее любой реализации.

Христианство возвращается к некоторой свободе воли за счет усложнения (чтобы не сказать — снижения) единства Бога. Появление Бога-Сына должно было очень болезненно отозвать­ся на еврейском чувстве цельности, что бы ни говорил Бубер о близости этих учений. Но зато идея Завета с Богом в христи­анстве существенно выигрывает, приобретая трогательный лич­ный оттенок, возвращающий верующего к самым начальным представлениям Книги Бытия. Сама необходимость — противо­поставлять веру делам — рождается из той же потребности осуществить свой выбор в реальном мире, который настоящего выбора человеку не дает. Принуждаемый, вопреки своему чувству свободы, к жизни без выбора между добром и злом, человек само это безличное принуждение и весь связанный с ним реальный мир ощущает как зло. И вот, вместо выбора между добром и злом возникает выбор между верой и делом.

Зилоты, опираясь на единство Бога и свободу воли как отправные моменты, принимали мессианизм и самое будущее, как непосредственную функцию своей волевой деятельности и социальных преобразований в духе уравнительности. Возмож­

70

О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ

но, близким упрощением общей концепции вдохновлялись и повстанцы Бар-Кохбы.

Можно только поражаться стойкости ортодоксов, донесших идеи еврейства во всей их полноте до наших дней, вопреки столь мощному напору равно героических вульгаризаторов: детерминистов-эссеев и волюнтаристов-ревнителей. Если к это­му еще добавить эллинизацию и христианство, которые с идейной точки зрения совсем не являются вульгаризациями, то само сохранение еврейства как религии кажется чудом.

Нам, наблюдавшим и пережившим, казалось, полное исчез­новение и растворение еврейства и, затем, его неожиданное возрождение, это чудо представляется следствием того, что идеи, заложенные в еврействе как идеологии, .суть характеро­логические особенности еврейства как народа, или точнее, как типа личности.

Эти идеи и особенности сохраняются не только вследствие целенаправленных усилий мудрецов и законоучителей, но, еще в большей степени, вследствие биологической и культурной жизни людей с такими особенностями (независимо от проис­хождения), передающимися от отцов к их детям.

На современном языке это означает, что библейская идеоло­гия экзистенциально близка определенному типу человека, часто реализующемуся в еврейском народе (хотя отнюдь не только в нем...).

XIX и XX века дали людям много новых возможностей для упрощения и вульгаризации первоначального библейского единства, но отнюдь не угасили страсти, из которых это первоначальное единство складывалось. И нимало не смягчили их безысходной несовместимости. Напротив, повысив роль сознания в жизни человека, наше время еще туже завязало узел.

Революция и Гражданская война в России дали возможность всем этим страстям выплеснуться в действительность в необы­чайно действенной, напоминающей эпизоды Иудейской войны, форме. Снова возникли широкие возможности для творческих вульгаризаций и еврейского социального экспериментаторства. Но теперь эти жуткие и грандиозные эксперименты проводи­

71

А. ВОРОНЕЛЬ

лись на расширенной основе вместе с русскими революционе­рами и контрреволюционерами.

Экономический детерминизм, анархизм, коммунизм, с од­ной стороны, и толстовство, веховство, богоискательство, с другой, рожденные и реализованные русской интеллигенцией, захватили массы евреев, как решение их собственных внутрен­них вопросов. Такими они, на самом деле, и были, но на другом материале и уровне. Содержание вопроса зависит от того, кто его задает.

Понадобилось полвека, чтобы понять, что никто не решит наших проблем за нас; что решение, которое устраивает другого, может не быть решением для тебя, и что сходство людей не отменяет различия между ними.

Так вот для чего понадобилось нам прожить жизнь в России! Вот зачем нужно нам было подвергаться стольким превраще­ниям и, в конце концов, остаться самими собой! Осознанием своей нерастворимости, своего коренного неустранимого свой­ства, мы обязаны особенностям русского национального ха­рактера, которые так отличают его от типа европейца.

Нужно было сначала, с младенчества привыкнуть к тому особому типу сознания, которое свободу отождествляет со своеволием, чтобы, наконец, понять себя, как человека, для которого свобода есть главное условие жизни.

Д О К У М Е Н Т Ы

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЬШТЕЙН

БЕГЛЫЕ МЫСЛИ О ТРЕТЬЕЙ ВОЛНЕ ЭМИГРАЦИИ

В венском пансионе мадам Беттины вас учат говорить "господа", вместо "товарищи", и всегда держать входные двери запертыми на ключ. Двери упрямо распахиваются, а люди все сбиваются на прежнее "товарищ"... Беттина привыкла к этому. Тысячи, десятки тысяч эмигрантов стояло здесь постоем. И у скольких еще этот бивуак впереди... Многоопыт­ная фрау со знанием семи языков, этакая мамаша Кураж при эмигрантском обозе деловито распихает их по комнатам, обучит искусству обращения с шиллингом, скупит водку и икру и... дальше по миру растечется эмигрантская волна.

Время одиночных вылазок прошло, разведка донесла: мож­но двигаться. Теперь снимаются с места семьями, кланами, городами. Поток беженцев заливает дороги эмиграции. Везут с собой шахматы и обиды, ишиас и диссертации, книги и детские капризы. В этом многотысячном марафоне есть свой ритм: приливы и отливы. В прилив волна тащит на себе всех, чьи корни уже подмыты, расшатаны. В прилив легко: ветер дует в спину, и почва не держит больше, отпускает.

В отлив, когда спадает волна, обнажаются рифы и отмели, и видны те, кого швырнуло на камни, проволокло по дну. Тогда поток, закручиваясь в воронки (кого-то — в воронки), останавливается, упираясь,отступает.

Бывает и встречная, попятная волна, бестолковая, злая, нелепая. Не дай нам Бог попасть в нее: вымотает душу, размоет до костей. Ибо попавшим в поток — нет возврата...

А кто-то вжал голову в плечи, и волна прокатилась над ним, кого-то волна не достала, обошла стороной, кого-то не отпу­скают корни или капканы. По-разному остаются люди вне волны.

Но и попадают в поток тоже по-разному. И часто — случайно, потому что слишком близко подошли к берегу, потому что оступились и не удержались, потому что дали потоку себя увлечь.

Третья эмиграция продолжается, расширяется. Ее начинали

73

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЬШТЕЙН

люди идейные, мыслители и страстотерпцы. Вместе с ними она копила силу в глубинах "внутренней эмиграции" и, благодаря их героической решимости, пробилась, наконец, на поверх­ность. Еще не помышлявшие о ней, мы изумлялись отчаянной дерзости тех, кто рвал "запретку" своей грудью. Мы знали — это смертельный номер. Они это знали не хуже нас и — шли. Власти объявляли этих героев преступниками, предателями, изменниками и сумасшедшими. Но брешь уже была пробита. Многие из тех, первых до сих пор не могут эмигрировать из-за мстительного самодурства все тех же властей, сделавшего из них "козлов отпущения". Некоторые — не отсидели и полови­ны своих страшных тюремных сроков ("самолетное дело": Кузнецов, Дымшиц, Федоров, М урженко), а эмиграция уже стала частью нашего опыта, соблазном, возможностью, повсе­дневным и обычным явлением.

Но, когда (нередко по нынешним временам) ее примеряют как модное платье, добавляют к меню бытия, как пряную приправу, высчитывают на счетах, как прибыль, — не лишним было бы присчитать к лицевым счетам обид, житейских незадач и невыгод и судьбы тех, кому мы обязаны самой возмож­ностью примерять, считать и выгадывать. Это не лишне, и даже необходимо не только потому, что существуют неоплатные долги, о которых не забывают, но и для того, чтобы эмиграция сохранила свою духовность, без которой она, будучи драмой по содержанию, может выродиться в трагикомедию. ...А то и в фарс.

Нынешняя эмиграция — это уже не прежний личностный исход из безысходности (или выход для романтического национализма), но — миграция масс: не подвижничество, но — движение. И, беря на вооружение трагический опыт российской эмиграции, движение не только пользуется им, но, неизбежно, профанирует его. Там, где была боль — зуд, где цена — стоимость, вместо поступка — подражание ему. И, главное, где трубила судьба, там теперь сладко манит дудочка крысолова. Это движение в массе своей — со скудных пастбищ на тучные; движение, крепнущее мышцами, но хиреющее душой.

Душа с телом расстается... Душа эмиграции остается в России. От потока насильно отъединяют основную струю и

74

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

отводят в затон, в яму. В яме сидят, в затоне тонут, в омуте мучаются люди, совокупность которых называется — "алия". Алия — это обозначение состояния "собирания" (сборов и собранности) в положении "рассеяния". Алия и есть полное собрание, хранилище души еврейского исхода. Алию составля­ют те, кого просеяли через частое решето. В решете — самородки, и их отказываются отдавать. Отказываются, пото­му что самородок можно дорого продать или выгодно проде­монстрировать. Алия — это "отказники". Золотой фонд... Многие годы борются за выезд из СССР патриархи алии: П. Аб­рамович, Бегун, Камов, Кошаровский, Левич, Лернер, Ов- сищер, Престин, Слепак. И еще сотни. Содержанием, смыслом их бытия стала эта изнурительная борьба. Они ощущают себя насильно задерживаемыми и отведенными в сторону. Это похоже на сидение в общем вагоне, отогнанном на запасные пути. Сигнал к отправлению давно подан, все выходы закрыты, а их все держат, а они все сидят... Как в классической драме: все держится на трех единствах — места, времени, действия (в смещении, безвремении, бездействии — для них) . На деле — трагедия, ибо трех единств для людей одного жребия слишком много. Хватило бы и одного, единства идеи. Но его нет, и уже не может быть. Есть лишь общая цель — исход, и общий удел — запрет. Общее ожидание, общее отчаяние, общее время, кото­рое отнимается у жизни день за днем, год за годом?

А мимо идут полные поезда, перроны пустеют, и провожаю­щие, вздыхая, расходятся по домам... И кто-то из провожаю­щих скоро начнет копить на билет, а кто-то из тех, кто знает о закупоренном вагоне на отшибе, — поостережется. *

*В последние годы отказники приспособились использовать свой вагон как... университет. Образовались семинары физиков, инжене­ров, филологов и др. Отлученные от профессиональной деятель­ности, специалисты читают друг другу курсы вычислительной техники, системного программирования, китайской философии, еврейской истории. На запасных путях эмиграции люди сохраняют себя, не хотят отставать, запасаются, заготавливают впрок. Это — испытание на прочность, ничуть не меньшее, чем любая демонстра­ция или голодовка. Заниматься компьютерами или дешифровкой древних письменностей, закодировать собственное жизненное вре­мя с тем, чтобы в неизвестном будущем воспользоваться им, как готовой программой (и все это в условиях нежизни) — это под­виг, требующий огромной воли и твердости.

75

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫНТЕЙН

Это правда, что все несчастные семьи несчастны по-разному. Поэтому уезжают — тоже по-разному. И каждый уезжающий так или иначе вынужден признать, что жить в России ему больше нельзя или незачем. По самым различным причинам. Но есть и общие причины, выводящие на коренное решение — уезжать.

Наиболее явная из этих причин — антисемитизм. Не тот простодушный антисемитизм подворотни или анекдота (с ним, если повезет, можно и не столкнуться), но иной, без лица и фигуры (и с ним не столкнуться нельзя, как не избежать мороза зимой и жары летом). Юдофобство наших досье, анкет, кадровиков, приемных комиссий, университетов, аспирантур, Академии Наук, редакций, редколлегий, дирекций, главков, министерств и ведомств.

Черта оседлости теперь проводится не землемерами и с гораздо большей широтой охвата, чем дореволюционная. Не охват — хватка, ярлык, паспорт. Паспортный режим у нас для всех — общий, для евреев — усиленный. В паспорте — пожиз­ненная прописка в ...черте оседлости: пункт о национальности. Еврей загнан в вагон своего паспорта бессрочно и безвыходно. ("А откуда вы знаете, что вы еврей?" — спрашивает иностра­нец... — "Да по паспорту же"...) Черта оседлости — это то, что лишает евреев будущего. Старые "кадры " доживают мирно, их не гонят с должностей; они остались там, за чертой, в том времени, когда ассимилированные евреи могли "свободно" строить социализм. Новые поколения уже под чертой, будущие — просто перечеркиваются. Новых Райкиных, Ландау, Канторо­вичей и Плисецких не будет; им не дадут развиться. Еврейские дети не принимаются в большинство технических ВУЗов, в университеты и гуманитарно-художественные институты. Клас­сический вопрос: "Куда пойти учиться?" еврейский родитель заменяет чутким ко времени: " А куда нынче берут?" Есть места, куда еще "можно"... В пищевой институт, например, или текстильный, ветеринарный или экономический еще "берут". А в консерватории уже не берут, в институт кинематографии или театральный — не берут, и в медицинский — тоже. Про институт международных отношений и думать нелепо.

Успевших выучиться начинают мотать по отделам кадров. В

76

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

отделах кадров сидят полпреды государственного антисеми­тизма. Сидят и бдительно листают паспорта. И дойдя до "пятого пункта", сокрушенно разводят руками: "Вы же сами понимаете..." или просят позвонить этак через месяц. У них лимит, они уже "имеют своих евреев", им больше не надо, им больше не разрешают. Нельзя работать на радио и телевидении (Лапин просто повыгонял почти всех евреев с московского телевидения). Не берут в симфонические оркестры (это евре­ев-то!) и во многие научно-исследовательские институты. Все меньше евреев — врачей, адвокатов, учителей, режиссеров.

Старороссийская традиция держать еврея при торговле, мизерном гешефте, в комплексе расово-профессиональной неполноценности — возрождается. Еврей в "торговой сети" — некая условная фигура, которую хотят сделать и символом, и реальностью, и жребием нации.

Антисемитизм у нас политически дальновиден и практически действенен. Верхи внедряют, низы "подхватывают почин". Года этак через три российское население уже с полным основанием сможет судачить про Абрама, который торгует в райкопе. Нехитрая футурология: евреи хлеба не сеют, по телевизору не смешат, кино не снимают, в космос не летают, детей не лечат, не учат, с трибун не говорят и даже зубов не рвут... Вредная нация, даром хлеб ест. А хлеба, дескать, нам и самим в обрез.

Антисемитизм многопланов. Есть, например, такая его раз­новидность, как корневое черносотенство шовинистов. Вели­коросс (или славянофил, как частный случай) легко становит­ся юдофобом, когда заходит речь об очищении русской культу­ры от инородцев. Начальству это выгодно: пускай эти умники охраняют свой великий, могучий, свой п р а в д и в ы й язык, свои купола, хоромы и пряники от... жидов. Так оно будет спокойнее.

Бывает и идейный антисемитизм "интеллектуалов", твор­чески переосмысленный, теоретический, высосанный из До­стоевского, по крохам слепленный из бердяевских сносок. Огрехи подпольного мышления, извращение импотентного ду­ха, внутрисемейная ненависть к кровной связи, самозаводка, самопровокация, сектантское юродство. На такой антисеми­тизм изредка льстятся и евреи... Бог им судья.

77

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫИТЕЙН

И, наконец, случается антисемитизм снобистский. Самодел­ка, безвкусица, династические бирюльки. Исповедующим его мнится, что их аристократизм справедливо негодует на разно- чинство, первородство бунтует против вульгарной беспород­ности. Откуда на шестом десятке пролетарской власти взялись эти скуластые князья? Или все эти годы лилась только алая кровь, а голубую — Бог берег? От скуки, тошноты и ущерб­ности пошла эта мода, хамская по сути. Но Бог шельму метит: подав заявление на эмиграцию к своим породистым родствен­никам в ...Израиль, эти пижоны автоматически получают статус евреев. Широк русский человек: плюнет в колодец, да тут же и испьет водицы...

Да, да, есть у нас антисемитизм. Активный и пассивный, прямой и косвенный, принудительный и добровольный, соль­ный и комплексный, профессиональный и самодеятельный.

Что же делать гордым, не сносящим оскорбления антисеми­тизмом? Ветхозаветное: око за око, зуб за зуб? Не верим, нет сил, не поможет... Не лучше ли уйти, тихо прикрыв двери? Пусть хлебают свое варево без нас.

Вот только одно: остаются в проклятом котле наши близ­кие, наши друзья и соотечественники. Им жить в черте оседлости (осади!), в очерченном магическом кругу, подчерк­нутыми в анкетах и списках, с перечеркнутым будущим, вычеркиваемыми из русской культуры, доводимыми до по­следней черты.

Года четыре тому назад товарищу Келдышу был задан вопрос: "Через сколько лет отечественная наука сможет обхо­диться без евреев?". Слух этот не проверен, но жизнь его отнюдь не опровергает. Вопрос этот вполне мог быть задан. Его даже должны были поставить ребром. Мы этот вопрос чувст­вуем своими ребрами. Своей плотью и плотью от нашей плоти — детьми. (Еврейским детям нельзя оставаться в России, это стало очевидностью).

...Говорят, Келдыш обнадежил: дескать, при разумном пла­нировании наша наука начнет обходиться без евреев без особого ущерба лет через десять. Вторая пятилетка в действии, и план, как это у нас водится, перевыполняется. Но что же

78

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

делать тем, у кого иные планы? Кто никак не может обойтись без науки, кто способен играть на скрипке, лечить сердечно- -сосудистые заболевания, редактировать энциклопедии? Кто мог бы занять достойное место в этих самых энциклопедиях?

На вопрос: "Что нужно бедному еврею?” анекдот отвечает: кусочек хлеба и вагон масла. Анекдот не врет: вагоны эмиграции полны теми, кто хочет догнать свой "вагон масла".

Эйнштейн же ответил на подобный вопрос так: для жизни мне нужны — моя работа, моя скрипка и одобрение несколь­ких моих друзей.

Вы помните, конечно, когда и откуда эмигрировал Эйн­штейн? (И не все ли равно — куда, раз все свое он взял с собой?)

Так вот, для русских Эйнштейнов сейчас самое время. И не называйте это "утечкой мозгов". Утечка, а точнее "усуш ка" мозгов происходит как раз в России, где еврея гонят в захолустье, на обочину, в сеть (пускай даже и торговую ). Эмиграция в этих условиях — спасение мозга нации от голод­ной смерти, надежда на то, что там, за флажками, ему будет дана пища.

"Ни себе, ни людям" в наш век уже не получается. Получается — не себе. Гонимые уходят в мир, а Россия беднеет, культурный слой ее истончается, распыляется, рассеивается. ...Однажды такое уже случилось: фашизм вырвал с корнем и развеял по ветру целый пласт немецкой культуры; и семена ее прорастали на чужих полях. А в Германии еще очень долго ничего не росло, земля была в шоке, отказывалась родить.

Теперь взгляните: Амальрик, Аранович, Ашкенази, Барыш­ников, Белинков, Богин, Бродский, Вишневская, Волконский, Вольпин, Воронель, Галич, Гладилин, Голомшток, Гольдштейн, Горбаневская, Занд, Збарский, Калик, Коржавин, Кузнецов, Макарова, Максимов, Марамзин, Мерас, Михоэлсы, Неизвест­ный, Некрасов, Некрич, Нуриев, Панов, Пятигорский, Рагозина, Ростропович, Свирский, Синявский, Солженицын... Алфавит­ный перечень доводится до "э, ю, я " — Эткинд, Юрашас, Янов... Получается что-то вроде несоветской энциклопедии. Может это

79

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫИТЕЙН

пройти даром для русской культуры? Вряд ли. На этих пустырях уже ничего не вырастет, все трын-травой порастет. Непоправимо, необратимо теряет Россия свою культуру. Рубит под корень. А лес рубят — щепки сами летят. И сдувает их ветер с родной земли.

Третья волна эмиграции ширится, растет. Уезжают не только евреи, но и люди других национальностей. И даже антисемиты уезжают*

Уезжают потому, что стало можно уехать. Кому-то необхо­димо это сделать, а кому-то просто очень хочется. (А многим совсем не хочется, да надо спасать детей. А многие разрубают отъездом тугие узлы житейских сложностей и путаниц, а некоторых неодолимо тянет к заветной зеленой дверце — посмотреть: что там, за ней).

Проще сказать о тех, кому приходится уезжать, и нет уже выхода, только — выезд. Это, прежде всего, инакодействую- щие. (Инакомыслящих в СССР сейчас не так уж мало. Точнее: все, кто думают, — инакомыслящие или "двоемыслящие".) Уезжают многие из тех, кто уже отсидел в лагере или психуш­ке, и некоторые из тех, кому на роду написано быть посажен­ными в недалеком будущем. Уезжают из страны, где плетью обуха не перешибешь. Пепел Клааса по-прежнему стучит в их сердцах, но... пепел есть пепел. Эмиграция для таких людей — выход из игры, белый флаг поражения, насилие над собствен­ной судьбой. (Не уезжают из этой породы либо фаталисты, либо мученики по призванию, либо прожектеры, либо те, кто не хочет покинуть меньших братьев в мачехином дом у).

О "диссидентах” , слава Богу, теперь много пишется и

*То, что эмиграция из СССР возможна только как еврейская, давно стало политесом и политикой, условностью и ...условием. Чтобы уехать, необходимо сыграть с властями в еврея. Как удобно: уезжают только евреи, следовательно: все, кто уезжают — евреи. Как знакомо: цветаевское — "все поэты — жиды!” , смутьяны — жиды, авангардисты — жиды! Живем по Пуришкевичу. Сыск и догляд: и Солженицын, между прочим, — Исаевич; и Сахаров в каком-то смысле — Цукерман...

80

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

говорится, и нет нужды повторяться. Кроме того, процент их среди эмигрирующих не так высок, как может показаться?

Так же много говорится и пишется о евреях, едущих в Израиль из религиозных, национальных, родственных и дру­жеских побуждений.

Разница между "сионистами" и "диссидентами" в том, что первые — на родину возвращаются (уходят из рассеяния), а вторые — родину покидают (уходят в рассеяние). Сходство — в самом наличии чувства Родины.

Чувство Родины может быть сильным переживанием, но может стать и "пережитком". Это как посмотреть... Это — смотря, что пережито на этой самой Родине...

Теперь самое время сказать о тех, кто покидает родину добровольно: иногда неохотно, иногда с облегчением, а иногда — жертвуя всем ради того, чтобы поскорее уехать. Ведь таких добровольцев в третьей эмиграции, пожалуй, побольше трети.

Вы, очевидно, заметили, что с некоторых пор советскому народу был дарован... новый гимн. По нему можно проверять часы. Он также используется наряду с другими радиопомехами как глушилка, чтобы не слышны были западные "Голоса". Он так и поется: "Не слышны в саду даже шорохи..." Каждый час "последние известия" начинаются с этого успокоительного сообщения. А каждые полчаса нас добаюкивают: — "Все здесь замерло до утра..."

Вот такой у нас теперь гимн... А утро все не настает, и человеку надоедает ждать. "Надоело" — наиболее употребимое *

*Увы, случается, что "во время пути собачка могла подрасти"... Здесь, "по эту сторону баррикад", нередко происходит некая аберрация: люди, которых мы неплохо знали "по ту сторону", как вполне лояльных, слегка "демократствующих" в узком кругу, в меру потребляющих "самиздат',' и на баррикады не ходящих, теперь, уехав, странным образом вырастают в собственных глазах почти до масштабов ...символа угнетенной и борющейся интелли­генции. Мы, впрочем, не удивляемся: хлестаковщина — довольно распространенное явление среди тех, кто попадает в абсолютно новую слушательскую среду. Тайные, робкие желания, выдаваемые за действительность, — не самый худший вид дезинформации, бывает кое-что и похуже.

81

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫИТЕЙН

слово в лексиконе "простого советского человека". Надоело слушать и читать вранье, надоело считать копейки. Надоело втискиваться в переполненные автобусы и с тремя пересадками ехать на службу. А через восемь часов проделывать тот же путь обратно. И знать, что восемь часов, треть жизни, ты отдаешь почти задаром, только-только на поддержание оставшихся двух третей. Да и даром, "ни себе, ни людям"... Так как сколько бы ты ни работал, всегда находится что-нибудь, что сводит все твои усилия на нет.

И раз так, мы научаемся деятельному безделью, перекурам до одури, халтуре, гримасам и жестам, долженствующим изображать "трудовой подъем". Горим на работе, загораем, прогораем. Проводим время. Часы тикают, время идет, мы его провожаем, оно уходит. А остатки его — мы тратим на ежедневные очереди за продуктами и субботние — за ширпотре­бом.

А еще надоело копить на машину или кооператив, свально пьянствовать и в одиночку опохмеляться, ругать бездарного начальника и советскую экономику. Надоело жить в тесноте да в обиде. Надоело петь про то, что "надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза..."

Скучно жить, когда твой труд — узаконенное тунеядство* (половина жизни — втуне), а твой быт — морока, бессмыслица, суета (половина жизни — всуе). Многие из тех, кто втайне мечтает убежать от своего "надоело", не могут себе этого позволить, так как сознают, что совершенно разучились рабо­тать всерьез, избездельничались, изхалтурились, обленились, изолгались.

...Нам все подменили: ничего подлинного, существен­ного, требующего страсти и напряжения духовного, — нам не дали. Многажды обманутые, мы полны безразличия и недове­рия. И однажды мы замечаем, что нас отравили. Мы сами научились ухищрениям подмен. Ежедневное питание эрзацем не может пройти даром И вот мы уже подменяем: идеалы — *

*Не скучно и выгодно: воровство, вынос с черного хода, приписки, "туфта", чаевые, калым и прочее, на чем еще держится "интерес" к работе. Вся Россия — огромный черный рынок, черный двор, с которого растаскиваются остатки всяческого добра.

82

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

модами, убеждения — демагогией, вечные истины — прописны­ми, сопротивление — фрондой, ненависть — раздражением, голодовки — лечебным голоданием, общение — анекдотами и трюизмами, дружбу — застольным приятельством. Мы не только разучились серьезно работать, мы больше не живем всерьез. Подмененные, разменянные (читатели фантастики, разгадыватели кроссвордов, бабники, коллекционеры, картеж­ники, футбольные болельщики), мы достигаем высокого ма­стерства в искусстве отдушин и хобби. Склероз, бег трусцой, вялая чувственность, ленивый азарт... Как жаль жизни, единст­венной, Богоданной, быстротекущей!

Так получается, что шестая часть мира — в черте оседлости. Не слышны в саду даже шорохи. А нам — этот сад возделывать, с детского садика и до кладбищенского. Так не лучше ли, очертя голову, — за черту? Достаточно решить, что лучше, и эмиграция вынесет на своей волне в широкое море, в далекие страны.

Еще одно: современные советские люди не столько идеоло­гически выдержаны, сколько идеологически сдержаны. Очень иронический человек — польский сатирик Мрожек — заметил, что диктаторы взывают к энтузиазму масс тогда, когда обыч­ные меры не действуют более. Нормальное государство вполне обходится и без массового героизма.

У нас государство необычное. Почти 60 лет оно ежедневно требует от населения таких чрезмерных вещей, как "всенарод­ный подъем", "небывалое воодушевление", "героические тру­довые подвиги" и "вдохновенное творчество масс". Крайние меры, чрезвычайные меры (а было, что и " к высшей мере") в нашем государстве — нормальное мероприятие.

Советскому человеку "великие свершения" и "неслыханные успехи" не в диковинку. Он привык жить от аврала до аврала, от победы к победе, от "края до края, от моря до моря" (от зарплаты до получки...). Вот разве что воодушевиться он в последнее время не желает. Что-то вяло наш советский труже­ник шагает в едином строю, демонстрируя свою самоотвержен­ную преданность. И впрямь: сколько можно быть совершенно

83

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЬШТЕЙН

единым, постоянно самоотверженным (и всегда преданным!). Это очень утомительно: всю жизнь ходить единым строем и при этом еще самоотвергаться на полном ходу. Само-отвергаться, отвергнуть самого себя... Какой нечеловеческой глупости от нас требуют!

На вечных великих стройках коммунизма, в начале, разгаре или конце очередного всенародного почина, под оглушающий "Марш энтузиастов” , наш простой советский человек приобре­тает иммунитет к любому громкогласию. Самообладание он предпочитает самоотдаче, самосохранение — любой самоотвер­женности. Только так, не приемля, заложив уши ватой, можно сохранить душевное равновесие, духовное здоровье. Но переиз­быток негативизма рано или поздно вызывает токсикоз. Чело­века мутит не только от идеологии, которой его перекормили, но и от собственного "бескрылого пессимизма” . Поверить в любую ересь, суеверно вздрогнуть от любого зова, — все лучше, чем наше расслабленное неверие, наша угрюмая трезвость.

То, что Мрожек сказал о правителях и государствах, верно и для личностей, сформированных (деформированных) в этих государствах. Рывок, героическое усилие, чрезвычайная мера — вот что такое наша эмиграция: признак кризиса, знамение того, что наши личные обстоятельства чрезвычайны, ненормальны и безысходны.

..."На далеком, дальнем синем море бригантина поднимает паруса..." Человек все равно остается романтиком, как бы жизнь его ни учила. ("Каждый нотариус в юности играл на флейте", — заметил Флобер). Даже закоренелый скептик не защищен от собственных юношеских впечатлений. Одно из сильнейших впечатлений юности — вера в расстояние, во все эти "далеко", "впереди", "за горизонтом"... На эти неистребленные опытом впечатления накладываются позднейшие; вырабаты­вается отрицательная реакция обманутого в своих ожиданиях сознания на то, что ему настойчиво внушается извне. Но — парадокс! Юношеские переживания в соединении со взрослым негативизмом дают смесь, в осадок которой выпадает... новая вера. И источник ее... пропаганда относительно блеска и

84

БЕГЛЫ Е МЫСЛИ

нищеты загнивающего Запада. Скептическому сознанию как-то больше видится блеск. Уж коли "все врут календари” и врут, что на Западе — гниение, разложение и ад, значит напротив: цветение, умножение и рай. (Юноши, вы забыли, что рая не существует?) Вот и идут от противного (и вправду, достаточно опротивевшего), едут обитать на обетованных землях.

Ионеско, Белинков, Солженицын и другие умные люди предупредили современников об опасностях романтизации из­речения: "там хорошо, где нас нет” . Это изречение не должно приниматься на веру, не должно быть ни догмой, ни руководст­вом к действию. Оно целиком ироническое, это старинное изречение. Нельзя понимать его буквально, как это делают на Западе, выражая недовольство внутренними неполадками по­средством знаков симпатии к коммунизму (маоизму, троц­кизму и т.п .), при котором таких неполадок не бывает (перепроизводства, например, или унизительных пособий по безработице...).

Но и нам не стоит слишком доверяться этому изречению: там, где нас нет, тоже есть проблемы, из-за которых жизнь трудна, тревожна и очень сложна. Как просто было бы жить, если бы там, где нас нет, было и впрямь хорошо! Можно было бы поменяться местами...

И как страшно, что все мы так по-юношески нетерпеливы, и многие, очень многие не верят больше в терапию, но только — в хирургию.

Одни добровольно и с надеждой идут под нож революций и кровь знамен; другие рубят безоглядной эмиграцией собствен­ные корни, перепиливают сухожилия дружб, удаляют из себя Родину, как родинку, режут мускул своего бытия. Ведь известно: гильотина — не лучшее средство от перхоти, хотя и универсальное...

Воистину, в наше время (безвременщиной назвал его поэт) романтизм стал опасным, как струя шампанского, влитая в пьяную глотку сатанеющего мира. Это — авантюра, бес в ребро, искушение безумием.

На земле, как известно, нет "золотой середины". А истина обретается как раз где-то там, посредине. Где — никто не знает, хотя все нейтральные воды, зоны и полосы уже под прожекто­

85

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫПТЕЙН

рами. И призрак коммунизма уже шляется по ним, угрожающе бряцая кандалами. Призрак старенький, кандалы новенькие. Мощи стремятся стать мощью.

..."А мы — стреляные, а мы — с опытом” , мы вдруг поверили, что можно всерьез чего-то избегнуть простым убега­нием. Мы ведь попадаем не на волю, а всего лишь в предзон- ник. Нас еще можно догнать. Наш порыв вырваться из анабиоза и захолустья остается простейшим мускульным усилием до тех пор, пока мы не проорем, не прохрипим миру его грядущую судьбу. Но акустические причуды предзонника таковы, что слышим себя лишь мы сами. Мы — пророки, которых несть...

Начавшийся как созыв, сбор и соединение нации "исход” становится рассеянием, диаспорой нашего отчаяния. Мы — "самогоны", поселяющиеся среди оседлых народов (не среди, — рядом, на выселках) и ощущающие себя ссыльными. В ссылке можно "возделывать свой сад” (или свой ад), наслаж­даться запоздалым чтением, тосковать или стать гедонистом. Ужиться, вжиться, прижиться, прожиться или нажить... Все можно, все дозволено. Нельзя лишь забыть, что ссылка эта — навечно, навсегда, пожизненно и на семь колен вперед.

...В пансионе мадам Беттины вечерами сходятся у коридор­ных подоконников. Усталые мужчины, отцы семейств толкуют "за жизнь” . В табачном чаду видится им то, что брошено, покинуто на прошедшей половине бытия. Отрезанный ломоть кажется им сейчас — пустяком. Люди с ампутированным прошлым, они еще не ощутили потери, им, в их путевой лихорадке, кажется, что "все уже зажило” , что все будет легко и замечательно.

О, эта страстная еврейская вера в счастливую звезду, азартная опрометчивость, пьянящая одержимость! Как сказать им, что отрезанное еще очень долго будет напоминать о себе ноющей болью, что останется вечный рубец увечья, что поле, с которого они выкорчеваны, будет перерыто так, чтобы и следа их не осталось в памяти людской... Не услышат в своей эйфории, отмахнутся самоуверенно. И будут правы, наверное.

86

ЛИДИЯ ФИНКЕЛЫНТЕЙН

Бывшие "простые советские люди", арьергард сегодняшней эмиграции.

Они курят и разговаривают. Писатель и мозолист, врач и плотник, концертмейстер и экономист. Русский фотокор­респондент и грузин-перекупщик. С эмиграцией, этим главным поступком их жизней, у них связаны такие надежды, которых прежде они не могли себе позволить. Едут люди деловой хватки (чтобы не их, а они...) . Едут коммерсанты, чтобы зажить, наконец, открыто и с размахом. Едут ремесленники, мечтающие открыть собственные мастерские, попробовать себя на собственном "деле". А фотокорреспондент хочет в Гима­лаи... В эмиграции видится им возможность открытия заново самих себя, своих ресурсов, способностей, своей "себестои­мости". Они решили жить отныне в активном залоге, от первого лица.

И всем им хочется жить лучше, красивее, легче; посмотреть "прекрасный и яростный мир", почувствовать усталой кожей ласковое дыхание удачи. Вот об этом они и говорят. Тихо, чтобы не разбудить детей.

Спят дети, и тает жвачка за пухлой ребячьей щекой. Спят набегавшиеся за день женщины и видят голубые джинсовые сны.

Дай им, Боже, отдохнуть, все купить, все надеть, все перепробовать на вкус и на ощупь.

Ибо женщинам третьей эмиграции будет труднее, чем их мужьям и сыновьям. Мужчины везут их с собой, увозят "уводом". Мужчины бегут от чего-то, женщины — от судьбы. А от судьбы — не убежишь.

Испокон веку так: женщина — рукодельница. Ее рук дело связывать поколения в узел семьи.

Женщина — кружевница, вязальщица. Нити человеческих отношений сплетаются ее терпением, нижутся ее любовью.

Женщина — хранительница. Обычаи, традиции, поверья бере­жет она. Все, что воспитывает и питает, что исподволь, из иррациональной глубины прорастает в наш уклад (наш клад) накоплено и охраняется женщиной.

87

И эти узлы — эмиграция рубит.Эти нити — перерезает.Эти связи — рвет.Эти клады — разоряет.

И женщина, как бедный Гамлет, не может больше свести концов с концами этой распавшейся связи времен, не может навести порядка (чтоб подряд, по порядку, чтоб все рядом) в своем дому.

Там, где она отныне будет жить, другие порядки, и завели их другие женщины. Они (о, вечная женственность!) — тоже хранительницы. Своих секретов, обычаев, "образа жизни” , "менталитета". Чужое слово, чужой обычай, чужой уклад... (им-то клад, нашей женщине — кладь, тяжкая ноша)*. А

женщине нужно свое. Женщина — собственница. И эту свою собственность (личную, не частную, с частной все, возможно, как-нибудь устроится) ей надо и сохранять, и наживать заново. Ей предстоит освоиться еще раз, укорениться сызнова, нажить утраченное, наладить новую жизнь.

* Женщины — разрушительницы, феминистки, борющиеся за равный с мужчиной труд, за свободу и против дискриминации! Знаете ли вы, отчего наша женщина, выслушав вас, лишь досадливо пожмет плечами? Знаете ли вы, что значит ворочать шпалы, таскать пудовые мешки, месить ногами бетон? Что значит работать на ниве просвещения и здравоохранения, даровых для всех трудящихся, в том числе и для тех, кто на этой ниве почти даром трудится? А женские резервации в городах-текстильщиках? Океан злых бабьих слез, разливанное море женского одиночества, одичания. А тихое избиение бытом? Ведь быт наш таков, что либо женщина тянет на себе, как лошадь, как мужик, либо мужчина (если совестлив) становится кухонным мужиком. Вот вам и равенство. Быт — это все те же бесконечные очереди, тяжеленные сумки, топтание у плиты, мытье, стирка, утюг, ломота в пояснице, страх за полубес- призорных детей, теснота, раздражение. Господи! Если бы можно было поменьше работать, не так наравне...

А героические усилия нашей женщины "одеться-обуться по-че­ловечески". Ведь не пойдешь, не купишь — нету! У каждой женщины есть свой "исподприлавок", свой черный ход, свои расходы и доходы. Хочешь жить — умей вертеться.

И вертят ею: черный ход, черный рынок, черные кассы (когда скидываются с получки, а потом надо отдавать) , черные субботы, (когда работают в выходной день). Работа по-черному, черная тоска...

Вы, живущие сразу набело! Поймете ли вы, что думает наша "раскрепощенная" женщина о равенстве и свободе?

88

БЕГЛЫЕ МЫСЛИ

...Вот что такое третья волна эмиграции: большая трагедия и капелька надежды...

P.S. Я уехала из Москвы всего лишь месяц тому назад. И, конечно, в этих записках больше венских впечатлений, нежели веских доказательств чего бы то ни было. Это просто письмо с первого привала эмиграции, "беглые мысли” беглого человека.

май 1976 г.Вена. Пансион фрау Беттины.

проза-поэзияКУРТ ВОННЕГУТ (мл.)

ЦАРИЦА-НОЧЬ

(Повесть)

Введение

Это единственная из моих повестей, мораль которой мне ясна. Не то, чтобы я думал, что это ахти какая сногсшибатель­ная мораль; просто в данном случае она мне ясна: мы есть то, чем притворяемся, и поэтому следует осмотрительней выби­рать, чем притворяться.

Мое личное знакомство с бредовыми нацистскими штучка­ми было ограниченным. В тридцатые годы в нашем Индианапо­лисе было несколько злобных и суетливых доморощенных фашистов. Помню, как кто-то из них сунул мне экземпляр "Протоколов Сионских мудрецов" и объяснил, что это-де сверхсекретный еврейский план овладения миром. И еще помню, как посмеивались над моей теткой, которая вознаме­рилась выйти замуж за "немецкого" немца и вынуждена была запросить в Индианаполисе справку об отсутствии в ее крови еврейской примеси. Мэр Индианаполиса помнил ее еще по школе и танцевальным вечерам и, должно быть, изрядно позабавился, пока обклеивал лентами и гербовыми печатями затребованный немцами документ, — ни дать, ни взять какой- нибудь государственный договор восемнадцатого века!

Потом началась война, и я попал на войну, и на войне попал в плен, так что я еще успел немного повидать Германию и изнутри. Я был батальонным вольноопределяющимся, в звании рядового, и по условиям Женевской конвенции обязан был сам себя содержать, что, в общем-то, было скорее хорошо, чем плохо. Мне не приходилось безвылазно торчать в тюрьме, в черт-те каком захолустье. Я ездил на заработки в город — этим городом был Дрезден — и видел там людей и то, что они делали.

В нашем специальном рабочем отряде насчитывалось около сотни человек и по контракту нас разнарядили на фабрику,

90

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

которая производила витаминный солодовый сироп для бере­менных немок. На вкус он походил на разбавленный мед с привкусом орехов. Отличная штука. Мне бы сейчас стаканчик. И город тоже был приятный, весь изукрашенный, как Париж, и незатронутый войной. Считалось, что это "открытый город", не подлежащий ни бомбежке, ни обстрелу, поскольку в нем не было ни сосредоточения войск, ни военной промышленности.

Однако в ночь на 13 февраля 1945 года — ровно двадцать один год назад — американские и английские самолеты сброси­ли на Дрезден тяжелые фугасные бомбы. Бомбежка шла не по каким-то там целям. Расчет состоял в том, чтобы наломать побольше щепок для огня, а пожарных загнать поглубже под землю.

Потом по этой растопке, как семена по свежему перегною, были рассеяны сотни тысяч небольших зажигательных бомб. К ним подбавили еще немного фугасок, чтобы пожарники носа не высовывали из своих нор, и все эти маленькие пожары стали расти, соединяться друг с другом и превратились в один сплошной апокалиптический костер. В один миг: огненная буря. Между прочим, это было величайшее побоище в европей­ской истории. Но что из этого?

Нам не довелось увидеть эту огненную бурю. Мы находились в холодильнике под бойней номер пять. Нас окружали шесть часовых и бесконечные шеренги разделанных бычьих, свиных, конских и бараньих туш. Мы слышали, как над нашими головами приплясывают бомбы. Время от времени на нас сыпался шелестящий дождик осыпавшейся штукатурки. Если бы мы поднялись взглянуть на огонь, мы превратились бы в то, что он обычно оставляет после себя: нечто вроде кусков обугленного дерева длиной в два-три фута — то ли смехотвор­но маленькие человеческие фигурки, то ли гигантские жареные кузнечики, по вашему выбору.

Фабрика солодового сиропа была уничтожена. Все-все было уничтожено — за исключением подвалов, в которых 135 тысячи Гансов и Гретхен были запечены, словно имбирные пряники в форме человечков. И тогда нас послали откапывать трупы, расчищать убежища, выносить тела. Тут мне довелось увидеть множество немцев всех типов и возрастов, в том виде, в каком

91

К У РТ В О Н Н Е ГУ Т

их настигла смерть, — как правило, со спрятанными между ногами драгоценностями. Временами приходили родственники — посмотреть, как мы копаем. Тоже интересные экспонаты.

Вот и все обо мне и о нацистах.Я думаю, что, случись мне родиться в Германии, я бы,

наверно, тоже стал нацистом, давил бы всех евреев, цыган и поляков, оставляя на своем пути торчащие из сугробов ноги, и утешал бы себя сознанием своего скрытого внутреннего до­стоинства. Так вот оно и получается.

Сейчас, размышляя над этим, я понял еще одну мораль своей книги: если ты умер, то ты умер.

И еще одна мораль пришла мне в голову: люби, покуда можется. Это полезно для здоровья.

Айова Сити, 1966

1. Тиглат-Паласар Третий

Меня зовут Говард В. Кемпбелл (мл.).Я американец по рождению, нацист по репутации и человек

без родины по склонности.Я пишу эти записки в 1961 году.Я адресую их м-ру Тувье Фридману, директору института

документации военных преступников в Хайфе, а также всем, кого они могут заинтересовать.

Почему они должны заинтересовать м-ра Фридмана?Потому что они написаны человеком, подозреваемым в

совершении военных преступлений. М-р Фридман специалист по такого рода людям. Он выразил страстное желание заполу­чить все, чем я смогу пополнить его архивы. Он настолько в этом заинтересован, что предоставил мне пишущую машинку, и возможность бесплатно пользоваться услугами стенографисток и референтов, готовых раскопать любой документ, который может мне понадобиться для полного и точного отчета.

Я нахожусь за решеткой в очаровательной новой тюрьме, расположенной в древнем Иерусалиме.

92

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

Я пребываю в ожидании справедливого суда, которым Государство Израиль будет судить меня за мои военные пре­ступления.

Занятную пишущую машинку предоставил мне м-р Фридман— и удивительно соответствующую обстоятельствам, вдобавок. Это машинка, которая, вне сомнения, была изготовлена в Германии, во время второй мировой войны. Откуда я знаю? Очень просто, — среди ее клавишей есть одна, которая никогда не употреблялась в машинках до возникновения Третьего Райха и никогда не будет употребляться вновь.

Знак на этой клавише изображает сдвоенную молнию — символ, обозначавший всеми проклятую СС, ’’schutzstaffei”, самый фанатичный отряд нацистов.

Я пользовался такой машинкой в Германии в течение всей войны. Всякий раз, как мне случалось писать о schutzstaffei,— а я делал это часто и с большим энтузиазмом, — я избегал сокращения ”СС”. В таких случаях я всегда ударял на клавише с куда более устрашающим и магическим знаком сдвоенной молнии.

Давняя история.Со всех сторон меня окружает давняя история. Правда,

тюрьма, в которой я копчусь, новехонькая, но зато некоторые плиты, из которых она сложена, вырублены были, как мне сообщили, еще во времена царя Соломона.

И порой, когда я смотрю сквозь решетку на веселых и заносчивых подростков этого подросткового государства, мне чудится, что я и все мои военные преступления - такая же древность, как древние замшелые камни времен царя Соломо­на.

Эта война, вторая мировая, — как давно это было! И эти ее военные преступления, — как давно они совершились!

Как почти начисто все это забыто, даже евреями - я имею в виду молодых евреев!

Один из евреев, которые охраняют меня, ничего не знает об этой войне. Она его не интересует. Его зовут Арнольд Маркс. У него яркорыжие волосы. Ему всего восемнадцать лет, и это означает, что ему было три года, когда умер Гитлер, и ноль лет, когда началась моя карьера военного преступника.

93

КУ РТ В О Н Н Е Г У Т

Он охраняет меня с шести утра до полудня.Арнольд родился в Израиле. Он никогда не выезжал за

пределы своей страны.Его мать и отец бежали из Германии в начале тридцатых

годов. Его дед, рассказал он мне, был награжден Железным Крестом в первую мировую войну.

Арнольд собирается стать юристом. Хобби Арнольда и его отца, оружейника, — археология. Все свое свободное время отец и сын проводят на раскопках Хазора. Они работают под руководством Игаля Ядина, который был начальником гене­рального штаба израильской армии во время войны с арабами.

Вот так.Хазор, рассказал мне Арнольд, был ханаанитянским горо­

дом в северной Палестине. Он существовал за тысячу девятьсот лет до рождества Христова. За тысячу четыреста лет до рождества Христова, рассказал мне Арнольд, армия израильтян захватила Хазор, истребила все сорок тысяч его жителей, а сам город сожгла дотла.

— Соломон восстановил город, — сказал Арнольд, — но в 732 году до нашей эры Тиглат-Паласар Третий сжег его снова.

— Кто, извините? — переспросил я.— Тиглат-Паласар Третий, — повторил Арнольд. — Ну, тот,

ассириец, — добавил он, помогая мне вспомнить.— А-а... — протянул я. — Тот самый Тиглат-Паласар...— Вы говорите так, будто никогда о нем не слыхали, —

сказал Арнольд.— Никогда, — признался я и заискивающе спросил: — Это

ужасно, да?— Ну, как вам сказать... — назидательно произнес Арнольд.

— Мне кажется, что уж Тиглат-Паласара должен знать каждый. Ведь он был, я полагаю, величайшим из ассирийцев...

— Что вы говорите... — пробормотал я.— Если хотите, я принесу вам книгу о нем, — предложил

Арнольд.— Это будет очень любезно с вашей стороны, — сказал я. —

Может, мне когда-нибудь потом, действительно, доведется заняться великими ассирийцами. В данную минуту мои мысли, видите ли, заняты великими немцами...

94

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

— Кого вы имеете в виду? — вежливо поинтересовался Арнольд.

— О, ну, вот, например, в последнее время меня, в основном, занимает мой бывший шеф, Пауль Йозеф Геббельс...

Арнольд глянул на меня отсутствующим взглядом.— Кто, извините? — переспросил он.И я ощутил, как весь многотысячелетний прах Святой

Земли незримо подкрадывается ко мне, чтобы меня захоро­нить, и почувствовал, какой это будет толстый саван пыли и щебня, который однажды меня прикроет. Я словно ощутил над собой тридцать или сорок футов наслоившейся за века земли с останками разрушенных городов в каждом слое; а подомной — несколько примитивных очагов, один-два древних храма — а еще ниже - Тиглат-Паласар.Третий.

2. Особая команда...

Часовой, который сменяет Арнольда Маркса в полдень каждого дня, — человек примерно моего возраста, т. е. сорока восьми лет. Он помнит войну, отлично помнит, хотя и не любит о ней вспоминать.

Его зовут Андор Гутман. Это вялый, не очень сообразитель­ный эстонский еврей. Он пробыл два года в лагере уничтоже­ния Аушвитц. По его собственным неохотным признаниям, он был на волосок от того, чтобы превратиться в дымное облако над крематорием.

— Меня как раз назначили в sonderkommando , — сказал он мне, — но тут вышел приказ от Гиммлера, чтобы закрыть печи...

Слово ’’Зондеркоммандо” означает ’’особая команда”. В Аушвитце это, действительно, была весьма особая команда, — составленная из заключенных, в обязанность которых входило загонять обреченных в газовые камеры, а потом вытаскивать оттуда их тела. Когда заключенные из Зондеркоммандо закан­чивали свою работу, наступала их собственная очередь. Первой задачей следующей Зондеркоммандо было вытащить из газо­вых камер тела своих предшественников.

95

К У Р Т В О Н Н Е Г У Т

Гутман сказал мне, что на самом деле многие шли в Зондеркоммандо добровольно.

— Почему? — спросил я его.— Вот если вы напишете про это книгу, — ответил он, — и в

этой книге будет ответ на этот вопрос, на это ’’почему?” — тогда это будет великая книга.

— А сам ты не можешь ответить? — спросил я.— Нет, — сказал он. — И поэтому я дал бы кучу денег за

книгу, в которой был бы ответ.— Но, может, у тебя есть какие-нибудь соображения? —

настаивал я.— Нет, — произнес он, глядя мне прямо в глаза. — Никаких

соображений. Хоть я сам был одним из таких добровольцев...После этого признания он какое-то время не подходил ко

мне. Он ходил по коридору и вспоминал об Аушвитце, о том, о чем меньше всего любил вспоминать. Потом он вернулся и сказал:

— Там были громкоговорители по всему лагерю, — сказал он, — и они никогда не умолкали надолго. По ним передавали музыку, много музыки. Там были люди, которые разбирались в музыке, и они говорили, что часто передавали хорошую музыку, иногда самую лучшую.

— Очень интересно, — сказал я.— Там не было еврейской музыки, — сказал он. — Еврейская

музыка была запрещена.— Естественно, — согласился я.— И музыка всегда прерывалась посредине, - сказал он, — и

тогда передавали какое-нибудь объявление. И так весь день, музыка и объявления.

— Это сейчас очень модно, — заметил я.

Он прикрыл глаза, неуверенно припоминая:— Там было одно объявление, его всегда читали нараспев,

как детскую считалку. Много раз в день. Это был приказ для Зондеркоммандо.

— Вот как? — сказал я.— Leichentrager zur Wache! — Произнес ОН нараспев, ПО-

прежнему не открывая глаз.

96

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

В переводе:’’Таскальщики трупов на вахту!” В учреждении, поставившем своей задачей превращение в трупы миллионов человеческих существ, такой приказ, понятное дело, должен был постоянно висеть в воздухе.

— Когда два года подряд послушаешь радио, да еще вперемежку с музыкой, — сказал мне Гутман, — вдруг начинает казаться, что таскать трупы — это надежное дело.

— Я понимаю, — кивнул я.— Вы понимаете? — спросил он и покачал головой. - А я вот

нет. Мне всегда будет стыдно. Пойти добровольцем в Зондер- коммандо — это очень постыдное дело.

— Не думаю, — возразил я.— А я уверен, — сказал он. — Постыдное, — сказал он. —

Никогда больше не буду об этом говорить.

3. Брикеты-

Часового, который сменяет Андора Гутмана каждый вечер в шесть часов, зовут Арпад Ковач. Это не человек, а бенгальский огонь — громогласный и жизнерадостный.

Вчера, заступив на вахту, он потребовал, чтобы я ему показал все, что я успел написать. Я дал ему эти несколько страниц, и он стал расхаживать по тюремному коридору, размахивая этими листочками и выражая бурный восторг.

Он их не читал. Его восторг относился к тому, что он себе о них вообразил.

— Так им и надо, - этим трусливым подонкам! — восклик­нул он вчера. — Выдай им все, этим брикетам.

’’Брикетами” он именовал людей, которые не попытались спасти себя или других, когда нацисты пришли к власти. Людей, которые покорно шли даже в газовые камеры, если нацисты хотели, чтобы они шли именно в газовые камеры. Вообще-то брикет, разумеется, — это спрессованный кирпичик угольной пыли; воплощенное удобство, когда речь идет о транспортировке, складировании и сожжении.

Арпад, оказавшийся в ситуации еврея в фашистской Венг­рии, не согласился стать брикетом. Он сделал обратное. Он

97

К У Р Т В О Н Н Е Г У Т

раздобыл фальшивые документы и вступил в венгерские части СС.

В этом кроется причина его симпатии ко мне.— Прочисть им мозги! Растолкуй, на что способен человек,

чтобы уцелеть! — воскликнул он вчера. Что толку быть брикетом?!

— Ты когда-нибудь слышал мои передачи? — спросил я его.Сферой моих военных преступлений был эфир. Я был

нацистским радиопропагандистом, этаким изощренным и злоб­ным антисемитом.

— Нет, — огорченно сказал он.Тогда я дал ему запись одной из моих передач. Эту запись

мне доставили из института в Хайфе.— Прочти вот это, — сказал я.— А стоит ли? — спросил он. — Все тогда твердили одно и то

же, одно и то же, с утра до вечера и с вечера до утра.— Все равно прочти, — сказал я. — В порядке личного

одолжения.Он стал читать, и лицо его при этом становилось все мрачнее

и мрачнее. Кончив читать, он вернул мне листок.— Ты меня разочаровал, - сказал он.— Вот как? — сказал я.— Это же так слабо! — закричал он. — Где крепкое словечко,

где перец, где изюминка?! А я-то еще считал тебя спецом по расовой ругани!

— А я, выходит, не спец? — спросил я.— Если бы какой-нибудь эсэсовец из моего взвода так

дружелюбно говорил о евреях, — возмущенно сказал Арпад, — я бы расстрелял его, как предателя! Как это Геббельс тебя не выставил? Ему следовало взять меня на твое место — поносить евреев. Уж я бы весь мир поднял на ноги!

— Ну, положим, ты со своими эсэсовцами тоже свое дело сделали, — сказал я.

При воспоминании о своих эсэсовских денечках Арпад расплылся от удовольствия.

— Ах, каким я был первосортным арийцем! — мечтательно сказал он.

— И никто никогда тебя не заподозрил? — спросил я.

98

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

— Да как бы они посмели? — искренне возмутился он. — Я был таким чистокровным и жутким арийцем, что меня даже назначили в специальное подразделение. Нам поручено было выяснить, каким это образом евреи вечно ухитряются узна­вать, что собираются делать эсэсовцы. Где-то была щель, и нам поручили ее законопатить.

Он выглядел искренне огорченным и раздосадованным, — хотя именно он и был этой самой ’’щелью”.

* — Ну, и как вы справились со своей задачей? — спросил я.— Счастливы доложить, — отчеканил Арпад, — что по нашей

рекомендации было расстреляно четырнадцать эсэсовцев. Гос­подин Адольф Эйхман лично выразил нам свою благодарность.

— Так ты, значит, с ним встречался? — спросил я.— Так точно, — сказал Арпад, — и очень сожалею, что не знал

тогда, какая это важная шишка.— Почему? — спросил я.— Я бы его убил! — ответил Арпад.

4. Кожаные ремни...

Бернард Менгель, польский еврей, который сторожит меня с полуночи до шести утра, тоже мой ровесник. Когда-то — это было во время второй мировой войны - он спасся тем, что притворился мертвым. Настолько мертвым, что какой-то не­мецкий солдат выломал у него изо рта три зуба, даже не заподозрив, что это не зубы мертвеца.

Солдат хотел получить три золотые коронки Менгеля.И он их получил.Менгель говорит, что я сплю очень беспокойно. Всю ночь

ворочаюсь и бормочу.— Впервые встречаю человека, — сказал мне Менгель сегодня

утром, — которого мучает совесть из-за того, что он делал во время войны. Обычно человек, на чьей бы стороне он ни был и что бы за ним ни числилось, абсолютно убежден, что порядоч­ный человек иначе и не мог поступить.

— Почему вы решили, что меня мучает совесть? — спросил я.— Я вижу, как вы спите — и что вам снится, — ответил он. —

99

К У Р Т В О Н Н Е Г У Т

Даже Гесс так не спал. Он спал сном праведника — с первой минуты до последней.

Менгель имел в виду Рудольфа Франца Гесса, коменданта лагеря уничтожения Аушвитц. С его заботливой помощью было загазировано несколько миллионов евреев. Прописью — не­сколько миллионов. Менгель кое-что знал о Гессе. Прежде чем эмигрировать в Израиль в 1947 году, Менгель помогал пове­сить Гесса.

Он помог этому отнюдь не свидетельскими показаниями. Он просто собственноручно его повесил - своими здоровенными ручищами.

— Когда Гесса вешали, — сказал он мне, — этот ремень на ногах — это я на нем завязал и еще затянул потуже.

— Это доставило вам большое удовлетворение? — спросил я.— Нет, — просто сказал он. — Я был такой же, как все - как

почти все, кто прошел через войну...— Что вы имеете в виду? - спросил я.— Я хлебнул столько, что я уже ничего не чувствовал, —

ответил Менгель. Любое дело было просто делом, которое нужно сделать, и ни одно из них не было ни лучше, ни хуже всякого другого.

— Потом, когда мы его повесили, — продолжал Менгель, — я стал укладывать вещи, чтобы отправиться домой. Замок на чемодане был сломан, и тогда я затянул его большим кожаным ремнем. Дважды в течение одного часа мне пришлось затяги­вать кожаный ремень — один раз на ногах Гесса, второй раз — на чемодане. Я не ощутил никакой разницы.

5.’’Высшая и полная мера...”

Я тоже знал Рудольфа Гесса, коменданта лагеря Аушвитц. Я встретился с ним во время войны, в Варшаве, на рождествен­ской вечеринке в канун 1944 года.

Гесс слышал, что я писатель, и поэтому на вечеринке он отвел меня в сторону и признался, что тоже мечтает что-нибудь написать.

100

К У РТ В О Н Н Е Г У Т

— Как я завидую творческим людям, — сказал он. - Творчество — это божественный дар.

Он сказал, что мог бы рассказать мне множество порази­тельных историй. Все до единой — чистейшая правда, — сказал он, — но никто никогда этому не поверит.

Он сказал, что не может рассказать мне ничего, — пока мы не победим. После войны, — сказал он, — мы могли бы подумать о сотрудничестве.

— Я могу рассказать, — сказал он, — но я не могу записать. — Он заглянул мне в глаза в поисках сочувствия. — Стоит мне сесть писать, — сказал он, — меня будто парализует.

Как я оказался в Варшаве?Меня послал туда мой шеф, райхсляйтер доктор Пауль

Йозеф Геббельс, имперский министр народного просвещения и пропаганды. Я был некоторым образом драматург, и доктор Геббельс захотел это использовать. Он хотел, чтобы я сочинил инсценировку, прославляющую немецких солдат, которые про­демонстрировали высшую и полную меру преданности Райху, — проще говоря, погибли, — во время подавления еврейского восстания в варшавском гетто.

У доктора Геббельса была заветная мечта поставить эту инсценировку после войны в Варшаве, сохранив навечно разва­лины гетто в качестве декораций.

— А евреи в инсценировке будут участвовать? — спросил я.— Разумеется, — ответил он. — Тысячи евреев.— Разрешите спросить, господин министр, — спросил я. -

Откуда Вы возьмете евреев после войны?Он оценил шутку.— Прекрасный вопрос, — хмыкнул он. — Придется урегули­

ровать этот вопрос с Гессом.— С кем? — переспросил я. Тогда я еще не побывал в

Варшаве и не встречался с братцем Гессом.

— Он заведует таким небольшим домом отдыха для евреев в Польше, — сказал Геббельс. — Надо будет обязательно попро­сить его оставить немного евреев на нашу долю.

Следует ли сочинение этой жуткой инсценировки добавить к списку моих военных преступлений? Слава богу, нет. Я так и

101

К У РТ В О Н Н Е Г У Т

не продвинулся дальше условного названия. Название было: ’’Высшая и полная мера”.

Я готов, однако, признаться, что довел бы дело до конца, — будь у меня достаточно времени и нажми на меня как следует начальство.

Честно говоря, я готов признаться чуть ли ни в чем угодно.По поводу этой инсценировки: она имела одно забавное

последствие. Она привлекла внимание Геббельса, а затем и самого Гитлера к геттисбергской речи Авраама Линкольна.

Геббельс спросил меня, откуда я взял свое условное назва­ние, и в результате мне пришлось сделать ему полный перевод геттисбергской речи.

Он прочел ее, непрерывно шевеля губами.— А знаете, — заметил он, — это прекрасный образчик

пропаганды. Приятно, конечно, думать, что мы ах как модер­ны, ах как далеко ушли от прошлого, но на самом-то деле все это не так.

— У меня на родине эта речь считается знаменитой, - объяснил я. — Каждому школьнику полагается знать ее на­изусть.

— Вы скучаете по Америке? — спросил он.— Я скучаю по горам, рекам, просторным равнинам, лесам,

— ответил я. — Но я бы никогда не был там счастлив, потому что все это прибрали к рукам евреи.

— Придет время, мы этим займемся, — пообещал он.— Я живу ради этого дня; мы с женой живем ради этого дня.— Как поживает Ваша жена? - поинтересовался он.— Цветет, благодарю Вас, — ответил я.— Красавица женщина, — сказал он.— Я передам ей Ваши слова, - сказал я. - Они доставят ей

огромное удовольствие.— Насчет этой речи Линкольна... - начал он.— Да, господин министр? - сказал я.— В ней есть фразы, которые можно было бы самым

впечатляющим образом использовать в эпитафиях на наших военных кладбищах, — задумчиво сказал он. — Признаться, я далеко не в восторге от нашей похоронной риторики. В этой

102

К У РТ В О Н Н Е Г У Т

речи есть тот самый привкус, который я ищу. Мне бы очень хотелось показать ее Гитлеру.

— Как прикажете, господин министр, — сказал я,— Кстати, Линкольн — он не еврей, а? — вдруг засомневался

он.— Вроде бы нет...— Было бы крайне неприятно, если бы он оказался одним из

этих, — признался он.Мне не случалось слышать подобных предположений...

— Имя Авраам довольно подозрительно, чтобы не сказать больше.

— Я уверен, что его родителям не пришло в голову, что это еврейское имя, — сказал я. — Им, наверно, понравилось само звучание. Это ведь были простые люди, пионеры. Я уверен, что, если бы они знали, что это еврейское имя, они назвали бы его как-нибудь более американски, Джордж, например, или Стен­ли, или Фред...

Две недели спустя геттисбергская речь вернулась от Гитлера. Фюрер собственноручно присовокупил к ней записку: ”В некоторых местах, — писал он, — я чуть было не заплакал. Все северные народы едины в своем глубочайшем уважении к солдатской доблести. В этом, возможно, заключена крепчай­шая связь между нами” .

Странно, — мне никогда не снятся ни Гитлер, ни Геббельс, ни Гесс, ни Гиммлер, вообще никто из жуткой компании времен той мировой войны, что поименована ’’второй”. Вместо этого мне снятся женщины.

Я спросил Бернарда Менгеля, того часового, который охра­няет меня, когда я сплю здесь, в Иерусалиме, не может ли он растолковать мне мои сны.

— Вчерашние? — спросил он.— Любые, - ответил я.— Вчера это были женщины, - сказал он. — Два имени. Вы

повторяли их всю ночь.— Что это за имена? — поинтересовался я.— Одно имя — Хельга, - сказал он.— Моя жена, — объяснил я.— Второе - Рези.

103

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

— Младшая сестра жены, — сказал я. — Всего лишь имена? И ничего больше?

— Вы сказали: ’’Прощайте”, — вспомнил он.— ’’Прощайте”, — повторил я.Что ж, это вполне понятно, будь то во сне или наяву. Хельга

и Рези ушли — навсегда.— А еще вы говорили о Нью-Йорке, — продолжал Менгель. —

Сначала вы бормотали, потом сказали ’’Нью-Йорк”, а потом опять забормотали.

Это тоже понятно, как, впрочем, и большая часть того, что мне снится. До того, как попасть в Израиль, я долго жил в Нью-Йорке.

— Нью-Йорк, наверно, - настоящий рай, - сказал Менгель.— Смотря для кого, — ответил я. — Для меня он был адом —

даже не адом, кое-чем почище ада.— Что же может еще хуже, чем ад? — удивился Менгель.— Чистилище, — сказал я.

6. Чистилище...

По поводу этого чистилища: я провел в нем пятнадцать лет.Я бесследно исчез в конце второй мировой войны в

Германии. Я снова возник, никем не опознанный, в Гринич Виллидж, в Нью-Йорке. Я снял там мрачную комнату на чердаке, где в стенах скреблись и пищали крысы. Я продолжал жить на этом чердаке до того дня, когда, месяц назад, меня вывезли для суда в Израиль.

Одно было приятно на моем крысином чердаке: заднее его окно выходило в крохотный частный садик, крохотный рай, образованный примыкавшими друг к дружке дворами. Этот парк, этот рай был со всех сторон отделен от улиц домами.

Он был достаточно просторен, чтобы детишки могли играть в нем в прятки.

В этом маленьком раю часто раздавался возглас, детский возглас, который всегда заставлял меня бросить все дела и прислушаться. Это был сладости о-щемящий возглас, означав­

104

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

ший, что прятки кончены, что все, кто еще прячется, должны выходить из укрытий, что время идти по домам.

Это был возглас: ’’Можно смело выходить...”И я, скрывавшийся от множества людей, выслеживавших

меня и желавших меня прикончить, часто мечтал, чтобы кто-нибудь прокричал этот возглас для меня, положил бы конец моей бесконечной игре в прятки этим сладостным и щемящим:

’’Можно смело выходить...”

7. Автобиография

Я, Говард В. Кемпбелл (м л .), родился в городе Скенектеди, штат Нью-Йорк, 16 февраля 1912 года. Мой отец, сын бапти­ста-проповедника из Теннесси, работал инженером в отделе техобслуживания компании ’’Дженерал Электрик” .

Функции отдела техобслуживания заключаются в установке, наладке и ремонте крупногабаритной аппаратуры, которую ’’Дженерал Электрик” продает во все страны мира. Мой отец, командировки которого поначалу ограничивались только пре­делами Соединенных Штатов, редко бывал дома. Вдобавок, работа требовала от него такого множества технических позна­ний, что на что-либо другое у него уже не хватало ни времени, ни воображения. Он был весь в своей работе, и его работа была всем в нем.

Единственной книгой не по специальности, которую он при мне когда-либо рассматривал, была иллюстрированная история первой мировой войны. Это была большая книга с иллюстра­циями размером тридцать на сорок. Отцу никогда не надоедало их рассматривать, хотя он и не участвовал в войне.

Он ни разу не объяснил мне, чем его привлекает эта книга, а я ни разу его об этом не спросил. Только однажды он сказал мне, что это книга не для детей, что мне нельзя ее смотреть.

Поэтому я, конечно же, смотрел ее всякий раз, когда оставался дома один. Там были картинки, изображавшие мужчин, повисших на колючей проволоке, изувеченных жен­щин, трупы, сложенные поленницами, - обычный набор всех мировых войн.

105

К У Р Т В О Н Н Е Г У Т

Моя мать была родом из Вирджинии, из семьи фотографа- портретиста. Она была домашней хозяйкой и виолончелист­кой-любительницей. Когда-то она играла в симфоническом оркестре в Скенектеди и мечтала, что я тоже стану виолонче­листом.

Я не стал виолончелистом, потому что унаследовал от отца абсолютное отстутствие слуха.

У меня не было братьев и сестер, а отец редко бывал дома. Поэтому долгие годы я был единственным поверенным матери. Она была красивой, одаренной, мрачной женщиной. Я полагаю, что большую часть времени она была пьяна. Помню, однажды она наполнила соусник смесью спирта и кухонной соли. Она поставила соусник на стол, погасила все лампы и велела мне сесть напротив нее. Потом она поднесла к этой смеси спичку. Пламя было совершенно желтым — это было натриевое пламя — и в его свете она выглядела как труп. И я, наверно, тоже.

- Вот, - сказала она, — так мы будем выглядеть, когда умрем.

Эта экстравагантная демонстрация напугала не только меня; она напугала ее тоже. Моя мать испугалась своей собственной экстравагантности, и с этого момента я перестал быть ее поверенным. С этого момента она вообще почти перестала со мной разговаривать — словно отрезала. Я думаю, она сделала это из опасения сказать или выкинуть что-нибудь еще более нелепое.

Все это произошло в Скенектеди, когда мне не было еще десяти лет.

В 1923 году, когда мне исполнилось одиннадцать, мой отец был направлен в распоряжение представительства ’’Дженерал Электрик” в Берлине. Я получил немецкое образование, мои­ми друзьями стали немцы и моим привычным языком стал немецкий язык.

Со временем я стал немецким драматургом и женился на немке, актрисе Хельге Нот. Хельга была старшей из двух дочерей начальника берлинской полиции Вернера Нота.

Мои мать и отец покинули Германию в 1939 году, когда началась война.

Мы с женой остались.

106

Ц А Р И Ц А -Н О Ч Ь

До самого конца войны, наступившего в 1945 году, я зарабатывал на жизнь в качестве автора текстов и диктора немецкой радиопропаганды, предназначавшейся для англо­язычного мира. Я был ведущим специалистом по американ­ским проблемам имперского министерства народного просве­щения и пропаганды.

К концу войны моя фамилия числилась в списке главных военных преступников — в основном, потому, что мои преступ­ления были столь непристойно откровенными.

Я был схвачен 12 апреля 1945 году недалеко от Герсфельда неким лейтенантом по имени Бернард Б. О’Зайц из американ­ской третьей армии. Я был на мотоцикле, без оружия. Хоть я имел право на ношение формы (синей с золотом), я ее не носил. На мне был синий саржевый костюм и тр'аченая молью куртка с меховым воротнком.

Случилось так, что двумя днями раньше третья армия освободила Ордруф, первый из нацистских лагерей уничтоже­ния, который американцам довелось увидеть. Я был доставлен в лагерь и меня заставили на все посмотреть: на ямы с известью, виселицы, столбы, к которым привязывали пригово­ренных к порке, на сваленные в кучи трупы, тощие, в струпьях, с выпученными глазами и утолщенными суставами.

По идее, они хотели, чтобы я увидел последствия того, что сотворил.

На виселицах Ордруфа можно было повесить шесть человек за раз. Когда меня к ним подвели, в каждой петле болталось по лагерному охраннику.

Считалось само собой разумеющимся, что и я вскоре буду болтаться так же, в такой же петле.

Я тоже так считал, и поэтому меня заинтересовал умиротво­ренный вид этих шести охранников, болтавшихся в своих петлях.

Они умерли скорой смертью.Я был сфотографирован в то время, когда смотрел на

виселицы.Лейтенант О’Зайц стоял позади меня, поджарый, точно

молодой волк, налитый ненавистью, точно гремучая змея.Фотография была помещена на обложке журнала ”Лайф” и

чуть было не получила Пулитцеровскую премию.

107

КУРТ ВОННЕГУТ

8. Ауф видерзеен...

Меня не повесили.Я совершил государственную измену, преступления против

человечности, преступления против совести — и я ничем за это не поплатился. По крайней мере, до сих пор.

Я не поплатился за это потому, что всю войну я был американским шпионом в Германии.

(Продолжение следует)

Перевел с английского Я. Заславский

108

ЗЕЛЬДА

П оэтическая биограф ия Зельды во схо д и т еще к 40 -м годам, к о гд а в периодике стали по явл я ться ее стихотворения и прозаические о тр ы в ки .

Ш и р о к у ю известность поэтессе принесли ее пер­вые поэтические сб о р н и ки (изданны е в 6 0 -х и в начале 70 -х го д о в ) .

П р о н икн овен ная созерцательность, гл уб о ка я искренность и религиозность, слиты е с по этическим м ировосприятием , — характерны е особенности творчества Зельды.

П уб л икуе м ы е здесь переводы стихо твор ений :1) " П есок п р им о р ски й страш ны й п е с о к ” — из

ц икл а "Н е отдаляйся” ( "А л т и р х а к " ) ; во ш л о в сб орник 1975 года (изд-во "Г а к и б у ц га м ъ уха д ” ) .

2 ) Стихотворение, которое, вероятно, войдет в новы й лирический ц и к л ; о п уб л и ко ва н о в газете "Е д и о т а х р о н о т " 2 4 сентября 1976 года.

С. Г.

ПЕСОК ПРИМОРСКИЙ СТРАШНЫЙ ПЕСОК

Если набок заляжет душазарытая в свое горе,отпрянув от всякого неистовствав людях, в машинах, в змеях,и не пойдет она вплавь сквозь таинства ночи,и не возлетит сквозь листву с порывами ветра,оторванная от праздников и обрядов,потеряв тропу к живому голосу.

Если набок заляжет душа, и не услышит она голос горячий, произносящий имя ее, и^позабудет благостыни солнца, гор крутизну, и тот спрятанный родник, имя которому: тихая беседа (родник, светивший нам с тобой во тьме).

109

З Е Л Ь Д А

Если набок заляжет душа, завернутая в свои паутины, отброшенная от всех деяний, избегающая всего повседневного, вот тогда прибудет от берега морского тонкомелкий песок и засыпет субботние дни ее, и перекроет раздумья до самого корня.В проникновенья рыданий, пред ликом Бога таинственным и непостижным, вторгнется будничномелкий страшный песок, если набок заляжет душа моя зарытая в свое горе.

ОТРЫВОК ИЗ НОВОГО ЦИКЛА

Все это вдруг поковеркано, потому что грусть приобрела привкус стыда и душевной подавленности перед людьми.Нет.Я не знаю,будут ли ко мне добры кипарисы на этом новом дворе; кипарисы,что напротив балкона, будут ли моими друзьями, как былото грушевое дерево червивое,или та гостеприимная ветвистая рощина,раздававшая свои плодыглавным образом для голубей,но также и случайным птицам.

110

Перевел с и врит С. Гоинберг

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН, лауреат Нобелевской премии

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

Завершив утреннюю молитву и взяв в руки трость, талес и тфилин, шебушский староста реб Исраэль-Шломо укутался в теплую накидку и собрался, было, вернуться домой, но, выглянув на улицу, увидел, что землю стянуло ледком, а служки, обычно провожавшего его домой после утренней и вечерней молитв, в синагоге не было. А не было служки потому, что в тот день староста приказал связать одного наглеца, надерзившего ему, и служка стерег провинившегося, чтобы не пришли его дружки и не развязали веревки.

Казалось, радоваться бы реб Исраэлю-Шломо, что счелся с грубияном, но куда пуще тосковал староста по невыпитому чаю. Из-за кого же он задержался и остался без чаю? Из-за этого наглеца, которого вынужден теперь караулить служка, в то время как он нужен ему самому, чтобы проводить домой. Мало того, — хоть бы он и рассчитался со всеми наглецами в городе, остается еще самый главный из них — Шимон-Натан, а покуда остается Шимон-Натан и сеет споры и ссоры, и раздоры, могут появиться и новые противники.

Тут реб Исраэль-Шломо увидел какого-то паренька, греюще­гося у печки, ткнул его в спину концом трости и сказал:

— Возьми мой талес и тфилин и пойдем со мной.Не всякий еврей так бережно берет в руки хрупкий этрог в

первый день праздника Кущей, когда любое неосторожное прикосновение может безвозвратно испортить его и сделать негодным для благословения в последующие шесть дней, как взял паренек старосту под руку, принял у него талес и тфилин и аккуратно проводил до дому.

У дома староста остановился и сказал пареньку: ’’Здесь”.Паренек выпростал руку из-под локтя реб Исраэля-Шломо,

отдал талес и тфилин и собрался, было, уходить. ’’Входи, — остановил его реб Исраэль-Шломо, — выпей стопку наливки”.

111

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

Паренек вновь взял сверток и вошел. Слуга снял со старосты накидку, принял трость и поставил ее в угол на законное место, затем гневно выхватил талес и тфилин из рук паренька, повесил их на отведенный для этого крючок, а пареньку состроил пренебрежительную гримасу, как принято у слуг богатых господ, презирающих своих бедных собратьев.

Реб Исраэль-Шломо вынул связку ключей и отпер шкапик, полный всяческих водок и наливок, налил пареньку рюмку и указал: ”Пей”.

Паренек степенно принял рюмку, произнес благословение, отпил, затем выпил еще глоток за здоровье хозяина дома, поставил рюмку и поклонился хозяину, как бы благодаря его за ласку.

Реб Исраэль-Шломо спросил: ’’Налить еще?”— Недостоин я забот ваших, — отказался паренек.Удивился и восхитился реб Исраэль-Шломо. Удивился, как

это бедняк пренебрегает чаркой; и восхитился, ибо было это ему в новинку. Отрезал ему кусок пирога и указал: ’’Благо­слови и ешь”. Таков уж был обычай у реб Исраэля-Шломо: скажет тебе ”ешь” — значит попросту принимает, а если добавит ’’благослови”, значит, пришелся ему по душе и приве­чает он тебя, как принято в Израиле. А тогда, хоть бы и вошел ты в его дом голодным, как семинарист, выйдешь сытым, как общинный казначей. Да и кроме этого может еще кое-что перепасть от щедрот его.

Вернулся слуга и накрыл на стол: постелил скатерть на полстола, поставил хлеб и соль, принес чашу для омовения рук, приготовил чистое полотенце и устремился, было, на кухню поторопить Цирль-Трейни, чтобы поспешила с трапезой.

Тут реб Исраэль-Шломо остановил его: ’’Скажи Цирль-Трей­ни принести еще одну миску и ложку, и перестань гримасничать и корчиться, как черт в трубе”. И впрямь слуга напоминал Нечистого в Судный день, когда тот пытается влезть в трубу, дабы оборвать мучительный для него звук и помешать право­верным евреям исполнить Божий завет.

Понял слуга, что хозяин решил пообедать с попрошайкой и в его присутствии не нуждается; потупил очи долу и сказал: ’’Мое дело с вашим словом не расходится”.

112

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

Реб Исраэль-Шломо омыл руки, разложил хлеб и указал жестом пареньку, чтоб тоже омыл руки и приступил к еде. Тут Цирль-Трейни поставила на стол капусту, тушеную с картош­кой и мясом, которая так и булькала и пузырилась. Бешено раздулись ноздри гостя, но поскольку умел он держать себя в обществе, то не поспешил залезть ложкой в миску и не коснулся блюда, но сидел, поджав губы, как бы пытаясь удержать во рту проникший туда чудесный мясной дух.

Отведал реб Исраэль-Шломо капусты, повернулся к парень­ку, — а у того ложка так и дрожала в руках, — и спросил его тоном человека, знающего ответ наперед:

— Сам-то нездешний? Откуда будешь?Тот ответил.— Куда же ты путь держишь?— Куда глаза глядят, да куда Господь приведет, — отвечал

паренек.— Какое у тебя ремесло? — спросил реб Исраэль-Шломо.— Был я младшим служкой при синагоге, — отвечал паренек,

— а когда подрос сын надзирателя, стал надзиратель строить козни, чтобы отнять у меня мой кусок хлеба и отдать своему сыну, и стал меня всяко донимать и попрекать, и притеснять. И пошел я искать себе пропитания в другом месте, ибо, как сказано в Талмуде ”Аще не обряще во граде и не ище в ином, Господь не внемлет гласу его”.

Показалось реб Исраэлю-Шломо, что попрошайка за его столом говорит, говорит да заговаривается; постучал ложкой по краю миски и оборвал его: ”Ну, как-тебя-там, еда стынет”. Опустил паренек голову, черпнул ложкой из миски, хлебнул и помедлил; как воспитанное еврейское дитя из хорошей семьи.

Посмотрел на него реб Исраэль-Шломо и подумал: ’’Сдер­жаннее его не ест и молодой зять на первом обеде у тестя”, и спросил его:

— Значит, никто тебя еще тут не видел? — и паренек утвердительно кивнул головой.

Реб Исраэль-Шломо вытер ломтем хлеба дно миски и спросил: ’’Женат?”

Потупился паренек от смущения, как может потупиться только застенчивый еврейский юноша, и ответил стихом из

113

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

Библии: ’’Един придет раб; доселе молюсь я, не покрываясь талесом”.

Спросил его реб Исраэль-Шломо: ”А сведущ ли ты в Писании?”

Горестно вздохнул паренек; мол, без хлеба и учеба невпрок, беден я и должен заботиться о пропитании, где уж мне сидеть да учить Писание.

Тут понял реб Исраэль-Шломо, что сидит перед ним простак и невежда, научившийся приправлять беседу словечками из Священного Писания, да так, что с первого взгляда и не различишь, кто же он — талмудический мудрец или библейский неуч, ученик мудрецов или глава глупцов. Ибо, как сказали Мудрецы Израилевы (Благословения, 7): ’’Велика служба Торы” — годы, что прислуживал в иешиве, пропитали его запахом Торы.

И сказал ему реб Исраэль-Шломо:— Торы ты не учил, но обычаи сведущих в Торе усвоил.

Наверняка ты умеешь сидеть перед раскрытым фолиантом и раскачиваться, будто учишься.

— А что толку-то в том, — ответил паренек, — у вола вон язык длинен, а трубить в трубу не умеет.

Улыбнулся реб Исраэль-Шломо и сказал:— И впрямь, и впрямь.После благодарственной молитвы прошел реб Исраэль-

Шломо с пареньком в другую комнату, открыл перед ним шкаф, битком набитый одеждой, и сказал:

— Выбери себе платье по вкусу и оденься.А покуда паренек разбирался в костюмах, вернулся реб

Исраэль-Шломо в гостиную, рыская своими чудными светлыми глазами, чем бы умерить свое нетерпение. Кошка вытянулась под столом и умывала лапкой мордочку после еды. Протянул реб Исраэль-Шломо руку, погладил ее по тигровой шерстке, что не очень-то принято у евреев, сунул ей косточку и ласково пробормотал не по-еврейски: ”Ах ты, Ласонька, ах ты, лаком­ка”. В это время Цирль-Трейни пекла на кухне бобы на ужин и дух печеных бобов разносился по всему дому.

— Не духом единым, — сказал реб Исраэль-Шломо и представил себе чашку с бобовым отваром, который он

114

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

отведает после полуденного сна. И дабы разжечь в себе это предчувствие, прошел реб Исраэль-Шломо на кухню с трубкой в руках, как будто за угольком. Однако, когда он увидел Цирль-Трейни, стоящую с решетом в руках, проник прелест­ный аромат в самую душу реб Исраэля-Шломо и привел его в столь приятное расположение духа, что обошелся он в тот день без посещения голубей, коих держал в доме для запаху, ибо запах голубиный полезен для страдающих от нервов и судорог.

А в это время паренек перебирал костюм за костюмом, и так как ладное добротное платье было ему внове, прошло немало времени, пока он, наконец, разобрался, куда же всунуть руки, ноги и прочие части тела. Облачившись, оглядел­ся и изумился, и в изумлении наткнулся взглядом на собствен­ное отражение в зеркале на стене, и отражение глянуло на него в изумленье, как бы говоря: как ты, мол, смеешь показывать­ся в будний день в таком одеянии, что отцы твои и деды и в субботы и праздники не нашивали.

Хотел, было, паренек раздеться и надеть свое старое платье, но потом подумал, а не покажусь ли я, мол, неблагодарным, если скажу хозяину — не желаю твоих подарков? Постоял, произнес благодарственную молитву, как и положено бедному, получившему платье от богача, и вернулся в теплую часть дома, облаченный в нарядные одежды, как под венец.

Увидел его реб Исраэль-Шломо и вспомнил, что он намере­вался устроить. И спросил паренька:

— Говоришь, нет у тебя здесь родных?Паренек покачал головой.— Нет у меня здесь ни родных, ни близких.Спросил его реб Исраэль-Шломо:— И тянет тебя учить Святое Писание?— Что толку с моего хотения, если нет Божьего дозволения,

— ответил паренек.Взял реб Исраэль-Шломо добрую понюшку табаку, запустил

в ноздрю, потер левую бровь, набил трубку самосадом, немед­ленно замерцавшим красным светом, и, попыхивая ею, посмот­рел на нашего паренька, окутанного клубами табачного дыма. И наконец сказал ему реб Исраэль-Шломо:

115

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

— Иди в мидраш, садись за Талмуд, прилепись к нему и от него не отходи. Спросят тебя — кто ты? — не отвечай. Даже если казначей поздоровается с тобой — не отвечай. И если ты не нарушишь моего указа, каждый день получишь еду-питье, а по субботам и праздникам будешь обедать за моим столом.

Подумал паренек: ’’Где уж мне понять хозяйские замыслы, поступлю, как говорится: дают — бери, бьют — беги, а пустые мысли прочь гони”.

Попрощался он с хозяином и пошел в бет-мидраш.А реб Исраэль-Шломо открыл том Талмуда, уселся в кресло

у печки, огонь в которой не угасал от исхода Кущей и до малой Пасхи, уронил голову на спинку кресла, прикрыл глаза и задремал. Подошла Ласонька, улеглась у его ног и стала тереться о его войлочные шлепанцы, да так, что даже когти ее потемнели от сладкой дремы...

Шебуш полон духом и буквой Торы, как гранат — зернами, и так же полны учениками его иешивы и мидраши; и появление новичка не производит особого впечатления. Выяс­нится, что сведущ в Писании — принимают его, как своего и исчезает он среди прочих шебушских ученых мужей. Несть неучей меж сынов Шебуша, и хоть бы и большой мудрец прибыл в город, особого смятения чувств не вызвал бы. И еще склонны шебушцы к самоуничижению. Ежели пришел гость в мидраш, не кидаются ему навстречу с приветствиями и рукопо­жатиями, — может, мол, недостойны мы этого. Берет гость книгу, начинает читать и тут замечает, что какой-нибудь старик или молодец заглядывает ему в книгу, жмет украдкой руку и исчезает. Задумывается гость — повсюду принято: приходит человек — здороваются с ним, спрашивают его, откуда и куда он, а здесь, мол, исподтишка суют руку и исчезают. Вернется гость к книге — а тот снова подходит к нему — невзначай, как подают салфетку проповеднику, чтобы утер пот, — и начинается беседа: о чем спросит гостя, а о чем и промолчит, как будто знает он о госте всю подноготную.

Что же было с нашим пареньком? Пришел он себе в мидраш, взял себе том Талмуда и уселся над ним, как и приказал ему реб Исраэль-Шломо. Посмотрел он в книгу, как баран на новые ворота, и ничего не понял. Перевернул лист, глянул — и там

116

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

ничего не понял. Вынул еще несколько томов, разложил их по краям и стал листать, как настоящий ученый, что в случае затруднения обращается к другим книгам.

Не успели еще шебушцы поступить с ним по своему обыкновению, как свечерело и все встали к молитве.

После вечерней молитвы открыл служка коробку свечей и раздал каждому ученику по свече, и наш молодец получил свечу, не перемолвившись и словом со служкой. Не успел еще огарок догореть до середины, как вошла Старостина кухарка Цирль-Трейни с целой грудой мисок и кастрюль и спросила: ’’Кто тут новенький?” Узнав же его, она развязала узел, постелила скатерть и поставила перед ним редьку и лук, и печенку на закуску, и печеный чернослив на сладкое, и гусиное жаркое на второе, а надо сказать, что гусиное жаркое не сходило со стола старосты во избежание семейных раздоров. Во избежание раздоров, ибо так уж повелось, что жене птица в дому приятна, а мужу - отвратна, победит муж — жене обидно, победит жена — обидно мужу. Но мудрая супруга реб Исраэля- Шломо поступала по слову мужа и от своего желания не отказывалась; а именно — покупала птицу по своему желанию и била ее по слову мужа. Ежели замечал реб Исраэль-Шломо птицу в доме, то сердился и кричал — вновь, мол, переворачи­ваешь весь дом вверх дном? Тут же хватала Эстер Малка гуся за шею и говорила мужу: ’’Тебе он мешает? Немедля пошлю его к резнику и сегодня же сделаю тебе из него жаркое на ужин”.

Итак, омыл паренек руки и сел ужинать. А так как гусиного жаркого он отроду не едал, да и вилкой не очень-то умел управляться, то ел он с превеликой сдержанностью, вилку и нож держал, как будто даны они были вместе со Священным Писанием, на горе Синай, кусал чеснок и глотал шкварки, и выковыривал мясо, и высасывал мозг из косточек, да так, что гусиный жир потек у него по пальцам.

А служка был превеликий дока в мирских делах и живо смекнул, что этим жирным ужином ласка старосты не окончит­ся. И, как запах чеснока в жиру знаменовал появление жаркого, так сия отменная трапеза знаменовала, что уготованы этому молодцу и прочие блага от щедрот старосты. Подошла

117

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

Цирль-Трейни к глотавшему слюнки служке и сказала: ’’Посте­ли ему в тепле, я ужо принесу пуховое одеяло”.

Услышав это, перегнулся служка вдвое перед нашим юно­шей и ответствовал: ’’Готов я представить ему свое место у самой печки”. И подумал с грустью: ”Ох, мои бедные продрог­шие косточки, весь-то день проторчали вы на морозе из-за того наглеца, наказанного старостой. Где же я вас устрою, где найду вам место?..”

После ужина вновь засел паренек за книги и давай раскачи­ваться всем телом, и морщить лоб, и крутить пейсы, как будто погружен был в глубокое раздумье, и только голоса не подымал, чтобы не обнаружить своего невежества. А если кто заговаривал с ним, то попросту не отвечал. Стали прочие ученики сердиться и ворчать, — вишь, мол, какой гордец, присуседился к старостиному столу и зазнался. Собрались, было, растянуть его и всыпать десяток горячих — гордыню умерить, — да лень осилила. Недаром говаривал знаменитый Шебушский раввин: ”Я, мол, единственный раввин во всей стране, в дом которого не кидают каменьями. И не потому удостоился я этого, что шебушцы так уж меня уважают и о почете моем пекутся, а потому, что ленятся подобрать камень и бросить” . И тут по лени своей природной оставили паренька в покое. А он сидит себе и молчит.

Стал весь Шебуш дивиться такому странному поведению. Которые посмышленней, правда, урезонивали прочих: чему, мол, тут, дивиться, вот в Бараде есть один человек, так он уже восемь лет стоит у Ковчега Завета, покрытый талесом и тфилин и молчит; на что шебушцы отвечали: и тому, мол, следует дивиться; а им на это отвечали: кто же вам, мол, мешает — дивитесь на здоровье. Пошли шебушцы к реб Исраэлю-Шломо и спросили его — а что это за человек?

— По словам литовских мудрецов, — ответствовал реб Исраэль-Шломо, — несть равного сему кедру ливанскому.

Спросили его шебушцы: а почему же он молчит?— Молчит? Ибо сказано: ”Со смиренными — мудрость”

(Притчи, 11).И спросили шебушцы реб Исраэля-Шломо: ”А почему же

этот юноша попал к нам? Вынул реб Исраэль-Шломо трубку

118

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

изо рта, отложил ее в сторону и посмотрел на шебушцев, а глаза его так и засияли. Повременил и вновь посмотрел на них, дабы убедиться, способны ли они внимать рассказу. И увидев, что глаза всех собравшихся обращены к нему, вновь взял трубку в руки, и, казалось, был готов разжечь ее и навеки сберечь тайну.

А шебушцы? Кто поводил плечами в отчаянии, кто теребил уши, как от внезапной глухоты, а кто не сводил глаз с реб Исраэля-Шломо, думая: не может быть, что староста настолько ожесточится, что оставит нас без ответа. Но по лицу старосты нельзя было понять — разгласит он либо скроет тайну. Он вновь отложил трубку, засунул руку за спину и сидел себе, сумрачный и погруженный в глубокое раздумье, и наконец вымолвил следующие слова. ’’Бежал - от лихого теснителя”. Услыхали шебушцы, и объял их великий страх, ибо этими же словами говорит о себе, Саббатай бен-Меир Коген, автор ’’Шаха” в своей повести о хмельнищине: ”И бежал я от лихого теснителя”. И еще не успели отзвучать эти слова в ушах шебушцев, как уже стали повторять их шепотом: ”И бежал я от лихого теснителя”. И каждый подумал: а что, если с этим юношей произошло то же, что и с блаженной памяти Саббатаем Когеном? И они немедля стали превозносить его и хвалить, и славить и величать, да так, как славят лишь мудрецов древ­ности, слава которых не убавляет от славы живущих.

А так как тот и словом ни с кем не перемолвился, то любовь к нему стала всеобщей, ибо то, что слова не портят, сердце бережет.

И матери всех девушек на выданье были о нем самого лестного мнения, вплоть до того, что были готовы, вкупе со своими мужьями, заменить ему отца и мать, погибших от лихого теснителя. И поэтому зарумянились щечки их дочерей, как наливные яблочки, что насаживают на верхушку флажков во время праздника Симхат-Тора.

Что же делали достойные и благонравные дщери шебуш- ские? Они справили себе новые наряды, и по субботам, когда юноша выходил из мидраша, весь Шебуш чихал от аромата их платьев.

Сваты поспешали, а паренек сидел и молчал.

119

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

А у отца этого паренька был когда-то товарищ, великий в Писании и угнетенный нуждой. Решил он, что причиной тому город его, что был полон знатоков Писания и в нем не нуждался. Сказал себе: пойду в другой город, поищу себе раввинат. Подрядил он лошадь и повозку, усадил жену и детей и поехал из города в город, в поисках свободного раввината. И повсюду отвечали ему, что еще не успел раввинат похоронить своего хозяина.. Стал искать места главы ешивы, и здесь ему дали от ворот поворот. Сделался, было, проводником, ходил из города в город и проповедовал публике. Обтрепалось его платье, презрен стал у людей и пренебрегли его упреками, ибо, как сказал Премудрый (Экклезиаст, 9) ’’Мудростью бедняка пренебрегают” . Под конец украли у него коня и пришлось ему бродить пешком. Под конец умерли жена и дочери его от холеры, не про нас будь сказано. Под конец занесло его в Шебуш.

Поселился он в Шебуше в мазанке, покинутой жильцами во время холеры, и утешался Торой в горе своем. Как-то раз повстречался ему паренек и узнал в нем любимого друга своего отца. Слово за слово, рассказали они друг другу все свои похождения. Услыхал старец о наказе старосты и понял, что не из любви к ближнему заказал ему староста говорить. Сведущий в путях человеческих не славит доброту людскую. Однако постичь намерения старосты и он не смог.

Пожалел он, что сын приятеля его неуч и невежда. Сказал ему: знавал я твоего отца, мир праху его, всеведущ был в Писании, готов был за Тору жизнь отдать, а ты, сынок, бьешь баклуши и нет у тебя ни знания, ни умения. Ежели дело в пропитании, то харчи дают тебе и платьем ты обеспечен, а ежели в книгах, то ты все равно сидишь среди книг. Как говорится в народе, деньги липнут к тому, кто сидит на деньгах. Вот, мне уже семьдесят лет, а такого я еще не видал: чтобы староста помог бедняку по доброте душевной. Что-то он имеет в виду, только непонятно — что. Но как бы то ни было, можно извлечь из этого пользу. Приходи ко мне каждый день на часок-другой и я объясню тебе Тору главу за главой. А кто Тору знает, что ему не хватает?

Услышал юноша слова старца, взыграло в нем ретивое и

120

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

воскликнул: хвала Господу, давшему мне воистину учить его Святой Завет!

Стал он приходить к старцу и учить Тору, как за семерых, и за короткое время успел больше, чем другой — за годы. А если подивишься, как это один успевает за короткое время больше, чем другой — за годы, то дело в том, что ученик стремился к знанию всей душой, а учитель был сведущ во всех тайнах Писания. А кроме этого,наделил Господь ученика чутким ухом и открытым сердцем, так что все он схватывал на лету. А так как в детстве его вовсе не учили и не извратили,и не засушили мозги новомодной схоластикой, то в Торе искал он только истину Божию.

А реб Исраэль-Шломо все еще уверен, что все происходит по его слову. И однажды, когда обедал паренек у реб Исраэля- Шломо, заметил реб Исраэль-Шломо, что тот воздержан в пище и сказал в насмешку: ”Ешь и пей, учение Торы требует сил”. А того-то он и не знал, что намеревался надсмеяться, а ненароком правду сказал.

Ходят сваты по богатым домам, там хлебнут наливки, там отведают закуски, и повсюду клянутся долей своей в Царствии Небесном, что свадьба недалека. И что говорит один сват в доме у одного хозяина, вторит ему другой сват в другом доме, что, мол, с Божьей помощью, лишь встанет староста после полуденного сна, зайду к нему и покончу с дельцем. За заутреней заметил он меня в синагоге и кивнул. Почему все еще не договорились? Это чтоб никто не проведал и не испортил; известно, что шебушцы на это горазды.

Не карают небеса свата за ложь, и он пуще прежнего хвалит наливку, за которую не грех вознести благодарственную мо­литву, и печень, что так и тает во рту, и невесту, что только она и достойна этакого жениха. Что скажет сват у одного, то же повторит и у другого. И впрямь наведывались сваты к реб Исраэлю-Шломо, да стоило им заговорить о сватовстве, отка­зывался реб Исраэль-Шломо наотрез, будто был ему паренек родным сыном и будто нет в Шебуше человека, достойного породниться с ним. Тут-то и свел реб Исраэль-Шломо счеты с шебушцами; видя, как рвутся они выдать своих дочерей за его подопечного, напомнил он каждому вину его-и его отцов;

121

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

выслушивали шебушцы, как он их срамит, и отмалчивались. Говорят, не знал Шебуш дней лучше тех, когда все гонялись за пареньком: тогда внимали шебушцы сраму своему и не прекословили.

Но если на Шебуш снизошел покой, дом Шимон-Натана покой оставил. Шпринца-Песль, жена его, баба горластая, подняла голос на супруга своего и заорала: ”Ах ты лихоимец, тать, разбойних, убивец, мерзопакостник, враг Израилев, чтоб тебе ни дна, ни покрышки, любая побирушка выйдет замуж за этого паренька раньше моей дочки, пошли ей Бог здоровья, потому что ты, нахал и наглец, посмел надерзить старосте. Чтоб весь Шебуш сгорел синим пламенем вместе с тобой, и домом твоим, и мордой твоей поганой, и глоткой твоей луженой, если ты немедленно не отправишься к старосте и не будешь ползать перед ним на брюхе и каяться в грехах своих, пока не простит он тебя во имя дочери моей, хоть и недостоин ты быть ей отцом и говорить нечего, что не стоит ей быть твоей дочерью”.

И не переводя духа захлопнула дверь перед самым его носом. Захлопнула дверь, не дала ему спокойно сидеть дома, куда же идти? Ясно, в мидраш. И видит он там все величие юноши, книги справа, книги слева, а что люди молвят?

Предложил, мол, такой-то приданое: столько-то золотых, да реб Исраэлю-Шломо всех сокровищ земных мало для его паренька. А увидев Шимон-Натана, делают вид, будто не замечают его и говорят: Шимон-Натан теперь не тот, что было, дочь на выданье, а он и пальцем о палец не ударит, чтобы выдать ее замуж. — Пальцем о палец не ударит? Потому что не в силах. — Не в силах? Значит, не карман у него полон, а язык длинен. — Был, был полон. — Был? — Выгнал его помещик, тут его богатству и конец пришел. — Говоришь, выгнал? Вызвали избил. Глянь на него, ходит мрачный, как туча. Жаль, что такое с ним приключилось, все же был хорошим евреем.

Сидят шебушцы, судачат о пареньке и сватанных ему невестах и поминают со вздохом Шимон-Натана, как поминают покойника, нс про нас будь сказано.

Не похож тот, у кого есть, что есть, и не может есть, на того, что не может есть, и нет у него, что есть, — один радуется, что ему не надо есть, другой печалится, что не может есть. Так и

122

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

Шимон-Натан — по богатству своему мог бы он дать любое приданое своей дочери и выдать ее замуж за того паренька, да есть у него давний спор с реб Исраэлем-Шломо. С тех пор стал воздерживаться Шимон-Натан от пререканий и во всем согла­шался со старостой. До того дело дошло, по словам шебуш- ских остроумцев, что вели староста радоваться победе Макка­веев в день разрушения храма и печь треугольные гоменташи в форме квадрата — Шимон-Натан и тут слова поперек не молвит. Да что там — видели его, сидящего жарким летом в феврале под кущами у ханукальных свечек в Судный день за пасхальной трапезой в маске для Пурима и т.д. — и все по слову старосты.

Долго ли, коротко, уговорили реб Исраэля-Шломо выки­нуть злобу из сердца, а Шимон-Натана и уговаривать не надо было — и так ел он себя поедом за прежние раздоры. Однако, когда пришел сват к реб Исраэлю-Шломо и сказал: сватает Шимон-Натан паренька вашего за свою дочку, — пихнул его реб Исраэль-Шломо чубуком в грудь и отказал наотрез: еврейская суббота и христианское воскресенье в один день не выпадут (гусь свинье не товарищ). Пришел сват снова, тут реб Исра­эль-Шломо приветил его и сказал: по словам Мудрецов Израи­левых, тремя венцами увенчан Израиль: венцом Торы, венцом Первосвященника и царским венцом. Царский венец достался Давиду, венец Первосвященника достался Аарону, венец Торы уготован всему Израилю и всякому доступен. Шимон ли Натан, другой ли самостоятельный человек, не все ли равно, молоко черной козы не темнее молока белой козы.

Услышал это Шимон-Натан и взошел в дом старосты; взял с собой пачку ассигнаций и еще кошель с тремястами червонца­ми. Пришла вся выряженная, как на свадьбу, Шпринца-Песль, прошла к Эстер-Малке, жене реб Исраэля-Шломо и заговорила с ней любовью да лаской. Так говорила Шпринца-Песль Эстер- Малке: Эстер-Малка, жизнь моя, дай-то мне Бог вскоре разрезать на крупные куски сладкий пирог на свадьбе дочки моей, пирог сладкий, как сладко мне быть с тобой, душа моя. И чтоб все голодранки, что есть в Шебуше, лопнули бы от зависти со всеми своими сплетнями. Не зря говорят, что нищим лучше бы и не родиться.

123

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

Тут же они примирились, тут же составили брачный договор. Не уезжал бы реб Исраэль-Шломо на Совет Четырех Земель, собиравшийся в те дни, не мешкали бы и отпраздновали свадебку честным пирком.

А когда отправился реб Исраэль-Шломо на Совет, весь Шебуш провожал его до городской черты и умолял не задержи­ваться в пути, не оставлять город, как соломенную вдову, и поскорее вернуться и возрадоваться радости жениха и невесты.

В том году собирались сановные мужи на Совет Четырех Земель во святом граде Бобрике, дабы вершить дела общин­ные Его святым именем. Ибо в те времена лишь Тора правила в народе, и следовал Израиль указам ее. И владетели волостей и повелители поколений усердствовали на благо Израилю и устанавливали постановления и изменяли их либо дополняли по нуждам времени, по требованиям поры. По мере надобности собирался Совет Четырех Земель; раввины восседали на Сове­те, а старосты стояли за ними, каждый староста за своим раввином, и вершили дела державы> и налагали налоги на иудеев порознь и купно, и мирили миром, и карали карами,и заставляли народ исполнять по слову их; и штрафовали, и наказывали всяко, и отлучали, и проклинали, и узаконивали слова свои.

Что же делал наш юноша, покамест заседал реб Исраэль- Шломо в Совете? Сидел и учил, и разбирал, и толковал, пока не стало ему учение ясным, как Божий день. А когда старец увидел, что ученик его набил себе зоб ученостью, сказал ему: ’’Иди к городскому раввину и получи Разрешение Учить и Судить”.

И вот однажды поднялся юноша на крыльцо главного раввинского судьи города. А судья не поехал на Совет Четырех Земель по бедности своей да по слабости телесной. Пошла супруга раввина и сказала ему: ’’Парнишка старосты пришел к тебе”. ’’Пусть войдет”, — сказал раввин, — и паренек вошел и сказал: ’’Проверьте меня, учитель, достоин ли я учить и судить”. Ответил судья: ’’Кто, достойный учить и судить Израиль, и прячется от меня?” Ответил ему паренек: ’’Кто не спрячется перед мудростью и праведностью? — Исполнил я, как сказано (Иов, 29) ’’юноши, увидев меня, прятались”. И сказал

124

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

ему судья: ”Ты ведь тот самый юноша, слава о котором ходит от конца и до края Шебуша, садись, сынок, садись, да умножатся подобные тебе во Израиле”.

И начал спрашивать его о различных предписаниях и поста­новлениях. Увидел, что тот отвечает, как следует, и умеет развить мысль и извлечь следствие, как в Разрешениях и Запретах, так и в Имуществе и Деньгах. Полюбился ему юноша и задержал он его у себя на день, и на другой и на третий, а потом взял перо и начертал: Да учит Ученье, да судит Суд. Занимающийся Торой придет и получит вознаграждение. И пока сидел реб Исраэль-Шломо на заседаниях Совета, юноша получил право учить Ученье и судить по Закону.

Завершились заседания Совета, постановления его были записаны и скреплены подписями и печатями; реб Исраэль- Шломо сел в свою бричку и поехал домой. И так радовался он, что не обращал внимания ни на дорожные неудобства, ни на возницу. И если и бивал последнего, то лишь по привычке бивал, и не тростью бивал, а чубуком, и не для того, чтобы бить, а чтобы время проводить. И дивился тому вознипд, что это, мол, сидит реб Исраэль-Шломо у меня, как агнец кроткий.

Долго ли, коротко, прибыли в Шебуш.Прослышали шебушцы и вышли встречать реб Исраэля-

Шломо. Оставил он бричку и пошел пешком, ведомый наро­дом, а возница поспешил вперед известить Эстер-Малку. Засуе­тилась Эстер-Малка, убралась как невеста и вышла во сретенье супругу, и поторопила его омыть руки и приступить к обеду, а приготовила она отменный обед с мясом и соусом. Вспомнил реб Исраэль-Шломо, что недавно отведал козьего сыру и не прошло еще шести часов, разделяющих молочные трапезы от мясных. Хотел, было, обойтись куском пирога. Опечалилась Эстер-Малка, а вслед за ней и шебушцы. Она — из-за каши, что простынет и испортится, а они, что реб Исраэль-Шломо с дороги и не усладит своего сердца горячим обедом.

Встал один знаток и посоветовал отправиться покамест к полуденной молитве, а тем временем пройдут 6 часов, и реб Исраэль-Шломо сможет пообедать.

Вошел Шимон-Натан и увидел, что все приготовились к молитве. Сказал Шимон-Натан, что ж это такое, кум, Ваша

125

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

милость с дороги и не нашли для тела ничего лучше молитвы? А то вздремнули бы чуток, а потом поели бы да помолились. Полуденная молитва, чай, не простынет. Сказал реб Исраэль- Шломо, понимаю слова твои. И шебушцы тоже сказали: только потому, мол, и собрались молиться, что ничего лучше не придумали, а сейчас, когда придумали по-другому, конечно, стоит реб Исраэлю-Шломо сначала вздремнуть, ибо сладок сон с дороги.

Приподнялись шебушцы на цыпочки и вышли, и никого не осталось с реб Исраэлем-Шломо, кроме Шимон-Натана и слуги, Шимон-Натан — от любви к реб Исраэлю-Шломо, а слуга — потому, что нужен он реб Исраэлю-Шломо. Снял слуга башма­ки реб Исраэля-Шломо и вышел на улицу, проследить, чтобы телеги не громыхали под окном.

Вытянулся реб Исраэль-Шломо на постели, взял в руки трубку, трубку чистого серебра, что привез с собой и сунул в рот. Побежал Шимон-Натан на кухню и принес уголек и разжег трубку, и серебро трубки озаряло его нос, покрасневший от вин, что перепробовал к свадьбе дочери, и заговорил Шимон- Натан с реб Исраэлем-Шломо о дне свадьбы. Не успел вздрем­нуть реб Исраэль-Шломо, как уже договорились они о дне свадьбы.

Понавез Шимон-Натан всяческих яств и питий, дабы знали шебушцы и ведали все их потомки, как выдал Шимон-Натан дочь свою замуж и за кого он ее выдал. Пол погреба ломился под тяжестью бочек с медом. Десяток грузчиков привел Шимон-Натан, чтоб затащить их в дом. И квашни, полные муки, стояли в доме, каждая величиной с доброе корыто; а при них - пекаря и пекарята, и в руках у них бочки масла, и мешки изюма, и орехов и корицы, и льют, и сыплют они это в квашни и замешивают на меду. Чихают старики Шебуша из-за запаха корицы, скрягам не нужны духи в исход субботы — из-за запаха корицы. Богобоязненный выходит на рынок, заткнув ноздри, чтоб не благословить попусту свежеиспечен­ный хлеб, потому что из-за запаха корицы не поймешь, следует ли благословлять. А Шпринца-Песль скупила подчистую всех откормленных петухов и всех откормленных кур; так что говаривали в Шебуше, если бы не оставила заморенных, не

126

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

было бы чем вознести искупительную жертву в канун Судного Дня. И не оставила Шпринца-Песль ни утки, ни гуся, ни лебедя, ни голубя — все отправила к резнику. Голубей она тушила, лебедей варила, гусей начинила яблоками и тушила, уток — каких тушила, а каких варила. Был и такой скот, что у него и мяса за жиром видно не было. А с бойни все раздается кудахтанье и блеянье.

Колеса телеги грохочут по мостовой, телега полна зелени, а перед ней выступает олень, и рога у него выложены зеленью, а на голове венчик из красного перца; а за телегой ступает повар из помещичьей усадьбы. И то, и другое; и олень, и зелень — подарок помещика на свадьбу дочери Шимон-Натана. Увидели в народе оленя и молвили: оленю подобен возлюбленный мой; а дети бегут вслед и кричат: беги, возлюбленный мой, подобно оленю.

И еще послал помещик разных больших рыб; не нарезали бы их кусками, не поместились бы они ни в одной кастрюле из-за величины своей. И некоторые запечены с луком и перцем, а некоторые - в красном вине с тертыми медовыми пряника­ми и сахаром, и изюмом, а некоторые замаринованы под уксусом и вином с лавровым листом и луком, а некоторые зажарены. Которые с луком и перцем - на свадебный ужин, которые с изюмом — на утро, ибо поутру тянет на сладкое, которые маринованные — на прочие семь дней пира, а которые жареные — иногда не хочется гостю ждать, пока наполнят ему миску, возьмет руками и закусит, стоя.

Пригласил Шимон-Натан всю свою родню, и всю родню жены, и всех своих друзей и приятелей; и еще всех окрестных раввинов — послал он за ними, чтобы своей святостью освятили свадебный пир. И раввины прибыли: на телегах, и в повозках, и в бричках, и в колясках, а некоторые приехали и привезли с собой прелестных отроков и юных знатоков Писания. Молвили в народе, жених — сирота, родных у него нет, пойдем на свадьбу, будем ему родными по Торе.

И когда пришел день венчания, гости переполнили город. Не найдешь телеги, въезжающей в Шебуш, чтобы не тащилась за ней орава нищих, побирушек, попрошаек и голи перекатной, что потянулась на запах яств и питий.

127

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

Убрался Шебуш в субботние одежды и вышел во сретенье невесты. Усадили невесту на табурет и дружка р. Йоэль, известный балагур, обратился к ней с корильной песней. И вот что он приговаривал:

Плачь и рыдай, молодая жена,Сердце излей слезами,Какая судьба тебе суждена,Решается небесами.

И подружки невесты, услышав голос р. Йоэля, ударились в слезы и запричитали: плачь и рыдай, молодая жена, сердце излей слезами; а р. Йоэль приговаривает:

И тихая ль пристань тебе суждена, неведомо никому.Иль камней тяжелей грехов пелена Утянет тебя ко дну.

Стоят подружки перед невестой и рыдают и оплакивают ее девичество вместе с р. Йоэлем. Идет р. Йоэль с гостями в дом жениха и призывает р. Йоэль жениха к покаянию в слезной песне:

Ах жених, жених, милый жених,Царем тебя назвали, а ты привык.Жених, о жених, послушай меня,Берегись гордыни, пуще огня.Сегодня ты царь, но годы пройдут,Надежды и молодость с собой уведут.Вечное царство лишь Ему одному Правит он миром по слову своему.

И так он пел, пока не сжалось сердце и не вытекли все слезы из глаз. И тогда завели подружки невесты пляски Маханаим- ские, зажгли витые свечи, и каждая взяла по свече, и повели они шествие вплоть до Большой синагоги. Провели жениха и невесту под хулой, свадебным балдахином, и глава раввинско­го суда исполнил обряд венчания. Музыканты заиграли на скрипках и арфах и прочих инструментах и проводили молодо­женов и сватьев на пир.

Сели все за стол и усладились едой и питьем, и вином,и сластями, и рыбой, и всяческим мясом: и скотским, и дичью, и птицей.

128

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

Уже ожидали знатоки Завета проповеди жениха. Во все дни он хранил молчание, теперь же наступило время его показать силу свою в Торе. А пуще всего ожидали этого раввины, давшие ему Разрешение Учить.

Но больше всех ожидал жениховой проповеди реб Исраэль- Шломо, но не по той же причине, а дабы узреть падение Шимон-Натана. Хотел, мол, выудить золотую рыбку, а поймал пескаря; к ученому мужу мнил прилепиться, а нашел невежду и простофилю.

А жених все сидит и молчит, и смотрит на оленьи рога, стоящие на столе, а на них всяческие сласти. Дал раввин жениху знак — начинай, мол. Застонал жених с горя и устремил взор на реб Исраэля-Шломо, как бы прося разрешения загово­рить. Реб Исраэль-Шломо усмехнулся и сказал жениху: открой уста, усласти наш слух.

Уронил жених голову, оперся обеими руками о стол, вскинул голову, глянул раз вверх и два раза вниз и начал проповедь о женщине, едущей на осле, и с ней поклажа, и впереди идут двое мужчин; она говорит: это мои рабы, это мой осел, это моя поклажа; а те двое — каждый из них говорит: это — моя жена, это — мой раб, и поклажа моя, и осел мой; и слаще меда были речи его. И еще пустился жених толковать предание об учении Торы и воздаянии за него.

Встал дружка, залез на стул, и каждый подносит ему подарок и подает ему, а он величает в рифму и нараспев:

Купец преславный, невестин отец, и скромная супруга — мужу венец,Шимон-Натан и Шпринца-Песль,многие лета желая добра,несут под выкрики свадебных песендва подсвечника чистого серебра,чтоб на всю жизнь новобрачным хватилосияния серебряного светилаА я, р. Йоэль, гостей взвеселю,До прихода Мессии им песни спою Во славу жениху и невесте: она Как солнце ясна и чиста как луна мужу супруга навеки верна

129

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

А дядя невестин. Да живет он лет двестиневестин дядя во лбу семи пядей,ей дарит билет, да живет триста летскрепленный заправской, подписью толстой графской,запечатанный перстнем, да прославится в песне,в саду вкуси от плодов к возлюбленной мой зов.И благослови Господь его во веки веков.Аминь.

А вотбогатей из богатеев и строитель городовр. Элькана сын Ессеев молодым помочь готов,дарит ларец благовоний и серебряный кубок субботний,и не будет конца хвалам и добрым его деламда избавит его Господь от недуга и от хвороб,чтоб праведник был здоров и бодр до скончанья веков.

Что же дарит Эстер-Малка? Эстер-Малка дарит скалку, да теща справедливая, хозяйка не ленивая, купчиха неспесивая выходит и как раз им ступочку красивую и медный дарит таз.

Блажен последний — с мудрости вершины познавший все в Израиле, истоки и Закон, подходит к новобрачным староста общины издавна жениха наставник он, уча его, растил, как собственного сына от бед прикрыл, кормил и поил, золотом шитый кушак подарил.Дает четыре тома сочинений,полных премудрости. Составил их генийполя широкие, буквы золотые, учения Торы заветы святыеВстань, жених, проснись, воспрянь, покажи всем силу Торы,автору составя втору, принеси перо Ей в дань.Чтобы были слова, как луна и прохлада, утешенье учителю, людям — отрада*

И все еще стоит дружка-балагур на стуле и поглядывает туда-сюда и кричит: кто еще не принес подарка за проповедь? И кто рассчитывал открутиться и не дать подарка, пугается и подает хоть монету дружке, и дружка показывает монету невесте и приговаривает в рифму:

* Перевод Я. Бергера и И. Шамира

130

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

Младая жена, на монету взгляни-ка, видишь, на ней отчеканен владыка, если с монеты глаз не сведешь,Торы владыку произведешь.

И вновь провозгласил р. Йоэль: а теперь со стороны жениха! Встали раввины, извлекли свитки из одежд своих и передали дружке. Вынул р. Йоэль очки, нацепил их на нос и развертывая свиток за свитком, начал читать нараспев:

Славный учитель, великий раввин, умов предводитель и душ властелин везде знаменит, слабых опора горы крушит словами Торы славного града главный судья сказал жениху: "да судит, как я"Роду святого, как яхонт — вид Мощный молот денницей блестит Книгу: "Трапеза Левиафана"Составил мудрый Рабби ЭльканаРаввин и судья во градесказал жениху — да судит, да рядит.

И так стоял дружка и читал все грамоты, и ту, что начертал раввин Мониш Трища, и раввин Рамот Пищи, и раввин из Малых Тищей, и раввин из Ветер Свищет и все прочие раввины, которых посетил юноша, чтобы получить Разрешенье Учить и Судить. Дружка прочитывал свиток за свитком и передавал их •служке, служка передавал Шимон-Натану, а Шимон-Натан клал их в серебряную чашу перед своим сватом. Сидел реб Исраэль- Шломо и дивился и вглядывался в грамоты не раз и не два, и вертел их в руках, и мял, пока не раздался их хруст, как будто пытался он заглушить ученость жениха, гремевшую у него в ушах. Сказал себе реб Исраэль-Шломо: из-за кого достиг юноша того, что достиг? Ведь я хотел уничтожить недруга своего Шимон-Натана, и вот, не только не уничтожил недруга, а еще и дал ему жениха для дочери его, жениха превосходного в учении и премудрости. Обо мне говорил Царь Давид в Псал­мах: ’’Роющий яму ближнему сам в нее попадет”.

Кому был подобен реб Исраэль-Шломо в тот час? Человеку, откармливавшему весь год петуха в искупительную жертву на Судный день, а тот возьми и улети в канун Судного дня.

131

ШМУЭЛЬ-ИОСЕФ АГНОН

И тогда встал реб Исраэль-Шломо, взял стакан вина и подошел к нему. И исполнил реб Исраэль-Шломо сказанное: не можешь отрубить руку врагу — поцелуй ее; встал и выпил с Шимон-Натаном и насладился званием ’’сват”. И он схватил жениха за руку и заговорил с ним словами Торы, пока не заблестели их глаза и не расцвели лица. Встали гости и плясали, и пели, да так, что было слышно во всем городе.

Вышел старик из своего угла и больной встал с постели. Послали за тем старцем, что учил юношу Торе. Пришел он, увидел славу ученика своего, увидел, что во имя Торы не оставит Господь рабов своих милостию своей и начал толко­вать Тору во имя ее.

Усадили его во главе стола и поставили перед ним мясо, и рыбу, и старое вино, которое полезно старикам. Пил он и ел, пил и толковал, да так, что пошла о нем слава по всему городу. Не прошло и считанных дней, как включили его в состав раввинского суда. А когда старый судья уехал в Землю Израилеву, назначили старца этого вместо него.

И впредь мир царил в городе. Шимон-Натан не сеял больше ссор, и споров, и раздоров, и никто не смел и рта раскрыть против реб Исраэля-Шломо, и больше не приходилось служке стоять на холоде и стеречь наглецов, и был он всегда готов услужить реб Исраэлю-Шломо,и нечего говорить, что он всегда был готов подать реб Исраэлю-Шломо стакан чаю, когда тот хотел чаю.

Дочь Шимон-Натана родила дочерей и сыновей, а нищий паренек, ставший ее мужем, сидел и учил Тору, и дал ему Господь составить сочинение о Правилах Венчания, и исполни­лось сказанное (Исайя, 50) ’’Золото дам вместо меди и т.д.” Вместо жениха-недоучки, которого хотел реб Исраэль-Шломо дать Шимон-Натану, дал он ему жениха превосходного в Учении, и во Израиле — мир и благоволение.

Человек соседу желает Отомстить, причинить зло.Но вот — такое бывает —Из-за него добро пришло.

Перевел с ивр и т И. Шам up

132

СРЕТЕНЬЕ НЕВЕСТЫ

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Роман Агнона ’’Сретенье невесты”, из которого взята эта глава, или, скорее, вводная новелла, зачастую сравнивается с ”Дон Кихотом”. Этим же сравнением воспользовалась и шведская Академия, присуждая Агнону Нобелевскую премию. Технически сравнение оправдано: оба романа написаны в жанре романа-путешествия, со значительным количеством вводных новелл. Герои обоих романов движимы идеями ”не от мира сего” . Но на этом сходство кончается.

Если ”Дон Кихот” — утраченный рай достоинства и чести (никто теперь не заступается за слабых - таков лейтмотив Сервантеса), то ’’Сретенье невесты” - это рай обретенный. Путь чудаковатого героя, реб Юделя, - верного заветам иудейского рыцарства - приносит ему все, че­го он хотел именно тогда, когда, казалось бы, удары судьбы окончатель­но должны были излечить его от благородного безумия: безусловной веры в Бога и в Его заветы.

’’Сретенье невесты” - книга, невероятно закодированная, т. к. она принадлежит к культуре, более замкнутой в себе и недоступной для непосвященных (например, для русского читателя) , чем, скажем, япон­ская. Каждый поступок героя продиктован указанием Галахи, каждое явление объясняется словами Торы.

Для понимания данного отрывка достаточно, впрочем, двух цитат: ’’Продаст человек все свое добро... и выдаст дочь свою замуж за ученого человека. Выдающий дочь свою за невежду, подобен человеку, связав­шему дочь свою и бросившему ее льву. Лев нападет на свою добычу и пожирает ее и не ведает стыда. Невежда бьет ее и совокупляется с ней и не ведает стыда” (Глава Ш, Трактат ’’Псахим” - ГОЬ)2 —Вавилонский Талмуд). ”В те дни лишь Тора правила в народе” (Агнон).

Представьте себе мир, в котором жизнь основана на этих принципах...

РЕ К Л А М А

ИЗДАТЕЛЬСТВО ’’БИБЛИОТЕКА-АЛИЯ”

ГОТОВЯТСЯ К ВЫПУСКУ 1976-1977

Шломо Цемах. ГОД ПЕРВЫЙ. Повесть. Пер. с иврит. 253 стр. 1976 г.

В автобиографической повести ’’Год первый” (1952) из-под пера од­ного из лучших прозаиков израильской литературы IU. Цемаха ожи­вают образы пионеров Второй алии с их горестями и невзгодами, приключениями, неутомимой энергией и верой в будущее еврейского народа, с их бескомпромиссным решением ежедневно и ежечасно пу­тем личного примера и своим созидательным трудом вести борьбу за возрождение народа на его древней родине.

Шаул Авигур. С ПОКОЛЕНИЕМ ХАГАНЫ. Сборник статей. Пер. с иврит.Автор этого сборника статей, очерков, воспоминаний Шаул Авигур - старейший член кибуца Киннерет. Он - один из организаторов под­польной Хаганы, предшественницы Армии Обороны Израиля. В раз­ное время руководил ’’нелегальной” иммиграцией евреев из европей­ских и арабских стран в Эрец Исраэль. Участник героической обороны Тель-Хая в 1920 г. Один из главных помощников Д. Бен-Гуриона в 1949 г. Материал, вошедший в книгу, правдиво рисует ’’государство в пути”, строющее свои вооруженные силы в тяжелейших условиях. В ней читатель найдет живые портреты тех, кто заложил фундамент нашей армии.

Рейзл (Ружка) Корчак. ПЛАМЯ ПОД ПЕПЛОМ. Пер. с иврит.

Документальная повесть об одной из величайших драм в истории ев­рейского народа. Автор книги - член Боевой Еврейской Организации в Вильнюсе - повествует о Вильнюсском гетто в его борьбе и падении, а также о еврейских партизанах в Рудницкой пуще и Нарочи.

Ханох Бартов. ВОЗМУЖАНИЕ. Роман. Пер. с иврит.

Роман ’’Возмужание” относится к ряду популярных произведений талантливого израильского писателя. В ходе увлекательного повест­вования убедительно рассказано о нравственном возмужании моло­дого воина, его любовных похождениях и потрясении, испытанном при встрече с чудом уцелевшими еврейскими беженцами, бывшими узниками гетто и фашистских лагерей.

134

РЕ К Л А М А

Моше Натан. БИТВА ЗА ИЕРУСАЛИМ. Пер. с иврит.В основу книги ’’Битва за Иерусалим” легли интервью и беседы, проведенные автором с участниками боев за город в период Шести­дневной войны (1967).

Моше Шамир. ОН ШЕЛ ПО ПОЛЯМ. Роман. Пер. с иврит.

Автор книги Моше Шамир (1921) известен как прозаик и драматург, повествующий о современной израильской жизни. Роман ”Он шел по полям” образно рисует жизнь молодежи в Эрец Исраэль в период Пал- маха (1947-48). На сюжет этого романа М. Шамир создал пьесу и сце­нарий для кинофильма.

Бернард Маламуд. ПОМОЩНИК. Роман. Пер. с английского.

Автор книги ’’Помощник” - Бернард Маламуд (1914) рассказывает в своих произведениях в основном об американских евреях. Здесь он не только великолепный бытописатель, но и психолог, и социолог, и философ, открывающий новые стороны действительности. Лите­ратурная известность пришла к нему только в 1957 году, после выхода в свет романа ’’Помощник”, ставшего бестселлером.

Д-р Ицхак Маор. СИОНИСТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ.Пер. с иврит.

История сионизма в России не нашла до сих пор. достаточного от­ражения в работах израильских историков. Этот пробел заполнил ав­тор книги И. Маор в своем объемистом труде. В переводе на русский язык книга приобретает особое значение для читателя.

МОЙ ПУТЬ В ИЗРАИЛЬ. Сборник воспоминаний.

Большая алия семидесятых годов из Советского Союза явилась пово­ротом в истории советского еврейства. Неповторимые судьбы ре­патриантов описаны авторами очень интересно. Эти очерки были пред­ставлены на конкурс, объявленный Центром документации по иссле­дованию восточноевропейского еврейства при Иерусалимском универ­ситете. Они дополняют картину истории советского еврейства в послед­ние десятилетия. В настоящем сборнике представлены работы авто- ров-олим, получившие первые три премии.

135

Р Е К Л А М А

СТАТЬИ О ИУДАИЗМЕ. Сборник. Пер. с английского и немецкого.

Содержание:И. Ф. Бэр. Галут.И. Кауфман. Библейская эпоха.Л. Финкельштейн. Еврейская вера и претворение ее в жизнь.

МошеГесс. ИЗБРАННОЕ. Пер. с немецкого.

В связи с исполнившейся в 1975 году столетней годовщиной со дня смерти М. Гесса (1812-1875) издается сборник избранных произве­дений и писем этого немецко-еврейского мыслителя, одного из предвозвестников идеологии современного сионизма. Это издание призвано дать общее представление о духовном наследии М. Гесса.

ДРУЗЬЯ РАССКАЗЫВАЮТ О ДЖИММИ. Мемуары. Пер. с иврит.

Друзья и боевые товарищи Джимми, горячо любившие своего коман­дира, в своих беседах часто вспоминали Джимми-солдата и Джимми- подростка. Из этих непринужденных рассказов-воспоминаний и роди­лась книга ’’Друзья рассказывают о Джимми”. Это одна из самых по­пулярных израильских книг мемуарного жанра периода Палмаха.

Генри Рот. НАВЕРНО ЭТО СОН. Роман. Пер. с английского.

Роман Г. Рота ’’Наверно это сон” - одно из произведений обширной американо-еврейской литературы периода 30-х гг. нашего столетия. Жизнь евреев-иммигрантов в Нью-Йорке увидена глазами ребенка, зоркими, проницательными и удивленными.

КТО Я. Сборник: воспоминания, высказывания и художественные произведения по материалам Еврейского Самиздата.

В первой части сборника содержатся воспоминания советских евреев разных поколений, пришедших различными путями к осознанию сво­ей принадлежности к еврейскому народу.Вторая часть посвящена процессу ассимиляции евреев в русской куль­туре и краху иллюзий о возможности интеграции в советском об­ществе. В третьей части собраны высказывания представителей ново­го поколения советского еврейства, избравшего сионистское ми­ровоззрение.

136

Р Е К Л А М А

Мартин Бубер. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Пер. с иврит и немецкого

Мартин Бубер (1878-1965) - философ, религиозный мыслитель и те­оретик сионизма.Содержание: Хасидские рассказы; Три речи о иудаизме; Статьи; Два типа веры.

Проф. И. Слуцкий. ИСТОРИЯ ХАГАНЫ. 2 книги. Пер. с иврит.

Книга представляет сокращенный вариант многотомного труда ”Исто- рия Хаганы”. Вместе с автором читатель проделывает нелегкий путь с момента возникновения еврейской самообороны в Эрец Исраэль (Хашомер и других оборонительных организаций) и до последних этапов деятельности подпольной боевой организации Хаганы, создан­ной еврейским ишувом в двадцатые годы. Хагана является предшест­венницей Армии Обороны Израиля и сыграла большую роль в борьбе с английскими мандатными властями, в организации ’’нелегальной” алии, в подготовке военных кадров и создании тайных арсеналов оружия, без чего невозможно было бы провозглашение Государства Израиль в мае 1948 года.

Е Ж И А Н Д Ж Е Е В С К И Й

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

(окончание)

Чтобы немного успокоиться, Малецкий решил вернуться домой пешком. Ему пришлось пересечь весь город, но ни долгий путь, ни усталость не избавили его от мучительных раздумий.

Вокруг него кипела жизнью Варшава. Весенний день клонил­ся к вечеру, но все лавки и магазины были еще открыты. В убогой военной роскоши витрин, в оживленных толпах, запол­нявших улицы, — во всем ощущалось приближение праздника. Откуда-то появилось множество уличных торговцев, крикливо расхваливавших свой товар. В воздухе пахло весной. И небо тоже было бы весенним, когда бы не клубы дыма, закрывав­шие его чистую и нежную голубизну. Над гетто, словно чудовищный великан, стоял черный, почти неподвижный столб пожара. Отголоски яростной перестрелки многократным эхо звучали на улицах, а взрывы то и дело сотрясали землю.

На Жолибоже Малецкий ощутил такую усталость, что решил сесть в трамвай. Несмотря на это, он вернулся домой позже, чем обещал.

Услышав, что он, наконец, вернулся, Ирена тотчас выгляну­ла в коридор. Обещанного чемодана в руках Малецкого не было.

— Ты не принес мои вещи? — спросила она.— К сожалению... — нехотя пробормотал он.— Ты не был у Маковских?Все более раздражаясь, он буркнул что-то невнятное и под

предлогом необходимости умыться скрылся в ванной. Он оставался там довольно долго. Умыл лицо, чего никогда не делал днем, медленно мыл руки, даже постриг ногти, которые показались ему чересчур длинными. Наконец, понимая, что его отсутствие и так уже чрезмерно затянулось, причесал волосы и вышел.

138

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

Обе женщины сидели в салоне. Избегая вопрошающего взгляда жены, Малецкий присел с краю стола.

— Ну, в общем, был я на Мокотове... — начал он.— И что? - безразличным тоном отозвалась Ирена.— Маковских арестовали, — выдавил он из себя.— Когда? — спросила Ирена все тем же безразличным

голосом.— Ночью со вторника на среду.— Быстро работают! — в ее голосе послышалась ирония. —

Всех?— Угу.Где-то вдали прогремели два глухих взрыва. Тихо задребез­

жали стекла.— У тебя было там много вещей?— Ерунда, какие вещи... Фотография отца, несколько сним­

ков мамы.— А письма?— Да не бойся ты, никаких писем я не хранила!— Скажи, те двое, что тебя задержали, знают твою тепереш­

нюю фамилию?— Ну, конечно! А ты как думал?— Вот видишь! Это все осложняет. Если Маковских аресто­

вали по их доносу...— Вам обязательно нужно приобрести новые документы! —

быстро сказала Анна.Ирена глянула на перстень, который носила на пальце.— Это все, что я могу еще продать. Но что за него дадут?

Гроши!— Не в этом дело. — Ян заставил себя улыбнуться. — Просто

сейчас это не так легко.— Послушай, — сказала Анна, — ты как-то говорил, что ваша

машинистка имеет связи. Кажется, Марта, да?— Она у нас больше не работает...— Вот как? Почему? Ты так ее хвалил...— А твой брат? — перебила Ирена.— Вот именно! Но куда он делся? Слушай, он что, снова

уехал?— Кажется, — Анна слегка покраснела.

139

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

— Жаль. Хоть на что-нибудь пригодился бы. Ладно, кто же еще?

Он вдруг припомнил:— Послушай, а как насчет Фели Пташицкой? Ты еще с ней

видишься?— Нет, давно не видела...— Может, она бы могла помочь, а? Когда-то...— Сомневаюсь... — медленно сказала Анна. — Люди сейчас

меняются.— Феля? В чем она могла измениться? Что ты говоришь?— В самом главном, — горько усмехнулась Анна. — Возле

нее трется один такой... из фашистиков. Она в него по уши влюблена. Остальное можешь сам представить.

— Невероятно! Феля Пташицкая — антисемитка? Неве­роятно!!

— Впрочем, я ее полгода не видела. Может, это уже в прошлом...

— Да, да, скорее всего... Знаешь, я все-таки подъеду к ней...— Ну, что же, попробуй, - равнодушно согласилась Ирена.Ужин уже кончался, когда к Малецким позвонил Владек.— Пан советник просит пана инженера, чтобы пан инженер

оказал честь зайти на минуту к пану советнику.— Хорошо, — ответил Малецкий. — Я зайду через четверть

часа.Четверть часа спустя он позвонил в квартиру напротив.

Бывший советник ждал его в кабинете.— Милости прошу, пан инженер, - он указал на кресло. —

Прошу прощения, что я вас побеспокоил, но я слегка не­здоров...

— Слушаю вас, — сухо произнес Малецкий. — Чем могу служить?

Его чопорная официальность спутала все планы Замойского. У того был уже заготовлен длинный разговор о достоинствах ’’Пана Тадеуша”, от которого он собирался — уже в довери­тельно-интеллектуальной атмосфере — перейти к неприятному вопросу. Теперь он не знал, с чего начать.

Малецкий догадывался, о чем будет разговор, но ему вовсе не хотелось облегчать Замойскому его задачу. Он ощущал, как

140

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

в нем снова нарастает раздражение против Ирены. Ясно, — опять она по своей неосторожности вышла на балкон. Какое-то время они оба молчали.

— Видите ли... э-э... пан инженер... - выдавил, наконец, Замойский. — Если не ошибаюсь, у вас проживает некая пани... э-э... пани...

— Грабовская, — спокойно подсказал Малецкий. — Она проведет у нас несколько дней. Речь идет о прописке, не так ли?

— И да, и нет, — промямлил Замойский. — И да, и нет. Видите ли, у меня есть некоторые основания предполагать, что происхождение пани Грабовской... э-э... Скажите, — вдруг выпалил он, — это ее настоящая фамилия?

Нос советника в эту минуту еще более удлинился, а покрасневшие глазки так и бегали. Малецкий не сразу ответил, — его удивил не столько вопрос, сколько вид пана советника. И внезапно до него дошло: это было лицо семита, лицо, изобличенное выражением глаз, — вне всякого сомнения, еврейских! И вдруг ему расхотелось лгать.

— Пан советник, — наклонился он к Замойскому. — Допустим, я отвечу на ваш вопрос отрицательно. Допустим, это не ее настоящая фамилия. Что я, по-вашему, должен сделать?

Замойский в испуге отпрянул.— Я ничего не хочу знать!— Простите, — настаивал Малецкий, — вы сами упомянули о

доверии.Замойский бросил на него затравленный взгляд.— Что я могу вам сказать? — пробормотал он. — У меня у

самого сердце разрывается... Но ведь речь идет о целом доме, вы же понимаете... Столько женщин, детей... А если что-то случится, какой-нибудь обыск или, не дай бог, донос, вы же понимаете...

— И все-таки? — безжалостно настаивал Малецкий.— О боже, за что все это! - простонал вдруг Замойский. —

Чего вы от меня хотите? У меня и так не хватает нервов, мне каждую ночь снится гестапо...

— Я все понимаю, — терпеливо ответил Малецкий. — Но ведь тут речь идет о человеческой жизни...

141

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

— Да, да... — пробормотал Замойский. - Надо уважать человеческую жизнь...

— К тому же, заверяю вас, пани Грабовская проведет здесь всего несколько дней. Речь идет всего о нескольких днях... А теперь, если позволите, — один деликатный вопрос. Как вы узнали об этом? Разве вы видели пани Грабовскую?

Замойский молча покачал головой.— В таком случае, кто-то вам донес. Кто же это? Кто-нибудь

из жильцов?Советник явно смешался.— Петровская? — подсказал Малецкий.Замойский молча кивнул.— Придется ее успокоить, — сказал Малецкий. — Надо будет

ей объяснить, что она ошиблась, что хотя вид пани Грабовской, действительно, может возбудить подозрения, но... в общем...

Прощаясь, он протянул Замойскому руку:— Не всякий на вашем месте, пан советник, так бы

поступил...Замойский зарумянился от удовольствия.— С одной оговоркой, пан инженер, с одной оговоркой!

Всякий порядочный поляк поступил бы точно так!Его сморщенное, длинноносое личико показалось Малец-

кому в эту минуту похожим на портреты предков, развешан­ные по стенам кабинета.

Но зайти к Петровской поговорить показалось ему уже свыше его сил. Он решил отложить это на завтра.

★ ★ ★

Наступила Страстная Пятница. Сопротивление восставших длилось уже пятый день. Пожары медленно распространялись в глубину гетто. Там, среди огня и дыма, безостановочно треща­ли выстрелы и захлебывался сухой кашель автоматных и пулеметных очередей. Облавы на евреев начались и в городе. Многим евреям удалось выбраться из гетто, и теперь наряды немецкой жандармерии, усиленные польскими и украинскими полицейскими, вылавливали беглецов. У всех люков канализа­ции была поставлена охрана, потому что каналы были той

142

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

дорогой, по которой евреи пытались выбраться на свободу. Таких убивали на месте. Весь день в разных уголках Варшавы то и дело раздавались выстрелы. В эти минуты на улицах начиналась паника, люди прятались в подворотни. Случалось, что по опустевшей площади пробегал одинокий, сгорбившийся человек. Автоматная очередь тотчас настигала его. Он падал. К лежащему подъезжали на велосипедах жандармы, и подбегали украинские полицейские в своих зеленых мундирах. Если человек еще был жив, его добивали. Минуту спустя площадь вновь заполнялась прохожими.

Возле костелов толпы людей собирались на пятничную службу. Стояла прекраснейшая из всех весен весна.

Малецкий и наутро не зашел к Петровской. Он уговорил себя, что та, скорее всего, вышла за покупками, и снова отложил неприятный разговор на потом. Сначала он решил съездить к Феле Пташицкой.

Пташицкая жила в вилле своей матери, деспотичной ста­рухи, вдовы украинского чиновника. Вилла стояла в глубине бульвара, над Вислой, чуть в стороне от шеренги остальных домов. Ее окружал небольшой буйно заросший садик. Малец­кий не без волнения нажал на кнопку звонка. Ему пришлось довольно долго ждать.

Дверь открыла Пташицкая. Сначала ему показалось, что она его не узнала.

— Привет, Феля! — неловко произнес он. — Не узнаешь старых друзей?

Она почему-то смешалась, но тут же спохватилась и вос­кликнула — как всегда громогласно и добродушно:

— Все-таки вспомнил обо мне, старый пень?!Малецкий, однако, ощутил в ее голосе какую-то напряжен­

ность.— Может, я не вовремя? — спросил он.— Нет, нет, что ты! Входи, — она открыла дверь в маленький

салон. — Садись, я сейчас вернусь, только закончу одно дело у себя, наверху...

Теперь, приглядевшись к ней в полном свете, Малецкий увидел, что она сильно изменилась. За эти несколько месяцев она, казалось, постарела на несколько лет. На висках пробива­

143

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

лась седина, а полное лицо, хоть и подрумяненное, стало еще более бесформенным. Он припомнил, что ей не было еще сорока.

— Знаешь, кто у нас? — вдруг выпалил он. — Ирена Лилиен.— Ирена? — обрадовалась Пташицкая. — Она жива?!— Как видишь!— Я столько о ней в последнее время думала. Совесть меня

совсем замучила... Ты извини, ради бога, мне нужно подняться. Вернусь, поговорим обо всем. Пока!

Малецкий приготовился к недолгому ожиданию. Феля, одна­ко, не появлялась. В нетерпении он несколько раз подходил к дверям и прислушивался. В доме стояла тишина. Он произво­дил впечатление вымершего.

Внезапно сверху, слегка приглушенные, донеслись отзвуки двух выстрелов — один за другим, словно два покашливания. Малецкий вздрогнул. Судорожный страх парализовал его дви­жения. Он вслушивался, затаив дыхание. Но в доме снова наступила тишина.

Потом наверху хлопнула дверь. Раздались торопливые муж­ские шаги. Двое мужчин бежали вниз по лестнице.

Малецкий не успел отпрянуть от приоткрытой двери. Они заметили его и тотчас — оба одновременно — сделали характер­ное движение, которое делает человек, хватаясь за спрятанный револьвер.

Они были одеты в гражданское, и в первую минуту Малец­кий принял их за агентов гестапо, но тут же узнал в одном из них часто приходившего в их бюро Залевского. Он вспомнил о вчерашнем рассказе Анны. ’’Они ее убили”, — подумал он как о чем-то далеком. Все в нем было сковано ледяным страхом.

Залевский тоже его узнал. Темная краска залила его лицо.— Что вы тут делаете? — пробормотал он.— Что... что вы сделали с Пташицкой?! — неожиданно для

себя вдруг выкрикнул Малецкий.Второй мужчина, брюнет с револьвером в руке, глянул на

Залевского:— Ты с ним знаком? Что это за тип? Откуда он тебя знает?Залевский, наклонившись, что-то прошептал ему на ухо.— Послушайте... — начал, было, Малецкий.

144

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

Коротко стукнул выстрел. Малецкий закачался, поднес руки к груди и, поднявшись на цыпочки, мгновение стоял, словно застыв в пируэте. Потом, согнувшись в полуобороте, упал навзничь. Залевский едва успел оттолкнуть падающее тело.

Стояла такая тишина, что слышно было чириканье воробьев на улице. Солнечный свет широким пятном лежал у входа в коридор.

Брюнет, шелестя плащом, наклонился над лежащим, прислу­шался, потом махнул рукой и поднялся.

— Только без переживаний, - повернулся он к побледневше­му Залевскому. - Тут и думать нечего. Его нужно было убрать, иначе он бы нас засыпал. И все, понял?!

Он перешагнул через тело и подошел к окну.— Все спокойно. Можем идти.Уже у двери он вдруг стукнул себя по лбу:— Ах, черт, самое важное чуть не забыл!Он присел возле убитого и, достав у него из пиджака

бумажник, стал внимательно просматривать содержимое.— Документы нужно забрать, верно? Не облегчать же

полиции ее работу!Он спрятал в карман несколько бумажек, встал и посмотрел

на Залевского:— Ну, как, можешь идти? Слава богу. Я уж думал, ты

расклеился!Выходя, он снова остановился.— Слушай, а ты, часом, не влюбился в эту Фельку?—Ты что,сдурел? В это пугало? Она была нам полезна,вот и все.— Верно, — согласился брюнет. — Но уж очень много она

знала. А ты заметил, что она совсем не испугалась, когда увидела револьвер? Этот, тут, был, как пришибленный...

— Еще бы! — отозвался Залевский. — Он был трус. Я его знал. Гнилой интеллигент...

— Вот как? Либерал? Выходит, мы сделали доброе дело?Они рассмеялись и продолжали весело и беззаботно смеять­

ся и тогда, когда уже вышли на залитый солнцем бульвар. Шедшая навстречу старушка подняла на них выцветшие, ког­да-то .голубые глаза, остановилась и долго еще смотрела им вслед, опершись на палку, с ласковой улыбкой на лице.

145

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

★ ★ ★

До полудня Анна ждала спокойно. Они с Иреной обсудили положение и решили, что ей лучше всего, достав документы, выехать в деревню. А если бы это почему-либо не удалось, — попытаться спрятаться в монастыре. Обе они, хоть и по разным причинам, цеплялись за хрупкую веточку надежды.

Часу во втором Анна начала беспокоиться, но когда пробило три, а потом четыре, ее беспокойство улеглось. Она догадалась, что Ян занят каким-то неотложным делом и теперь вернется только вечером. Поэтому она решила заглянуть ненадолго в ближайший костел, — чтобы не нарушать традицию.

На лестнице она увидела Терезку Карскую. Весело напевая, девочка прыгала по ступенькам.

— Смотри, не упади! — сказала Анна. — А где мама?— Мама поехала в город! — ответила Терезка, не останавли­

ваясь.На улице стояла великолепная погода. Сразу же за домом

Анна встретила возвращавшихся откуда-то Петровских. Оба были разодеты, как в праздник. Поравнявшись с Анной, Петровский окинул ее сальным взглядом.

Пройдя кладбище, Анна вошла в костел и встала на колени перед крестом. Только через минуту она поняла, что молится за Юлека. Она закрыла лицо. Внезапно ребенок в ней шевель­нулся так резко и сильно, что она побледнела. Сердце заколо­тилось в груди. Горячо и торопливо она принялась молиться о том, чтобы все было благополучно.

В открытую дверь костела долетал птичий щебет и грохот дальних взрывов.

★ * *

Вернувшись домой, Петровская, не раздеваясь, рухнула в кресло. Ее супруг, тем временем, скрылся в кухне, откуда вскоре донесся характерный звук шлепка ладонью по доныш­ку бутылки.

— Юзек! — Петровская рванулась в кухню. — И не стыдно тебе в Страстную Пятницу? Признавайся, сколько выхлестал? Небось, полбутылки?

146

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

— Да где там! — пожал плечами Петровский. — Какую-то каплю.

— А куда тебя черт уже несет?— К дружкам надо зайти. Дела...Но Петровский не вышел во двор. На лестнице он увидел

Терезку, сидевшую на подоконнике, и остановился:— Эй, ты, малявка, не видала случайно, пан Малецкий дома?Терезка молча пожала плечами. Петровский заколебался, но

выпитая водка снова заговорила в нем, и он решительно двинулся к квартире Малецких.

Услышав звонок, Ирена решила, что это Ян. Увидев Петров­ского, она инстинктивно, почти со страхом, отпрянула в глубину коридора.

— Пан Малецкий дома? — спросил Петровский.Ирена растерянно покачала головой. Петровский обнажил в

усмешке крепкие белые зубы и, прежде чем она успела что-либо сообразить, почти кошачьим движением скользнул в коридор, захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке.

— Выходит, мы одни? — сказал он.— Что это значит? — овладев собой, сухо спросила Ирена.— Ну, ну, к чему же так грозно? — процедил Петровский. —

Я уже несколько дней хотел с вами познакомиться. Да все случая не было. А теперь вот представился.

Он стоял так близко, что Ирена почувствовала на своем лице запах алкоголя.

— Я не понимаю, что вам угодно? — холодно спросила она.— Не понимаете? — плотоядно осклабился он.— Выйдите немедленно! — крикнула Ирена, внезапно пере­

став владеть собой. — Иначе я позову дворника!— Прошу! — Петровский развел руками. — Ну, чего же вы?

Зовите?! Ах, не хотите. В таком случае... пригласите хоть в комнату.

Ирена повернулась и молча пошла в комнату. Из ящичка на столе достала папиросу, закурила и снова повернулась в Петровскому:

— Мне придется вас разочаровать. У меня нет никаких денег. Ваши предшественники, ваши... как бы это сказать... коллеги постарались меня обчистить до нитки.

147

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

— А зачем мне деньги? — Петровский побагровел. — Разве я денег хочу!

— А чего же?— Такая интересная женщина, — хохотнул он, — и не

понимает!Только теперь она поняла, к чему он клонит. Но она не

успела отстраниться, — он грубо схватил ее за руки и притянул к себе. Ирена изо всех сил оттолкнула его. Петровский, видимо, не ожидал сопротивления, — он покачнулся и, наверно, упал бы, если бы не схватился в последнюю минуту за край стола. Кровь бросилась ему в лицо. Тяжело дыша и прищурив глаза, он стал приближаться к Ирене.

Она отчаянно защищалась. Какую-то минуту они молча боролись, потом ему удалось повалить ее на диван и прижать своим телом. Опытным движением руки он перехватил ее руки и, слегка приподнявшись, по-прежнему давя ее грудью, стал торопливо расстегивать брюки. Сквозь ткань платья она ощу­тила на себе его горячую, напрягшуюся от похоти наготу. Все в ней сжалось. И когда он, уже уверенный в своем, выпрямился над ней, чтобы сорвать с нее трусы, она рванулась из последних сил. Он рухнул на пол, и она одним прыжком оказалась у дверей балкона.

Петровский, покачиваясь, оглянулся, ища Ирену помутнев­шим, налитым кровью взглядом. Но едва он сделал движение к балкону, Ирена ступила на порог.

Петровский не стал повторять попыток. Кое-как приведя себя в порядок, он остановился посреди комнаты, еще раз посмотрел на Ирену и сунул руки в карманы. Насмешливая улыбка скользнула по его губам. Потом он хохотнул и, повернувшись на пятках, вышел. Улыбка застыла на его губах.

Терезка по-прежнему сидела на подоконнике. Не обращая на нее внимания, он продолжал спускаться. Внезапно он остано­вился, как вкопанный. Внизу, в открытых дверях, широко расставив ноги, скрестив руки на груди, стояла жена. Овладев собой, он спустился с последних ступенек.

— Ну, чего торчишь? — грубо спросил он.Она смерила его презрительным взглядом. В ее маленьких,

пронзительных глазках пылала зловещая ненависть.

148

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

— Где ты шлялся? Где был, я тебя спрашиваю?!— Не твое дело! — буркнул он.— Ах, не мое дело?! - она угрожающе понизила голос.Но тут во дворе раздался пронзительный детский крик.— Терезка убилась! Терезка убилась! — вопил Вадек, за­

ткнув уши и топая изо всех сил ногами.Двор быстро наполнялся жильцами. Владек и Осипович

наклонились над лежавшей плашмя Терезкой и перевернули ее на спину. Бледная, с закрытыми глазами, она действительно производила впечатление мертвой. Осипович приложил ухо к ее груди.

— Кажется, жива! Просто потеряла сознание.Петровская протиснулась сквозь толпу:— Что, жива? Жива?И тут она заметила стоявшую на балконе Ирену. Словно

пламя обожгло ее налившееся кровью лицо.— Жидовка! — крикнула она, подняв руку. — Это из-за нее

такое несчастье! Все взгляды обратились к балкону. Замойский побледнел и прикусил губу. По толпе прошелестел тревожный шум. Один только Петровский стоял в стороне и насмешливо улыбался.

— Жидовка! — с ненавистью завопила Петровская.Только теперь Ирена отпрянула в глубину комнаты. Но это

лишь разъярило Петровскую. Растолкав всех, она, как фурия, бросилась вверх по лестнице и заколотила в дверь квартиры Мале цк их:

— Открывай! Открывай немедленно!Минуту Ирена стояла посреди комнаты, закрывая уши

руками. Глаза ее искали, куда бы спрятаться. Грохот в дверь становился все громче.

— Открывай! — истерически вопила Петровская.Ирена не могла больше вынести этот вопль. С побелевшими

губами она выбежала в коридор и открыла дверь.— Что с вами? Что вам?.. — стуча зубами, спросила она.— А то! - хрипло заорала Петровская и, схватив Ирену за

руку, силой потащила ее вниз по лестнице. Только внизу Ирена попробовала сопротивляться, но та грубо дернула ее и швыр­нула во двор, в середину собравшейся толпы.

149

ЕЖИ АНДЖЕЕВСКИЙ

Ирена скользнула взглядом по лицам. Один за другим люди отворачивали от нее глаза. Последним она увидела Петров­ского. Он стоял, сунув руки в карманы, и насмешливо присматривался к ней.

Петровская глубоко передохнула:— Ну, марш отсюда! Чтоб духу твоего тут не было, ясно!!За забором столпились привлеченные шумом жильцы сосед­

него дома.— Гляди! — толкнул товарища какой-то подросток. —

Жидовку поймали!— Пани Петровская, как же так можно? — нерешительно

прошептала жена Осиповича.— Что можно, что? — злобно повернулась к ней Петровская и

подбоченилась. — Может, она скажет, что она не жидовка? Ну, пусть скажет, пусть! — она повернулась к Ирене. — Скажи! Скажи, попробуй!

— Прошу меня не трогать... — шепнула Ирена.— Кто тебя трогает, — презрительно засмеялась Петровская.

— Иди в свое гетто, пусть тебя там твой Сруль трогает! Ну, марш!

Окруженная молчащими людьми, Ирена стояла неподвижно, ощущая свое сердце, как кусок живого мяса, пульсирующий в горле. И вдруг она почувствовала, что ею овладевает жгучая, слепая ненависть. Она выпрямилась:

— Хорошо, я пойду... — и уже с сознанием превосходства повернувшись к Петровской, посмотрела ей прямо в глаза. — Но чтоб твой выблядок руки-ноги себе поломал...

Петровская побледнела от страха, открыла рот и застыла в испуге. Одной рукой она притянула к себе Вацека и закрыла ему лицо ладонями.

Ирена снова провела взглядом по растерявшимся, внезапно испуганным лицам. Дикая и злобная радость распирала ее:

— Чтоб вы все посдыхали, как собаки!! — мстительно выкрикнула она, не слыша своих слов. — Чтоб вас всех сожгли, как нас!! Чтоб вас всех постреляли, подушили, прикончили...

Она повернулась и в наступившей смертельной тишине медленно пошла к выходу. Открыла калитку, наискосок пересекла улицу и пошла дальше по тротуару, все тем же

150

СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

спокойным, ровным шагом. Только свернув за угол, она ускорила шаг. Потом побежала.

Вскоре она выбежала к трамвайной линии и вскочила в отходивший вагон. Внутри почти никого не было. В эту позднюю пору, да еще в Страстную Пятницу мало кто отправ­лялся в город. Издалека доносилась глухая канонада, и крова­вое зарево пылало над гетто, освещая клубы черного дыма.

Перевел с п о л ь с к о го Л . Шевелев

О

СООБЩАЕМ НАШИМ ЧИТАТЕЛЯМ:

Вышел в свет сборник стихотворений известного израильского поэта-модерниста ДАВИДА АВИДАНА в переводах Савелия Гринберга.

Книга раскрывает перед читателем интеллектуаль­ную глубину и образную яркость творчества одного из ведущих представителей современной израиль­ской поэзии.

Издательство Э. Левин-Эпштейн-Модан сов­местно с издательством Тридцатый Век. Тель-Авив. 1976.

Приобретайте сборник в магазинах русской книги и в магазинах Стеймацкого.

151

философия историяШУБЕРТ СПЕРОпреподаватель философии, Кливленд, США

РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

Для человека традиционной еврейской ориентации вопрос о природе Государства Израиль принадлежит к числу тех, кото­рые не оставляют его в покое и требуют обязательного ответа. В отличие от других не поддающихся решению вопросов, от которых можно попросту отмахнуться в надежде, что будущее внесет в них определенную ясность, вопрос о значении факта возникновения Государства Израиль принадлежит к числу таких проблем, по отношению к которым Вильям Джеймс некогда ввел понятие "принудительного выбора", т. е. таких, когда отказ от определенного ответа тоже является ответом со всеми вытекающими из него последствиями.

Но на каком основании мы вообще употребляем здесь термин "ответ"? В этом, по-видимому, проявляется присущая нашему мышлению традиционная модель. Для нашего миро­воззрения характерно убеждение, что Бог Израиля есть Бог Истории, — иными словами, что Его знамения должны прояв­ляться не столько в сфере природных явлений, сколько в исторических событиях и социальных процессах. И; поскольку Израиль есть народ Завета, любое крупное событие в истории нашего народа должно рассматриваться как откровение, имею­щее универсальный смысл. Но, коль скоро, важнейшие собы­тия нашей национальной жизни являются указаниями и знаме­ниями, тогда вопрос об ответе народа на эти указания приобре­тает решающее значение. Ибо, как это прекрасно сформулиро­вал М. Бубер, "фундаментальное положение, которое пронизы­вает Библию, состоит в том, что вся наша жизнь есть непре­рывный диалог между тем, что наверху, и тем, что внизу".

Вот почему для религиозного еврея вопрос о смысле Государства Израиль — отнюдь не академический вопрос. Будучи свидетелями самых необычайных и самых волнующих за последние две тысячи лет событий в истории нашего народа, мы всем своим естеством ощущаем, что эти события являются

152

РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

неким откровением; что Бог Истории пытается что-то нам сказать. Но что именно пытается Господь наш сказать нам или, быть может, потребовать от нас через посредство этих явлений?

Как это ни странно, но главное затруднение, мне кажется, связано тут с тем, что у нас имеется слишком много возмож­ных объяснений. Мы страдаем не столько от недостатка концепций, сколько от их переизбытка. Должны ли мы толко­вать совершившееся, как избавление ("ге ул а "), как начало избавления ("атхалат га-геула") или, наконец, только как родовые муки мессии? Или, быть может, мы должны говорить об окончании служения чужеземным царям ("шибуд малхуйот") ? А вот рабби Карелис, например, полагает, что возникновение Государства означает "конец изгнания" ("га- л у т '') , а не начало избавления ("геула") . Стоит лишь вступить в область семантики, как выбраться из нее без потерь становится крайне затруднительным.

Попробуем на время оставить в стороне все эти глубоко­мысленные и в высшей степени эмоциональные определения и попытаемся охарактеризовать нынешнюю ситуацию, не апелли­руя ни к эмоциям, ни к идеологии.

1. Создание Еврейского Государства произошло в тот мо­мент, когда дальнейшее существование евреев в Европе и мусульманских странах стало в высшей степени проблематич­ным. Поэтому Еврейское Государство имело и имеет огромное значение как немедленное решение проблем еврейской бездом­ности и угрозы уничтожения. Поскольку сохранение еврейст­ва является религиозной ценностью само по себе, постольку возникновение и существование Государства является собы­тием, имеющим несомненное религиозное значение.

2. Иудаизм как религия адресуется ко всей полноте человеческой жизни. В этом отношении еврейская жизнь в диаспоре, сколь бы интенсивной она ни была, всегда будет неполной потому, что принципы и ценности Торы могут быть реализованы лишь в ограниченной сфере индивидуальной жиз­ни. Сфера же национальной и общественной жизни в диаспоре находится вне нашего контроля. Еврейское Государство дает еврейскому народу возможность жить полной национальной жизнью как на индивидуальном, так и на общественном

153

ШУБЕРТ СПЕРО

уровне, воплотить ценности Торы во всей полноте националь­ного существования.

3. Существование Еврейского Государства и его успехи возродили еврейский дух во многих, прежде отчужденных, представителях нашего народа. Достаточно упомянуть о гальва­низирующем влиянии этого фактора на советское еврейство, а также на определенную часть американской еврейской общины.

Если принять, что вышеприведенные соображения исчерпы­вают наше понимание религиозного значения Государства Из­раиль, то мы без особого труда достигнем согласия в вопросе о том, какого ответа это от нас требует. Но вся сложность проблемы состоит как раз в том, не содержит ли возникнове­ние Государства чего-либо свыше перечисленных трех значе­ний. Не просмотрели ли мы еще какого-либо существенного религиозного аспекта? Или, более широко: дает ли нам наша традиция какие-либо основания видеть в откровениях нечто большее, чем просто знак божественного исторического Прови­дения?

Уже размышляя об Исходе, мы можем обнаружить, что его существенной чертой является выявление специфической связи между Богом и Израилем — связи Завета. Мы можем поэтому предположить, что и другие события еврейской истории также указывают нам на осуществление выбора, на присутствие Бога, который избирает один народ из многих, одного человека из множества, одну землю из всех других — для Своих задач и целей.

Исследователи Библии давно уже отметили и другую, почти уникальную особенность отношений между Богом и Израилем. Начиная с патриархов и кончая блужданием в пустыне и последующими событиями, библейский Бог всегда проявлял себя как Бог, ведущий народ. Как говорил М. Бубер, "Бог Авраама — это охраняющее божество,... которое всегда нахо­дится рядом с теми, кого Он охраняет. Это Бог, который говорит человеку, что Он ведет его,... но куда же он его ведет? Не к тому месту, куда человек хотел бы прийти. Бог ведет его туда, куда Он сам хочет, и охраняет его, как Он сам хочет. Он ведет человека туда, куда Он же его посылает. Он благополуч­но приводит Авраама в Харан. Здесь человек думает располо­

154

РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

житься на отдых, — но Бог думает иначе. Он шлет человека дальше и ведет человека дальше — в ту чужеземную страну, которую Он ему обещал. Он делает человека кочевником веры... и все кочевье Авраама становится священнодействием” .

Сказанное справедливо и по отношению к истории галута. То, о чем "говорило” народу разрушение Второго Храма, означало, что отныне еврейская активность должна пере­меститься на общемировую арену. Отныне Бог выводил Свой народ из его разрушенного средиземноморского национально­го очага, где в течение предшествующих тысячелетий протекала его история, на путь цивилизации, культуры, науки и техноло­гии. Благодаря своим странствиям Израиль превратился из восточного народа в западный. Войдя в греко-романский мир, участвуя в событиях средневековой европейской истории, в индустриальной революции, пережив агонию двух мировых войн и став членом постиндустриальных обществ Америки и Западной Европы, еврейский народ, благодаря всему этому, был предъявлен миру, как посланный Богу свидетель истории.

Эта грандиозная схема завершилась Катастрофой и созда­нием Государства Израиль. Катастрофа и поныне остается для нас неразрешимой загадкой, невыразимым ужасом, "Хестаир Паним” ("сокрытием лица” ) . Если, однако, рассматривать ее в связи с возникновением Государства, то оба эти события вместе могут быть поняты как откровение "ведущего” нас Бога: "И Господь, Бог наш, говорил нам в Хориве и сказал: полно вам жить на горе сей. Обратитесь, отправьтесь в путь... Возьмите в наследие землю, которую Господь с клятвою обещал дать отцам вашим". Бог Израиля ведет Свой народ обратно в его землю. Ныне условия изменились так, что народ-свидетель может осуществить свою миссию посредством национального существования. Призыв превратился в приказ.

В этом смысле Катастрофа может рассматриваться как "толчок", усиливший уже существовавшую еврейскую "тягу". По словам Элиезера Берковича, "подлинное название для Катастрофы должно быть не "Шоа” , а "Шурбан” — уничтоже­ние. Впервые в нашей истории было уничтожено изгнание как таковое".

Подводя итоги, можно сказать, что в дополнение к отмечен­

155

ШУБЕРТ СПЕРО

ным выше трем аспектам религиозный смысл создания Госу­дарства Израиль состоит также в том, что оно 1) является осуществлением обещанного, 2) в частности, обещанного отно­сительно окончания галута и восстановления независимой национальной жизни и 3) обнаруживает ведущее присутствие Бога, который приказывает всем евреям, где бы они ни находились, покинуть диаспору и вернуться в свою землю.

В этом месте наши рассуждения вплотную подводят нас к вопросу о приложимости традиционных категорий. В сущ­ности, к тому, означает ли создание Государства Израиль исполнение пророчества о мессии.

Как показал Гершом Шолем, мессианская идея в иудаизме включает в себя три основных элемента: возрожденческий, утопический и апокалиптический, или катастрофический. Под "возрожденческим” мы понимаем веру в возвращение и воз­рождение прежних условий, которые рассматриваются, как идеальные, а именно — в возвращение из рассеяния, восстанов­ление Еврейского государства, Давидова дома, нового Храма. "Утопический” элемент состоит в том, что с будущим госу­дарством связывается надежда на осуществление того, что прежде никогда не осуществлялось, а именно — на уничтожение войн, всеобщее братство, распространение Закона во всем мире. Наконец "катастрофический” элемент предполагает уве­ренность в том, что нынешнее состояние и мессианское буду­щее разделены внезапным и катастрофическим разрывом, что господствующее ныне зло и насилие будут уничтожены какой- то грандиозной катастрофой.

В различные времена различные авторы и различные движе­ния придавали большее значение то тем, то иным элементам. В то время, как элементы утопии и возрождения всегда оста­вались неотъемлемой частью мессианской концепции, катастро­фический элемент никогда не имел однозначного толкования.

Неоспоримым фактом, однако, является то, что некоторые элементы "возрождения", которые всегда рассматривались как необходимые компоненты мессианской концепции, сегодня действительно реализовались. Точно так же бесспорно и то, что другие элементы "возрождения", равно как и все элементы "утопии", до сих пор не реализовались; нет также и намека на

156

РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

появление человека, претендующего на звание мессии. Но уже Маймониды заметили, что в отношении пришествия мессии традиция не дает никаких однозначных указаний ни на после­довательность событий, ни на их конкретный характер. По­скольку мы имеем дело с процессом, происходящим во времени, и у нас нет оснований думать, что он должен произойти мгновенно, разумным было бы ожидать, что он и будет проявляться в виде незавершенных, но в то же время отчетливо мессианских по своему характеру событий. Поэтому мы не беремся утверждать ничего, кроме того, что некоторые из ныне произошедших событий имеют бесспорно мессианский характер. Будут ли они сопровождаться другими обязательны­ми по традиции явлениями, мы не знаем. Утверждать, что уже произошедшее является мессианским по природе, вовсе не означает утверждать, что за этим с неизбежностью должно последовать все остальное.

Часто выдвигают следующее возражение: если признается, что еще не все мессианские компоненты реализованы и нет уверенности, что они реализуются впредь, какой смысл назы­вать произошедшее "мессианским"? Почему не удовлетворить­ся определением Государства Израиль как "предмессианско- го", или "потенциально мессианского", или возвещающего "конец периода” , означающего наступление Начала? Наш ответ на это возражение состоит в следующем:

1. Называя Государство Израиль мессианским, мы выра­жаем наше понимание и благодарность в масштабах, сравни­мым со значением самого события. Обещанное совершилось спустя две тысячи лет после обещания. Мы хотим выразить свое ощущение, что это есть нечто большее, чем "просто восстановление государства".

2. Говоря о Государстве в мессианских категориях, мы хотим подчеркнуть наше понимание призывного характера этих событий, требующих нашего ответа в виде алии; в виде следования за ведущим Богом из галута в Землю Обетован­ную.

3. Понятия "мессианский" или "потенциально мессиан­ский" теоретически бессодержательны, поскольку мессия с таким же успехом может прийти завтра, как и в каждый иной

157

ШУБЕРТ СПЕРО

день. Поэтому любой период и любое событие являются в принципе "предмессианскими" или "потенциально мессиански­ми", и эти определения не выражают в полной мере всего того, что знаменует собой возникновение Государства Израиль.

В последнее время некоторые мыслители выразили озабо­ченность теми последствиями, которые может вызвать приме­нение мессианских категорий к факту создания Государства Израиль. Многие из них указывают, в частности, на опасность, скрытую в той позиции, которую, на основании мессианских рассуждений, заняли отдельные представители движения Гуш- Эмуним в отношении Иудеи и Самарии. Эти идеологи Гуш- Эмуним утверждают, что поскольку переживаемый нами пери­од есть "атхалат-га-геула", то все обычные политические сооб­ражения должны быть отброшены и — в предвидении скорого явления мессии — ни одна пядь Земли Обетованной не должна быть отдана.

Совершенно очевидно, однако, что ни определение Государ­ства, как мессианского, ни учение рав Кука не дают никаких оснований для такого рода безрассудных политических выво­дов (хотя и могут, разумеется, способствовать заключению, что политика израильского правительства в отношении Запад­ного берега является неправильной, близорукой и противореча­щей интересам еврейского народа) .

Другие оппоненты, напоминая о трагической развязке дви­жения Саббатая Цви и о том глубоком разочаровании, которое она породила, предостерегают от использования мессианских категорий, которые могут снова возбудить нереалистические ожидания и надежды. Невольно возникает искушение повто­рить слова Франца Розенцвейга, сказавшего, что различие в отношении- к вопросу о мессии, вероятно, выражает различие "между теми, чья вера достаточно сильна, чтобы позволить себе иллюзии, и теми, чья надежда так сильна, что они не позволяют себе обманываться. Первые лучше, вторые сильнее".

Однако, более полный ответ тем, кто выдвигает устаревшие доводы, всегда использовавшиеся против последователей "лжемессии” , состоит в том, что призыв, обращенный к нам сегодня, качественно отличается от любого мессианского при­зыва, звучавшего в прошлом.

158

РЕЛИГИОЗНЫЙ СМЫСЛ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

Рассмотрим ситуацию тех евреев, которые жили во времена Бар-Кохбы, Давида Элроя, Саббатая Цви. Перед ними стоял выбор — принять или отвергнуть мессианские претензии этих людей, поверить или не поверить, что они способны изменить то ужасное положение, в котором тогда находился еврейский народ.

Рассмотрим причины, которые побуждали многих подлинно великих представителей нашего народа возвещать наступление "родовых схваток мессии" и вычислять его приход на основа­нии наших священных текстов. То были времена трагических событий для еврейства и всего мира — времена крестовых походов, краха Византийской империи, наполеоновских войн. Катастрофы. Эти люди были правы в своем ощущении, что крах прежних фундаментов и зарождение новых политических форм открывает новые перспективы для еврейского народа. Но опять-таки это были всего лишь надежды, — которые развеялись под тяжестью суровой реальности.

Мы, сегодня, находимся в совершенно иной ситуации. Нам не нужно гадать, последует ли что-нибудь реальное из сионист­ских усилий. На наших глазах, уже в течение 28 лет, на земле Израиля существует Еврейское Государство. Все, что от нас требуется, — это не мечтать или вычислять на основе священ­ных текстов, а понять историческую реальность. И уж если наша мессианская традиция окажется непригодной в такое время, как это, то можно серьезно сомневаться в том, имеет ли она вообще какое-либо отношение к реальности.

Риск, несомненно, велик и опасности, как физические, так и теологические, очевидны. Однако, пример рабби Акивы учит нас, что как евреи мы не имеем права занимать выжидательную позицию в отношении мессианской возможности. Ныне нас призывают последовать за ведущим нас Богом, проявившим Себя в исполнении обещанного посредством возрождения Еврейского Государства. И потому мы должны действовать, ибо может статься, что именно готовность нашего поколения надлежащим образом ответить на этот призыв является решаю­щим фактором, необходимым для осуществления следующей фазы мессианской возможности.

159

И Л Ь Я Р У Б И Н Р. Нудельману с любовью

ЗАМЕТКИ О КАРНАВАЛЬНОСТИ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ*

Д а в и д с к а к а л и з вс ей силы п р е д Г о с п о д о м

(2 кн . Царств 1 4 )

Шута, раба, оборванца, Квазимодо всенародно короновали на площади. Его наряжали, славословили, увенчивали короной, несли на высоко воздетых руках. Потом — развенчивали, заушали, били, сбрасывали в грязь. Погасали его неповтори­мые, звездные, королевские часы, исполненные почти королев­ского величия и неподдельной королевской скорби.

Проверим на лигатуру звонкую монету шутовского взлета— чем сущ ест венно отличается истинный король от своего ярмарочного двойника? Как в апории Зенона, каждое отдельно взятое мгновение его царствования неотличимо сходно по своей подлинности с серьезностью и трагизмом внекарнаваль- ного бытия помазанника и властелина. Но ярмарочный король был и ощущал себя королем внут ри к а рн авал а — зыбкого, ахронистического, лишенного всякой абсолютности. Антей на час, он царил, лишь приникая всем телом к телу вознесшего его карнавала, безнадежность избранничества не сжигала раб­скую судьбу без остатка. Но истинное величие — всегда безвыходно. Король значит именно то, что он есть; и есть он только то, что значит. Коронование шута — аллегория, модель, не воплощение идеи, но ее иллюстрация. Королевское достоин­ство не создается и не отменяется внешними обстоятельствами— оно б е зу с л о в н о . Его ’’настоящесть” отзывается в нашей душе чувством прикосновенности к истории. ’’Государство — это я”— не только фраза. Ярмарочный король относится к настояще­му королю так же, как относятся печеный хлеб и сладкое вино к измученному, пробитому гвоздями телу.

* Пониманию статьи может способствовать предварительное знаком­ство читателя с концепцией карнавала, развитой М. Бахтиным в монографиях ’’Проблемы поэтики Достоевского” и ’’Творчество Франсуа Рабле и средневековая культура” .

160

КАРНАВАЛЬНОСТЬ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

’’Карнавал — это великое всенародное ощущение прошлых тысячелетий” (М. Бахтин). Прошлых? Значит ли это, что карнавал не принадлежит к праэлементам истории? Что ко­роль-карнавал оказался всего лишь ярмарочным королем? Неужели он развенчан, умер, обращен в прах, в то время как вдовствующая королева Клио продолжает благополучно царст­вовать, умножая свое достояние храмами, дворцами, войнами и концлагерями?

В этой статье автору хотелось бы попробовать вернуть карнавалу отнятое у него королевское достоинство, сделав т я г от истории карнавала к карнавальной истории; показать, что, по крайней мере, для одного народа вся целостность исторического бытия онтологически синонимична карнавалу. При этом надо заметить, что всеобъемлющее, космическое значение придается не самому явлению карнавала в его узком, зрелищном, ’’добахтинском” смысле, но всей совокупности философских и экзистенциальных категорий, наполнивших ныне это слово.

1

Когда происходило увенчание раба? В Синайской пустыне, подле горы Синай. Именно там Господь избрал и короновал свой народ — отныне и навеки обреченный Божьей единствен­ности и Божьему, королевскому одиночеству. Но увенчание было карнавальным. Ибо короновали беглого раба. Рабом был весь народ - рабом до мозга костей, всеми помыслами, всеми надеждами и страхами. Он покорялся, как раб, и бунтовал, как раб. И, подобно рабу, за провинность его наказывали смертью. Ибо единственное достояние раба — жизнь. Увенчание было карнавальным. И необходимый атрибут карнавального действа — развенчание — грянул сверху почти тут же. И разбил в гневе Моисей скрижали - тяжелые зубья каменной короны. Все произошло, казалось бы, по карнавальному канону. Но вду­маемся — так ли?

Увенчание народа-раба было вечным. Так бывает всегда, когда карнавалом правит Бог. А развенчание? О, оно тоже

161

ИЛЬЯ РУБИН

было вечным. Так бывает всегда, когда коронуют раба. Но коронованный раб не может не претворять в свободу неотме- нимость королевского достоинства — и поэтому во вневремен­ной этой паре увенчание иерархически выше развенчания. Разница между ними и есть то, что Библия называет ’’святым остатком”. Поэтому народ-раб становится избранным народом, а трагедия кровавого падения в грязь и подлое улюлюканье черни обретают космический смысл — не случайность, но история, не прихоть, но судьба.

В средневековой Европе ярмарочного короля возносил не Бог - народ. И вознесение это было непрочно, отменимо, преходяще. Богу повседневности средневековый карнавал про­тивопоставлял народобожие праздника. Народ короновал сам себя — в этом была дурная неразрешимость, тавтологическая бессмыслица. В кровосмесительном припадании к земле, в братании плоти с плотью обрывался вечный диалог Бога и человека. Сбрасывание коронованной плоти в грязь означало бегство ее под сень снисходительного до неразборчивости духа. И позор карнавального торжества искупался ’’официальной, монолитно-серьезной подчиненностью строгому иерархическо­му порядку, полному страха, благоговения, догматизма и пиетета” (Бахтин). Переход от карнавала к повседневности и обратно каждый раз был подобен грехопадению. ’’Где ты, Адам?” — спрашивал Бог хохочущую, плодящуюся, смердящую плоть. И она, плоть, в ужасе бросалась в монастырь или в крестовый поход, надевала вериги, расчесывала кровавые язвы и лобызала прокаженных. ’’Где ты, Адам?” — в тоске вопрошал Господь юродивого, фанатика, изувера, Савонаролу. И начинал­ся карнавал. В нем христианин искал временного спасения от благочестия и порядка, представлявшихся ему бременем, тяж­ким ярмом. Карнавал дарил его наркотической свободой сновидения, бреда. Карнавальное обновление совершалось не во имя отмены рабства, но во имя его увековечения. Издева­тельская свобода раба на сатурналиях была только безбожной и бесчеловечной игрой. Карнавальный смех адресовался не свободному человеку, нелепо впавшему в рабство, но рабу, возомнившему себя свободным. Амбивалентность этого смеха была ущербной, иллюзорной, ибо за ней стояла мертвая

162

КАРНАВАЛЬНОСТЬ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

абсолютность духовного и телесного рабства. Карнавальный отказ от серьезности означал, в сущности, отказ от веселой серьезности свободы, но оставлял неприкосновенной хмурую серьезность рабства.

Лишь в Боге карнавал увенчивал свободой коснеющий в рабстве народ. Развенчание было карой за возвращение к шутовским богам, к несвободе идолопоклонства от истинной свободы Завета. Эта кара возвышала, не отменяя увенчания, но требовательно его утверждая. Площадной люд, сбрасывая в грязь ярмарочного короля, в о зв р а щ а л его в грязь, увековечи­вая убожество калеки и шутовство шута. Отказ христианского карнавала от серьезности был свидетельством его порочной неполноты. Истинный карнавал, духовно равный истории, вмещает в себя благочестие и фамильярность, веселость и благоговение, иерархию и свободу. Унизительное равенство христианского карнавала сродни евангельскому равенству, не возносящему человека к Богу, но вр е м е н н о , я р м а р о ч н о низво­дящему Бога до уровня человека — причем евангельская человечность понимается как рабство и косноязычная, юроди­вая бездуховность. Синайский карнавал навеки узаконил со­стояние диалогического равенства человека и Бога. Не Бог опустился в грязь, но целый народ возвысился до Бога. Не раб, не мытарь, по праздникам мнимо равный хозяину, кесарю, но свободный народ, вступивший с Господом в отношения рев­ности и партнерства — так начал Израиль многотысячелетний карнавал своей истории.

2

”В одном украинском местечке был погром. Рабиновича, мелкого торговца, погромщики приколотили гвоздями к две­рям его лавчонки. Утром другого дня сосед Рабиновича, Иван, проходя мимо распятого, спросил его: ’’Хаим, тебе очень больно?” ”Да нет, - ответил Рабинович, — только, когда смеюсь...”

Синайский завет освятил, королевски увенчал иудейскую повседневность. Но тень развенчания напряженно подвергала ее

163

ИЛЬЯ РУБИН

карнавально-анекдотической поляризации. Христианское Сред­невековье разделило сакральное и человеческое ужасом непо­нимания — недаром лютеровский перевод Библии убил кар­навал. Человечески приблизиться к священному можно было, ТОЛЬКО профанируя его. Так возникла ’’parodia sacra”. Цер­ковь допускала глумление над литургией, чтобы очеловечить святыни единственно-доступным народу способом. В этом смысле торговля индульгенциями и фальшивыми мощами своеобразно продолжала карнавальное снижение религиозных догматов. Органическое перенесение сакрального в народный быт всегда свершалось путем неадекватного перевода: или на язык примитивной эсхатологии, или на площадной язык, снижающий святыню до уровня базара.

Иудаизм сакрализовал будничный обиход еврея до такой степени, что сам этот обиход стал подобием литургии. Священ­ное и возвышенное пронизывало еврейскую историю не только вглубь — от века к веку, но и вширь — от человека к человеку. Однако пропасть между несомненностью призвания и беспо­щадностью Божьего гнева головокружительно раскачивала заурядную судьбу каждого еврея от избранничества, вечной и неотъемлемой благодати (увенчание) до социального беспра­вия, унижения, плотского ужаса (развенчание). Таким обра­зом, все его мироощущение было сущ ест венно, целостно карнавальным. Литургия еврейских будней реально и серьезно профанировалась. Поэтому, если обычно анекдот обнажает внутреннюю парадоксальность рутинного бытия, анекдот ев­рейский аналогичен ’’parodia sacra”, ибо всякое пародиро­вание еврейского быта есть пародия на литургию. Еврейский анекдот — это безжалостная, но благоговейная насмешка над своей избранностью, над королевской короной, заплеванной чернью, это самоироническое подчеркивание карнавального диссонанса между литургической сверхзадачей быта — и раз­венчивающей его реальностью.

Характерный анекдот, приведенный нами выше, - явная аллюзия на евангельские тексты. Но распятие — не венец, не катарсис для царя иудейского, низверженного в мелкие тор­говцы. Распятие — быт, срединная ступень, над ним смеются, хотя смеяться очень больно. Интересно, что Иван и не пытается

164

КАРНАВАЛЬНОСТЬ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

снять Рабиновича с креста, а тот не просит его об этом: все, что произошло с Рабиновичем, касается только двоих — Бога и Рабиновича. Веселое терпение распятого еврея не самоценная добродетель — оно есть результат нерушимости Завета, веры в исполнение Божьих обещаний, сознания своего королевского достоинства.

Исследуем смеховую структуру этого анекдота. Первое звено смеха возникает как следствие пародического снижения иисусовых страстей. Именно на этом уровне останавливалась обычно ’’parodia sacra”. Но еврейский анекдот не ограничи­вается насмешкой над распятым — смеется и сам распятый. Смеется над своими королевскими надеждами, над своей необыкновенной живучестью, над нелепой, псевдохристианской торжественностью своих мучений. Распятый не превращается в отвлеченную категорию только потому, что испытывает боль. А чтобы испытывать боль — надо смеяться, оставляя распятию только биографическую обыденность факта. Это — второе звено смеха, уже специфически иудейское, смех внутри анек­дота: обычному анекдоту присуща внутренняя серьезность, которую внешне обрамляет смех слушателя.

Наконец, возникает третье смеховое звено — мы облегченно и почтительно радуемся самоосмеянию распятого, его остро­умию и хитроумию, придавшим добровольность и смысл нечеловеческой боли. Все три звена образуют смех над смехом — с м е х о в у ю цепь. Самое карнавальное, самое звенящее звено этой цепи - среднее, внутренне вплавленное в анекдотическую ситуацию. А если встать в конец цепи и оглянуться — может оказаться, что вся эта забавная история рассказана о тебе самом.

Самый смешной из еврейских анекдотов — диалогически серьезен. Его комизм — реплика в существенном, благочести­вом диалоге между вспышкой избрания и бытовой протяжен­ностью его реализации. Еврейский анекдот полностью разомк­нут в историю. Именно в силу внутренней историчности ему почти чужд сюжетно-исторический жанр — с его навязчивым подчеркиванием враждебной несовместности истории и челове­ческой судьбы. Да еврею и не нужно вплетать в анекдотиче­скую ткань сильных мира сего — ведь каждый еврей ощущает

165

ИЛЬЯ РУБИН

себя и является на деле историческим персонажем. Если другие народы в анекдоте отчуждаются от бездушного, расчеловечен- ного внекарнавального бытия, еврей понимает и принимает в нем свою историю, иронически и хвастливо говоря ей: ’’Вот я!”

3

Серьезность, отделяющая от игры непререкаемость духовной и социальной практики, выносилась за скобки христианского карнавала, как из порохового погреба выносится горящая свеча. Утопическую свободу карнавального действа охраняла железная несвобода средневековых будней. Пожар ярмароч­ного своеволия был жестко вправлен в ледяную глыбу аскети­ческого самоограничения, инквизиционной подозрительности, безоговорочного подчинения мертвой букве Вульгаты. Как мистер Джекиль и мистер Хайд, карнавал и христианская духовность двоедушно наполняли живое тело Средневековья. Карнавальная свобода допускалась только в силу ее иллюзор­ности — так детям позволяют размахивать деревянными сабля­ми, так римляне угощались праздничным, карнавальным, цир­ковым убийством, когда мудрой и циничной властью отмерена каждая капля рабской, варварской крови. Необходимо при­сущие карнавальности иудейского бытия категории христиан­ским карнавалом или шутовски обесценивались (свобода, социальное равенство), или овнешнялись (иерархическая поч­тительность, благочестие), холодно отрицая бутафорский ярма­рочный бунт. Если же оковы оказывались недостаточно прочны­ми, и карнавал, сбросив их, взрывоопасно соединялся с серьез­ностью и свободой, если ярмарочный король отказывался сбро­сить мишурную корону и возвратиться в грязь...

Тогда на улицы Парижа высыпало нечистое воинство Клопе- на Труйльфу. Тогда ’’стихийно-материалистический народный смех” (Бахтин. ’’Рабле и Гоголь”) сокрушал церкви и сжигал библиотеки. Тогда шутовское равенство обращалось в револю­ционное равенство — не в бессмертии, но в смердящей тлен­ности, не в Боге, но в безбожии, не в разуме, но в самодоволь­ном невежестве и глумлении над здравым смыслом. Преодоле­

166

КАРНАВАЛЬНОСТЬ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

вая свою неполноту, христианский карнавал не становится царством воплотившегося духа и одухотворенной плоти. Он становится революцией, развенчивая короля гильотиной и профанируя священника лагерной баландой и шмоном. Нет, христианский карнавал не умер; вернее, умерев, он перешел в страшное состояние, именуемое Кольриджем ’’смертью-в- жизни”. Недаром Иисус Христос дирижирует частушечной, скоморошьей, похабной стихией ’’Двенадцати” Блока. Недаром ярмарочную королеву петроградской улицы развенчивают пу­лей — традиционный ком карнавальной грязи в семнадцатом году свинцово отвердел. Гротескность карнавального сознания пресуществилась после революции в кошмарную гротескность бытия.

Превратившись из ’’всенародного мироощущения” во всена­родную обыденность и реальность, христианский карнавал стал злокачественно перерождаться. Воскресная праздничность кар­навала обратилась в смертную тоску вечного праздника. Из символического жеста бытом стало сбрасыванье в грязь. ’’Сти­хийный материализм” и ’’веселая относительность” оказались могучими психогенными факторами, мгновенно растлившими многовековые этико-культурные традиции народа. Поскольку созидательная деятельность всегда существовала вне карнавала и никак не вписывалась в подчеркнутую праздность карнаваль­ного сознания, почти одновременно сформировались две ипо­стаси гротескного труда — театрализованный и принудитель­ный. Первая из них (субботники, почины, соцсоревнование и т.п.), хотя и отвечала духу карнавального действа, оказалась совершенно непродуктивной. Поэтому принудительный труд принял поистине фантастические масштабы. Пародийно сни­женные Ад и Рай материализовались на Земле Концлагерем и Заграницей. Утверждающее осмеяние старости из символа стало ритуалом, приобрело людоедскую буквальность домифо- логических времен. ’’Как утверждает Тимей, жители Сардинии, когда у них стареют родители и начинают думать, что те уже достаточно пожили, отводят их к тому месту, где намереваются их похоронить, и, вырывши яму, сажают на ее краю тех, кто собирается умирать, а потом каждый из них поленом ударяет своего отца и сталкивает в яму. При этом старики радовались,

167

ИЛЬЯ РУБИН

что идут на смерть, как блаженные, и погибали со смехом и благодушием”. (Схолии к ’’Государству” Платона). Площад­ной бунт против церковных догматов, движимый страхом перед беспощадностью личного бессмертия, привел к тому, что в царстве победившего карнавала восторжествовало трупное равенство продажности и чести, скептической духовности и тупой веры, гуманной строгости закона и распутства беззако­ния. Оклеветанные, униженные будни духа не смогли развен­чать коронованного шута, и, как в известном рассказе Льва Толстого, сквозь нежный обман тонкокожего вальса прогля­нула визжащая истина шпицрутенов, разделывающих дрожа­щий кусок человеческого мяса.

Очень существенно, что идейное содержание карнавала дли­лось только в могучем силовом поле внекарнавальной христи­анской идеологии. Мгновенное вырождение этих идей в после­революционном мире означало, собственно, не вырождение, не деградацию, а исчезновение, отсутствие. Идеи христианского карнавала не обладали ’’для-себя-бытием”, являясь чисто ди- скутивными категориями, подобно оппонентам Сократа в большинстве платоновских диалогов. Их бытие было вторич­ным, наведенным, лунным. Так, положение Иисуса о предпо­чтительности безбрачия есть одна из основополагающих идей христианства. Дискутивные же уступки плоти — будь то освященный церковью брак или сексуальная разнузданность карнавала — существуют лишь по отношению к христианскому аскетическому максимализму и только благодаря ему. Так же идейно пусты сами по себе ’’сытость”, ’’всеобщее равенство” и т.п. Безбожие всегда предполагает внешнее сознание, признаю­щее Бога, — иначе оно останется без содержания. Именно в этом и состоит главная причина истерических воплей коммуни­стических идеологов ”о невозможности идеологического сосу­ществования”. На самом же деле - поиск внекарнавальных точек опоры — единственная возможность создать хотя бы ублюдочную видимость идеологии в царстве победившего карнавала. (Из-за этого, кстати, в социалистическом обществе так широко распространено агрессивно-наступательное слово­употребление — даже в тех случаях, когда оно явно лишено всякого смысла — ’’битва за урожай”, ’’борьба за экономию

168

КАРНАВАЛЬНОСТЬ ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

пряжи” и т. п. Призрачная идеология пытается вторично, полемически утвердиться за счет несомненных реалий — засухи, капитализма, человеческой лености, наконец) .

В иудаизме, безостановочно карнавализовавшем еврейскую повседневность, нет основной предпосылки появления револю­ционного сознания — дуализма карнавала и внекарнавального бытия. Политическое или экономическое лжемессианство со­вершенно чуждо духу иудаизма. По крайней мере, в отношении тоталитарно-социалистического государства, прав был Бруно Бауэр, утверждавший: ’’Только софистически, только по види­мости еврей мог бы оставаться в государственной жизни евреем.” (Б. Б. ’’Способность современных евреев и христиан стать свободными”). Для иудея невозможно самоценное служе­ние государству, потому что сама идея государственности в иудейском миросозерцании носит подчиненный, служебный характер: ”Вы будете у Меня царством священников и наро­дом святым” (Исх. 19,6). Другими словами, Бруно Бауэр умозрительно пришел к выводу, ныне полностью подтвержден­ному практикой — евреи, активно и сознательно сотрудничаю­щие с тоталитарным режимом, превратились в ’’евреев только по видимости”. Но как же быть с евреями, хлынувшими в революцию? Как связать все это с самим фактом существова­ния еврейства и еврейского карнавала?

Вернемся еще раз к вопросу — чем был карнавал для средневекового христианина? Отдыхом от духовности, времен­ным освобождением от служения Богу. Праздничная, внерели- гиозная ’’воскресность” карнавала была немужественной уступкой слабым, снисходительным закрыванием глаз на не­возможность для христианина быть всегда христианином. Нель­зя представить себе христианского подвижника, святого вовле­ченным в карнавальное действо. Но иудейство не знает внере- лигиозной праздничности. Иудей не может на время перестать быть иудеем. В минуты отдыха — в субботу, в праздник — он иудей больше, чем когда-либо. Его увенчанность настолько всерьез, что он не имеет права ни на секунду притвориться простолюдином. Просто позволить приколотить себя гвоздями к стенке - не штука: в конце концов, это сделают и без твоего позволения. Но ведь надо еще смеяться...

169

ИЛЬЯ РУБИН

Быть евреем трудно. Так же трудно, как трудно быть свободным. Трудно держать Бога на своих плечах, стирая с себя свободной рукой плевки и нечистоты. И нельзя утопить разум в пучине слепой веры. И нельзя в ярмарочной бесшабаш­ности позабыть и веру, и разум. И слабому хочется уйти... Но как? И куда? И возможно ли это вообще — уйти?

Чтобы уйти — надо разорвать Завет. Но Завет заключен не с тобой — с народом. Он нерасторжимо связывает тебя с Богом и со всем еврейством. Чтобы разорвать Завет, уйти бесповорот­но, стать, к а к вс е , надо уничтожить вместилище Завета — еврейский народ. Как говорит Маркс, первый из ренегатов, беспощадно осмысливший конечную цель своего ренегатства, ’’общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства”. (К. Маркс ”К еврейскому вопросу”) .

Так они уходили — и становились свидетелями на ритуаль­ных процессах. Уходили — и разрушали синагоги и хедеры. Уходили -г и взывали к власти, дабы запретить самый язык Завета. Но саморазвенчание настолько чуждо карнавальности еврейского бытия, что далеко не всем уходящим удалось уйти. Угрюмо взирал отступник на оставленный им кров, где, смешно и трогательно подпрыгивая, древняя свобода справля­ла свой вечный праздник. ’’Когда Давид возвратился, чтобы благословить дом свой, то Мелхола, дочь Саула, вышла к нему на встречу и сказала: как отличился сегодня царь Израиля, обнажившись сегодня пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой человек! И сказал Давид Мелхоле: пред Господом, Который предпочел меня отцу твое­му и всему дому его, утвердив меня вождем народа Господня Израилева; пред Господом играть и плясать буду; и я еще больше уничижусь, и сделаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и пред служанками, о которых ты говоришь, я буду славен”. Фантастически чужой всем и всему, евреям и неевреям, лишен­ный будущего и мучительно стыдящийся своего прошлого, сжигаемый бессильной ненавистью, пораженный бесплодием... ”И у Мелхолы, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее.” (2 кн. Царств 20—23).

по страницам зарубежных журналовПЕТЕР ШВИФЕРТ

ПИСЬМА К МАТЕРИ

("Энкаунтер", май — июнь 1976 г.)

"Письма к матери", публикующиеся в этом номере, представляют собой часть переписки молодого немца, Петера Швиферта, с его матерью. В 1938 г., в возрасте 21 года, Швиферт эмигрировал из Германии в Португалию, а спустя 6 лет погиб, сражаясь на стороне французских освободительных сил. Его письма матери уже были опубликованы во Франции, и с энтузиазмом встречены ее общественностью; в настоящее время готовится их издание в Лондоне и Нью-Йорке, где они выйдут отдельной книгой под названием "У птицы нет крыльев".

История авторов переписки далеко не обычна. Отец Петера, поэт и драматург Франц Швиферт, был немцем, а мать — еврейкой. Петер Швиферт, полу-немец, полу-еврей, в гитлеровской Германии 1938 года, избрал для себя путь эмиграции и обращения к иудаизму. В отличие от Петера, его мать полностью ассимилировалась. Почти все ее мужья (она была замужем четыре раза) были немцами, а двое дочерей от второго и третьего брака даже не знали, что их мать еврейка. В 1938 году, когда гонения на евреев в Германии усилились, она вышла замуж за болгарина и эмигрировала в Софию, где крестилась в Православной Церкви. Судя по всему, ее обращение в христианство было искренним.

Таким образом, и мать, и сын, благодаря своей еврейской крови, оказались в одной и той же трагической ситуации — но пути к спасению, выбранные ими, были диаметрально противоположны. Мать покинула Германию, чтобы избежать преследований, и, будучи еврейкой, объявила себя христианкой. Для сына же выезд был не необходимостью, а добровольным изгнанием, вопросом не столько физической, сколько духовной жизни и смерти, отстаиванием своей подлинной национальной принадлежности. Христианин по воспитанию, он объявил себя евреем. Он уехал из Германии не потому, что пытался убежать от чего-то, а потому, что пытался что-то найти, и целью его поиска был, в конечном итоге, он сам.

Но несмотря на огромное — огромное как в географическом, так и в духовном смысле — расстояние между ними, мать осталась постоянным объектом любви и преданности сына. Все его письма к ней проникнуты глубоким сыновним чувством. Неотъемлемой частью его усилий обре­сти себя была эта попытка понять свои отношения с матерью и подвести под них прочный фундамент, позволявший сохранить их, несмотря на всю разницу в характерах и в восприятии того мира, с которым сыну и матери пришлось столкнуться.

171

ПЕТЕР ШВИФЕРТ

Письма эти поднимают занавес над глубокой личной драмой, разы­грывавшейся как инцидент, как второстепенный, побочный сюжет в огромной исторической трагедии — преследовании евреев нацизмом. Но Петер Швиферт поведал эту маленькую драму с такой силой, страстью и необыкновенной прозрачностью мысли, что она перестает быть маловаж­ной и личной. Мы начинаем чувствовать, что она по-своему ярко и индивидуально отражает все те высокие и страшные темы', которые и составляют общечеловеческую трагедию.

Частично эти письма показывают реакцию умного и мужественного юноши на антисемитизм и триумф нацистов в Германии. Частично они повествуют о любви — о той особо трогательной любви, на какую способен только сын по отношению к матери — к матери как к матери и к матери как к женщине, олицетворяющей для него "d as ew ig W e ib lic h e " , вечный женский принцип, в уникальной, неповторимой форме.

Но в первую очередь эти письма являются "B ild u n g s ro m a n " рома­ном воспитания и самовоспитания юноши в жизни и любви, повестью о достижении им зрелости, о превращении юноши в мужчину. С этой точки зрения они рассказывают не о трагедии, а о торжестве, ибо прочитав их, мы чувствуем, что Петер Швиферт сумел выявить тот заложенный в нем потенциал мужества и честности, ума и любви, который делал его незаурядным человеком и который сделал бы его большим писателем, если бы он не умер так рано.

Что касается матери, то она проходит через письма сына затененной, не до конца проявленной фигурой, обаятельной, земной, немножко легкомысленной. Лишь в самом конце, в ее единственном сохранив­шемся письме сыну, написанном, когда его уже не было, а она этого еще не знала, она вдруг, будто в какой-то блестящей театральной метамор­фозе, сбрасывает с себя всю мишуру поверхностности и открывается нам такой, в какую он верил или хотел верить, — матерью и женщиной, достойной его любви и равной ему по глубине чувства и понимания. Жизнь сама по себе великий драматург, но лишь изредка достигает она такого эффекта, с каким это последнее письмо матери завершает и освящает смерть сына.

Мы обязаны помнить те жизни, которые были принесены в жертву на кровавый алтарь нацизма, и носить по ним вечный траур. Но, быть может, больше всего нам следует оплакивать тех, кто погибли слишком молодыми, тех, кто могли бы, но не успели обогатить мир. Письма Петера Швиферта оставляют в нас болезненное, ноющее ощущение утраты, чувство потери незаурядного и одаренного человека. Но вместе с тем, прочитав их, мы испытываем и бесконечную благодарность за то, что не все потеряно, что все-таки что-то осталось — и от сына, и от матери.

172

ПИСЬМА К МАТЕРИ

Фаро, 6- ое декабря 1938 г.

Дорогая мамочка!Я страшно беспокоюсь. Не случилось ли чего-нибудь? От

тебя вот уже целый месяц ничего нет. Ты же знаешь, что я не так далеко от вас, чтобы не понимать, что там у вас происхо­дит. Не тревожат ли тебя? Может, ты плохо себя чувствуешь? Прошу тебя, напиши мне сразу же, хотя бы несколько слов.

Я всегда думаю о тебе. Не падай духом, мама, верь, что все изменится к лучшему. Это обязательно произойдет. Так бывает всегда. Ах, если бы только моя любовь к тебе могла тебе как-то помочь!.. Но какие глупости я говорю — эта любовь может только заставить тебя страдать еще сильнее.

Послушай, я хочу сказать тебе что-то такое, что идет от самого моего сердца. Не отказывайся от своего еврейства и от еврейства своих детей. Не осуждай его, не жалей о нем. В нем вся твоя сила. Это не значит, что ты должна готовить себя к подвижничеству, нет, ты только должна любить то, что дано тебе как большая честь, как награда. Это огромная, суровая ответственность. Не забудь, что можно убежать от чего угодно, только не от самого себя.

Я молюсь за всех вас.Твой Петер.

Фаро, 20-ое января 1939 г.

Дорогая мамочка!Я пробыл две недели в Лиссабоне, пробивая разрешение на

работу. Это дело могло бы тянуться там столетиями, как во всех бюрократических учреждениях. Поездка была дорогой и из-за этого не очень приятной, но она была неизбежна, и теперь, наконец, я получил все нужные бумаги.

Итак, я буду преподавать немецкий и французский в Ольхао и Фаро. Если смогу начать с 1-го февраля и наберу достаточно учеников, тогда буду каждый вечер ездить в город на автобусе. Кроме того, я надеюсь получить переводы. Но все это еще не так скоро.

Я давно не получал от тебя писем. Как у тебя настроение? Стойко ли ты держишься? Вот увидишь, все будет хорошо, и

173

ПЕТЕР ШВИФЕРТ

впоследствии ты сама посмеешься надо всеми своими сомне­ниями и тревогами.

Теперь я хочу сообщить тебе о решении, которое я принял и которое крайне важно для меня. Я перехожу в иудаизм. Мое решение твердо и непоколебимо. Я очень много над этим думал и пришел к выводу, что именно это я должен сделать — раз и навсегда определить свое положение. Я еврей. Я принад­лежу к твоему народу и хочу, чтобы эта принадлежность была выражена внешне тоже*

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, с чем это связано — я пускаюсь в путь, по которому идут все остальные евреи, и путь этот тяжел. Но почему, по какому такому праву я должен быть исключением? Я не хочу никаких поблажек, пусть даже самых маленьких. Ты знаешь, как я смотрю на эти вещи, ты знаешь, что я всегда тянулся ко всему еврейскому... Для меня переход в иудаизм естественен и необходим. Я не хочу тянуть с этим, не хочу продолжать отклоняться от прямого пути. Я просто выполняю свой долг по отношению к самому себе. Это не религиозный переход в иную веру. Я ничего не знаю ни о христианстве, ни об иудаизме как религиях. Но иудаизм является единственной мыслимой формой еврейской жизни, и иного пути прожить ее нет. Поэтому я сделаю все возможное и зависящее от меня. Реакция самих евреев на мое решение часто вызывает у меня улыбку. Они все умоляют меня передумать, но основания, которые они выставляют, всегда носят прагмати­ческий характер. В любом случае, здесь, в Португалии, нет возможности пройти через все формальности. У меня был разговор с человеком из сефардской общины. Он утомительно толковал об одном и том же — о моих побуждениях — и смотрел на меня так, как если бы я принадлежал к какой-то необычайно редкой и интересной звериной породе. К тому же, я ведь еще и христианин!.. Наконец, он сказал: — Мы никого не принимаем, — и ушел, качая головой. Он, должно быть, настоящий еврей.

Итак, что я должен был сделать? 15-го января я направил в немецкое консульство в Лиссабоне заявление, в котором

* Имеется в виду обрезание.

174

ПИСЬМА К МАТЕРИ

выражал свое желание перейти в иудаизм и просил оформить все формальности этого перехода как можно скорее. В этом же заявлении я просил считать меня с момента его подачи евреем с вытекающей отсюда подверженностью всем законам относи­тельно евреев.

Если это заявление в Берлине будет сочтено действитель­ным, тогда на мой паспорт поставят букву "И ", а звать меня будут Израиль! Это сделает меня вечным эмигрантом — я никогда не смогу вернуться в Германию. А через некоторое время я вообще перестану считаться немецким подданным. Так мне сказали в консульстве.

Я еще не знаю, какой процедуры требуют подобные обстоя­тельства. В любом случае, переход будет официальным, как только община будет готова принять меня.

У меня большое горе: мой кот, Ники, умер. Он, наверно, чем-то отравился, и когда я притащил его к ветеринару, было уже поздно. Он умер у меня на руках, на обратном пути из города. Тут, на юге, люди невообразимо жестоки по отношению к животным. Никакого сочувствия к умирающему животному. Они сказали мне: "Да-да, он умрет, не беспокойся, мы найдем тебе другого". Они все смеялись надо мной, когда я взял его к ветеринару. Мне страшно хотелось задушить этих женщин.

Будь здорова, дорогая мамочка, и напиши мне поскорее. Я так нуждаюсь в твоих письмах! Я всегда думаю о тебе. Целую тебя

твой Петер.

Когда мать Петера решила эмигрировать, уехать из Германии оказа­лось значительно труднее, чем пару лет назад. Условием выезда для нее была смена подданства. У ее мужа, Эрика Шробсдорфа, ("дяди Шр.") , были деловые связи с Болгарией, союзной Германии страной, входящей в Ось, и он убедил болгарина Димитера Лингорску оформить фиктив­ный брак со своей женой. Брак фиктивный, но выгодный — болгарину за него хорошо заплатили. Шробсдорфы развелись, и мать была совер­шенно подавлена. Для того, чтобы не вызвать подозрений, венчание *

*Согласно одному из "ноябрьских декретов", провозглашенных нацистской Германией после "Хрустальной ночи", все евреи обя­заны были носить одно и то же имя: мужчины — Израиль, женщины — Сара.

175

ПЕТЕР ШВИФЕРТ

должно было произойти в церкви. В связи с этим она начала изучать русское православное христианство и познакомилась с "Отцом Иоан­ном" — русским князем, принявшим духовный сан. Отец Иоанн вызвал такое восхищение у этой подавленной горем еврейской женщины, что она начала видеть в нем и в его вере путь к спасению. Ситуация, носившая вначале исключительно оппортунистический характер, превра­тилась в мистический кризис. Ее крестили и обвенчали в русской православной церкви. Для Петера, громогласно переходившего в иудаизм в то время, как мать его бросалась в объятия христианской веры, все это положение было "абсурдным".

Фаро, 13 февраля 1939 г.Дорогая мамочка!Я страшно обеспокоен твоей депрессией, хотя ты и гово­

ришь, что она проходит. Прошу тебя, скажи мне всю правду. Ты действительно чувствуешь себя бодрее? Можешь себе представить, как я тревожусь. В состоянии ли ты думать только о будущем? Это позволило бы тебе забыть о настоящем и избавиться от его опасного влияния. Это единственное решение проблемы, которое остается тебе, потому что послед­ствия сами по себе легко предсказуемы...

Что касается меня, то все мои планы ты знаешь. У меня, конечно, нет намерений уезжать отсюда, и я только надеюсь, что моя " преподавательская деятельность” расширится. В на­стоящее время она уж очень незначительна, но это, наверно, из-за Карнавала. В марте положение улучшится — так, по крайней мере, мне все говорят.

А теперь перейдем к этой "абсурдной” истории.

В первую очередь, я хочу, чтобы ты знала: по-настоящему важно лишь то, что это помогло тебе преодолеть депрессию, подняло твое настроение, в чем ты больше всего нуждалась. Ведь самое главное — это твое здоровье, а все остальное второстепенно.

Я начал с того, что подчеркнул именно эту сторону вопроса, потому что сказать мне хочется очень много, но я еще не знаю, что и в какой форме скажу.

Твоя ирония недостойна тебя. Она не затрагивает меня за живое так, как ты думала затронуть. Тебе не следует высмеи­вать решения других, в то время как твое собственное заслуживает не столько насмешки, сколько осуждения.

176

ПИСЬМА К МАТЕРИ

В твоей иронии есть что-то бесконтрольное. Ты очень хорошо знаешь, что обманываешь себя, даже тогда, когда упрямо повторяешь, что это я себя обманываю. Может быть, у тебя уже не выбора, может быть, это стало для тебя неизбеж­ным — но мой случай прямо противоположен твоему. Этим я хочу сказать, что ты не можешь поступить иначе, что ты должна искать спасения в цинизме, как делают все люди, позиция которых не очень тверда.

Ибо, опять-таки, глядя на вещи объективно, приходится признать, что никакой особой необходимости в крещении нет. Ее никогда не было даже в самые варварские эпохи, по сравнению с которыми наша эпоха, несмотря на все, является просто детской игрой. Ты знаешь это, и именно поэтому ты и ищешь убежище в обскурантизме. Тот шаг, который ты сделала, может быть оправдан только в одном случае — если он "совершенно неважен" и указывает только на житейский оппортунизм. Та тяга к католицизму, о которой ты говорила, те выгоды, которые ты получаешь от этой "любовной связи", приносящей тебе не только эстетическое удовлетворение, но и покой и утешение, перестали быть оправданными. Все это ложь, потому что это мгновенный выбор, продиктованный ситуацией. А этого ты, по-моему, так и не хочешь понять. В течение шести лет ты воздерживалась от такого шага, потому что он не был "необходим". Если бы ты стала католичкой тогда, то это было бы просто вопросом религиозных убеждений и на том разговор бы и окончился. Но ни тогда, ни в недалеком прошлом вопрос религиозных верований даже не ставился, и вдруг сейчас ты вспоминаешь это свое девичье стремление и встраиваешь его во вспомогательные оправдания. Совершенно очевидно, что сейчас это не может быть и не есть вопрос веры — в твоем случае точно так же, как и в моем и любом другом. Этот вопрос уже принял политический характер, из частного превратился в общий. Это отныне не вопрос иудаизма и христианства, а исключительно "хеп-хепа".*

* Клич нацистских штурмовиков, преследовавших евреев на улицах. (Начальные буквы римского приговора времен иудейской войны —

H ie ra so lym a e s t p e r d i t a — Иерусалим должен быть разрушен —

177

ПЕТЕР ШВИФЕРТ

"Хеп-хеп"нацелен не на еврейскую религию, как во времена инквизиции, а на еврея как такового. Отдан приказ: "Бей ж и д ов!" — и их бьют. Еврей может либо позволить, чтобы его били, либо дать сдачи, либо улыбнуться и спросить: "Почему вы так со мной поступаете?.." Он может протестовать, он может молиться, он может быть осторожным и вообще не показываться на улице — он может выбрать любую из спектра человеческих реакций. Есть только одна вещь, которой он не может сделать. Он не может сказать: "Я не тот, за кого вы меня принимаете". Потому что он тот, тот самый, и останется тем всю свою жизнь. Исповедует ли он еврейскую или католи­ческую веру, является ли он космополитом или горячим патриотом Германии, лордом Биконсфильдом или Мозесом Мозесоном с Франкфуртер штрассе, любит ли он, ненавидит, принимает, жалует или освящает свою еврейскую принадлеж­ность, имеет ли он за своей спиной двадцать поколений еврейских предков или же он полуеврей — он всегда, всегда остается евреем и всегда в его ушах звучит это вот особенное "хеп-хеп". Он может украсть чью-то маску, укрыться под чьей-то личиной, но не в этом суть. Суть в том, что, каким изменениям мы бы себя ни подвергали, мы всегда остаемся евреями. Что-то есть внутри нас, что-то такое, чего нельзя облечь в слова, что находится в самых глубоких глубинах нашей души. Может быть, это всего лишь подсознательная память или странный способ самосознания — что-то, чего мы не можем выразить, но чувствуем, все чувствуем ты, я, все остальные, и что ни на миг не прекращает своей деятельности в нас. Даже если ты уйдешь от иудаизма, даже если ты хочешь сбросить его, как змея сбрасывает кожу, все равно этот химический отстой останется в тебе. И я тоже — я м огу быть настолько неевреем, насколько бы тебе этого хотелось, могу быть и внутри светловолосым и голубоглазым, как гой, — но этот осадок есть во мне точно так же, как и в тебе. В этом отношении мы абсолютно равны.

А тот факт, что мы евреи и что религиозная приверженность — моя ли с рождения, твоя ли, только что приобретенная, — в данном случае иррелевантна, приводит нас к вопросу отноше­ния к ней. В этом вопросе мы отличаемся друг от друга, мы

178

ПИСЬМА К МАТЕРИ

находимся на двух плоскостях без какой бы то ни было связи меж ними.

Ты знаешь, что делаешь и как тебе ответить за это перед своей совестью. Если бы речь шла только об укрытии, если бы это было необходимо... но в данных обстоятельствах я не могу понять тебя. Конечно, я еще слишком молод. Я не м огу проникнуть в твою душу или оценить этот сорт "осторож­ности". Прости мне, мама, я тысячу раз извиняюсь перед тобой, но ты же знаешь меня, я не такой, как ты, и почему я не могу сказать тебе, что все это невероятно угнетает меня. Это случилось так неожиданно; я никогда даже и не думал, что подобное может случиться. Потому-то я так долго и не отвечал на твое письмо. Я очень много думал, я несколько раз брался за перо, надеясь, что в конце концов найду объяснение, которое позволит мне стать на твою точку зрения. Но я ничего не нашел. Я не могу понять тебя. Ты можешь стать самой ревностной католичкой, ты можешь надругаться над своей ев­рейской кровью, можешь ненавидеть все еврейское — но одна вещь остается. От этой вещи ты избавишься только, если сумеешь все сорвать с себя и перестать быть еврейкой. Но быть ею и в то же время говорить: "Нет, нет, я не еврейка" — прости меня, но это невозможно.

Быть может, мне не следовало бы писать тебе в таком тоне. Но ты была слишком откровенна со мной, и благодаря этому я знаю, что происходящее носит характер не поверхностной формальности, но чего-то гораздо более глубокого. Я даже жалею, что ты была со мной настолько откровенна. Ты говоришь мне, что я ослеплен своим шовинизмом, относишься ко мне, как к Дон-Кихоту, но разве ты не понимаешь, что человек может считать себя выше всяких законов, мнить себя Фуке или Мефистофелем, человек может отрицать Бога и мир (я лично отрицаю религию и отечество — гораздо больше, чем ты) — и все-таки существует Абсолют, не зависящий от наших приятий или отвержений, такой Абсолют, где слова перестают иметь значение, где гордость и персональная честь ничего не значат. Абсолют, составляющий самую суть нашего "я " , увер­тывающийся от нашего суждения и понимания, данный, как жизнь, как мир, как изначальная реальность, неприступная,

179

ПЕТЕР ШВИФЕРТ

неопровержимая, невыразимая. И эта еврейская провозглашен- ность моей сущности является для меня и во мне самой абсолютной вещью, какую я только могу представить и почувствовать — точно так же, как снаружи меня Бог, Божест­венный принцип, является чем-то, что не удовлетворяется "да" и "нет" в качестве ответа, от чего мы не избавимся, сказав: — Я верю, — или: — Я не верю.

И поэтому я не м огу итти против себя самого, не могу заставить себя понять человека, в котором этого чувства нет, даже если этот человек моя собственная мать...

Ты знаешь, как я отнесся бы к этому, если бы речь шла о постороннем. Но ты моя мать, и я люблю тебя и никогда не перестану искать объяснения. Мне не хотелось бы верить в то, во что я вынужден буду верить вследствие всего написанного мной, поэтому я просто умоляю тебя — дай мне такой ответ, который позволит мне увидеть вещи в ином свете. Сначала я вообще хотел сказать: давай не обсуждать этого. Но так невозможно. Поэтому прошу тебя — объясни. Может быть, это ты права, а я дурак — я не мог бы желать ничего лучшего — а если ты не можешь объясниться сейчас, тогда напиши, что сделаешь это потом, позже, когда мы встретимся в следующий раз.

Может быть, ты теперь понимаешь меня лучше. Я принял мое решение не для того, чтобы стать другим человеком, и не для того, чтобы быть кому-то полезным, и даже не для того, чтобы воевать (ты говоришь "Д он-Кихот" — но почему? — я не воюю ). Ты очень ошибаешься. Дело совсем не в этом. Я не хочу менять кожу, как ты. Я не перехожу в новую религию, я не меняю курса на середине реки. Я еврей, и я заявляю, что я еврей, как я всегда заявлял. Что в этом странного, что в этом нового? О других все знают, что они евреи, поэтому им и не нужно этот факт афишировать. Но обо мне этого никто не знает, поэтому я должен заявить об этом во всеуслышание. Это что-то само собой разумеющееся, мама, ибо что бы ты ни делала, тебе никогда не удастся скрыть, что моя мать — еврейка. Ты говоришь, что если я не скрою, кто я такой, это может повредить мне. Неужели же поэтому я должен извращенно мыслить? Какой в этом смысл? Передо мной не

180

ПИСЬМА К МАТЕРИ

стоял выбор, у меня не было необходимости находить какую- то новую точку зрения. Я сделал то, что для меня было самым естественным. Ясность внутри — ясность снаружи — вызов — ответ. Одна-единственная точка зрения, вот и все. Я остался тем, кем был, мама, и только это имеет значение. И скажи мне, пожалуйста, как это я могу иногда быть одно, а иногда другое — и все во имя прагматических соображений?

И на этой ноте я и закончу. Я принадлежу к группе людей, ведущих особый образ жизни. Им подобает не скрывать эту особенность, а наоборот, выказывать ее. В ней нет заслуги — она является историческим фактом тысячелетий. Другие наро­ды могут делать, что хотят — у них есть сила, и они заставляют нас ее чувствовать. Мы должны вынести и перетерпеть это, каждый по-своему. Одно только зависит от нас — тот путь, по которому мы должны пройти, с высоко поднятой головой, с сознанием того, что мы не только отмечены, но и удостоены (удостоенность, состоящая не в гордыне, а в чувстве долга), и

с большой человечностью. А ответ не заставит себя долго ждать. Он будет дан однажды — может быть, многими, может быть, только несколькими из нас.

Что касается дяди Шр., то он закончил свое письмо зловещей фразой: "Мое решение нерушимо". Какое решение, ради Бога? Неужели "С тарик" серьезно думает, что я когда-нибудь вернусь в Германию? И, таким образом, я тоже остаюсь неколебим. Если раньше мне все-таки приходилось за что-то благодарить его, теперь с этим покончено.

А теперь, дорогая мамочка, позволь напомнить тебе о твоем обещании прислать мне свою фотографию. Желаю всем вам счастья. Не падай духом. Чтобы больше не было этих разгово­ров о депрессии, слышишь?

Целую тебя твой Петер.

(Окончание в следующем номере)

Перевел с а н гл и й с к о го

З .Д уб нов

О Б ЗО Р ЖУРНАЛОВ

Н. Подгорец. Расчищая дорогу коммунизму. ("Комментари", т. 61, № 6, июнь 1976 г.)

Покинутый Израиль. ("Комментари", т. 62, № 1, июль 1976 г . ) .

Все более заметное изменение американской политики на Ближнем Востоке уже неоднократно становилось предметом обсуждения амери­канской и мировой печати. В своей статье, опубликованной в июньском выпуске американского журнала "Комментари", главный редактор журнала Норман Подгорец рассматривает это явление в более широком контексте общих сдвигов в американской внешней политике за послед­ние годы.

"В настоящее время, — пишет Подгорец, — мы наблюдаем возникновение блока либералов и консерваторов, выступающих в поддержку неоизоляционизма, причем границы этого блока пересе­кают привычные линии размежевания политических партий и идеологических группировок".

Обращаясь к истории, он отмечает, что после войны большинство американских либералов перешло на активные антикоммунистические позиции, что нашло выражение в убедительной победе Гарри Трумэна над выразителем "просоветского либерализма" Генри Уоллесом. Этот поворот настроений подготовил также возникновение маккартизма, который, по словам автора, был попыткой "конкретизировать" комму­нистическую угрозу, чтобы

"отправка войск в Корею показалась необходимой мерой самоза­щиты от опасности, которая уже подступила к воротам и, в буквальном смысле слова, таится под каждой постелью".

Превратившись из главной движущей силы американского антифа­шизма в главную движущую силу американского антикоммунизма, либералы выдвинули свой собственный план сдерживания коммунисти­ческой опасности, состоявший не в создании антисоветских военных блоков, а

"в устранении социальной и политической несправедливости, кото­рая создает питательную среду для прокоммунистических настрое­ний".

Поэтому они выступили инициаторами широких программ экономи­ческой и политической помощи демократическим преобразованиям в третьих странах, не исключая, в то же время, необходимость сдержива­ния коммунизма силой оружия, что проявилось, в частности, во вмешательстве США в Корее и Вьетнаме именно при либеральных президентах.

Однако, уже к концу вьетнамской кампании в либеральных кругах стало шириться сомнение в целесообразности подобной политики. Это сомнение было основано на новом представлении о "взаимосвязанности

182

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

современного мира" и уменьшении роли и ответственности великих держав в нем.

Неоизоляционизм либералов отчетливо выявился во время их кам­паний против Никсона и ЦРУ, т. е., по существу, против двух главных инструментов американской политики сдерживания коммунизма — президентской власти и разведывательной системы.

Подгорец отмечает любопытную особенность кампании против ЦРУ, которая приобрела все черты "маккартизма наизнанку":

"Коммуниста, некогда изображавшегося под каждой кроватью, заменил теперь в этой роли агент ЦРУ, и люди, когда-то посмеивав­шиеся над бреднями о вездесущей инфильтрации коммунистов, не находили теперь ничего смешного в аналогичных россказнях о ЦРУ".

Объективным результатом этих кампаний была дискредитация анти­коммунистической политики США, которая изображалась как источник опасного нарушения основных свобод американского образа жизни.

Одновременно шла эволюция внешнеполитических установок кон­серваторов. Вопреки распространенному представлению об их традици­онно более резком антикоммунизме, анализ действий консервативной администрации показывает систематическое противоречие между ее "непримиримыми" публичными декларациями и практическими дейст­виями; именно Эйзенхауэр не поддержал революцию в Венгрии, Никсон начал политику детанта, а Форд подписал соглашение в Хельсинки. Но еще более показательна тактика этих действий, особенно ярко проявив­шаяся во Вьетнаме, где выводу американских войск предшествовала бомбежка Ханоя, минирование хайфонского порта и вторжение в Лаос и Камбоджу, т. е. кажущееся расширение войны.

"Американцы перевернули классическую формулу. "Отступле­ние для подготовки широкого наступления" они заменили "наступ­лением для подготовки широкого отступления".

Напоминая о провозглашенном в последнее время консервативной администрацией "усилении американского присутствия на Ближнем Востоке", Подгорец заключает:

"Есть основания думать, что ближневосточная политика Ник­сона-Форда-Киссинджера есть наступление на подготовки широ­кого отступления".

Отказ от дальнейшего сдерживания коммунизма, по мнению автора, неизбежно приведет к уходу США не только с Ближнего Востока, но также из Западной Европы и Японии.

Стратегия и тактика неоизоляционизма обусловлена представления­ми, в общих чертах сформулированными Киссинджером в ряде частных бесед и выступлений; эта негласная "доктрина Киссинджера" исходит из убеждения, что

183

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

"в настоящее время СССР переживает агрессивный империалисти­ческий этап исторического развития, тогда как Запад вступил в начальную фазу шпенглеровского "заката Европы".

Отсюда следует, что

"советская гегемония в мире неизбежна, и лучшее, что могут сделать США, — это уйти с максимальным достоинством и с минимальным риском быть втянутыми в конфликт с русскими".

Во второй из' своих редакционных статей Н. Подгорец анализирует причины изменения позиции мировой общественности по ближневосточ­ному вопросу, выразившегося, в частности, в пресловутой антисионист- ской (а фактически — антиизраильской) резолюции ООН, в ходе голосования которой даже ее противники объясняли свои возражения не принципиальными, а тактическими соображениями.

Важнейшими причинами такого изменения Подгорец считает посте­пенное отмирание комплекса "вины перед еврейством", порожденного Катастрофой; массированную и изобретательную антисемитскую пропа­ганду арабо-советского блока, которая предлагает странам третьего мира трактовку сионизма как "белого колониализма", а западной общественности — "разоблачение" Израиля, как недемократической страны; наконец, позицию, занятую официозной прессой западных стран.

Эта последняя, по словам автора, весьма напоминает позицию той же прессы во время Мюнхенского сговора, когда вся западная печать обвиняла Чехословакию в угнетении немецкого меньшинства в Судетах, в недемократичности, в "упрямстве и несговорчивости", выразившихся в несогласии уступить Судеты в обмен на "международные гарантии" и, наконец, в незаконности государственного существования вообще. В этом сходстве ситуаций Подгорец усматривает указание на то, что

"западные страны, возможно, и на сей раз готовятся к циничному предательству на Ближнем Востоке, подобному тому, которое они совершили в 1938 г. в Центральной Европе, и снова подготавливают почву для утверждений о моральной оправданности своих дей­ствий".

Однако, — замечает автор, — Израиль не только не Вьетнам, но и не Чехословакия; его можно вынудить к соглашению, но в случае опас­ности он будет защищаться, а в случае крайней опасности он может защищаться даже атомным оружием.

"И если на Ближнем Востоке вспыхнет атомная война, пусть ответственность за нее падет на головы тех, кто под прикрытием лживых фраз вступил в торг о праве Израиля на существование", — заключает Подгорец.

184

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

А. Авихай. Израилецентризм и диаспоризм. ("Еврейский социологический журнал", т. 18, № 1, июнь 1976 г . ) . X. Вакс- ман. Место Израиля в жизни американского еврейства. ("Иуда­

изм", вып. 98, т. 25, № 2, весна 1976 г . ) .

Проблема взаимоотношений Израиля и диаспоры привлекает внима­ние многих обозревателей (см. также "Сион" № 15 — о статьях М. Дектера и Г. Фишмана в разделе "П о страницам зарубежной печати"). В опубликованных недавно статьях Авихая и Ваксмана эта проблема трактуется с двух различных точек зрения, которые можно было бы назвать "макроскопической" (или "формальной") и "микроскопиче­ской" (социологической).

Авраам Авихай рассматривает относительную роль "израилецентриз- ма" и "диаспоризма" (т. е. представлений, по которым в центре жизни американского еврейства находится Израиль или диаспора с ее собствен­ными интересами), основываясь на анализе таких формальных призна­ков, как большая или меньшая активность сионистской пропаганды в диаспоре, расширение или сужение еврейского воспитания, обмена студентами с Израилем, общих конференций и т. п. Он указывает, что после войны 1967 г. произошло сближение израилецентризма и диаспо­ризма, выразившееся в том, что

"диаспора все более и более вовлекается в направленные на Израиль действия и программы".

На фоне разложения еврейской жизни в диаспоре Израиль с его еврейским суверенитетом

"приобрел качественное превосходство над диаспорой, и его лиде­ры стали лидерами диаспоры".

Одновременно, однако, имеются попытки возродить диаспоризм как противоположность израилецентризму, основанные на противопоставле­нии иудаизма сионизму. Как пишет один из сторонников нового диаспоризма проф. Нейсман,

"сионизм никогда не ставил вопрос о еврейском существовании как таковом, что присуще иудаизму, и потому государство Израиль вряд ли может претендовать на центральную роль в поисках ответа на этот вопрос".

Тем не менее, — считает Авихай, — господствующей является тенденция признания американским еврейством центральной роли Из­раиля, параллельно которой в самом Израиле развивается тенденция к признанию ценности диаспоры самой по себе, как одной из частей единого еврейского народа, а не только как источника помощи Израи­лю. Предсказывая дальнейший рост этих тенденций, автор замечает, что он будет обусловлен

"не столько идеологическими, сколько реальными общественными и международными процессами".

185

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

К значительно менее оптимистичным выводам приходит Хаим Вакс- ман, который рассматривает тот же вопрос, опираясь на данные социологических опросов американского еврейства.

"К ак показывают эти данные, т. н. "сионизм" американских евреев является в действительности всего лишь чувством симпатии к Израилю".

Важно подчеркнуть, что это чувство вполне совместимо с осознанием себя американцами, что очень существенно для американских евреев. Такого рода "сионизм" для них традиционен еще со времен "отца американского сионизма" Брандейса, который говорил:

"Всякий американский еврей, который помогает еврейскому засе­лению Палестины, хоть ни он сам, ни его потомки никогда не будут жить там, становится лучше и как человек, и как американец. Нет противоречия между лояльностью к Америке и лояльностью к еврейству".

Вопрос о лояльности к Америке — важнейший для понимания психологии американских евреев. Не случайно в опросах большинство отвечавших (в т. ч. религиозных) евреев высказались против алии, хотя и в поддержку Израиля. Еще более показательно, что произраильские симпатии американских евреев были выше в 1967 г., когда интересы США и Израиля полностью совпадали, и ниже в 1973 г., когда существо­вала неясность и даже опасение, что эти интересы противоречат; в этой ситуации часть американских евреев немедленно предпочла интересы Америки.

Далее, данные показывают, что

"центральная роль Израиля в жизни американского еврея зависит от меры его еврейского самосознания: чем более американский еврей осознает себя к а к еврей, тем более важное место в его жизни занимает Израиль".

Это ставит вопрос о том, каково самосознание американского еврея. Следуя теории видного социолога религии П. Бергера, автор рассматри­вает самосознание современного человека как обусловленное характер­ной особенностью эпохи — плюрализмом общества. В таком обществе человек входит одновременно во множество различных "групп" (слу­жебную, дружескую, религиозную, домашнюю и т. п .), играя в каждой какую-то "роль". Системы ценностей всех этих групп сталкиваются между собой и поэтому все ценности кажутся, в известной мере, относительными и личная свобода и личные интересы имеют тенденцию занять главное место в жизни такого "плюралистического человека"; одновременно уменьшается роль таких абсолютных принципов, как религиозные.

"Для современного человека вся его общественная жизнь разде­лена на разобщенные секторы, и религии отведено "свое место" лишь в одном из таких секторов, — определенное время и место, которые, к тому же, все более сокращаются".

186

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

Психология человека, вынужденного каждый день и час играть все новые "роли", отличается характерным ощущением "бездомности", т. к. ни одна из этих "ролей" не может стать "главной", "подлинной", дать ощущение "дома".

Произраильские симпатии американских евреев, в значительной степени представляют собой попытку видеть в Израиле такой "дом ", место, где можно найти защищенность и тепло, иными словами — "добрый старый родительский дом" времен детства. Вслед за социоло­гом Либманом автор повторяет:

"Главная особенность "родительского дома" состоит в том, что на самом деле человек больше там уже не живет; он только по нему тоскует и вспоминает. Он наносит туда визиты, шлет деньги (стыдясь проверять, на что они расходуются), хочет знать, что там все идет по-прежнему".

Все эти процессы имели особое значение для евреев, т. к. до их погружения в современное общество иудаизм охватывал, казалось, все стороны их жизни, и открытие, что существуют иные ее сферы, требующие таких правил и форм поведения, которые не предусмотрены Торой, привело к растерянности. Уже лозунг Гордона: "Быть евреем дома и просто человеком на улице" — означал подрыв монополии иудаизма; в дальнейшем, когда в результате попыток приспособить иудаизм к требованиям жизни, он распался на конкурирующие ветви, тип веры стал предметом выбора, превратился в товар, предлагаемый на "духовном рынке".

"Теперь имеются конкурирующие трактовки еврейской рели­гии. Нет единого понятия "еврейскости". Другой особенностью является сужение самой сферы "еврейского" в жизни. Было время, когда оно проникало во все поры бытия; эти времена теперь прошли. Следствием этого явилась психологическая изоляция "ев­рейского элемента": он был загнан только в рамки личной жизни. И чем более он сводился лишь к немногочисленным действиям в немногие моменты времени, тем более росла тенденция считать себя евреем только в эти моменты. Еврейскость стала лишь одной из многочисленных ролей, которые играет человек, и он ощущает себя евреем только в те моменты, когда играет именно эту роль".

Видимо, роль Израиля в жизни американских религиозных евреев важнее потому, что они чаще и дольше заняты в этой "еврейской" роли. Но общий вывод из социологических данных таков, что

"для большинства американских евреев их еврейскость и еврей­ское самосознание ограничены редкими промежутками времени; в остальное время их самосознание является абстрактным, и потому Израиль, в действительности, не занимает центрального места в их жизни".

187

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

В заключение автор отмечает, что ранее он полагал, что усилить значение Израиля в еврейской жизни можно, лишь усилив значение еврейской жизни в Израиле. Теперь, на основании вышеприведенного анализа, он пришел к выводу, что задача, напротив, состоит в усилении еврейских элементов в жизни американских евреев. Поэтому все, способствующее развитию собственно американской еврейской жизни, даже если оно не прямо направлено на Израиль, более способствует, в конечном счете, росту значения Израиля для американских евреев, чем денежные пожертвования и другие "прямые" действия, формально как будто более помогающие Израилю.

Этот вывод, в свою очередь, означает, что игнорировать еврейскую жизнь и еврейские институты диаспоры, как "неполноценные" (что характерно для многих израильских и сионистских лидеров, утверждаю­щих, что "подлинная" еврейская жизнь возможна лишь в Израиле), — неправильно и вредно, ибо это, в действительности, не повышает, а понижает значение Израиля в сознании американского еврейства.

А. Найденович. Отбросим национальное высокомерие.("Посев", № 9, сентябрь 1976 г . ) .

И. Войтовецкий. Забудем старые счеты, (там же).

В то время, как лидеры демократического движения (Сахаров, Буковский) призывают к координации усилий всех национальных движений в СССР, сами активисты этих движений продолжают оставать­ся на позициях взаимной отчужденности, обусловленных наличием "комплекса исторических претензий" друг к другу. Этот "комплекс претензий" накладывает, в частности, отпечаток и на русско-еврейский диалог наших дней во всех его аспектах — от взаимных отношений политических группировок в СССР до споров вокруг творчества Солже­ницына.

От этого комплекса несвободны зачастую даже те авторы, которые выступают с призывом к преодолению взаимных обид, как то показы­вают опубликованные в "Посеве" письма Адель Найденович из Москвы и Ильи Войтовецкого из Израиля.

"Евреи, русские, демократы, националисты, прибалты, украин­цы, — пишет Найденович, — призываю вас к глубокому осознанию вреда междоусобиц, распрей, злобивости, сектантской отчужден­ности. В самоослеплении мелочными амбициями мы вбиваем клинья в живое тело обетованных наших надежд".

С аналогичных позиций выступает и Войтовецкий, напоминая траги­ческие эпизоды советской истории: голодная смерть чеченов в ураль­ских степях, уничтожение республики немцев Поволжья, издевательства над евреями.

188

О БЗО Р ЖУРНАЛОВ

Любопытно, однако, что оба автора, предъявляя свой исторический счет, в одном существенном пункте незаметно смыкаются с крайними русскими националистами, — а именно, в их программном обвинении евреев в преступлениях советского режима. У Найденович:

"Да, православная монархическая Русь была виновата в историче­ской узости (!) подавления еврейского достоинства и самосозна­ния (черта оседлости, всяческие ограничения). Но разве евреи не отомстили ей за это? Разве не рукой еврея Юровского был расстрелян русский царь и его малолетний сын? Разве в Петроград­ском Совете не все были евреи или полуевреи? Не хватит ли мстить, допекать покойницу? Евреи, исторгнем из себя вражду, оставим счеты, помиримся!"

Весьма примечателен этот единственный адресат: "Евреи... отомсти­ли", "евреи, исторгнем..."

Но вот у Войтовецкого опять о вине "евреев";"У нас у всех накопились обиды. Нас всех били. Русских били

татары. Русские били украинцев. Украинцы били евреев. Евреи, ринувшись в "республику труда", объединились с латышами и грузинами, русскими и украинцами и все вместе начали бить русских и украинцев, латышей и грузин, евреев и неевреев."

Нетрудно заметить, что в этих "историософских" рассуждениях неправомочно ставится знак равенства между "евреями" типа Троцкого и Юровского (которые, кстати, сами отнюдь не считали себя евреями) и "евреями вообще", т. е. еврейским народом. Таким образом, мы возвращаемся к характерному для русского националистического со­знания тезису, являющемуся современным вариантом основополагаю­щего христианского мифа о вине "евреев" в распятии Христа. В этом "русском варианте" русский народ-богоносец выступает как страдаю­щий Мессия, а безымянные "евреи" — как символ "еврейства вообще", несущего коллективную вину за распятие Руси.

Нетрудно показать, что этот миф является органической частью русской национально-исторической традиции, проникнутой верой в мессианское предназначение русского народа, и в этом смысле русские большевики, провозгласившие "историческую миссию" России, как социального авангарда человечества, гораздо теснее связаны с русским народом, чем т. н. "еврей" с народом еврейским. Понятно, когда этот миф повторяет Адель Найденович, жена русского националиста В. Осипова. Странно, однако, что то же самое твердит за ней еврей Илья Войтовецкий.

наши публикацииВ. ЖАБОТИНСКИЙ

О ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЕ (Мы и арабы)

Вопреки доброму правилу — начинать статью с существа — при­ходится начать эту с предисловия, притом еще личного. Автора этих строк считают недругом арабов, сторонником вытеснения и т.д. Это неправда. Эмоциональное мое отношение к арабам — то же, что и ко всем другим народам: учтивое равнодушие. Политическое отно­шение — определяется двумя принципами. Во-первых, вытесне­ние арабов из Палестины, в какой бы то ни было форме, считаю абсолютно невозможным; в Па­лестине всегда будут два народа. Во-вторых, — горжусь принадлеж­ностью к той группе, которая фор­мулировала Гельсингфорскую

О добровольном примирении между палестинскими арабами и нами не может быть никакой речи, ни теперь, ни в пределах обозри­мого будущего. Высказываю это убеждение в такой резкой форме не потому, что мне нравится огорчать добрых людей, а просто потому, что они не огорчатся: все эти добрые люди, за исключением слепорожденных, уже давно сами поняли полную невозможность по­лучить добровольное согласие ара­бов Палестины на превращение этой самой Палестины из арабской страны в страну с еврейским боль­шинством.

программу. Мы ее формулировали не для евреев только, а для всех народов; и основа ее — равнопра­вие наций. Как и все, я готов присягнуть за нас и за потомков наших, что мы никогда этого рав­ноправия не нарушим и на вытес­нение или притеснение не поку­симся. Credo, как видит читатель, вполне мирное. Но совершенно в другой плоскости лежит вопрос о том, можно ли добиться осущест­вления мирных замыслов мирны­ми путями. Ибо это зависит не от нашего отношения к арабам, а исключительно от отношения ара­бов к сионизму.

После этого предисловия пе­рейдем к существу.

* *Каждый читатель имеет некото­

рое общее понятие об истории ко­лонизации других стран. Предла­гаю ему вспомнить все известные примеры; и пусть, перебрав весь список, он попытается найти хотя бы один случай, когда колониза­ция происходила с согласия тузем­цев. Такого случая не было. Ту­земцы — все равно, культурные или некультурные,— всегда упря­мо боролись против колонизато­ров — все равно, культурных или некультурных. При этом образ действий колонизатора нисколько не влиял на отношение к нему туземца. Сподвижники Кортеса и Писарро или, допустим,наши пред­ки во дни Иисуса Навина, вели

190

О ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЕ

себя, как разбойники; но англий­ские и шотландские "отцы-стран­ники", первые настоящие пионеры Северной Америки, были на под­бор люди высокого нравственного пафоса, которые не то что красно­кожего, но и мухи не хотели оби­деть и искренне верили, что в прерии достаточно места и для белых, и для красных. Но туземец с одинаковой свирепостью воевал и против злых, и против добрых колонизаторов. Никакой роли при этом не играл и вопрос о том, много ли в той стране свободной земли. На территории Соединен­ных Штатов в 1921 году считалось 340 тысяч краснокожих; но и в лучшие времена их было не боль­ше 3/4 миллиона на всем колос­сальном пространстве от Лабрадо­ра до Рио Гранде. Не было тогда на свете человека с такой сильной фантазией, чтобы всерьез предви­деть опасность настоящего "вытес­нения" туземцев пришельцами. Туземцы боролись не потому, что сознательно и определенно боя­лись вытеснения, а просто потому, что никакая колонизация, нигде, никогда и ни для какого туземца не может быть приемлема.

Каждый туземный народ, все равно цивилизованный или дикий, смотрит на свою страну, как на свой национальный дом, где он хочет быть и навсегда остаться полным хозяином; не только но­вых хозяев, но и новых соучастни­ков или партнеров по хозяйству он добровольно не допустит.

Это относится и к арабам. При­мирители в нашей среде пытаются уговорить нас, будто арабы — или

глупцы, которых можно обмануть "смягченной" формулировкой на­ших истинных целей, или продаж­ное племя, которое уступит нам свое первенство в Палестине за культурные и экономические вы­годы. Отказываюсь наотрез при­нять этот взгляд на палестинских арабов. Культурно они отстали от нас на 500 лет, в духовном отно­шении они не обладают ни нашей выносливостью, ни нашей силой воли; но этим вся внутренняя разница и исчерпывается. Они та­кие же тонкие психологи, как и мы, и так же точно, как и мы, воспитаны на столетиях хитроум­ного пилпула: что бы мы им ни рассказывали, они так же хорошо понимают глубину нашей души, как мы понимаем глубину их ду­ши. И к Палестине они относятся по крайней мере с той же инстинк­тивной любовью и органической ревностью, с какой ацтеки относи­лись к своей Мексике или сиуксы к своей прерии. Фантазия о том, что они добровольно согласятся на осуществление сионизма в обмен за культурные или материальные удобства, которые принесет им еврейский колонизатор, — эта дет­ская фантазия вытекает у наших "арабофилов" из какого-то пред­взятого презрения к арабскому народу, из какого-то огульного представления об этой расе, как о сброде подкупном, готовом усту­пить свою родину за хорошую сеть железных дорог. Такое представ­ление ни на чем не основано. Гово­рят, что отдельные арабы часто подкупны, но отсюда не следует, что палестинское арабство в целом способно продать свой ревнивый

191

В. ЖАБОТИНСКИЙ

патриотизм, которого даже папуа­сы не продали. Каждый народ бо­рется против колонизаторов, пока есть хоть искра надежды избавить­ся от колонизационной опасности. Так поступают и так будут посту­пать и палестинские арабы, пока есть хоть искра надежды.

II.

Многие у нас все еще наивно думают, будто произошло какое- то недоразумение, арабы нас не поняли, и только потому они про­тив нас; а вот если бы им можно было растолковать про то, какие у нас скромные намерения, то они протянули бы нам руку. Это ошибка, уже неоднократно дока­занная. Напомню один случай из множества. Года три тому назад г-н Соколов, будучи в Палестине, произнес там большую речь об этом самом недоразумении. Он яс­но доказал, что жестоко арабы ошибаются, если думают, будто мы хотим отнять у них их собст­венность, или выселить их, или угнетать их; мы даже не хотим еврейского правительства, мы хо­тим только правительства, пред­ставляющего Лигу Наций. На эту речь арабская газета "Кармель" ответила тогда передовицей, смысл которой передаю на память, но точно. Сионисты напрасно вол­нуются: никакого недоразумения нет. Г-н Соколов говорит правду, но арабы ее и без него прекрасно понимают. Конечно, сионисты те­перь не мечтают ни о выселении арабов, ни об угнетении арабов, ни о еврейском правительстве; ко­нечно они в данный момент хотят

только одного — чтобы арабы им не мешали иммигрировать. Сио­нисты уверяют, что они будут им­мигрировать лишь в таких количе­ствах, какие допускаются эконо­мической емкостью Палестины. Но арабы и в этом никогда не сомневались: ведь это трюизм, иначе и немыслимо иммигриро­вать. Арабский редактор готов да­же охотно допустить, что потен­циальная емкость Палестины очень велика, т.е. что в стране можно поселить сколько угодно евреев, не вытеснив ни .одного араба. "Только этого" сионисты и хотят, — и именно этого арабы не хотят. Потому что тогда евреи станут большинством, и тогда само собой получится еврейское правительст­во, и тогда судьба арабского мень­шинства будет зависеть от доброй воли евреев; а что меньшинством быть неудобно, про то сами евреи очень красноречиво рассказывают. Поэтому никакого недоразумения нет. Евреи хотят максимального развития иммиграции, а арабы именно еврейской иммиграции не хотят.

Это рассуждение арабского ре­дактора так просто и ясно, что его следовало бы заучить наизусть и положить в основу всех наших дальнейших размышлений по арабскому вопросу. Дело вовсе не в том, какие слова — герцлевские или сэмюэлевские — будем мы говорить в объяснение наших ко­лонизаторских усилий. Колониза­ция сама в себе несет свое объяс­нение, единственное, неотъемле­мое, и понятное каждому здоро­вому еврею и каждому здоровому арабу. Колонизация может иметь

192

О ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЕ

только одну цель; для палестин­ских арабов эта цель неприемле­ма; все это в природе вещей, и изменить эту природу нельзя.

III.

Многим кажется очень заман­чивым следующий план: получить согласие на сионизм не от пале­стинских арабов, раз это невоз­можно, но от остального арабско­го мира, включая Сирию, Месопо­тамию, Геджас и чуть ли не Египет. Если бы это и было мыслимо, то и это не изменило бы основного положения: в самой Палестине на­строение арабов по отношению к нам осталось бы то же самое. Объединение Италии было в свое время куплено той ценой, что, между прочим, Тренто и Триест остались под австрийской властью; но итальянские жители Тренто и Триеста не только не. примирились с этим, а напротив, с утроенной энергией продолжали бороться против Австрии. Если бы даже можно было (в чем сомне­ваюсь) уговорить арабов Багдада и Мекки, будто для них Палестина только маленькая несущественная окраина, то и тогда для палестин­ских арабов Палестина осталась бы не окраиной, а их единственной родиной, центром и опорой их собственного национального су­ществования. Поэтому и тогда ко­лонизацию пришлось бы вести против согласия палестинских ара­бов, т.е. в тех же условиях, что и теперь.

Но и соглашение с непалестин­скими арабами есть тоже фантазия

неосуществимая. Для того, чтобы арабские националисты Багдада, Мекки, Дамаска согласились упла­тить нам такую серьезную цену, какой был бы для них отказ от сохранения арабского характера Палестины, т.е. страны, которая лежит в самом центре "федера­ции” и режет ее пополам, — мы должны предложить им чрезвы­чайно крупный эквивалент. Ясно, что есть только две мыслимых формы такого эквивалента: или деньги, или политическая помощь, или то и другое вместе. Но мы не можем им предложить ни того, ни другого. Что касается до денег, то смешно даже думать о том, будто мы сможем финансировать Месо­потамию или Геджас, когда у нас и на Палестину не хватает. Для ре­бенка ясно, что эти страны, с их дешевым трудом, найдут капита­лы просто на рынке, найдут гораз­до легче, чем мы их найдем для Палестины. Всякие разговоры на эту тему о материальной поддерж­ке суть или ребяческий самооб­ман, или недобросовестное легко­мыслие. И уже совсем недобро­совестно с нашей стороны было бы всерьез говорить о политиче­ской поддержке арабского нацио­нализма. Арабский национализм стремится к тому же, к чему стре­мился, скажем, итальянский до 1870-го года: к объединению и государственной независимости. В переводе на простой язык, это означает изгнание Англии из Месо­потамии и Египта, изгнание Фран­ции из Сирии, а потом быть может также из Туниса, Алжира и Марок­ко. С нашей стороны хотя бы отдаленно помогать этому было

193

В. ЖАБОТИНСКИЙ

бы и самоубийством, и предатель­ством. Мы опираемся на англий­ский мандат; под декларацией Бальфура в Сан-Ремо подписалась Франция. Мы не можем участво­вать в политической интриге, цель которой отогнать Англию от Суэц­кого канала и Персидского зали­ва, а Францию совершенно уничто­жить как колониальную державу. Такую двойную игру не только нельзя играть: о ней даже и думать не полагается. Нас раздавят — и с заслуженным позором — прежде чем мы успеем шевельнуться в этом направлении.

Вывод: ни палестинским, ни остальным арабам мы никакой компенсации за Палестину предло­жить не можем. Поэтому добро­вольное соглашение немыслимо. Поэтому люди, которые считают т а к о е с о г л а ш е н и е за conditio sine qua non сионизма, могут уже теперь ска­зать: ПОП, и отказаться от сио­низма. Наша колонизация или должна прекратиться, или должна продолжаться наперекор воле ту­земного населения. А поэтому она может продолжаться и развивать­ся только под защитой силы, неза­висящей от местного населения — железной стены, которую местное население не в силах прошибить.

В этом и заключается вся наша арабская политика: не только "должна заключаться", но и на самом деле заключается, сколько бы мы ни лицемерили. Для чего декларация Бальфура? Для чего мандат? Смысл их для нас в том, что внешняя сила приняла на себя обязательство создать в стране та­кие условия управы и охраны, при

которы х местное население, сколько бы оно того ни желало, было бы лишено возможности ме­шать нашей колонизации адми­нистративно или физически. И мы все, все без исключения, каждый день понукаем эту внешнюю силу, чтобы она эту свою роль исполня­ла твердо и без поблажек. В этом отношении между нашими "мили­таристами" и нашими "вегетариан­цами" никакой существенной раз­ницы нет. Одни предпочитают сте­ну из еврейских штыков, другие из ирландских; третьи, сторонни­ки соглашения с Багдадом, гото­вы удовлетвориться багдадскими штыками (вкус странный и ри­скованный) ; но все мы хлопочем денно и нощно о железной стене. Но при этом мы же сами зачем-то портим свое дело декларацией о соглашении, внушая мандатной державе, будто дело не в железной стене, а в еще новых и новых разговорах. Эта декларация губит наше дело; поэтому дискредити­ровать ее, показать и ее фантастич­ность, и ее неискренность, — это есть не только удовольствие, но и долг.

1V.

Вопрос не исчерпан, я еще вер­нусь к некоторым его сторонам в следующей статье. Но считаю нуж­ным здесь же вкратце сделать еще два замечания.

Во-первых: на избитый упрек, будто вышеизложенная точка зре­ния неэтична, отвечаю: неправда. Одно из двух: или сионизм мора­лен, или он не морален. Этот воп­рос мы должны были сами для себя решить раньше, чем взяли

194

ЭТИКА ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЫ

первый шекель, и решили положи­тельно. А если сионизм морален, т.е. справедлив, то справедливость должна быть проведена в жизнь, независимо от чьего бы то ни было согласия или несогласия. И если А, В или С хотят силой помешать осуществлению справедливости, ибо находят ее для себя невыгод­ной, то нужно им в этом поме­шать, опять-таки, силой. Это эти­ка; никакой другой этики нет.

Во-вторых, все это не значит, что с палестинскими арабами не­мыслимо н и к а к о е соглаше­ние. Невозможно только соглаше­ние д о б р о в о л ь н о е . Покуда есть у арабов хоть искра надежды избавиться от нас, они этой надеж­ды не продадут ни за какие слад­кие слова и ни за какие питатель­ные бутерброды, именно потому, что они не сброд, а народ, хотя бы и отсталый, но живой. Живой на­род идет на уступки в таких ог­ромных, фатальных вопросах только тогда, когда никакой на­дежды не осталось, когда в желез­ной стене не видно больше ни

одной лазейки. Только тогда крайние группы, лозунг которых "ни за что", теряют свое обаяние, и влияние переходит к группам умеренным. Только тогда придут эти умеренные к нам с предложе­нием взаимных уступок; только тогда станут они с нами честно торговаться по практическим во­просам, как гарантия против вы­теснения, или равноправие, или на­циональная самобытность; и верю, и надеюсь, что тогда мы сумеем дать им такие гарантии, которые их успокоят, и оба народа смогут жить бок о бок мирно и прилично. Но единственный путь к такому соглашению есть железная стена, т.е. укрепление в Палестине вла­сти, недоступной никаким араб­ским влияниям, т.е. именно то, против чего арабы борются. Ины­ми словами, для нас единственный путь к соглашению в будущем есть абсолютный отказ от всяких попыток к соглашению в настоя­щем.

("Рассвет", № 4 2 /4 3 (7 9 /8 0 ), 1924 г.)

ЭТИКА ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЫ

1.

Вернемся к упомянутой уже в прошлой статье Гельсингфорской программе. Как один из ее авто­ров, я менее всего, конечно, скло­нен сомневаться в ее справедли­вости. Она гарантирует и граждан­ское равноправие, и национальное самоуправление. Твердо уверен, что каждый беспристрастный судья признает ее идеальной осно­

вой для мирного и добрососедско­го сожительства двух народностей.

Но нет большего безумия, как требовать психологии б е с п р и ­с т р а с т н о г о судьи от тех самых арабов, которые в этом споре — одна из сторон, а не судьи. Прежде всего, если бы они даже и верили в добрососедское сожи­тельство, остается ведь еще пер­вый и главный вопрос — хотят ли они иметь "соседей", хотя бы и

195

В. ЖАБОТИНСКИЙ

добрых, внутри страны, которую они считают своею. Что однопле- менность удобнее многоплемен­ное™ — этого ведь и самые слад­когласные из наших заклинателей не решатся отрицать. С какой ста­ти народу, который вполне дово­лен своим уединением, доброволь­но пускать к себе добрых соседей в трком серьезном количестве? "Не хочу я ни вашего меду, ни вашего жала" — вот его естествен­ный ответ.

Но и помимо этого основного затруднения, требовать именно от арабов веры в Гельсингфорскую программу — или вообще в какую бы то ни было программу разно­племенной государственности — значит требовать невозможного. Всей теории Шпрингера едва 30 лет отроду. До сих пор ни один народ, даже самый культурный, не согла­сился честно применить ее на практике. Даже чехи, под руко­водством самого Масарика — учи­теля всех автономистов — не суме­ли или не пожелали ее осущест­вить. Что касается до арабов, то и интеллигенция их об этой теории никогда не слыхала. Но зато она знает, что меньшинство всегда и всюду страдало: христиане в Тур­ции, мусульмане в Индии, ирланд­цы под властью англичан, поляки и чехи прежде под властью немцев, немцы теперь под властью чехов и поляков, и так далее без конца. Надо опьянить себя словами до полного дурмана, чтобы после это­го требовать от арабов веры в то, что именно евреи способны (или хоть искренно намерены) осу­ществить план, который другим, гораздо более авторитетным наро­д а м ^ удался.

Настаиваю на этом не потому, чтобы и нам следовало отказаться от Гельсингфорской программы, как основы будущего Modus v iv e n d i Напротив, мы — по крайней мере, пишущий эти стро­ки — верим и в нее, и в нашу способность провести ее в жизнь, несмотря на провал всех прецеден­тов. Но расхваливать ее теперь арабам бесполезно: не поймут, не поверят и не оценят.

II.А если бесполезно, то и вредно.

Политическая наивность еврея баснословна и невероятна: он не понимает того простого правила, что никогда нельзя "идти навстре­чу" тому, кто не хочет идти на­встречу тебе.

Был типичный случай, когда один из подчиненных народов ста­рой России весь, как один чело­век, пошел крестовым походом против евреев под лозунгами бой­кота и погрома. В то же время этот самый народ добивался для себя автономии, открыто при этом заявляя, что он намерен использо­вать автономию для еще большего угнетения евреев. Но, несмотря на это, еврейские публицисты и поли­тики, даже из националистов, счи­тали своим долгом всячески под­держивать автономные стремле­ния своих врагов; ибо, видите ли, автономия есть вещь святая. Мы вообще, как я писал уже раз на этих столбцах, считаем своим дол­гом, как только заслышим "Мар­сельезу", застыть на вытяжку и кричать ура — хотя бы играл эту мелодию сам Гаман, и хотя бы в шарманке его при этом трещали

196

ЭТИКА ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЫ

еврейские кости. Это мы считаем политической моральностью.

Это не мораль, а разврат. Чело­веческое общежитие построено на взаимности; отнимите взаим­ность, и право становится ложью. Тот господин, который в эту ми­нуту проходит за моим окном по улице, имеет право на жизнь лишь потому и лишь постольку, по­скольку он признает мое право на жизнь; если же он хочет убить меня, то никакого права на жизнь я за ним не признаю. Это отно­сится и к народам. Иначе мир станет звериным бегом взапуски, где погибнет не только слабейший, но именно кротчайший. Мир дол­жен быть миром круговой по­руки. Если жить, то всем по­ровну; и если погибать, то всем поровну, но нет такой этики, по которой жадному полагается есть досыта, а скромному издохнуть под забором.

Практический вывод из этой этики, которая есть единственная возможная этика человечности, гласит в нашем случае вот что: даже если бы имелись у нас, поми­мо гельсингфорской программы, еще полные карманы всяких дру­гих уступок, вплоть до согласия стать участниками какой-то фан­тастической арабской федерации od morza do morza, -то и тогда заговорить о них можно было бы только на завтра после того, как с арабской стороны будет изъявле­но согласие на еврейскую Палести­ну.

Деды наши это понимали. В Талмуде есть поучительный юри­дический казус. Двое идут по до­роге и находят кусок сукна. Один

говорит: это я нашел его, он весь принадлежит мне. Второй говорит: неправда, нашел я, сукно мое. Тогда судья разрезает сукно попо­лам, и каждому из упрямцев до­стается половина. Но вообразить казус, когда только один из них упрямец, а другой, напротив, ре­шил удивить мир джентльменст­вом. Он говорит: мы нашли сукно вместе, я претендую только на половину, вторая половина пола­гается г-ну Б. Зато другой твердо стоит на своем: нашел я, сукно мое. В таком случае Талмуд реко­мендует судье решение мудрое, но для "джентльмена" грустное. Судья говорит: об одной половине спора нет, г-н А. сам признает, что она принадлежит г-ну Б. Спор идет только о второй половине — сле­довательно, разрежем ее пополам. Итого упрямец получает три чет­верти, а "джентльмен" только чет­верть. И поделом. Ибо джентльме­ном быть хорошо, но фофаном быть не следует. Деды наши это понимали, но мы забыли.

Следовало бы нам это помнить особенно потому, что в нашем случае дело с уступками обстоит особенно печально. Объем уступок арабскому национализму, на кото­рые мы можем согласиться, не убивая сионизма, чрезвычайно скромен. Отказаться от стремле­ния к еврейскому большинству мы не можем, допустить арабский надзор за нашей иммиграцией не можем, допустить парламент с арабским большинством не мо­жем и ни в какую арабскую феде­рацию никогда не пойдем; более того, так как все арабское движе­ние нам пока враждебно, то мы не только не можем его поддержи­

197

В. ЖАБОТИНСКИЙ

вать, но сердечно радуемся (все, даже арабофильствующие декла­маторы) каждому провалу его не только в соседнем Заиорданьи или в Сирии, но даже в Марокко. И так оно будет, ибо иначе быть не может, пока железная стена не за­ставит арабов примириться с сио­низмом раз навсегда.

III.

Станем на минуту на точку зре­ния тех, которым кажется, что это все имморально. Разберемся. Ко­рень зла заключается, конечно, в том, что мы хотим колонизиро­вать страну против воли ее тепе­решнего населения, т.е. следова­тельно, колонизировать ее насиль­но. Все остальные неприятности вытекают из этого корня с авто­матической неизбежностью. Что же остается делать?

Простейший выход — поискать другую страну для колонизации. Например, Уганду. Но при ближай­шем рассмотрении и тут окажется та же беда. И в Уганде есть тузем­ное население, и оно, конечно, по примеру всех других туземцев в истории, будет инстинктивно или сознательно противиться наплыву колонизаторов. Тот факт, что эти туземцы — чернокожие, существа дела не меняет: если колонизиро­вать страну против воли туземцев имморально, то ведь мораль долж­на быть одна и та же для черноко­жих и белых. Конечно, есть надеж­да, что эти чернокожие еще не настолько развиты, чтобы посы­лать делегации в Лондон; надежда слабая, ибо всюду найдутся доб­рые друзья белого цвета, которые их научат; но если даже так, если

эти туземцы, слава Богу, окажут­ся беспомощными детьми, то дело еще хуже. Раз колонизация без согласия туземцев подобна грабе­жу, то ведь преступнее всего гра­бить беспомощных детей. Следо­вательно, и Уганда "имморальна". Следовательно, "имморальна" и всякая другая территория, как бы она ни называлась. Необитаемых островов на свете больше нет. В какой оазис ни сунься — всюду сидит уже туземец, сидит с незапа­мятных времен и не хочет при­шлого большинства или даже про­сто большого наплыва пришель­цев.

Следовательно, если есть на свете безземельный народ, для не­го даже самая мечта о националь­ном доме есть мечта имморальная. Безземельные должны навсегда остаться безземельными; вся зем­ля на свете уже распределена, и кончено. Так требует этика.

В нашем случае эта этика осо­бенно любопытно "выглядит". Нас на свете, говорят, 15 миллионов; из них половина живет теперь в буквальном смысле жизнью гони­мой бездомной собаки. Арабов на свете 38 миллионов; они занима­ют Марокко, Алжир, Тунис, Три- политанию, Египет, Сирию, Ара­вию и Месопотамию — пространст­во (не считая пустынь) величиной с пол-Европы. В среднем на этой огромной территории приходится по 16 арабов на квадратную анг­лийскую милю; для сравнения по­лезно напомнить, что в Сицилии на кв. милю приходится 352 челове­ка, а в Англии — 669. Еще полез­нее напомнить, что Палестина со­ставляет приблизительно одну

198

ЭТИКА ЖЕЛЕЗНОЙ СТЕНЫ

двухсотую часть этой территории. Но когда бездомное еврейство требует Палестину себе, это ока­зывается "имморальным” , потому что туземцы находят это для себя неудобным.

Такой этике место у канниба­лов, а не в цивилизованном мире. Земля принадлежит не тем, у кого ее слишком много, а тем, у кого ее нет. Отчудить участок у наро­да-латифундиста для того, чтобы дать очаг народу-скитальцу, есть

акт справедливости. Если народ- -латифундист этого не хочет — что вполне естественно — то его надо заставить. Правда, проводимая в жизнь силой, не перестает быть святой правдой. В этом заключает­ся единственная объективно воз­можная для нас арабская полити­ка; а о соглашении будет время говорить потом.

("Рассвет", № 4 4 /4 5 (8 1 /8 2 ), 1 9 2 4 г.)

КНИГОТОВАРИЩЕСТВО’’Москва — Иерусалим”

предлагает читателям одну из известнейших работ Самиздата 70-х годов.

АЛЕКСАНДР ВОРОНЕЛЬ’’ТРЕПЕТ ЗАБОТ ИУДЕЙСКИХ”

Философские раздумья, неожиданно и остро пере­плетающиеся с обнаженной исповедью, раскрывают в судьбе человека — судьбу русского еврейства и ее трагически-неизбежный итог: прощание с Россией.

Требуйте книгу в книжных магазинах страны. Заказы принимаются по адресу Тель-Авив, Хисин

4а, редакция "Сион” .

ИСПОЛНИТЕЛЬНОМУ КОМИТЕТУ ВСЕМИРНОЙ СИОНИСТСКОЙ

ОРГАНИЗАЦИИДорогие товарищи!После продолжительного перерыва мы вновь связываемся с Вами,

чтобы вкратце обрисовать положение нашей организации здесь. Более 2-х лет сионистская организация не обнаруживала никаких признаков жизни, ее работники разъехались по всей стране, и хотя остатки организации были немалочисленны, между ними не существовало ника­кой связи.

Этому было много причин, и они Вам известны. Наиболее важная из них — преследования и непрекращающиеся до сего дня аресты. В последнее время наше движение вновь подняло голову. Начиная с последней конференции, состоявшейся в декабре прошлого года, нам удалось наладить — более или менее удовлетворительно — работу организации.

1. 8 месяцев назад после длительного перерыва удалось собрать конференцию, в которой приняли участие представители организаций Петрограда, Москвы, Украины и Белоруссии. На этой конференции были заложены основы для возрождения нашей организации в России. Сейчас у нас есть центр, состоящий из 12 человек, представляющих местные организации. В ближайшем будущем должна собраться 2-я конференция, которая восстановит полностью нашу организацию.

2. Палестинское бюро существует у нас с 1924 года. В бюро, кроме нашей организации представлены "Цеирей-Цион” и "Ге-Халуц" (нацио­нальный) . В связи с расколом в организации " Ге-Халуц" до сих пор не вошли в бюро сионисты-социалисты (це-эс) и "Ге-Халуц" (легальный).

Последние 2 организации получают из Эрец-Исраэль сертификаты под свою ответственность. Это ненормальное положение не может дальше продолжаться, и поэтому мы делаем все, что в наших силах, чтобы создать объединенное палестинское бюро в соответствии с уставом конгресса. Но, что касается самой алии, то ее положение никак нельзя считать удовлетворительным, так как наши заявки в Э. И. на сертифика­ты удовлетворяются только в малой степени.

До сего времени бюро получало сертификаты только для арестован­ных, высылаемых правительством в Эрец-Исраэль. Этот факт сводит на нет всю нашу работу в этой области.

Поэтому со всей настойчивостью мы требуем положить конец этому досадному явлению и дать указание главному бюро в Эрец-Исраэль в будущем выполнять наши заявки.

Мы не перекладываем большую ответственность, лежащую на нас, на наших товарищей, едущих в Э. И., и поэтому мы не можем продолжать нашу работу в условиях, когда наши требования постоянно остаются без ответа. Во главе бюро стоят, понятно, члены Центра.

200

ЕВОСМ

3. "Тарбут" Официальное общество "Тарбут" было закрыто еще в 1919 году, когда были закрыты все общественные организации в России.

Тем не менее, общество продолжало свою работу, не избежав преследований со стороны Евсекции и других гос. учреждений. В настоящее время учатся в разных группах около 12 тысяч человек. Большинство учащихся — члены наших молодежных организаций, соблюдающих конспирацию, несмотря на то, что в работе "Тарбута” нет никакого политического содержания, она опасна и для преподавателей, и для учащихся, исключаемых из общих учебных заведений за ''тяжелые преступления" — изучение иврита и других еврейских предметов.

В отношении переговоров между нашими товарищами и представите­лями правительства о положении еврейской культуры в России, в попытке получить разрешение для деятельности "Тарбута" — см. об этом ниже.

4. Работа с молодежью. Нашему молодому поколению и особенно учащимся грозит страшная опасность ассимиляции — через школы, организации учащихся и др. путями. Чтобы предупредить эту опасность и бороться с ней, создано объединение наших молодежных организаций, цель которого — дать молодому поколению национальное воспитание в различных аспектах. Большинство этих организаций примыкают к нашей организации, и во главе их стоят члены нашего Центра. Количест­во молодежи, находящейся под влиянием этой организации, превышает 25 000 человек в 200 различных населенных пунктах по всей России.

5. Работа по оказанию помощи. Многочисленные аресты и непрекра- щающиеся преследования вынудили нас создать настоящий комитет помощи заключенным. Этот комитет создан под нашим руководством в конце прошлого года. В комитет вошли представители всех сионистских организаций, принимающих участие в конгрессе.

До сего дня комитет истратил 6 000 фунтов стерлингов, 3/4 из этой суммы собрано у нас в стране и 1/4 получена из-за границы. Сейчас материальное положение еврейского населения в стране ухудшилось, и оно не в состоянии обеспечить даже небольшую часть необходимых средств, и без срочной помощи наших братьев за рубежом наше положение весьма тяжелое (многие высланные в Э. И. не имеют денег даже на дорогу из Сибири) .

6. Политическая работа. Новый центр не в состоянии мириться с непрекращающимися преследованиями и не может быть безучастным свидетелем постоянного удушения национальной жизни.

После длительных переговоров 2 наших товарища представили подробный меморандум о положении евреев вообще и о сионистском движении и его целях в частности, в котором выдвинули 3 следующих основных требования:

а) положить конец преследованиям сионистовб) отменить запрет языка иврит и ивритоязычной культурыв) разрешить создание общества помощи олим.

201

И З ИСТОРИИ СИОНИЗМА

Этот меморандум вручен одному из руководителей правительства г-ну Смидовичу. Правительство посвятило одно из заседаний специально "требованиям сионистов в России". После продолжительной дискуссии нам сообщили, что преследования направлены не против сионистов, а против эсеров, меньшевиков и др. Сколько правды есть в этом ответе — покажет будущее. Настоящее положение не согласуется с этим ответом.

То, что происходит ежедневно, — даже в малой степени не соответст­вует этому заявлению.

В отношении разрешения выезда в Э. И., которому, по словам правительства, оно не препятствует, мы сочли своим долгом представить проект создания общества для помощи олим. В настоящее время нельзя сказать даже, рассмотрен ли этот проект.

Однако, каковы бы ни были результаты наших первых шагов, мы не прекратим бороться за наши справедливые национальные требования.

7. КонгрессПо независящим от нас причинам, мы не можем послать на этот раз

своих представителей на предстоящий конгресс. Поэтому ни у кого нет права явиться на конгресс в качестве представителя сионистов России.

В заключении нашего меморандума мы обращаемся к Вам, товари­щи, со следующей просьбой:

Поскольку в связи с большими расстояниями и отсутствием точной информации нельзя отличить действия и речи полезные от приносящих вред, тем более, что вред могут принести не только действия и речи, но даже их внешняя форма, мы просим до публичных выступлений и действий по поводу еврейства России запросить и выслушать предвари­тельно наше мнение.

Удаленные от Вас на большое расстояние мы шлем Вам, товарищи, наши горячие приветствия и просим передать всем строителям нашего дома, собирающимся на предстоящий Х1У конгресс, что наш народ в Сов. России еще жив и стоит на страже, и несмотря на все препятствия, он гордо несет знамя нашего народа, нашей страны, нашего языка.

С сионистским приветом — Центр Сионистской организации в Сов. России.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Впервые публикуемое здесь письмо из Центрального сионистского архива в Иерусалиме не датировано, однако, из его содержания следует, что оно было написано в июне-августе 1925 г.

Письмо является важным свидетельством сионистской организации России в тяжелых условиях подполья в 1924— 1925 гг.

Представляет большой интерес описанная в письме последняя попыт­ка прямого контакта руководства сионистского движения России и советскими властями с целью легализации движения.

202

ЕВОСМ

Дело в том, что в первые годы после большевистского переворота преследования сионистского движения осуществлялись по инициативе и руками еврейских коммунистов, так называемой "Евсекции". Само же советское правительство, по-видимому, еще не имело ясной позиции в этом вопросе, репрессии, ограничивающиеся обысками, конфискация­ми, краткосрочными арестами и разгонами сионистских съездов и совещаний, имели своей целью скорее помешать росту и нормальной работе движения, чем его искоренению.

Это положение давало основание для надежды на нормализацию статуса движения путем прямых переговоров с советскими руководите­лями. В феврале 1925 года член исполкома ВСО д-р Идер приехал в Петроград и встретился с наркоминделом Г. Чичериным. Чичерин за­явил, что репрессии применяются не против сионистов, как таковых, а только против "некоторых буржуазных элементов среди сионистов", что изучение и распространение иврита не запрещено, и что нет никаких препятствий для деятельности социалистических и коммунистических групп в сионизме и даже для их связей с сионистами за рубежом.

Хотя ответ Чичерина и был весьма далек от истины, он все же отличался от фанатично антисионистской позиции Евсекции.

26 мая 1925 года 2 члена Центра сионистской организации России — музыкант, профессор Д. Шор (в 1928 году ему удалось репатриировать­ся в Эрец-Исраэль) и инженер И. Рабинович, бывший председатель спортивного общества "Макаби" (умерший в Казахской ССР) встрети­лись с И. О. пред. ЦИК П. Смидовичем и представили ему меморандум, о содержании которого рассказывается в письме.

В середине июня Д. Шор и И. Рабинович встретились с главой Сов. правительства А. Рыковым.

29 июня 1925 года оба сиониста участвовали в заседании В ЦИКа, посвященного рассмотрению меморандума. Их оппонентами были, как легко угадать, представители ГПУ (предшественника КГБ) В. Менжин­ский и Дерибас.

На заседании не было принято никакого решения, проект создания организации помощи эмигрантам в Палестину не был рассмотрен, а подлинный ответ советской власти сионистское движение получило в виде новой широкой волны арестов.

П уб л ика ц ия , перевод с и в р и т и послесловие

А . Фельдмана.

культура искусствоЗИНОВИЙ ЗИНИК

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОТ НАСТОЯЩЕГО

Когда я приехал в Иерусалим, единственное, чего я не мог предполо­жить, - что мне доведется быть режиссером. Да еще театра на русском языке. Да еще театр этот будет ставить абсурдные водевили XIX века - пьесы Козьмы Пруткова. И что наш Прутков - Витя Фишер - с голыми ногами, в белом хитоне из простыни и в веночке из искусственных цветов будет проходить через спектакль, кривляясь в паузах, и кричать о собственной поэзии, которую никто не понимает.

Наш спектакль тоже можно понимать и не понимать. Я рассчитываю на понимание - на то понимание, которым сам руководствовался в постановке. Наш Прутков - не из афоризмов. Он - Козьма Прутков братьев Жемчужниковых, которые придумали его, как пародию на вечную тему интеллигента и власти; власти, тождественной с толпой и чернью. Наш Прутков - это поэт, воспринимаемый глазами черни. Поднятый до крайней пародийности, он становится той фигурой непони­мания, которую можно отнести к любой ситуации. Это человек, попавший в чужой монастырь, одиночка, вырвавшийся в свободный мир и воспринимаемый глазами этого мира, который безразличен к его раздвоенности, отторженности, неприспособленности к новой жизни, в рамках которой его прежняя жизнь - ничто. Если хотите, это пародия на новоприбывшего героя, который перестал быть героем, как только спустился с трапа самолета.

Водевильный монтаж из пьес Пруткова был выбран первоначально как тот драматургический материал, который дал бы возможность создать постоянный ансамбль, такой материал, который позволяет свободно изменять роли и заменять мужчин на женщин, - ведь большинство участников нашей студии одновременно и работают, и учатся, и еще могут быть неожиданно призваны на военную службу. Все надо было делать к тому же своими руками, клеить цилиндры, в которых появляется хор, шить занавес, покупать недостающие аксессуа­ры.

Но в процессе репетиций мне стало понятно, что наш спектакль гораздо серьезнее, чем мы думали сами. Мы начали с водевиля, а кончили трагикомедией. Мы поняли, что это спектакль о приезде. Изя Паргомонин, только что певший шутовскую песню, сняв цилиндр и мгновенно став серьезным, неожиданно произносит: ”Я часто задумы­вался, почему иностранец не едет к нам...” Этот пародийный афористиче­ский куплет - ключ к спектаклю. Наше поколение тоже можно назвать потерянным - мы родились с мыслью о загранице, забыв о том, что такое родина и ничего не зная о ней. Все участники нашей труппы свободно говорят на новом для них языке, читают здешнюю прессу,

204

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОТ НАСТОЯЩЕГО

книги и вообще никак не эмигранты. И тем не менее у человека, воспитанного в другой культуре, отношение даже к хорошо знакомой новой культуре двойственное: она и не чужая, и не родная, она - близкая, в которой запуталось прошлое и настоящее. И иногда настоящее принимается за прошлое. Вживание в эту культуру - мучительный и болезненный процесс. Цена свободы - это иногда одиночество в поисках ускользающего прошлого. И некого винить. В личном плане все разрешается переездом, но когда человек раскрывает рот, он вдруг не знает, на каком языке говорить и начинается тягостная путаница времен. Это нс ностальгия. Все дело - в тех словах, что были услышаны первыми в жизни. Идеологически желанная родина стано­вится вдруг ’’заграницей”. Страной за семью замками. Что уж говорить о людях, не знающих ни слова на языке, на котором говорят вокруг них...

Когда Фира Кантер, которая в нашем спектакле исполняет роль осведомленного во всех международных вопросах интеллигента, произ­носит свой монолог: ’’Что за страна восток...”, речь идет не о настоящем востоке, а о таком отношении, когда все, что не Запад, то Восток, что не Париж, то провинция. И одновременно - это монолог человека, который в шоке от чуждости места, о котором мечтал.

Наш спектакль начинается с того, что на сцену, освещенную прожек­тором, выбрасывается пакет с письмом - с того света. Звучит голос - это автор письма рассказывает, что, истосковавшись по возвышенному, он обратился к спиритическим сеансам, общается с духом Козьмы Прут­кова, но по-прежнему недоволен жизнью. Тогда из-за задника, сделанно­го в форме рамки, слышится ”Не жалуйся!” и появляется фигура непреклонного интеллигента Козьмы Пруткова. Из-за этого задника, из этой рамки появляются позже все герои. Рамка - это потусторонний мир. Но в каком смысле ’’потусторонний”? По какую сторону этой рамки находимся мы сами - в зрительном зале или позади задника? Что такое все остальное действие: наше сегодняшнее, воспринятое глазами пародийного советского зрителя, или же наше прошлое, пародийно воспринятое глазами человека, переехавшего в ’’страну востока”? Ведь мы и в настоящей своей жизни, сейчас, не перестаем сравнивать. И иногда принимаем воспоминание за настоящее. ’’Говорят, что цены на хлеб в Тамбовской губернии значительно повысились”, - говорит Козьма Прутков в последней части спектакля. Я думаю, что если бы этот спектакль был показан в Москве, вся проблематика была бы воспринята в опрокинутом виде; письмо ’’оттуда” воспринималось бы как письмо из Иерусалима, а действие понималось бы как сцены из московской жизни.

Наш спектакль передразнивает действительность, но что именно передразнивается - это понимается по-разному, в зависимости от того, по какую сторону рамки вы предпочитаете находиться, что вы считаете заграницей.

По сюжету мы играем водевиль о женитьбе, о неразделенной любви.

205

ЗИНОВИЙ з и н и к

Два жениха в колготках ищут пути к новой брачной жизни; первый - чтобы угодить отцу невесты, доктору френологии, который по черепам определяет, кто способен, а кто неспособен любить женщину, решает набить парик ватой; второй - приходит к более рациональному решению: обриться наголо и набить себе шишки на черепе. Это фарсовое соревнование, которое можно воспринимать как пародию на приготов­ления к отъезду, отъезд, а может быть, и как пародию на прибытие, выигрывают не добивающиеся руки невесты женихи, а случайно попав­ший в квартиру знаменитый гидропат: его быстро заворачивают и завязывают прочными узами брака. Это начало семейной жизни; если хотите - это другая жизнь, после приезда. Живи вы в Москве, это была бы ваша жизнь там, в тамошних рамках. Мы пародируем супружескую пару, которая, где бы она ни находилась, остается той же: супруги говорят одно, а подразумевают другое, спорят о высоких идеалах, а на самом деле ругаются из-за того, сколько кому достанется. Абсурдность ситуации состоит в том, что жена ждет, что муж принесет ей блонды, а муж все деньги проиграл в клубе. И в то же время никто не знает, что такое эти самые блонды. Они - как несбыточный идеал, о котором никто ничего не знает.

Двойственность происходящего, противоречивость слова и движения, естественная для человека в неестественной ситуации, достигает апогея в заключительной части спектакля - поминках по Козьме Пруткову. Это поминки по прошлому. Это жутковатый ностальгический вечерок людей, изображающих из себя ’’всю Россию”, всю прутковскую Россию. Они не слушают друг друга, они сидят рядышком на стульях, и пока один произносит свой, случайно зацепленный с предыдущим, монолог, остальные загораживают лица перевернутыми цилиндрами, на донышках которых нарисованы черепа. И черепа эти ждут своей очереди высказаться, поворачиваясь каждый раз к очередному говорящему. В действительности же, под прикрытием ностальгической демагогии, идет драка за стулья, драка за место в жизни. Кто будет сидеть, а кто не будет. Пока один произносит монолог, другой крадет у него стул. Мест мало. Стульев не хватает. Стулья крадут. Они же сами крадут у себя стулья. И когда распорядитель поминок произносит скорбно: ’’Господа, нашего Козьмы Петровича больше не существует”, Козьма Прутков, вполне живой и здоровый, появляется из-за рамки-задника и, нагло хихикая, забирает из-под него стул.

’’Господа, нашего Козьмы Петровича больше не существует...”А прошлое вынимает из-под тебя стул. А оно провоцирует. А оно

выбивает почву из-под ног - у тех, кто хочет сделать вид, что его больше не существует.

Я думаю, что человек может считать, что действительно приехал, что он начал новую жизнь, только тогда, когда он может без страха и без компромисса вспомнить о своем отъезде. И если понимать наш спек­такль в этом плане, то можно сказать, что все его участники уже на самом деле приехали в Иерусалим.

206

Н. РУБИНШТЕЙН

’КЛОП” НА ИВРИТЕ

Гражданин!Спеши на представление ’’Клопа” !

У кассы -хвост,

В театре -толпа...

В. М ая ковски й .

Эрик Хейфец, режиссер из Ленинграда, поставил со студентами Театральной Школы в Тель-Авиве ’’Клопа” на иврите.

Здесь все удивительно, в этом сообщении. В Ленинграде Хейфец, например, отказывался ставить ’’Клопа” . Зачем ему понадобилось это в Израиле? И зачем это понадобилось его студентам? Что они знают о России конца двадцатых годов, сабры, родившиеся около 1956 года, талантливо раскованные, и не слишком начитанные в советской исто­рии? Ну ладно, первая половина спектакля - это ясно: пришествие класса-гегемона, сатира, легко покрывающая и современную советскую жизнь... Но что он, режиссер, будет делать с постной утопией второй части? И как оно будет в переводе?..

Но ответом на все недоумения был несомненный, ошеломляющий и полный успех, праздничное торжество режиссера и его молодых сорат­ников.

Зрительный зал двуязычен, но каждому все понятно: кто недостаточ­но знает иврит, хорошо помнит ’’Клопа” в подлиннике. Израильтяне не скучают в зале: ”их лица ясны, яснее, чем блюдце: где надо - хмуреют, где надо - смеются” - как сказал, правда, по другому поводу, автор пьесы .

Режиссер сильно сократил литературный текст. Из числа действую­щих лиц он оставил восемь персонажей. Реквизит и декорации ему не понадобились. Восемь обшарпанных самодельных стульев прекрасно служат и интерьером рабочего общежития, и убранством квартиры Ренессанс в вечер свадьбы, и из них же во втором отделении сооружает­ся клетка для проснувшегося Присыпкина. Девушки ходят по сцене, натянув поверх колготок блузки-гольф, которые в Москве называли ’’водолазками”. Тоненькая коротко стриженная девочка изображает многопудовое хамство мадам Розалии Ренессанс: ’’Зачем мы прогнали господина Рябушинского?” Получается очень смешно.

207

н . РУБИНШТЕЙН

Московский рынок неожиданно приобретает сходство с Таханой Мерказит. ’’Сто пять веселых анекдотов из жизни бывшего графа Льва Николаевича Толстого” предлагаются так, что невольно ожидаешь услышать: ’’Коль давар шалош лирот”. Но это делу не вредит.

Но затем начинается фантастика. Осклабленный идиот-дежурный машет шваброй и переставляет стулья, симулируя уборку общежития, и, сползая со стула на стул, млеет девица в ожидании секс-партнера Проползают в перебранке один за другим обитатели. По углам гнездится сплетня, и в воздухе висит постоянная готовность взорваться сканда­лом. Пахнет натуральной школой и рабской верностью жизни. Режиссер, конечно, бывал в таких общежитиях, но какими путями вкладывает он это знание в своих студентов, выросших, на их счастье, так ’’далеко от Москвы”?

Пьянка в доме Ренессанс набирает подлинную московскую силу: раскачиваются хмелеющие гости, застольное пение переходит в нечлено­раздельный рев и над приткнувшимся в уголке, склоненным над воображаемой клавиатурой Баяном, почти интеллигентом и скептиком по замыслу спектакля, нависает грозная морда социального заказа и руководящего указания: ’’Играй на всех!..” - ”... Да я на всех!..”

Зрители с остервенением аплодируют и расходятся на перерыв. Но второе отделение оказывается значительнее первого. Социальная утопия Маяковского (через пятьдесят лет после пламенного завершения ’’крас­ной свадьбы”) предположительно датировалась нашими сегодняшними днями. В ней не было заранее отведено место ГУЛагу, постановлениям о музыке и литературе и разгону художественных выставок бульдозера­ми. Нет, то была мечта о ’’социализме с человеческим лицом”, о торжестве урбанизма и научного управления природой и жизнью, достигнутых при помощи большинства голосов. Режиссер не поправляет автора, он только исследует на сцене природу его мечты.

Присыпкин - самая большая удача этого спектакля. Очень длинный и тонкий юноша, с безукоризненной пластикой и способностью вызы­вать смех в зале простым поднятием ноги, был обрит ради спектакля наголо, отчего в его лице обнажилось неожиданное портретное сходство с молодым Владимиром Маяковским, - облик, запечатленный для нас фотографиями Родченко. На затылке у Присыпкина красовалась яркая ромашка, заставляя вспомнить о морковке на щеке Маяковского времен его футуристических гастролей. Грядущий хам, гегемон из первого действия, во втором отделении он приобрел неожиданные и трагические черты - и намек на портретное сходство с автором оказался очень значащим в структуре спектакля.

Среди механически-четко движущихся людей, среди голосов, подра­жающих машинным сиренам, очнувшийся от полувекового сна Клоп- Присыпкин выглядит единственным носителем несовершенного челове­ческого начала в мире, где совершенство и безликость робота взяты за образец человеческого поведения. Даже в пошлом присыпкинском

208

УМИРАЮЩИЙ ТЕАТР

варианте опасный микроб своеобразия поражает - в виде эпидемии индивидуализма и нездоровых настроений - механически совершенных людей гипотетического социализма Маяковского. Где-то тлеет, обратив­шись в спору, на дне души ’’человеков будущего” полузабытое желание быть ’’человеком просто”, в меру похожим и не похожим на всех других, что были до него. И не идеальный социалистический мир отменяет глупого и невежественного Присыпкина, но нелепый мало­культурный Присыпкин отменяет, развенчивает, как порочную, самую голубую социалистическую мечту - мечту о сытом мире одинаковых.

М.КОХАНСКИЙУМИРАЮЩИЙ ТЕАТР?

На состоявшейся недавно всемирной конференции по идишистской культуре бурными аплодисментами было встречено заявление министра просвещения и культуры о том, что израильское правительство намере­вается основать новый идишистский театр. Учитывая, что предыдущий государственный идишистский театр был основан чуть больше года назад и благополучно скончался спустя три месяца, можно думать, что мы присутствуем, по-видимому, при зарождении новой традиции: ежегодно заново основывать государственный идишистский театр. Тра­диция эта заслуживает более подробного разговора.

Весной 1975 г. под звуки фанфар, возвестивших об историческом событии, состоялось торжественное открытие Идишистского Художест­венного театра Всемирного Центра Идишистских Театров, (таково было его полное название), основанного при финансовой поддержке ми­нистерств культуры и абсорбции при участии Еврейского Агентства.

Этот первый спектакль (для него была выбрана пьеса Шолом-Алей- хема ”Амка”) кончился полным провалом. Постанрвка была беспо­мощной, игра наспех сколоченной труппы, состоявшей частично из бывших артистов бывших идишистских театров, частично из людей, потерявших работу в ивритском театре и испытывавших явные труд­ности в произнесении идишистского текста, была слабее мало-мальски приемлемого уровня. Артист, исполнявший главную роль добродушно­го и остроумного портного, продемонстрировал полное непонимание характера героя. Его беспомощность была еще более подчеркнута тем фактом, что роль его жены исполняла актриса, слава которой гремела в идишистском театре России задолго до его рождения.

Это событие было серьезным разочарованием для всех, при нем присутствовавших. Но оказалось, что худшее еще впереди. Выяснилось, что премьера была лишь прелюдией к появлению знаменитой примы - Иды Каминской, - которая тогда находилась еще в Америке, где пыталась - со все меньшим, впрочем, успехом - поддержать свою репутацию вдовствующей королевы идишистского театра. Потерпев,

209

М. КОХАНСКИЙ

наконец, окончательное поражение, она вернулась в Израиль, чтобы заявить свои королевские претензии здесь.

По прибытии она поставила в ИХТ спектакль ’Тлюккель фон Хаммельн” (сценическая адаптация, режиссура и исполнение заглавной роли - Иды Каминской). В роли немецкой еврейки 18 века, выступаю­щей против антисемитизма властей, Ида Каминская была той осью, вокруг которой вращался весь спектакль.

Мне запомнилась одна сцена. В конце первого акта Глюккель, окруженная членами своей семьи, выходит на авансцену, медленно воздевает руки горе и торжественно произносит: ”Я требую справедли­вости!” Затем она застывает в этой позе, ожидая шквала аплодисментов.

Ида Каминская, безусловно, принадлежит театральной традиции 19 века, когда ее мать, незабвенная Эстер Рашель, потрясала публику подобными ”штик”. Публику 1970-х годов этим не возьмешь. Постано­вка вскоре провалилась, а вместе с ней закончил существование и Идишистский Художественный Театр Всемирного Центра Идишистских Театров. Несколько месяцев спустя я случайно встретил директора театра Авраама Богатыря. Когда я спросил его, что слышно, он трагически развел руками и ответил: ”Не идет публика...” Трудно придумать более исчерпывающий ответ.

Почему же публика не идет? Да потому, что ее нет, потому что идишистский театр не имеет аудитории, если не считать случайных посетителей, которые приходят в праздники посмотреть низкопробные оперетты в исполнении пожилых людей, исполняющих роли молодых любовников. Миф об огромной аудитории восточноевропейских им­мигрантов, изголодавшихся по идишистской культуре, с треском лоп­нул. Таково, по крайней мере, было мое личное мнение. Поэтому я писал тогда: ’’Учитывая закон Паркинсона, а также особенности израильской жизни, можно опасаться, что учреждения, подобные ИХТ, будут сущест­вовать и после того, как станет окончательно ясно, что они не приносят никакой пользы и потому даже вредны”.

Я цитирую самого себя, что не принято в порядочном обществе, но делаю это только потому, что мои опасения не оправдались. Данная затея, к счастью, не пережила своего краха, - то ли потому, что у кого-то хватило ума понять ее обреченность, то ли просто потому, что деньги кончились раньше, чем ожидали. Однако, не прошло и года после этого убедительного краха, и мы снова присутствуем при попытке его повторения. Можно думать, что заявление министра просвещения не было пустой угрозой, - он уже нашел директора для нового театра.

Я уже говорил раньше и, хотя мой почтовый ящик распух от множества возмущенных и грозных писем, повторю это снова: как ни печальна ситуация и как ни трагичны ее причины, но идишистский театр мертв и никакие правительственные мероприятия его не воскресят. Верно прослужив еврейскому народу свыше ста лет, он должен теперь занять почетное место в учебниках истории, в университетских курсах, в архивах. Но он не заслуживает того, чтобы его труп волочили по улицам.

210

КОРОТКО О КНИГАХ

НОВАЯ КНИГА ДЮРРЕНМАТТА

(Ф. Дюрренматт. "Взаимосвязи", Цюрих, 1975)

Н овая книга известного ш вей ц арского драматурга Ф ридриха Д ю р- реНматта - результат п о ездк и автора в И зраиль в 1974 г. - построена по тому же, в о сн ове своей драм ат ургическом у, принципу, что и е го пьесы. Это принцип заостренного контраста, позволяю щ ий вскрыт ь гл уб и н н ую суть явлений. В этой к н и ге нет обы чны х для о ч ер к о вы х к н и г описаний страны и лю дей. Ее сюжет, - если мож но говорить о сюжете публицисти­ческой книги , - история борьбы Сущностного и И деологи ческого .

’’Разница меж ду Сущностным и И деологическим , - пишет Д ю р р ен ­матт, - открылась м н е на Г олан ски х высотах. П одо м ной бы л Кинерет, чуть ближе - н еск о л ьк о к и б уц ев , а п од крутым склон ом - долина Иордана, самая п лодородная область страны. Когда-то здесь простира­лось болото. Если бы меж ду И зраилем и Сирией царил истинный мир, бы ло бы все равно , к о м у принадлежат Голаны. Тогда р а зум н ее бы л о бы, к а к го во р и л Брехт, отдать их тому, кто сумеет сделать их п ло до р о д н ы ­ми. Н о м ира нет, и поэтому для того, кто до/тжен защищать Кинерет и до л и н у Иордана, Голаны становятся Сущностно важ ными. Д ля того же, кто хочет напасть на Израиль, хотя нападать ем у в о в с е не необходим о, Голаны становятся И деологически важными, - ибо война, кот орую он хочет, хотя и не обязан вести, это война и деол оги ческая ”.

К орни ближ невосточного конфликта Дюрренматт видит в историче­ском прош лом ев р ей ск о го и а р а бск ого мира, в о взаимоот нош ениях религий, ибо религия - это изначальное. Сущностное. Р елигия - с у щ ­ностная причина необходимости возн и кн овен и я государст ва И зраиль, что и я ви лось началом ны неш него конфликта.

’’Е вреи, разбросанны е по всем у м и ру, являются не расой, а социаль­но-религиозной общ иной. Ч еловек связан с богом через свой народ. Отдельный человек не существует вне с во его народа, и народ сущ ест ву­ет только благодаря сою зу, который он заклю чил с Б о го м . Е вреи - народ Б о г а ”.

Выражение этой связи Дюрренматт видит в истории е в р ей ск о го народа, которая через цепь событий привела к необходимост и создания е в р ей ск о го государства.

’’Л агеря уничтожения, гд е погибал, не оказы вая сопротивления, еврейский народ, и восстание В арш авского гетто, гд е он погибал, сопрот ивляясь, эти д в е страшные возможности, которые, в результате, только и остались народу, требовали, - чтобы эта ситуация не повтори­лась, - образования ев р е й с к о го государства. Б езум и е вы н уди л о создать

211

КОРОТКО О КНИГАХ

его. Государст во это существует не только на основании своей идеоло­гии, на основании сионизма, но также и на основании жестокой необходимост и... Возмож но, бывают более возвы ш енн ы е причины для создания государст ва, - но нет более оправданной ”.

Таким образом , глубинная основа конфликта, по Дюрренматту, - это ст олкновение д в у х Сущностных реальностей: естественное право противостоит в этом конфликте д р у го м у естественному праву, родина - родине, рели гия - религии. Однако, в этой же гл уби н е содержится и возможность для реш ения конфликта - Дюрренматт видит ее во взаим ном уваж ении д в у х религий.

Поэтому подлинной причиной того, что конфликт не прекращается, Дюрренматт считает Идеологию.

”Если после Второй м и ровой войны стыдились быть антисемитами, если после Шестидневной войны с гордостью стали филосемитами, то п осле войны С удн о го дня с облегчением начали называть себя ’’антисио­нистами”. Никто теперь не антисемит; просто ’’понимают” арабов. Причина такого поворота в о в згл я д а х - не только нефть, которой шейхи смазывают колеса м и ровой эк он ом и ки и совесть мира, не только неблагоприятная для И зраиля меж дународная обстановка и не только те др узья , кот орые е м у лиш ь вредят, - но и вош едш ий в м о д у неом арк­сизм. К о гда Сущностное противостоит И деологи ческом у, идеолог оп ол­чается против действительности. Он объявляет правом ерны м не то, что есть, а то, что, по е го мнению , долж но быть, - даже если то, что есть, - н еобходим о. Е вр ей ск о е государст во отвергают, называя его фашист­ским , полуфаш ист ским и бурж уазным, - смотря по тому, чего захочет марксист ская идеология . М ир не изм енился по отношению к евреям , изм енились только обвинения, которые против них выдвигают: сначала вера, потом раса, теперь - империализм, который приписывают двенад­цат имиллионному народу. За этим скрывается тот факт, что марксист­ская идеологи я сама сегодня вынуж дена обращаться к фашистским методам ”.

Д л я СССР, стремящ егося к господст ву на Ближ нем Востоке, пале­стинцы существуют только к а к политическое, стратегическое, и деологи ­ческое понятие, арабы могут в лю бую минуту их проглотить или поделить; только для И зраиля они являются реальностью и потому, как это ни парадоксально, существование е вр ей ск о го государства - в интересах самих палестинцев. Сравнивая Арафата, призы ваю щ его к уничтожению И зраиля, с Гитлером, Дюрренматт пишет:

’’Б ез И зраиля палестинцы остались бы иорданцами или египтянами; они палестинцы только благодаря Израилю. Ведя во й н у во врем я мира, Арафат вынуждает и И зраиль к войне в о врем я м ира... Б лагодаря этому террор получает ещ е один, более ш ирокий аспект - он призван продемонстрировать идеологический тезис о невозможности м ира меж­д у арабами и евреям и. Н о необходимость государства Израиль выступа­

212

КОРОТКО О КНИГАХ

ет с тем больш ей очевидностью, чем более он воплощ ает собой справедливост ь”.

Дюрренматт написал к н и гу , вы зы ваю щ ую на разм ы ш ления; к н и гу , в которой звучит тревога за с у д ь б у И зраиля и уваж ение к "спокойствию вблизи опасности", которое проявляю т граждане И зраиля, убеж денны е в том, что они живут там, гд е их место на земле.

Е. Ф радкина

"ВЗРОСЛЫЕ ТОЖЕ ЛЮБЯТ ШАЛИТЬ"

(Г. Цеплиович "Выдуманная правда", изд. "Время и мы",

Тель-Авив 1976)

Бывают книги, навевающие на читателя необыкновенно сладостные чувства. Читаешь — и будто погружаешься в океан клубничного варенья, слипаются веки и пальцы, из глаз текут сладкие, умилительные слезы; хочется крикнуть слабеющим голосом: "Чаю мне, ведро чаю!" — но не крикнешь, не вымолвишь ни слова, потому что во рту — варенье, очень много варенья.

Такую книгу удалось создать Григорию Цеплиовичу. Создать и издать — именно с нее молодое издательство "Время и мы" начало свой триумфальный путь к сияющим вершинам свободной русскоязычной печати.

Трудно писать об этой книге рецензенту. Подходишь к последнему рассказу, в голове уже роятся тучей замысловатые комплименты — ан нет, автор тебя обскакал, поместил в конце книги 5 (пять!) рецензий. И все, само собой разумеется, хвалебные. Одна надежда — а вдруг упустили дотошные одописцы какую-нибудь драгоценную мелочь. Вот уж тут самое главное — не зевать!

Но трудно тягаться бедному критику с китами всемирной журна­листики. Всемирной — я не оговорился, ибо лишь три рецензии из пяти опубликованы в нашем захолустье, остальные две обрушились на нас оттуда, откуда обычно обрушиваются лишь деньги и указания, как их тратить, — из Нью-Йорка и из Мехико-Сити. Все, все успели заметить проклятые писаки, возглавляемые Авраамом Барабаном из "Идише Цайтунг", — "деликатные философские мысли березок", в коих "чита­тель чувствует поэтический голос Цеплиовича" (Авраам Барабан), и "глубокое проникновение в человеческую душу" (Звулун Беребечас), и "философскую улыбку с налетом иронии" (Авраам Л ис). Вот только нью-йоркский дядюшка Сол Липтцин из "Джуиш Букланд" оставил кое-что и на мою долю. Он утверждает, "что в этих рассказах есть нечто, что восхитило бы Тургенева, Шницлера и Генри Джеймса". Я же хотел бы добавить, что это "нечто" привело бы в восторг не только вышепоименованных, но и Льва Толстого, Уильяма Фолкнера и даже Николая Гоголя (который, как известно, евреев не жаловал) .

213

КОРОТКО О КНИГАХ

Итак — я расписываюсь в своем бессилии. Поистине, жалка моя участь — подбирать крохи, которыми пренебрег Авраам Барабан и его прыткие коллеги. Впрочем — одну хорошую фразу я все-таки придумал. Вот она: "Среди неверия и суеты, в мире, где грубая сила и ложь становятся нормой отношений между людьми..." Именно так я и начал бы похвальное слово Григорию Цеплиовичу, если бы вовремя не вспомнил, что и эти прочувствованные строки принадлежат не мне — их уже давно избрал своим девизом один известный израильский журнал. К сожалению, других столь же подходящих к случаю выражений я не сыскал. Что ж делать! — придется воспользоваться этими (думаю, что от обвинений в плагиате я надежно защищен!) .

Итак, "среди неверия и суеты..." (далее — см. выше) трудно было ожидать появления книги, исполненной такого нестерпимого благород­ства, такой неколебимой веры в Идеал, такой девической стыдливости и ребяческого веселья. Лишь в романах незаслуженно забытой ныне Лидии Чарской мне приходилось встречаться с той степенью несокруши­мой непорочности, которой пронизана буквально каждая страница "Выдуманной правды". Передо мной проходили рассказ за рассказом — и оживал тот неповторимый дух закрытого пансиона для благородных девиц, где в полумраке дортуаров стыдливые размышления о платони­ческой любви вздымали неоформившиеся прелести юных пансионерок. Чтобы не быть голословным, приведу несколько цитат и афоризмов Григория Цеплиовича, наиболее характерных для стиля его размышле­ний о жизни, смерти, любви и природе.

"Любовь приносит тревогу и иногда даже несчастье". "Человек успокаивается, начинает убеждать себя, что тлеющие угли прошлого еще согревают его, тогда как осталась лишь тихая боль, которая дергает струны ослабевшего сердца". ("Любовь") "Мечта — это далекая звезда" ("Мечта"). "Ветвями она стыдливо прикрывала свое тело". ("Берез­ки") . "Взрослые тоже любят шалить" ("Игра") .

Не правда ли, странно и трогательно читать эти сентенции "в мире, где грубая сила и ложь..." (далее — см. выше) ? Читаешь, отираешь невольную слезу и думаешь, всхлипывая: "Нет, не может быть, мне все это снится!" И жаждешь одного — подольше продлить этот чудный, сладостный сон...

В заключение мне осталось упомянуть лишь о том, что книга Г. Цеплиовича прекрасно оформлена (ее обложка поражает своей схо­жестью с обложками хорошо известной советскому читателю серии "В мире спорта") и стоит всего 16 лир. В наш век, когда "грубая сила..." (далее — см. выше), когда цены на стыдливость и благородство подскочили до небес, а цена лиры все время падает, 16 лир — это совсем не дорого. Купите книгу Г. Цеплиовича "Выдуманная правда"! Не пожалеете!

А . Г Е Л И К О Н

письмаП А Pi /А М Е Н Т С К О М У К О М И Т Е Т У И З Р А И Л Ь С К О Г О К Н Е С С Е Т А *

Члену Кнессета Г Е У Л Е К О Г Е Н

М ногоуваж аем ы е госпо да !

С признательностью благодарю Вас за приглаш ение.Тот взгляд , что построение общ ественны х отнош ений в ы с о к о й

ценности не возм ож но без ре лигиозн ой основы , объединяет все больш ие гр у п д ы людей в наш ем угрож аем ом м ир е и сближ ает идеалы р а зны х наций перед ве л ики м и о б щ им и испы таниям и, все более на д в и гн уты м и на нас. В этих испы таниях во м н о го м виноваты л о ж ны е ф илософ ии, ведш ие человечество последние триста— четыреста лет. Н о го р ь к и е пл од ы их, увы , неизбеж ны теперь для всех нас. И в той мере, в к а к о й в ы х о д еще зависит о т сам их людей, он л е ж ит в кр и ти ч е ско м пересм отре свое го п р о ш л о го и в д об рово льны х взаим но-друж ественны х д виж ениях б у д у ­

щего.Т а к я по нял см ы сл В аш его приглаш ения, и м о ж е т быть осущ ествле­

ние его м о гл о бы быть к а к -т о полезны м в названном направлении.О днако, Ваше приглаш ение застает м еня далеко на д р уго й стороне

земли и в ар хив н ы х п о иска х о несчастных ре волю циях в м оей стране, о к о т о р ы х со вр ем енн ики не успели дать п о л н ы х объяснений. Я в и ж у свой

давний и уж е во времени упуска ем ы й долг в том. чтобы эти объяснения искать — и п о то м у, к сожалению, в обозрим ы й с р о к н и к а к не м о г у оторваться о т этой работы .

С уважениемА . С олж еницы н

18. 6. 7 6

О П А С Н А Я З А Б Ы В Ч И В О С Т Ь И Л И Н Е З Н А Н И Е И С ТО РИ И ?(П И С Ь М О В Р ЕД А К Ц И Ю Ж У Р Н А Л А "В Р Е М Я И М Ы " ) * *

Уважаемый г -н Редактор,

В № 4 Ваш его ж урнала, за 1976 год, помещ ена зам етка "Н ациональ­ные ко м п л е к с ы или ш ирота го р и зо н та ", в к о то р о й Р едакция поделилась с читателями своей точко й зрения на д искуссию о евреях и еврейской проблеме в творчестве А. Солженицына. Если бы речь шла об обы чном реда кцион ном "л и то тм е ж е в а н и и " (в зам етке к р и т и к у е тс я статья М. Пе- раха, оп убликова нна я в том ж е номере ж урнала ) , эти две странички

* Прислано в редакцию М. Агурским**Редакция "Время и мы" отказалась напечатать это письмо на

страницах своего журнала.(П рим ечание а в то р а ).

215

ПИСЬМА

уб о р и сто го текста вря д л и заслуж ивали бы внимания. О днако стандарт­н ы й те кст "л и т о гм е ж е в а н и я " ("М нен ия , выражаемые авторам и, не обязательно совпадаю т с мнением р е д а к ц и и ")^ к а к всегда, помещ ен после списка членов р е дко ллегии , и, казалось бы, о т реда кции более ничего не требуется, чтобы провозгласить свою независимость и терпи­мость.

Н евольно возн ика ет м ы сль, что статья "Н ациональны е к о м п л е к с ы или ш ирота го р и з о н та " представляет собой часть ре да кц и он ного кре до (р ед акц ия однозначно скло няе тся в пользу ш иро ты горизонта и забве­

н и я "национ альны х к о м п л е к с о в " ) , и в качестве та ко в о го в ы хо д и т за р а м к и спора о творчестве Солженицына.

Б уд уч и п о к л о н н и к о м В аш его ж урнала и его исправны м читателем, я м о г у лиш ь выразить свое удовлетворение тем, что Редакция откр ы ва е т на его страницах та кую важ н ую дискуссию . Нет, не о еврейской теме в творчестве С олженицы на, а о соотнош ении национального и универсаль­н о го в наш ем м ировоззрении.

И та к , в чем ж е состоит кредо Редакции? М ы находим его в трех о с н о в н ы х п у н к та х "Т о ч к и зрения р е д а кц и и ", к о то р ы е я позволю себе процитировать.

1. . . . " Н о к а к о й л о ги к е следуя, м ы столь упорно очерчиваем р а м к и д искусси и (о С олж еницы не — В. 3 .) евреям и и еврейским в о п р о со м ? "

2. ... "Н е утрачиваем л и м ы в этом случае ш и р о ту взглядов, перенося

т о ч к у обзора в наполненную еврейским и ко м п л е кса м и соврем енную К а с р и л о в к у ? "

3. " . . .з л у и насилию всем нам — евреям и р усски м , раввинам и свящ ен ни кам , вер ую щ им и воспитанны м в неверии — дано п р о ти во ­стоять своей человеческой солидарностью. Перед лиц ом этого зла, попираю щ е го нравственны е основы ж изни , у всех нас куд а более об щ его , чем р о зн я щ е го ".

— Читатель, зн а ко м ы й с историей еврейской вообщ е и с печальной летописью ее последних ста лет немедленно заметит, что ничего н о вого своим и "Т р е м я п у н к т а м и " Редакция не откры ла. Спор м е ж д у сторон ни­к а м и национального и универсального в еврействе продолжается уже о к о л о д в ух тысяч лет, и пр изы вы к " ш ироте в з гл я д о в ” , к о тка зу от "е в р е й ски х к о м п л е к с о в " и от так называемой национальной узости к р у го з о р а еще ж и в ы в па м яти р о ссий ски х евреев-соврем енников "вел и ­к о г о со в е тско го эксперим ента". И м енно под этим знаменем бросились евреи "д е л а ть " ре волю цию в 17-м году, а что из этого получилось, — члены р е д ко л л е ги и знаю т не хуж е автора этих строк.

Трудно, очень трудно ассим илированном у еврею -интеллигенту из СССР, даже ж и в у щ е м у в Израиле, избавиться о т ко м п л е к с о в галута, научиться м ы слить национально.

Конечно, м аленький Израиль, напрягаю щ ий все свои силы в борьбе за сущ ествование и оцениваю щ ий все, что п р оисход ит в м ире с еврейской точки зрения ("а хо р о ш о ли это для евр еев? ..."), м о ж е т к о е -к о м у

216

ПИСЬМА

показаться "соврем енной К а с р и л о в к о й ". — "Н ет, видите ли, у вас ш иро ты взгляда ", — го в о р и т м ил ы й Генри, доказы вая нам, что н уж н о отказаться о т ".провинциальной п р и в ы ч к и " думать тол ько о себе и пожертвовать безопасными границам и во им я интересов всего своб од ­н о го мира. Ведь только таким способом , го в о р я т нам, м о ж н о ку п и т ь лю бовь арабов к А м е р и ке и, следовательно, "о т б р о с и т ь " р у с с к и х (логически продолж ая эту линию , м о ж н о прийти к вы вод у, что своб од ­

н о м у м и р у бы ло бы значительно легче отбрасывать р у с с к и х , если бы Израиля не сущ е ство ва л о ). Верно, что К иссиндж ер — ве л ики й мастер представлять черное белым, но я знаю достаточно м н о го "ш и р о к о м ы слящ их " ам ериканцев (в том числе, и евреев), искренне убеж денны х в правоте д-ра К.

Странно, что эти лю ди не понимаю т, что Израиль, упорно отстаиваю ­щ ий свои интересы с позиций силы, — это партнер и со ю зн и к д ем окра ти ­ческих стран в борьбе с тоталитаризмом. Напротив, Израиль, отка за в ­ш ийся о т "п р о в и н ц и а л ь н о го " ко м п л е кса Масады, во им я " об щ его дела", немедленно превратится в об узу для свободного мира.

Все сказанное вы ш е по п о во д у системы взаим оотнош ений И зраиля с дем ократическим и странами, справедливо и в отнош ении участия еврей­с к о го национального движ ения, сионизма, в общ едем ократической борьбе против соврем енного тоталитаризма. То, что в этой борьбе оруж ием является общ ечеловеческая солидарность, — с этим н и кто , я думаю, спорить не собирается. Более того, нам представляется, что именно теперь, к о гд а еврейское обрело национальную п о чву под ногам и, появилась возм ож ность по -настоящ е м у равнопр авно го сотрудничества евреев-интеллектуалов И зраиля с р у с с к о й дем ократической эм игр а ­цией, борю щ ейся пр оти в р о с си й ско го тоталитаризма.

В плане политическом — у нас общ ие цели, в национальном плане — у нас сионистская програм м а, и нам отнюдь не безразличны те, к т о и д е те нами в одной шеренге. С этой то чки зрения стремление уяснить себе, к а к о в ы идейные позиции А лександра Солженицына (не замечательного писателя, а од но го из лидеров р у с с к о го д ем ократического д виж ения) — далеко не академическое занятие. (Здесь нет смысла д искутирова ть с редакцией об общ их причинах "т я ж б ы евреев с р у с с к о й ли те р а тур о й ", или объяснять, почем у у евреев не бы ло претензий в целом к нем е цко й или ам ер ика нской литературе, — достаточно сослаться на написанны е более 6 0 лет назад Владим иром Ж аб отинским "Ч еты ре статьи о Чири- к о в с к о м инц иден те " ("Ф ельетоны , С анкт-П етербург, 1913).

Вероятно, только открове нна я дискуссия п о м о ж ет предать забвению

традиционную подозрительность, хар акте ризую щ ую отнош ение евреев- сионистов к р у с с к о м у д ем окра тиче ском у движению.

Само собой разумеется, что вы яснение точек зрения будет иметь успех лиш ь тогда, к о гд а в д искуссии п р и м ут участие обе стороны . К сожалению, п о ка что м ы явл яем ся свидетелями (к а к , впрочем, и в

пр о ш л о м ) лиш ь евр ейского м онолога . В связи с этим небезынтересно

217

ПИСЬМА

отм етить, что в стрем лении очистить атм осф еру во взаим оотнош ениях с п о л ьским национальны м движ ением инициатива принадлеж ит именно р у с с к и м дем ократам. И х представители о п уб л и ко ва л и недавно (см. Континент. № 5 , 19 75), в го д о в щ и н у третьего раздела П ольш и, пр о ­грам м но е заявление 5 "М ера отве тстве н н о сти " (подпись А . Солж еницы ­на, кстати , под этим д о кум е н то м о т с у тс т в у е т ). А в то р ы "З а я в л е н и я " не сглаж иваю т у гл ы (в отличие о т "Т о ч к и з р е н и я " ре да кции ж урнала "В р е м я и м ы ", — см. вы ш е п у н к т 3 ) , а о т к р ы т о провозглаш аю т: "М ы гл у б о к о убеждены, что в общ ей борьбе п р отив тоталитарного насилия и разруш ительной л ж и м е ж д у нами слож ится соверш енно новы й тип взаим оотнош ений, к о т о р ы й навсегда и скл ю чи т к а к у ю -л и б о возм ож ­ность повтор ения о ш и б о к и преступлений пр ош лого . И это для нас не слова, а кр е д о и пр ин ц и п ". Нам представляется, что подобная деклара­ция м огла бы п о служ ить основой и для сотрудничества м еж д у р у с с к о й дем окра тиче ской эм играцией и си они стским движением. В ряд л и наши "е вр е й ские к о м п л е к с ы " б у д у т это м у помехой...

Владимир Зарецкий.

П рислано в редакцию В. З арецким

Contents

O ur L and

Gush Emunim a n d i d e o l o g i c a l p r o b l e m s i n I s r a e l 3( I n t e r v i e w s f o r " Z io n " b y I . F r i d , M. L a p id , I . L e i b o v i t c h ,M. A r e n s , S . V o lk o v , A. S t e i n s a l z a n d e x c e r p t s fro m t h e I s r ­a e l i p r e s s d e a l i n g w i th t h e r o l e o f t h i s r e l i g i o u s y o u th m ovem ent i n I s r a e l ' s p o l i t i c a l l i f e ) .

E x o d u s

A. V o l i n - The M o u ld in g o f a N a t io n 45R o le o f t h e B ib l e a n d T a lm u d , M oses a n d t h e P r o p h e t s i n th e f o r m a t io n o f t h e J e w is h n a t i o n a l c h a r a c t e r .

A . V o r o n e l - On t h e n a t i o n a l c h a r a c t e r 5 3R e f l e c t i o n s a b o u t t h e c o n n e c t io n b e tw e e n i d e a s o f w h o le n e s s , a c t i o n a n d f u t u r e , w h ic h M. B u b e r c o n s i d e r s a s t h e m a in f e a ­t u r e s o f t h e J e w is h c h a r a c t e r , a n d t h e J e w is h f e e l i n g o f f r e e d o m a n d d u ty .

L . F i n k e l s t e i n - Some t h o u g h t s a b o u t t h e T h i r d Wave o f E m ig r a t io n 7 3 P r o v o k in g e s s a y w h ic h d w e l l s on t h e c a u s e s o f J e w is h e m ig r a ­t i o n fro m t h e U .S .S .R .

P r o s e , P o e t r y

K. V onnegu t J r . - M o th e r N ig h t (n o v e l ) gO

Z e ld a - P o e t r y109

S . Agnon - C om ing o f t h e B r id e щ

I . A n d z e j e v s k y - E a s t e r Week ( s e e #15) 1 3 3

P h i l o s o p h y , H i s t o r y

S . S p e r o - The r e l i g i o u s s i g n i f i c a n c e o f t h e S t a t e o f I s r a e lThe S t a t e o f I s r a e l i s t h e f i r s t s t e p to w a rd s t h e M e s s i a n ic r e d e m p t io n o f t h e J e w is h P e o p le .

I . R u b in - T he c a r n i v a l c h a r a c t e r o f J e w is h h i s t o r yP r o fo u n d a n d t h o u g h t f u l e s s a y b y a b r i l l i a n t a u t h o r who a r g u e s t h a t J e w is h h i s t o r y i s an e t e r n a l t r a g i c c a r n i v a l .

T h ro u g h t h e P a g e s o f F o r e ig n M a g a z in e s

P . S c h w i f e r t - L e t t e r s t o M o th e r A n a l y t i c a l S u rv e y

152

160

171

O ur P u b l i c a t i o n s

V. J a b o t i n s k y - The I r o n W a l l , The E t h i c o f t h e I r o n W allTwo p r o v o k in g a r t i c l e s b y t h e fam o u s Z i o n i s t l e a d e r , d e a l ­in g w i th t h e p ro b le m s o f A r a b - J e w is h r e l a t i o n s .

C u l t u r e , A r t

L . Z i n i k - Two s i d e s o f th e P r e s e n t

N. R u b i n s t e i n - M ajakow sky i n H ebrew

M. K o ch a n s k y - D y in g T h e a t r e

204

207

209

B o o k s h e l f

E. Fradkina - A new b o o k b y F . D u r r e n m a t t 2 Ц

A . Gelicon - " T h e E l d e r l y a l s o l i k e h a v in g fu n " 213L e t t e r s

A. Solzenitsyn 215

W. Zarecki 215

182

190

200

2 0 4

2 0 7

2 0 9

211

2 1 3

21521 5

л ^ т у п л ~ т луп лт>рр

1ВГ>П 1УМ1ЛП

7|7РЛ71Л2 'Т .т ^ТПДП " I7j7

■7ТЛ2Л 1 7j7 *7V) Л|77ON Л701Л2 Л 7 2 Т 7 Л ЛУ1ЛПЛ *71У Л7П1Л77ЛЛЛ

■ Л и П И ■ Л 12"1Л

j7 7 Л 7 Т Л Л П Л Л 7Л2У 7Л1УП

1 7 71ЛУЛ 7211 .Л. П 712У2 7J7D21J7 7 N/2 . П *71У "Р ЗУ Э Л "

717 D Л П1J7 .п DD1A3 т п и и 7пл

□ 7ИЛП □ 7~ШР *7у

1ПТПЯ . Nи п л п 7т 'iv калл п з р

1117 7 *7 А . N" ^ ln w n 1? О 72Л1N О 7 ЛА12П ОА"

0 72ЛЗП

1 7 1 ̂7 Л 1 Т*7 1 D . Н 7|7УЛТ Л

] 3 1 п; 1ЛУЗК

5 ТПЭ . ■»П1Л17УЛ ПРПЛ - Р 7Л 1ПК КП А

9 У 1Р1 Л7 . 2 . КЛ*7 ТА1? Л И П - О’ ЛШ К КП А

14 .пЛ7П Л 7Л ПП РП Л ПК КР2П Р 7Л 1ПК КП А

18 У 7 ПИ Л . ■>Л П Л ’ Л ^Р П11У - 3 7Л1ПК ЕМ А

25 РЛЛК .П. Л 1 Л Р У Л ^ Р D7 n j 7 7y n 0 7ЗЛу17 Л Н П Л ПК КР2П П’ Л Ш К Р1А 32 m 17*7 т 1 .к;

Л1Л17УЛ ^Р С177,7Л27,7Л 3 7ЭЛУЛ *7У D 7 7 КП П7Л1ПК КП А 38 У ^ Т Л ’ РР . у

Л’ П^ТуЛ ЛПАПЛ *711) П717ЛП КОЛИ ГР Л Ш К КП А

ЛИ7* 7

46 Т 7 *711 .Кл т к л з л у 7у

58 *7лтт .к’ Ш К^Л 7Э1КЛ 'lу

73 1771ЛУ17|7Л 73 .*77Р 717РП Л7^УЛ *7А ^у Л Н П К Л12РПП

.ЛЛ7Р .Л Т П Э

90

109

111

138

152

160

(1 7УУЛ) 171А Л 11 . |7 (1 П П ) Л ^ Л 1ПР1 П^П

. Л !1? Т О 7 ”171У

11ЛАУ . 7 . К7 Л^З ЛРЛЗЛ

7i7D2K7 1 ТТЛ К .К ( ч 1Р ) КПРЭЛ ^Р у 1 Л.Е7

.Л 7"11РР7Л . Л7Э1Р1*77Э

.П Э Р .Р*7к з р 7 п л п п Vp п 7m л л л у п рп л

17з п . 7"^ д ллр " *7Р лзррл ПП|7ЛП Л7П Л 7Л Л П 1 Р Р 7ЛЛ

л у - 7зп з

Р З Э 711Р .3 КПК*7 0 7ЗПЗП

171

Редакционная коллегия:В. Богуславский, А. Воронель, И. Гольденберг, Э. Диамант,А. Лев-Ран, Р. Нудельман (гл. редактор), И. Рубин (отв. секретарь) ,А. Фельдман (отв. редактор), И. Якоби

Адрес редакции:Тель-Авив, ул. Хисин, 4а, подъезд Б, кв. 8, тел. 299832, 299942, приемный день — среда, с 10 до 16 ч.

Все права на литературные материалы, опубликованные в журнале ’’Сион”, принадлежат авторам.При перепечатке или переводе ссылка на журнал обязательна.

К сведению авторов:Все рукописи, направляемые в редакцию, должны представляться в машинописном виде в двух экземплярах. По поводу отвергнутых рукописей редакция в переписку не вступает и рукописи не возвращает.

На облож ке: Е. Абезгауз. ’’Горда была Юдифь, но печальна” . ’’Тихо и спокойно было в нашем местечке после погрома”.

Статью Э. Сотниковой о творчестве Е. Абезгауза и других советских еврейских художников читайте в следующем номере журнала.

Издатель:Координационный комитет активистов алии из Советского Союза

Типография ’’Карив”, Тель-Авив, ул. Амикцоа, 7