Научный журнал Вестник СурГПУ 20(5)-2012

ISSN 2078-7626

ÂÅÑÒÍÈÊÑóðãóòñêîãîãîñóäàðñòâåííîãîïåäàãîãè÷åñêîãîóíèâåðñèòåòà

ÍÀÓ×ÍÛÉ ÆÓÐÍÀË

№ 5 (20) 2012

© Сургутский государственный педагогический университет, 2012

ВЕСТНИКСУРГУТСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГОПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Научный журнал

Основан в августе 2007 г.

№ 5 (20), 2012 г.

Выходит 6 раз в год

Журнал зарегистрированв Федеральной службе по надзорув сфере массовых коммуникаций, связии охраны культурного наследия

Свидетельство о регистрации СМИПИ № ФС 77-29393 от 24 августа 2007 г.

Учредитель: Сургутский государственныйпедагогический университет

Адрес редакции:628417, ХМАО – Югра,Тюменская обл., г. Сургут,ул. 50 лет ВЛКСМ, 10/2, каб. 217,редакция журнала «Вестник СурГПУ»

E-mail: [email protected]

Сдано в печать 09.11.2012 г.Формат 70х100/16Усл. п.л. 17,7Печать цифроваяГарнитура DejaVu SerifТираж 1000Заказ № 31 Отпечатано в РИО СурГПУ

ВЕСТНИК Сургутского государственного педагогического университета 2012 / № 5 (20)

Ñ Î Ä Å Ð Æ À Í È Å

ÒÅÎÐÅÒÈ×ÅÑÊÈÅ ÂÎÏÐÎÑÛßÇÛÊÎÇÍÀÍÈß

Колесникова С.М. Градуальная семантика составного сказуемого ....................... 5Кокова А.В. Критерии текстуальности в лингвистической теории

текста ............................................................................................ 11Рянская Э.М. Аспектуальность и языковая концептуализация мира ............ 16Гаврилов В.В. К вопросу о взаимосвязи культуры личности,

её речевого развития и речепорождения ................................ 20

ÐÀÇÂÈÒÈÅ È ÔÓÍÊÖÈÎÍÈÐÎÂÀÍÈÅÐÓÑÑÊÎÃÎ ßÇÛÊÀ

Курулёнок А.А. Нейтрализация древнерусских фонем <е> и <ě> в истории русского переднерядного вокализма .................... 24Парфёнова Н.Н., Субстратная гидронимия Среднего Приобья ........................ 30Чучалина Н.Ю. Бреусова Е.И. О причинах появления опечаток в письменной коммуникации .......................................................................... 36Руднева О.В. Метафорические модели пространства в языковой картине мира И.А. Бунина ...................................................... 41Губанов С.А. Когнитивные механизмы образования эпитета в идиолекте М. Цветаевой ....................................................... 45Нестерова Н.Г. Радиодискурс в аспекте дискурсивных изменений ................ 50Фокина О.В. Функционирование отонимных интертекстуальных дериватов в современной публицистике ................................ 56Пунина А.А. Способы организации языковой игры в русских скороговорках ........................................................................... 61Фёдорова Р.В. Структурные компоненты аспектуальной категории проспективности ...................................................................... 65

ÌÅÆÊÓËÜÒÓÐÍÀß ÊÎÌÌÓÍÈÊÀÖÈßÈ ÑÎÏÎÑÒÀÂÈÒÅËÜÍÎÅ ÈÇÓ×ÅÍÈÅßÇÛÊÎÂ

Петрянкина В.И. Интонационная типология в системе морфолого- синтаксической типологии языков ........................................ 68Коренькова Т.В., Конфликты интерпретаций в топонимических процессахКореньков А.В. в СНГ (на фоне глобальных тенденций лингвополитики) ..... 72Путятина Е.И. Языковая синонимия числительных и других лексем с семой числа в англо-русской коммуникации ...................... 82Бопп Ю.В. Дискурсивные характеристики английского числительного в составе английских паремиологических словосочетаний в сопоставлении с их русскими аналогами ............................ 91Шишкина С.А. Концептуализация познавательного интереса в английском языке ................................................................. 100Ушакова А.П. Притяжательные конструкции в сербских народных песнях ....................................................................................... 104

ВЕСТНИК Сургутского государственного педагогического университета 2012 / № 5 (20)

Ñ Î Ä Å Ð Æ À Í È Å

ÌÅÒÎÄÈÊÀ ÏÐÅÏÎÄÀÂÀÍÈß ÐÓÑÑÊÎÃÎ ßÇÛÊÀ

Иванова Г.А. Использование кейс-технологий при формировании риторических умений в языковом образовании ..................... 109Кожокарь О.П. Учебный тезаурус как средство развития понятийного мышления в процессе подготовки будущих учителей ........... 115Лукошкова Т.С. Система работы по формированию коммуникативных умений учащихся на уроках русского языка .......................... 120Самойлова Г.С. Историко-лингвистическая составляющая профессиональной подготовки учителя-словесника и научно-методические основы её организации ............................................................... 126

ËÈÒÅÐÀÒÓÐÎÂÅÄÅÍÈÅ

Проданик Н.В. Смерть поэта как литературно-биографический миф в русской словесности XIX века ................................................ 132Ложкова Т.А. Специфика лиризма в балладе П.А. Катенина «Убийца» ..... 138Галян С.В. «Державинское» стихотворение юного Тютчева .................. 146Ильина Н.В. «Барские чемерисы» (черемисы) в исторических очерках Михаила Грушевского «Барское староство» ........................... 151Горюцкая Н.В. Принцип тройного «плексиса» в структуре ранних сборников Валерия Брюсова (на примере сб. «Juvenilia») ....................... 158Хадынская А.А. Оппозиция «родина-чужбина» в художественном мире Г. Иванова ..................................................................................... 162Параскева Е.В. Функционирование мотивов в художественном пространстве романа И.С. Шмелёва «Солнце мёртвых» ................................. 170Чалова А.П. Углубление христианского содержания концепции образа Ильиничны в романе-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон» ................................................................................. 176Вицаи П.Т. 20 лет с Высоцким: некоторые результаты анкетных исследований по творчеству поэта-песенника ....................... 183Гришенкова Т.Ф. Опыт русской литературной классики в осмыслении национального характера в творчестве В.Г. Распутина ........ 192

ÄÈÑÊÓÑÑÈÈ

Калашникова И.А. Ф.И. Тютчев и И.С. Тургенев о современном состоянии России ....................................................................................... 198

ÏÓÁËÈÊÀÖÈÈ

Ганущак Н.В. Варлам Шаламов о романе Михаила Шолохова «Они сражались за Родину» ...................................................... 204

5

Ò å î ð åò è ÷ å ñ ê è å â î ï ð î ñ û ÿ ç û ê î ç í à í è ÿ

ÁÁÊ 81.2Ðóñ-22

ÓÄÊ 811.161.1`36

Ñ.Ì. ÊÎËÅÑÍÈÊÎÂÀ

S.M. KOLESNIKOVA

ÃÐÀÄÓÀËÜÍÀß ÑÅÌÀÍÒÈÊÀ ÑÎÑÒÀÂÍÎÃÎ ÑÊÀÇÓÅÌÎÃÎ

GRADUALNY SEMANTICS OF A COMPOUND PREDICATE

В качестве основного показателя предложения выступает предикация, передаю-щая отношение предмета и признака. Градуальное значение сказуемого (составно-го именного и составного глагольного) определяется семантической структурой сло-ва (наличием градосемы), а также словообразовательными аффиксами; усилительный эффект создается частицами и квантитативными сочетаниями. Для составного имен-ного сказуемого, как и для составного глагольного, характерно раздельно оформ-ленное выражение вещественного/или признакового и грамматического значений. Различие этих двух видов составного сказуемого заключается в грамматической се-мантике признака, содержащегося в основном компоненте. Градуальная семантика выражается, прежде всего, именным компонентом (полной формой им.прил. и прич. в им.п. или тв.п.; крат.ф. прил., страд.прич.; сравнит. и превосх.ст. и др.).

Predication conveying the relation of an object to a quality is the main indication of the sentence. The gradual meaning of the compound verbal and nominal predicate is deter-mined by the semantic structure of the word (by the presence of graduality seme) as well as by the wordformative affi xes; intensifi cation is provided by particles and quantitative clusters. Diff erent expression forms of material/or qualitative and grammatical meanings are typical of the compound verbal predicate. The diff erence of the two types of compound predicate lies in the grammatical semantics of the quality in the principle component. The idea of graduality is expressed, fi rst of all, by the principle component (by the full form of an adjective and participle in nominative or ablative case; the short form of an adjective and passive participle; comparative and superlative degrees, etc.).

Ключевые слова: градуальная семантика, предложение, предикатный тип, сказу-емое, составное глагольное, составное именное, градосема.

Key words: gradual semantics, sentence, predicate type, predicate, compound verbal predicate, compound nominal predicate, graduality seme.

Градуальная семантика языковых единиц (слова, словосочетания, предложения и текста) в русском языке отличается широкой палитрой. Раз-личные виды, оттенки и переплетения значений, а также спектр разноуров-невых средств выражения данных значений прямо или косвенно исследова-лись русскими и зарубежными учеными прошлого и настоящего (Э. Сепир, Д. Болинджер; В.В. Виноградов, Н.Ю. Шведова, Н.Д. Арутюнова, Г.А. Золотова, Е.М. Вольф, П.А. Лекант, Т.В. Маркелова, Н.В. Халина и мн. др.). На протяже-нии многих десятилетий ведётся активное изучение категории градуально-сти (Э. Сепир, Н.Д. Арутюнова, С.М. Колесникова и др.). На фоне серьёзных достижений возникают и некоторые сложности, касающиеся воздействия одной категории на другую, одного функционально-семантического поля на другое поле. Например: поле градуальности и… – поле оценки, – поле интенсивности, – поле количественности и т.д. В речи поля и их значения п ер е с ека ю тс я , соприкасаются и частично переплетаются разные виды и типы других категорий.

6

Градуальный семантический компонент реализуется в предложении-высказывании. Предложение понимается нами как целостная многоком-понентная единица языка и речи, а высказывание представляет собой содержательную и коммуникативную сторону предложения. Рассматривая семантическую структуру высказывания, в качестве основного показателя выступает предикация, которая представляет собой «соединение субъекта и предиката и передаёт от нош е ни е предмета и п ри зн а ка , приписывает признак предмету» [7, с. 4].

Предикатный тип градуального значения является системообразую-щим компонентом функционально-семантического поля градуальности и от-ражает взаимодействие семантического, прагматического и грамматиче-ского аспектов в гранд-функциях, гранд-коннотациях и прагмемах; является механизмом межчастеречного взаимодействия знаков на основе словоо-бразовательной производности и с ин а кс ич ес кой функции [5, с. 139]. Наряду с полным и частичным градуированием [4, 5], «чистой» оценкой и градуальной оценкой и под., в речи те или иные значения накладываются, «смешиваются». Каждый говорящий (думающий или пишущий) находит в той или иной языковой единице «свою» (П.А. Лекант) категорию.

Сказуемое – это «подчинённый главный член двусоставного предло-жения, соотносимый с подлежащим (абсолютно независимым членом пред-ложения) и выражающий признак предмета (субстанции), обозначающего подлежащим» [8, с. 217] (выделения в тексте наши. – С.К.). Синтаксическое значение сказуемого определяется как совокупность вещественного (при-знака в широком смысле слова, приписываемому подлежащему) и формаль-ного (значение времени, лица и наклонения) признаков (там же).

В современном русском языке две разновидности сказуемого: простое и составное. Настоящая статья посвящена выявлению и описанию градуаль-ной семантики составного сказуемого, содержащего градуальный се-макомпонет (градосему – сема меры и степени признака, процесса, явле-ния – термин наш. – С.К.).

Традиционно выделяют составное глагольное и составное именное сказуемое.

Составное глагольное сказуемое может иметь осложнённую фор-му. Осложнение происходит за счёт вспомогательного компонента, который в этом случае выражает не одно (фазовое или модальное) грамматическое значение, а два – чаще всего и фазовое, и модальное: мог начать работать, хотел продолжать учиться и под. Обычно спрягаемая форма вспомогатель-ного компонента выражает модальное значение, а инфинитивная – фазовое: Отчего бы я мог перестать уважать себя? (А. Чехов). Гранд-коннотации создаются семантикой инфинитива: если семантическая структура слова со-держит сему градуальности (градосему – сему меры и степени), то она акту-ализируется.

Для составного именного сказуемого, как и для составного гла-гольного, характерно раздельно оформленное выражение вещественного/или признакового и грамматического значений. Различие этих двух видов составного сказуемого заключается в грамматической семантике признака, содержащегося в основном компоненте: активным или пассивным является данный признак. Основной компонент (именная или присвязочная часть) со-ставного именного сказуемого обозначает пассивный признак и в силу этого представлен различными формами имён или категорий слов, по своим свой-ствам с именами сближающихся. Вспомогательный компонент представляет собой связку – спрягаемую форму неполнозначного глагола.

Назначение связочного компонента – выражение модально-вре-менных, модально-оценочных, градуальных значений и формальной подчи-нённости сказуемого подлежащему. Данные функции выполняют полузна-менательные глаголы быть, стать, становиться, являться, делаться,казаться, считаться, находиться, выглядеть, слыть и др.: Среди учени-

7

ков Дюйшена я была самой старшей…; всё для меня было свято… (Ч. Айтматов); Боль в сердце становилась все горячее (М. Шолохов). Глагол-связка быть является показателем модально-временных значений, в настоящем времени обычно отсутствует: В туманном поле долог путь / И ноша не легка (Д. Кедрин); Это умнейший, порядочнейший и та-лантливейший человек…; Очень обходительный, приятный чело-век, – продолжал Чичиков, – и какой искусник! (Н. Гоголь). В этом слу-чае сказуемое квалифицируют как составное именное с нулевой связкой. Градуальная семантика передаётся именной частью сказуемого, его семан-тикой – долог долог, (не) легка.

Другие связки передают модально-оценочное и градуальное значения [12]:

1.  Значение наличия, существования признака (являться, оставать-ся, находиться): … И вот она в саду моем явилась барышней уездной, С печальной думою в очах, С французской книгою в руках (А. Пушкин); Дубровин находился в самом тяжёлом положении (Е. Боратынский).

2.  Значение становления, обнаружения признака (становиться, (с)де-латься, оказаться): А между тем Варвара Васильевна становилась Тока-реву опять все милее (В. Вересаев); Лица людей делались нежными и красивыми от этого света (К. Паустовский).

3.  Значение предполагаемого, кажущегося признака, его оценка с точ-ки зрения говорящего или окружающих (казаться, считаться, выглядеть): – … А в своё время считался первым по губернии хватом… (И. Тургенев); Лица были алы, дорога и рожь казались облитыми кровью, а зелень пы-рея на межах выглядела ещё зеленей и ярче (В. Вересаев).

В настоящее время остаётся дискуссионным вопрос о связочной функ-ции полнозначных глаголов в сочетании с именем. Глаголы со значением перемещения, положения в пространстве, состояния признаются связками [2, с. 88], либо трактуются как простые глагольные сказуемые [11, с. 296–297] с предикативным определением: Как часто по брегам твоим Бродил я ти-хий и туманный, Заветным умыслом томим! (А. Пушкин); Дед вернулсявесёлый, как хмельной, хоть вина почти и не пил (К. Паустовский). В по-добных синтаксических конструкциях выражаются два предикативных при-знака – активный (полнозначный спрягаемый глагол, не подвергающийся, в отличие от связки, грамматикализации) и пассивный (именной компонент с предикативным значением): (вернулся) задумчивым (= «мечтательный, по-груженный в думы, размышления»), (пришла) усталая (= «испытывающий слабость, упадок сил после продолжительной работы»), (лежит) больной (= «поражённый какой-то болезнью»/«испытывает боль») и т.п. Наличие двух предикативных признаков позволило квалифицировать подобные выражения как двойное сказуемое (А.А. Шахматов) или как вещественное составное сказуемое (А.М. Пешковский). Во многом такие сказуемые являются пере-ходными, поскольку полнозначные глаголы, сочетаясь с именными преди-кативными формами, сохраняют своё лексическое значение и обозначают конкретное действие. Очевидно и то, что подобный тип сказуемого, так или иначе, передаёт градуальную семантику.

Именная часть составного именного сказуемого представлена катего-риями слов, выражающих пассивный признак. Формы имён существитель-ных, прилагательных, причастий, а также имён числительных и местоиме-ний представляют именной компонент – предикативными (именительный и творительный падежи) и непредикативными (все остальные косвенные падежи, с предлогами и без предлогов): Имя твоё – птица в руке, имя твоё – льдинка на языке (М. Цветаева); Ты светлая звезда таинственного мира (П. Вяземский); – … А я ведь тоже когда-то живал в Ленинграде. А вот теперь тут сторожем (С. Воронин); Учителя были заводилами в де-ревенском клубе (В. Астафьев); Седая степь в огне (Д. Кедрин); Была без радостей любовь, Разлука будет без печали (М. Лермонтов).

8

Простым примером служат градуированные предложения в результа-те интенсификации или квантификации (ср. у Э. Сепира), или предложения сравнения. Так, например, полагаем, что бисубстантивные синтаксические конструкции сходства и сравнения отчасти могут передавать градуальную семантику или градуироваться, ср. очень интересные примеры с глазами – Глаза будто смолевые факелы (Е. Пермяк). Передаётся качественная характеристика, высказывание градуируется в результате квантификации (смолевые – наличие количественного выражения чёрного цвета) или интен-сификации (…факелы) признака = «очень чёрные и блестящие» // Глаза, как смола = очень чёрные и блестящие; будто факелы = горящие // Глаза такиесмолевые, чёрные и блестящие, будто факелы, горящие…; Глаза как блюд-ца (Т. Успенская) = «крупные и круглые глаза» и.д. – это частичное гра-дуирование. Различные структуры высказываний связаны, на наш взгляд, с отражением многокомпонентности градуированного суждения. См. двусо-ставное предложение (примеры наши. – С.К.): Глазки Софьи Петровны Ло-хутиной не были глазками, а были глазами: если бы я не боялся впасть в прозаический тон, я бы назвал глазки Софьи Петровны не глазами – глазищами тёмного, синего – тёмно-синего цвета (назовём их очами) (А. Белый). Эмоциональное, переживаемое «напряжение» текста создаётся за счёт «перелива» градуально-оценочных характеристик слов – предикатив-ного центра (шире – градотатива): глазки Софьи Петровны – не глазки (т.к. это слово может быть не только характеристикой, но и обозначать небольшие по размеру (= меньше (чем) средней величины), маленькие глазки), а глаза и даже глазищи (большие по размеру (= больше (чем) средней величины =) очень крупные), но в то же время отрицательная, просторечная характери-стика глаз, обладающих каким-либо недостатком, и, наконец, очи (большие, красивые глаза (в устаревшем и поэтическом употреблении). А проверка на выражение градуальности лишь только подстановкой очень не всегда верна. Необходимо учитывать основания сравнения и градуирования.

Градуирование (семантическое и стилистическое) построено на пере-живаемом переходе от одной границы к другой, в которой реализуется и оце-ночная функция. Ср.: Односоставное предложение – В гляделках, которые стыдно глазами звать, – ни в одном ни искры душевного света (Н. Ле-сков). И см.: О, глаза – значительная вещь. Вроде барометра. Все видно – [у кого великая сушь в душе], кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится… (М. Булгаков). Все ком-поненты семантики градуальности объединены единой семантической доми-нантой – мерой. На наш взгляд, именно понятие меры (предела, в котором осуществляется проявление того или иного процесса, предмета, явления, признака) выполняет координирующую функцию между человеком и миром объектов.

Градуальная семантика выражается именным компонентом, кото-рый может быть представлен полными формами имён прилагательных и при-частий в форме именительного или творительного падежа: Лицо у парня переменчивое, юркое, глаза цепкие, смышлёные, руки суетливые (В. Астафьев) // ср.: (лицо) переменчивое – «легко меняющееся, склонное к переменам», юркое – «быстрое, увёртливое»; (глаза) цепкие – «крепко хватающие, цепляющиеся», смышлёные – «сообразительные, понятливые»; (руки) суетливые – «торопливые и беспорядочные» (ТСРЯ), градуирование предложения-высказывания происходит в результате интенсификации при-знака и использования приёма градации (лицо… – глаза… – руки…); или, см.: Дама казалась рассерженной, не выспавшейся и ссорилась с кондукто-ром (А.Н. Толстой); Лицо Козловского было измученное, – он видимо, тоже не спал (Л. Толстой). Это продуктивный тип сказуемого с точки зрения вы-ражения градуальности входит в ядерную зону при наличии градосемы в се-мантической структуре слова или околоядерную зону поля рассматриваемой категории (о структуре поля градуальности, см.: [4, 5]).

9

Только в функции именной части выступают в современном русском языке краткие формы имён прилагательных (предикативы) и страдательных причастий [12]: Холодны и коротки январские дни, длинны и тоскливыстылые ночи (В. Астафьев); Во мне перемешаны темень и свет… (Д. Ке-дрин); Фотограф был пристроен на ночь у десятника сплавконторы (В. Астафьев). Данные формы продуктивны и относятся к ядерной зоне поля градуальности.

Весьма продуктивным и ядерным (центральная часть) является состав-ное именное сказуемое, именной компонент которого выражен формами сравнительной и аналитической превосходной степеней качественных имён прилагательных: И роза есть нежнее и чайнее? (В. Маяковский); И ковар-нее северной ночи, И хмельней золотого аи, И любови цыганской корочеБыли страшные ласки твои… (А. Блок); Взгляни на звезды: между них Милее всех одна! (Е. Боратынский). Возможно выражение присвязочной части синтетической формой превосходной степени имён прилагательных: Правда, ярмарка была отличнейшая (Н. Гоголь).

Следует отметить выражение именного компонента качественным словосочетанием: Татьяна Борисовна весьма замечательная женщина (И. Тургенев); Она очень живой человек и дельный (В. Вересаев); – На два года моложе меня была (В. Распутин). В этом случае слово, обознача-ющее предикативный признак, не обладает семантической достаточностью для его представления (человек, мужчина, женщина, вещь, дело и т.п.) и требует дополнительный признаковый компонент, передающий зна-чение меры, степени, величины, например: замечательная (женщина), живой и дельный (человек), На два года моложе и проч.

Составное именное сказуемое с градуальной семантикой может быть осложнённым. Осложнение происходит за счёт вспомогательного компонен-та, который приобретает дополнительное фазовое или модальное значение, а глагол-связка употребляется в инфинитиве: Я бы мог быть счастли-вым (К. Рылеев); Слушая Сергея Митрофановича, человек переставал быть одиноким (В. Астафьев); – Так вот, ведь вы именно и доказываете, что педагогом может быть только одарённый человек (В. Вересаев); … вы хотите быть добрым, благодетельным деспотом… (Н. Чернышев-ский).

На периферии поля градуальности в результате квантификации гра-дуируются предложения, в которых составное именное сказуемое включает в свой состав местоимения и числительные: Каков привет, таков и ответ (Посл.); Худо было то, что я стоял первый, а Веня за мной (Д. Гранин); Ходит лисонька у ручья, Еле-еле звучит ручей. Только лисонька та – ничья, И убор её рыжий ничей (П. Коган).

Малопродуктивными, синкретичными с точки зрения семантики явля-ются предложения, где в роли именного компонента выступают не именные, а функционально близкие к именам неизменяемые формы – наречие и инфи-нитив: Два месяца в небе, два сердца в груди, Орёл позади и звезда впере-ди (Д. Кедрин); Как некстати было это воспоминание (А. Чехов); Жизнь прожить – не поле перейти (посл.). Подобные формы лишены, в силу сво-ей неизменности, материальных показателей связи с подлежащим и со связ-кой. Такая группа слов является непродуктивной, так как функция именной части для них нетипична.

Таким образом, градуальная семантика составного сказуемого соз-дается за счёт градуального семакомпонента (градосемы), содержащегося в семантической структуре самого глагольного слова или именной части ска-зуемого, а также в словообразовательных аффиксах; дополнительный усили-тельный эффект создается за счёт частиц и квантитативных сочетаний.

10

Литература

1. Арутюнова, Н.Д. Типы языковых значений: оценка, событие, факт [Текст] / отв. ред. Г.В. Степанов ; АН СССР, Ин-т языкознания. – М. : Наука, 1988. – 388 с.

2. Бабайцева, В.В. Современный русский язык [Текст] : в 3 ч / В.В. Бабайце-ва, Л.Ю. Максимов. – М. : Просвещение, 1981. – Ч. 3 : Синтаксис. Пунктуа-ция. – 271 с.

3. Вольф, Е.М. Функциональная семантика оценки [Текст] / отв. ред. Ю.С. Сте-панов. – М. : Наука, 1985. – 228 с.

4. Колесникова, С.М. Семантика градуальности и способы её выражения в со-временном русском языке [Текст] / С.М. Колесникова. – М. : МПУ, 1998. –280 с.

5. Колесникова, С.М. Функционально-семантическая категория градуально-сти в современном русском языке [Текст] / С.М. Колесникова. – М. : Высшая школа, 2010. – 280 с.

6. Лекант, П.А. Грамматические категории слова и предложения [Текст] / П.А. Лекант. – М. : Изд-во МГОУ, 2007. – 179 с.

7. Лекант, П.А. О коннотативных смыслах высказывания [Текст] / П.А. Лекант // Грамматическое значение предложения и семантика высказывания :межвуз. сб. науч. трудов. – М., 1987. – С. 3–9.

8. Лекант, П.А. Очерки по грамматике русского языка [Текст] / П.А. Лекант. – М. : Изд-во МГОУ, 2002. – 312 с.

9. Маркелова, Т.В. Семантика оценки и средства её выражения в русском язы-ке [Текст] / Т.В. Маркелова. – М. : МПУ, 1993. – 125 с.

10. Сепир, Э. Градуирование: семантическое исследование [Текст] / Э. Сепир // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1986. – Т. 16. – С. 43–78.

11. Современный русский литературный язык [Текст] / под ред. П.А. Леканта. – М. : Высш. шк., 1988. – 415 с.

12. Современный русский язык [Текст] / под ред. С.М. Колесниковой. – М. : Высш. шк., 2008. – 560 с.

13. Пешковский, А.М. Русский синтаксис в научном освещении. Популярный очерк : пособие для самообразования и школ [Текст] / А.М. Пешковский. – М. : Учпедгиз, 1956. – 511 с.

14. Толковый словарь русского языка (ТСРЯ) [Текст] / под ред. Д.Н. Ушакова. – М. : Терра, 1996. – Т. 1. – 824 с. ; Т. 2. – 520 с. ; Т. 3. – 712 с. ; Т. 4. – 752 с.

15. Халина, Н.В. Категория градуальности в слове и тексте [Текст] / Н.В. Хали-на. – Барнаул : Изд-во Алтайского госуниверситета, 1993. – 164 с.

16. Шахматов, А.А. Синтаксис русского языка [Текст] / А.А. Шахматов. – Л. : Учпедгиз. – 1927. – Вып. 2. – 468 с.

17. Шведова, Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи [Текст] / Н.Ю. Шведова. – М. : Изд-во АН СССР, 1960. – 377 с.

11

ÁÁÊ 81432.4+81.0ÓÄÊ 811.112.28+81

À.Â. ÊÎÊÎÂÀ

A.V. KOKOVA

ÊÐÈÒÅÐÈÈ ÒÅÊÑÒÓÀËÜÍÎÑÒÈ Â ËÈÍÃÂÈÑÒÈ×ÅÑÊÎÉ ÒÅÎÐÈÈ ÒÅÊÑÒÀ

CRITERIA OF TEXTUALITY IN THE LINGUISTIC THEORY OF THE TEXT

В рамках коммуникативно-прагматической теории текста выделяются основные критерии текстуальности, или категории текста: функция, коммуникативная ситуа-ция и содержание. В основе смысловой структуры текста лежит глубинная (семанти-ческая) структура, базовыми компонентами которой являются формы развёртывания темы текста.

According to the communicative-pragmatic theory of the text basic criteria of textual-ity are identifi ed: the function, the communicative situation and the content. The semantic structure is the basis of the notional structure of the text. The core components of the semantic structure are the forms of the text development.

Ключевые слова: теория текста, коммуникативно-прагматическая теория, функ-ция текста, содержание текста, тематические базисы, дескриптивная, аргументатив-ная, экспликативная структуры.

Key words: theory of the text, communicative-pragmatic theory, function of the text, text content, thematic bases, descriptive, argumentative, explicating structure.

Теория текста имеет центральное значение для решения проблем ре-чевого функционирования. Создание типологии текстов необходимо как для общей теории текста, так и для изучения конкретных типов текстов. Пред-ставители коммуникативно-прагматического направления в теории текста, дополняющие системный подход к объекту исследования деятельностным, рассматривают текст как продукт речевой деятельности, как многоаспект-ную единицу, в основу классификации которой должны быть положены раз-ные типы критериев. В русле коммуникативно-прагматического подхода в качестве основных критериев классификации выдвигаются: 1) функция тек-ста; 2) коммуникативная ситуация; 3) содержание текста [ср.: 7, 5]. К этой по-зиции близка точка зрения У. Энгеля [8] и Ю.В. Ванникова [2].

Основой при определении функции текста, несмотря на различия в формулировках у разных авторов, является понятие цели, с которой говоря-щий обращается к адресату посредством текста [7, с. 59; 8, с. 15]. У. Энгель вместо термина «функция» выдвигает понятие «глобальная цель» (Globalziel) в качестве главного критерия деления текстов на классы [8].

Несмотря на сходство в толковании доминирующего критерия, авто-ры выделяют неодинаковые по количеству и качеству классы текстов. Так, К. Бринкер выделяет в качестве основных 5 текстовых функций и, соответ-ственно, 5 типов текстов: информирующие, апеллирующие, обязывающие, контактоустанавливающие, декларативные. В то же время У. Энгель выде-ляет 6 типов текстов: информирующие, контактоустанавливающие, побуж-дающие, убеждающие, поучающие, выражающие эмфазу (лирика, причита-ния, брань и т.д.).

В обеих классификациях присутствуют только два общих класса – ин-формирующие и контактоустанавливающие тексты. То есть реальное много-образие текстов теоретически допускает разную степень детализации при их рубрикации.

12

С более общих позиций лингвистической прагматики рассматривает типологию функций текста М. Димтер. Исходя из понимания текста как ре-презентации речевого действия, он устанавливает в качестве основных ин-тенций говорящего воздействие на знания, оценки и желания реципиентатекста. В самом деле, упомянутые выше функции, или цели, текста по харак-теру их воздействия можно свести к данным трём понятиям: посредством информирующих и декларирующих текстов автор воздействует на знания реципиента, на его оценку воздействует апеллирование и убеждение, а на волю – обязывание, побуждение и поучение. Очевидно, что список подоб-ных частных функций в рамках вышеназванных трёх общих концептов можнопродолжить, так как большинство реальных текстов полифункционально. Так, тексты с обязывающей, поучающей и убеждающей функцией одновре-менно информируют реципиента о некотором положении дел, связанном с темой текста, в то время, как рубрицирующей функцией является домини-рующая цель коммуникации.

Критерий «коммуникативная ситуация» представляет собой в общем виде модель «автор – канал – адресат» [7, с. 39], являющуюся рамкой, в ко-торой реализуется контакт. Её релевантными признаками являются: количе-ство коммуникантов, их роли, социальное положение, степень официально-сти контакта, активность партнёров, вид канала коммуникации (оптический или акустический). В разных классификациях указанные контекстуальныепараметры, в основном, присутствуют, но учитываются в разной степени. Например, У. Энгель, называя контекстуальные условия коммуникации «текстовой констелляцией» (Textkonstellation), включает в неё два типа кри-териев: тактику общения (Gesprächstaktik) с учётом фактора активности/пассивности коммуникантов и степень официальности текста с градациями: «официальный – полуофициальный – частный/личный» [8, с. 158].

Одной из наиболее подробных систем контекстуальных условий ком-муникации является система дифференциальных признаков текста К.А. До-линина, разграничивающего четыре группы: 1) признаки, связанные с адре-сатом (например, наличие или отсутствие персональной адресованности); 2) признаки, связанные с адресантом (обращение от своего имени или от имени группы); 3) признаки, связанные с характером сообщения (абстракт-ность или конкретность, эмоциональность или неэмоциональность и др.); 4) признаки, связанные с каналом связи (письменная или устная форма, диа-логичность или монологичность и др.) [3, с. 64–67].

В наиболее детальных теориях текста как отдельный критерий вы-деляется содержание текста [5, 7]. М. Димтер относит к содержательному критерию тему текста, её временнýю отнесённость, родо-видовую характе-ристику (единичность/обобщённость, соотнесённость с действительностью в плане реальности, соответствия фактам, фикциональности) [7, с. 94].

Значительным вкладом в исследование смысловой структуры текста стала разработка проблем его внутренней, глубинной структуры, или макро-структуры [6]. Одной из первых работ в этом направлении исследования была работа В.Я. Проппа «Морфология сказки». Текстовая макроструктура репре-зентирует построение текста из определённых компонентов, связанных друг с другом сетью специфических отношений. Согласно точке зрения Ван Дей-ка, представленные в виде макропропозиций текстовые макроструктуры се-мантического и прагматического характера должны специфицировать раз-витие темы текста и эксплицировать его значение [6]. Характеризуя собой тип текста (например, рассказ, закон, газетное сообщение и т.д.), подобные структуры представляют собой конвенциональные схемы текстов, возникшие на основе длительных письменных традиций и прагматических потребно-стей языкового коллектива. В настоящее время получила распространение гипотеза о том, что макроструктуры текста, представляя собой семантико-прагматические планы построения текстов, играют важную роль в процессах порождения и восприятия текстов [10, с. 1118; 1, с. 188–190].

13

К. Бринкер вводит более конкретное и приемлемое для целей прак-тического исследования речевого употребления понятие «формы развёрты-вания темы» (Themenentfaltung) [5, с. 59]. Он выделяет следующие базовые формы: дескриптивную, нарративную, экспликативную и аргументативную. Нетрудно заметить, что названные формы в основном соответствуют темати-ческим базисам Э. Верлиха [12], но в отличие от последнего К. Бринкер счи-тает не их, а функцию текста главным критерием для разграничения текстов по классам.

На наш взгляд, понятие «формы развёртывания темы» более предпо-чтительно для изучения реальных текстов по следующим соображениям:

‒ выделяемые на его основе тематические структуры (дескриптивные, нарративные, аргументативные и экспликативные) являются минимальными фрагментами конкретных текстов, обладающими признаком тематического единства;

‒ они легко выделяемы и реконструируемы по определённым моделям; ‒ с их помощью учитывается роль коммуникативных и ситуативных

факторов.Ведущей функцией дескриптивных текстовых структур является пере-

дача информации, т.е. некоторой суммы знания. Тема текста при этом пред-ставляет собой некоторый объект, ситуацию или факт, предстающий в струк-турированном виде как комплекс компонентов, объединённых известными логико-семантическими отношениями. Особое внимание к компонентам объ-екта находит своё отражение на текстовом уровне в доминирующей роли ло-гических операций «спецификация» и «анализ». Конкретные разновидности дескриптивного развёртывания темы определяются характером объекта опи-сания. Тема дескриптивного текста может представлять собой:

1) единичное явление, процесс или ситуацию (например, историче-ское событие);

2) регулярно повторяющееся действие или процесс;3) некий объект, предмет или одушевлённое существо [9, с. 278–283;

5, с. 59–63].Дескриптивное развёртывание текста в первом варианте лежит в

основе газетных текстов «краткое газетное сообщение» (т.е. информации (Nachricht) и корреспонденции (Bericht)). В них автор приводит некоторые существенные (релевантные с позиции информативности) детали события, отвечая на вопросы, касающиеся события и условий его протекания. После-довательность пропозиций подчинена временной последовательности реаль-ных событий. Этот принцип, наряду с преобладанием форм прошедшего вре-мени, определяет характер когерентности текста [6, с. 272].

Очевидным является тот факт, что содержание всех пропозиций, со-ставляющих текст, в достаточной степени детерминировано, т.е. для газет-ных текстов дескриптивного типа характерна довольно жёсткая структура текста. Она определяется глобальной схемой, присущей когнитивной струк-туре понятия «событие». Данную когнитивную структуру наиболее адекватно описывает концепт «фрейм» (англ. frame), т.е. такая когнитивная структу-ра, в центре которой расположено некоторое понятие, окружённое элемента-ми, конституируемыми компонентами обыденного знания. Фреймы являются когнитивными универсалиями, которыми люди пользуются для порождения и восприятия текстов вне зависимости от конкретных языков.

Для газетных статей, передовых статей и комментариев аргументатив-ная тематическая структура является ведущей составной частью текста.

Аргументация в публицистике значительно отличается от методики строгой научной аргументации, принятой в логике и точных науках. Её осо-бенности заключаются в том, что

‒ её рамки значительно ýже последовательной научной аргументации, доводящей дедуктивные умозаключения до строгого и полного логическо-го завершения. В социально-политической сфере подобное последовательное применение дедуктивного алгоритма приводит лишь к абсурдному выводу;

14

‒ публицистические аргументы отличаются своеобразием по сравне-нию со строго научными аргументами. В силу указанных причин аргумента-ция в публицистике носит ограниченный характер и привязана к конкретным социально-политическим реалиям. Из всей сложной культурно-социальной и политической реальности для целей аргументации выделяются некоторые доминантные процессы, часто представляемые в газетно-публицистических текстах в обобщённом схематичном виде. Поэтому наиболее приемлемой мо-делью для изучения публицистической аргументации является модель прак-тической аргументации, разработанная английским философом С. Тульми-ном [11].

Между аргументативной и экспликативной моделью наблюдается опре-делённая близость, проявляющаяся: 1) в наличии в обеих схемах правила-доказательства, выражающего общую закономерность класса рассматрива-емых явлений; 2) в наличии конкретных фактических данных. Вместе с тем принципиальное различие между ними состоит в функции соответствующих текстовых фрагментов: в экспликативных текстах целью автора является не установление истинности/ложности какого-либо положения дел, а 1) уста-новление причин и следствий, приводящих к рассматриваемому состоянию; 2) прогнозирование соответствующих состояний/последствий.

Целью экспликации в газетно-публицистическом тексте является, пре-жде всего: 1) обоснование аргументации; 2) экспликация тесно связана с по-пуляризаторской функцией стиля газетной публицистики.

С точки зрения коммуникативно-прагматического подхода традицион-ные композиционно-речевые формы

‒ во-первых, не являются классификацией текстов по их функциональ-ной принадлежности;

‒ во-вторых, отдельные виды КРФ находятся на разных уровнях класси-фикации (например, повествование является способом развёртывания темы; описание и сообщение имеют общую функцию информирования, а также объ-единяются по дескриптивному способу развёртывания темы, в то время, как их отличительным признаком является вид темы (соответственно предмет или событие));

‒ в-третьих, рассуждение, изображение и размышление являются продуктами комбинации различных способов развёртывания темы и, соот-ветственно, различных речевых актов и коммуникативных признаков. Из сказанного следует, что система КРФ – это классификация, относящаяся к эмпирическому уровню, имеющая ограниченный характер и построенная на разнородных признаках. Поэтому она не отвечает требованиям, предъяв-ляемым к универсальной типологии текста.

На наш взгляд, в существующих теориях, исследующих смысловую структуру текста, не учитывается в полной мере роль субъекта речи – автора речевого произведения.

Для текстов языка газетной публицистики характерны два вида рефе-ренциальной соотнесённости: 1) реальная референциальная соотнесённость, играющая ведущую роль; 2) фикциональная референциальная соотнесён-ность, существующая лишь в сознании автора.

Итак, три основные текстовые категории – функция текста, коммуника-тивная ситуация и содержание – могут служить базой для изучения конкрет-ных типов текстов. В соответствии с этим первичную характеристику основ-ных типов текстов газетно-публицистического стиля можно представить в виде следующей таблицы:

15

Таблица 1

Текстовая категория Тип текста

информация, корреспонденция

статья, передовая статья, комментарий

Функция текста информирование воздействие, апеллированиеКоммуникативная ситуация

письменный официальный письменный официальный

Способ тематического развёртывания дескриптивный

доминирующий тип: аргументация, экспликацияподчинённый тип: дескриптивный, нарративный

В рамках теории языкового функционирования рабочее определение текста можно сформулировать следующим образом: текст является линей-ной последовательностью языковых знаков, представляющей собой продукт вербализации результата речемыслительной деятельности, отражающий со-держательные (функциональные, ситуативные, тематические) и структурные признаки речевого действия.


1. Богатырёва, Н.А. Стилистика современного немецкого языка [Текст] / Н.А. Богатырёва, Л.А Ноздрина. – М. : Академия, 2005. – 330 с.

2. Ванников, Ю.В. Типы научных и технических текстов и их лингвистические особенности [Текст] / Ю.В. Ванников. – М. : ВЦП, 1984. – 50 с.

3. Долинин, К.А. Интерпретация текста: французский язык [Текст] / К.А. До-линин. – М. : Просвещение, 1985. – 303 с.

4. Ирисханова, О.К. Семиотические гибриды как способ репрезентации зна-ний в дискурсе [Текст] / О.К. Ирисханова // Проблемы представления (ре-презентации) в языке. Типы и форматы знаний : сб. науч. трудов / РАН. Ин-т языкознания. – М. ; Калуга : Эйдос, 2007. – С. 271–278.

5. Brinker, K. Linguistische Textanalyse [Тext] / K. Brinker. – Berlin : Schmidt, 1988.

6. Dijk, T.A. van. Text and context [Text] / T.A. van Dijk. – London ; New York : Longman, 1980.

7. Dimter, M. Textklassenkonzepte heutiger Alltagssprache [Text] / M. Dimter. – Tübingen : Niemeyer, 1981.

8. Engel, U. Deutsche Grammatik [Text] / U. Engel. – Heidelberg : Groos, 1988. 9. Fleischer, W. Stilistik der deutschen Gegenwartssprache [Text] / W. Fleischer,

G. Michel. – Leipzig : Bibliographisches Institut, 1977.10. Lewandowski, Th. Linguistisches Wörterbuch. 3 Bde [Text] / Th. Lewandowski. –

Heidelberg : Quelle&Meyer, 1985. 11. Toulmin, St. The Uses of Argument [Text] / St. Toulmin. – Cambridge : University

Cambridge Press, 1958. 12. Werlich, E. Typologie der Texte [Text] / E. Werlich. – Heidelberg : Quelle&Meyer,

1975.

16

ÁÁÊ 81ÓÄÊ 81’373

Ý.Ì. ÐßÍÑÊÀß

E.M. RYANSKAYA

ÀÑÏÅÊÒÓÀËÜÍÎÑÒÜ È ßÇÛÊÎÂÀß ÊÎÍÖÅÏÒÓÀËÈÇÀÖÈß ÌÈÐÀ

ASPECTUALITY AND LANGUAGE CONCEPTUALIZATION

OF THE WORLD

Статья посвящена проблеме языковой концептуализации действительности на при-мере аспектуальных характеристик действия. Рассматриваются базовые понятия, уча-ствующие в формировании категории аспектуальности.

The article is devoted to the problem of the linguistic conceptualization of reality in terms of action aspectual characteristics. The basic concepts are studied involved in the formation of aspectuality.

Ключевые слова: аспектуальность, совершаемость действия, временная протя-жённость, концептуализация, базовые понятия.

Key words: aspectuality, realization of action, length of time, conceptualization, basic concepts.

В сферу аспектуальности традиционно включают видовые и смежные с ними значения, способы глагольного действия, а также аспектуально ре-левантные компоненты контекста, представленные неглагольной лексикой и синтаксическими средствами [2, с. 47]. Оставляя за рамками данной ста-тьи вопрос о формальных категориях и языковых способах выражения аспек-туальности, обратимся к области понятий, с которыми может соотноситься аспектуальная характеристика действия.

Аспектуальность входит в ряд категорий, передающих идею времени, и связана с представлением о стадии совершения действия или его временной протяжённости (временем, необходимым для его реализации) [4, с. 22–27]. По наблюдениям Г. Гийома, человеческое мышление устроено таким обра-зом, что ,обладая опытом познания времени, человек использует в качестве его репрезентации средства, связанные с образом пространства. Линей-ное представление «убегающего времени» составляет часть таких средств. Это упрощённое первичное представление является, по словам ученого, сво-его рода «опространствливанием» (spatialisation) времени [6, с. 17]. Попытки создания пространственно-временных моделей свидетельствуют о том, что человеческая мысль воспринимает одновременно и временное, и простран-ственное расположение реальной ситуации. Кроме того, имеются другие под-тверждения того, что пространство и время осознавались слитно, например, в мифологическом сознании [5, с. 86].

Концептуальная структура пространственно-временного единства основывается на базовых понятиях. Сравнение аспектуальных характери-стик, выраженных средствами русского и французского языков, показывает, что действие или состояние концептуализируется как линейное, точечное и реже – как трёхмерное проявление.

Одной из базовых характеристик действия является движение или перемещение. Представление о движении неразрывно связано как с иде-ей времени, так и с образом пространства. Вот почему начало действия или вступление в действие в русском и французском языках может быть связано с движением: взбежать – monter en courant, взлететь – prendre son vol.

17

Длительно-дистрибутивное действие включает, наряду с временным, про-странственный образ. При этом проявляется своеобразие национальной «модели мира». Так, в русском языке действие, направленное в разные стороны, характеризуется как движение «вперёд-назад», а во французском языке – «вдоль-вширь» или «с одного края (конца) к другому», например:

А вечером он часа два безостановочно шагал по дому взад и вперёд […] (Бунин, 129).

[…] comme elles circulaient continuellement d’un bout à l’autre de la maison… (Gide, 66).

Образ направленного движения закрепился во французском языке в симметричных аспектуальных ситуациях «ближайшего будущего» и «не-давно прошедшего», которые многими лингвистами рассматриваются как иммедиатные времена. В первом случае употребление глагола aller (идти) отражает идею приближения к вступлению в действие, во втором – благо-даря глаголу venir de (выходить из) формируется представление о процес-се, который «только что удалился от момента своего окончания». Подобные глагольные перифразы отсутствуют в русском языке. Аналогичные поня-тийные ситуации выражаются в нем с помощью указателей временного порядка: сейчас сделаю, вот-вот придёт; он только что (только-только, недавно) проснулся.

Участие глаголов перемещения в выражении прогрессии как одной из фаз совершаемости процесса связано с фиксированием в языковой памяти (в виде фрагмента языковой картины мира) представления о направленно-сти действия. Использование глагола движения aller (+ participle présent) во французском языке позволяет более наглядно моделировать ситуацию постепенности и поступательности процесса. В отличие от прогрессии кур-сивность, также относящаяся к «одной и той же ситуации» (ср. француз-ское выражение être en cours de faire qch – осуществляться, находиться в процессе (в стадии) выполнения), является неизменной и представляет собой момент «здесь и сейчас» (план настоящего) или «там и тогда» (план прошедшего). Во французском языке в таком случае вновь обнаруживается идея движения, точнее «хода» (train), которая передаётся перифразой être en train de + infi nitif. Отсутствие такого указателя в русском языке затрудняет интерпретацию аспектуальной ситуации и требует обращения к контексту.

Точечное пространственное проявление действия также концептуа-лизируется в большей степени во французском языке, в частности, в пред-ставлении доначальной (проспективной) фазы осуществления действия. Ситуация близости к вступлению в действие или его неизбежности подчёр-кивается компонентами près de (рядом с), point (точка) и др.: être près de pleurer, être sur le point de partir. В русском языке подобные аспектуальные оттенки связаны с использованием компонентов шаг (ещё шаг и…, в шаге от…) и близок (она близка была к обмороку, он близок был к тому, чтобы уйти) и др.

А. Вежбицкая включает в ряд универсальных семантических примити-вов такие единицы, как хотеть, чувствовать, становиться и т.д. [1, с. 8]. И неслучайно. Субъективное отношение к восприятию характера действия находит отражение в формировании таких категорий, как модальность, тем-поральность и аспектуальность. Элемент модальности при реализации «на-меренности вступления в процесс» во французском языке достаточно выра-жен, что подтверждается фактами из истории языка: в старофранцузском языке подобная аспектуальная ситуация могла передаваться инфинитивны-ми сочетаниями с глаголами devoir или vouloir. В современных диалектах в значении «ближайшего будущего» можно встретить выражение il veut plevoir (ср. в русс. дождь собирается). Некоторые следы первоначального значения физического или морального долженствования, необходимости, желания и воли могут сохраняться, как, например, во французских периф-

18

разах aller falloir + infi nitif и aller devoir (pouvoir) + infi nitif. Эквивалентом этим конструкциям в русском языке выступает глагол предстоять: предстоит завершить строительство, предстояло переехать на новое место.

На основе перцептивного и эмпирического восприятия мира в язы-ке актуализируются представления о некоторых аспектуальных ситуациях «временной протяжённости». Русский и французский языки располагают определённым количеством глаголов, которые по своему происхождению и по своему внутреннему значению («внутреннему времени») ограниче-ны признаком целостности («действие в один приём») и минимальной вре-менной продолжительности. Это такие глаголы, как упасть, очнуться, укусить, сострить и под. в русском языке. Как пишет Е.В. Падучева, имен-но глаголы восприятия в русском языке являются моментальными, в то время как одномоментные физические действия могут быть представлены в ракурсе «замедленной съёмки» [3, с. 338]. Следовательно, если соотно-сить лексическое содержание моментальных глаголов с фрагментами ре-альной действительности, то их можно назвать таковыми в значительной части условно.

Французские глаголы disparaître (исчезнуть) и apparaître (появить-ся) соответствуют моментальности, поскольку содержат перцептивный ком-понент: мы воспринимаем появление или исчезновение именно в очень ко-роткий, незаметный для наших органов чувств, промежуток времени. Такой момент смены ситуаций не предполагает никакого промежуточного этапа, а если он и есть, то не доступен нашему восприятию. Во французском язы-ке таких глаголов немного, большая часть глагольной лексики потенциаль-но способна выражать не одно аспектуальное значение. Проблема аспекту-альной многозначности глагольной лексемы решается во французском языке с помощью дополнения, обычно выраженного отглагольным существитель-ным в единственном или множественном числе. Таким образом, различают-ся одноактные и многоактные процессы: pousser un cri (крикнуть) – pousser des cris (кричать). Особенность заключается в том, что благодаря выбору фундаментальных (полифункциональных) глаголов avoir (иметь), faire (делать) и инструментальные pousser (толкать), jeter (бросать) в языке запе-чатлены результативные, пространственные и перцептивные образы, форми-рующие аспектуальную ситуацию «временной протяжённости». В русском языке употребительным является выражение бросить взгляд (кинуть взор). Подобные метафорические образы подчёркивают кратковременность дей-ствия. Передать «эффект растяжённости» действия позволяет использова-ние сочетания promener un regard (буквально «прогулять взор»), в русском языке – окинуть взором.

Подводя итог, отметим две основные особенности, касающиеся по-нятийных основ аспектуальности. Во французском и русском языках при выражении аспектуальных оттенков действия наблюдаются присутствие пространственно-временных ориентиров, образа движения, представления о количественности (количество времени или количество «крат» совер-шаемостей) процесса. В некоторых аспектуальных ситуациях проявляется сочетаемость нескольких понятийных основ и включение перцептивного компонента, что объясняется возможностью наблюдать (в реальности или в воображении) за действием или ходом процесса. Концептуализация яв-лений действительности имеет в целом универсальный характер, однако особенности языковой объективации способов совершаемости действий и их временной протяжённости зависят также от возможностей самого языка.

19


1. Вежбицкая, А. Семантические универсалии и описание языков: Грамма-тическая семантика. Ключевые концепты культур. Сценарии поведения [Текст] / А. Вежбицкая. – М. : Языки русской культуры, 1999. – 776 с.

2. Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. В.Н. Ярце-ва. – М. : Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.

3. Падучева, Е.В. Семантические источники моментальности русского глаго-ла в типологическом ракурсе [Текст] / Е.В. Падучева // Типология вида: про-блемы, поиски, решения : матер. межд. науч. конф. (16–19 сент. 1997 г., МГУ им. М.В. Ломоносова / отв. ред. М.Ю. Черткова. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1998. – С. 485–490.

4. Рянская, Э.М. Способы действия в когнитивном аспекте [Текст] : моногра-фия / Э.М. Рянская. – СПб. : РГПУ им. А.И. Герцена, 2002. – 191 с.

5. Степанов, Ю.С. Константы мировой культуры. Алфавит и алфавитные тек-сты в периоды двоеверия [Текст] / Ю.С. Степанов, С.Г. Проскурин ; отв. ред. А.А. Королев. – М. : Наука, 1993. – 158 с.

6. Guillaume, G. L’architectonique du temps dans les langues classiques [Техt] / G. Guillaume. – Paris : Champion, 1970. – 67 p.

20

ÁÁÊ 88.40ÓÄÊ 81’23

Â.Â. ÃÀÂÐÈËÎÂ

V.V. GAVRILOV

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÂÇÀÈÌÎÑÂßÇÈ ÊÓËÜÒÓÐÛ ËÈ×ÍÎÑÒÈ,

ЕЁ ÐÅ×ÅÂÎÃÎ ÐÀÇÂÈÒÈß È ÐÅ×ÅÏÎÐÎÆÄÅÍÈß

TO A QUESTION ON INTERRELATION OF CULTURE OF A PERSON,

ITS SPEECH DEVELOPMENT AND SPEECH CREATION

Автор статьи обращается к вопросу взаимосвязи культуры личности и её речево-го развития. Также говорится о том, что культура народа определяет мышление лич-ности, его индивидуальную картину мира, при этом и личность привносит индиви-дуальные черты в общую культурную среду, ментальность. Предлагается авторская «Модель речепорождения», которая учитывает современные достижения культуроло-гии, психологии и лингвистики, что, по мнению автора, позволит разработать эффек-тивную методику развития речи студентов.

The author describes a question of interrelation of culture of a person and its speech development. It is said that the culture of people defi nes thinking of a person, its individual picture of the world, thus and a person introduces individual traits in the general cultural environment, mentality. The author’s «Model of speech creation», which considers modern achievements culturologists, psychology and linguistics that, according to the author, will allow to develop an eff ective technique of development of speech of students.

Ключевые слова: национальный язык, внутренняя речь, звуковая оболочка, рече-вое взаимодействие, методика развития речи, речепорождение.

Key words: the national language, internal speech, a sound cover, speech interaction, a technique of development of speech, speech creation.

Не требует доказательств тезис о том, что речевая культура человека зависит от тех условий, в которых индивид развивается. Однако до сих пор остаётся открытым вопрос о том, какова природа взаимосвязи речи и тех мен-тальных, культурных особенностей, которые накапливались социумом сотни и тысячи лет. Ответ на этот вопрос во многом определит стратегию работы по развитию речи, сделает методики более эффективными и определёнными.

Личность, взаимодействуя с социумом и проецируя на окружающих собственные воззрения, установки, даёт толчок к развитию коллективного сознания. Однако и коллективное сознание накладывает отпечаток на инди-видуальное восприятие окружающего, на личностную картину мира.

Нам представляется важным утверждение о том, что «культуру как особую сферу человеческой жизнедеятельности нельзя увидеть, услышать, почувствовать… реально мы можем наблюдать разнообразные её проявления в виде различий в человеческом поведении и тех или иных типах деятельно-сти, ритуалах, традициях. Мы видим лишь отдельные проявления культуры, но никогда не видим всю её саму в целом» [2, с. 87–88]. Культура абстрактна, многогранна. Но возникает вопрос о том, имеют ли культурные установки материальное выражение в реальной жизни. Известно, что такая наука, как культурная антропология предлагает нам изучать культуру как явление в от-дельных аспектах: образ жизни, восприятие мира, менталитет, националь-ный характер, повседневное поведение и т.д. Однако, по нашему мнению, такой подход к изучению культуры не даёт (и не может дать) о ней целост-ного представления, но поставляет лишь разрозненные сведения. Ключевым в данном случае будет являться язык, коммуникация. Если на концептуальном

21

и символическом уровнях социокультурные традиции закрепляются и сохра-няются, то реализуются (или материализуются) они на уровне языка, иными словами, концепты и символы получают своё развитие во множестве вариан-тов в зависимости от конкретной ситуации. Таким образом, оправдан подход к изучению культуры через определённые языковые особенности. Безуслов-но, названные выше составляющие культуры остаются значимыми, но воединосводятся и проявляются все особенности культуры в языке. Мысль о взаимос-вязи языка, мышления и культуры отражают слова А.Д. Шмелева: «…овладе-вая языком и, в частности, значением слов, носитель языка начинает видеть мир под углом зрения, подсказанным его родным языком, и сживается с кон-цептуализацией мира, характерной для соответствующей культуры» [1, с. 7].

В исследованиях Д.С. Лихачёва отмечается отождествление концеп-тосфер языка и культуры: «Концептосфера языка – это в сущности концеп-тосфера культуры… Национальный язык – это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции – как бы «заместитель» русской культуры [3, с. 6]. Ю.С. Степанов определяет концепт следующим образом: «Не следует воображать себе культуру в виде воздуха, который пронизывает все поры нашего тела, – нет, это «пронизыва-ние» более определённое и структурированное: оно осуществляется в виде ментальных образований – концептов. Концепты – как бы сгустки культурной среды в сознании человека… то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» [5, с. 40]. Мы можем говорить о вертикальном и горизонталь-ном развитии языка. Её линейные (горизонтальные) аспекты реализуютсянепосредственно в речи (устной или письменной), однако есть ещё и вер-тикальный план, к которому мы относим мотивы, пресуппозиционный мате-риал, ценностные, культурные аспекты развития личности. На пересечении этих направлений и соединяются язык личности и её картина мира, что соз-даёт (в широком смысле) индивидуальные качества речепорождения.

Культурологический уклон в интерпретации концепта исследует вли-яние культуры на индивидуальную картину мира человека, отражённую в концептах, лингвистический – исследует роль опыта и собственной мировоз-зренческой установки индивидуума на формирование языковой проекции действительности в сознании человека. Несмотря на разницу в истолкова-нии термина концепт, его базовым признаком является ментальная приро-да: концепт есть «глобальная мыслительная единица, представляющая собой квант структурированного знания. Концепты – это идеальные сущности, которые формируются в сознании человека» [4, с. 4].

Концептуальная система языка включает в себя как общечеловеческие установки, так и индивидуальные, личностные. Это обусловлено тем, что каждый народ располагает своей системой предметных значений, социаль-ных стереотипов, когнитивных схем, своей национально-культурной концеп-тосферой, выражающейся с помощью языковых норм, а это влияет на каждо-го носителя данного языка. В то же время культуру творят личности – и, пре-жде всего, через язык.

В данном случае мы отстаиваем антропоцентрический подход («вер-тикаль языка»), так как без учёта роли говорящего невозможно верифици-ровать место концепта в национально-языковой картине мира. В работах И.А. Стернина находим следующие характеристики концепта в лингвистиче-ском аспекте [6, с. 61]:

1.  Концепт имеет слои, в языке им соответствуют лексемы, которые имеют семемы.

2.  Концепт содержит компоненты (концептуальные признаки), семемы – семантические признаки (семы).

3.  Концептуальные связи аналогичны лексическим и обладают подоб-ной системностью и взаимозависимостью.

4.  Концепт, будучи когнитивной единицей, в языке репрезентируется лексемой. Полисемантичное слово обычно репрезентирует многослойный концепт.

22

За то время, пока изучался вопрос речепорождения, было создано не-мало достаточно полных и оригинальных моделей структурной организации речевого механизма. Можно упомянуть модель В. Леветта (1989 г.). В ней разделяются два направления потока информации: восприятие (движение извне внутрь) и продуцирование речи (движение изнутри вовне). Также, на наш взгляд, значимой в данной области и достаточно полной является «Обоб-щающая модель речемыслительного процесса» Т. Ушаковой (1991 г.), в ко-торой учтены такие аспекты, как знания о мире, эвристические операции, личностные образования, подробно описан речемыслительный механизм, и многие другие. На основании всего вышеизложенного, мы предлагаем соб-ственную общую модель речепорождения, которая, по нашему мнению, учи-тывает, прежде всего, культурологические аспекты, в основе которых лежит концептуальное видение мира.

Схема 1Общая модель речепорождения

Проанализируем схему. Несмотря на то, что по вопросу речепорожде-ния, а также структуры внутренней речи в науке нет единого мнения, резуль-таты исследований в области психологии, лингвистики и – ýже – когнитив-ной психолингвистики позволяют сделать ряд предположений относительно того, как происходит речепорождение. Источником, движущей силой рече-порождения является, как нам кажется, мотив, который чаще всего социаль-но обусловлен. Как известно, речь (в отличие от языка) индивидуальна, что определяется именно личностным видением ситуации на основе сложившей-ся картины мира, культурой индивида. Отсюда вытекают все интенции го-ворящего, а также, безусловно, те языковые средства, с помощью которых достигается цель коммуникативного взаимодействия. Внутренняя речь пер-вична по отношению ко внешней. Её основная функция – переработка по-лученной информации и только затем – подготовка высказывания в плане внешней речи. Единицами внутренней речи мы считаем «смысловые сгуст-ки» (или концепты), которые наделяются звуковыми оболочками. Связь между смыслом и оболочкой на данном этапе закрепляется, но речедвига-

МОТИВ 1. Оценка речевой

ситуации 2. Оценка аудитории 3. Соотнесение

полученной информации с собственным личным опытом, культурным уровнем (рефлексия)

Интенции говорящего

Мысль (образ, схема, символ)

Развитие концепта: Тема – Рема

(предикация)

Пресуппозиция

Переходный этап: выбор лексики, морфемное, морфологическое,

синтаксическое оформление в плане внутренней речи

ВНЕШНЯЯ РЕЧЬ

Фрейм Концепт

ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ

23

тельный аппарат не задействуется. Это процесс области внутренней речи. Переход от идеального (нематериального) к материальному, имеющему звуковую оболочку осуществляется на этапе реализации образа, символа. Абстрактные, представленные невербально конструкции, обретают конкрет-ные черты, все более дополняясь, расширяясь, детализируясь.

Концепты конкретизируются благодаря номинативному и предикатив-ному значению, заложенным говорящим как носителем и представителем определённой культуры конкретного народа. Первое значение позволяет на-зывать предметы или явления окружающего мира (в обобщённом виде), вто-рое связывает номинации с действительностью. Новая информация возника-ет (порождается) благодаря актуальному членению внутренней речи (темы и ремы). Схемы, мыслеобразы, лишённые звуковой оболочки, мы относим к мышлению, а не к речи. Это переходный этап от мысли к смысловому сгуст-ку (концепту), смысловой точке в плане внутренней речи. В качестве «смыс-ловых сгустков» могут выступать только слова или устойчивые словосоче-тания, обладающие нерасчленённостью и идиоматичностью, т.е., по сути, тексты в сжатом виде, которые впоследствии разворачиваются в речи на фоне пресуппозиционного материала. Под термином «пресуппозиция» мы понимаем тот дополнительный материал, который имеет опосредованное от-ношение к теме, так или иначе связан с ней. Культура речи личности во мно-гом определяется тем, насколько хорошо человек умеет работать с таким материалом (качественно перерабатывать и осмысливать), использовать его в процессе коммуникации для того, чтобы речь стала более содержательной, логичной, структурированной. Впрочем, привлечение пресуппозиционного материала не является обязательным (все будет зависеть от коммуникатив-ной задачи). Идиоматичность, в свою очередь, предполагает связь с куль-турой народа, его традициями, нравственными установками. Иначе говоря, любое высказывание индивида в той или иной степени определено культур-ными традициями народа.

Таким образом, в процессе занятий по развитию речи необходимо де-лать акцент на анализе общекультурных концептов, которые лежат в основе любого высказывания. Также необходимо чётко представлять структуру ре-чепорождения, свойственную индивиду и обладающую рядом характеристик, из которых важнейшей является мотив. Мотив речепорождения – это зерка-ло, в котором преломляются концепты культуры определённого народа со-образно целям коммуникативного акта. То есть высказывание, оформленное в плане внешней речи – это синтез концептов культуры и индивидуальной картины мира человека как реакция на конкретные (постоянно меняющие-ся) условия речевого общения.


1. Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов [Текст] / А. Вежбицкая. – М. : Языки славянской культуры, 2001. – 288 с. – (Язык. Се-миотика. Культура. Малая серия).

2. Грушевицкая, Т.Г. Основы межкультурной коммуникации [Текст] / Т.Г. Гру-шевицкая, В.Д. Попков, А.П. Садохин. – М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2003. – 352 с.

3. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. – 1993. – Т. 52. – № 1. – С. 6.

4. Попова, З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин.- 2-е изд. – Воронеж : Истоки, 2002. – 191 с.

5. Степанов, Ю.С. Лингвокультурология. Ценностно-смысловое пространство языка [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://lingvocult.ru/lingvo/Nikolay-Fedorovich-Alefi renko_Lingvokulturologiya--TSennostno-smyslovoe-prostranstvo-yazyka-uchebnoe-posobie-/4.shtml (дата обращения 3.03.2012).

6. Стернин, И.А. Методика исследования структуры концепта [Текст] / И.А. Стернин // Методологические проблемы когнитивной лингвистики : научное издание / под ред. И.А. Стернина. – Воронежский государственный институт, 2001. – С. 58–65.

24

Ð à ç â è ò è å è ô ó í ê ö è î í è ð î â à í è å ð ó ñ ñ ê î ã î ÿ ç û ê à

ÁÁÊ 81.2ÓÄÊ 811.161.1

À.À. ÊÓÐÓËЁÍÎÊ

A.A. KURULYENOK

ÍÅÉÒÐÀËÈÇÀÖÈß ÄÐÅÂÍÅÐÓÑÑÊÈÕ ÔÎÍÅÌ <å> È <ě>

Â ÈÑÒÎÐÈÈ ÐÓÑÑÊÎÃÎ ÏÅÐÅÄÍÅÐßÄÍÎÃÎ ÂÎÊÀËÈÇÌÀ

THE NEUTRALIZATION OF OLD RUSSIAN PHONEMS <å> AND <ě>

IN THE HISTORY OF FRONT VOCALISM IN RUSSIAN

В статье рассматривается проблема нейтрализации древнерусских фонем <е> и <ě> в позиции между мягкими согласными. Её возникновение объясняется действи-ем межслоговой ассимиляции. В связи с этим решается вопрос о времени и результа-тах этого явления.

In this article the problem of neutralization of Old Russian phonems <е> and <ě> in the position between soft consonants is considered. It can be explained by eff ect of intersyllabic assimilation. In this respect the problem concerning time as well as results of this phenom-enon is to solve.

Ключевые слова: межслоговая ассимиляция, палатальная силлабема, нейтрали-зация, переднерядный вокализм, падение редуцированных.

Key words: Intersyllabic assimilation, palatal syllabeme, neutralization, front vocalism, reduced vowels fall.

Освещённый в многочисленных работах по исторической фонетике древнерусский переход <е> в <о> не исчерпывает собой историю старой фонемы <е>. Обратив пристальное внимание на изменение этой фонемы пе-ред твёрдым согласным в <о>, историки языка лишь эпизодично обращались к проблеме развития этой фонемы перед мягким согласным, тогда как си-стемный принцип изучения исторических звуковых изменений, принятый в диахронической фонологии, обязывает рассматривать звуковое поведение фонемы во всевозможных позициях.

Не останавливаясь в данной статье специально на переходе <е> в <о>, укажем лишь, что мы разделяем ту точку зрения на специфику этого про-цесса, согласно которой движущей его силой явилось действие межслоговой ассимиляции. В связи с этим и начало изменений фонемы <е> может быть отнесено к эпохе функционирования силлабем [18, с. 19–25].

Процесс изменения <е> в <о> начался как фонетическое преобразо-вание после вторичного смягчения согласных и завершился только после па-дения редуцированных. На первом этапе этот процесс проходил как один из случаев умлаута (регрессивного влияния гласных соседних слогов) – перед силлабемой с гласной заднего ряда, а затем продолжился под воздействи-ем следующей твёрдой согласной фонемы вследствие складывающейся послепадения еров фонологической категории согласных по твёрдости/мягкости. В положении перед велярной силлабемой/твёрдым согласным фонема <е>, реализовавшись в звуке [˙о] и совпав с фонемой <о>, оказалась в слабой позиции. Целостная картина истории старой фонемы <е> может сложиться

25

только в том случае, если ещё и рассмотреть историческое поведение этой фонемы сначала перед палатальной (мягкой) силлабемой и затем перед мяг-ким согласным.

С позиций межслоговой ассимиляции рассмотрим другое направление изменения древнерусской фонемы <е>, сосредоточив своё внимание на пре-образовании этой фонемы перед палатальной силлабемой, в результате чего в этом положении историками русского языка отмечалась нейтрализация от-крытой фонемы <е> с закрытой фонемой <ě> ([ê]). Но, говоря об изменении [е → ê] перед мягким согласным, они рассматривали это явление косвенно,лишь при изучении судьбы древнерусской фонемы <ě> (ѣ) [4, с. 135–139; 7, с. 96–99; 12, c. 190–194; 13, с. 209–236; 14, с. 95–98].

На основе анализа памятников древнерусской письменности (некото-рые датируются XII–XIII вв.), в которых обнаруживается смешение букв ѣ и є, в частности последовательная замена є буквой ѣ перед мягким соглас-ным, учёные писали о приобретении древнерусской фонемой <е> в этом по-ложении закрытого характера и об одинаковой реализации фонем <е> и <ě> перед мягким согласным в закрытом звуке [ê].

Заслуга в открытии такого явления, как появление перед мягким со-гласным звука [ê] вместо древнерусского звука [е], принадлежит А.И. Собо-левскому. Этот так называемый «новый ять» возник в результате падения редуцированных, которые удлиняли е предшествующего слога, и тот стал «произноситься долго, близко к древнему ѣ» [21, с. 50–51].

Графическое смешение букв ѣ и є перед мягким согласным А.А. Шах-матов объяснял тем, что е и ě «совпали вполне только перед мягкой соглас-ной, ибо перед твёрдой вместо е слышалось ö – о» [23, c. 151], «вероятно ещё в восточнорусскую эпоху е перед мягкой согласной изменилось в ê (между тем как перед твёрдой согласной оно звучало как ö)» [24, с. 344, 299–300].

В.В. Виноградов, К.В. Горшкова, В.В. Иванов указывают на особые фо-нетические изменения, которым подвергалась фонема <е> под ассимилиру-ющим воздействием последующих мягких согласных [6 (1), с. 205–206, 215; 8, с. 113; 7, с. 96], в результате чего возникла нейтрализация <ě> и <е> [12, с. 191–192]. В.В. Иванов замечает, что это «в первую очередь касается по-явления закрытого характера у [е], так как звук, обозначавшийся буквой ѣ, сам по себе уже являлся закрытым»[13, с. 219]; приобретение фонемой <е> в произношении закрытого характера не зависело от качества самой фонемы <ě> [14, с. 96; 12, с. 191–192].

Хотя лингвисты и отмечали, что перед мягким согласным изменению подвергалась именно фонема <е> (она совпадала в произношении с <ě>, а сама <ě> оставалась без изменения), но необходимых выводов не делали. При этом часто говорилось об обратном: сближение этих фонем в произно-шении трактовалось как утрата древнерусской фонемы <ě>. Трансформацию [е → ê] перед мягким согласным нужно исследовать в контексте истории древнерусской фонемы <е>.

Большинство исследователей сходится во мнении, что изменение ис-конного звука [е] в [ê] и сближение древнерусских фонем <е> и <ě> в про-изношении происходило после падения редуцированных, когда мягкий согласный вследствие развития корреляции по твёрдости/мягкости смог ока-зывать влияние на предшествующий гласный. Однако и этот вопрос можно подвергнуть пересмотру.

В 1902 г. Л.Л. Васильев дал описание языка Новгородского Евангелия XIV в. Он обратил внимание на то, что в ряде случаев в рукописи буква ѣ пи-шется в соответствии с этимологическими є и ь [5, с. 152–168]. Такое написа-ние встречается почти исключительно «перед мягким слогом», что говорит о его фонетическом характере и позволяет сделать вывод о звуковой близо-сти фонем <е> и <ě>. Ассимилирующее воздействие последующего «мягко-го слога», которому подверглась гласная <е>, свидетельствует о приближе-нии последней к закрытой гласной <ě>.

26

В.Н. Сидоров, изучая материал Л.Л. Васильева и рассуждая о судьбе мягких согласных в русском языке, писал, что буква ѣ пишется вместо є и ь перед мягким согласным, мягкость которого восходит к далёкому прошлому и сохраняется до настоящего времени в литературном языке и в подавляю-щем большинстве современных говоров [20, с. 55]; в других случаях мягкость согласных, которой определяется произношение предшествующей гласной <е> как [ê] (что и отображалось написанием этого гласного через ѣ), теперь уже приходится предполагать, поскольку во многих говорах она была утра-чена [20, с. 53].

Отмеченная Л.Л. Васильевым особенность графики Новгородского евангелия XIV в. позволяет говорить об иной хронологии изменения [е → ê]. В словах правѣдная, неправѣдный, неправѣдному, тѣмно буква ѣ пишет-ся перед зубной или губной согласной, за которой следует твёрдая зубная. Причина написания ѣ на месте є в этих случаях имеет то же объяснение, что и для прочих случаев: «В них пишется ѣ, так как гласная е стоит здесь перед мягкой зубной или губной, за которыми выпала смягчившая их редуцирован-ная гласная переднего ряда ь» [20, с. 56].

Употребление ѣ вместо є в подобных случаях свидетельствует о том, что переход [е] в [ê] начался в период, когда ещё сохранялся редуцирован-ный ь, смягчавший предшествующий согласный, что и повлияло на измене-ние <е>. Получается, изменение [е → ê] было известно ещё в эпоху силла-бем, и объяснением такого изменения может служить действие межслоговой ассимиляции. Не случайно поэтому употребление Л.Л. Васильевым терми-на «мягкий слог», по крайней мере, для характеристики раннего (до падения редуцированных) этапа в изменении [е → ê].

В период функционирования силлабем смещение некоторых фонемных признаков в сторону согласного элемента слога (усиление консонантного на-чала в системе), вызванное вторичным смягчением согласных, привело к ча-стичному уподоблению гласных, находившихся в соседних слогах [16, с. 98]. Коснулось это и фонемы <е>, которая была слабо противопоставлена в си-стеме, поскольку, во-первых, в эту эпоху выделить самостоятельные фонемыоказывается затруднительным вообще по причине утраты различения глас-ных по ряду [2, с. 47–55], а во-вторых, эта гласная в составе силлабемы, на-ходящейся перед слогом с непередним гласным, ассимилируется по ряду и изменяется в непередний звук [˙о]. Однако и внутри силлабемы, можно по-лагать, гласные продолжали различаться в пределах одной зоны образова-ния по признаку подъёма.

Звук [е] перед силлабемой с гласным переднего ряда испытывал ас-симиляционное воздействие со стороны гласного более высокого подъёма (но того же ряда!) и тоже повышался по подъёму. Гласный [е] – звук, который из всех гласных переднего образования ([и], [ê], [ь]) в этот период был самым низким. Поэтому гласный [е] перед силлабемой с другими гласными перед-него ряда и под воздействием последних приближался к ним, т.е. повышался: пєчь – [п’е-ч’ь] → [п’ê-ч’ь]. В слове, состоящем из двух силлабем [п’е] и [ч’ь], редуцированный гласный в силлабеме [ч’ь] оказывал влияние на гласный [е] в силлабеме [п’е], и [е] изменялся в [ê]. Звук [е] приобретал закрытый харак-тер и, изменившись в [ê], перемещался в зону более верхнего подъёма, где исконно находилась фонема <ě>. Происходила ассимиляция древнерусского гласного звука [е] по признаку подъёма и совпадение его звучания с реали-зациями древнерусской фонемы <ě>.

Изложенные здесь соображения об умлаутном характере изменения фонемы <е> под влиянием гласного последующей силлабемы находят парал-лели в русской диалектологии, которой известно перемещение древнерус-ских фонем <ě> и <е> в зону более высокой фонемы <и> перед следующим слогом со звуком [и] как ассимиляционный процесс [6 (2), с. 203, 291–347; 15, с. 398–348; 16, с. 185; 23, с. 251; 24, с. 115; 25, с. 229–232].

27

Изменение [е → ê] усилилось после падения редуцированных, ког-да уже мягкий согласный как преемник мягкой силлабемы стал оказывать влияние на гласный [е]. Это связано с устранением избыточного признака диезности, который в эпоху силлабем был и у гласного, и у согласного – пе-редний ряд гласного и мягкость у согласного соответственно. Мягкий со-гласный и передний гласный после вторичного смягчения согласных обра-зовывали мягкую силлабему с общим признаком диезности [11, с. 39, 42–43; 17, с. 156]. После падения редуцированных мягкий согласный, фонологизи-руясь, вбирает в себя остатки былой мягкой силлабемы, а вместе с тем и диезность гласного переднего ряда.

В результате падения редуцированных мягкие силлабемы, в которых когда-то находился слабый ь, исчезали ([п’ê-ч’ь] → [п’êч’]), вместе с чем и утратилось позиционное условие изменения [е → ê]. Преобразование фоне-мы <е> продолжилось уже под воздействием последующего мягкого соглас-ного (рефлексом палатальной силлабемы) в пределах одного (закрытого) слога: «Этимологическое е во вторично закрытых слогах, кончающихся палатальным согласным, оказывается совпавшим с этимологическим ѣ» [3, с. 160–161; 20, с. 69].

Когда редуцированные исчезли, то об их былом присутствии говори-ла твёрдость или мягкость согласного, закрывающего новый закрытый слог. Именно твёрдость/мягкость последующего согласного воспринималась впо-следствии как причина деформации предшествующей гласной <е>. В ре-зультате фонологизации твёрдых и мягких согласных это влияние стало характерным и для открытых слогов.

Если принять, что исконное звучание фонемы <е> начало изменять-ся в [ê] до падения редуцированных (о чём свидетельствуют данные Новго-родского евангелия XIV в. и написание буквы ѣ перед исконно мягким со-гласным, за которым следует твёрдый), то уже после утраты еров выпавший ь позволил ассимилироваться мягким зубным и губным согласным перед по-следующим твёрдым зубным. Они отвердели, и перед ними под ударением «обобщилось произношение гласной о в соответствии со старым е, конечно в тех говорах, в которых был пережит переход е в о перед твёрдыми соглас-ными» [20, с. 56] – [ч’óт]ный, [м’óт]лы, [т’óм]ный.

Ошибочно считается, что фонема <е> сохранилась, а фонема <ě> ис-чезла в результате нейтрализации с <е>. Р.И. Аванесов, говоря о неполно-ценности фонемы <е> (она перестала противопоставляться как фонеме <о>, так и фонеме <ě>), писал, что утверждение о совпадении <ě> с <е> «осно-вано на сопоставлении соответствующих фонем вне их употребления в опре-делённых позициях, без учёта функциональной стороны» [1, с. 129–130]. Если фонема <ě> перед твёрдым согласным долгое время оставалась без изменения и звучала как закрытый [ê], то сама фонема <е> в этом же поло-жении изменилась в <о>: сѣла [с’ела] – сёла [с’ола]. Р.И. Аванесов продол-жает: «Следовательно, «совпадения» здесь нет. Совпадение старых [ê] и [е] имеется только в слабом положении – между мягкими согласными; ср.: с’êл’и (из сѣли) и с’êл’скоi (из сельскый). Таким образом, <…> cтарые [ê] и [е] со-впали лишь в определённых условиях, т.е. в такой же мере, в какой совпали в системе литературного языка, например, фонемы <о> и <а> (ср.: [вадá], [травá], но [вóды], [трáвы])» [1, с. 133–134]. Пусть фонемы <е> и <ě> и со-впали в этой позиции, но они различно реализовывались в позиции перед твёрдым согласным.

Но положение перед мягким согласным нельзя считать слабым для фо-немы <ě>, поскольку она здесь не изменялась. На самом же деле эта пози-ция оказалась слабой для фонемы <е>, новый закрытый звук которой ока-зался близким или даже фонетически тождественным основному качеству фонемы <ě>. Древнерусские фонемы <е> и <ě> различались только закры-тостью фонемы <ě>, для которой это качество являлось исконным, постоян-

28

ным и независимым от фонетических условий её употребления. Следователь-но, перед мягким согласным фонема <е> приобретала закрытость, тогда как фонема <ě> просто сохраняла своё исконное звучание: в рассматриваемой позиции сближался один звук ([е]), а другой ([ê]) оказался устойчивым, неиз-менным; более того, исконный звук [ê] количественно усилился за счёт пре-образования <е>. В результате трансформации в позиции перед палаталь-ной силлабемой/мягким согласным древнерусская фонема <е> была втянута в древнерусскую фонему <ě>.

Итак, позиция перед мягким согласным должна считаться для фонемы <е> такой же слабой, как и её позиция перед твёрдым согласным, посколь-ку ни в той, ни в другой она не сохранила качество своего исконного звуча-ния в открытом звуке [е].

Преобразования древнерусской фонемы <е>, изначально обусловлен-ные межслоговой ассимиляцией, были вызваны развитием всей фонетиче-ской системы русского языка, которая прошла путь от системы вокаличе-ского типа к системе консонантного типа, что тесным образом было связано с фонологизацией категории твёрдости/мягкости согласных.

Начавшись на аллофоном уровне с дивергенции на позиционно обу-словленные звуки [˙о] и [ê] в эпоху силлабем, изменения древнерусской фо-немы <е> заканчиваются только после падения редуцированных фонемны-ми конвергенциями с фонемами <о> и <ě>. Такое развитие древнерусской фонемы <е> подтверждается и его результатами, которые обнаруживаются в современном русском языке, где древнерусская фонема <е> реализуется сейчас в своих рефлексах [˙о] и [ê], принадлежавших другим древнерусским фонемам – <о> и <ě>. Таким образом, история древнерусской фонемы <е> завершилась её полной дефонологизацией в русском языке и утратой её как особого звукотипа.

На протяжении длительного времени в исконно русских словах не было звука [е]-открытого. Его возникновение в истории русского языка и функ-ционирование в системе современного русского вокализма связано с разви-тием древнерусской фонемы <ě> (h), вобравшей в себя и часть исторических реализаций старой фонемы <е>. Проблема эволюции фонемы <ě> требует постановки новых вопросов, иного освещения механизма её преобразований и пересмотра традиционного взгляда на её судьбу.


1. Аванесов, Р.И. Вопросы фонетической системы русских говоров и лите-ратурного языка [Текст] / Русская литературная и диалектная фонетика : учеб. пособие для студ. пед. ин-тов по спец. «Русский язык и литература». – М. : Просвещение, 1974. – С. 119–142.

2. Аванесов, Р.И. Из истории русского вокализма. Звуки I и Y [Текст] / Р.И. Аванесов // Вестник Московского университета. – 1947. – № 1. – С. 41–57.

3. Богородицкий, В.А. Очерки по языковедению и русскому языку [Текст] / В.А. Богородицкий. – Казань, 1901. – 313 с.

4. Борковский, В.И. Историческая грамматика русского языка [Текст] / В.И. Борковский, П.С. Кузнецов. – 3-е изд. – М. : КомКнига, 2006. – 512 с.

5. Васильев, Л.Л. Новгородское евангелие Имп. Публ. библ. и его западнорус-ские вкладные [Текст] / Л.Л. Васильев // Русский филологический вестник. – 1902. – № 1 и 2. – Т. 40. – С. 152–168.

6. Виноградов, В.В. Исследования в области фонетики северно-русского на-речия: (Очерки из истории звука ѣ в северно-русском наречии) [Текст] / В.В. Виноградов // Известия Отделения русского языка и словесности Рос-сийской Академии Наук. 1919. – Пг., 1922. – Т. XXIV. Кн. 1. – С. 150–245 (1); 1923. – Т. XXIV. Кн. 2. – С. 188–348 (2).

7. Горшкова, К.В. Историческая грамматика русского языка : учеб. пособие [Текст] / Филологический фак. МГУ им. М.В. Ломоносова / К.В. Горшкова, Г.А. Хабургаев. – 2-е изд., испр. – М. : Изд-во МГУ, 1997. – 384 с.

29

8. Горшкова, К.В. Из истории московского говора в конце XVII – начале XVIII века: Язык «Писем и бумаг Петра Великого» [Текст] / К.В. Горшкова // Вестн. Моск. ун-та. – 1947. – № 10. – С. 111–118.

9. Добродомов, И.Г. История одной идеи В.Н. Сидорова [Текст] / И.Г. Добродо-мов // IХ Житниковские чтения: Развитие языка: стихийные и управляемые процессы : матер. всерос. науч. конф., г. Челябинск, 26–27 февр. 2009 г. / И.Г. Добродомов. – Челябинск : Энциклопедия. – 2009. – С. 3–13.

10. Журавлёв, В.К. Диахроническая фонология [Текст] / В.К. Журавлёв ; отв. ред. В.А. Виноградов. – 2-е изд., испр. и доп. – М. : Едиториал УРСС, 2004. – 264 с.

11. Журавлёв, В.К. Правило Гавлика и механизм славянского падения редуци-рованных [Текст] / В.К. Журавлёв // Вопросы языкознания. – 1977. – № 6. – С. 30–43.

12. Иванов, В.В. Историческая грамматика русского языка : учебн. для студ. пед. ин-ов по спец. «Русский язык и литература» [Текст] / В.В. Иванов. – 3-е изд., перераб. и доп. – М. : Просвещение, 1990. – 399 с.

13. Иванов, В.В. Из истории волоколамских говоров XV–XVIII вв. К вопросу о складывании и развитии средневеликорусских говоров на территории во-круг Москвы [Текст] / В.В. Иванов // Учёные записки Института славянове-дения. – М. : Изд-во АН СССР, 1960. – Т. 19. – С. 203–287.

14. Иванов, В.В. Краткий очерк исторической фонетики русского языка [Текст] / В.В. Иванов. – 2-е изд. – М. : Учпедгиз, 1961. – 119 с.

15. Касаткин, Л.Л. Причины и время изменения ѣ > и и ä > е в русских говорах [Текст] / Л.Л. Касаткин // Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. – М. : Наука : Школа «ЯРК», 1999. – С. 398–408.

16. Колесов, В.В. Историческая фонетика русского языка [Текст] : учеб. посо-бие для вузов / В.В. Колесов. – М. : Высш. школа, 1980. – 215 с.

17. Котельников, В.К. Причины и механизмы перехода е в о [Текст] / В.К. Ко-тельников // Фонология. – Тамбов, 1982. – С. 138–158.

18. Курулёнок, А.А. Явление ассимиляции в истории русского переднерядно-го вокализма (к проблеме перехода <е> в <о>) [Текст] / А.А. Курулёнок // Вестник Сургутского государственного педагогического университета : на-учный журнал. – Сургут : РИО СурГПУ. – 2011. – № 4 (15). – С. 19–25.

19. Попов, М.Б. Проблемы синхронической и диахронической фонологии русского языка [Текст] / М.Б. Попов. – СПб. : Филологический факультет СПбГУ, 2004. – 346 с.

20. Сидоров, В.Н. Из истории звуков русского языка [Текст] / В.Н. Сидоров. – М. : Наука, 1966. – 157 с.

21. Соболевский, А.И. Лекции по истории русского языка [Текст] / А.И. Собо-левский ; предисл. В.К. Журавлёва и И.В. Журавлёва. – 5-е изд., стер. – М. : Едиториал УРСС, 2005. – 328 с.

22. Соболевский, А.И. Лекции по истории русского языка [Текст] // И.А. Со-болевский. Труды по истории русского языка. Т. 1 : Очерки из истории русского языка. Лекции по истории русского языка / предисл. и коммент. В.Б. Крысько. – М. : Языки славянской культуры, 2004. – 300 с.

23. Шахматов, A.A. Курс истории русского языка. Читан в Санкт-Петербургском Университете в 1908–1909 уч. г. [Текст] / А.А. Шахматов. – Ч. 1–3. – 2-е изд., стер. – СПб. : Лит. Богданова, 1910–1912. – Ч. 2. [1911–1912] – 396 с.

24. Шахматов, А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка [Текст] / А.А. Шахматов ; под ред. И.В. Ягича // Энциклопедия славянской филоло-гии / А.А. Шахматов. – Петроград : Типография Императорской Академии наук, 1915. – Вып. 11 (1). – 369 с.

25. Филин, Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков: Историко-диалектологический очерк [Текст] / Ф.П. Филин. – 3-е изд. – М. : УРСС, 2009. – 656 с.

30

ÁÁÊ 81ÓÄÊ 811.511.1

Í.Í. ÏÀÐÔЁÍÎÂÀ, Í.Þ. ×Ó×ÀËÈÍÀ

N.N. PARFYONOVA, N.Y. CHUCHALINA

ÑÓÁÑÒÐÀÒÍÀß ÃÈÄÐÎÍÈÌÈß ÑÐÅÄÍÅÃÎ ÏÐÈÎÁÜß

SUBSTRATE HYDRONYMS OF THE MIDDLE OB

В статье речь идёт о субстратной гидронимии Сургутского района. В качестве ис-точников исследования были использованы топографические карты и беседы с инфор-мантами. Гидронимы хантыйского и мансийского происхождения классифицированы по характеру производящих основ, их этимология уточнялась по данным словарей.

Substrate hydronyms of Surgut region are under discussion in the article. As the sources of research there were topographic maps and interviews with informants taken into account. Hydronyms of Khanty and Mansi origin are classifi ed according to the nature of productive stems and their etymology was clarifi ed in dictionaries.

Ключевые слова: топонимическая система, субстратная гидронимия, хантый-ская гидронимия, мансийская гидронимия, гидронимия, топографическая карта, ин-форманты.

Key words: toponymic system, substrate hydronyms, hantyjsky hydronyms, мansi hy-dronyms, hydronyms, topographic map, informants.

Актуальной продолжает оставаться проблема исследования региональ-ной гидронимии, отражающей взаимодействие разноязычных топонимиче-ских систем. Этнолингвистические аспекты гидронимии представлены в ис-следованиях таких учёных, как: Т.Н. Дмитриева [1], А.А. Дунин-Горкавич [2], Ю.В. Исламова [3], А.М. Малолетко [4], А.К. Матвеев [5, 6], Г.Ф. Миллер [7], Э.М. Мурзаев [8], Э.М. Рянская [9], Н.К. Фролов [10]. Вместе с тем следует от-метить, что субстратная гидронимия севера Западной Сибири изучена недо-статочно.

Актуальной продолжает оставаться проблема сбора и систематизации топонимии, не введённой в научный оборот. Топонимическая лексика в реги-оне частотна в употреблении и нуждается в интерпретации.

Объектом исследования послужили гидронимы Сургутского района ХМАО – Югры хантыйского и мансийского происхождения в русской адапта-ции. В качестве источников исследования послужили топографические кар-ты и беседы с информантами (ханты п. Аган, п. Варьеган, д. Русскинская, г. Сургут). В качестве справочной литературы были использованы словари [11, 12, 13, 14, 15, 16, 17].

Анализ гидронимов даётся по физико-географическим свойств ам во-дного объекта. Река как базовое слово в образовании гидронимов представле-но: хант. – в формах ехан, еган, ёхан, юган, ягун, яун; манс. – я.

Далее приводим классификацию речных гидронимов, в основе которых положен дифференцирующий признак:

размер: Юган; Большой Юган; Малый Юган; Айвачимьягун – ‘маленькая узкая река’ (хант: ай – ‘маленький’, вач –

‘узкий’);Айюхлынтьяун – ‘маленькая лесная река’ (хант: ай – ‘маленький’, юх –

‘лесной’);

31

Энтьюхлынтьяун – ‘большая лесная река’ (хант: энть – ‘большой’, ‘юх –‘лес’);

Айяун; Айеган – ‘маленькая река’ (хант: ай – ‘маленький’);Манья – ‘маленькая река ’ (манс: ман – ‘маленький’);форма и конфигурация:Васюган – ‘узкая река’ (хант: вас – ‘узкий’);Вачьягун – ‘узкая река’ (хант: вачь – ‘узкий’);Лева – ‘река с заводью’ (манс: лев – ‘заводь’);Суньеган – ‘угловая река’ (хант: сун – ‘угол’);отношение одного объекта к другому:Ялбанья – ‘река у круглова холма’ (манс: елбан – ‘круглый холм’);течение реки (верхнее – нижнее):Негусъяун – ‘верхняя река’ (хант: нек – ‘верх, наверх, кверху’);глубина, наполняемость: Ингуягун – ‘полноводная река’ (хант: ингу – ‘водяной’);Сорум – ‘река, наполняемая водой во время половодья’ (хант: сорэм –

‘сухой, мелкий, неглубокий’);Сорумъеган – ‘пересыхающая река’;Толья – ‘река, наполняемая водой во время таянья снега’ (манс: тол –

‘талый’);температура воды:Пелым – ‘студёная река’ (манс: пелым – ‘студёный’);особенности течения:Кевруягун – ‘бурлящая река’ (хант: кевр – ‘бурлящая’);Навыръехан – ‘прыгающая река’ (хант: навыръ – ‘зверёк-попрыгунчик’);Нятлонгаягун – ‘тихая река’; (хант: Ньятьэликкэ – ‘тихий, медленный’); Пытяун – ‘гневная река’ (хант: пыт – ‘гнев’);особенности рельефа:Репеган – ‘горная река’ (хант: ряпъ – ‘горный’);переселенцы:Балтымка – ‘река, вблизи которой поселились вновь пришедшие гости’

(хант: балтым – ‘гости’);Ехомпим – ‘река, по названию людей пришедших из других мест’, (хант:

ех – ‘люди’, ‘население’, пим – ‘пешком, пришедшие’); Казым – ‘переселение’ (хант: касым, кастым – ‘переселившиеся’); Каншиях – ‘река по названию пришедших людей иного племени’ (хант:

канши – ‘курить трубку’, ях – ‘народ’);животный мир:Ландрис – ‘речка, где водятся выдры’ (хант: ландрис – ‘выдра’);Йингквойёхан – ‘речка, где водятся бобры’ (хант: йингк вой – ‘бобёр’);растительный мир:Айюхлынтьяун – ‘маленький лес у реки’ (хант: ай – ‘маленький’, юх –

‘лес’, ‘дерево’);Ворья – ‘лесная река’ (манс: вор – ‘лес’);Кантльяун – ‘река, вблизи которой растёт брусника’ (хант: канэк – ‘брус-

ника’);Лукунеган – ‘река, вблизи которой растёт калина’ (хант: лукньэм –

‘калина’);Муроягунлор – ‘река, вблизи которой растёт морошка’ (муро – ‘морош-

ка’);Нанклемынг – ‘река, вблизи которой растёт лиственница’ (хант: нанк –

‘лиственница’);

32

Нелекияун – ‘река, вблизи которой растут пихты’ (хант: нелеки – ‘пихта’);

Помут – ‘река, вблизи которой растёт трава’ (хант: пом – ‘трава’);Сухмитингъягун – ‘река, вблизи которой растут берёзы’ (хант: сухми-

тингъ – ‘берёзовый’);Ультягун – ‘река, на берегу которой растут ягоды’ (хант: уль – ‘ягоды’);Энтьюхлынтьяун – ‘большая лесная река’ (хант: энть – ‘большой’,

‘юх –‘лес’);хозяйственное использование (рыбная ловля, охота, выделка шкур):Кульеган – ‘река, где водится рыба’ (хант: куль – ‘рыба’);Варьеган – ‘река, где используют орудия для ловли рыбы’ (хант: вар –

‘запор, орудие для ловли рыбы’);Кумалиягун – ‘река, где занимаются ловлей рыбы’ (хант: кумали –

‘сачок, рыболовная снасть’); Люкъяун – ‘глухариная река’ (хант: люкъ – ‘глухарь’);Пунга – ‘река, на которой возделывается нитка из жил’ (хант: пун –

‘нитка из жил, струна’);Сартынья – ‘река, где водится щука’ (хант: сарт – ‘щука’, манс: я – ‘река’);Сортым – то же значение;Сортымпим – ‘ловля щуки вручную’ (хант: сорт – ‘щука’, пим – ‘пеш-

ком’);Сухмитингъягун – ‘выделка шкур на реке’ (хант: сух – ‘шкура’, мит –

‘работа’);Хулга – ‘река, где водится рыба’ (хант: худ, хуль – ‘рыба’);Щекурья – ‘река, где добывают золото’ (хант: щёкурь – ‘золото’);мифология:Айкаеган – ‘река юноши (мальчика)’ (хант: айко – ‘юноша, мальчик’);Атымъюган – ‘плохая река’ (хант: атым – ‘плохой’);Тромъеган (Тромаган, Тром-Юган) – ‘священная река’ (хант: тром,

торэм, турым – ‘бог’, ‘икона’);Ортьягун – ‘богатырская река’ (хант: ортики – ‘богатырь’, ‘вождь’,

‘военноначальник’);Кульеган – ‘река черта’ (хант: куль – ‘черт’, еган – ‘река’);Оккынъеган – ‘река вожака’ (хант: оккы – ‘главарь, вожак’, еган –

‘река’);Шарп – ‘лосиная река’ (хант: шорп, соруп, сорп – ‘лось, (место для жерт-

воприношения (гора в виде лося)’. Лось считался тотемным предком манси [18, с. 81].

Озеро как базовое слово в образовании гидронимов представлено в формах: хант. – лор, тор, тув, тур. При анализе озёрных гидронимов указы-ваем их отличительные признаки:

растительный мир:Ёгомлор – ‘боровое озеро’ (хант: ёгом – ‘бор’);Утлор – ‘лесное озеро’ (хант: ут – ‘лесной’);Нантлор – ‘озеро, вблизи которого растёт лиственница’ (хант: нант –

‘лиственница’);Неримлор – ‘тундровое озеро’ (хант: нерим – ‘тундра’);Муроягунлор – ‘речное озеро, вблизи которого растёт морошка’ (хант:

муро – ‘морошка’);Ехумхонемтув – ‘озеро, расположенное в бору’ (хант: ехум – ‘бор’,

хонем – ‘вокруг’);рельеф:Сухтымлор – ‘озеро по характеру рельефа из глины’ (хант: сухта – ‘гли-

на’);

33

размер: Айтор – ‘малое озеро’ (хант: ай – ‘малый’);Ентьлор – ‘большое озеро’ (хант: енть – ‘большой’);Энтльлор – ‘большое озеро’ (хант: энтль – ‘большой’);форма и конфигурация: Утлор – ‘широкое озеро’ (хант: ут – ‘широкий’);Васьтор – ‘узкое озеро’ (хант: вас, вась – ‘узкий’);Вачлор – ‘узкое озеро’ (хант: вач, вать – ‘узкий’);Енгдалор – ‘круглое озеро’ (хант: енгда – ‘круглый’);Кргуюхлор – ‘круглое лесное озеро’ (хант: кргу – ‘круглый’, юх –

‘лесной’);Куншнилор – ‘похожее на локоть озеро’ (хант: куншни – ‘локоть’); Сыхтымлор – ‘озеро с протокой’ (хант: сыхтым – ‘протока’);Чукнынлор – ‘изогнутое озеро’ (хант: чукнын – ‘изгиб’);отношение одного объекта к другому:Ватылор – ‘пять озёр’ (хант: ват – ‘пять’);глубина, наполняемость: Качнгилор – ‘обычное озеро’ (хант: качэн – ‘всякий’);Лянтор – ‘снежное озеро’ (хант: лян – ‘снег’);Мытьлор – ‘глубокое озеро’ (хант: мыт, мэл – ‘глубокий’);Корунтлор – ‘болотное озеро’ (хант: корунт – ‘болото’);Сорымлор – ‘пересыхающее озеро’ (хант: сорэм – ‘сухой’);Соролор – ‘озеро, образуемое весенним разливом реки’ (хант: сор –

‘сезонный водоем’);цвет воды: Арантур – ‘красное озеро’ (хант: аран – ‘красный’);Имлор – ‘светлое озеро’ (хант: им – ‘светлый’); температура воды:Инкилор – ‘ледяное озеро’ (хант: инки – ‘ледяной’);Восынгтур – ‘туманное озеро’ (хант: восынг – ‘туман’);Пильтанлор – ‘тёплый, целебный источник, над которым присутствует

испарение’ (хант: пильтан – ‘парной’);Потлунлор – ‘озеро, замерзающее зимой’ (хант: потл – ‘замороженный’);наличие рыбы:Арантур – ‘озеро, где водится язь’ (хант: аран – ‘язь’);Воньсянгтур – ‘озеро проходной рыбы’ (хант: воньсянг – ‘проходная

рыба (сырок)’);Ентьлор – ‘массовый заход рыбы в озеро’ (хант: еэньть – ‘массовый за-

ход рыбы в водоём’);Килсилор – ‘озеро, где водится сорога’ (хант: килси – ‘рыба, сорожье’);Мугойсор – ‘озеро, где водится карась’ (хант: мугой – ‘карась’);Сортантур – ‘озеро, где водится щука’ (хант: сорт – ‘щука’);Тлониклор – ‘нерестовое озеро’ (хант: тлоник – ‘нерест’);фауна:Качнгилор (Качнылор) – ‘муравьиное озеро’ (хант: качнги, качны –

‘муравьи’);Курэктор – ‘утиное озеро’ (хант: курэк – ‘утка-острохвост’);Пуимтур – ‘утиное озеро’ (хант: пуйэм – ‘озёрная чернедь, порода уток

с горбатым клювом’);мифологические представления хантов: Айкуриклор – ‘маленькое озеро орла’ (хант: ай – ‘маленький’, курэк –

‘орёл’); мифическая птица подобная орлу [19, с. 160].

34

Ампатур – ‘озеро собаки’ (хант: амп – ‘собака’). Известно почитание со-баки в качестве тотемного предка манси [18, с. 132–133];

Атымнепьяунлор – ‘плохое речное озеро’ (хант: атэм – ‘плохой’);Емынг лор – ‘святое озеро’ (хант: еманг – ‘святой’). По сведениям ин-

формантов ханты, священное озеро (емынг тага-ит) воду из которого женщи-нам нельзя пить;

Имлор – ‘женское озеро’ (хант: ими – ‘женщина, бабушка, тётя, све-кровь, золовка, свояченица’);

Колынгатор – ‘воронье озеро’ (хант: колынгат – ‘ворона’);Негусьях – (хант: негусь – ‘соболь, ях – ‘народ’). Озеро, принадлежащее

народу, тотемным именем которого является соболь;Пякуто – ‘неспокойное озеро’ (хант: пяку – ‘задиристый’);Пупитор – ‘медвежье озеро’ (хант: пупи – ‘медведь’). У ханты медведь

почитается в качестве тотемного предка [19, с. 205–210];Самотлор – ‘мёртвое озеро’ (хант: сама – ‘мёртвый’);Санкилор – ‘озеро всевышнего’ (хант: санки – ‘всевышний’);хозяйственное использование (рыбная ловля, охота, выделка шкур):Пуимтур – ‘озеро для охоты на уток’ (хант: пуйэм – ‘озёрная чернедь,

порода уток с горбатым клювом’);Пильтанлор – ‘озеро для охоты на уток и гусей’ (хант: пилт – ‘перевес,

сеть на уток и гусей’);Саранхулор – ‘озеро, на берегу которого изготавливали лодки’ (хант:

саран хоп – ‘вид лодки’ (букв: зырянская лодка).

Протока как базовое слово в образовании гидронимов представляет-ся в формах пас, пасл. При классификации проток указываем их отличитель-ные признаки:

размер:Айпас – ‘маленькая протока’ (хант: ай – ‘маленький’);Ах – ‘проточная река’ (манс: ахт – ‘протока’);Вокыпас – ‘лисья протока’ (хант: воки – ‘лиса’);глубина:Селемпас – ‘мелкая протока’ (хант: сель – ‘мелкий’);конфигурация:Вачемпасл – ‘узкая протока, соединяющая две реки’ (хант: вачем –

‘узкий’); Вачемпас – то же значение; отношение одного объекта к другому:Соровой пасл – ‘озёрная протока’ (хант: сор – ‘озеро’);по хозяйственному использованию (рыбная ловля, охота): Лимпас – ‘протока, в которой водится рыба с острыми плавниками’

(хант: лим – ‘острый колючий плавник’);«состояние»:Тухта – ‘брошенная протока’ (хант: тух, тахта – ‘брошенный’).

Изучение субстратной топонимии позволяет выявить как ономастиче-ские универсалии, так и национально-специфические черты финно-угорских народов. Семантический анализ гидронимии региона показывает, что назва-ния водных объектов информативны. Они отражают местные условия при-роды, хозяйственную деятельность коренных народов, их мифологические представления и национальную культуру.

35


1. Дмитриева, Т.Н. Топонимия бассейна реки Казым [Текст] / Т.Н. Дмитрие-ва. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2005. – 580 с.

2. Дунин-Горкавич, А.А. Тобольский север : в 3 т. [Текст] / А.А. Дунин-Горкавич. – Т. 1. – М. : Либерея, 1995. – 1–281. – Приложение. – 1–78 ; Т. 2. – М. : Либе-рея, 1996. – С. 1–353. – Приложение. – С. 1–57.

3. Исламова, Ю.В. Субстратная топонимия нижне-среднего Приобья [Текст] :автореф. канд. филол. наук / Ю.В. Исламова. – Сургут : РИО СурГПУ, 2009. –24 с.

4. Малолетко, А.М. Культовая лексика в гидронимике Западной Сибири [Текст] / А.М. Малолетко // Мировоззрение народов Западной Сибири по ар-хеологическим и этнографическим данным. – Томск, 1985. – С. 85–87.

5. Матвеев, А.К. Субстратная топонимия Русского Севера [Текст] / А.К. Матве-ев. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2001. – Ч. 1. – 346 с.

6. Матвеев, А.К. Методы топонимических исследований : учеб. пособие [Текст] / А.К. Матвеев. – Свердловск : УрГУ, 1986. – 101 с.

7. Миллер, Г.Ф. Описание Сибирского царства [Текст] / Г.Ф. Миллер. – СПб., 1787. – Кн. 1. – 384 с.

8. Мурзаев, Э.М. Очерки топонимики [Текст] / Э.М. Мурзаев. – М. : Мысль, 1974. – 382 с.

9. Рянская, Э.М. Когнитивный аспект лингворегиональных исследований : мо-нография [Текст] / Э.М. Рянская. – Нижневартовск : Изд-во Нижневарт. гу-манит. ун-та, 2008. – 98 с.

10. Фролов, Н.К. Избранные работы по языкознанию : в 2 т. Т. 2 : Топонимика и этнонимика [Текст] / Н.К. Фролов. – Тюмень : ТюмГУ, 2005. – 520 с.

Словари

11. Матвеев, А.К. Географические названия Тюменского Севера : краткий то-понимический словарь [Текст] / А.К. Матвеев. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 1997. – 192 с.

12. Матвеев, А.К. Этимологический словарь субстратных топонимов русского Севера [Текст] / А.К. Матвеев. – Свердловск, 1980.

13. Покачева, Е.Р. Русско-хантыйский разговорник (сургутский диалект) [Текст] / Е.Р. Покачева, А.С. Песикова. – Ханты-Мансийск : Полиграфист, 2006. – 124 с.

14. Скамейко, Р.Р. Словарь хантыйско-русский и русско-хантыйский (шушыр. диал.) : пособие для уч-ся нач. шк. [Текст] / Р.Р. Скамейко, З.И. Связи. – СПб. : Отд-ние изд-ва «Просвещение», 1992. – 271 с.

15. Словарь хантыйско-русский и русско-хантыйский / Ваховский диалект, справочное издание. – Нижневартовск, 1997. – 335 с.

16. Соловар, В.Н. Хантыйско-русский словарь [Текст] / В.Н. Соловар. – СПб. : ООО «Мирал», 2006. – 336 с.

17. Хантыйско-русский словарь (сургутский диалект) [Текст] / сост. В.М. Глу-шак. – Сургут : Изд-во СурГУ, 2006. – 108 с.

18. Мифология манси [Текст]. – Новосибирск : Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2001. – 196 с.: ил. + Цв. вкл. – (Энциклопедия ураль-ских мифологий; Т. II).

19. Мифология хантов [Текст] / В.М. Кулемзин [и др.] ; науч. ред. В.В. Наполь-ских. – Томск : Изд-во Том. ун-та, 2000. – 310 с.: ил., карт.

36

ÁÁÊ 81.1ÓÄÊ 003.05

Å.È. ÁÐÅÓÑÎÂÀ

E.I. BREUSOVA

Î ÏÐÈ×ÈÍÀÕ ÏÎßÂËÅÍÈß ÎÏÅ×ÀÒÎÊ Â ÏÈÑÜÌÅÍÍÎÉ ÊÎÌÌÓÍÈÊÀÖÈÈ

REASONS FOR THE APPEARANCE OF MIAPRINTS IN WRITTEN COMMUNICATION

В статье рассматриваются причины появления опечаток, природу которых можно понять через психологию чтения вслух или переписывания.

The article discusses the causes of misprints, the nature of which can be understood through the psychology reading and rewriting.

Ключевые слова: письменное взаимодействие, опечатки, причины появления опечаток, буква, печатный текст, читающий, пишущий, компьютерный набор.

Key words: written communication, typing errors, the causes of spelling, letter, printed text, reading, writing, computer set.

Сегодня в центре внимания лингвистических исследований стоит про-блема письменного взаимодействия. Одно из направлений теории развития систем письменной коммуникации предполагает изучение восприятия на-писанного или напечатанного текста. В ряду актуальных находится вопрос о рассмотрении помехообразующих факторов, затрудняющих чтение печат-ного текста. В числе создающих коммуникативный барьер очевидным пре-пятствием является опечатка.

Безусловно, «книга, которая кишит опечатками, книга, в которой хро-мает орфография и синтаксис, наполовину мертва для читателя» [5, с. 69]. Такое издание относится к низкопробным, а следовательно, к нему и соот-ветствующее пренебрежительное отношение. В такой печатной продукции усматривают и проявление неуважения к читателям. К тому же опечатки, проникающие на страницы печатного текста, не всегда являются безобид-ными. Они способны в ряде случаев искажать информацию. «Вредное воз-действие опечаток тем сильнее, чем большего круга читателей они затра-гивают» [5, с. 63]. Допущенная, к примеру, в научном или учебном тексте опечатка может сделать заведомо ложными формулы, которыми потом нель-зя будет воспользоваться на практике. Опечатки же в договорах и других официально-деловых документах могут принести материальный ущерб. В на-учной литературе описано множество примеров, подтверждающих вредонос-ное действие опечаток для рядового читающего [1, 3, 4, 5, 6].

В школьной же практике за описку, сделанную в письменной работе, отметка не снижается, т.к. для этого нет видимых оснований. Она не являет-ся показателем орфографической грамотности.

О вреде же опечаток/описок писали в разное время Д.Д. Благой, Б.В. То-машевский, С.М. Бонди, Н.Д. Голев и другие [1, 3, 4, 6]. Пагубность опечаток/описок была выявлена учеными на примере текстов художественной лите-ратуры (Н.В. Гоголя, А.С. Пушкина и др.) и на материале справочной и учеб-ной литературы. Н.Д. Голев, к примеру, экспериментально доказал разную силу помехообразующих способностей ошибок и описок/опечаток [3], под-черкнув тем самым, что «описки в большей мере нарушают важнейшее коммуникативное требование письменной речи, они существенно мешают восприятию (идентификации) слов. Описка нарушает языковые правила (вну-тренний код языка)…» [3]. Но несмотря на то, что описки/опечатки создают

37

помехи в письменной коммуникации большей силы, нежели ошибки, «имен-но по отношению к ним описка оценивается как нечто негрубое, оправдан-ное, требующее снисходительности к пишущему, а ошибка рассматривает-ся как явление недопустимое» [3]. В соответствии с этим предупреждению и устранению описок/опечаток уделяется мало внимания в методике и прак-тике преподавания русского языка. Как думается, работа по предупрежде-нию и устранению опечаток/описок, а также их учёт должны всё-таки найти своё место в школьной практике.

В связи с этим остановимся на причинах (природе) появления опеча-ток/описок в тексте. Это, несомненно, поможет пишущему и читающему со-вершенствовать своё взаимодействие в письменной форме.

Одной из явных причин, по которым допускаются опечатки, как извест-но, может стать торопливость и небрежность пишущего. С этим фактом нель-зя не согласиться. С подобным мы порой сталкиваемся при онлайн-общении в Интернете, когда пишущий, пытаясь мгновенно реагировать на реплики со-беседника, увлекаясь содержанием передаваемой информации, не обраща-ет внимания на создание правильного графического образа слова или даже целых фраз.

Но опечатки могут возникать и по другим причинам. К таковым от-носим и опережение мысли процесса фиксации её на письме. При компью-терном наборе процесс порождения текста может опережать процесс его фиксации. В подобных случаях в печатном тексте мы наблюдаем не только пропуски отдельных букв, но и целых слогов и даже слов. Это связано с тем фактом, что процесс перевода внутренней речи во внешнюю очень сложен: внутреннюю речь пишущий перекодирует в организованную структуру раз-вёрнутого синтаксического высказывания, а уже его оформляет графически.

Высокая скорость набора также может быть причиной появления опе-чаток, когда пишущему кажется, что он быстрее печатает, чем думает. При этом возможны перестановка слогов, пропуск букв, замена одной буквы дру-гой, находящейся на соседней клавише либо этого ряда, либо ниже или выше расположенного.

На образование опечаток могут повлиять также психическое и физио-логическое состояние человека, отмечаемое на момент набора текста: уста-лость, недомогание, перевозбуждение и т.п.

При неторопливом чтении не только адресат, но и сам автор может найти опечатку, несмотря на то, что последний обычно слишком хорошо зна-ет, что написал, и, как справедливо замечает Б.В. Томашевский, «в неверно напечатанном угадывает [адресант] то, что должно быть написано, и не заме-чает самых простых ошибок» [6].

Особенности же беглого чтения таковы, что адресат не читает букву за буквой, а скользит глазами по тексту, выхватывая отдельные слова, фраг-менты слов, связывая их по смыслу. Читающий воспринимает слова в целом (в его сознании уже отпечатан определённый образ слова. Это относится к знакомым словам). Как доказательства этому неправильное чтение слов, похожих по своему графическому рисунку (например: шинели – шипели). Если же слово неправильно прочитано, то велика вероятность, что оно не впишется в смысл текста. Таким образом, опечатка может быть обнаруже-на. Если же подобного не происходит и рядовой читающий соединяет слова в смысл, то восприятие искажённого текста порождает новый смысл. В таком случае опечатки становятся вредоносными.

Б.В. Томашевский отметил, что причину опечаток можно понять через психологию чтения вслух или переписывания. Как уже было сказано выше, в сознании читающего сложился определённый образ слова. По сути, про-цесс чтения сродни угадыванию таких известных образов слов. «Всякое уга-дывание, собственно говоря, воспоминание. Чтобы угадать напечатанное слово, надо его знать заранее и помнить, какой оно имеет печатный рисунок. Собственно в чтении мы узнаем знакомые словесные рисунки» [6].

38

Однако адресата часто подстерегает опасность угадать не то слово, которое напечатано. «Это приводит к обычной подстановке слов более зна-комых, скорее приходящих на память вместо менее знакомых или вовсе не знакомых, при условии, что общее начертание слов сходно» (например: след-ственно – следовательно) [6].

Так как читающий воспринимает слово в целом, то менее заметными для глаза считаются средние буквы, особенно если они не имеют выходящих за строку экспонентов, например: м, ш, н, п и т.п.

Особенности печатного текста таковы, что он, в отличие от рукопис-ного, создается иным способом нанесения на бумагу. Если рукописные сло-ва и предложения фиксируются в основном без отрыва руки от бумаги, то в печатных текстах это уже дискретная фиксация знаков. Кроме того, «раз-личия между письменным и печатным языком, – как указывал Й. Вахек, – не сводимы к техническим средствам, при помощи которых реализуются графические знаки...» [2, с. 536]. Если ещё не так давно печатные тексты являли собой проекции письменных высказываний, а письменные высказы-вания – проекции устных высказываний. Сейчас «эти проекции начали, так сказать, жить своей собственной жизнью и развились в лингвистические структуры собственного типа, имеющие свои специфические проблемы» [2, с. 536]. «Открытие книгопечатания само по себе привело к такой стандар-тизации элементов печатного языка, к какой стремятся орфоэпия и (элемен-тарная) каллиграфия в соответствующих областях» [2, с. 542].

Печатный текст может выступать как текст, который проецируется с рукописного, и как текст, фиксирующий устные высказывания (в зависимо-сти от того, как он создается). Сегодня далеко не все владеют умениями и на-выками печатания, к тому же не все способны думать и сразу фиксировать свои мысли при помощи компьютера.

В связи с учётом вышеизложенного, попытаемся назвать, какие техни-ческие погрешности (т.е. опечатки) допускаются в тексте по вине печатаю-щего1: пропуски букв, слогов, целых слов, например: толчок – точок, ошиба-етесь – ошибётесь, пароход – паход и пр.

Как указывает Б.В. Томашевский, пропуски букв и слогов поддержива-ются тем, что превращают форму менее употребительную в более употреби-тельную (например: уничижение – унижение, белокудрой – белокурой).

Пропуски в тексте получаются и в случае повторения в слове одинако-вых букв, например: попросил – просил, вовсе – все.

Допускаются в словах и случайные пропуски, например: проверить – поверить.

Иногда для пропуска достаточно неполное сходство двух слов (напри-мер: поступить – потупить), и слова между ними могут быть тоже не напе-чатаны.

При наборе встречается и пропуск коротких слов (в 3 и менее буквы). «Так же легко выпадает местоимение «я», где оно недостаточно заброниро-вано контекстом, т.е. где его отсутствие не слишком заметно» [6].

Очевиден пропуск и как следствие тождества или сходства двух сосед-них слов. Поскольку «характеристичными частями слова являются его кон-цы, первая и последняя буквы. Достаточно, если два смежных слова начина-ются на одинаковую букву или одинаково оканчиваются, чтобы одно из них имело шансы быть пропущенным» [6]. Происходит этого по причине отры-ва глаза, хотя бы и мгновенного, от оригинала. «Это поддаётся объяснению, если учесть «психологию» перескакивания взором через сходственные эле-менты» [6].

1На причины опечаток, полученных в результате ручного набора, в своё время ука-зывал Б.В. Томашевский в своей книге «Писатель и книга. Очерк текстологии». – М., 1959.

39

«Пропуски – типичная и трудно уловимая категория ошибок. Проис-ходят они тогда, когда какое-нибудь слово встречается два раза. Наборщик останавливается на этом слове тогда, когда оно употреблено в первый раз, и затем, разыскивая его, попадает глазами на то место, где оно употребля-лось второй раз. Весь промежуток между повторениями одного слова, таким образом, исчезает» [6]. По этой причине печатающий с листа может опу-стить целые строки и даже абзацы (тем более если он печатает не им создан-ный текст).

Однако возможно и противоположное. По этой же причине может быть и повтор одного и того же фрагмента текста – между повторяющимися сло-вами.

–  Замена отдельных букв объясняется по большей части сходством очертаний букв. Такого рода опечатки очевидны при проецировании руко-писного текста и неверным прочтением его слов. В этом отношении особенно часты замены букв н-и-п-ц (при условии, если печатающий плохо знает рас-кладку клавиатуры и/или обладает слабым зрением, либо не знает значения слова), например: певница – цевница. Сходные очертания и таких букв, как е – с – о – э, т – г, могут порождать опечатки, изменяющие смысл выска-зывания: опустил – спустил, даст – даёт, пре – про; запуган – запутан. Бессмысленные опечатки получаются в результате замены, например, буквы Н буквой И, Ш на Щ. Такие замены не всегда замечаемы в корректуре.

–  Замена букв одна другой может возникнуть по следующей причине: пальцы случайно нажимают (задевают) на соседнюю литеру (сбоку, выше- или нижерасположенную), например: доьрый (добрый), шак (лак). Подобно-го рода опечатки объясняются соседством букв на клавиатуре.

–  Перестановка букв, слогов может наблюдаться в тех случаях, когда рука бежит, опережая мысль, по клавиатуре.

–  Добавление букв. Так как клавиши компьютера не требуют сильного нажатия для воспроизведения буквы, то случайное (нечаянное, ненамерен-ное) касание соседних клавиш может добавить лишнюю букву. Добавления могут быть как в середине, так и в конце слова (возможны и добавления цифр с верхнего ряда клавиатуры. Цифры, попадая в слова, не замечаются компью-тером: такие слова не подчёркиваются красной волнистой линией при вклю-чённой функции проверки орфографии, например: н6аписать, из0лишний).

–  Причиной опечаток может быть и нетвёрдое знание раскладки кла-виатуры, т.к. на клавишах компьютера расположены и буквы русского язы-ка, и латиница. Из-за этого возможны опечатки, связанные с омонимией ли-тер латиницы и кириллицы, например: у – y, к – k и пр. Со смешением литер связаны и опечатки следующего типа: замена букв кириллицы буквами лати-ницы для обозначения звучащей речи на письме ввиду плохого знания азбу-ки (чаще у иностранцев).

–  Неверное чтение текста оригинала. Ошибки от прочтения сводятся к «1) смешению грамматических форм или 2) к замене непонятного понят-ным и привычным» [6]. Как справедливо замечает Б.В. Томашевский, «опе-чатка при механической замене литер в массе бессмысленна, а опечатка от ошибочного чтения всегда осмысленна» [6], например: смешение форм на -ав и на -ал, -вший и -щий (сказал – сказав, принадлежавший – принадлежа-щий).

–  Подстановка вместо одного слова его синонима.–  Набор вместо нужного слова находящегося по соседству. «Хотя на-

борщик и старается читать последовательно набираемый текст, но в его поле зрения находятся слова, расположенные на сравнительно широкой площа-ди» [6]. При ослабленном внимании возможно вместо с кресла механически набрать с места, смысл не теряется.

40

–  Перестановка букв и слов. «Существует целый ряд слов, близких по значению, которые отличаются друг от друга порядком букв. Такие слова сплошь и рядом набираются одно вместо другого, например: «штука» и «шут-ка», «кончено» и «конечно», «поминать» и «понимать», «одобрять» и «обо-дрять», «провраться» и «прорваться», «большего им не дано» и «не надо». Иногда перестановка соединяется с заменой букв, их пропуском и т.д. Так «поминать» иногда переходит в «помнить». Постоянно путаются слова «бла-городный» и «благодарный». В соединении с более сложным искажением по-стоянно путают «всё» и «своё» [6].

–  Подвержены, как указывает Б.В. Томашевский, опечаткам как сло-ва короткие, слишком мало привлекающие внимание, так и слова длинные, утомляющие внимание [6].

–  Добавление. «...большинство добавлений вызывается тем, что можно назвать фразеологической инерцией. Если в живом языке существует какая-нибудь поговорка или освящённая употреблением формула, то появление её в неполном виде иногда влечёт пополнение при перепечатке» [6], например: имею право – имею полное право.

Таким образом, мы указали часто встречающиеся опечатки, связанные с компьютерным набором текста. Как справедливо заметил О.В. Рисс, «неиз-бежную дань промахам и ошибкам отдаёт каждый пишущий человек, какого бы совершенства он ни достиг в культуре умственного труда» [5, с. 13]. Дан-ная проблема заслуживает пристального внимания и требует дальнейшего исследования, в том числе экспериментального, с точки зрения восприятия текстов с опечатками рядовым читателем и путей преодоления данного ком-муникативного барьера.


1. Бонди, С.М. Черновики Пушкина [Текст] / С.М. Бонди // Бонди С.М. Над пушкинскими текстами. – М. : Высшая школа, 2006. – С. 69–270.

2. Вахек, Й. Письменный язык и печатный язык [Текст] / Й. Вахек // Пражский лингвистический кружок : сб. статей. – М. : Прогресс, 1967. – С. 535–543.

3. Голев, Н.Д. Ошибка или описка - что хуже? (к основаниям теории функцио-нальной орфографии русского языка) [Текст] / Н.Д. Голев [Электронный ре-сурс]. – Режим доступа : http://lingvo.asu.ru/golev/articles/z54.html.

4. Голев, Н.Д. Помехи письменной речи как проблема коммуникативной орфо-графии русского языка [Текст] / Н.Д. Голев [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://lingvo.asu.ru/golev/articles/z54.html.

5. Рисс, О.В. У слова стоя на часах [Текст] / О.В. Рисс. – М. : Книга, 1989. – 352 с.

6. Томашевский, Б.В. Источники. Книга как источник текста [Текст] / Б.В. То-машевский [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.textology.ru/libr/tomash.htm.

41

ÁÁÊ 81’42ÓÄÊ 811.161.1

Î.Â. ÐÓÄÍÅÂÀ

O.V. RUDNEVA

ÌÅÒÀÔÎÐÈ×ÅÑÊÈÅ ÌÎÄÅËÈ ÏÐÎÑÒÐÀÍÑÒÂÀ Â ßÇÛÊÎÂÎÉ ÊÀÐÒÈÍÅ ÌÈÐÀ È.À. ÁÓÍÈÍÀ

METAPHORICAL MODELS OF SPACE IN I.A. BUNIN`S LINGUISTIC PICTURE

OF THE WORLD

Рассматриваются особенности репрезентации метафорических моделей простран-ства в языковой картине мира И.А. Бунина. Анализируется функционирование клю-чевого слова «мир», выявляются индивидуально-авторские смыслы данной лексемы.

In this article the main features of representing the metaphorical models of space in I.A. Bunin`s linguistic picture of the world are considered. The functioning of the keyword ‘world’ is analysed and its individual author’s meanings are revealed.

Ключевые слова: пространство, метафора, пространственная модель, языковая картина мира, дискурс.

Key words: space, metaphor, spatial model, language world picture, discourse.

Художественное пространство представляет собой модель мира данного автора, выраженную на языке его пространственных представле-ний Ю.М. Лотман [4, с. 252–253].

Пространство является базовой, общефилософской категорией, че-рез которую человек воспринимает мир и себя в нем. Исследования кате-гории пространства и способов её языкового воплощения представлены в работах А. Вежбицкой (А. Вежбицка), Е.С. Кубряковой, В.Г. Гака, Е.В. Ра-хилиной и др. Пространственные отношения в языковой картине мира пред-ставляются как расположение предметов относительно человека и относи-тельно других предметов. Образы пространства соотносятся с такими поня-тиями, как: типы пространств; организация пространства (центр/периферия, открытое/закрытое); позиции объектов (близко/далеко); направление, коор-динаты (вертикальность/горизонтальность); мера расстояния; восприятие пространства (точка зрения) и т.д. [6, с. 21–54]. Пространственные «схемы» и модели определяют ценностное отношение и социально-культурное своео-бразие картин мира, так как «большинство пространственных концептов свя-зано с антропоцентрической сферой» [2, с. 297].

При этом «переживание пространства» является уникальным для каж-дого человека и народа, что выражается в специфических лингвокультур-ных и индивидуально-авторских языковых номинациях. То есть универсаль-ность пространственной интерпретации многих явлений в языковой системе (например, такие категории, как вертикальность, поверхность, фасад, вну-тренность, упорядоченность [1, с. 78]) не лишает актуальности исследова-ний вариантов дискурсивного воплощения этой категории.

Статья посвящена исследованию проблемы языковой репрезентации метафорических моделей пространства в художественной картине мира И.А. Бунина.

Пространственно-временная структура бунинской картины мира чрез-вычайно своеобразна и уникальна. Во-первых, пространство и время сливают-ся в мировосприятии И.А. Бунина в характеристике мироздания, во-вторых, космогонические представления автора носят отпечаток религиозно-

42

экзистенциальной категоризации мира. Это выявляется, в частности, через анализ метафорических номинаций пространственных образов: <...> ...спасти свою прекрасную любовь в том прекраснейшем весеннем мире, который ещё так недавно был подобен раю («Митина любовь»). В-третьих, авторская картина мира отражает научные взгляды о космических глубинах, звёздных мирах и пространствах: Помню какую-то дивную лун-ную ночь, то, как неизъяснимо прекрасен, лёгок, светел был под луной южный небосклон, как мерцали в лунной небесной высоте редкие лазур-ные звезды, и братья говорили, что все это – миры, нам неведомые и, может быть, счастливые, прекрасные, что, вероятно, и мы там будем когда-нибудь... («Жизнь Арсеньева»); Он говорит, – с тонкостью, страстно-стью и красноречи ем, которых никак нельзя было ожидать от него, – что он испытал чувства необыкновенные на пути сюда, в те жар кие звёздные ночи, когда впервые глядел на Южный Крест, на Канопус и на те перво-зданные звёздные туманности, что называются Магеллановыми Облака-ми, видел Угольные Мешки, эти траурные пролёты в бесконечность миро-вых пространств, и страшное великолепие Альфы Центавра, иг равшей на совершенно пустом небосклоне, где точно начи налось какое-то безмерное, недоступное нашему разуму Ничто... («Соотечественник»).

Пространственная модель мира представляет собой многоступенча-тую структуру, имеющую систему координат: вертикальную и горизонталь-ную ось.

Вертикальная ось ЗЕМЛЯ – НЕБО характеризуется религиозно-экзис-тенциальный восприятием мира: Бог – в небе, в непостижимой высоте и силе, в том непонятном синем, что вверху, над нами, безгранично дале-ко от земли: это вошло в меня с самых первых дней моих, равно как и то, что, невзирая на смерть, у каждого из нас есть где-то в груди душа и что душа эта бессмертна. Но все же смерть оставалась смертью, и я уже знал и даже порой со страхом чувствовал, что на земле все должны уме-реть («Жизнь Арсеньева»).

Горизонтальная ось мира ЗЕМЛЯ – ЗЕМЛЯ, вербализованная в про-странстве бунинского дискурса, отражает взгляд человека современной эпохи, имеющего научные представления о строении земного шара: Он без-люден, мёртв, мгла, туманящая его, кажется частью той самой аркти-ческой мглы, что идёт оттуда, где конец мира, где скрывается нечто не-постижимое человеческим разумом и называется Полюсом («Петлистые уши»);

Горизонтальная плоскостная картина мира имеет многомерную струк-туру, которую представляют разные «микромиры» – сказочный, азиатский, рыцарский, деревенский, дорожный и т.д.: Потом автомобиль пошёл ещё шибче и через пять минут доставил его на место, а синие блузы носиль-щиков, гулкие громадные залы, толпа, льющаяся к высоким дверям дебар-кадера, вид стройного, шипящего под его стеклянным колпаком поезда, кис-лая вонь газа и каменного угля, мальчики с тележками-буфетами и звонкие их крики уже совсем пе ренесли его в дорожный мир («Отто Штейн»).

Каждый «микромир» имеет свои признаки – звуки, запахи, жителей, пространство и время. Но во всем многообразии пространств Бытия И.А. Бу-нин находит аналогии, отражая этим сопоставлением единство мира в его разнообразии.

Хрущов лёг на диван, – и мысли его опять возвратились к молодости, к началу его бездомной жизни, к этому большому мёртвому городу, веч-но заносимому пылью, подобно оазисам среднеазиатских пустынь, подобно египетским каналам, засыпаемым песками... («Пыль»).

Мир провинциального российского города схож в своём мёртвом, пу-стом существовании с оазисом Средней Азии и каналу Египта.

Одним из концептуально значимых является приём контраста при про-странственной характеризации пространственных осей. Мир провинции /

43

Мир города = Мир дикости / Мир цивилизации выражают дуальную мо-дель антропогенного пространства, репрезентированную в бунинской худо-жественной картине мира. Разделение на столичный и провинциальный мир выражено в горизонтальной пространственной оси мира: Утром был Орёл,пересадка, провинциальный поезд возле дальней платформы. И Митя по-чувствовал: какой это простой, спокойный и родной мир по сравнению с московским, уже отошедшим куда-то в тридесятое царство, центром которого была Катя, теперь такая как будто одинокая, жалкая, любимая только нежно! «Митина любовь»). Каждый мир имеет своё время, свои ко-ординаты, свою модель жизни: Огоньки робко, но весело светят в малень-ких новых домиках лесных станций. Новая жизнь чувствуется в каждом из них. Но в двух шагах от этого казённого домика начинается совсем другой мир. Там чернеют затерянные среди лесов редкие посёлки тёмного и уны-лого лесного народа («Новая дорога»).

Но мир человека мал по сравнению с более широким и глобальным природным пространством: Наступала долгая зимняя ночь. Тогда, чтобы вознаградить себя за тоскливый день, истомивший всех ожиданиями беды, пассажиры сбились вместе с моряками в кают-компании. Вокруг парохо-да была уже непроглядная тьма, а внутри его, в нашем маленьком мир-ке, было светло, шумно и людно. … Пока мы пели, пили, говорили друг дру-гу вздор и смеялись, здесь, в этом чуждом нам мире неба, тумана и моря взошла кроткая одинокая и всегда печальная луна, и воцарилась глубокая полночь... совершенно такая же, как пять – десять тысяч лет тому назад («Туман»).

Мы можем говорить о проявлениях космогонических представлений, репрезентированных в пространственных концептах (небо, море, земля).

Выделим частные метафорические модели, представленные в бунин-ских текстах:

Мир – вещественный, чувственно познаваемый.На что нам было всё это, разве голодны мы были? Нет, конечно,

но мы за этой трапезой, сами того не сознавая, приобщались самой зем-ли, всего того чувственного, вещественного, из чего создан мир («Жизнь Арсеньева»).

Мир – физический субъект, влияющий на человека.Он это понимал, но что же было делать? Как и куда вырваться из

того заколдованного круга, где было тем мучительнее, тем нестерпимее, чем было лучше? Именно это-то и было непосильно – то самое счастье, ко-торым подавлял его мир и которому недоставало чего-то самого нужного («Митина любовь»).

Мир – сновидение.Голова пылает, по телу идёт острый колючий холод, а лунный свет

так дерзко и ярко сквозит в щели ставни, и соловьи наполняют весь сад таким ярким ликованием, что весь мир кажется сновидением... («Белая лошадь»).

Мир – сеть.Бог возложил на него подвиг освобождения еврейского народа от раб-

ства и соблазна идолопоклонства: и он порвал шёлковые сети мира, вос-стал и одолел в борьбе («Смерть Пророка»).

Мир – море/хаос.И мир шумит над ним глухо и отдалённо, как море над тем, кто все

глубже и глубже опускается в его бездну («Сны Чанга»).Анализ метафорических номинаций пространственных образов позво-

ляет утверждать, что пространство влияет на человека, иногда подчиняя и подавляя его (мир – сеть, мир – чувственное, вещественное бытие). «Одушевление пространства» как категории человеческого сознания от-ражено в бунинских текстах: Нет, они ни о чем не спрашивают, ничему не дивятся, не чувствуют той сокровенной души, которая всегда чудится

44

человеческой душе в мире, окружающем её, не знают ни зова пространств, ни бега времени («Жизнь Арсеньева»). Подобное «одушевление» являет-ся признаком «лейбницевского» типа восприятия пространства (см. работу В.Н. Топорова [5, с. 223]) и характерно для русского сознания [3, с. 90] .

Концептуальная модель мироздания в бунинском дискурсе:

МИРЫ / НИЧТО / РАЙКосмическое пространство (миры) / Божественное (рай)

Небо – Бог – ВечностьДуша

Земля – Человек – СмертьЧеловеческое пространство / Природное пространство

Многомерность метафорической модели пространства выражается в наличии сложной системы координат и соположении научной и религи-озной картин мира в авторском сознании. Таким образом, пространствен-ная модель мироздания в бунинском дискурсе представляет собой синтез религиозно-научных взглядов, совмещающих представления о божествен-ном происхождении мира и о множественности миров, о существовании ада и рая.


1. Гжегорчикова, Р. Понятийная оппозиция верх – низ (пол. ‘wierzch’ – ‘spyd’) и языковая модель пространства [Текст] / Р. Гжегорчикова // Логический анализ языка. Языки пространств / отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонти-на. – М. : Языки русской культуры, 2000. – С. 78–84.

2. Ермоленкина, Л.И. Пространственные метафорические модели этико-эстетической оценки [Текст] / Л.И. Ермоленкина // Картины русского мира: пространственные модели в языке и тексте / отв. ред. З.И. Резанова. – Томск : UFO-Plus, 2007. – 384 с.

3. Кубрякова, Е.С. О понятиях места, предмета и пространства [Текст] / Р. Гжегорчикова // Логический анализ языка. Языки пространств / отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. – М. : Языки русской культуры, 2000. – С. 84–92.

4. Лотман, Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя [Текст] / Ю.М. Лотман // В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. – М., 1988. – 352 с.

5. Топоров, В.Н. Пространство и текст / В.Н. Топоров // Текст: семантика и структура. – М. : Наука, 1983. – С. 227–284.

6. Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира: модели пространства, времени, восприятия [Текст] / Е.С. Яковлева. – М. : Гнозис, 1994. – 344 с.

45

ÁÁÊ 82.42ÓÄÊ 83

Ñ.À. ÃÓÁÀÍÎÂ

S.A. GUBANOV

ÊÎÃÍÈÒÈÂÍÛÅ ÌÅÕÀÍÈÇÌÛ ÎÁÐÀÇÎÂÀÍÈß ÝÏÈÒÅÒÀ

Â ÈÄÈÎËÅÊÒÅ Ì. ÖÂÅÒÀÅÂÎÉ

THE COGNITIVE MECHANISMS OF EPITHETS’ FORMATION

IN M. TSVETAEVA’S IDIOLECT

В статье рассматривается функционирование и механизмы образования эпитета в творчестве М. Цветаевой. Обращается внимание на когнитивный вектор переноса эпитетов и его участие в вербализации базовых для поэта концептов в ментальной сфе-ре «человек». Доказывается, что центральным механизмом в образовании перенесён-ного эпитета является метонимия.

Functioning and mechanisms of epithets’ formation in M. Tsvetaeva’s poetry is under consideration in the article. The special attention is paid to the cognitive mapping of epithets and its contribution to verbalization of concepts, basic for poet, in the mental sphere ‘man’. Under the reasoning is that the central mechanism of epithets’ formation is metonymy.

Ключевые слова: Марина Цветаева, эпитет, метонимия, дискурс, идиостиль, сме-щённое определение.

Key words: M. Tcvetaeva, an epithet, metonymy, discourse, idiostyle, the conversive adjective.

Среди изобразительно-выразительных и образных средств русского языка эпитет занимает далеко не последнее место. По употребительности данный троп является одним из лидеров, наряду с метафорой и метонимией. Вместе с тем внимание, которое уделяется эпитету в научной литературе, как лингвистической, так и литературоведческой, кажется нам недостаточ-ным. Описание данного языкового феномена ограничивается его определе-нием и иллюстрациями употребления либо постоянного эпитета, либо окка-зиональных определений.

На наш взгляд, выявление сущности эпитета, механизмов его порож-дения и функционирования, способов его бытования в художественном тексте возможно в полном объёме с опорой на рассмотрение его в составе идио-лекта того или иного писателя или поэта. Такого рода исследование пред-полагает рассмотрение следующих проблем: что такое эпитет в сравнении с другими изобразительно-выразительными и художественными средствами; что есть эпитет в сравнении с логическим, обыкновенным определением; како-вы принципы порождения эпитета; являются ли они универсальными для эпи-тета или специфичны для идиолекта конкретного писателя; выдерживаетсяли типология эпитетов, принятая в поэтике, при рассмотрении данного фе-номена в творчестве конкретного писателя; существуют ли особые способы построения эпитетов, особые типы эпитетов; как на примере отдельного ху-дожественного средства можно говорить о моделировании и понимании мира художником слова.

В статье рассматриваются когнитивные механизмы образования пере-носного эпитета в лирике М. Цветаевой с опорой на достижения когнитивной лингвопоэтики. Эпитет анализируется, исходя из его моделирующих возмож-ностей, участия в вербализации базовых художественных концептов.

В свете когнитивной парадигмы художественный концепт осмысляется как сложный знак, который выражает знания писателя о фрагменте действи-

46

тельности, воплощённые в его произведении в виде индивидуально-авторской картины мира. Концептуальный анализ художественного текста предполага-ет выявление набора ключевых слов текста, определение базового концеп-та и описание обозначаемого ими концептуального пространства [2, с. 59].

В исследовании рассмотрены основные, базовые для цветаевского творчества концепты, находящие свою вербализацию посредством эпифра-стического единства, в составе которого находится метонимический эпитет. Ключевые концепты мы условно разделили на две группы: конкретные и аб-страктные. Конкретные представлены следующими ментально-вербальными образованиями:1. Концепты субсферы «человек»:

– глаза – 296 единиц;– рука – 133 единицы;– рот (уста) – 102 единицы;– лоб – 21 единица;– кровь – 13 единиц.

2. Концепты субсферы «артефакты»:– дом – 198 единиц;– город – 68 единиц.

3. Концепты субсферы «природа»:– деревья – 90 единиц.

Абстрактные понятия, связанные так или иначе с внутренним миром человека и его деятельностью, представлены в лирике М. Цветаевой в соста-ве комплексов с эпитетом не так массово и богато, как конкретные сущно-сти – части тела человека: это душа (97 единиц) и любовь (50 единиц). Дру-гие представлены менее частотно (печаль 23, тоска 17, сон 15, память 14, совесть 11).

Нами выбраны базовые, частотные для творчества М.И. Цветаевой кон-цепты, вербализованные посредством эпифразы. При этом избрана самая продуктивная ментальная сфера – «человек» в силу особого внимания, уде-ляемого поэтом изображению «внутреннего» и «внешнего» человека.

Ментальная модель «человек» является основной сферой бытования наиболее значимостных категорий для М.И. Цветаевой. Данный факт объяс-няется общей логикой языка, антропоцентричного по своей природе, и по-этическим миром художника слова, для которого телесное ощущение мира является одним из основных способов его интерпретации. М.П. Одинцова пишет: «Человек – это живое существо, разделённое на две в принципе отде-ляемые друг от друга субстанции – тело и душу, каждая из которых совмеща-ет в себе прямо противоположные начала активности и пассивности. Чело-век – это наделённое разумом, волей, речью активное, т.е. действующее по своему выбору «я» и в то же время это инертная вещь – пространство, вме-стилище разнообразных предметов, субстанций, материальных (физических) и идеальных (духовных), таких, например, как физические и духовные: мозг, сердце, кровь, нутро, грудь, ощущения, таких уникально духовных, как душа, совесть, память, ум, сознание, мысль, воображение, чувства и черты лично-сти: любовь, мудрость, доброта, зависть, ненависть, тоска, радость и многие другие. В человеке – духовном пространстве – размещается не только всё соб-ственно человеческое, но в пределе – вся Вселенная, всё, что входит в созна-ние личности в субъективных образах природы, живых и неживых предметов, микро- и макромира, космоса» [6, с. 65].

В последнее время так называемая лингвистическая антропология, из-учающая различные стороны жизни человека, которые представлены в язы-ковом коде, а также ставящая целью рассмотреть языковую картину внутрен-него мира человека, приходит к выводу о том, что данная языковая картина мира может быть представлена как фрагмент наивной анатомии и физиоло-гии, как система внешних симптомов внутренних состояний, как некий уни-версум–микрокосм и как «образная грамматика иносознания» [1, 2, 3, 4].

47

Наивная анатомия и физиология внутреннего человека исходит из уни-версального принципа, постулируемого когнитивной лингвистикой, который гласит о том, что в основе языка лежит телесный опыт человека. Таким образом, внутренняя сфера жизни человека строится по модели внешнего человека. Многие концепты психики человека находят свою языковую ре-презентацию в выражениях, характеризующих внешнюю представленность человека (сердце кровью обливается). Исследователи склонны видеть про-явление характерной черты архаического языкового сознания, «для которо-го естественно описание абстрактных способностей человека, его поступков через название органов, обеспечивающих эти способности», «поэтому утра-та или отсутствие органа может квалифицироваться в языке как утрата или отсутствие закреплённых за ним функций человека: потерять голову, обе-зуметь…» [4, с. 23]. Выделяют органы душевной жизни человека с опорой на предложенный Е.В. Урысон перечень приписываемых им признаков, ти-пичных для физических органов: закреплённость за определённой функцией, способность испытывать физические ощущения, возможность мыслиться как вместилище, компактность, локализация, функционирование независимо от воли субъекта, контролируемость субъектом [7]. Устройство внутреннего че-ловека включает душу, дух, сердце, ум, рассудок, разум (описаны Марченко), память, совесть, воображение, фантазию, волю, способности, чувства [1], пе-чень, грудь (= сердце) (см. работы Д.Н. Шмелёва). Как показала Е.В. Урысон, наиболее сходна с материальными органами душа: она обладает всеми при-знаками физического органа. Необходимо подчеркнуть квалификацию души, ума, духа и других подобных концептов в качестве квазиорганов. Тем не ме-нее, данные «органоиды», «как бы органы» весьма часто и регулярно пере-носят на себя функции других органов, тесно связанных с ними (ум – мозг, мышление) или метонимически им уподобленных (душа – сердце, ум (разу-мная душа)).

Внутренний человек представлен в языке не просто как набор органов, но и как сложная система, целостный организм. Все составляющие его части обеспечивают нормальную жизнь благодаря согласованной работе всех си-стем организма.

Симптоматика внутреннего человека, внешние проявления внутренних процессов, и, в первую очередь, процессов эмоционально–психологических, описана многими лингвистами [6, 7], но когнитивных исследований данной субсферы пока не имеется. Знаками внутреннего человека называют преди-каты разной частеречной принадлежности, объединённые общим корнем вид-, номинации отдельных деталей внешнего облика человека (глаза, рот, лицо, походка, речь). Данные концепты сочетаются с оценочными эпитетами типа «умные глаза», «угрюмое лицо», «добродушное лицо» и т.д. Как пока-зала Л.Б. Никитина, объектами непрямых характеристик интеллектуальной деятельности человека могут служить номинации результатов деятельности (умная работа) и развёрнутые описания поступков, действий, которые «оце-ниваются носителями языка в связи с интеллектуальной ипостасью и её ак-тивным, определяющим влиянием» [5, с. 131].

Микрокосм внутреннего человека включает в себя все основные объ-екты живой и неживой природы: стихии (в пылу страсти), растения (рас-цветающая любовь), животных (совесть гложет), человека (воспитание чувств) и т. д.

В антропологии внутреннего человека базовым следует признать прин-цип единства (а потому, возможность установления метафорических и мето-нимических подобий) внешнего и внутреннего аспектов человека.

Внешняя выраженность внутреннего состояния человека наиболее ярко репрезентируется в адъективных моделях, которые ориентированы на передачу сообщения о состоянии субъекта, которое выражается в его внеш-нем облике. Это проявляется в постпорционной позиции прилагательного, которая переводит признак в позицию предиката (он задумчив).

48

Остановимся на вербализации основных для творчества М. Цветае-вой концептов ментальной сферы «человек» посредством эпифразы. Таковых концептов три: глаза, рука и рот. 1.  Концепт глаза посредством употребления метонимического эпитета даёт   полное представление о человеке и его эмоциях.

Ему в задумчивые глазки // Взглянула… [8, т. 1, с. 24]; Памятли-выми глазами // Впилась – народ замер [8, т. 1, с. 226]; У мамы сегодня печальные глазки [8, т. 1, с. 103]; Глазами, не знать желающими… [8, т. 2, с. 225]; И обо всех – в аллеях и гостиных // Вас жаждущих глазах [8, т. 1, с. 186]; И глаза твои, грустные, те же [8, т. 1, с. 72]; …что этих слишком гневных глаз // Не вынося, боялись люди [8, т. 1, с. 71]; Братец в радушии трёт // Сонные глазки ручонкой [8, т. 1, с. 47].

Неразгаданный взгляд… [8, т. 1, с. 132]; И синий взгляд, пронзите-лен и робок [8, т. 1, с. 313]; Юный ли взгляд мой тяжёл? [8, т. 1, с. 252]; Не тот же бесстрастный, оценивающий, любопытствующий взгляд [8, т. 4, с. 62]; Не правда ли? – // Льнущий, мнущий // Взгляд [8, т. 3, с. 39]; Взор твой черней, взор твой зоркий [8, т. 3, с. 344]; Скрытные твои рес-ницы… [8, т. 3, с. 192]; На завитки ресниц // Невинных и наглых… Загля-делся один человек… [8, т. 1, с. 319].

Как показал анализ, большая часть эпитетов, зафиксированных в кон-тексте указанных субстантивов, репрезентантов концепта «глаза», представ-ляют собой результат переноса качеств с человека на его глаза, части глаз (веки, зрачок, ресницы, завитки ресниц, веки), их состояние (взор, взгляд, слезы).

Наиболее частотны в контексте названных существительных следую-щие эпитеты:

−  печальный, грустный (98 единиц);−  задумчивый (36 единиц);−  юный (21 единиц).Преобладание эпитетов печальный, грустный свидетельствует о том,

что для поэта важно эмоциональное состояние субъекта; в лексемах, вопло-щающих концепт глаза, актуализируется значение «глаза – зеркало души». Не менее важной характеристикой субъекта является и мыслительная, со-пряжённая с внутренними переживаниями и потому не выступающая в чи-стом виде (задумчивый). Сема наивности, чистоты вербализируется в опре-делении юный.

Экспансия определения на смежные реалии в поэзии М. Цветаевой ре-ализуется тотально, массово в сравнении с обычной нехудожественной ре-чью. Это объясняется необычайной свободой в переносе признаков, отсут-ствием скованности нормами сочетаемости определений с определяемым словом. К примеру, выражение памятливые глаза явно окказионально, но вполне закономерно в рамках описываемой нами тенденции. Поэту важно увидеть в глазах любимого человека прошлое; с другой стороны, возможна интерпретация данного выражения и как глаза, способные многое помнить. Таким образом, выражение вызывает целый шлейф ассоциаций и возможных толкований.

В таких словосочетаниях эпитет выступает в метонимическом значе-нии «такой, который выражает данное свойство/состояние человека». Зна-чение эпитета можно трактовать двояко: «такой, который выражает данное свойство/состояние человека» и как «такой, который сочетается/выступает совместно с данным состоянием человека» (невинные и наглые глаза).

Набор определений во всех микроконцептах, воплощающих концепт глаза (глаза, взгляд, ресницы и др.), одинаков, что говорит о единой тенден-ции переноса определения – процесса наделения основными, ключевыми ка-чествами человека не только концепта глаза, но и его частей, проявлений, продуктов деятельности (слезы).

49

2.  Концепт рука.Безумные руки тянешь, и снегом – конь [8, т. 3, с. 20]; …Рукой

заспанной ресницы трёт, // Теперь правому плечу – черёд [8, т. 3, с. 243]; Сам нежные руки целует себе [8, т. 3, с. 237]; Смелыми руками – вдоль перил витых [8, т. 3, с. 227]; А рука-то занемелая, // А рука-то сонная… [8, т. 2, с. 215]; Ревнивая длань – твой праздник [8, т. 3, с. 21]; Длинной рукой незрячей, // Гладя раскиданный стан,… [8, т. 1, с. 358]; Руки … старче-ские, не знающие стыда [8, т. 2. с. 147]; И движенья рук невинных – //слишком злы [8, т. 1, с. 421]; Пальцы в жгут… [8, т. 2, с. 180]; В чьём опьянённом объятьи // Ты обрела забытье [8, т. 1, с. 142]; Ломал ли в пьяном кулаке // Мои пронзительные пальцы [8, т. 1, с. 328].

В концепте рука подчёркивается её деятельная природа, активность; отсюда частотность эпитетов смелый, безумный. Вновь отметим тенденцию к выделению интересующего поэта признака с помощью метонимическо-го конструирования эпитета. В выражении рукою робкой надавливать зво-нок подчёркивается ощущение (робость) при совершении действия, которое, в свою очередь, переносится на орудие действия – руку.3.  Концепт рот.

Только и памятлив, что на песни // Рот твой улыбчивый [8, т. 1, с. 277]; И целует, целует мой рот поющий [8, т. 1, с. 326]; Запечатлённый, как рот оракула – // Рот твой, гадавший многим [8, т. 2, с. 240]; Та гора хотела губ девственных [8, т. 3, с. 24]; От дум, что вовеки не скажешь словами, // Печально дрожали капризные губки [8, т. 1, с. 55]; Встречались ли в поцелуе // их жалобные уста [8, т. 1, с. 358]; Без конца к утомлён-ным губам возвращалась улыбка [8, т. 1, с. 132]; …Не надует гордых губ [8, т. 1, с. 117]; Не губы, жмущиеся жадно // К руке чужой… (о прибое) [8, т. 2, с. 117]; Печальные губы мы помним… [8, т. 1, с. 101].

Рассматриваемый концепт важен для поэта в силу функциональности человеческого органа, рта – с его помощью можно говорить, петь и т.д.

Все три базовых концепта располагают сходным набором определений, которые сочетаются с их именами, в лирике М. Цветаевой. Данный факт го-ворит о том, что при глобальном рассмотрении векторов переноса эпитета можно увидеть когнитивные основания метонимических определений: с че-ловека как целого происходит перенос на его часть (орган) принципиально любого психического свойства или состояния.


1. Апресян, В.Ю. Метафора в семантическом представлении эмоций [Текст] / В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян // Вопросы языкознания. – 1993. – № 3. – С. 27–37.

2. Бабенко, Л.Б. Лингвистический анализ художественного текста [Текст] / Л.Б. Бабенко, Ю.В. Казарин. – М. : Флинта, Наука, 2006. – 233 с.

3. Болдырев, Н.Н. Когнитивная лингвистика [Текст] / Н.Н. Болдырев. – М. : Просвещение, 2002. – 303 с.

4. Коськина, Е.В. Внутренний человек в русской языковой картине мира: образно-ассоциативный и прагмалингвистический потенциал семантиче-ских категорий «пространство», «субъект», «объект», «инструмент» : дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.В. Коськина. – Омск, 2004. – 190 с.

5. Никитина, Л.Б. Образ homo sapiens в русской языковой картине мира [Текст] / Л.Б. Никитина. – Омск, 2003. – 267 с.

6. Одинцова, М.П. Языковые образы «внутреннего человека» [Текст] / М.П. Одинцова // Язык. Человек. Картина мира: лингвоантропологический философский очерк (на материале русского языка) / под ред. М.П. Одинцо-вой. – Омск, 2000. – Ч. 1. – С. 11–28.

7. Урысон, Е.В. Языковая картина мира обиходные представления (модель восприятия в русском языке) [Текст] / Е.В. Урысон // Вопросы языкозна-ния. – 1998. – № 2. – С. 3–22.

8. Цветаева, М.И. Собр. соч. : в 7 т [Текст] / М.И. Цветаева / сост., подгот. тек-ста и коммент. А.А. Саакянц и Л.А. Мнухина. – М. : Эллис – Лак, 1994.

50

ÁÁÊ 81ÓÄÊ 81.42

Í.Ã. ÍÅÑÒÅÐÎÂÀ

N.G. NESTEROVA

ÐÀÄÈÎÄÈÑÊÓÐÑ Â ÀÑÏÅÊÒÅ ÄÈÑÊÓÐÑÈÂÍÛÕ ÈÇÌÅÍÅÍÈÉ

RADIO DISCOURSE IN THE ASPECT OF DISCOURSE CHANGES

В статье исследуются дискурсивные изменения в спонтанном радиодискурсе, функ-ционирующем в условиях конвергенции. Анализируются экстралингвистические и лингвистические тенденции, обусловленные интеграцией в радиокоммуникацию ин-терактивных форм связи между её участниками. Выявляются изменения параметров радиокоммуникации и, как следствие, характер изменений дискурсивных признаков радиодискурса.

The article is devoted to discourse changes in the spontaneous radio discourse function-ing in the conditions of convergence. The author analyzes extra linguistic and linguistic tendencies caused by the integration of interactive forms of communication between its par-ticipants in the radio communication. The changes of the radio communication parameters and the character of discourse changes in the radio discourse are revealed.

Ключевые слова: радиодискурс, конвергенция, мультимедийность, дискурсивные изменения, электронное послание.

Key words: radio discourse, convergence, multimedia, discourse changes, electronic message, SMS.

Проблема дискурсивных изменений в средствах массовой коммуника-ции, функционирующих в условиях глобализации и конвергенции, не получи-ла пока должного внимания, в то время как взаимодействие различных форм СМИ демонстрирует развитие принципиально новых видов информационных процессов [4, с. 81], выражающихся в интеграции разных каналов связи [1], и во взаимодействии дискурсов и кодов. Современные СМИ используют раз-нообразные коммуникационные платформы [3, с. 37]. Стало уже привычным, что на сайте радио размещаются статьи, колонки и фоторепортажи; сайт га-зеты или информационного агентства включает звуковые новости и видеоре-портажи; телевизионное ток-шоу можно посмотреть в Интернете, при этом оно может быть помещено на мультиэкран и поддержано блогом телесетево-го ведущего, мультимедийными статьями со звуковыми и видеофрагмента-ми, контекстными ссылками, инфографикой, 3D-анимацией [5, с. 5]. Сегод-ня «практически любой информационный продукт может принимать любую «медиаупаковку» [7, с. 206], а важнейшей характеристикой медиадискурса стала мультимедийность [7, с. 205].

Интеграционные процессы на радио проявляются многогранно. В ка-честве основных источников для иллюстраций к выявленным в ходе иссле-дования дискурсивным изменениям в спонтанном радиодискурсе послужили записи программ радиостанции «Эхо Москвы»: «Телехранитель» (ведущая Елена Афанасьева), «Разворот» (ведущий Лев Гулько), «Большой дозор» (ведущая Ольга Бычкова), «Говорим по-русски» (ведущие Ксения Ларина, Ольга Северская, Марина Королева); радиостанции «Маяк»: «Утреннее шоу» (ведущие Мария Баченина и Кирилл Радциг), «Шоу Трахты-Барахты» (ведущие Елена Батинова и Роман Трахтенберг), «Свободный час» (ведущий Антон Ко-молов); радиостанции «Наше радио»: «Воздух» (ведущий Вахтанг Махарадзе); а также электронные сообщения, поступившие на различные информационно-развлекательные радиостанции. Для анализа привлекались как письменные тексты, так и варианты устной их репрезентации радиоведущими.

51

Дифференцируем экстралингвистические изменения в радиокоммуни-кации, относящиеся собственно к ситуации общения, и изменения лингви-стического характера.

Экстралингвистические изменения связаны, во-первых, с реализаци-ей совместных проектов радио с другими формами СМИ. К примеру, радио взаимодействует с печатными СМИ; ср.: Продолжаем программу «Большой дозор», которую мы проводим совместно с газетой «Ведомости» (Эхо Москвы); телевидение предлагает услуги по размещению радиорекламы: По вопросам размещения рекламы на радио обращайтесь к нам (ДТВ) и анонсы радиопередач: Утром на «Маяке» слушайте ток-шоу «Помаячим!»(Радио Маяк – Томск) и т.п. В обсуждаемом контексте обращает на себя внимание название ряда радиопрограмм, выходящих в эфир на радио «Эхо Москвы»: «Телехранитель», «Человек из телевизора» – программы о телеви-дении и телевизионных передачах. Обусловленное возможностью совмеще-ния разных способов восприятия и развитием новых технологий, радио ста-новится аудиально-визуальной формой коммуникации.

Конвергенция СМИ приводит к расширению способов восприятия ра-диотекста адресатом: радиослушатель имеет возможность слушать радио и одновременно наблюдать за происходящим в эфире, становясь таким обра-зом радиозрителем. По существу, есть основания говорить о появлении но-вой роли у субъекта, включённого в массовую коммуникацию.

Доминантной экстралингвистической особенностью стала интерактив-ность большей части радиопередач. Эта дискурсивная особенность обуслов-лена интеграцией в радиодискурс технически нового коммуникативного ка-нала связи, с одной стороны, и с увеличением доли дискуссионных программ с другой. Поиск путей обратной связи, специальных интерактивных каналов вызван центральной стратегической задачей медиакоммуникации – стремле-нием обеспечить диалог с адресатом. Важнейшую роль в этом играет Интер-нет, создавший новое коммуникативное пространство и ставший способом не только получения и обмена информацией – современные медиатехнологии обеспечивают новые способы диалогического взаимодействия. Понятно, ну уважаемые радиослушатели, если есть вопросы к нашим гостям, к груп-пе «ХЗ» пожалуйста, присылайте их на мобильный портал 533, начи-ная со слова «Маяк» своё сообщение, и также можете присылать ваши вопросы на наш официальный сайт: radiomaiak.ru, форум Батиновой и Трахтенберга (Маяк, Шоу Трахты-Барахты). Для интерактивных передач актуально живое общение со слушателями, в ходе которого реализуется ком-муникативная цель пробудить интерес к программе, добиться активности аудитории. Значимым показателем рейтинга радиопрограммы выступает количество звонков, СМС-сообщений, электронных писем, комментариев на корпоративном сайте. Достоинством электронного послания являетсяскорость, с которой оно достигает адресата (ди-джея, радиоведущего) и возможность быстрой реакции на него, в результате чего обеспечивается диалог со слушателем практически в режиме он-лайн. Электронные письма и СМС-сообщения поступают как на специальный электронный ящик или СМС-портал, так и принимаются во время прямого эфира. На информационно-развлекательных радиостанциях создаются специальные передачи и рубри-ки, ориентированные на этот тип общения со слушателем: «Привет по факсу. Радио-Сибирь», «СМС-привет. Радио Hit-FM» и др.

Следующая особенность, обусловленная мультимедийностью, связана с изменением принципиальных характеристик рассматриваемого типа дис-курса, с изменением коммуникативно-прагматических условий радиокому-никации, которые традиционно составлял следующий ряд: дистантность, опосредованность, отсутствие визуализации, массовость слушательской ау-дитории, всеохватность, скорость передачи информации, связь со временем, которая выражается в необратимости, одномоментности, линейности, непре-рывности [2, с. 9]. В современном радиодискурсе дистанция между говоря-

52

щим и слушающим сокращается; характер опосредованности меняется (рас-ширяется арсенал опосредствующих средств); отсутствие визуализации уже не является обязательным признаком радиокоммуникации, так как многими радиостанциями выкладываются в Интернет видеоролики; массовый адресат превращается в участника информационного обмена; одномоментность так-же нельзя считать абсолютным признаком; линейность и непрерывность ра-диоречи нарушаются «инородными» включениями, которые «встраиваются» в радиодискурс.

Существенные изменения наблюдаются в речевом поведении ведуще-го и радиослушателя: в спонтанном радиодискурсе у первого расширяются возможности для проявления индивидуальности, креативности, у второго по-являются реальные условия для исполнения роли равноправного участни-ка общения за счёт современных электронных возможностей радио, которые превосходят возможности телефонной связи. Языковая экспликация взаимо-действия по линии радиослушатель – радиоведущий, опосредованная отме-ченными формами электронной связи, осуществляется глаголами говорения и передачи сообщения: говорит, спрашивает, пишет/пишут/написали, су-ществительными с указанной семантикой: вопрос, предложение, сообщение, СМС(ка); предикативными конструкциями: пришёл вопрос, задаёт вопрос, а также единицами, указывающими на «посредника» связи: по пейджеру, на наш сайт, нам на сайт, вопрос на СМС-ленте, на смс-ленту пришёл во-прос, пришло предложение, приходят сообщения, сыплются на СМС-ленту сообщения, написали в блог, Интернет и под.: Нам тут приходят такие интересные сообщения. Вот, например: «Сдавала экзамен, – пишет Ма-рина, – был вопрос: в каком из ниже перечисленных слов верно выделена буква, обозначающая ударный звук?»; У нас уже есть первый вопрос на СМС-ленте; «Прежде чем вводить какие-то предметы в школьное распи-сание, надо в целом переработать всю сетку. Причём отстранить от это-го бюрократов от образования». Предложение, которое пришло по Интер-нету (Говорим по-русски).

Мультимедийность позволила расширить географию участников ради-окоммуникации: «Я читал военное исследование, где говорилось, что при использовании мата понимание произнесённого возрастает в разы». Иван из Ростова; Да, от Евгения из Польши, из Кракова: «Добрый день. В моем родном городе – не называю, чтобы не обидеть – повсюду появились плака-ты с рекламой концерта «Великие тенора России». Подтвердите или опро-вергните, пожалуйста, мои подозрения, что что-то здесь не так? Боль-шое спасибо. Евгений, Краков»; «Скажите, пожалуйста, в слове «оплачено»гласная в корне как проверятся, а то все вокруг говорят оплочено, я уже сомневаюсь иногда», – пишет Эльдар из Уфы (Говорим по-русски); Из Республики Удмуртии спрашивает Саша: «Здравствуйте, какая живо-пись вам нравится? И есть ли будущее у живописи?» (Утреннее шоу).

Отмеченные экстралингвистические изменения повлекли за собой це-лый ряд изменений дискурсивно-лингвистического характера.

Принципиально значимым является совмещение в рамках радиоди-скурса разных форм речи: то есть в дискурсе, ещё недавно считавшемся исключительно устным, сегодня реализуются две главные формы функци-онирования языка – устная и письменная формы речи. Исследуя характер влияния устной речи на письменную в контексте проблемы взаимодействия автора с читателем, исследователи отмечают интенсивное развитие уст-ной составляющей в речевой практике СМИ. Причинно-следственные свя-зи видятся в том, что «именно устная речь является наиболее полноценной формой речемыслительной деятельности в сфере воздействия» [6, с. 44]. В то же время развитие современных коммуникационных условий и процесс конвергенции СМИ обусловливают ситуацию, при которой радиоречь стано-вится реципиентом для письменной формы речи, вследствие чего характе-ризуется интеркодовостью. Электронные письма серьёзным образом отлича-

53

ются от традиционных: они обеспечивают интерактивность, могут нарушать целостность дискурса, «встраиваясь» в него в процессе передачи, в то время как традиционное письмо, озвучиваемое в эфире, является заранее подготов-ленным фрагментом звучащей речи.

Определяя статус электронных посланий, мы видим основания счи-тать их (и СМС, и электронное письмо) особыми типами текста, так как они обладают основными текстообразующими характеристиками (цельностью, завершённостью, связностью), характеризуются определённой интенцией, обладают жанровой спецификой. Подобно чату, который квалифицируется в специальной литературе как «гибридная форма коммуникации» [8, с. 792], электронные послания объединяют в себе признаки письменности и устности. Конкретным адресатом и радиослушателями оно воспринимается как уст-ное сообщение, так как в эфире реализуется именно в устной форме. Инымисловами, электронное послание лишь по первичной форме является меди-ально письменным и в этом смысле изначально сближается с устной неспон-танной радиоречью, предварительно подготовленной, заранее продуманной, однако по характеру текста, лексическому наполнению, синтаксической структуре, по установке на диалогичность воспринимается как медиально устный.

В числе центральных лингвистических вопросов, которые актуализи-руются с интеграцией электронного текста в радиодискурс, оказывается во-прос о способах передачи чужой (первично письменной) речи.

Наиболее распространён вариант, когда в текст читаемого сообще-ния радиоведущий вводит метатекстовые конструкции, часто построенные по принципу передачи прямой речи: Ну, вот смотрите, что мне написа-ли в блог, потому что там идёт тоже обсуждение этой проблемы. Вот пишет человек: «Явление, упомянутое вами, называется коротко одним словом иностранным – маркетинг» (Говорим по-русски). Сопровождается введение чужого текста или резюмирующим вопросом, или промежуточным комментарием ведущего, который таким образом вводит в полилог вопрос дистантно расположенного собеседника: Тут вопрос, близкий тому, что я задавала, тем не менее, немного отличается: «Здравствуйте, Гарри Яков-левич. Скажите, пожалуйста, – спрашивает Мария, – в своей работе вы использовали различные техники и материалы: верёвки, спички, проволоку, даже оригами. Что на очереди?» Вот вы сказали, что у вас в голове что-то уже есть, если не секрет? (Утреннее шоу); «Шаланды, полные кефали, – Гюльнара вспоминает из Тюмени, – в Одессу Костя привозил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил. Биндюжники через «и» пишутся?» Это портовые грузчики (Говорим по-русски).

Второй вариант представляет собой свободную передачу чужой речи. Тут был вопрос от Наташи. По поводу слова «тинэйджер»: как оно к нам пришло, из какого языка? (Говорим по-русски).

В процессе систематизации вопросов, полученных по электронной свя-зи, нередко используется вариант обобщения, основанный на принципе мак-симального текстового свёртывания. Не останавливается поток СМС поповоду слова «инвалид» (Говорим по-русски). Кстати, были вопросы про вашего сына (Утреннее шоу).

Особый интерес представляет характер интерпретирующей деятельно-сти ведущего, связанной с оценкой вопроса в целом (его адекватности, пра-вомочности для данной передачи), отдельных смысловых блоков вопроса или сообщения. Ну, мне кажется, он не совсем по адресу, вопрос: «Будет ли на «Звезде» документалистика про наёмников, а не про патриотично настроенных голодранцев?» (Телехранитель); Сообщение СМС, сообщение от Виктора: «Хочу написать завещание. Как писать «ничего», «никому»? Слитно или раздельно?». Хм, шутит Виктор (Свободный час); Знаешь, пришло очень печальное сообщение от Екатерины, она написала: «Сер-гей Алимпиев умер в декабре 2005 года». Вот такая грустная информа-

54

ция (Телехранитель); Ну вот тут нам пример пишет Михаил: «В Москве на месте снесенного НПК Хруничева стоит «Туполев Плаза». Ну вот такой вот, дикость такая – Туполев Плаза (Говорим по-русски).

Важное место в передаче чужой речи занимают паравербальные средства – логическое ударение и интонация: ведущий, читая чужой текст, переходит на другой интонационный регистр. Факторы, определяющие ин-тонацию (тембр, темп, пауза, тон), могут расцениваться как эффективные средства компенсации отсутствия визуализации. Завтра в Москве будет большой ваш концерт, и давайте, естественно, начнём с этого главного события. Расскажите, пожалуйста, ЧТО там будет, ЧЕГО не было в дру-гих городах, и чем будете радовать поклонников? (Воздух). Эмоциональная реакция ведущего на читаемое сообщение может быть выражена вздохом. Гульнара, домохозяйка из Тюмени: «Уважаемый Генрих Аверьянович, прош-ли годы, но память об Артёме живёт. Артёма очень не хватает в сегод-няшнее время с его мужественной, принципиальной позицией – таких жур-налистов, как Артём, (затяжной вздох) очень мало. Дай Бог вам и вашей супруге здоровья и сил» (Разворот).

Электронные послания развлекательного радио отличаются эмоци-ональностью, существенной психологической составляющей, акцентом на личные чувства: Наташа Сиверина из Мурманска, ты чудо, прелесть и меч-та! Спасибо тебе за то, что ты есть у меня! Андрей Вольнов. Подвергну-тый анализу материал позволяет констатировать преимущественно позитив-ный характер электронных посланий, нацеленный на кооперацию в общении. Они являются и способом выплёскивания эмоций, способом самовыражения, эффективным способом диалогического взаимодействия.

Электронные послания могут состоять из серии последовательных СМС или электронных писем, что можно расценивать как свидетельство ре-альности диалогического общения в рамках изучаемого типа коммуникации. Ср: «прошу вас поставить для моей подруги песню Адриано Челентано «Конфесса». Заранее благодарен, Иван»; «здравствуйте, в прошлый раз я просил поставить вас песню Адриано Челентано для моей девушки, не станем и в этот раз отступать от традиции и снова я вас прошу поста-вить песню в исполнении этого прекрасного итальянского певца. Заранее спасибо, Иван»; «Дача, очень просим повторить СМС-поздравление Мари-ночке Павловой, она вчера не слышала и любую песню Стаса Михайлова, спасибо, её друзья». (В приводимых примерах сохраняется авторская графи-ка, орфография и пунктуация; выделения жирным шрифтом сделаны авто-ром публикации).

Исследуемый в связи с проблемой дискурсивных изменений, вызванных конвергенцией и мультимедийностью, круг вопросов имеет междисципли-нарный характер, так как находится на стыке лингвистики, теоретической и практической журналистики, социологии, психологии. Исследование ра-диодискурса в условиях конвергенции с позиций лингвопрагматики откры-вает новые аспекты коммуникативно-прагматического подхода, так как рас-ширяет ситуацию общения, включая в неё фактор взаимодействия разных каналов передачи информации. Такой подход позволяет выявить новые про-цессы и тенденции в языке средств массовой коммуникации, появившиеся в результате совмещения различных медиаплатформ, разных форм и форма-тов вещания.


1. Баранова, Е.А. Конвергенция СМИ глазами российских журналистов-практиков [Текст] / Е.А. Баранова // Электронный научный журнал факуль-тета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова «Медиаскоп». – М. : Ф-т жур-налистики МГУ им. М.В. Ломоносова, 2010. – Вып. 4 [Электронный ресурс] – Режим доступа : http://www.mediascope.ru/node/672.

55

2. Босый, П.Н. Современная радиоречь в аспекте успешности/неуспешно-сти речевого взаимодействия [Текст] : автореф. дис. … канд. филол. наук / П.Н. Босый. – Томск, 2006. – 23 с.

3. Вартанова, Е.Л. Конвергенция как неизбежность. О роли технологического фактора в трансформации современных медиасистем / От книги до Интер-нета. Журналистика и литература на рубеже нового тысячелетия [Текст] / Е.Л. Вартанова ; под ред. Я.Н. Засурского и Е.Л. Вартановой. – М. : Изд-во Моск. ун-та, 2000. – С. 37–55.

4. Ершов, Ю.М. Глобализация и моделирование национальных медиасистем [Текст] / Ю.М. Ершов // Вестн. Томского ун-та. Филология. – 2010. – № 2 (10). – С. 81–88.

5. Журналистика и конвергенция: почему и как традиционные СМИ превра-щаются в мультимедийные / под ред. А.Г. Качкаевой. – М. : Фокус-медиа, 2010. – 200 с.

6. Коньков, В.И. Необратимость речи как особенность коммуникативного акта [Текст] / В.И. Коньков // Стилистика сегодня и завтра: медиатекст в прагма-тическом, риторическом и культурологическом аспектах. – М. : Ф-т журна-листики МГУ им. М.В. Ломоносова, 2010. – С. 44–47.

7. Луканина, М.В. Текст средств массовой информации и конвергенция [Текст] / М.В. Луканина // Политическая лингвистика. – Екатеринбург, 2006. – Вып. 20. – С. 205–214.

8. Чернова, Ю.В. Концепция письменности и устности в чате [Текст] / Ю.В. Чернова // Русский язык: исторические судьбы и современность: IV Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 20–23 марта 2010 г.) : труды и материалы / сост. : М.Л. Ремнёва, А.А. Поликарпов. – М. : Изд-во Моск. ун-та. – С. 791–792.

56

ÁÁÊ 81.2ÐóñÓÄÊ 81.373.611

Î.Â. ÔÎÊÈÍÀ

O.V. FOKINA

ÔÓÍÊÖÈÎÍÈÐÎÂÀÍÈÅ ÎÒÎÍÈÌÍÛÕ ÈÍÒÅÐÒÅÊÑÒÓÀËÜÍÛÕ ÄÅÐÈÂÀÒÎÂ

Â ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÉ ÏÓÁËÈÖÈÑÒÈÊÅ

FUNCTIONING OF OTONYMIC INTERTEXTUAL DERIVATIONS

IN PRESENT-DAY PUBLICISTICS

Статья посвящена актуальной лингвистической проблеме интертекстуальности современных русских публицистических текстов. В работе рассматриваются произво-дные слова, образованные на базе интертекстуальных имён собственных. Предлага-ется классификация производящих слов – имён литературных персонажей и авторов цитируемых произведений, анализируются функции дериватов и особенности их орфо-графического оформления.

The article is devoted to the vital linguistic problem of intertextuality in modern Rus-sian publicistic texts. Derivative words produced from intertextual proper names are under consideration. Here the classifi cation of productive stems is suggested – names of literary characters and authors of quoted texts; also under analysis is functions of derivatives and peculiarities of their orthographic presentation.

Ключевые слова: интертекстуальный фрагмент, дериват, имя собственное, функ-ции дериватов.

Key words: an intertextual fragment, a derivative, a proper name, functions of deriva-tives.

В средствах массовой коммуникации рубежа XX–XXI вв. наблюдается тенденция к росту числа отонимных образований, в том числе функциониру-ющих в интертекстуальных фрагментах. Широкое распространение получилипроизводные слова, выполняющие интертекстуальную функцию (до насто-ящего времени интертекстуальная функция не рассматривалась среди дру-гих функций дериватов, ср. [1]). К интертекстуальным дериватам мы относим образованные от прецедентных имён литературного происхождения и имён авторов произведений новообразования, входящие в состав цитатного компо-нента интертекстуального фрагмента или выполняющие функцию маркера интертекстуальности.

К ядру интертекстуального поля относятся дериваты разных частей речи, образованные от прецедентных имён литературного происхождения: «31 июля исполняется 14 лет самому известному мальчику в мире – Гар-ри Поттеру... Во всех странах в этот день обострится быстро распол-зающийся недуг – поттеромания» (Аргументы и факты 26.07.2002); «...но тогда в этой ситуации, на что рассчитывает Киев, отказавшись настаивать на пересмотре соглашений с «РосУкрЭнерго», на такой воландовский принцип: “сами все предложат, сами все дадут?”» (Эхо Мо-сквы 15.08.2006); «Сегодня издатели должны донкихотствовать, изда-вая хорошие книги» (Студенческий меридиан 2004, № 7); «Предельно упро-щая вопрос, можно сказать, что главный водораздел в интерпретациях донкихотства проходит по линии: положительный или отрицательный герой, образец для подражания или объект для насмешек» (Вестник Евро-пы 2005, № 16); «Визуальный образ этого спектакля был подсказан знамени-тым остаповским “Лёд тронулся!”...» (Невское время 22.04.2000); «Спа-сибо, Дик, за кибальчишевскую стойкость» (Спорт-экспресс 28.10.2010).

57

Отонимные интертекстуальные дериваты могут составлять развёрну-тые словообразовательные гнезда: Дон Кихот – донкихотство/донкишот-ство, донкихотский, донкихотовский, донкихотствовать, донкихотизм; Остап Бендер – бендеровский, остапо-бендеровский, остаповский; Обломов – обломовщина, обломовский, обломовство, обломщина; Робин Гуд – робин-гудство, робингуд, робингудно, робингудный; Шариков – шариковщина, ша-риковизм, шариковский, по-шариковски, шариковство; Манилов – манилов-ский, маниловщина, по-маниловски, Кощей – кощейский, кощейство/кащей-ство, кощействовать, по-кощейски, кощейный и др. Многие отонимные ин-тертекстуальные образования носят узуальный характер, например, обло-мовщина, маниловщина, шариковский, бендеровский и др.

На периферии интертекстуального поля находятся притяжательные прилагательные и сравнительно-уподобительные наречия, образованные от фамилии автора цитируемого высказывания или литературного произведе-ния. Они являются маркером интертекстуальности: указывают на сам факт интертекстуального взаимодействия и его источник. Можем выделить не-сколько групп исторических и политических прецедентных имён, являющих-ся производящей базой отонимных лексических маркеров интертекстуаль-ности:

1.  Политические прецедентные имена служат производящей базой та-ких отонимных образований, выполняющих интертекстуальную функцию, как ленинский, по-ленински, сталинский, гитлеровский, черномырдинский, наполеоновский, ельцинский и др., ср.: «...на вопрос, надолго ли он занял ди-ректорский кабинет, Шиловский отвечает по-ленински – всерьёз и надол-го» (Вечерний клуб 18.12.2003); «Можем подарить ему пяток путинских афоризмов, пусть тренируется...» (Комсомольская правда 29.09.2003). Включение в поле интертекстуальности имён существительных, образован-ных на базе исторических или политических прецедентных имён, возмож-но лишь в том случае, если они образованы по прецедентной словообразо-вательной модели и используются в составе интертекстуального фрагмента,например: «…определить мартовскую кадровую революцию как «лубяни-зацию всей страны». Точнее было бы определить её как путинизацию» (Новая газета 05.04.2001). В данном контексте путинизация – «процесс ка-дровых реформ, проводимых В.В. Путиным, при котором важнейшие должно-сти занимают сторонники президента, имеющие сходную с ним биографию и деловые качества», новообразование функционирует в составе трансфор-мированной интертекстемы «электрификация всей страны» и образовано по модели ядерного компонента интертекстемы электрификация.

2.  На базе фамилий и псевдонимов классиков отечественной литерату-ры образованы лексемы пушкинский, есенинский, гоголевский, чеховский, по-чеховски, мандельштамовский, ильфопетровский, ильфо-петровский и др.: «Марк Розовский однажды решил навести порядок в своих записных книж-ках, тетрадках и так далее. И к большому удивлению обнаружил, что там скопилось неимоверное число различных фразочек, шуточек, афоризмиков и прочей «ерунды с претензией на мудрость» (цитата из предисловия са-мого Розовского). И, собрав всю эту мелочевку воедино, вспомнив ахма-товское «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…», Розовский, на-верное, подумал: «А я-то чем хуже?» (Московская правда 17.10.2008); «…вы бы стали вкладывать миллионы долларов в нынешнюю Россию, где власть принадлежит кагэбэшным генералам, мечтающим, как булгаковский Ша-риков, все отобрать и поделить между собой?» (Новая газета 21.04.2005); «Мне захотелось утешить его, как чеховская Соня Войницкого, что мы еще увидим небо в алмазах» (Комсомольская правда 05.06.2003); «Смесь из кровавых реалий петровской и трагикомизма ильфо-петровской эпох об-рушивается на головы покупателей скромного овощного магазина “Слово и Дело Всегда”» (Московские новости 17.08.2003).

58

3.  Фамилии классиков мировой литературы служат производящей ба-зой таких лексем, как шекспировский, гетевский, сэлинджеровский, баль-заковский, диккенсовский, сартровский, оруэлловский и др., см., например: «Из ничего не выйдет ничего!» – уверял любимую дочь Корделию король Лир. Много веков спустя его теорию опровергли в России. Именно «из ни-чего» кучка олигархов сколотила состояния, каких не то что у шекспи-ровских, но и у сказочных королей не бывает…» (Газета 28.11.2003); «Тут вступает в силу инфантильный закон, сформулированный сэлинджеров-ским Холденом Колфилдом, – писатели делятся на тех, с кем хочется по-знакомиться сразу по прочтении книги, и всех остальных. Лимонов вряд ли относится к числу первых» (Ведомости 05.12.2002); «Так кто ж ты, нако-нец?» – бормоча гетевские строки из эпиграфа к роману, подхожу к одному из домов в переулке у Нового Арбата» (Московский комсомолец 27.02.2003).

4.  Менее частотным источником отонимных интертекстуальных обра-зований в языке современных СМИ являются имена учёных, на базе которых образованы такие лексемы, как шпенглеровский, эйнштейновский, фрейдов-ский, берновский, кантовский, менделеевский, тойнбианский и т.п.: «Мне кажется, это – аргумент, потому что в переводе с чиновничьего на кан-товский эта фраза звучит так: “Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне”.» (Новая газета 17.01.2008).

5.  Фамилии кинорежиссёров (редко – театральных режиссёров) мож-но отнести к периферии интертекстуального поля в тех случаях, когда в тексте выявляется промежуточное звено интертекстуальной цепочки (текст-источник – художественный фильм или спектакль – текст СМИ): «Если в хичкоковском «Психо» главный маньяк декларировал, что «лучший друг человека – его мать», то лучший друг Чемпиона <...> его бабка» (Вечер-ний клуб 23.10.2003) – о мультфильме «Трио из Бельвилля»; «Тихих радо-стей в «Послезавтра» мало, но тем более они ценны: вступив в заснежен-ный Нью-Йорк, метеоролог, в точности как Трус в гайдаевской «Операции «Ы» спрашивает: “Как пройти в библиотеку?”» (Вечерний клуб 03.06.2004).

Как правило, при образовании отонимных интертекстуальных дери-ватов используются стандартные словообразовательные средства. Отоним-ные притяжательные прилагательные, образованные от фамилии автора ин-тертекстемы, указывают на наличие интертекстуального взаимодействия и его источник. В большинстве случаев они образованы при помощи суффикса -ск- (пушкинский), в некоторых случаях с участием интерфикса (сэлиндже-ровский, гайдаевский, гетевский, тойнбианский): «Первый удар по массо-вому сознанию правнуков гоголевского Плюшкина нанёс обыкновенный диван… вдруг грянула мода на мягкую мебель (как будто старенький диван был жёстким)…» (Правда Севера 19.07.2007).

В последние годы, особенно в Интернет-СМИ, активизировались име-на прилагательные со значением подобия, сходства, принадлежности и т.п., образованные сложением с суффиксацией: «Достаточно прочитать её не-давнюю «новомирскую» статью про роман Виктора Пелевина или ста-рый разбор татьянотолстовской «Кыси» (Русский журнал 09.04.2004) – о статьях критика А. Латыниной. Приставочные имена прилагательные чащевсего имеют временное значение: «Отчего молчание и время пошли на пользу произведениям Пелевина, написанным в доакунинский период?» (Знамя 2006, № 8). Новой тенденцией в печатных СМИ стала активизация десубстантивированных фамилий на -ский: «Александр Лазарев создаёт со-вершенно достоевский образ юродствующего шута: он и кривляется, и ломается, и фиглярствует» (Финанс, 22–28.09.2003); «Паниковская» история» (Московский комсомолец 15.10.2010); «Они организовали комму-ну под названием «Артель художников», старостой и вдохновителем ко-торой стал Крамской. И это очевидный «чернышевский» сюжет в судьбе

59

художника – вспомним артель Веры Павловны...» (50 художников. Шедевры русской живописи 2010, № 7.) В приведённых примерах происходит реадъек-тивация фамилий, имеющих суффикс, формально совпадающий с суффиксом относительно-притяжательных прилагательных.

К периферийным интертекстуальным дериватам могут быть отнесены новообразования-существительные, созданные на базе имён авторов крыла-тых фраз или произведений. К ним относятся наименования лица со значени-ем подобия, сходства, образованные с помощью суффикса -оид-: «...среди лю-дей, которые создают такие монологи, Жванецкий – настоящая планета или даже звезда. А вокруг него, я в своё время дал им определение, враща-ется огромное количество жваноидов» (Респектабельная газета «Конку-рент» 29.11.2006). К числу имён существительных со значением «поклонни-ки, исследователи, последователи к.-либо автора или литературного героя» относятся также следующие дериваты: «И если кто не знает, что такое инсектариум (собрание насекомых), пусть пеняет на себя – в когорту ис-тинных акунинофилов ему не попасть» (Московские новости 30.07.2005). Абстрактные имена существительные с процессуальным значением образу-ются, как правило, с помощью суффиксов -ация-: «Мы на небо залезем. Объ-явлена полная акунизация изящной словесности» (Время новостей 2005, № 23).

В случае, когда производящая база состоит из нескольких компонентов (обычно двух, ср.: Козьма Прутков, Ильф и Петров, Марк Твен), в составе при-тяжательного прилагательного может сохраняться один компонент: «Во дво-ре установлен мемориальный камень с наиболее известным прутковским изречением: «Зри в корень!» (Северная неделя 13.04.2004) или оба: «Тень ильфопетровского театра Колумба повисла над сценой с первой минуты спектакля «Женитьба» (Литературная газета 13.02.2002). По одним и тем же структурным схемам строятся притяжательные прилагательные, образо-ванные от фамилий двух авторов (Ильф + Петров = ильфопетровский) или имени и фамилии одного лица (Марк Твен = марктвеновский). В некоторыхслучаях наблюдаются орфографические варианты, например: ильфопетров-ский – ильфо-петровский, жюльверновский – жюль-верновский, при этом дефисное написание подчёркивает меньшую семантическую слитность ком-понентов: «Как замечал один жюльверновский персонаж (правда, шот-ландец), “если не можешь ничего сделать – то хотя бы не волнуйся”» (Время новостей 24.11.2003); «Содержание прошлой программы было по-строено на жюль-верновских мотивах, что давало широкий простор в стилизации номеров под узнаваемые сюжеты, артистам – переодевать-ся в костюмы известных персонажей, а действие – иллюстрировать зна-менитой музыкой Исаака Дунаевского к кинофильму 1936 года “Дети капи-тана Гранта”» (Труд 27.02.2003).

Сравнительно-уподобительные наречия, выполняющие интертексту-альную функцию, чаще всего образуются с участием форманта по- + -ски: «...ребёнок ... может думать, что история идёт по предначертанному руслу и являет собой осмысленный процесс, – а может по-алдановски полагать, что это чистый хаос» (Вечерняя Москва 05.02.2004). Менее ча-стотны отонимные глаголы со значением «стать подобным к.-либо»: «Сегод-ня издатели должны донкихотствовать, издавая хорошие книги» (Сту-денческий меридиан 2004, № 7).

В современной публицистике отонимные интертекстуальные дериваты выполняют несколько функций:

1.  Функция маркера цитации, при этом дериват образован от име-ни или фамилии на автора цитируемого текста (мандельштамовский, по-ленински, сталинский, черномырдинский, пушкинский, по-чеховски, шек-спировский, сэлинджеровский, диккенсовский, сартровский, оруэлловский, берновский, шпенглеровский, менделеевский, ильфопетровский, жюль-

60

верновский, жюльверновский, марктвеновский и др.), ср.: «Марктвенов-ская схема не срабатывает, поскольку писательница якобы знает все про богатую жизнь и уж точно ничего – про бедную. Поэтому у неё и полу-чается «принц и принц» (Коммерсантъ 07.02.2007); «Именно «из ничего» кучка олигархов сколотила состояния, каких не то что у шекспировских, но и у сказочных королей не бывает…» (Газета 28.11.2003).

2.  Рекламная функция, выполняемая отонимными дериватами в за-головках: «Робингудство должно закладываться сызмальства» (Журнал XXI 2006, № 4), «Лазерная достоевщина по-дагестански» (Настоящее вре-мя 05.08.2011). Основная цель подобных заголовков – привлечь внимание читателя к публикации.

3.  Цитатная функция. Дериваты, образованные от литературного ан-тропонима, используются как точечная цитата, компонент цитаты или ква-зицитаты, ср.: «Что это за холмсомания такая?» (Волжская коммуна 20.01.2012), «Как и в романе, здесь нет никакого «введения в поттеро-ведение», и если зритель не помнит, кто и за что отвечает в волшеб-ном мире, то смотреть можно даже не начинать» (Волжская коммуна 19.11.2010).

4.  Аксиологическая функция. Дериваты часто составляют развёрну-тые словообразовательные гнезда и, как правило, сохраняют оценку произво-дящего слова или усиливают её путём присоединения морфем с оценочным компонентом значения. Окказиональное отонимное образование может слу-жить средством выражения иронической оценки: «Лучше сами расскажи-те президенту, что дело в романе было так: один хороший парень замочил старуху-саддамщицу, не посоветовавшись с мировым сообществом…» (Аргументы и факты 2004, № 20). В данном случае в интертекстеме старуха-процентщица (Ф.М. Достоевский, «Преступление и наказание») произведе-на лексическая замена приложения процентщица на образованное по той же словообразовательной модели саддамщица (от имени собственного Сад-дам Хусейн).

Объект оценки часто расширяется: лицо → ситуация или обществен-ное явление (обломовщина, шариковщина и т.п.): «В России в авторитарный синдром входит как центральный момент – фатализм, покорность вла-сти. Смирение – выражаясь стилем слезливым. Политическая обломов-щина – выражаясь стилем желчным» (Российская газета 25.05.2004); «Во-шедшая в пословицы и поговорки московская основательность, важность и в известной мере спесь имели оборотную сторону, здорово напоминаю-щую гоголевскую маниловщину» (Аргументы и факты-Москва 2003, № 5), «Облом обломовщины» (Московский комсомолец 30.10.2008), «Шариков-щина наших дней» (Вечерний Новосибирск 01.07.2011) и др.

Таким образом, в настоящее время продолжается развёртывание сло-вообразовательных гнёзд с вершиной – именем собственным. Отонимные ин-тертекстуальные дериваты разных частей речи могут составлять как ядро интертекстуального поля, если они образованы от прецедентных имён ли-тературного происхождения (используются как точечная цитата, компонент цитаты или квазицитаты, маркер интертекстуальности, способ выражения оценки), так и его периферию, если они образованы от имени автора лите-ратурного произведения или цитируемого высказывания (в этом случае они, как правило, функционируют как маркер интертекстуальности).


1. Земская, Е.А. Словообразование как деятельность [Текст] / Е.А. Земская – М. : Наука, 1992. – 221 с.

61

ÁÁÊ Ø1ÓÄÊ 81’271

À.À. ÏÓÍÈÍÀ

A.A. PUNINA

ÑÏÎÑÎÁÛ ÎÐÃÀÍÈÇÀÖÈÈ ßÇÛÊÎÂÎÉ ÈÃÐÛ Â ÐÓÑÑÊÈÕ ÑÊÎÐÎÃÎÂÎÐÊÀÕ

METHODS OF LANGUAGE GAME ORGANIZATION

IN RUSSIAN TONGUE-TWISTERS

В данной статье рассматриваются приёмы и способы организации языковой игры на примере русских скороговорок. Автор выделяет пять языковых уровней: фонети-ческий, словообразовательный, морфологический, лексический и синтаксический. На каждом из этих уровней проводится анализ способов построения языковой игры в ско-роговорках.

Methods and manners of language game organization in Russian tongue-twisters are presented in the article. The author identifi es fi ve linguistic levels: phonetic, word-forma-tion, morphological, lexical and syntactic. Each level is under analysis in the way of applica-tion of methods of language-game organization in tongue-twisters.

Ключевые слова: языковая игра, скороговорка, языковые уровни.Key words: a language game, a tongue-twisters, linguistic levels.

Проблему языковой игры впервые подробно рассмотрел немецкий фи-лософ Л. Витгенштейн в трактате «Философские исследования». Он назвал языковую игру совокупностью речевой деятельности людей, а также саму ре-альность, которую люди воспринимают только через призму языка [3, с. 80].

Языковые игры выступают в концепции Витгенштейна, прежде все-го, как простейшие или упрощённые способы употребления языка, дающие ключ к пониманию более зрелых и нередко неузнаваемо видоизменённых случаев. Для пояснения идеи языковой игры Витгенштейн иногда сравнивал её с театральным спектаклем, где в одно целое объединены «сценическая площадка», «акты», «действия», «роли», конкретные «сцены», «слова», «же-сты». Со временем философ все чаще стал характеризовать языковые игры как формы жизни. Он считал весь язык в целом совокупностью языковых игр.

В отечественном языкознании проблему языковой игры начали раз-рабатывать в 80-х годах XX века. Первое систематизированное описание яв-ления языковой игры появилось в коллективной монографии Е.А. Земской, М.В. Китайгородской и Н.Н. Розановой, которые рассматривали языковую игру как «явления, когда говорящий «играет» с формой речи, когда свобод-ное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже са-мое скромное. Это может быть и незатейливая шутка, и более или менее удачная острота, и каламбур, и разные виды тропов (сравнения, метафоры, перифразы и т.д.)» [7, с. 11].

Значительное влияние на исследование проблемы оказали работы Е.А. Агеевой, Т.В. Булыгиной, Т.А. Гридиной, Н.Д. Голева, Н.А. Николиной, В.З. Санникова, А.Д. Шмелёва.

Е.А. Агеева и Н.А. Николина рассматривают языковую игру в современ-ном художественном тексте и утверждают, что она мало чем отличается от языковой игры в современной русской разговорной речи, хотя подчёркива-ют, что «принципами её реализации становятся выдвижение на первый план звуковой организации контекста» и «высокая степень интертекстуальности произведения» [10, с. 554].

62

Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелёв проводят исследования языковой игры в аспекте логических категорий. Их интересуют такие языковые игры, в ко-торых обыгрываются законы построения логически связного текста, вслед-ствие чего появляется комический эффект [2, с. 231].

Н.Д. Голев определил сущность данного явления следующим образом: «Языковая игра активизирует внимание носителей языка к языковой форме, к её структурным элементам, она связана с ситуацией неожиданности, об-условленной нарушением в игровом тексте каких-либо норм и стереотипов и осознанием этого нарушения» [4, с. 53].

Т.А. Гридина называет языковую игру «формой лингвокреативного мышления, эксплуатирующей механизмы ассоциативного переключения узуального стереотипа восприятия, употребления, создания языковых еди-ниц и характеризующуюся условностью и интенциональностью – установкой на творчество, экспериментом над знаком на основе различных операцио-нальных механизмов и лингвистических приёмов его трансформации и ин-терпретации» [5, с. 54].

В.З. Санников отождествляет понятие языковой игры с языковой шуткой, которую он называет «словесной формой комического» [13, с. 7]. В.З. Санников также выделяет ряд функций языковой игры: языкотворче-скую, развлекательную, маскировочную [13, с. 10], даёт определение поня-тию «языковая игра» – «это и замечательный учитель словесности, и забав-ный собеседник, и великий утешитель-психотерапевт» [13, с. 13].

В работах отечественных лингвистов последних десятилетий все боль-шую значимость приобретает подход, при котором языковая игра понимает-ся как осознанное нарушение нормы. Однако не всякое целенаправленное нарушение нормы является языковой игрой (игрой слов). Языковая ошибка имеет тенденцию к превращению в языковую игру, если эта ошибка оправдана.

Таким образом, языковая игра определяется как зависящее от уров-ня лингвистической компетенции говорящих нетрадиционное, неканониче-ское использование языка, как лингвистический эксперимент, творчество в языке, ориентированное на скрытые эстетические возможности языкового знака. Языковая игра требует от говорящего проявления лингвокреативных способностей, что в полной мере согласуется с основными функциями скоро-говорки. Скороговорка как малый жанр фольклора носит игровой характер и представляет собой «специально придуманную быстро проговариваемую фразу с труднопроизносимым подбором звуков» [11, с. 722].

Объектом исследования данной статьи являются русские скорого-ворки из сборников В.И. Даля [6], Т.В. Лагутиной [9] и Н. Паникоровской [1]

Языковая игра в скороговорках проявляется, прежде всего, на фоне-тическом уровне. Это – созвучие: «Шакал шагал, шакал скакал» [1, с. 89]; «Около колодца кольцо не найдётся» [9, с. 17]; «Мама мыла Милу мылом, Мила мыло не любила» [1, с. 61]; «Жужжит нaд жимолостью жук. Тяжё-лый нa жуке кожух» [1, с. 54]; «Добр бобр для бобрят» [9, с. 11]; «Два щенка щека к щеке щиплют щётку в уголке» [1, с. 63]; звукоподражание: «Поезд мчится скрежеща: ж, ч, ш, щ, ж, ч, ш, щ» [1, с. 95]; «Хохлатые хохотушки хохотом хохотали: ха-ха-ха-ха-ха!» [6, с. 621].

Отмечаем также частичное сходство звукового облика слов: «Клара-краля кралась к Ларе» [1, с. 59]; «Вставай, Архип, петух охрип» [9, с. 21]; «В один, Клим, клин колоти» [1, с. 58]. Именно эти приёмы обеспечивают скороговорке её труднопроизносимость.

Для фонетических скороговорок характерна ритмическая организа-ция, т.е. упорядоченное чередование ударных и безударных слогов. Ср.: «Ца-пля чахла, цапля сохла, цапля сдохла наконец» [1, с. 85].

На словообразовательном уровне языковая игра проявляется при создании новых слов, образованных по имеющимся в языке словообразо-вательным моделям: «Стоит копна с подприкопеночком…»; «…погода раз-

63

мокропогодилась»; «Вылит колокол, кован колокол, да не по-колоколовски. Надо колокол переколоколовать, да перевыколоколовать»; «…Наш поно-марь вашего пономаря перепономарит, перевыпономарит» [6, с. 621]. В ско-роговорках наблюдаются повторы корней, однокоренные слова усложняются сразу несколькими аффиксами.

Реже встречаются примеры словосложения в скороговорках, то есть новообразования от словосочетаний: «Столы белодубовые гладкотёсовы-струганные» [1, с. 82].

Междусловное наложение, по определению Е.А. Земской, проис-ходит, когда оба слова сохраняются полностью, но «наезжают друг на дру-га» [8, с. 191]. Сравни: «Наша дочь речистая, у неё речь чистая» [1, с. 88]. Мы видим наложение одного слова на другое (слово «речь» оканчивается на звук <ч’>, с этого же звука начинается слово «чистая», это и даёт возмож-ность наложения слов).

Отмечаем приём обыгрывание суффикса, при котором языковая игра создается путём присоединения суффикса к основам существительных, с которыми он обычно не сочетается: «Из-под Костромы, из-под Костроми-щи шли четыре мужичищи» [9, с. 41] (обыгрывается увеличительный суф-фикс «ищ»), «Дуб дубовистый, широкозеленолистый» [9, с. 13] (обыгрыва-ются суффиксы «ов» и «ист»).

Рассмотрим языковую игру на морфологическом уровне . В каче-стве приёмов её создания используются: образование сравнительной и пре-восходной степени прилагательных, не соответствующих литературной нор-ме, обыгрывание категорий лица, числа, падежа, рода, залога и др. Приведём примеры: «Шли сорок мышей, несли сорок грошей, две мыши поплоше нес-ли по два гроша» [6, с. 621]. Нелитературная форма сравнительной степени поплоше (вместо хуже) рифмуется со словом гроша. Преобладание шипящих согласных и рифмовка создаёт комический эффект.

«Бежит лиса по шесточку: лизни, лиса песочку!»; «Утка моя, селез-нюха моя, не летай за реку, не клюй песку, не тупи носку!» [6, с. 622]. Вме-сто литературных форм лизни песочек, не клюй песок, не тупи носок употре-бляются просторечные формы, которые рифмуются по шесточку – песочку, песку – носку.

На лексическом уровне языковая игра создается за счёт обыгры-вания значений слов, использование омонимов, синонимов, паронимов и др. Ср.: «Маленькая болтунья молоко болтала-болтала, да не выболтала» [9, с. 20]. Приёмом языковой игры являются: омонимия имени собственного и нарицательного: «Осип охрип, а Архип осип» [1, с. 101]; «Снежинки ло-вит Тая, они слетают, тая» [9, с. 35]; сближение в произношении имени собственного и нарицательного: «Колотил Клим в один блин клин» [6, с. 622], «Карл у Клары украл кораллы…» [1, с. 73]. Подобный приём рассма-тривает в своей работе Н.Н. Парфёнова, называя его «паронимическим сбли-жением звучания»: «Архип охрип…» [12, с. 113].

Часто в скороговорках встречается лексический повтор: «Худ едет на гору, худ едет под гору; худ худу бает: ты худ, я худ; сядь худ на худ; погоняй худ худом, железным прутом» [6, с. 621]; «Мыла Мила мишку мылом, / Мыло Мила уронила, / Уронила Мила мыло – / Мишку мылом не до-мыла» [1, с. 61]. Так же, как и фонетические средства, лексические повторы указывают на специфику скороговорки как фольклорного жанра и «обеспе-чивают» её труднопроизносимость.

Способы организации языковой игры на синтаксическом уровне характеризуются громоздкими синтаксическими конструкциями. Ср.:

«Скороговорун скороговорил, скоровыговаривал,Что всех скороговорок не перескороговоришь не перескоровыговари-

ваешь,

64

Но, заскороговорившись, выскороговорил,Что все скороговорки перескороговоришь, перескоровыговариваешь;«И прыгают скороговорки как караси на сковородке» [1, с. 71].В пределах одной скороговорки чаще всего используется совокупность

приёмов и способов организации языковой игры, основными функциями ко-торых являются языкотворческая, развлекательная, развивающая.


1. 1000 загадок, скороговорок, считалок [Текст] / сост. Н. Паникоровская. – М. : Астрель ; СПб. : Сова ; Владимир : ВКТ, 2010. – 255 с.

2. Булыгина, Т.В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) [Текст] / Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. – М. : Языки русской культуры, 1997. – 576 с.

3. Витгенштейн, Л. Философские исследования [Текст] / Л. Витгенштейн // Но-вое в зарубежной лингвистике. – Вып. XVI. – М., 1985. – С. 79–128.

4. Голев, Н.Д. Языковая игра как приём обучения грамотному письму [Текст] // Преподавание словесности в высшей и средней школе : сб. ста-тей / ред. Л.Б. Парубченко. – Барнаул : Изд-во Алтайского ун-та. – 1995. – С. 47–54.

5. Гридина, Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество [Текст] / Т.А. Гридина. –Екатеринбург, 1996. – 214 с.

6. Даль, В.И. Пословицы русского народа [Текст] // Сб. пословиц, погово-рок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий / В.И. Даль. – М., 1862. – 1392 с.

7. Земская, Е.А. Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексико-логия. Жест [Текст] / Е.А. Земская, М.В. Китайгородская, Н.Н. Розанова. –М. : Наука, 1983. – 205 с.

8. Земская, Е.А. Словообразование как деятельность [Текст] / Е.А. Земская. – М. : Наука, 1992. – 160 с.

9. Лагутина, Т.В. Народные частушки, скороговорки, прибаутки, пословицы и загадки [Текст] / Т.В. Лагутина. – М. : РИПОЛ классик, 2012. – 576 с.

10. Николина, Н.А. Языковая игра в структуре современного прозаического текста [Текст] / Н.А. Николина, Е.А. Агеева // Русский язык сегодня : сб. статей. – М. : Просвещение, 2000. – С. 553–557.

11. Ожегов, С.И. Словарь русского языка: 70 000 слов [Текст] / под ред. Н.Ю. Шведовой. – 23-е изд., испр. – М. : Русский язык, 1990. – 917 с.

12. Парфёнова, Н.Н. Личные имена в малых фольклорных жанрах в русской языковой картине мира [Текст] // Актуальные проблемы лингвистики : сб. статей междун. межвуз. науч. конф., проведённой на кафедре русского язы-ка и методики его преподавания СурГПУ 23 апреля 2010 года / отв. ред. Н.Н. Парфёнова. – Омск : Полиграфический центр КАН, 2011. – Вып. IV. – С. 102–114.

13. Санников, В.З. Русский язык в зеркале языковой игры [Текст] / В.З. Санни-ков. – М. : Языки русской культуры, 1999. – 533 с.

65

ÁÁÊ 81ÓÄÊ 81’373

Ð.Â. ÔЁÄÎÐÎÂÀ

R.V. FEDOROVA

CÒÐÓÊÒÓÐÍÛÅ ÊÎÌÏÎÍÅÍÒÛ ÀÑÏÅÊÒÓÀËÜÍÎÉ ÊÀÒÅÃÎÐÈÈ

ÏÐÎÑÏÅÊÒÈÂÍÎÑÒÈ

THE STRUCTURAL COMPONENTS OF THE PROSPECTIVE ASPECT CATEGORY

Статья посвящена проблеме изучения особенностей аспектуальной категории про-спективности. Рассматривается структура данной категории и её составные компоненты.

This article is devoted to the problem of studying the features of the prospective aspect category. The structure of this category and its compound components are considered.

Ключевые слова: аспектуальность, проспективность, структура категории, аспек-туальные ситуации, хроногенез.

Key words: aspectuality, the category of prospective aspect, the structure of the cat-egory, aspectual situations, chronogenesis.

Вопросы аспектологии, привлекающие внимание лингвистов на протя-жении долгого времени, остаются до сих пор актуальными, поскольку не все её аспекты до конца изучены. Так, обращение к проспективной фазе дей-ствия свидетельствует о необходимости детального изучения особенностей этой аспектуальной категории.

Термин «проспективность» (prospective aspect) одним из первых пред-ложил использовать Б. Комри [8, с. 89]. Проспективность (или проспекция) соотносится с характеристикой протекания процесса, представляющего со-бой доначальную фазу (наряду с традиционно выделяемыми началом, сере-диной и концом действия), неоднородную по своей структуре.

В лингвистической литературе ситуации проспективного действия со-ответствуют различным понятиям: «временная референция к будущему» [8, c.102], «интенциональность (проксимативность)», или «будущее намере-ния» [8, c. 88–89], «проксимативность» [13, с. 43; 17, c. 37], «предстоящее со-бытие» [3, с. 10], «предначинательность», «намеренность начинательности» [9, с. 182], «проспектива» [14, 15, 16], «ближайшее, предварительное» [12, с. 107], «будущее интенциональное», «предстоятельность» [8, с. 28] и т.д.

Как видим, термины, предлагаемые для обозначения проспективности, разнообразны и это свидетельствует о том, что категория проспективности неоднородна, поэтому существует необходимость её структурного осмысле-ния и выделения составляющих компонентов (аспектуальных ситуаций).

Аспектуальность, наряду с темпоральностью и некоторыми другими ка-тегориями, относится к понятию временных отношений. Темпоральность от-ражает степень реализации действия во времени, аспектуальность связана с представлением стадии совершения действия или его временной протя-жённости [11, с. 27]. В связи с этим ситуации, объединённые в фазу пред-шествования вступлению в процесс, могут быть рассмотрены в хроногенети-ческом порядке [11, с. 61–62]. Понятие «хроногенеза» используется в теории психосистематики Г. Гийома и означает феномен формирования образа вре-мени [2, с. 136].

Языковой материал показывает, что проспекция включает ряд по-нятий об ожидаемом вступлении в действие и отражение представлений о наступающих ситуациях, в том числе указывающих на границу двух состо-яний. Принимая за основу наиболее типичные из них, мы можем последо-

66

вательно фокусировать наше воображение на всех возможных траекториях «пространственно-временного следа», а также точках смены проспективных ситуаций. Если представить временную ось в виде подобной траектории, то порядок следования проспективных ситуаций будет формироваться в зависи-мости от возникновения намерения вступить в действие до достижения точки, границы, за которой начинается новая ситуация. Исходя из этого, используе-мая нами схема структуры аспектуальной категории проспективности, осно-ванная на хронологическом принципе, может выглядеть следующим образом:

Схема 1Структуры аспектуальной категории проспективности

В теоретической литературе мы находим ряд высказываний, соответ-ствующих нашим представлениям о развитии временных ситуаций, выража-ющих проспективное действие.

Так, Э. Кошмидер связывает линейный образ времени с позицией го-ворящего, который «расчленяет время, рассматривая все временные место-положения, которые удаляются от него или от которых он удаляется, как прошедшие, все те, которые приближаются к нему или к которым он прибли-жается, – как будущие, а факты, местоположение которых на линии совпада-ет с моментом речи, – как настоящие» [4, с. 133]. Время может пониматься также «не как некоторая рядоположенность прошлого и будущего в статике, а как время, нацеленное на будущее» [6, с. 27].

Субъективное ощущение времени, по мнению французского лингвиста Б. Потье, связано с тремя основными понятиями: то, что произошло, разме-щено в памяти и соответствует «знанию» (savoir); нахождение внутри совер-шаемого действия соответствует «видению, ощущению» (sentir, voir); насту-пающее время связано с «намерением или желанием» (prévoir, vouloir) [18, с. 199–200].

В восприятии времени отмечаются причинно-следственные связи между событиями: прежде чем произойдёт какое-либо явление в будущем, должны осуществиться все предшествующие ему изменения, которые его вы-зывают – прошлое порождает настоящее и будущее [5].

Как активный действующий субъект человек обращён к будущему, поэ-тому в модель жизни входит целеполагание, а «движение к цели есть движе-ние в будущее» [1, с. 59]. Т.О. Парсонс отмечает, что понятие «цель» всегда предполагает соотнесённость с будущим состоянием, которое либо в насто-ящий момент не существует, если что-то не будет предпринято, либо, наобо-рот, желаемое состояние уже существует, но может измениться, если не бу-дут предприняты какие-либо действия [10, с. 96].

Направление к цели воспринимается как движение. По Дж. Лакоффу, движение может быть представлено в виде образной схемы, состоящей из та-ких структурных элементов, как «начальная точка», «источник», «путь», «ко-нечная точка, цель» [7, с. 174].

Итак, временные этапы подготовки к вступлению в новую ситуацию связаны с намерением или желанием, воспринимаются как направленность к будущему, как целеполагание, являющееся движением в будущее, как вре-менное местоположение приближения к конечной точке, цели. Можно кон-

намерение готовность к вступлению в действие

движение к вступлению в действие

близость к вступлению в действие

неизбежность

точка вступления в действие

67

статировать, что рассматриваемая категория интерпретируется не только под углом пространственно-временных представлений, но и с учётом психо-логического аспекта – проявления направленности сознания, воли, чувств субъекта к последующей ситуации.

Перечисленные параметры вполне укладываются в нашу структурную схему и подтверждаются языковыми данными, которые мы получили в ре-зультате изучения способов языковой объективации проецируемых поня-тийных ситуаций на воображаемой временной оси на примере русского, ан-глийского и французского языков. Предлагаемая модель позволяет, на наш взгляд, реализовать принцип системности в описании категории и осуще-ствить дальнейшую детализацию значимости смыслов или понятийных основ аспектуальных ситуаций проспективности.


1. Арутюнова, Н.Д. Время: модели и метафоры [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Язык и время. Логический анализ языка. – М. : Индрик, 1997. – C. 51–61.

2. Гийом, Г. Принципы теоретической лингвистики [Текст] / Г. Гийом. – М. : Прогресс, 1992. – 224 с.

3. Зеленецкий, А.Л. Сравнительная типология основных европейских языков [Текст] / А.Л. Зеленецкий. – М. : Издательский центр «Академия», 2004. – 252 с.

4. Кошмидер, Э. Очерк о видах польского глагола. Опыт синтеза [Текст] / Э. Кошмидер // Вопросы глагольного вида. – М. : Изд-во иностр. лит., 1962. – С. 105–167.

5. Концепции современного естествознания [Текст] / В.Н. Лавриненко, В.П. Рат-ников. – М. : Культура и спорт, ЮНИТИ, 1997. – 271 с.

6. Казарян, В.П. Понятие времени в структуре научного знания [Текст] / В.П. Казарян. – М. : МГУ, 1980. – 176 с.

7. Лакофф, Дж. Когнитивное моделирование [Текст] / Дж. Лакофф // Язык и интеллект : сб. статей / сост. В.В. Петров. – М. : Издательская группа «Про-гресс», 1995. – С. 143–184.

8. Майсак, Т.А. Будущее время в агульском языке в типологической перспек-тиве [Текст] / Т.А. Майсак, С.Р. Мерданова // Вопросы языкознания. – 2003. – № 6. – C. 76–107.

9. Недялков, В.П. Начинательность и средства её выражения в языках разных типов [Текст] / В.П. Недялков // Теория функциональной грамматики. Вве-дение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис / отв. ред. А.В. Бондарко. – Л. : Наука, 1987. – С. 180–195.

10. Парсонс, Т. О структуре социального действия [Текст] / Т. Парсонс. – М. : Академический Проект, 2000 – 880 с.

11. Рянская, Э.М. Способы действия в когнитивном аспекте : монография [Текст] / Э.М. Рянская. – СПб. : РГПУ им. А.И. Герцена, 2002. – 191 с.

12. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи / пер. с англ. [Текст] / общ. ред. и вступ. ст. А.Е. Кибрика. – М. : Издательская группа «Прогресс», «Универс»,1993. – 656 с.

13. Сичинава, Д.В. К типологии глагольных систем с несколькими формами плюсквамперфекта: casus latinus [Текст] / Д.В. Сичинава // Вопросы языкоз-нания. – 2003. – № 5. – С. 40–51.

14. Dahl, O. The grammar of future time reference in European languages [Техt] /О. Dahl (ed.). Tense and Aspect in the Languages of Europe: Empirical ap-proaches to language typology. – Berlin, 2000. – P. 23–27.

15. Emanatian, M. Chagga «come» and «go»: metaphor and the development of the tense-aspect [Техt] / M. Emanatian // Studies in Language 16–1. 1992. – P. 86–94.

16. Fleischman, S. The Future in Thought and Language: Diachronic Evidence from Romance [Техt] / S. Fleischman. – Cambridge University Press, 1982. – 109 р.

17. Heine, B. On the genesis of aspect in African languages: the proximative [Техt] / B. Heine // Proceedings of the 20th Annual Meeting of the Berkeley Linguis-tics Society: Special session historical issues in African Linguistics. – Berke-ley, 1992. – P. 36–43.

18. Pottier, B. Sémantique générale [Техt] / B. Pottier. – Paris : PUF, 1992. – 232 р.

68

Ì å æ ê ó ë ü ò ó ð í à ÿ ê î ì ì ó í è ê à ö è ÿè ñ î ï î ñ ò à â è ò å ë ü í î å è ç ó ÷ å í è å ÿ ç û ê î â

ÁÁÊ 81.01

ÓÄÊ 81.`342.9

Â.È. ÏÅÒÐßÍÊÈÍÀ

V.I. PETRYANKINA

ÈÍÒÎÍÀÖÈÎÍÍÀß ÒÈÏÎËÎÃÈß Â ÑÈÑÒÅÌÅ ÌÎÐÔÎËÎÃÎ-ÑÈÍÒÀÊÑÈ×ÅÑÊÎÉ

ÒÈÏÎËÎÃÈÈ ßÇÛÊÎÂ

INTONATIONAL TYPOLOGY IN THE SYSTEM OF MORPHOLOGO-SYNTACTIC TYPOLOGY

OF LANGUAGES

Статья посвящена описанию типологических особенностей интонации. Интонаци-онная типология рассматривается в её соотнесённости с морфолого-синтаксической типологией языков, в первую очередь, с такими типологическими признаками, как аналитизм и синтетизм.

The article is devoted to description of typological features of intonation. The intona-tional typology is considered in its correlation to morfologo-syntactic typology of languages, fi rst of all, with such typological features as analytism and synthetism.

Ключевые слова: интонация, семантика, морфологический тип языка, словесная просодия, аналитизм, синтетизм, интонационный контур.

Key words: intonation, semantics, a morphological type of language, word prosody, analytism, synthetism, intonation contour.

Если учесть, что существует сопряжённость между морфологическим строем и словесной просодией (слоговой акцент наиболее чётко проявляется в изолирующих языках, сингармонизм – в агглютинативных и т.д.) [1, с. 50], то в соотнесённость интонации с морфолого-синтаксическим строем языка следует включить и её соотнесённость с просодической организацией слова.

Проведено наблюдение за интонацией языков, наиболее чётко про-тивопоставленных по морфолого-синтаксическому типу: нетонального пре-имущественно синтетического русского языка, тональных изолирующе-аналитических языков народов Африки – йоруба1 и хауса2, а также языков нечётко выраженного типа: бамана3 – изолирующе-аналитического со зна-чительными признаками агглютинации, языка суахили4 – агглютинативно-синтетического с элементами флективности, арабского – флективного с аг-глютинацией и синтетического с элементами аналитизма.

Исследование проводилось методом экспериментально-фонетического анализа речи, включающего аудиторский и электроакустический (интоно-графический и спектральный) анализ, выполненные в Лаборатории экспери-ментальной фонетики Института стран Азии и Африки при МГУ. Дикторами и аудиторами явились студенты Российского университета дружбы народов, подфака МГУ и зарубежных вузов, для которых исследованные языки – род-ные.

1Йоруба – язык населения Нигерии (Среднего Того и др.).2Хауса – язык населения северной провинции Нигерии, северных районов Ганы и др.3Бамана – язык северной группы языков манде (Республика Мали, Гвинея, Сенегал и др.).4Суахили – язык группы банту (Танзания, Кения и др.).

69

1.  При выявлении роли интонации, её функциональной важности, силы/ слабости при передаче значений, в частности при оформлении и противо-поставлении высказываний по их коммуникативно-целевой установке (пове-ствования/общего вопроса) учитывалось: 1) каким является язык по синтези-рованию и по морфологической технике, как интонация связана с другими уровнями языковой структуры (порядком слов, частицами – актуализатора-ми значения, служебными словами), каковы акустические особенности сло-весного акцента; 2) как взаимосвязаны внешние фонетические признаки: ин-тонационная централизация/децентрализация фразы, степень воздействия интонации на просодию слова во фразе, возможности синтагматического членения и др.

Тот или иной морфолого-синтаксический тип языка характеризу-ется определёнными проявлениями этих признаков, определяющих роль интонации в целом либо отдельных её характеристик [подробно см.: 3, с. 139–171].

При таком подходе по специфике функционирования интонации наи-более чётко противопоставляются языки изолирующе-аналитические и флективно-синтетические.

2.  Степень значимости интонации при выполнении коммуникативно-различительной функции во многом определяется наличием/отсутствием формальных показателей значения в синтаксических построениях при ана-литическом и синтетическом строе языка.

В языках, обладающих большой степенью аналитизма, формальные по-казатели вопроса и повествования закреплены за определённой позицией во фразе, наблюдается жёсткий порядок слов, широко представлены части-цы – актуализаторы значений. Дифференцирующая роль интонации ослабле-на этими средствами.

Так, если в русском языке общий вопрос и повествование противопо-ставляются восхождением/падением тона на предикате, то, например, в язы-ке бамана показателем вопросительности может являться постпозитивная частица wa, маркированная интенсивностью и длительностью, при этом вос-ходящий тон в вопросе компенсируется данной частицей; в арабском вопросевопросительные частицы hal или ʼа снижают конечное восхождение тона, то есть ослабляют роль интонации. Такую же функцию выполняет вопроси-тельная частица je в языке суахили – в силу агглютинативной природы она «прилипает» к концу звучания вопроса, снижая конечный восходящий тон, характерный для вопроса без данной частицы.

3.  О роли интонации, её силе / слабости в языках различных типов сви-детельствует её связь с просодической организацией слова – способность подчинять себе просодию слова.

В тональных языках на использование мелодического компонента ин-тонации накладываются ограничения, обусловленные спецификой просоди-ческой организации слова: тоны выполняют смыслоразличительную функ-цию слова. Они мотивируют общий тональный контур фразы. Каждое сло-во на интонационной оси маркировано мелодически, что свидетельствует о слабости интонации (мелодического компонента), неспособности подчи-нять себе просодию слова.

Просодические признаки слова сохраняются на интонационной оси и в агглютинативных языках, например, в суахили, что обусловлено морфоло-гической природой слова: оно составляет совокупность функционально раз-ных морфем, каждая из которых обладает относительной смысловой и, сле-довательно, фонетической независимостью, не «подавляется» интонацией (в полной мере).

В нетональном – русском языке, в отличие от тональных, интонация сильно воздействует на просодию слов, которые как бы растворяются во фразово-интонационных единицах [2, с. 205].

70

В языках неизолирующего типа для интонации небезразлична морфо-логическая принадлежность слова, с просодическими признаками которого она взаимодействует. Так, в русском языке существительные обладают боль-шей семантической и фонетической самостоятельностью, чем глаголы (у ко-торых более развита аффиксация и фузионные процессы, коэффициент про-содического варьирования выше).

В целом сильная/слабая степень воздействия интонации на просодию слова соотносится с особенностями морфологического строя языка и, в ко-нечном счёте, с его морфологическим типом.

4. Со степенью синтетизма/аналитизма в языке соотносятся и возмож-ности интонационного членения фразы на синтагмы. Членение происходит там, где разрешают синтаксические связи. Чем больше синтезирован язык, т.е. чем больше значений выражает один элемент высказывания, тем силь-нее синтаксические связи между компонентами синтагмы и этим элементом. И, наоборот, чем больше степень аналитизма, т.е. чем больше функциональ-ная самостоятельность каждого элемента высказывания, тем слабее синтак-сические связи между элементами, чаще разрывы связи элементов (вплоть до полной изоляции каждого из них), благоприятнее условия для членения. Большая дробность членения фразы с преобладанием тенденции к выделе-нию каждого слова в аналитических (особенно изолирующе-аналитических) языках (типа йоруба, хауса) и, наоборот, слитность слов в языках синтетиче-ских (как в русском).

Чем сильнее фонетическая спаянность слов, тем большая сила воздей-ствия интонации на просодию слова.

Таким образом, синтагматическое членение и связанная с ним слит-ность или изолированность слов во фразе, соотнесённые с синтетизмом/ана-литизмом языка, являются одним из акустических признаков силы/слабости интонации в том или ином языке.

5.  Со степенью воздействия интонации на просодию слова связана и степень интонационной выделенности наиболее значимого в смысловом от-ношении одного слова – его ударного ядерного слова (ЯС) на фоне других. Чем «сильнее» интонация, тем ярче она выделяет наиболее важный в смыс-ловом отношении элемент и, соответственно, создаёт сильную степень инто-национной централизации фразы.

По данным проведённого эксперимента в нетональных языках раз-личных морфолого-синтаксических типов: наибольшая степень выделенно-сти присуща русскому – флективно-синтетическому языку, затем, по мере убывания признака, тональному изолирующе-аналитическому языку (йору-ба), языку агглютинативно-синтетического типа (суахили) и изолирующе-аналитическим: нетональному (сомали), затем нетональному с признаками тональности (бамана).

Большая/меньшая степень интонационной выделенности связана с функциональной загруженностью интонации.

Так, сильная интонационная выделенность предиката русского вопро-са (его ЯС) связана со способностью интонации одновременно совмещать две функции: указывать на коммуникативно-целевую установку (вопроситель-ность) высказывания и выполнять выделительную функцию (выделять рему вопроса). На интонационном уровне это соотносится с проявлением синте-тизма как типологического признака в языке.

Чем больше признаков аналитизма в языке, тем выше вероятность про-явления интонационной децентрализации вопросительной фразы при одно-функциональности каждого последовательно расположенного интонацион-но маркированного компонента: 1) ремы вопроса и 2) конца звучания фразы.

Такая интонационная децентрализация, как признак аналитизма про-слеживается в русской речи иностранцев – носителей нетональных языков аналитического типа: в интонации русского вопроса звучат два интонацион-ных центра (децентрализация) типа Мы пойдéм сегодня в кино?

71

Функциональный вес фразовой интонации (её сила/слабость) матери-ально выражается совокупностью связанных между собой внешних фонети-ческих признаков: степенью сохранения просодических признаков слова на интонационной оси, степенью интонационной централизации фразы, инто-национной централизацией/децентрализацией, оформлением информатив-но значимого участка, возможностями синтагматического членения и др. Тот или иной тип языка характеризуется определёнными проявлениями этих признаков.

При таком подходе к функционированию интонации наиболее чёт-ко противопоставляются тональные языки изолирующе-аналитические и флективно-синтетические. Тип языка – изменчивая категория: в языке наря-ду с интонационными признаками одного типа языка могут обнаруживаться признаки другого типа. Отсюда наличие языков с нечётко выраженной силь-ной или слабой интонацией.

Всё сказанное свидетельствует о системной мотивированности интона-ции. Интонационную типологию, вероятнее всего, следует строить в соотне-сённости с морфолого-синтаксической типологией языков. Интонация в том или ином языке взаимодействует с другими уровнями языковой структуры. Отсюда её функциональное и, соответственно, типологическое своеобразие в каждом конкретном языке.


1. Зубкова, Л.Г. Системная мотивированность звуковой формы языка [Текст] / Л.Г. Зубкова // Фонология и просодия слова : сб. науч. трудов. – М., 1982. – С. 29–53.

2. Николаева, Т.М. Фразовая интонация славянских языков [Текст] / Т.М. Ни-колаева. – М. : Наука, 1977. – 278 с.

3. Петрянкина, В.И. Функционально-семантический аспект интонации[Текст] : монография / В.И. Петрянкина. – М. : Изд-во Ун-та Дружбы наро-дов, 1988. – 192 с.

72

ÁÁÊ 81.21ÓÄÊ 801.001

Ò.Â. ÊÎÐÅÍÜÊÎÂÀ, À.Â. ÊÎÐÅÍÜÊÎÂ

T.V. KOREÑKOVA,A.V. KOREÑKOV

ÊÎÍÔËÈÊÒÛ ÈÍÒÅÐÏÐÅÒÀÖÈÉ Â ÒÎÏÎÍÈÌÈ×ÅÑÊÈÕ ÏÐÎÖÅÑÑÀÕ Â ÑÍÃ

(ÍÀ ÔÎÍÅ ÃËÎÁÀËÜÍÛÕ ÒÅÍÄÅÍÖÈÉ ËÈÍÃÂÎÏÎËÈÒÈÊÈ)

CONFLICTS OF INTERPRETATIONS IN TOPONYMIC PROCESSES IN THE CIS

(ON THE BACKGROUND OF GLOBAL LINGUAPOLITIC TRENDS)

Статья анализирует тенденции в топонимии новообразованных государств мира на фоне процессов глобализации (как отражение конфликта и диалога цивилизаций и формирования новых норм политкорректности в контексте геокультурной парадигмы).

The article analyzes the trends in the toponymy of the newly-formed states of the world on the background of globalization processes (as a refl ection of the confl ict and dialogue of civilizations and the formation of new norms of political correctness in the context of geocultural paradigm).

Ключевые слова: глобализация и лингвистика, межкультурная коммуникация, язык вражды, топонимия, этногенетическая мифология, языковая политика в СНГ, лингвополитика.

Key words: globalization and linguistics, cross-cultural communication, hate speech, toponymy, ethnogenetic mythology, language policy in CIS, linguapolitics.

Традиционно считается, что лексикография по своей природе одна из наиболее точных и объективных отраслей языкознания. Однако в последние десятилетия на этой лингвистической дисциплине всё сильнее сказываются экстралингвистические факторы.

Так, если эпоху Просвещения был в ходу афоризм «Мнения правят ми-ром», а позже У. Чёрчилль считал, что «Кто владеет информацией, тот вла-деет миром», то сегодня ещё более убедительно звучит новый тезис: «кто контролирует словарь, тот имеет власть над социальными институтами и об-ществом в целом»1.

Представляется, что проблема кроется не в злонамеренности лексико-графов, не в политической цензуре или постмодернистской склонности к ан-тирациональности, деконструктивизму и увлечении хаосом, а отражает бо-лее глубокие и неоднозначные современные языковые процессы в условиях межкультурной коммуникации, которые далеко не всегда имеют однознач-ное решение.

Современная наука всё чаще ставит вопрос о влиянии самого факта присутствия наблюдателя на изучаемые процессы и результат исследова-ния. Эту проблему осознали психологи ещё в 1930-х годах. Позже о влия-нии наблюдателя на результаты измерений заговорили кибернетики, физики и математики («Проблема измерения» E. Вигнера, зависимость длины изме-ряемой кривой от избранного инструмента2), культурологи и фольклористы.1Приписывается проф. Дж. Сёрлу (John Rogers Searle), на лекции в ИФ РАН в Москве в 2010 г.2Б. Мандельброт (Benoît B. Mandelbrot «The Fractal Geometry of Nature», 1982) привёл классический пример: ответ на вопрос «Какова длина берега Британии?» звучит пара-доксально – при измерении её «километровой линейкой» (игнорирующей пропуск не-больших заливчиков и полуостровков, которые по размеру намного меньше избранного

73

В последние десятилетия на ту же проблематику вышли исследователи меж-культурных контактов (напр.: [7], [8], [9], [12], [13], [15], [19]).

На рубеже II и III тыс. н.э. лингвисты (в частности лексикографы), как и переводчики, с одной стороны, стали свидетелями-участниками интенсифи-кации диалога цивилизаций, повышения его значимости в цивилизационномразвитии; с другой – едва ли не ежедневно сталкиваются с фундаменталь-ными вызовами, природа которых коренится в конфликте между инерци-ей языка и концептуальными изменениями (linguistic inertia and conceptual innovation).

Данные процессы нельзя назвать беспрецедентными. Аналоги им мож-но найти в семиосфере на рубеже I тыс. до н.э. – I тыс.н.э.1, в эпохи форми-рования идеологий национальных государств Евразии XVI–XIX вв. и мировых империй рубежа XIX–XX вв. Именно в эти переломные моменты историче-ских процессов сформировались ёмкие геокультурные понятия Christendom (Христианский мир), У́мма (мир Ислама), а в последние десятилетия – «буд-дийский мир», New Age и т.п.

Свои концепты глобализации предлагали светские имперские идео-логии: от эллинистического «ойкумена», китайского «тянься» (Поднебес-ная, Tianxia) и латинского Pax Romana (Pax Augusta) до таких более поздних«вариаций на вечную тему», как Pax Britannica2, «Французское колониаль-ное пространство» (L'espace français colonial), «Великая восточноазиатская сфера взаимного процветания» (Dai-tō-a Kyōeiken) Японской империи, Pax Americana, Pax Sovietica и такие формально не- и даже антирелигиозные док-трины, как «всемирный коммунизм», исключительно влиятельный сегодня «секуляризм» (в т.ч. «лаицизм», от фр. Laïcité), и др.

В начале XXI в. отмеченный конфликт языковой инерции и концепту-альных изменений накладывается на амбивалентную тенденцию глобаль-ной регионализации: отдельные регионы стремятся более чётко определить собственную уникальность (особость, своеобычность) в матрице глобализа-ции3.

измерительного инструмента) она имеет конечную длину и бесконечна, если пользо-ваться «линейками», способными измерять доли миллиметра (береговая линия факти-чески превращается в фрактал). 1Эпоха Великого переселения народов, гибели великих империй – центров пояса циви-лизаций от Средиземноморья до Дальнего Востока, а также распространение наднаци-ональных субрегиональных и мировых монотеистических религий – зороастризма, буд-дизма, христианства, манихейства, ислама и др., которые предполагали социальную идентичность на духовной и личностной основе, а не на принципах кровного родства.2«Джону Ди принадлежит появление самого термина «Британская империя» и разра-ботка концепции прав Англии на колониальные завоевания и доминирование в мире. В 1577–78 гг. он разрабатывал эту идею в своих трактатах. Под империей Ди понимал совокупность Британии и её колоний. Также Ди подчёркивал <...>, что Британская империя превосходит любую земную монархию со времен сотворения мира и может стать всеобщей монархией… Поэтому Ди открыто сопоставил нарождающуюся Бри-танскую империю и с христианским идеалом «мистического универсального града», объединяющего всю землю, и «космополитическим правительством» для управления им. Таким образом, Ди сразу же придавал Британской империи <...> глобальный ха-рактер. Говорил он в этой связи и о концепции «гражданина мира», о космополитизме в рамках империи» [2]. (О преемственности и новейших тенденциях британской по-литической имагологии см.: [4]). При этом мистическая логика идеологов всемирной британской империи духовидца Джона Ди (John Dee, «Brytanici Imperii Limites», 1578) и географа Р. Хаклюйта (Richard Hakluyt, «Discourse Concerning Western Planting», 1584) строилась на эсхатологических принципах Translatio imperii, аналогичных кон-цепции «Москва – Третий Рим» старца Филофея 1523–1524 гг.3Ярким пример усиления влияния регионализма в ЕС – создание межгосударствен-ной Ассамблея европейских регионов (Assembly of European Regions, AER) и принятые основополагающие документы: «Декларация о регионализме» (1996 г.), Европейская хартия региональных языков или языков меньшинств (Charter for Regional or Minority Languages, 1992) и т.д. В Азии, например, как антитеза культурному империализму Британии сложилась идеология Hindutva (впервые в 1923 г.), которую сегодня поддер-живает порядка 35–40% населения Индии (подробнее см.: [3]).

74

Логика современного мира: «Pax Oeconomicana – императив рынка и порождённая им прагматизация, «каталогизация» жизни, механизация со-циальных и культурных связей, отчуждение людей от иных, «избыточных» смыслов бытия, оскудение творческого дара у homo faber»1, кризис государ-ственности под натиском ТНК и транснациональных преступных синдикатов, развитие HiTech, HiHum2 и 4GW3, НПО-революция и сетевизация глобальных институтов и информационных потоков4, – всё это предлагает региональным идеологам, по сути, двоякую задачу:

1)  какую из концепций глобализации избрать в качестве путеводной; 2)  как «вписать» настоящее и будущее своего народа в предложенную

матрицу.Обретая независимость от бывших метрополий многие новые страны

обычно «национализируют» топонимы, ориентируясь на нормы гос. языка, или «восстанавливают» доколониальные: Бельгия (с 1830 г., по назва-нию древнего кельтского племени), Заир (вместо ДР Конго в 1971–1997 гг.), Бангладеш («Бенгалия», до 1971 – Восточный Пакистан), Бенин (до 1975 г.Дагомея5), Зимбабве (официально с 1979 г.6), Мьянма (до 1989 г. Бирма); названия городов – Братислава (с 1919 г. вместо венгерского По́жонь и немец-кого Прессбург), Мумбаи, Ченнай, Колката (вместо Бомбей, Мадрас, Калькут-та), Бейджинг (в русском и ряде других языков региона ЦВЕ, Балкан и Закав-казья сохранилось – Пекин, Peking7, Pekin), Алматы, Акмола и т.д.

В других случаях создаются новые топонимы: Колумбия (с 1819 г.,когда новое государство объединило две испанские провинции – Венесуэлу и вице-королевство Новая Гранада), Пакистан (акроним по названиям состав-лявших страну провинций в момент раздела Индии по религиозному призна-ку в 1947 г. предложил Чаудхури Рахмат Али, который жил в Англии и учил-ся в Кембридже), Кот д'Ивуар (без перевода с французского Côte d'Ivoire, до 1985 г. обычно использовался перевод названия – Берег Слоновой Кости, или БСК8), Буркина Фасо (с 1984 г. вместо «Верхняя Вольта»), Намибия (офици-ально с 1990 г.9); Астана (с 1998 г., казах. «Столица»).

В своё время по этому пути пошли США. В период «Британской Аме-рики10» колонии в Новом Свете (The New World, Western Hemisphere) в самой Британии часто именовали Атлантидой или иронично «Колумбией» (1738). После обретения независимости на картах мира появилось сразу два назва-ния: «Северо-Американские Соединённые Штаты»11 (САСШ) и как самоназва-ние – «Соединённые Штаты Америки».

1[18].2[24, с. 294–295].34GW (Fourth Generation Warfare) – «четвёртое поколение противоборства» (термин 1989 г.), методы достижения стратегических военно-политических целей в условиях глобального мира и «ядерного пата».4Подробнее см.: [23], [25].5Топоним «Бенин» признан нейтральным, так как Дагомеей называлось только одно из трёх африканских государств, в доколониальный период располагавшихся на террито-рии страны.6По имени столицы средневековой империи Мономотапа (Wene we Mutapa XIII–XVII вв.) .7Казахский язык уже воспринял китайскую норму произношения: Бейжің.8СМИ Anglo-Saxondom’а просьбу правительства этой африканской страны «не услыша-ли» и до сих пор используют Ivory Coast (важно отсутствие артикля: не The Ivory Coast). Соответственно граждане – Ivorians (букв. «слоновокостцы»; рус.: иворийцы).9По названию пустыни Намиб – «большое пространство» на языках нама. С 1966 г. такое название территории использовала национально-освободительная организация СВАПО.10 Топоним «Америка» впервые предложил в 1507 г. картограф Вальдземюллер приме-нительно к Южной Америке (в честь Америго Веспучи), но топоним не прижился. Поз-же – уже применительно ко всему континенту – его стали использовать после выхода в свет карты мира Г. Меркатора в 1538 г.11Договор Франции с США 1778 г. Этот вариант был воспринят русским языком и про-держался до 1950-х гг.

75

Расширительное название подспудно проецировало границы нового го-сударства на весь американский континент («[обе] Америки» – Americas) и оправдывало экспансионистские шаги в духе «Доктрины Монро» («Амери-ка для американцев», 1823 г.)1, что прочно закрепилось в политическом под-сознании истеблишмента США (ср. «оговорку» Дж. Буша-младшего в ноябре 2005 г.: a free Americas).

Множественность в самоназвании успешно работала во время вхож-дения в состав США ряда самопровозглашённых на территориях Мексики и британских владений «независимых государств»: Техас (1845), Калифорния (1846), Орегон (1848), Юта (1850), – и попыток аннексировать мятежные про-винции соседей: Рио-Гранде (1840), Юкатан (1846–48) – в официальных доку-ментах США название союза давалось во множественном числе: «the United States are». Но после Гражданской войны начинается процесс «грамматиче-ской сингуляризации как отражения политической унионизации»: настойчи-во используются формы единственного числа при названии «Соединённые Штаты»: «And after the war, it was always «the United States is,» <...> And that sums up what the war accomplished. It made us an «is»2.

Данная тенденция на рубеже XX–XXI вв. получила продолжение в собирательной грамматической форме названий таких наднациональных объединений при доминировании США, как Anglo-Saxondom3 и «англосфе-ра» (Anglosphere)4. В религиозном аспекте Pax Americana, опирающемся на т.н. «гражданскую религию» (civil religion) и субэтноцентрическую «англос-феру», дополняют сетевое по природе всемирное объединение англиканских церквей – Англиканское сообщество (The Anglican Communion) и уния англи-канства с евангелическо-лютеранскими церквями – Сообществом По́рвоо (Porvoo Communion) и Утрехтской Унией старокатолических церквей.

Другой проект глобализации рубежа II–III тыс. н.э. – «Соединённые Штаты Европы». Одно из первых его упоминаний содержится в письме Дж. Вашингтона Ж. де Лафаейту: «Однажды, по образцу Соединённых Шта-тах Америки, возникнут Соединённые Штаты Европы» [26, p. 1]. О СШЕ рассуждали Наполеон, В. Гюго, М.А. Бакунин и др. В полемике с этой идеей сформировалась коминтерновская модель глобализации; ср.: «Соеди-нённые Штаты мира (а не Европы) являются той государственной формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, – пока полная победа коммунизма не приведёт к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства», – писал в 1915 г. В.И. Ленин [14, с. 354].

Сегодня этот проект реализуется в расширительных импульсах Евро-пейского союза и его региональных инициативах: Центрально-европейская ассоциация свободной торговли (CEFTA, с 1993 г.), процесс стратегическо-го партнёрства ЕС со странами Латинской Америки (The EU-LAC Summit Process, с 1999 г.), Соглашение Котону (The Cotonou Agreement, 2000 г.) по сотрудничеству ЕС со странами Африки, Карибского бассейна и Тихого

1«Джефферсон (президент США в 1801–1809 годах) говорил, что Америка должна одну за другой поглотить республики юга» (У. Чавес; цит. по: http://www.izvestia.ru/news/439967). 2Перевод: «А после [Гражданской] войны всегда стало использоваться форма «Сое-динённые Штаты является» <...> Это окончательно знаменует, что война окончена. Это сделало нас “является» (цит. по: Life in These, uh, This United States. 24.XI.2005. [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://itre.cis.upenn.edu/~myl/languagelog/ar-chives/002663.html).3При переводе на русский «англо-саксонский мир» (т.е. США, Великобритания, Кана-да, Австралия, Новая Зеландия) теряется свойственная английскому оригиналу месси-анская аллюзия со словом Christendom (христианский мир).4Страны, «чьи культуры базируются на общем лингвистическом наследии»: Велико-британия, США, Ирландия, англоязычная Канада, Австралия, Новая Зеландия, а так-же ЮАР и Ирландия. По мнению некоторых исследователей, к данной сетевой струк-туре примыкают англоязычные страны Карибского бассейна, Африки, Океании и Филиппин, а также Индия и Пакистан.

76

океана, а также Средиземноморский союз, Восточное партнёрство (оба с 2008 г.) и т.д. Даже в России в развитие лозунга Ш. де Голля «Европа от Ат-лантики до Урала» (une Europe qui va même «de l'Atlantique à l'Oural»1 – что, конечно, неприемлемо для РФ) заговорили о «Европе от Атлантики до Влади-востока» и – «…от Атлантики до Аляски»2.

Несмотря на общие истоки, в планетарном масштабе в последние годы отмечается нарастание конкурентных противоречий между ЕС- и США-центрическими проектами глобализации в экономическом, политиче-ском и культурном аспектах.

В лингвистическом аспекте этого процесса наибольший интерес пред-ставляет анализ расширительного использования термина «Европа» приме-нительно к ЕС.

Так, несмотря на то, что из 47 государств Совета Европы членами ЕС является только 27(57%) и в Союз не входят такие крупные европейские стра-ны, как Беларусь, Норвегия, Россия, Украина, Швейцария, в русском и иноя-зычном речевом обиходе появились выражения типа «российско-европейские переговоры», «возвращение Украины в Европу», «Появление единой валютыоценивается как крупное историческое событие на Европейском конти-ненте», «европейская идея» и т.п., а также идеологических клише «евро-пейские ценности» (European values) с «евроисламом» и «евробуддизмом»3. В 1990–2000-е гг. устоялись и стали безальтернативны в русском языке нео-логизмы «евроремонт», «евророзетка», «еврозабор», «евроскептики», «евро-бюрократия», «европрезидент», «еврорусские», «евроинтеграция» и т.п.

Анализ такого рода словоупотребления наводит на мысль о том, что оно проявляет присущее мифологическому сознанию безразличие к логиче-ским противоречиям: «Европа не континент», «находящаяся в Европе странане может вернуться в Европу, потому что не может выйти из Европы», жи-тели многоконфессиональной Европы – христиане, мусульмане, иудаисты,атеисты, буддисты, поклонники синкретических культов New Age и т.д. – не-избежно будут иметь несколько различные ценностные ориентиры и принци-пиально различное понимание таких базовых концепций ЕС, как «демокра-тия», «семейные ценности», «секуляризация» и др.4

Тем не менее, очевидно, что где-то стихийно, где-то HiHum’овскими методами nation-building в Евросоюзе инициировались процессы этногене-тического характера, призванные вытеснить или максимально ослабить тра-диционную национальную идентичность, заменив её «евроидентичностью» (European Identity). Эти выводы подтверждаются появлением в Великобрита-нии уже в 1990-х термина «евромифология» (euromythology, euro-mythology) применительно к семиотическим реалиям ЕС.

Концептуально законченный политический глобальный проект, аль-тернативный западным, сегодня предложила и реализует в социальной и идеологической сфере только исламская традиция5.

В данной геокультурной конфигурации постсоветские государства пошли по проторенному пути.

Наиболее востребованной моделью оказалась «национализация», кото-рая в условиях 1990-х была связана с десоветизацией и дерусификацией то-понимов: Бишкек (по названию кокандской крепости Пишпек), Алматы (от названия поселения X–XIV вв.).1О реакции СССР на лозунг Ш. де Голля см. воспоминания видного отечественно-го дипломата Ю.В. Дубинина «О «Европе от Атлантики до Урала»» в ж-ле «Рос-сия в глобальной политике» (2007. № 5 // [Электронный ресурс]. – Режим доступа :http://globalaff airs.ru/number/n_9659). 2См., напр.: http://atnews.org/news/evropa_ot_atlantiki_do_aljaski/2012-02-15-1250.3См., напр.: [21, с. 60–61].4Подробнее список см.: Atlas of European Values (Loek Halman, Ruud Luijkx and Marga van Zundert) на специализированном сайте http://uvtapp.uvt.nl/fsw/spits.evs.frmevsseriesdetail?v_id=9).5Подробнее см.: [17]; [25, с. 80–86]; [27].

77

Эта тенденция была некритично спроецирована на язык бывшей ме-трополии. Отсюда возникли требования написания по-русски «Таллинн» (от Tallinn, с бессмысленным для русского языка -нн), «Тошкент» (узб. Tosh-kent), «Ашгабад» (от Ashgabat, вместо Ашхабад), «Кыргызстан», «Молдова», «Беларусь»1 и др. Реакция РАН как высшей языковедческой инстанции Рос-сии и русскоязычных госинституций и СМИ других стран СНГ на эти «линг-вистические интервенции» в целом также вписывались в глобальную модель: первый – язык метрополии как суверен – не воспринял эти нововведения, зато почти без исключения вторые перешли на новые варианты написания топонимов (как на гос. языке, так и по-русски внутри страны и межгосудар-ственной корреспонденции).

Третий тип реакции был характерен для большинства центральноев-ропейских языков и ориентирующихся на них нормотворцев прибалтийских республик. Так напр., Белоруссия традиционно как «Белая Россия» сохра-нилась в немецком (Weißrussland), норвежском (Hviterussland), венгерском (Fehéroroszország), финском (Valko-Venäjä), эстонском (Valgevene), латыш-ском (Baltkrievija), литовском (Baltarusija).

Западноевропейские языки в 1990-х также стали преимущественно ориенироваться на топонимы на языке титульной нации (т.е. на гос. язык), в ряде случаев мотивируя это тем, что «русское название» – наследие россий-ского империализма. Это правило коснулось и регионов с преимущественно русскоязычным населением, напр.: Харьков – Kharkiv (англ., франц.), Charkiw (нем.), Charkiv (итал.), соответственно – Harkiv (эст.); но преимущественно Járkov (исп.), Charkovas (лит.), Harkova (латыш.).

В некоторых случаях для лингвистических комментариев к жела-тельным переименованиям привлекались дипломатические службы или эмигрантские НПО. Так, под влиянием белорусской эмиграции Шведская академия 29.IX.2009 г. приняла решение заменить прежнее официальное шведское название белорусского народа с vitryssar (букв. «белый русский») на belarusier. Однако форма хоронима пока остаётся преимущественно при-вычная – Vitryssland.

Уникальная ситуация в истории топонимики сложилась в 2010 г. Гру-зия официально обратилась к ряду стран (которые о ней впервые узнали благодаря России и восприняли форму «Gruzia») отныне именовать её по-английски – Georgia2. При этом самоназвание страны по-грузински: Сакарт-вело, – как вариант не предлагалось. Просьбу проигнорировали Литва, Поль-ша, Япония и др. Поддержали только – Южная Корея и Эстония. Причём эстонское издание «День за днём» пошло дальше – включило в иностранныйязык, каковым русский считается в Эстонской республике, собственные нормы. Так, статья о выступлении главы МИД страны У. Паэта была оза-главлена «Паэт: мы должны помочь Георгии, Армении и Азербайджану» [20]. Наиболее цитируемой реакцией на ту публикацию стала реплика С. Артёменко [1].

При этом требование «дерусификаторов» не коснулись тех языков стран, из которых русские купцы заимствовали хороним. Соседние с Грузией народы продолжают её называть Гюрджю, Gürcüstan, Гуржи, Gurjiston (тюрк. Gürcistan). Скорее всего, источником русского эндоэтнонима стал осетин-ский язык – Гуырдзыстон (ср.: В «Хожении» Афанасия Никитина встречается форма «в гоурзыньскои земли»).

По сути, многолетние вспышки осетино-грузинских войн XX–XXI вв. пе-реместились в сферу топонимики.

В начале 1990-х президент Грузии Зв. Гамсахурдия попытался решить югоосетинскую проблему, просто лишив Юго-Осетинскую АО автономных прав и переименовав её в «регион Самачабло».

1См. [11, с. 26–28].2См. [22].

78

Ответом на «грузинскую топонимическую агрессию», особенно после ав-густовской войны 2008 г., стала официальная аланизация в русском языке на-званий населённых пунктов Республики Южная Осетия: Дзау и Ортеу (вместо Джава и Ортеви), Знаур, Цхинвал (другое осетинское название города – Чреба/Чъыреба). Несложно спрогнозировать, что продолжение языковедческого конфликта «малой империи» (А.Д. Сахаров) с её бывшими частями может в скором времени привести к переименованию в русском языке и столицы Аб-хазии: хороним Сухум восходит к древнегрузинскому «цхуми», в то время как сами абхазы называют этот город А́куа (более точная транскрипция: Aqwa)1.

Беспрецедентным событием в мировой политической топонимике ста-ло прозвучавшее 1.II.2012 предложение депутатов оппозиции и правящей партии в Милли Меджлисе (парламенте) Азербайджана о переименовании страны в «Северный Азербайджан» и внесении в статью 11 Конституции страны положение о том, что «Азербайджан состоит из Северного, Южного и Западного Азербайджана» ([5], [16]).

«Топонимические войны» не миновали и европейскую часть СНГ. Так, столица Белоруссии до 1939 г. по-белорусски называлась Менск. Сегодня конфликт эмиграции и властей страны, помимо прочего, ведётся в рамках норм орфографии: «тарашке́вица» vs «нарко́мовка». В результате топонимимеет два политически мотивированных варианта написания: соответ-ственно Менск и Мінск (на использовании первой формы и в русском языке настаивают некоторые оппозиционно настроенные языковеды). «Орфогра-фическая гражданская война» затронула и другие белорусские топонимы: Брест (Берасьце/Брэст), Полоцк (Полацак/Полацк), Оршу (Ворша/Орша), р.Двина (Дзьвiна/Дзвiна) и др.

По сути, приведённые примеры конфликтов интерпретаций на почве топонимики – проявления «политики памяти», нацеленной на формирование и закрепление в сознании и подсознании людей определённых этногенетиче-ских мифов. Они имеют символическую природу и во многом повторяют ти-пологические ситуации в других регионах мира.

Начавшийся с топонимических споров конфликт вокруг Мальвинских (Las islas Malvinas в аргентинском наименовании)/Фолклендских (Falkland Islands в британском варианте) островов закончился кровопролитной войной 1982 г.

Проблемы с территориальным размежеванием Индонезии, Малайзии и Брунея привели к переименованию в международном употреблении о. Бор-нео в Калимантан (Kalimantan), так как на малайском языке название тре-тьего в мире по величине острова восходит к фразе его первооткрывателя Barunai (на малайском – «Вот это!») и практически совпало с названием сул-таната Бруней.

До сих пор идут активные дипломатические сражения вокруг назва-ния пост-югославского государства Македония и македонской нации [см.: 10]. Греция видит в этом хорониме и этнониме лингвистическую заявку на отторжение в будущем своего второго по населению и наибольшего по пло-щади региона.

Греческие опасения основаны на исторических прецедентах: присо-единение этой спорной области к Болгарии в результате 1-й Балканской войны (1913) и в 1941–1944 гг., а также провозглашение осенью 1944 г. за-падноболгарскими фашистами Независимой Республики Македония на удер-живаемой гитлеровцами части территории Болгарии, Югославии и Греции. Грекам удалось настоять на радикальном изменении национального флага Македонии в 1995 г. – удалении с него «Вергинской (македонской) звезды».

Дипломатам Эллады пока успешно блокируют применение терминов «Македония» и «македонцы» в международных организациях. В 1993 г. ООН приняло решение использовать в официальных документах форму FYROM (БЮРМ, «бывшая югославская республика Македония», the former Yugoslav

1Взгляд на ситуацию с грузинской стороны см.: [28].

79

Republic of Macedonia). Это правило применяется в ОБСЕ, НАТО и других международных организациях с участием Греции. Соответственно этноним варьируется между формами «македонцы» (самоназвание – македонци) и «македонские славяне» (Macedonian Slavs). Сами греки называют своих сосе-дей «славомакедонцами» (Σλαβομακεδόνες).

Отражением острейших противоречий арабских суннитских государств и шиитского Ирана стало переименование Персидского залива в «Арабский залив». Изначально новый гидроним стал официально использоваться в араб-ском языке в 1960-х, причём и в ряде арабских государств законодательно было запрещено использовать иные названия. В 2006 г. ООН приняла спе-циальное постановление о применении исключительно формы «Персидский залив»1 («Арабским заливом» до открытия Суэцкого канала часто именова-ли Красное море).

Ирано-арабский топонимический спор привёл к отмене нескольких крупных региональных спортивных мероприятий (неразрешимой проблемой стало написание гидронима на медалях будущим победителям).

Однако в целях укрепления военной координации с местными монар-хиями в ноябре 2010 г. командование ВМС США издало директиву, которая официально предписывала использование термина «Арабский залив» вместо прежнего варианта названия. В ответ Исламская Республика Иран заявила официальный протест по дипломатической линии. На стороне Соединённых Штатов выступил (лингвистически) действующий в регионе флот Австралии и некоторые ведущие СМИ «англосаксонского мира».

Не взаимонеприемлемым вариантом стало использование одного сло-ва «Залив» применительно к данному географическому объекту. Тем не ме-нее, в русском языке уже встречаются редуцированные формы: «заливские монархии/страны» и т.п. (форма прилагательного удачно сглаживает непо-литкорректность, завуалировать которую в английском существительно-прилагательном Gulf не удаётся).

В списке лингвистически конфликтных географических зон – Япон-ское (Восточно-Корейское, Восточное) море, хороним «Азания» (кроме само-провозглашённого квази-государства в Сомали на него претендуют ЮАР, ко-торая намеревается отказаться в будущем от названия, уходящего корнями в эпоху апартеида, и независимый с лета 2011 г. Южный Судан).

Таким образом, лексикографическая и картографическая фиксация большой группы топонимов (хоронимов, этнонимов, гидронимов и др.) посто-янно сталкивается с мощными политически обусловленными экстралингви-стическими факторами. Использование конкретным учёным того или иного варианта географического названия часто мотивируется его гражданством, политическими пристрастиями или даже этническими предрассудками.

Оборотной стороной такой псевдонаучной субъективности оказывают-ся риски участия лингвистами или провоцирования ими межнациональных конфликтов. Очевидно, что данная проблема, во-первых, должна быть осо-знана как глобальная и, во-вторых, решаться системно с привлечением неза-висимых экспертов и институтов ООН в роли третейских арбитров.


1. Артёменко, С. Не переименовать ли нам Eesti в Ыстонию? // Информацион-ный портал русской общины Эстонии [Электронный ресурс]. – Режим досту-па : http://www.baltija.eu/news/read/23097 (28.II.2012).

2. Барабанов, О.Н. Британская империя: идеология глобального доминирова-ния от Джона Ди до Сесила Родса [Электронный ресурс]. – Режим доступа :http://oko-planet.su/politik/politikdiscussions/94909-britanskaya-imperiya-ideologiya-globalnogo-dominirovaniya-ot-dzhona-di-do-sesila-rodsa.html (23.XII.2011).

1См.: http://unstats.un.org/unsd/geoinfo/ungegn/docs/23-gegn/wp/gegn23wp61.pdf.

80

3. Бурмистров, С.Л. К вопросу об определении понятий «hindutva» и «asmita» в идеологии современной Индии [Текст] / С.Л. Бурмистров // Путь Востока. Культурная, этническая и религиозная идентичность : матер. VII Молодёж-ной науч. конф. по проблемам философии, религии, культуры Востока. Се-рия «Symposium». Вып. 33. – СПб. : Санкт-Петербургское философское об-щество, 2004. – C. 45–50.

4. Демина, М.К. Образ модернизируемого государства в документах прави-тельства Великобритании (1997–2003 гг.) [Текст] / М.К. Демина // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филоло-гия. – 2006. – Т. 5. – № 1. – С. 101–107.

5. Джафаров Ильгар. Станет ли Азербайджан – «Северным Азербайджа-ном»? [Электронный ресурс]. – Режим доступа : www.aze.az/news_stanet_li_azerbayjan_72576.html (1.II.2012).

6. Дружинин, В.Н. Экспериментальная психология : учебн. для вузов [Текст] / В.Н. Дружинин. – 2-е изд., доп. – СПб. : Питер, 2003. – 319 с.

7. Евтушенко, О.В. Преломление образа государства художественной речью [Текст] / О.В. Евтушенко // Вестник Сургутского государственного педаго-гического университета. – 2011. – № 1 (12). – С. 62–67.

8. Журавлёва, В.И. Изучение имаголии российско-американских отношений по обе стороны Атлантики: Итоги и перспективы [Текст] / В.И. Журавлё-ва // Электронный научно-образовательный журнал История. – 2010. – № 4. – С. 17–18.

9. Зарова, Е.Д. Конструирование идентичности: от метафизики и коммуни-кации с «другим» к современным цивилизационным взаимодействиям [Текст] / Е.Д. Зарова // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Философия. Психология. Педагогика. – 2009. – Т. 9. – № 3. – С. 12–16.

10. Кирчанов, М.В. Греческие образы в македонском национализме второй по-ловины 2000-х гг. [Текст] / М.В. Кирчанов // Среднерусский вестник обще-ственных наук. – 2011. – № 3. – С. 123–130.

11. Коренькова, Т.В. Язык вражды в призме билингвизма: разнокультурные ракурсы восприятия языковых фактов [Текст] / Т.В. Коренькова, А.В. Ко-реньков // Вестник Сургутского государственного педагогического универ-ситета. – 2011. – № 1 (12). − С. 15–30.

12. Крашенинникова, В. Америка–Россия: Холодная война культур. Как амери-канские ценности преломляют видение России [Текст] / В. Крашениннико-ва. – М. : Европа, 2007. – 392 с.

13. Кузнецова, А.И. Оппозиция национальных образов и внешняя политика // Научно-аналитический журнал Обозреватель [Текст] / А.И. Кузнецова. − Observer. – 2008. – № 9. – С. 61–69.

14. Ленин, В.И. О лозунге Соединённых Штатов Европы [Текст] / В.И. Ленин // Ленин В.И. Полн. собр. соч. – 5-е изд. – М. : Изд-во политической литерату-ры, 1967. – Т. 26. – С. 351–355.

15. Леонтович, О.А. Русские и американцы: парадоксы межкультурного обще-ния [Текст] / О.А. Леонтович. – М. : Гнозис, 2005. – 352 с.

16. Муртаза Буньядлы. Депутаты предлагают изменить название Азер-байджанской Республики [Электронный ресурс]. – Режим доступа : www.newsazerbaijan.ru/politic/20120201/296898952.html (Агентство между-народной информации «Новости–Азербайджан» ; 1.II.2012 14:23).

17. Мухаметов, А.-Р. Умма в условиях глобализации [Электронный ресурс]. –Режим доступа : www.idmedina.ru/books/materials/faizhanov/ 5/polit_muhametov.htm?

18. Неклесса, А.И. Господин воздуха [Текст] / А.И. Неклесса // Полис. Полити-ческие исследования. – М., 2003. – № 3. – С. 131–143.

19. Оболенская, Ю.Л. Художественный перевод и межкультурная коммуника-ция. – 3-е изд. [Текст] / Ю.Л. Оболенская. – М. : Либроком, 2010. – 144 с.

20. Паэт: мы должны помочь Георгии, Армении и Азербайджану // День за днём [Электронный ресурс]. – Режим доступа : www.dzd.ee/752918/pajet-my-dolzhny-pomoch-georgii-armenii-i-azerbajdzhanu/ (27.II.2012).

21. Перекатиева, Н.В. Типы адаптации буддизма в немецкой культуре / Н.В. Перекатиева // Путь Востока. Традиции освобождения [Текст] : матер. III Молодёжной науч. конф. по проблемам философии, религии, культуры Востока. Серия «Symposium». – СПб. : Санкт-Петербургское философское

81

общество, 2000. – Вып. 4. – С. 55–63 [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://anthropology.ru/ru/texts/perekatieva/east03_10.html.

22. Рехвиашвили, Дж. Грузия просит не называть её Грузией // Радио Азатык [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://rus.azattyq.org/content /georgia_name_russia/24272328.html (2.IV.2012).

23. Сухарев, А.И. Трансгуманитарное измерение политики: сетевая дипломатия и современная конфигурация сетевых институтов [Текст] / А.И. Сухарев // Безопасность Евразии. – 2009. – № 4. – С. 127–141.

24. Сухарев, А.И. Аспект гуманитарного измерения стратегии инновационного развития [Текст] / А.И. Сухарев, А.В. Кореньков // Безопасность Евразии. – № 3 (33). – 2008. – С. 287–305.

25. Сухарев, А.И. Гуманитарное измерение внешнеполитической деятельно-сти: стратегии развития общественной дипломатии и константы динамики НПО-среды (статья первая) [Текст] / А.И. Сухарев, А.В. Кореньков // Безо-пасность Евразии. – № 4 (34). – 2008. – С. 66–88.

26. Andrè Fontaine. Farewell to the United States of Europe: long live the EU! [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.opendemocracy. net/content/articles/PDF/344.pdf (28.XI.2001).

27. Louis Baeck. Islamic views on globalization [Электронный ресурс]. – Режим доступа : www.planetagora.org/english/theme1_suj5_note.html.

28. Merab Nachkebia. Metamorphoses of the Abkhazian Toponymy [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.spekali.tsu.ge/index.php /en/article/viewArticle/2/15/.

82

ÁÁÊ 81.2.Àíãë.ÓÄÊ 811.111

Å.È. ÏÓÒßÒÈÍÀ

E.I. PUTIATINA

ßÇÛÊÎÂÀß ÑÈÍÎÍÈÌÈß ×ÈÑËÈÒÅËÜÍÛÕ È ÄÐÓÃÈÕ ËÅÊÑÅÌ Ñ ÑÅÌÎÉ ×ÈÑËÀ

Â ÀÍÃËÎ-ÐÓÑÑÊÎÉ ÊÎÌÌÓÍÈÊÀÖÈÈ

THE LINGUISTIC SYNONYMIC RELATIONS AS THEY ARE SEEN BETWEEN THE NUMERALS

AND OTHER LEXEMES WITH A NUMERICAL SEMA IN THE ENGLISH-RUSSIAN

CROSS-CULTURAL COMMUNICATION

В статье рассматриваются результаты исследования природы языковой синонимии английских числительных и семантически связанных с ними языковых синонимов с се-мой числа в современной англо-русской межкультурной коммуникации.

The article under considerations concerns the results of the research held in the fi eld of modern Lexicology and Cross-Cultural Communication problems. It is targeting to reveal the linguistic aspects conditioning the arise of linguistic synonymy among the English Nu-merals and other lexical units with a numerical sema, functioning in the discourse of the English-Russian Cross-Cultural Communication.

Ключевые слова: имя числительное, словообразовательная морфема, сема числа, языковые синонимы, языковые признаки синонимии, семантический компонент зна-чения, матрица семантических структур слов-синонимов, англо-русская межкультур-ная коммуникация.

Key words: synonymy, semantic components making up the semantic structure of a word, linguistic synonyms, matrix representation of the semantic structure of a word, a sema, a numerical sema.

Актуальность обращения к вопросам синонимии и к вопросу научно обоснованной современной классификации синонимов вызвана тем, что те-оретические положения синонимии и о словах-синонимах в том виде, в кото-ром они изложены в Лингвистическом энциклопедическом словаре [7, с. 446– 447], а также в вузовских учебниках по лексикологии современного ан-глийского языка [1, 2, 6, 8] не соответствуют результатам эмпирических наблюдений за функционированием слов-синонимов в англоязычном тексте, проводимых лексикографами, профессиональными переводчиками и препо-давателями английского языка при обучении студентов английскому языку и переводу как специальности.

В своей повседневной практике и студенты, и переводчики сталки-ваются с необходимостью выбора между словами-синонимами или подбо-ром синонимов в языке перевода. Толковые словари, как правило, дают все возможные толкования в виде отдельных лексем и словосочетаний, неза-висимо от характера семантических связей слов и лексико-семантических вариантов, составляющих семантическую структуру слова. Обращение к си-нонимическим словарям не всегда удовлетворяет профессиональным интере-сам переводчика, поскольку главными критериями синонимичности лексем признаны, вслед за академиком В.В. Виноградовым, А.П. Евгеньевой [4, 5] и другими лингвистами, принадлежность рассматриваемых слов к одной ча-сти речи и их взаимозаменяемость. Но зачастую в русскоязычных текстах пе-реводов, созданных высококлассными переводчиками, взаимозаменяемые по смыслу слова не относятся, по данным словарей синонимов, к синонимам, на-пример, русское словосочетание «нулевой меридиан» профессиональный пе-

83

реводчик переведёт как Greenwich (Гринвичский)/International (международ-ный)/Prime (первый/первичный) Meridian, но не Null или Neel (ноль) Meridian. Это один из распространённых случаев, когда при переводе текста, перевод-чик обязан найти эквивалент, соответствующий культурным и историческим нормам языка оригинала и языка перевода, а не давать подстрочный перевод каждой лексемы исходного языка оригинала, встретившееся в оригинальном тексте.

При сопоставлении английского и русского словосочетаний «Нуле-вой меридиан» и Prime/International/Greenwich видно, что лексема «ноль»/ «нулевой» выступает как синоним по отношению к таким разным лексемам, как Prime (первый), Greenwich (Гринвич), International (международный/ин-тернациональный). При этом Prime (первый), Greenwich (Гринвич), Interna-tional выступают контекстуальными синонимами по отношению к денотатуMeridian, так как никакой другой меридиан не допускает его описания в указанных терминах. Однако детальных разработок контекстуальной сино-нимии в настоящее время не существует, поскольку академическая трактов-ка допускает классификацию в терминах: «полные синонимы», «стилисти-ческие синонимы» и «идеографические синонимы» [9; 10, с. 447]. Полными синонимами указанные лексемы не являются, с большой натяжкой их можно назвать стилистическими синонимами, так как все три лексемы употребля-ются в одном и том же стилистическом жанре, главной же их дифференци-альной характеристикой являются контексты.

Тот факт, что некоторые числительные обладают в языке перевода бо-лее, чем одним эквивалентом, свидетельствует, во-первых, о необходимости систематизировать и описать все языковые характеристики английских чис-лительных и семантически связанных с ними прецизионных лексем.

Имена числительные, прежде всего, многозначны в своей эксплика-ции, а их семантика строго зависит от дискурса. Так, например, числитель-ные могут эксплицироваться в дискурсе контекста и как символы (symbols), суть римские цифры: V, XII, или как арабские цифры (ciphers), например, 5, 12, или как лексемы: fi ve (пять), twelve (двенадцать), dozen (дюжина), или как словообразовательные основы (mono- «один», penta- «пять»), которые не принадлежат к одному морфологическому классу, то есть не являются сло-вами одной части речи: Cf. two (числительное «два»)/pair (существительное «пара»)/couple (существительное «пара семейная»). Такое положение вещей противоречит эмпирическому наблюдению читателя, который видит нали-чие одной и той же семы числа и у числительного, и у существительного.

Профессиональный переводчик будет переводить английское суще-ствительное dozens (дюжины) во множественном числе как русское же чис-лительное во множественном числе – «десятки», несмотря на тот факт, что семантика существительного «дюжина» составляет «12 предметов», а семан-тика русского существительного «десяток» соответствует «10 предметам», например, Dozens of people were killed = Десятки жителей/солдат были убиты. Основанием для установления семантического тождества между английским и русским существительными dozens и «десятки» для профес-сионального переводчика служит экстралингвистический факт отказа от двенадцатеричной системы и переход на десятеричную систему в Россиив начале ХХ века, и переход на десятеричную систему в Великобритании в 60–70-е гг. ХХ века. Согласно данным толкового словаря Longman, в ряде случаев dozens of people/companies/cars etc [дословно: дюжины людей, ком-паний, машин и т.д.] dozens используется вместо числительных hundreds (сотни) и thousands (тысячи) [14].

Приведённые примеры англо-русских семантических соответствий и несоответствий выявляют такой тип семантических отношений, который, по мнению Л.А. Новикова, характеризует синонимию – тип отношений языко-вых единиц, заключающийся в полном или частичном совпадении значений этих языковых единиц [9, с. 446]. В случае с числительным 12, существитель-

84

ным dozen и лексемой-числительным twelve, числом 12, числительным две-надцать и русским количественным существительным «дюжина» мы видим полное совпадение семантического компонента «twelve items» = «двенад-цать [предметов или единиц]».

В настоящее время и в английском, и в русском языках, помимо по-добных цельнооформленных лексем – полнозначных слов, широко использу-ются словообразовательные морфемы – основы с семой числа, заимствован-ные из греческого и латинского языков, такие как: mono-, uni- (сема «один»), bi- (сема «два»), penta- (сема «пять») и множество других, которым в русском языке соответствуют также заимствованные словообразовательные морфем-ные основы: моно- (один), уни- (один), пента- (пять), би- (два), ди- (два).

В качестве примера широкого использования лексем с семой числа в современном английском дискурсе проанализируем две фразы из публици-стического текста Д. Лайонза в американском журнале Newsweek, опубли-кованного в декабре 2011 года, «Bye-Bye Bomber?» («Прощай, бомбардиров-щик?»: For half a century, America has deployed a «nuclear triad»: warheads aboard land based intercontinental missiles; aboard a fl eet of Trident submarines; and aboard the B-52 H and B-2 as bombs and cruise missiles. But with Obama and his counterpart, Dmitry Medvedev, committed to negotiating further cuts in their nations’ stockpiles, the multibillion-dollar question is whether the triad ought to become a dyad or even a monad with nuclear weapons mounted on only one or two platforms [15]. – «В течение полувека Америка (США) размещает ядерную триаду: боеголовки на межконтинентальных ракетах наземного базирова-ния, на борту подводных лодок морского базирования Трайдент, бомб и кры-латых ракет на борту бомбардировщиков серий Б-52 H и Б-52 (известных как стелс), расположенных за пределами США. Американский президент Обама и его Российский коллега, президент Дмитрий Медведев, считают своим дол-гом продолжить переговоры о дальнейшем сокращении ядерных запасов сто-имостью миллиарды долларов. Вопрос о том, нужно ли триаду превращать в диаду или даже в монаду, когда ядерное оружие будет размещаться только на одном или двух видах вооружения» (Перевод наш. – Е.П.).

В этом микроконтексте читатель встречает различные лексемы, в се-мантической структуре которых присутствует сема числа; это – half = «поло-вина», «одна вторая»; ½, one second; century = «сто лет», «век», «100 лет»; triad = триада; число три; 3; three; «триада»; «трио»; Trident (tri- three + -dent = зуб) = «трезубец», принадлежащие к различным морфологическим классам.

Введение русскими переводчиками в 60-е гг. ХХ века в отечественную культуру транскрипционной кальки перевода существительного Trident как «Трайдент» вместо «Трезубец» привело к потере метонимического символиз-ма, заложенного в лексической номинации подводной лодки – имя греческо-го бога Посейдона, повелителя морей и океанов, изображаемого на фоне мор-ских волн с трезубцем в руке.

Словосочетание multibillion-dollar question = «вопрос стоимостью мил-лиарды долларов» может вызвать затруднение при передаче более точного содержания термина-числительного multibillion, поскольку оно состоит из двух основ: multi- (много) и -billion. Перевод второй основы billion будет за-висеть от национальной культуры читательской аудитории. Так, для амери-канских и французских читателей billion переводится как «миллиард» =109,в то время как для английских читателей billion переводится как «трилли-он» = 1012, что подтверждается данными толковых словарей: (GB) one million millions or 1012 (Fr, US) one thousand millions or 109 = триллион (в Великобри-тании) и миллиард (во Франции и США) [13, 16].

Существительное a dyad = диада в русскоязычном дискурсе соответ-ствует числу 2 (два), или значению «двойка», или значению «пара». Однако в разных специальных дискурсах за термином dyad закрепилось более устой-чивое соответствие, например, в текстах по химии dyad = divalent atom or

85

radical – переводится как «двухвалентный элемент»; в биологии как bivalent, or dyad = «бивалент или диада»; в математике как dyad = диада; в оптике dyad = double or twofold colours «двойной или удвоенные цвета» или «пара дополнительных цветов».

Следует обратить внимание на использование синонимичных морфем и лексем: bi- (два), также заимствованной из греческого языка, синонимич-ного прилагательного double (двойной), заимствованного из французского языка и синонимичного наречия германского происхождения twofold (дваж-ды), участвующих в описании семантической структуры лексемы существи-тельного dyad [13, 14, 16].

Существительное a monad = монада, греческого происхождения, обо-значающее «одинокий, единственный» использовалось в научном общении как эвфемизм слова Deity «Создатель», позднее как a unitary (единичный), unit (единица). В настоящее время существительное a monad= монада харак-терно только для специального научного текста и стиля, например, в ботанике «a single-celled organism» одноклеточный организм; в химии an element having a valence of one = химический одновалентный элемент, единица [13, 16].

На специфический характер узуса существительных a dyad и a monad в англоязычном тексте и его дискурсе указывает тот факт, что автор текста Dan Lyons даёт им пояснения с помощью исконно английских числительных-синонимов two и one: one or two platforms – a dyad or even a monad with nuclear weapons mounted on only one or two platforms – нужно ли триаду превращатьв диаду или даже в монаду, когда ядерное оружие будет размещаться толь-ко на одном или двух видах вооружения» [15]. Само построение текста с исследуемыми лексемами, повторяющимися с существительным platform, позволяет читателю понять незнакомые или редко встречающиеся слова «монада и диада».

Следует обратить внимание также на различия в культурах Велико-британии и США, проявляющиеся в трактовке словообразовательной мор-фемы bi- (два), когда речь идёт о триллионе и миллиарде, хотя источник происхождения один и тот же. Характерным явлением для англоязычного сообщества представляется полная синонимия между заимствованными словообразовательными морфемами dy-, bi- и английским количественным числительным two.

Префиксальная морфема bi- (два) в лексеме bi-weekly оказывается мно-гозначной: 1. occurring two times a week 2. happening every two weeks [14, 16, 13] = 1) происходит два раза в неделю; 2) случается раз в две недели – (Перевод наш. – Е.П.).

Словообразовательная морфема с семой числа bi-/bis-, заимствованная в средние века из греческого языка через латинский язык в составе научных терминов, восходит к санскритскому dvi- bis-, означающему twice (дважды), doubly (удвоенно, удвоенный), having two (имеющий два), two- (два). В совре-менном английском языке широко присутствуют в английском вокабуляре, например, bicoloured (двухцветный), bilateral (двусторонний), bimanual (дву-ручный, двурукий), biannual (дважды в год), biennual (один раз в два года), bimonthly (каждые два месяца или дважды в месяц), bilayer (двухслойный), biplane (биплан) [13, 16].

Двоякое толкование лексем biweekly и bimonthly, в которых морфема основы с семой числа «два» bi- может переводиться и как «дважды в неделю/ месяц» и как «один раз в две недели/два месяца». Точное значение может дать только контекст и его дискурс, например: в новелле американского пи-сателя К.П. Айкена «Импульс» описывается день получения заработной пла-ты главным героем как: This was the bi-weekly day of escape, when he wouldn’t stay out for the evening, and play bridge with Hurwitz, Bryant, and Smith (Это случилось в день зарплаты, которую выдавали раз в две недели и ког-да ему не удалось уйти незаметно из дома, чтобы сыграть партию в бридж с друзьями Гурвицем, Брайантом и Смитом) (Перевод наш. – Е.П.). Из контек-

86

ста произведения и его дискурса следует, что главный герой мог получать заработную плату как один из мелких служащих, только раз в две недели, а не как рабочий, получающий плату раз в неделю.

Обращает на себя внимание тот факт, что английская морфема осно-вы bi- или dy-или tri- в русской культуре соответствуют цельнооформленным лексемам – числительным: раз, два, три, хотя есть случаи перевода транс-крипцией (би-, ди-, три-). Если обратиться к словарным толкованиям этих префиксов, как их называют английские лингвисты и некоторые лексиколо-ги, то можно отметить, что их лексико-семантические варианты репрезен-тируются лексемами – числительными или лексемами с семой числа в своей семантической структуре.

Поэтому представляется важным на примере словоформ числительных и лексем других морфологических классов, в том числе и словообразователь-ных основ с семой числа, вернуться к исследованию природы синонимиче-ских отношений, что может оказаться полезным не только переводчику, но и русским студентам, изучающим английский язык.

Важнейшими семантическими функциями синонимии, как справедли-во замечает Л.А. Новиков, являются замещение и уточнение [7, с. 446]. Заме-щение наблюдается в следующих друг за другом частях текста и состоит во взаимной замене семантически адекватных единиц, что позволяет избежать повторения одних и тех же слов. Уточнение состоит в раскрытии свойств и различии характерных признаков обозначаемых предметов и явлений дей-ствительности. Эта функция может реализоваться в пределах одного предло-жения, если слова, частично эквивалентные и уточняющие друг друга распо-ложены близко, контактно, то есть следуют одно за другим. Необходимость уточнения вызвана коммуникативными особенностями уже употреблённого слова, чья семантика не полностью передаёт нужное содержание. Поэтомуавтор вынужден воспользоваться несколькими синонимами, несовпадаю-щие семы которых вскрывают в обозначаемом предмете некие другие, сопут-ствующие характеристики. Уточняться могут степень проявления признака, качества, свойства, действия и т.п. При этом возможны два типа синони-мических контекста: нейтрализующий, в котором различия синонимов не являются существенными с точки зрения содержания высказывания и диф-ференцирующий, контекст, в котором в центре внимания оказываются раз-личия слов-синонимов. В первом случае несовпадение семы «суммируется» как дополнительные характеристики обозначаемого, тогда как во втором несовпадения сем противопоставляются, утоняя содержание высказывания [7, с. 446].

Помимо семантической функции, синонимия, по мнению Л.А. Новико-ва, также обладает и стилистической функцией оценки и стилевой окраски текста, что способствует передаче и выражению оценки, основанной на раз-личиях стилевой закреплённости маркированных таким образом синонимич-ных слов, а этот факт является основанием положительной или отрицатель-ной квалификации обозначаемого объекта [7, с. 446].

Если обратиться к приведённому выше микротесту, то словосочетание a nuclear triad = ядерная триада заменена автором его контекстуальными синонимами: 1) the land based warheads missiles (ракеты с ядерными боего-ловками наземного базирования); 2) the fl eet based nuclear missiles (ракеты с ядерными боеголовками морского базирования); 3) the planes with nuclear missiles (самолёты с ядерными ракетами).

Перечисленные лексемы с семой числа позволяют автору лапидарно обрисовать читателю серьёзность международной обстановки, в которой ве-дутся переговоры между президентами США и России.

В своей обзорной статье о синонимии Л.А. Новиков, помимо лексиче-ской синонимии, выделяет также и грамматическую, словообразовательную и фразеологическую синонимию. Под грамматической синонимией понима-ется смысловая эквивалентность функционально тождественных граммати-

87

ческих форм: «Она часто присутствует на собраниях – Она редко отсут-ствует на собраниях». Реально синонимические отношения строятся на противопоставлении лексических антонимов часто :: редко и отсутство-вать :: присутствовать, которые синонимами не являются, сама структу-ра предложения одна и та же. Судя по всему, чётких критериев грамматиче-ской синонимии не представлено, так как неизвестно о денотате «она». Идёт ли речь в обоих случаях об одном и том же денотате или о разных денотатах.

В отношении словообразовательной синонимии Л.А. Новиков неубеди-тельно говорит о семантической эквивалентности русских префиксальных морфем: не-, без-/бес- (неграмотный, безграмотный) [9, с. 446], так как если взять в качестве примера наречие беспрекословно, то синонимом к нему бу-дет деепричастная конструкция с отрицательной частицей: не прекословя. Здесь требуются чёткие критерии, почему возникает синонимия, какие объ-ективные языковые характеристики доказывают именно синонимические отношения между лексемами или/и словосочетаниями.

В отсутствии чётко прописанных критериев синонимии между фра-зеологическими единицами (например, «капля в море», «кот наплакал» и «всего-ничего»), представляется, что главным критерием является толь-ко наличие объединяющего все три фразеологизма семантического компо-нента «малое количество». Но, если судить по различным микро- и макро-контекстам с этими фразеологизмами, возможны случаи сомнения в их синонимичности, так как наличие только одного признака не позволяет при-знать рассматриваемые языковые единицы синонимами, о чем говорит и сам Л.А. Новиков в своей статье «Синонимы»: «Синонимы (от греческого synóny-mos – одноимённый) – слова одной и той же части речи (а также, в более ши-роком понимании, фразеологизмы, морфемы, синтаксические конструкции), имеющие полностью или частично совпадающие значения. В качестве еди-ницы смыслового сопоставления лексических синонимов выступает элемен-тарное значение слова, его лексико-семантический вариант. Поэтому много-значное слово может входить сразу в несколько синонимических рядов (или парадигм). Члены каждого ряда идентифицируются семантически и стили-стически относительно доминанты ряда, т.е. слова семантически наиболее простого, стилистически нейтрального и синтагматически наименее закре-плённого [10, с. 447]. В этой статье автор не приводит методы выделения доминанты, описания её признаков: простоты, синтагматической закреплён-ности и других.

Правда, автор сообщает, что по степени синонимичности (тождеству, близости значений и способности замещать друг друга, нейтрализовать в тексте противопоставляемые семантические признаки) синонимы делят-ся на полные или абсолютные и частичные или относительные. В своё времяВ.В. Виноградов отмечал, что язык не терпит абсолютных синонимов. Меж-ду ними идёт борьба до тех пор, пока либо один из них не исчезнет из язы-кового употребления, либо каждое из них не приобретёт дополнительной коннотации или дополнительного семантического лексико-семантического варианта. В этой статье Л.А. Новикова нет описания относительных сино-нимов, нет методики, как их отличать от идеографических синонимов. Правда сообщается, что такая разновидность синонимов, как семантико-стилистические могут совмещать такие функции, как указание на различнуюстепень проявления признака, а также на различие оценочной характери-стики обозначаемого объекта. Синонимы различаются по своей морфологи-ческой структуре (разнокоренные, однокоренные, приставкой, суффиксом, постфиксом и его отсутствием); синонимами могут быть слово и словосочета-ние, слово и аффикс [10, с. 447].

В статье Л.А. Новикова не содержится описания методики выявления семантических компонентов, нет описания механизмов, обеспечивающих сопряжение семантики и функциональных признаков исследуемых слов-синонимов.

88

Переводческая практика с английского языка на русский язык и об-ратно показывает, что и идеографические и стилистические синонимы для носителей языка входят в одну синонимическую группу, из которой пере-водчик выбирает необходимую лексему, отвечающую коммуникативным условия и задачам общения. В одних случаях необходима доминанта синони-мического ряда, в других – эмоционально окрашенное слово этого же сино-нимического ряда.

Если обратиться к другой классификации слов-синонимов, предло-женной в своей диссертации и монографии профессором В.Г. Вилюманом, то можно отметить, что он различает в соответствии со статусом денота-тов (денотаты-референты и контекстуальные денотаты) языковые и контек-стуальные синонимы [3]. Более подробно он останавливается на языковой синонимии. Всего, согласно теории синонимии В.Г. Вилюмана, объективно выделяются девять признаков синонимии, сочетания признаков позволяют представить 511 определений слов-синонимов. Эти признаки следующие: 1)  соотнесённость исследуемых слов с одним понятием; 2)  наличие у рассма-триваемых слов одного контекстуального денотата; 3)  наличие семантико-смысловой общности; 4)  наличие общей структуры и формулы дистрибуции;5)  общность в звучании; 6)  взаимозаменяемость; 7)  наличие хотя бы одной общей морфемы; 8)  общая стилистическая сфера употребления; 9)  наличие функциональной общности [3, с. 56].

В разделе «Методика изучения синонимов» своей монографии В.Г. Ви-люман отмечает: «Синонимия лексических единиц проявляется в их семан-тических и функциональных схождениях и расхождениях, что обусловливаетнеобходимость разработать методику выявления этих схождений и расхожде-ний и сравнить синонимы по числу общих и различных для них признаков. Семантические признаки устанавливаются на основе словарных толкований (наличие у рассматриваемых слов семантико-смысловой общности). Схож-дения и расхождения функционального порядка и выявление функциональ-ных связей этих слов, то есть наличия у этих слов общности дистрибуции и сочетаемости устанавливается в ходе анализа синтаксических структур слов-синонимов. Именно наличие этих двух и в сумме достаточных призна-ка у лексем и создаёт условие для частичной или полной заменяемости слов. Только те слова, которые обладают этими двумя необходимыми и в сумме до-статочными признаками синонимии, могут считаться синонимами» [3, с. 56].

Семантическая общность исследуемых языковых единиц устанавлива-ется на основании словарных толкований, именно они позволяют предста-вить более полную картину семантической структуры каждого слова. Учёт непосредственных и опосредованных семантических компонентов, представ-ленный в работе В.Г. Вилюмана, и создание методики матричного изображе-ния семантических структур слов-синонимов объективно отражает семанти-ческие связи между синонимами.

Исследование узуальных и функциональных признаков слов-синонимов, фактов отношения синонимов к языку и речи позволяют установить три типа синонимии, три типа синонимов: 1)  синонимы в языке и речи (ЯР), синони-мия сем и семем; 2)  синонимия в речи (яР), синонимия сем; 3)  синонимы в языке (Яр), синонимия семем [3, с. 60–61].

Одной из причин возникновения разночтения в толковании синони-мов и синонимии, на наш взгляд, является неточный перевод греческого тер-мина synónymos как одноименный, из чего делается вывод об обязательном отнесении исследуемых слов к одной части речи. В.Г. Вилюман исходит из более точного перевода synónymos как со- имя, что позволяет объяснить си-нонимию различных синтаксических конструкций, в состав которых входят слова разных частей речи.

Думается, что и английские, и русские числительные, способные экс-плицироваться как в виде символов, так и в виде отдельных лексем или мор-фем – основ, представляют особый интерес с точки зрения синонимии.

89

Например, английское числительное two может актуализироваться как римская цифра Richard II (Richard the Second) или арабская цифра 2 page 2 (page number two), а может быть в виде лексемы two (two platforms, two sheets). Но в то же время сема «two» также может быть представлена и в виде словообразовательной основы bi- (two), которая чаще трактуется как пре-фикс, хотя эта форма слова реально выступает в качестве важной для комму-никации частью сложных слов.

Например: морфема bi-: в словаре может встречаться в составе суще-ствительных и прилагательных: bicycle = a machine having two wheels; bi-en-nial = lasting for two years; happening every alternate year; bi-focal =designed for both distant and near vision; bi-kini = two-piece garment; bi-lateral = of, on, with, two sides; of an agreement made between two (people, government); bi-lingual = able to speak two languages; using, concerning two languages; bi-nomial = an expression having two terms (2x + y); bi-ped = a two-footed ani-mal or a person [13, 14, 16].

Кроме морфемной основы bi-, в значении «два», имеется ещё одна словообразовательная основа – di- с таким же значением «два», например, di- chotomy = a division into two usually opposite groups or mutually exclusive pairs; di- lemma = a situation in which one has to choose between two things, two courses of actions; di-mension (two-/three- dimensional = having two, three dimensions; fourth dimension). Сема «два» присутствует также в морфеме duo- duologue = a conversation between two people [13, 14, 16].

Построение матрицы, её свойства для языковых синонимов глаголов значения think и их русских аналогов, возможность описания с её помощью стилистические характеристики слов-синонимов представлены в моногра-фии Е.И. Путятиной [11].

На первом этапе выделяются все лексико-семантические варианты лексем, имеющих сему «two»в своей семантической структуре: two, bi-, di-, duo, pair, couple, представленные в толковых словарях [13, 14, 15].

Количество семантических компонентов определяет место лексемы – языковой единицы в матрице семантических структур.

Синонимический ряд числительного 2, two может быть представлен следующими семантическими лексемами и семантическими компонентами: II, 2, two, two-, bi-, di- duo, pair, couple, both, fortnight (две недели). Семанти-ческая структура числительного 2 и семантически связанных с ним англий-ских лексем может быть проиллюстрирована следующей матрицей (рис. 1).

Семантическиепризнаки

Лексемы2/II two two- pair couple alternate bi- di- Fort-

night both duo Кол-во СП

2/II //// + + + + + + + + + + 10two + //// + + + + + + + + + 10two- + + //// + + + + + + 8pair + + + //// + + + + + + 8couple + + + + //// + + + 7alternate + + + + ///// 5bi- + + + + + //// 5di- + + + + //// 4fortnight + + + ////// 3both + + + //// 3duo- + + + //// 3

Рис. 1. Матрица семантических структур английских лексем с семой числа «two»

Стилистически нейтральным словом в синонимическом ряду является доминанта, которая имеет наибольшее количество семантических компонен-тов. В нашем случае наибольшее число таких компонентов имеют цифры – символы: 2 и II (10 СК), а также словоформа числительного two (10 СК), по

90

этой причине они все могут эксплицировать сему «два». Использование рим-ской цифры II не всегда уместно при выполнении арифметических счисле-ний, но предпочтительно в исторических и экономических текстах, представ-ляющих эпохи или особые даты (the XVth century = XV век).

Лексема duo стилистически окрашена, придавая коннотацию «неде-лимости», например: The comedy duo Laurel and Hardy = «two people who perform together or are seen or thought of together» or «Two well-known actors, performing comedies» – «комедийные актёры, часто играющие вместе [11].

Лексемы значения «два», представленные в матрице, соотносятся с разными денотатами, в то же время, независимо от того, существует ли лек-сема как цельнооформленная языковая единица или как самостоятельная словообразовательная морфема основы, они могут рассматриваться как са-мостоятельные языковые единицы, способные функционировать в контексте дискурса межкультурной коммуникации как синонимы.

Все лексические единицы в силу выполнения одних и тех же синтак-сических функций в контексте и, имея общие семантические компоненты или один общий семантический компонент значения, могут быть взаимо-заменяемы, независимо от денотата. Главным преимуществом матричного представления семантических структур слов-синонимов является возмож-ность выбора определённой лексемы в зависимости от стиля контекста или в зависимости от коммуникативной задачи актуализации семы числа «два».


1. Антрушина, Г.Б. Лексикология английского языка [Текст] / Г.Б. Антруши-на, О.В. Афанасьева, Н.Н. Морозова. – М. : Дрофа, 1999. – С. 184–210.

2. Арнольд, И.В. The English Word. – Лексикология современного английского языка [Текст] / И.В. Арнольд. – М. ; Л. : Изд-во Просвещение, 1966 ; 1973 ;1984. – C. 223–241.

3. Вилюман, В.Г. Английская синонимика (введение в теорию синонимии и методику изучения синонимов) [Текст] / В.Г. Вилюман. – М. : Высшая шко-ла, 1980. – 180 с.

4. Виноградов, В.В. Основные типы лексических значений слова [Текст] / В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. – 1953. – № 5. – С. 3–30.

5. Евгеньева, А.П. Предисловие к словарю синонимов русского языка [Текст] / А.П. Евгеньева. – Л. : Наука, 1970. – 800 с.

6. Зыкова, И.В. Практический курс английской лексикологии = A Practical Course in English Lexicology [Текст] / И.В. Зыкова. – М. : Издательский центр «Академия», 2006. – С. 43–44.

7. Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. В.Н. Ярце-ва. – М. : Сов. Энциклопедия, 1990. – 685 с.

8. Минаева, Л.В. Лексикология и лексикография английского языка [Текст] / Л.В. Минаева. – М. : АСТ: Астрель, 2007. – С. 78–82.

9. Новиков, Л.А. Синонимия [Текст] / гл. ред. В.Н. Ярцева // Лингвистический энциклопедический словарь. – М. : Сов. Энциклопедия, 1990. – С. 446.

10. Новиков, Л.А. Синонимы [Текст] / гл. ред. В.Н. Ярцева // Лингвистический энциклопедический словарь. – М. : Сов. Энциклопедия, 1990. – С. 447.

11. Путятина, Е.И. Синонимические отношения при сопоставлении микроси-стем в двух языках [Текст] / Е.И. Путятина. – Томск : Изд-во ТГУ, 1979. – 115 с.

12. Aiken Conrad Potter. Impulse [Text] / C.P. Aiken // A Bottle of Milk for Mother. – Бутылка молока для мамы / коммент. Е.В. Гвоздиковой. Aiken Conrad Pot-ter. Impulse / C.P. Aiken. – // A Bottle of Milk for Mother. – Бутылка молока для мамы / коммент. Е.В. Гвоздиковой [Текст]. – М. : Рольф, 2002. – P. 3–25.

13. Hornby, A.S., Ruse Christina. Oxford Student’s Dictionary of Current English. Second Edition by Christina Ruse [Text] / A.S. Hornby. – Oxford : Oxford Univer-sity Press, 1989.

14. Longman dictionary of Contemporary English [Text] / Fifth edition. – Harlow : Longman Pearson Education Ltd, 2009. – 1746 p.

15. Lyons Dan. Bye-bye, Bomber? [Text] / Dan Lyons. – Newsweek, 2011, December.16. Shorter Oxford English Dictionary [Text]. – Oxford : Oxford University Press,

2002.

91

ÁÁÊ 81.2.Àíãë.–3ÓÄÊ 81.111

Þ.Â. ÁÎÏÏ

J.V. BOPP

ÄÈÑÊÓÐÑÈÂÍÛÅ ÕÀÐÀÊÒÅÐÈÑÒÈÊÈ ÀÍÃËÈÉÑÊÎÃÎ ×ÈÑËÈÒÅËÜÍÎÃÎ Â ÑÎÑÒÀÂÅ

ÀÍÃËÈÉÑÊÈÕ ÏÀÐÅÌÈÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÑËÎÂÎÑÎ×ÅÒÀÍÈÉ Â ÑÎÏÎÑÒÀÂËÅÍÈÈ

Ñ ÈÕ ÐÓÑÑÊÈÌÈ ÀÍÀËÎÃÀÌÈ

DISCOURSE ANALYSIS OF THE PRESENT-DAY NUMERALS

AS THEY ARE SEEN IN THEIR AUTHENTIC IDIOMS

В статье рассматриваются английские количественные и порядковые числитель-ные в составе паремиологических словосочетаний с точки зрения их дискурсивных особенностей для уточнения их морфологического статуса. До настоящего времени по-добного системного исследования английских числительных как знаменательной ча-сти речи в современном английском языке не проводилось несмотря на то, что в мор-фологии английского языка является существенной проблемой.

The present paper concerns the problem of English numerals as a morphological class of notional words. The numerals are being explored from the point of discourse analysis. These characteristics make probably the basis for thinking them as a notional part of speech in order not to confuse them with nouns, pronouns or determiners.

Ключевые слова: английские числительные, знаменательная часть речи, дискур-сивные характеристики, паремиологические словосочетания.

Key words: English numerals, a notional part of speech, discourse analysis, authentic idioms.

Ориентация на традиционную в основе классификацию частей речи - греко-латинский канон грамматического описания – вызвана тем, что эта классификация, несмотря на её недостатки, является одной из наиболее ста-бильных из существующих ныне классификаций, широко использующейся в повседневной практике преподавания английского языка как норматив-ного – Standard English F. Blandford (1969), R. Fauler, J. Lakoff (1960–1980), R. Quirk (1980–1985) [2, с. 101; 10, с. 14].

Однако современный английский язык, проделавший большую эволю-цию в своей структуре в течение своего длительного исторического разви-тия, приобрел новые признаки и утратил старые [4, с. 15–20].

Как показывает практика, в сфере числительных нет полного единства в терминологии. В проанализированных лексикографических источниках (Longman Dictionary of Contemporary English, 1999; Cambridge International Dictionary of English, 2000; Shorter Oxford English Dictionary, 2005; Macmillan English Dictionary for Advanced Learners, 2006) количественные числитель-ные встречаются одновременно в качестве местоимения, детерминанта и су-ществительного, порядковые числительные – в качестве прилагательного и наречия.

В настоящей статье рассматриваются дискурсивные характеристики английских количественных и порядковых числительных в паремиологиче-ских словосочетаниях и их русских аналогах.

Под термином «дискурс», вслед за Т. ван Дейком и Н.Д. Арутюновой, мы понимаем сложное коммуникативное явление, включающее, кроме тек-ста, ещё и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установ-ки, цели адресата, необходимые для понимания текста) [1, с. 136–137].

92

Вслед за Савенковой Л.Б. и Д.Н. Ушаковым, под паремиологическими словосочетаниями мы понимаем устойчивые в языке и воспроизводимые в речи краткие образные законченные изречения, обычно ритмичные по фор-ме с назидательным смыслом, пригодные для употребления в дидактических целях [6, с. 630; 5, с. 67]. К паремиям мы относим пословицы, поговорки, об-ладающие признаками общеизвестности и дидактичности.

Корпус исследуемых единиц составил 290 английских паремий и их 360 русских аналогов, из которых встречается 160 единиц с количественны-ми и 130 с порядковыми числительными.

Проанализируем ряд паремиологических словосочетаний, проявление в дискурсе дополнительных коннотаций, паремий с компонентом-числительным в английском языке и их русских аналогах. В исследовании используется мето-дика анализа прагматического текста по Т.А. ван Дейку [3, с. 5–20].

1.  Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it – досл. Держи/храни вещь семь лет и найдёшь, куда её приме-нить;–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о некой вещи, которой найдётся примене-ние по истечении семи лет

::

Всякая тряпица в три года при-годится;

–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о некой вещи, которой найдётся примене-ние по истечении трёх лет

Коннотативное значение пословицы представляет собой совет молодому поколению о воспитании бережливости и экономии как одних из главных моральных качеств.

2.  One lie needs seven lies to wait upon it – досл. На одну ложь накладыва-ются ещё семь;–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что одна ложь тянет за собой ещё семь (бесконечное множество)

::

::

Раз солгал, а навек лгуном стал;

–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что кто-либо однажды солгав, впредь больше веры этому человеку нет

Коннотативное значение пословицы обращает на себя внимание читателя и слушателя следующее: «Дидактический урок для воспитания молодого поколения честности и справедливости».

3.  The fi rst pancake is always lumpy – досл. Первый блин всегда неров-ный;–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что первый блин при жарке всегда не-ровный

:: Первый блин всегда комом;

–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что первый блин при жарке всегда неровный

Коннотативное значение пословицы следующее: «Дидактический урок для воспитания молодого поколения терпению, выдержке и стойкости».

4.  A stitch in time saves nine – досл. Один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти

Минутка – час бережёт

93

–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что стежок, сделанный вовремя, эко-номит много труда впоследствии

::–  денотативное значение посло-вицы свидетельствует о том, что лишний раз выделенная мину-та времени сэкономит целый час впоследствии

Коннотативное значение пословицы следующее: «Дидактический урок для воспитания молодого поколения заботе, ответственности, аккуратности, порядку, в случае исключения небрежности, недобросовестности, нечисто-плотности как моральных качеств».

Английская пословица Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it – досл. Держи/храни вещь семь лет и найдёшь, куда её применить встречает-ся в примере разговора внука и бабушки, обсуждающих покупку нового теле-фона, который приводит Т.С. Демина «Фразеология пословиц и поговорок»:

Grandson (y): – I’ve bought a new telephone. I needn’t this one anymore. I want to throw it away.

Grandma (x): – Don’t hurry to throw it away. Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it.

Внук: – Я купил новый теле-фон. Этот мне уже не нужен. Я хочу его выкинуть.

Бабушка: – Не вздумай выбра-сывать его. Всякая тряпица в три года пригодится.

Проанализируем прагматический контекст по предложенной методике.Тип ситуации: Неформальная. Межличностная.Фрейм: Знакомые (родные) люди обсуждают покупку телефона.А. Структура фрейма.

a. Место: Улица.b. Функции: F (x): бабушка; G (y): юноша. c. Свойства: (y) находится в родственных отношениях к (x); (x) – жен-

щина, бабушка, умудрённая опытом, так как имеет знаки отличия, по кото-рым в ней можно узнать опытного человека; (y) – молодой юноша, только что купивший телефон, довольный покупкой.

d. Отношения: (x) знает (y) (и (y) знает (x)).e. Позиции: (x) советует (y).

В. Фреймы конвенциональных установлений.1.  Если (y) легко расставаться с тем или иным предметом, то (x) следу-

ет посоветовать (y), его дальнейшие действия (y).2.  Молодому, неопытному поколению всегда следует давать советы. Отвечающая ситуации последовательность действий (y):Макродействие: покупка нового телефона (y); (x) встречает на ули-

це (y).Предшествующая деятельность: (y) направляется домой из магази-

на, доволен покупкой нового телефона, не выпускает телефон из рук, встре-чает свою бабушку, намеревается избавиться от старого телефона.

Отвечающая ситуации последовательность действий (x):Макродействие: (x) встречает на улице (y).Предшествующая деятельность: (x) узнала о покупке телефона (y),

вышла на улицу, осмотрелась в поисках (y), улыбнулась, обняла. Исходя из прагматического контекста, юноша намеревается избавить-

ся от старого телефона, поскольку тот уже несовременный, на что бабушка даёт совет о том, что не следует выкидывать то, что ещё может сослужить службу.

94

В русском языке аналогом паремии Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it служит пословица: Всякая тряпица в три года пригодится. В русском аналоге пословицы английское количественное числительное seven-семь соответствует русскому три, что свидетельствует о рациональ-ном сроке хранения вещей в английской коммуникации, воспитанию рачи-тельности.

Принимая точку зрения англоязычных лингвистов и считая, что в ан-глийской паремии Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it –Держи/хра-ни вещь семь лет и найдёшь, куда её применить количественное числитель-ное seven – это детерминант, следовательно, замещение английского количе-ственного числительного неопределённым местоимением some не изменит его значения в контексте паремии.

…Grandma (x): – Don’t hurry to throw it away. Keep it seven years and you’ll fi nd a use for it.

…Бабушка: – Не вздумай вы-брасывать его. Всякая тряпица в три года пригодится.

В результате замены элемента – количественного числительного seven, можно наблюдать изменение дискурса в паремии, так как теряется назидательный опыт поколения в области бережливости как одного из глав-ных моральных качеств, исчезает оригинальность текста, теряется оценоч-ное и эмоциональное отношение субъекта речи, к тому, что происходит во внешнем мире и возникает вопрос: сколько лет хранить? Так, в дополнение к семантическому значению английского количественного числительного «семь», можно отметить, что в области паремиологии оно несёт в себе до-полнительные коннотации для передачи поколенческого опыта в области бережливости.

Английская пословица one lie needs seven lies to wait upon it – досл. На одну ложь накладываются ещё семь встречается в примере обсуждения сослуживцев очередного, предстоящего повышения заработной платы, кото-рый приводит Л. Васильева «Краткость – душа остроумия»:

Gill (x): – Have you heard the re-cent news?

Gregory (y): – What is it about?Gill (x): – Our employer spoke

about our increase of wages yesterday. Gr (y): – I heard it once. One lie

needs seven lies to wait upon it, doesn’t it?

Gill (x): – Wait and see.

Джил: – Ты слышал последние новости?

Грегори: – Какие новости? О чем? Джил: – Вчера наш начальник

говорил о повышении зарплаты. Грегори: – Когда-то я уже это

слышал. Раз солгал, а навек лгуном стал, не так ли?

Джил: – Поживём, увидим.

Тип ситуации: Неформальная. Межличностная.Фрейм: Сослуживцы обсуждают очередное, предстоящее повышение

заработной платы.А. Структура фрейма.

a. Место: Офис.b. Функции: F (x): женщина. G (y): мужчина. c. Свойства: (y) достаточно долгое время работает в настоящей ор-

ганизации, опытный в обсуждении вопросов, связанных с повышением зара-ботной платы; (x) – женщина, работает в настоящей организации с недавних пор, так как имеет знаки отличия, по которым в ней можно узнать ещё нео-пытного человека, доверчивого, открытого.

d. Отношения: (x) знает (y) (и (y) знает (x)).e. Позиции: (x) делится последними новостями с (y).

В. Фреймы конвенциональных установлений.

95

1.  Если (x) работает вместе с (y), то она должна быть дружески распо-ложен к (y), и наоборот, если (y) работает вместе с (x), то он должен быть дру-жески расположен к (x).

2.  Если (y) достаточно долгое время работает в настоящей организа-ции, то (y) должен ввести (x) в курс дела работы компании, устав, техники безопасности.

3.  В обязанности работодателя входит своевременная выдача зара-ботной платы, повышение оклада, не менее чем три раза в год, доплаты за выполнение работ, не входящих в круг основных обязанностей работника; доплаты за условия труда, отклоняющиеся от нормальных условий труда.

4.  Каждому работнику выплачивается заработная плата за текущий месяц не реже, чем каждые полмесяца в денежной форме путём перечисле-ния на пластиковые карты или наличными через кассу.

Отвечающая ситуации последовательность действий (y):Макродействие: обсуждение предстоящего повышения заработной

платы для (x) и (y); (y) встречает (x) в офисе.Предшествующая деятельность: (y) завален работой, устал, направ-

ляется к двери и встречает радостного сослуживца (x).Отвечающая ситуации последовательность действий (x):Макродействие: (x) встречает (y) в офисе.Предшествующая деятельность: (x) узнает от сослуживцев соседне-

го отдела о предстоящем повышении заработной платы, довольная направля-ется к сослуживцу (y), осмотрелась в поисках (y), радостная (x) подошла к (y).

Исходя из прагматического контекста, женщина, окрылённая послед-ними новостями, спешит обрадовать сотрудников своего отдела о предсто-ящем повышении заработной платы, не ожидая быстрой реакции, в ответ получает нелицеприятные реплики сослуживца Грегори о предстоящем со-бытии. В настоящем примере паремия использована как разделительный вопрос с целью получения Грегори дополнительного подтверждения спра-ведливости высказываемой мысли рядом присутствующих сотрудников. В контексте английская паремия one lie needs seven lies to wait upon it при-обретает значение, указывающее на то, что речь идёт об очередном обмане со стороны работодателя Джил и Грегори в компании, где в свою очередь, Грегори работает продолжительный период времени и уже не в первый раз слышит о предстоящем повышении зарплаты.

В русском языке аналогом паремии one lie needs seven lies to wait upon it соответствует пословица раз солгал, а навек лгуном стал, то есть, од-нажды солгав, ты вынужден лгать дальше, которая является близким ана-логом в английском языке. В русской пословице числительное раз (разг. форма числительного один) соответствует английскому количественно-му числительному one, а существительное век – 100 – числительному seven. За счёт противопоставления количественных числительных раз vs. сто в русском языке, значение пословицы усиливает эмоциональность высказы-вания и служит прагматической цели привлечения внимания в области мора-ли. Числительные раз vs. сто; one vs. seven в английской паремии и русском аналоге обращают на себя внимание читателя и слушателя как дидактиче-ский урок для воспитания молодого поколения честности и справедливости как главных моральных качеств.

Если в пословице one lie needs seven lies to wait upon it количественные числительные one и seven – это детерминанты, то произведённые замены на определённый артикль the как детерминант не изменят значения количе-ственных числительных в контексте.

… Gr (y): – I heard it once. The lie needs the lies to wait upon it, doesn’t it?

… Грегори: – Когда-то я уже это слышал. На эту ложь наклады-вается ещё ложь, не так ли?

96

Как показывает результат замены, теряется оригинальность текста, экспрессия, теряется поколенческий опыт англоязычного и русскоязычно-го народа в области справедливости и честности как главных моральных ка-честв, который несёт паремия с компонентом-числительным seven.

Английская пословица The fi rst pancake is always lumpy – Первый блин всегда неровный встречается в примере М.А. Голденкова в «Осторожно! Hot Dog!», где молодые люди обсуждают неудачный выбор симпатий для моло-дого юноши:

Young Girl (x): – It is your fi rst choice of sympathy’, she said. ‘But the fi rst pancake is always lumpy, isn’t it? I hope you’ll be lucky next time.

Молодая девушка: – Это твой первый выбор симпатий, – сказала он. – Но первый блин всегда комом, не так ли? В следующий раз, надеюсь, тебе повезёт.

Тип ситуации: Неформальная. Межличностная.Фрейм: Знакомые люди обсуждают неудачный выбор симпатий для мо-

лодого человека.А. Структура фрейма.

a. Место: Улица (двор).b. Функции: F (x): молодая девушка (ведущая). G (y): молодой чело-

век (участник шоу). c. Свойства: (y) находится в дружеских отношениях с (x); (x) – мо-

лодая девушка (ведущая), так как имеет знаки отличия, по которым в ней можно узнать опытного человека, для которой выбор симпатий не впервые; (y) – молодой человек, для которого выбор симпатий происходит в первый раз.

d. Отношения: (x) знает (y) (и (y) знает (x)).e. Позиции: (x) подбадривает (y).

В. Фреймы конвенциональных установлений.1.  Если (y) идёт на выбор симпатий, то он должен быть дружески рас-

положен к (x), и наоборот, если (x) встречает (y), то она должна быть друже-ски расположена к (y).

2.  Выбор симпатий – еженедельное мероприятие молодых людей.3.  Каждую неделю у молодого человека или девушки имеется возмож-

ность найти свою половинку.4.  Если (y) постигает неудача, то (x) должен подбодрить (y) или предло-

жить совет о дальнейших действиях (y).Отвечающая ситуации последовательность действий (y):Макродействие: первый выбор симпатий (y).Предшествующая деятельность: (y) направляется на свой первый вы-

бор симпатий, долгое время к этому готовится, одевается со вкусом, приоб-ретает цветы для своей будущей половинки.

Отвечающая ситуации последовательность действий (x):Макродействие: (x) приглашает на выбор симпатий (y).Предшествующая деятельность: (x) направляется в качестве веду-

щей на очередной выбор симпатий, готовится к событию, одевается, выходит на улицу, улыбается, встречает участников шоу.

Молодой человек, который находится в состоянии ожидания, попадаетв положение неудачника. В представленном примере пословица использо-вана как разделительный вопрос с целью получения дополнительного под-тверждения высказываемой мысли от окружающих участников и в контек-сте английская пословица The fi rst pancake is always lumpy приобретает зна-чение, указывающее на то, что не следует расстраиваться и переживать по поводу неудачной попытки, которая постигла молодого человека во время выбора.

97

При дословном переводе пословицы The fi rst pancake is always lumpy – Первый блин всегда неровный (комковатый) на русский язык наблюдается полное сходство с русским эквивалентом пословицы – Первый блин всегда комом, за исключением слова комковатый, которое в русском эквивален-те заменяется существительным ком в творительном падеже, что объясняет-ся различными культурными особенностями в английском и русском языках. В русской пословице числительное первый соответствует английскому по-рядковому числительному the fi rst. Экспликация порядковых числительных первый и the fi rst в русском и английском языках соответствует значению «beginning of something/начало чего-либо» и их противопоставление при-лагательным lumpy/неровный, комковатый служит прагматической цели привлечения внимания в области морали, усиливает эмоциональность, экс-прессивность высказывания, а в области паремиологии несёт в себе дополни-тельные коннотации для передачи опыта предков для воспитания молодого поколения терпению, выносливости, выдержке и стойкости.

Если в пословице The fi rst pancake is always lumpy порядковое числи-тельное the fi rst – это прилагательное, то, обладая свойством развитой много-значности, замена the fi rst на the second не изменит его значения в контексте.

Young Girl (x): – It is your fi rst choice of sympathy’, she said. ‘But the second pancake is always lumpy, isn’t it? I hope you’ll be lucky next time.

Молодая девушка: – Это твой первый выбор симпатий, – сказала она. – Но второй блин всегда комом, не так ли? В следующий раз, наде-юсь, тебе повезёт.

Как показывает результат замены, в паремии The second pancake is always lumpy происходит изменение дискурса. Поскольку для молодого чело-века – это первый выбор симпатий, а не второй, замена порядкового числи-тельного the fi rst противоречит основной идее контекста. Кроме того, теря-ется назидательный опыт поколения англоязычного народа для воспитания молодого поколения терпению, выдержке и стойкости как главных мораль-ных качеств, теряется оригинальность текста, экспрессия.

Английская пословица A stitch in time saves nine – Один стежок, сде-ланный вовремя, стоит девяти встречается в примере обсуждения покуп-ки нового велосипеда и первой проверки велосипеда на наличие неисправно-стей, который приводит М.А. Голденков в «Осторожно! Hot Dog!»:

Son (y): – Father, what are you doing with my bicycle? It is quite new. We have bought it this year.

Father (x): – You know, Nick, in spite of the brand you should always check it before each bicycling. A stitch in time saves nine.

Сын: – Папа, что ты делаешь с моим велосипедом? Он совсем новый. Мы купили его только в этом году.

Отец: – Ник, ты же знаешь, не смотря на бренд, лишняя проверка перед каждой ездой на велосипеде никогда не помешает, как говорит-ся, минутка час бережёт.

Тип ситуации: Неформальная. Фрейм: Отец производит проверку велосипеда сына на наличие неис-

правностей.А. Структура фрейма.

a. Место: Помещение.b. Функции: F (x): отец. G (y): сын. c. Свойства: (y) находится в родственных отношениях по отношению

к (x); (x), умудрённый опытом, проверяет велосипед на наличие неисправно-стей; (y) в растерянности, не видит смысла в проверке нового велосипеда.

98

d. Отношения: (x) знает (y) (и (y) знает (x)).e. Позиции: (y) просит объяснений действий (x).

В. Фреймы конвенциональных установлений.1.  Если (x) встречает (y), то он должен быть дружески расположен к

(y), или, если (y) встречает (x), то он должен быть дружески расположен к (x).2.  Если (x) приобретает для (y) новое средство передвижения, то (x)

следует ознакомить с техникой езды, условиями по эксплуатации, инструк-цией по ремонту.

3.  Если вещь новая и является «брендом», то это не гарант того, что она будет качественной.

4.  Поведение отца имеет огромное значение в воспитании сына, пото-му что своим примером он показывает, как должен вести себя мужчина (бу-дущий хозяин и мастер) в тех или иных ситуациях;

5.  Молодому, неопытному поколению всегда следует давать советы.Отвечающая ситуации последовательность действий (y):Макродействие: y встречает x дома.Предшествующая деятельность: y, выполнив все указания отца по

дому, направляется на очередную прогулку на велосипеде и встречает x на пороге дома.

Отвечающая ситуации последовательность действий (x):Макродействие: (x) встречает (y) дома.Предшествующая деятельность: (x) пришёл с работы, поужинал,

приступил к проверке велосипеда (y). Исходя из прагматического контекста, отец, умудрённый опытом, бу-

дучи ребёнком в своё время, осуществляет проверку совершенно нового ве-лосипеда, в ответ получает недоумённые реплики сына о том, что не стоит чинить то, что ещё не требует ремонта. В настоящем примере паремия ис-пользована как повествовательное предложение, собственно информирую-щее об опыте x в прошлом. В контексте английская паремия A stitch in time saves nine приобретает значение, указывающее на то, что речь идёт о количе-стве времени, которое следует уделить уходу за велосипедом, ремонту, смаз-ке, чтобы, в случае внезапной поломки в самый неподходящий момент, это не потребовало бы капитального ремонта и затрат большего количества вре-мени и сил. Числительное девять в паремии обращает на себя внимание чи-тателя и слушателя дидактический урок для воспитания молодого поколения заботе, ответственности, аккуратности, порядку, в случае исключения не-брежности, недобросовестности, нечистоплотности как моральных качеств.

В русском языке аналогом паремии A stitch in time saves nine служит пословица Минутка час бережёт. В русском аналоге пословицы неопреде-лённый артикль a в значении one-один соответствует русскому существи-тельному минута, то есть 60 секунд, а количественное числительное nine существительному час, то есть 60 минут.

Дискурсивный анализ английских количественных и порядковых чис-лительных и их русских аналогов в составе паремиологических словосочета-ний и предложений позволяет сделать следующие выводы.

Из 101 проанализированных английских паремий, представляющих со-бой предложения, в 65 случаях из 152 им соответствует русский аналог с ко-личественным и порядковым числительными.

Из 189 проанализированных английских паремий, представляющих со-бой словосочетания, в 120 случаях из 208 им соответствует русский аналог с количественным и порядковым числительными, что свидетельствует о раз-ном поколенческом и генетическом опыте.

В дополнение к семантическим значениям количественных и порядко-вых числительных как показателей количества предметов и порядка их при счёте в составе паремиологических словосочетаний несут в себе дополни-тельные коннотации для передачи поколенческого опыта для воспитания мо-

99

лодого поколения моральным качествам, что составляет культуру как части духовной жизни англоязычного и русскоязычного народа.

Количественное и порядковое числительные one, fi rst и их русские ана-логи один, первый в составе паремий-предложений участвуют в воспитании таких качеств, как терпение, выдержка, стойкость: The fi rst pancake is always lumpy; честность, справедливость, преданность: Somebody is a fi rst-rate lad; He that once deceives is ever suspected; забота, ответственность: One cheek keeps a hen busy. В воспитании честности и справедливости участвует и коли-чественное числительное seven-семь: One lie needs seven lies to wait upon it, количественные числительные one, nine – в воспитании заботы, ответствен-ности, аккуратности, порядка: A stitch in time saves nine.

Количественное и порядковое числительные two, second и их русские аналоги два, второй участвуют в воспитании таких качеств, как осторож-ность, предусмотрительность: It is a silly fi sh that is caught twice with the same bait; An hour in the morning is worth two in the evening.

Количественное числительное third принимает участие в искоренении таких качеств, как болтливость: When three know, all know it; невниматель-ность, неосмотрительность: Measure thrice and cut once.

Количественные числительные four и six выявлены в воспитании трудо-любия: Be on all four (six) cylinders.

Использование в исследовании метода субституции доказывает, что английские количественные и порядковые числительные играют ключевую роль в дискурсе. Замена количественных и порядковых числительных с со-хранением дискурса не представляется возможной: The fi rst pancake is al-ways lumpy – Первый блин всегда комом; The second pancake is always lumpy – Второй блин всегда комом, что свидетельствует о номинативности числи-тельных как категории знаменательной, то есть числительные составляют отдельный морфологический класс.


1. Арутюнова, Н.Д. Дискурс [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Лингвистический энци-клопедический словарь. – М. : Большая Российская Энциклопедия, 2002. – 709 с.

2. Гуреев, В.А. Учение о частях речи в английской грамматической традиции (XIX–XX вв.) [Текст] / В.А. Гуреев. – М. : Международный университет, 2000. – 242 с.

3. Дейк, Т.А. ван Язык. Познание. Коммуникация [Текст] / Т.А. Дейк. – М. : Прогресс, 1989. – 309 с.

4. Ильиш, Б.А. История английского языка [Текст] / Б.А. Ильиш. – Л. : Просве-щение, 1966. – 437 с.

5. Савенкова, Л.Б. Русская паремиология: семантический и лингвокультуро-логический аспекты [Текст] / Л.Б. Савенкова. – Ростов-на-Дону : Изд-во Ро-стовского университета, 2002. – 240 с.

6. Толковый словарь русского языка : в 4 т. / под ред. Д.Н. Ушакова. – М. : Астрель, 2000. – Т. 3. – 720 с.

7. Cowie, A.P., Mackin R. and McCaig I.R. Oxford Dictionary of English Idioms [Text] / A.P. Cowie, R. Mackin, I.R. McCaig. – London : Oxford University Press, 1993. – vol. 2 – 686 p.

8. Macmillan English Dictionary for Advanced Learners [Text]. – London : Blooms-bury Publishing Plc, 2002. – 1692 p.

9. Quirk, R. A University Grammar of English [Text] / R. Quirk, S. Greenbaum, G. Leech. – M., 1982. – 391 p.

10. Shorter Oxford Dictionary [Text]. – New York : Oxford University Press, 2005. – 3804 p.

100

ÁÁÊ Ø143.21ÓÄÊ 811.111

Ñ.À. ØÈØÊÈÍÀ

S.A. SHISHKINA

ÊÎÍÖÅÏÒÓÀËÈÇÀÖÈß ÏÎÇÍÀÂÀÒÅËÜÍÎÃÎ ÈÍÒÅÐÅÑÀ

Â ÀÍÃËÈÉÑÊÎÌ ßÇÛÊÅ

CONCEPTUALIZATION OF INTEREST TO LEARNING IN THE ENGLISH LANGUAGE

Статья рассматривает языковую репрезентацию английского концепта interest, его образное, понятийное и ценностное содержание.

The article deals with the language representation of the English concept of interest and its structural components of image, notion and values.

Ключевые слова: концептуализация, структура концепта, концептуальная мета-фора, образное содержание концепта, понятийное содержание концепта, ценностное содержание концепта.

Key words: conceptualization, a concept structure, a conceptual metaphor, the image in the conceptual structure, the notion in the conceptual structure, the values in the con-ceptual structure.

Современная лингвистика уделяет особое внимание проблеме языко-вой концептуализации абстрактных сущностей, отражающих внутренний мир и интеллект человека, процессы восприятия, познания и мышления. По-добные метафизические сущности являются сложными когнитивными струк-турами, которые становятся доступными пониманию благодаря их языковой концептуализации.

Познавательный интерес представляет собой важный элемент языко-вой картины мира человека, поскольку он затрагивает основные сферы функ-ционирования личности – рациональную, эмоциональную и волевую. Это из-бирательная направленность человека на предметы и явления окружающей действительности, она характеризуется постоянным стремлением к позна-нию, к новым достижениям и открытиям. Интересует то, что возбуждает наше внимание, даёт направление деятельности, даёт повод для оценки. Бла-годаря этому интерес можно считать мотивационным концептом.

Кроме того, интерес относится к эмоциональной концептосфере. Он занимает особое место в ряду человеческих эмоций, управляя восприятием и мышлением человека, фокусируя его внимание. Оставаясь эмоцией, инте-рес имеет непосредственное отношение к интеллектуальной деятельности человека, так как данный концепт играет чрезвычайно важную роль в ког-нитивном развитии. Интеллектуальная активность людей направляется и поддерживается интересом. Поэтому можно утверждать, что этот концепт принадлежит к сфере интеллектуальной и эмоциональной деятельности че-ловека и вербализуется в обыденном, научном и педагогическом дискурсе.

Существуют различные подходы к анализу структуры концепта. Боль-шинство исследователей вычленяет в составе концепта три взаимосвязанных компонента: образное (образно-перцептивное) содержание, понятийное (ин-формационное) содержание и ценностное (интерпретативно-оценочное, зна-чимостное) содержание.

Наличие в концепте образного компонента обусловлено самой приро-дой сознания. По мнению З.Д. Поповой и И.А. Стернина, образный или эм-пирический компонент в структуре концепта является его основой. «Любой концепт, независимо от типа, имеет базовый слой – определённый чувствен-

101

ный образ. Этот образ представляет собой единицу универсального предмет-ного кода (Н.И. Жинкин, И.Н. Горелов), кодирующий данный концепт для мыслительных операций» [1, с. 61]. Когнитивный образ отсылает концепт к материальному миру, и осмысление внутреннего мира происходит по подо-бию внешнего.

Для выявления образного содержания концепта interest был проведён анализ сочетаемости имени концепта. В результате были выявлены разно-аспектные признаки, среди которых, в первую очередь, следует отметить признаки неживой природы.

В языковой картине мира абстрактные сущности часто соотносятся с элементами бытия – огнём, водой, воздухом и землёй. Проведённый анализ показал, что концепт interest нередко актуализируется посредством призна-ка «огонь». Он реализуется в словосочетаниях a burning interest (горящий интерес): If you have a burning interest in something or a burning desire to do something, you are extremely interested in it or want to do it very much [2], a spark of interest (искра интереса): she doesn’t show a spark of interest [4], to kindle one’s interest (разжигать интерес): the project kindled his interest [4].

Универсальными признаками огня в языке являются его физические характеристики «горячий», «приносящий тепло». Интерес также может ха-рактеризоваться этими признаками: he took a warm interest in the subject of university education [4].

Также познавательный интерес вербализуется с помощью других при-знаков неживых предметов. По признаку «размер» интерес может характе-ризоваться как большой: I read your article with great interest [3], узкий: narrow interests [4] или широкий: broad interests [4]. Кроме того, он облада-ет признаками «острота»: Tom had always had a keen interest in music, so he started a band. The children have a keen interest in having a pet, so I bought them a cat [4] и «сила»: to have a strong interest in something [4].

Кроме того, интерес в англоязычной картине мире обладает рядом при-знаков живой природы, а именно антропоморфных, таких как «лень», «без-делье»: idle curiosity [3], «оживлённость»: a lively interest [3], «ум», «интел-лект»: intellectual interests [4].

Понятийное содержание концепта включает минимум когнитивных признаков, определяющих наиболее важные отличительные черты концеп-туализируемой сущности. В него входят только признаки, дифференцирую-щие денотат концепта, и исключаются случайные, несущие в себе положи-тельную или отрицательную оценку, обладающие образным содержанием.

Анализ словарных дефиниций субстантива interest в англоязычных толковых словарях выявил следующие понятийные признаки, составляю-щие информационное содержание концепта познавательного интереса: curi-osity (любопытство), concern (забота), attention (внимание), hobby (хобби). В структуру данного концепта не входят такие часто упоминающиеся в сло-варных дефинициях компоненты, как benefi t (выгода), advantage (преимуще-ство), так как они относятся к интересу как личной выгоде и не имеют отно-шения к познавательному интересу.

Анализируя ценностное содержание концепта interest, нужно опреде-лить отношение представителей английской лингвокультуры к познаватель-ному интересу и те ценностные установки, которые они связывают с этим концептом. Поскольку он представляет собой абстрактную сущность, при анализе средств его вербализации мы будем отталкиваться от базовых смыс-лов положительной и отрицательной оценки. Наиболее полную реализацию такие смыслы получают через качественные прилагательные. Для изучаемо-го концепта это будут единицы, вербализующие оценку предметов и явлений окружающего мира с точки зрения того, интересны они человеку или нет.

Основываясь на анализе словарных статей, мы вывели рабочее опре-деление прилагательного interesting (интересный) как having a quality or qualities that secure and hold attention (привлекающий и удерживающий вни-

102

мание). Следующие прилагательные имеют в своём составе признак «при-влекающий внимание» (holding attention): Interesting, engrossing, absorbing, intriguing, exciting, thrilling, amusing, diverting, entertaining, haunting, arrest-ing, curious, remarkable, surprising, extraordinary, tantalizing, eye-catching [2; 3; 4]. Эти лексемы выражают положительную оценку предметов и явлений окружающей действительности, оценивают их как интересные, т.е. вызыва-ющие положительные эмоции, мотивирующие стремление к познанию и раз-витию интеллекта.

Пейоративным оценочным содержанием обладают прилагательные, содержащие признак «не удерживающий внимание» (not holding attention): boring, dull, humdrum, dreary, monotonous [2; 3; 4].

В ассоциативных признаках beautiful «красивый», attractive «привле-кательный», entertaining «занимательный» чётко выражена положительная оценка интереса. Мотивирующим основанием для такой оценки является,во-первых, положительное отношение к познанию, расширению кругозора.У человека существует желание исследовать интересный объект, расши-рить свой опыт путём включения новой информации о нем. Наряду с эмо-циональным компонентом (положительным эмоциональным тоном впечат-ления – удовольствием от процесса) присутствует и другой – потребность в знаниях, новизне, что является характерной чертой познавательного инте-реса. Во-вторых, положительную оценку обеспечивает удовольствие, получа-емое от знакомства с новым, занимательным, захватывающим, что является гедонистической оценкой.

Интерес является мотивирующим фактором деятельности, познания, а отсутствие интереса, скука приводят к безделью и невежеству. Однако с этической, моральной точки зрения интерес может быть двояким: он моти-вирует не только деятельность, направленную на получение знаний, работу, но и уклонение от работы, безделье, а также излишнее любопытство и вме-шательство в дела других, что негативно оценивается индивидуалистической английской лингвокультурой. Особенно ярко это выражает паремия Curios-ity killed the cat – Любопытство убило кошку. Значение пословицы опреде-ляется как Being curious can get you into trouble (Often used to warn someone against prying into others’ aff airs) [4]. Она часто используется в коммуникатив-ной ситуации, когда один из участников хочет избежать ответа на излишне любопытствующий вопрос Jill: Where did you get all that money? Jane: Curiosity killed the cat [4].

Существует также современная интерпретация этой пословицы, оце-нивающая любопытство скорее в позитивном ключе: Ignorance killed the cat. Curiosity was framed [6] – Неведение убило кошку. Любопытство подста-вили.

Также негативные аксиологические признаки концепта выражены во фразeологизме nosy (nosey) Parker – a person of overly inquisitive or prying nature, a meddlesome person, having or showing too much interest in the aff airs of others [5]. Существует версия, что возникновение этой идиомы связано с Мэтью Паркером, являвшимся архиепископом Кентерберийским в 1559–1575 гг., который обладал большим носом и не менее большим интересом к чужим делам.

В английском языке ярко выражены близкие по значению понятийные признаки хобби/hobby, поиск развлечений/diversion. В лексикографических источниках было выявлено несколько лексических единиц со значением раз-влекающего, вызывающего интерес действия (увлечение): pastime, pursuit (хобби, увлечение), diversion, recreation (развлечение, отдых – деятельность, направленная на то, чтобы развлечься, повеселиться, хорошо провести вре-мя), avocation, hobby, spare-time activity, by-line, sideline (увлечение, хобби, занятие в свободное время). Здесь можно говорить о специфически англий-ском деятельностном отношении к миру, на которое уже не раз указывали исследователи культурных концептов.

103

Таким образом, познавательный интерес в английском языке концепту-ализируется с помощью метафоры «интерес – огонь» и других образных при-знаков, основывающихся на представлениях носителей английского языка о живой и неживой природе. Его мелиоративное оценочное содержание вер-бализуется группой прилагательных со значением interesting. Пейоративная оценка репрезентирована прилагательными со значением boring, фразеоло-гизмом nosy Parker и паремией Curiosity killed the cat. Разнообразие единиц, вербализующих понятийный признак hobby (хобби), указывает на то, что де-ятельность, направленная на удовлетворение познавательного интереса, ре-презентирует одну из ценностей английской лингвокультуры.


1. Попова, З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин. – Воронеж : Истоки, 2001. – 191 с.

2. English-Cobuild Dictionary [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://dictionary.reverso.net/english-cobuild/ (дата обращения: 14.03.2012).

3. Longman Dictionary of Contemporary English [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.ldoceonline.com/ (дата обращения: 14.03.2012).

4. The Free dictionary by Farlex [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.thefreedictionary.com/ (дата обращения: 14.03.2012).

5. The Phrase Finder [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.phrases.org.uk/ (дата обращения: 16.03.2012).

6. Wisdom Commons [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.wis-domcommons.org/ (дата обращения: 16.03.2012).

104

ÁÁÊ Ø3 (4Þãî.Ñåð)–631ÓÄÊ 398.8 (497.11)

À.Ï. ÓØÀÊÎÂÀ

A.P. USHAKOVA

ÏÐÈÒßÆÀÒÅËÜÍÛÅ ÊÎÍÑÒÐÓÊÖÈÈ Â ÑÅÐÁÑÊÈÕ ÍÀÐÎÄÍÛÕ ÏÅÑÍßÕ

POSSESSIVE CONSTRUCTIONS IN SERBIAN FOLK SONGS

Для анализа в статье привлекаются сербские народные песни в обработке В.С. Ка-раджича, учитывается то обстоятельство, что сербский литературный язык возник на народной основе. Рассматриваются притяжательные местоимения, дательный падеж местоимений, особенности их функционирования в фольклорном тексте.

The article studies the Serbian folk songs in V.S. Karajic’s interpretation. The fact is known that the Serbian literary language was developed on the folk basis. The author de-scribes the possessive pronouns, the Dative case of pronouns, its functioning in the folk text.

Ключевые слова: категория принадлежности, средства выражения посессивно-го значения, субъект действия, косвенный субъект, дательный падеж местоимения в атрибутивно-объектной функции.

Key words: category of possession, means verbalizing the notion of possession, the sub-ject of action, indirect subject, the Dative case of pronouns in an attributive object function.

Современная славистика уделяет большое внимание проблеме проис-хождения и формирования национальных языков, лингвистической нормы, в частности, генезису сербского языка.

В.С. Караджичу принадлежит ведущая роль в формировании нормиро-ванного сербского языка, в основу которого были положены народные гово-ры [7, с. 133; 3, с. 27–36]. Уже в конце первой половины XIX века предложен-ная ученым литературно-языковая концепция характеризуется прочностью и стабильностью позиции [2, с. 73].

Обращение к материалу сербских народных песен даёт возможность определить, какие грамматических средства выражения категории принад-лежности участвовали в формировании сербского литературного языка.

В нашей статье мы исследуем местоимения, наиболее употребительное средство выражения посессивного значения.

Конструкции с местоимениями моj, твоj, наш, ваш, выступающие в народных песнях В. Караджича, включают определяемое имя с разноо-бразной семантикой. Следует выделить конструкции, в которых наличеству-ют местоимения, включающие существительные с определениями «люби-мый», «возлюбленный». Такая семантическая связка существительных в сочетании с местоимением характерна для фольклорных текстов: мој дика [4, с. 640] – мой любимый; мој суђеник [4, с. 376] – мой суженый; моју дру-гарицу [4, с. 23] – мою подругу; вирну љубу моју [4, с. 622] – верную любовь мою; наша невјеста [4, с. 519] – наша невестка. Наблюдения выявили преи-мущественное использование в сербских народных песнях конструкций с ме-стоимением моj.

М. Стеванович отмечает специфику местоимений в их стилистиче-ском контексте, когда они имеют различные эмоционально-экспрессивные значения (личной симпатии, задушевности и др.) [8, с. 284]. В современных сербских текстах наблюдаются конструкции, в которых выражение значе-ния принадлежности теряется, оно фразеологизируется, например: Парти-зани, децо моја [9, с. 126] – партизаны, дети мои…; Сине мој, не бој се [9, с. 140] – сын мой,не бойся. Однако частотность таких конструкций более

105

всего характерна для народных песен: о jуначе, моје јарко сунце [4, с. 312] – о герой (богатырь), солнышко моё; О ти Јано. Бисер мој [4, с. 344] – О ты, Яна, жемчужина моя.

Местоимение своj в современных сербских текстах чаще всего ис-пользуется в сочетании с именем, лексическая наполняемость которого – «конкретный предмет», «родственное лицо», «часть целого». В народно-поэтическом языке преобладают конструкции с выражением родственной принадлежности. Местоимение своj в сочетании с определяемым словом, как и другие притяжательные местоимения, может получать наряду с основ-ным значением дополнительное.

Во всех текстах возвратно-притяжательно-личное местоимение своj указывает на принадлежность субъекту действия.

В современных сербских текстах местоимения мој, твој, наш, ваш вместо свој используются редко: а у поповој књизи записан сам по захте-ву мог кума [9, с. 112] – а в церковных книгах я записан по требованию мо-его крестног.

В текстах XVIII в. притяжательные местоимения первого и второ-го лица отмечены при логическом подчёркивании местоименного сочета-ния, противопоставлении: Подајте деци вашој из прве младости, пример добродјетели [5, с. 40] – Покажите вашим детям пример добродетели с раннего детства; Није ми толико ни на стрелу жао колико на моје перје! [6, с. 39] – Мне больше жалко моих перьев, чем стрелы.

В народных песнях, записанных В. Караджичем, наблюдаются место-имения мој, твој вместо свој при указании на владетеля – субъекта дей-ствия, в частности, при логическом противопоставлении местоимений: Пак погуби вирну љубу моју, Љубу моју, а невисту твоју [4, с. 622] – И по-губил мою любимую, мою любимую, а твою невесту; а также при выделе-нии, подчёркивании, наличии приложения: Даруј мени Ану сестру твоју [4, с. 578] – Отдай мне Анну, сестру твою; Рец свако цару, уји твоме [4, с. 626] – скажи царю, дяде твоему; Ти отиди твоме белом двору [4, с. 620] – Ты иди к своему белому двору; Већ ти питаj твога брата Павла [4, с. 616] – Но ты спроси своего брата Павла.

В современных сербских текстах соблюдается ведущая роль местоиме-ния свој при указании на принадлежность действующему лицу в именитель-ном падеже. В народных песнях отмечен дательный субъекта: Милији Мари свекар свој, Нег’ у род мили бабо свој [4, с. 75] – Для Мары милее свёкор, не-жели отец родной. Наблюдаются случаи, когда в составе местоименного со-четания определяемое слово, обозначающее предмет принадлежности, в то же время является производителем действия: Ма јој говори своја свекрва [4, с. 519] – Но говорит ей (её) свекровь; Да га кори своја стара мајка [4, с. 611] – И его ругает (его) старая мать; Да јој не да своја мила мајка [4, с. 241] – Не даёт ей (её) милая мать. Контекст даёт возможность восста-новить, кому принадлежит предмет. В таких примерах свој употреблено вме-сто притяжательных местоимений 3-го лица (њезин, његов, њен…).

В народных песнях используются конструкции: «мест. + сущ.», «сущ. + мест.», имеются и более сложные сочетания с местоимением, которых мы не наблюдаем в современных текстах. Отметим конструкции, характерные толь-ко для песен, записанных В. Караджичем:

1.  Употребление местоимений твој и мој в качестве однородных опре-делений при одном определяемом слове: Ил’ у твоме ил’ у моме двору [4, с. 353] – либо в твоём, либо в моем доме; Ил’ у твојој, ил’ у мојој башчи [4,с. 354] – или в твоём, или в моем саду; [4, с. 463];

2.  Примеры с двойным противопоставлением, представляющие собой стилистическую игру слов: То су косе и твоје и моје, твоје за мном, а моје за тобом [4, с. 463] – это волосы и твои, и мои, твои для меня, а мои для тебя; Није теби Сава крива Већ је теби мајка крива, Теби твоја мени моја [4, с. 438] – Перед тобой не виновата Сава, перед тобой виновата мать, пе-ред тобой твоя, а передо мной моя.

106

3.  Повторение определений в однородных по структуре предложени-ях. Параллелизм построения конструкции подчёркивает значение опреде-ляемых слов при местоимении, например: девојчице! Раки-сапун руке твоје. Бистра вода сузе твоје, Јарко сунце њедра твоја [4, с. 392] – Девушка! Мыло – руки твои, чистая вода – слезы твои, жаркое солнце – груди твои.

В народных песнях, записанных В. Караджичем, в значении принад-лежности 3-му лицу отмечены местоимения његов, њен, њезин, њихов. Больше всего конструкций со словами, обозначающими «родственную при-надлежность», «часть тела», «конкретный предмет» Гаја и његов ујак [4, с. 626] – Гайя и его дядя.

В народно-поэтическом языке в значении принадлежности использу-ются краткие формы дательного падежа личных местоимений; полные фор-мы единичны. С чисто атрибутивным значением дательный местоимения вы-ступает в следующих случаях:

1.  При подлежащем в безглагольном предложении, как правило, в на-званиях песен: Џавер-беговица и син јој [4, с. 607] – Джавер-беговица и её сын; Павле Зећанин и мајка му [4, с. 199] – Павел Зечанин и его мать; Опет Љутица Богдан и сестра му [4, с. 541] – Снова Лютица Богдан и его сестра.

2.  При подлежащем в предложении с составным именным сказуемым: Тамбура му од сувога злата … [4, с. 451] – Его гитара из чистого золота...; А сједа му брада до појаса… [4, с. 615] – А седая борода у него до пояса; Ноге јој се беле… [4, с. 427] – Ноги у неё белые; Војно ми је пијаница… [4, с. 490] – Мой Войно – пьяница. Местоимение в таких примерах находится преимуще-ственно после определяемого имени. Вся дативная конструкция в предложе-нии с составным именным сказуемым чаще выступает в начале предложе-ния.

3.  При подлежащем, если в предложении имеется глагольное сказуе-мое: «Ја не могу свима бити љуба, Него једном, ког ми срце љуби» [4, с. 314] – Я не могу всем быть любимой, только одному, кого моё сердце любит; мој ђевере Петре!... Још ја не знам, ђе ти братац спава… [4, с. 616] – мой де-верь Пётр! Я ещё не знаю, где твой братец спит…; Она гледа, куд јој дра-го шета… [4, с. 369] – Она смотрит, где её любимый гуляет; А ја јадна не-мам на којега, Драги ми је у Млетке … [4, с. 268] – А мне бедной не на кого, мой любимый служит в Венецианской республике.

Местоименное сочетание находится перед глаголом, часто в начале предложения. Само местоимение находится как в препозиции, так и в пост-позиции по отношению к определяемому слову; распространение имени и местоимения наблюдается в единичных случаях. Чаще всего используются непереходные глаголы. Местоименное сочетание иногда стоит после глаго-ла или разделено глаголом: «Дођидере, сестро моја драга, Ево ти се поро-дила снаша» [4, с. 612] – Иди сюда, моя дорогая сестра, вот и родила твоя сноха; Јер сам чула, жени ми се драги... [4, с. 384] – Я слышала, что женит-ся мой любимый; «Отиш’о ми брат на војску» [4, с. 175] – Мой брат ушёл воевать.

Мы полагаем, что в таких примерах представлено чисто атрибутивное значение, так как связь дательного падежа с глаголом не проявляется. Вы-явлению атрибутивного значения способствует также постановка местоиме-ния перед определяемым именем, общий смысл высказывания, замена при-тяжательным местоимением: «Отиш’о ми брат» – Отиш’о мој брат» – «Мой брат ушёл». Непереходные глаголы (за редким исключением) обозначают «движение», «психическое состояние».

4.  При косвенном дополнении без предлога в предложении с глаго-лом: Њој говори млади младожења:… Лако ћеш ми мајци уговети… [4, с. 600] – Ей говорит молодой жених: моей матери легко угодить; «Злотвор ће нас видети, Мајци ће нам казати... [4, с. 433] – Злые люди нас увидят и матери нашей расскажут. Глагол не управляет дательным падежом (каза-ти мајци, а не нам).

107

В народных песнях распространён и дательный падеж местоимения с атрибутивно-объектным значением. Местоимение в таком значении может выступать при прямом дополнении и обстоятельстве:

1.  Местоимение при прямом дополнении (примеры многочисленны): И отеше сестру Иванову, Свезаше јој наопако руке… [4, с. 535 – Похити-ли сестру Иванову и связали ей руки; Све му поље прекрилиле овце! [4, с. 382] – на всем его поле полно овец!; Скадарка дјевојко! «Не б’јел’ плат-на, не плаши нам коња... [4, с. 601] – Скадарка-девушка (из Скадра – город в Македонии)! Не стирай полотно (белье), не пугай нам (наших) коней. Пере-ходные глаголы обозначают «чувственное восприятие», «изъятие части объ-екта» и другое «воздействие на объект». Данный тип дательного принад-лежности отмечен конструкциями «мест. + сущ. + глаг.», «глаг. + мест.+ сущ.», «мест. + глаг. + сущ.». Местоимение находится преимущественно в препозиции к имени.

2.  Местоимение при обстоятельстве с предлогами (чаще у, на) с нали-чием глагола: девојко, Јелен ти у двор ушета… [4, с. 12] – девушка, олень зашел в твой двор…; Не пада му сан на очи, Већ му пада јад на срце [4, с. 222] – Не идёт ему сон на глаза, а ложится ему на сердце печаль. Во втором примере наблюдается дистантное расположение компонентов дативной конструкции, что ослабляет атрибутивное значение.

Определяемое имя стоит в винительном падеже, глаголы отмечены пе-реходные и непереходные, они обозначают в основном «психическое состоя-ние», «частичное воздействие на предмет».

Во всех случаях с дательным местоимения в атрибутивно-объектной функции наблюдаем двойную зависимость местоимения от имени и глагола.Трёхчленная конструкция «мест. + предл. → сущ. + глаг.» может иметь различный порядок её частей. По отношению к имени местоимение преи-мущественно в препозиции. Отмечены конструкции: «глаг. + мест. + у (на)→ сущ.», «мест. + глаг. бити в краткой форме + у (на) → сущ.», «мест. +глаг. + у (на) → сущ.», «мест. + у (на) → сущ. + глаг.» и редкие другие. Реже в народных песнях выступают конструкции с другими предлогами. Конструкции с дательным принадлежности местоимения в анализируемых текстах выделяет общее значение предмета принадлежности, это преиму-щественно часть тела, родственное, лицо, предмет, находящийся в соб-ственности владельца.

Также в народно-поэтическом языке выявлены примеры с дательным падежом личных местоимений, осложнённых другими притяжательными местоимениями: ја би с тобом беседила, Не смем од мајке. – А гди ти је твоја мајка? [4, с. 426] – мне хотелось бы с тобой поговорить, но боюсь матери. – А где твоя мать?; Ој девојко Смедеревко! Окрени се амо доле, Да ти видим лице твоје [4, с. 325] – О девушка, Смедеревка (из г. Смедере-во), повернись, хочу увидеть твоё лицо; Не буди ми Јова мога, Нек ми се на-спи [4, с. 193] – Не будите мне моего Йово, пусть выспится.

А. Андрейчин показывает аналогичное употребление местоимений в современном болгарском языке: «Притяжательное определение, выражен-ное предлогом на с именем существительным (или местоимением), может быть усилено в предложении с помощью краткого притяжательного местои-мения: на него брат му, на мене баща ми... (мой брат, его брат)» [1, с. 369].

В зачинах народных песен, припевах отмечен дательный падеж место-имений в клятвах: Па удара себе у срдашце, И умрије, жалосна јој мајка! [4, с. 480] – И била себя в сердечко, и скончалась, бедная; Умре Јово, жалос-на му мајка! [4, с. 430] – Умер (скончался) Йово, бедный и несчастный.

В народно-поэтических текстах используется родительный падеж принадлежности с предлогом у при подлежащем в предложении с состав-ным именным сказуемым: И ми идемо, мому тражимо. – У нас је мома још не прошена [4, с. 201] – И мы идём, и ищем невесту – нашу девушку ещё не сватали; У мене су очи соколове, … [4, с. 371] – У меня глаза соко-

108

линые…; Беседи му Јела удовица… У мене су кћери неудате… [4, с. 461] – Говорит ему Елена-вдовица… Дочери у меня незамужние; У тебе је братац кавгаџија, Кудгод иде, он замеће кавгу [4, с. 215] – Твой братец слишком буйный, куда ни пойдёт, везде затевает драку. Конструкцию с предлогом «у» можно заменить синонимичной: «у тебе је братац» – «твој братац». Укажем пример с местоимением в дательном падеже и пред-логом к при имени в косвенном падеже.: И к мени је на диван доведе… [4, с. 598] – И приводит её ко мне на диван. Отмечено также сочетание с пред-логом на при подлежащем: Отуд иде незнан добар jунак, На њему је ђузел одијело [4, с. 372] – Оттуда идёт неизвестный добрый молодец, на нем сна-ряжение. Конструкции с существительными единичны в народных песнях: У сироте стрине милостиве… – У сироты тёти добрые [4, с. 573]; У јунака свилен појас, свилом накићен… [4, с. 450] – У богатыря шёлковый пояс, шёл-ком обшитый.

Семантика компонентов конструкции может противоречить функции или поддерживать её. Отдельные случаи использования данной формы в сербском языке, видимо, можно объяснить влиянием восточно-славянских языков и, возможно, диалектов сербского языка.

Сопоставление текстов народных песен с современным сербским языком помогло выявить в нем наиболее характерные способы обозначе-ния принадлежности: энклитические формы местоимений в дательном па-деже, притяжательные местоимения. Эти способы свидетельствуют об ар-хаичности сербского языка, который «хранит» древние средства выражения принадлежности, свидетельствуя о своей уникальности. Явления сербского языка позволяют «увидеть» грамматические средства принадлежности, свойственные старославянскому языку, а отчасти и праславянскому. Таким образом, современный сербский язык близок к народной основе языка, ибо его литературная разновидность восходит к народной речи.


1. Андрейчин, Л. Грамматика болгарского языка [Текст] / Л. Андрейчин. – М. :Иностр. лит., 1979. – 496 с.

2. Гудков, В.П. К изучению русского лексического наследия в сербохорват-ском языке [Текст] / В.П. Гудков // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. – 1978. – № 4. – С. 72–82.

3. Дмитриев, П.А. Караджич и его реформа сербохорватского/хорватосербско-го литературного языка [Текст] / П.А. Дмитриев, Г.И. Сафронов, С. Вук. – Л. : ЛГУ, 1984. – 107 с.

4. Караџић, В. Стеф. Српске народне пјесме [Текст] / В. Стеф. Караџић. – Књ. прва. – У Бечу, 1841. – 640 с.

5. Орфелин, З. Зрцало науке [Текст] / З. Орфелин. – Нови Сад, 1952. – 72 с. 6. Обрадовић, Д. Басне [Текст] / Д. Обрадовић. – Београд : Просвета, 1957. –

278 с.7. Пипер, П. Увод у славистику [Текст] / П. Пипер. – Београд : Завод за

уџбенике, 1995. – 106 с.8. Стевановић, М. Савремени српскохрватски језик (граматички системи и

књижевнојезичка норма) [Текст] / М. Стевановић. – T. I. – Београд : Научно дело, 1964. – 692 с.

9. Ћосић, Д. Далеко је сунце [Текст] / Д. Ћосић. – Београд : Просвета, 1966. – 401 с.

109

Ì åò î ä è ê à ï ð å ï î ä à â à í è ÿ ð ó ñ ñ ê î ã î ÿ ç û ê à

ÁÁÊ 81.2-9ÓÄÊ 37.013.75

Ã.À. ÈÂÀÍÎÂÀ

G.A. IVANOVA

ÈÑÏÎËÜÇÎÂÀÍÈÅ ÊÅÉÑ-ÒÅÕÍÎËÎÃÈÉ ÏÐÈ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈÈ ÐÈÒÎÐÈ×ÅÑÊÈÕ ÓÌÅÍÈÉ

Â ßÇÛÊÎÂÎÌ ÎÁÐÀÇÎÂÀÍÈÈ

USING CASE-BASED TECHNOLOGIES IN THE FORMATION OF RHETORICAL SKILLS

IN THE LANGUAGE EDUCATION

В статье раскрыты содержание, процедура и средства формирования риторических умений в образовательном процессе при изучении курса «Риторика» с использованием кейс-технологий в языковом образовании. Описана типология учебных текстов, осно-ванных на содержательном топосе «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя».

The contents, procedure and means of formation of rhetorical skills in the educational process are revealed in the article. in the study of the course «rhetoric» with the use of case technology in language education. The typology of texts based on the content topos «We all are out of “The Overcoat” by N.V. Gogol» is described.

Ключевые слова: кейс-стади, языковое образование, риторические умения, линг-вориторический анализ текста, топосы, дискурс, типология учебных текстов.

Key words: a case study, language education, rhetorical skill, lingvorhetorical text anal-ysis, topos, discourse, typology of educational texts.

В реализации разработанного нами коммуникативно-гуманитарного подхода в моделировании образовательного процесса большую роль играют гуманитарные технологии, превращающие гуманитарные знания в культур-ные практики [6]. Достичь образовательной цели – в учебном взаимодействии со студентами превратить поведенческую модель исследователя в культур-ную роль Исследователя-интерпретатора позволяют, на наш взгляд, кейс-технологии, что предполагает получение и обоснование объективного зна-ния культурными способами, поддержку исследовательского интереса обучаемого к практической деятельности и обеспечение его инструментари-ем, позволяющим успешно познавать мир. Рассмотрим, в частности, технику лингвориторического анализа текста при формировании риторических уме-ний (на примере анализа топа «Все мы вышли из гоголевской шинели» в со-временной публицистике).

Цель статьи – описать возможности использования кейс-технологий в формировании метапредметных (исследовательских) и предметных (рито-рических) умений студентов.

Используя кейс-технологии (от английского «case» – случай), препо-даватель проходит путь от исследователя до технолога при создании учеб-ного модуля, т.к. выступает не только как учёный-исследователь, но и как преподаватель-технолог, организующий образовательный процесс. В част-ности, подбирает кейс, определяет основные и вспомогательные материа-лы для подготовки студентов, разрабатывает сценарий занятия, организует предварительное обсуждение кейса, делит группу на подгруппы, руководит обсуждением кейса в подгруппах, обеспечивает студентов дополнительными сведениями [5].

110

Кейс-технологию в преподавании риторики как коммуникативной дис-циплины при анализе топа «все мы вышли из…» представим в следующих процессах: 1)  постановка проблемы: понимание (значимость) этого топа в со-временном дискурсе; 2)  наблюдение над объектами (отбор текстов сети Ин-тернет по ключевой фразе); 3)  описание явления (контент-анализ текстов с выявлением типизирующих признаков – текстовой роли топа); 4)  создание объяснительной модели (типологии текстов на основе текстовой роли топа и схемы его развития); 5)  объективация модели, выявление сущности (вклю-чение в схему целостного лингвориторического анализа текста пунктов (аспектов), связанных с описанием наблюдаемого топа; 6)  верификация – способы проверки правильности (верификации) модели (использование схе-мы аспектного анализа текста на новом текстовом материале); 7)  переход от частных явлений к общему кругу (соотнесение созданной типологии текстов с существующей классификацией логических топов); 8)  корректировка моде-ли и представление результата в виде целостного устного рассуждения или письменного эссе на основе схемы аспектного лингвориторического анали-за текста.

Для отражения широкой культурной среды бытования топоса нами ото-браны литературоведческие и публицистические (политические и социально ориентированные) тексты. В качестве научной основы топики выбрана кон-цепция А.А. Волкова, согласно которой в топе выделяются две смысловые со-ставляющие – содержательная и логико-семантическая, которые обознача-ются соответственно как топ внешний и топ внутренний [1]. Внешний топ представляет собой сочетание смысловых категорий, которые в совокупно-сти обозначают соединение и соотношение смысловых ценностей, свойствен-ное определённому мировоззрению или определённой культурной традиции. Содержательные (или внутренние) топосы – мудрость народа, зафиксирован-ная в паремиях. Но иногда авторское высказывание (прецедентный текст) становится паремией или публицистическим клише. Логические (или вну-тренние) топосы представляют собой «отношение между понятиями или высказываниями, посредством которого делается ход мысли» [1]. Содержа-тельный топ сохраняется независимо от способа истолкования отношений между его частями. Поэтому в зависимости от того, какой логический топ включен в содержательный, получается (1) различное соотношение ценно-стей; (2) различные возможности построения умозаключения с использова-нием данного содержательного топа; (3) различный состав аргументов, для которых данный содержательный топ будет основанием. Но при этом сам со-став ценностей сохранится.

Топосфера культуры – своеобразные своды законов коммуникации – категория подвижная, зависящая от изменений политической, идеологиче-ской, культурной парадигм в тот или иной период времени. Например, пре-цедентный текст «Все мы вышли из гоголевской «Шинели», с одной стороны, стал культурным мифом и сам порождает мифы, сопровождаясь характери-стиками «сакральный», «апокрифический», «аксиома»; с другой стороны, он выродился в трюизм, общее место. При этом актуализируются разные логи-ческие схемы развёртывания топоса, которые связывают: 1)  имя Н.В. Гого-ля – творческой личности, писателя, выразившего в произведениях филосо-фию эпохи и тенденции развития «русского духа»; 2)  рассказ «Шинель» – произведение, отразившее традиции критического реализма в русской про-зе; 3)  изобразительная роль художественной детали – шинели как знак при-надлежности к той или иной социокультурной среде.

Последовательность использования топов может быть различной и зависит от конкретного содержания темы и уместности её рассмотрения в том или ином аспекте. Следуя статусам проблемы, выберем предлагаемые А.А. Волковым состав и последовательность применения топов к теме: 1)  описательные, или обстоятельственные, которые используются в основ-ном для установления, определения и оценки фактов и для построения

111

аргументов, связанных с фактическими, предметными обстоятельствами аргу-ментации; 2)  модально-оценочные, которые используются для установления отношений между лицом и действием; 3)  причинно-следственные, которые используются для установления зависимости явлений; 4)  определительные, которые используются в основном для установления отношений между поня-тиями и для построения определений; 5)  сопоставительные, которые исполь-зуются в основном для развития мысли [1].

Содержательной основой учебного модуля является созданная нами типология учебных текстов, раскрывающих топос «Все мы вышли из «Шине-ли» Гоголя»:

1.  Описательные, или обстоятельственные топы – определение автор-ства высказывания «Все мы вышли из гоголевской шинели», поиски источ-ника высказывания:

А)  «Каждая работа, посвящённая Достоевскому и традициям Го-голя в русской литературе, почти обязательно заканчивается словами: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели» (…) Обратим, однако, внимание на то, что если кавычки при цитировании этих слов всегда налицо, то сноска с указанием источника нигде и никогда не приводится.

(...) Некоторые литературоведы (их большинство) на вопрос об ис-точнике, по которому они цитируют интересующие нас слова, отвеча-ют примерно так: «Это хорошо всем известная формула, тут и ссылок не надо».

Другие (немногие) сообщают, что эти слова Достоевского приво-дит известный историк русской литературы, дипломат, романист, ме-муарист и путешественник виконт Эжен-Мельхиор де Вогюэ (1848–1910), лично знавший Достоевского» [2].

Б)  «Однако история эта выяснена в сообщении С. Рейсера не до кон-ца. Точнее говоря, в его исследовании оказалась ошибка, повлиявшая на вы-воды, к которым пришёл автор. … Но дело в том, что «эта популярнейшая формула» находится в книге «Le roman russe» не в главе о Достоевском, а в одной из предшествующих, посвящённой Гоголю. Видимо, чтобы не по-вторяться, Вогюэ снял упоминание об этих словах в соответствующем месте главы о Достоевском» [3, с. 183].

2.  Модально-оценочный топ «лицо – поступок»: через отношение лица и действия определяются конкретные свойства лица и свойства действия, связанные с его значимостью и степенью ответственности деятеля; поступок приобретает определённость в отношении к лицу, его совершившему, а лич-ность проявляет себя не иначе, как в словах и поступках: Это

А)  Оценка роли творца – Мастера в становлении талантливых людей («шинель Засурского», «шинель Дягилева» и проч.). Например, во фрагменте диалога с французским балетмейстером Роланом Пети:

«К роли человека-легенды Ролан Пети привык давно. Для мира он по-следний могиканин довоенной парижской богемы…

– Вы последний участник легендарных парижских тусовок, работав-ший с богемой круга Жана Кокто. Но наши театралы видят в вас и на-следника «Русских сезонов» великого импресарио Сергея Дягилева. Вы ведь когда-то говорили, что «все мы вышли из шинели Дягилева»?

– Не знаю, как другие, но я связан с Дягилевым напрямую» [11].Б)  Оценка роли писателя как создателя не только индивидуальной

художественной картины мира, но создателя концептуальной модели пи-сателя – выразителя идей определённой эпохи (из «тюремной фуфайки Солженицына», «джинсовой куртки Аксёнова» вышли поколения писате-лей):

«Он был такой джинсовый и такой джазовый», охарактеризовала в наше время Аксёнова того периода Белла Ахмадулина. «Из джинсовой куртки Аксёнова, как из «Шинели» Гоголя, вышла вся современная русская литература», вторил поэтессе писатель Евгений Попов» [10].

112

3.  Причинно-следственные топы используются для установления и обо-снования причинно-следственных связей между составляющими факта или между фактами. Причинно-следственные связи могут мыслиться двояким об-разом: как действующая причина или как конечная причина или цель, на-пример, «Все мы вышли из сталинской шинели»:

А)  «… я вам скажу, может быть, самое главное, что я вам хочу ска-зать. Понимаете, мы не должны забывать, откуда мы вышли. Мы все выш-ли из-под сталинской шинели, у нас это генетически: кто не с нами, тот против нас, мы не можем нормально обсуждать» (из интервью Эдварда Радзинского по Первому каналу 02.02.2009).

4.  Определительные топосы, которые используются в основном для установления отношений между понятиями и для построения определений.

«Именно в русской литературе одежда стала жанром. И поэт в Рос-сии больше, чем поэт, и костюм больше, чем костюм. Причины для такого гиперболизма имеются (…) А самое главное, загадочная русская душа. Ко-торая для загадочности должна быть надёжно упрятана в надлежавший кокон, чтобы разрастаться и углубляться в сокровенной темноте и тес-ноте, чтобы было, откуда рваться наружу.

Для начала повторим вместе с певцом души нашей Достоевским: все мы вышли из гоголевской «Шинели» (...)

«Шинель», как всем со школьной скамьи известно, это гротеск и то, что мы привыкли звать смехом сквозь слёзы. Плюс ещё тогда в зубах на-вязшая тема маленького человека. Кое-кто даже говорит, что шинель – символ порабощения страстями. Во всяком случае, безусловно, символ.

Гоголю был важен не факт её кражи, а сам предмет – подбитый кош-кой, которую издали можно было принять за куницу. Это не просто доро-гая вещь, ради которой пришлось во всём себе отказывать, не средство защиты от холода, не знак социальной значимости и даже не мечта. Ши-нель срастается с Акакием Акакиевичем. Банальная униформа становит-ся «идеальной вещью», отделяющей его от всех остальных, чужих (…) [7]

5.  Сопоставительные топосы, которые используются для развития мысли. А)  Сравнительная характеристика роли произведения в судьбе русской

литературы (развитие темы маленького человека). «Ставшая уже сакраментальной фраза «Все мы вышли из «Шинели»

Гоголя» объясняет тот факт, что вся русская литература со второй половины ХIХ века по сей день так или иначе сверяла свои художественно-эстетические открытия с гоголевской традицией, недаром ассоцииру-ющейся в её сознании именно с «Шинелью», хрестоматийной повестью о маленьком человеке Акакии Акакиевиче Башмачкине, стремившемся с по-мощью шинели, пошитой невероятными усилиями и лишениями, повысить свой социальный статус. (...) Судьба писателя Ефима Рахлина, зациклен-ного на том, в Союзе писателей ему к празднику выдали дешёвую шапку, – это судьба Башмачкина ХХ века. Гоголевская «Шинель» закольцовывается, отражается во множестве зеркал, двоится и троится (…)» [4].

А)  Оценка образа Н.В. Гоголя как выразителя философии эпохи. Пони-мание концепции творчества Н.В. Гоголя и гоголевских традиций: изобличе-ние жестокости мира и безысходности человека; обнищание чувств и души как результат превращения человека в придаток к машине государства:

«200-летие Гоголя выпало на новую «николаевскую эпоху» – доволь-но беспомощный ремейк николаевской эпохи Пушкина-Гоголя. Были ли они «жертвами эпохи»? Все люди «жертвы» своей эпохи – хотя бы потому, что в эту эпоху страдают и умирают. Но известно, что Пушкин и Гоголь были активными, убеждёнными идеологами монархии, ничуть не хуже До-стоевского или Тютчева. …

«Все мы вышли из гоголевской шинели». Ну, не знаю, куда мы там «вышли» – пуговица от шинели далеко не катится… Мы – гоголевские персонажи, живём в мире Гоголя. (...) Чеканную идеологическую форму-

113

лу «православие-самодержавие-народность» государство обрело в 1830-е годы, как раз когда кумиром государства и общества был Пушкин и вскоре стал Гоголь». [9]

Лингвориторический анализ каждого текста осуществляется на осно-ве плана аспектного лингвориторического анализа текста, элементы которо-го были описаны в учебной типологии текстов:

1.  При определении характера передачи мысли и авторской позиции определите стиль, в котором написан текст.

2.  Определите, каково содержание текста.2.1. Тема. 2.2. Основная мысль.2.3. Определите ведущий тип речи, чтобы построить логическую схе-

му текста, выявите логические топы. 3.  Какие риторические приёмы использует автор для воздействия на

адресата?4.  Обобщите свои выводы: каков целостный авторский замысел в ва-

шем понимании? В антропоцентрической парадигме изучения языка реализация смыс-

ловых потенций топоса «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя» в дискурсе свя-зана и с культурной традицией, и с её преодолением, хотя всегда возможно выявить связи между системой концептов текста и системой логических то-пов, выявить топическую заданность содержания концептов. Скорректиро-ванная логическая модель исследованного топоса – специфика организации уровней структуры обобщённой языковой личности «коллективного субъек-та культуры» в рассмотренных текстах – выражается в том, что на мотиваци-онном уровне (прагматикон) доминируют деятельностно-коммуникативные потребности подключения посредством ментально-языковых каналов к сво-ему Я как носителю национальной духовной традиции. На лингвокогнитив-ном уровне (тезаурус) функционируют соответствующие понятия, концеп-ты, идеи, мировоззренческие стереотипы, которые образуют специфическую концептуальную и языковую картину мира носителя «русского духа», «на-циональной идеи», «милосердия». На вербально-семантическом уровне ча-стотны лексико-грамматические средства, репрезентирующие традиционное национально-культурное мировидение, что в частности, выражается в дейк-сисе «все мы», отражающем ментальные свойства (от соборности-общности, через обобщённость-коллективизм до вырождения в обезличенность), с одной стороны. С другой стороны, ключевые понятия, связанные с литературовед-ческой концепцией творчества Н.В. Гоголя: «маленький человек», «унижен-ные и оскорблённые», «милосердие». Риторической доминантой дискурса «Все мы вышли из гоголевской шинели» является антитетеза мира идеоло-гической российской реальности и национально-культурного нравственного идеала, что выражается в резком противопоставлении двух ментальных про-странств, демонстрации двух типов сознания – «рабского» и «свободного». Мы наблюдаем, что, шинель – «элемент обмундирования лиц, проходящих осударственную службу, форменное пальто со складками на спине и удер-живающим её сложенной хлястиком», – утратив вещность, стала культурной темой, национальным концептом.

На завершающем этапе студентам предлагаются следующие задания: 1)  проанализировать предложенный ниже текст и определить, какие рито-рические модели топоса описаны в нем, 2)  какие новые смыслы появились в тексте (жизнь фразы в современном контексте рассматривается как публицистическое клише: переосмысление глагола «вышли» в значении пре-емственности в «выросли» в значении превосходства), 3)  результаты иссле-дования оформить в виде эссе по плану аспектного лингвориторического анализа текста:

«Как-то по телевизору показывали вечер юмора. Я вообще-то юмо-ристические передачи не люблю, но, прежде чем переключить, я успела услышать, что чествуют Жванецкого. И что – цитата – «все мы выросли

114

из Жванецкого, как русская литература из гоголевской шинели». Действи-тельно, существует расхожая фраза о русских писателях: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя». Тут есть один нюанс. «Все мы вышли из «Шинели» означает, что гоголевское произведение столь велико и неисчерпаемо, что идей и образов хватило для многих произведений других писателей. А что же получается в том варианте, который прозвучал в передаче? Что, мол, русская литература выросла из гоголевской «Шинели»? Напри-мер, говорят: «Из этой статьи может вырасти большая книга». То есть статья содержит только зачатки, которые сулят появление книги. Так и гоголевская «Шинель» – если доработать, может, что путное и полу-чится. И вот представим себе, Жванецкого поздравляют так: «Вы, до-рогой Михал Михалыч, это мы в зародыше. Мы, великие, выросли из вас, маленького». Не очень-то лестно, если вдуматься. (…) Трудно сказать, по какой причине, но фразочка прижилась. Сейчас она превратилась в журна-листское клише – эдакую универсальную формулу преемственности.

Писатель-фантаст Ник Перумов говорит: «Мы все вышли из шине-ли Стругацких, другое дело, куда мы после этого направились» (…) Эдвард Радзинский считает николаевскую эпоху концентрированным выражени-ем российской истории: «Все мы вышли из шинели Николая – не Васильеви-ча, а Павловича». Даже европейские футбольные тренеры, оказывается, признаются, что вышли из «шинели Лобановского» [8].

Образовательный эффект при изучении заявленного топоса определя-ется на основе анализа написанных студентами зачётных работ, при этом уровень метапредметных и предметных умений определяется качеством ис-следовательских эссе.

Таким образом, аспектный лингвориторический анализ текста по-зволяет выстраивать топосферу дискурса студента, а использование кейс-технологий в образовательном процессе является одним из активных спосо-бов обучения в языковом образовании.


1. Волков, А.А. Курс русской риторики / А.А. Волков [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.i-u.ru/biblio/archive/krotov_kurs/00.aspx.

2. «Все мы вышли из Гоголевской шинели» (История одной легенды) [Текст] / С. Рейснер // Вопросы литературы. – 1968. – № 2. – C. 184–187.

3. Все мы вышли из гоголевской шинели [Текст] / С. Бочаров, Ю. Манн // Во-просы литературы. – 1968. – № 6. – С. 183–185.

4. Классика в кривом зеркале массовой литературы: к вопросу о тенденциях российской словесности XXI века / М.А. Черняк [Электронный ресурс]. – Ре-жим доступа : http://www.chtenie-21.ru/conf/conf1.

5. Метод конкретных ситуаций в обучении взрослых [Текст] / А. Завгородняя, Д. Ямпольская // Новые знания. – 2001. – № 2. – С. 25–31.

6. Моделирование образовательного процесса на уроке развития речи с пози-ций коммуникативно-гуманитарного подхода [Текст] / Г.А. Иванова // Фи-лологическое образование: современные стратегии и практики : сб. науч.-метод. статей / отв. ред. В.А. Доманский, Л.И. Коновалова. – СПб. : ЛОИРО, 2011. – Вып. 1. – С. 240–248.

7. Одежда как жанр. Тулупчик. Шинель. Халат / П. Варенец [Электронный ре-сурс]. – Режим доступа : http://www.superstyle.ru/08feb2008.

8. О преемственности. Кто же вышел из шинели? / И. Левонтина [Электрон-ный ресурс]. – Режим доступа : http://www.stengazeta.net.

9. Пушкин – Самодержавие – Гоголь / Б. Суварин / Ежедневный журнал. – 2009 [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http/www EJ/RY.

10. Умолк голос поколения шестидесятников. Культура. Вести.ru. 09.07.09. [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.utro.ru/articles /2009/07/07/824311.shtml.

11. Человек сего дня / Л. Гучмазова [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.itogi.ru/iskus/2010/24.

115

ÁÁÊ 74.268.1ÐóñÓÄÊ 372.881.161.1

Î.Ï. ÊÎÆÎÊÀÐÜ

O.P. KOZHOKAR

Ó×ÅÁÍÛÉ ÒÅÇÀÓÐÓÑ ÊÀÊ ÑÐÅÄÑÒÂÎ ÐÀÇÂÈÒÈß ÏÎÍßÒÈÉÍÎÃÎ ÌÛØËÅÍÈß Â ÏÐÎÖÅÑÑÅ

ÏÎÄÃÎÒÎÂÊÈ ÁÓÄÓÙÈÕ Ó×ÈÒÅËÅÉ

TRAINING THESAURUS AS A MEANS OF CONCEPTUAL THINKING IN THE PROCESS

OF PREPARING FUTURE TEACHERS

Данная статья посвящена проблеме развития понятийного мышления у студентов педагогического вуза. Учебный тезаурус рассматривается как ведущее средство фор-мирования познавательной активности студентов, что в конечном итоге способствует развитию понятийного мышления.

This article is devoted to the development of conceptual thinking of pedagogical uni-versities students. Training is seen as the leading thesaurus-schee means of formation of students’ cognitive activity where the fi nal result contributes to development of conceptual thinking.

Ключевые слова: понятийное мышление, научное понятие, оперирование поня-тиями, тезаурус, учебный тезаурус, когнитивно-творческая деятельность.

Key words: conceptual thinking, scientifi c concept, concepts manipulation, the thesau-rus, the thesaurus learning, cognitive and creative activities.

Принципиальные по своему характеру экономические, социальные и политические изменения, происходящие в нашем обществе, создают объек-тивные предпосылки и условия для обновления системы образования в стра-не, для модернизации протекающих в ней социально-педагогических процес-сов.

Высшая школа сегодня является одним из актуальных факторов пере-стройки как государственных организмов, так и отдельно взятого человека, мощным средством духовного интеллектуального и нравственного возрожде-ния России.

Нынешнее время – время масштабных задач – требует профессиональ-ной подготовки специалистов, способных к продуктивному труду в разных сферах общества; сегодняшний специалист должен осмысленно относиться к тому, что он делает, свободно и разумно ориентироваться в окружающей действительности, диалектически мыслить.

Быстрое старение приобретённых профессиональных знаний ставитновые задачи перед высшей школой, а современная общеобразовательная школа «ждёт не учителя – диктатора, ретранслятора учебной информации, а учителя – генератора идей, человека, являющегося носителем обобщён-ных теоретических и методологических знаний, учителя – сепаратора ин-формации, т.е. учителя, умеющего отбирать и рационально использовать информацию для решения постоянно возникающих в его деятельности педа-гогических задач и нахождения единственно верного педагогического реше-ния, учителя, свободно владеющего диалектическим методом познания» [3, с. 3].

Высшая школа испытывает сегодня затруднения в планомерной целе-направленной активизации познавательной деятельности у студентов. Одна из причин состоит в том, что будущий учитель не имеет достаточного набо-ра соответствующих методик, обеспечивающих становление конкретных ка-честв (способностей) творческого характера в процессе учебного познания.

116

Как следствие, познавательная деятельность студентов не имеет чёт-кой направленности на творчество.

Центральным звеном в профессионально-творческой подготовке буду-щего учителя является, по нашему мнению, формирование его познаватель-ной активности и прежде всего перестройка мыслительной деятельности, в основе которой обучение интеллектуальным умениям, владение умствен-ными операциями, подчиняющимися объективным законам познания, т.е. развитие понятийного диалектического мышления.

Наиболее эффективным средством и условием формирования диалек-тического мышления является овладение системой понятий, которая, в свою очередь, является специфической формой теоретического знания и создаёт основу для овладения будущими учителями механизмами, технологией про-фессиональной деятельности, содержательной и операциональной её сторо-нами, так как любое мышление, как отмечал П.С. Выготский, «всегда дви-жется в пирамиде научных понятий» [2, с. 17].

Как отмечается в философских исследованиях, возникнув, понятие уже само становится объектом познания. С другой стороны, понятие является одной из форм мышления, и в этом смысле оно выступает как орудие (сред-ство) познания.

Таким образом, понятия представляют один из важнейших компонен-тов системы знаний, и от качества их усвоения зависит усвоение законов и теории, овладение умениями применять знания творчески на практике.

Факты свидетельствуют о том, что при изучении научной дисциплины на усвоение понятий отводится ограниченное время, и в результате, усваи-вая некоторую технологию (алгоритмы, методы) получения результатов, сту-денты часто не обладают адекватными знаниями о научных понятиях, кото-рые теоретически обновляют эту технологию.

На первый взгляд, кажется, недостатки не так заметны в конечном счё-те из-за того, что во многих случаях приобретённые знания направлены не только на исследование изучаемой или быстро изучаемой технологии. Но часто от специалистов и исследователей, и от учителя в первую очередь, тре-буется обращение к знаниям, приобретённым в учебном заведении, когда приходится заново выяснять смысл важных понятий. При этом понижает-ся мыслительная деятельность, результаты которой страдают от отсутствия ассоциаций, возникающих в связи с хорошо усвоенными понятиями. Следо-вательно, необходимо научить будущего учителя умению выделять в изуча-емом материале структурные единицы – понятия, тем самым выработав под-ход к понятию как к «единице содержания целенаправленного обучения».

«В процессе формирования понятия происходит переход к абстрагиро-ванию и обобщению, и знание, преподнесённое извне, становится собствен-ным знанием студента» [1, с. 17].

Проблеме усвоения и формирования научных понятий студента-ми посвящены работы М.Н. Алексеева, Л.Д. Арестовой, С.И. Архангельско-го, М.Б. Волович, Г.И. Железовской, Н.Ф. Талызиной, А.В. Усовой и др. Но вопросы, связанные с формированием научных понятий, в этих исследова-ниях не находят ещё должного освещения на уровне педагогической техно-логии: в них не говорится о возможности конструктивной деятельности при работе с понятиями.

«... Формирование понятий не является самоцелью, важное место за-нимает проблема обучения оперированию понятиями, которые уже сформи-рованы. Формирование умений оперировать научными понятиями является важнейшей задачей» [5, с. 164].

Своеобразную систему понятий образует тезаурус: система понятий, которой студент владеет, представлена в тезаурусе личностном, система «но-вых» для него понятий – в учебном тезаурусе. Составление микротезауру-са по теме, разделу той или иной изучаемой в вузе дисциплины приводит к образованию упорядоченного множества базовых и периферийных поня-

117

тий в форме алфавитного или тематического словаря, что обеспечивает сту-денту свободу выбора рациональных путей освоения информации и одновре-менно открывает возможности регулировать трудоёмкость познавательной работы. Как отмечается в работе В.И. Журавлёва: «даже простой просмотр предметов – терминов, содержащихся в указателях, возбуждает информа-ционные потребности читателя, и он невольно попадает в плен книги; осо-бенно, если термин сигнализирует о дефиците знаний или отражает смысл личностно-значимой и актуальной для него информации» [4, с. 9].

Термины, вошедшие в тезаурус, могут стать, на наш взгляд, регулято-рами направления не только когнитивной, но и когнитивно-творческой дея-тельности.

В процессе обучения студенты встречаются с огромным потоком новой информации, с большим количеством новых для них понятий, терминов, усво-ение этой информации осуществляется зачастую хаотично, что в итоге при-водит к тому, что, спустя некоторое время, студент не может дать чёткого объяснения какому-то понятию, явлению, установить связи нового понятия с ранее изученными – иными словами, новая информация будет классифици-роваться как «изученная», но далеко не усвоенная. Поиск же необходимой информации перед экзаменом, при выполнении различных заданий и в дру-гих учебных ситуациях оказывается достаточно трудоёмким.

Чтобы избежать подобных ситуаций, можно воспользоваться предмет-ным и тематическим тезаурусом, составленным по изученным темам, разде-лам, можно сказать, микротезаурусами.

Главным элементом тезауруса является дескриптор, т.е. термин, ис-пользуемый для индексирования и поиска; каждый дескриптор сопрово-ждается определённым объёмом информации, важнейшей характеристикой дескриптора является семантическая устойчивость, отсутствие многознач-ности; список дескрипторов даётся в алфавитном порядке, между дескрипто-рами устанавливаются логические связи и т.д.

На занятиях по «Теории и методике обучения русскому языку» уже не один год мы проводим работу со студентами по составлению предметных и тематических тезаурусов. Результаты этой работы очевидны: студенты луч-ше овладевают понятиями, способны сами составлять дескрипторные слова-ри и тематические тезаурусы по различным темам, используют приобретён-ные умения при изучении других дисциплин.

Начинают студенты свою работу по тезаурусостроению с выделения «базовых» понятий и операций с ними: определение понятия, раскрытие со-держания и объёма понятия, установление связей с рядоположенными, выше, ниже стоящими понятиями. От работы с «базовыми» понятиями переходим к методу дескрипторного описания терминов, т.е. к выполнению операций, совпадающих с характеристиками дескрипторов информационно-поисковых языков. В числе операций отыскание синонимов исследуемому понятию, под-бор терминов одной темы по их иерархической связи.

Поэтапное «конструирование» тезауруса даёт больший развивающий эффект, чем использование готового тезауруса и построение тезауруса сту-дентами по образцу. Это объясняется тем, что разработка новых средств обу-чения (в данном случае таким средством становится тематический тезаурус) предполагает изменение познавательных заданий и инструкций, использова-ние новых видов тренировочных упражнений.

Когда студенты научатся строить предметные и тематические тезауру-сы, можно использовать тезаурус на различных этапах процесса обучения: при объяснении нового материала, при закреплении изученного, для осу-ществления контроля.

Уплотнение информации путём сведения её к единым логическим основаниям и прогнозирование информации в развёрнутом виде открывает широкие перспективы для развития творческого мышления учащихся. Эти перспективы открываются в главной зоне познавательной деятельности, яв-

118

ляющейся в настоящее время ахиллесовой пятой, – в зоне усвоения теорети-ческого материала. А как известно, чем выше уровень творческого усвоения теории, тем выше результаты её применения на практике.

Предметный или тематический тезаурус является, на наш взгляд, структурой, уплотняющей изучаемую информацию, кроме того, само уплот-нение информации носит на себе элемент творчества, так как студент име-ет возможность выбрать самостоятельно то логическое основание, которое будет положено в основу построения тезауруса.

В качестве доказательства сказанному можно привести ряд тезауру-сов, составленных студентами. Тезаурус к теме «Подлежащее»:

Подлежащее (1 вариант)Вопрос подлежащего • выявление предмета:

– деятель или носитель признака;– лексическое значение подлежащего;– определение;– входит в структурную схему предложения;– главный независимый член, обозначающий предмет речи;– содержит «данное» , тему высказывания;– структурно-независимое слово;– форма И. п.

Подлежащее (2 вариант)Семантическое значение – значение характеризуемого предмета или

потенциального действия: номинативное подлежащее; инфинитивное подле-жащее.

Грамматическая организация – опора на независимые формы имени и глагола.

Морфологическое выражение:– инфинитив;– местоимение;– субстантивированные части речи;– фразеологизм.

Синтаксические особенности: формы подлежащего обусловливают его предикативную связь со сказуемым.

В данных тезаурусах содержится вся основная информация о подле-жащем как главном члене предложения (лексико-семантическая, морфоло-гическая, синтаксическая); эта информация при необходимости может быть развернута, каждое понятие, входящее в тезаурус, содержит необходимую учебную информацию.

Логическим основанием к первому тезаурусу послужил алфавитный порядок расположения дескриторов – основных базовых понятий по данной теме, в основу второго тезауруса положен порядок анализа подлежащего как главного члена предложения.

Использование тезауруса в качестве средства учения наряду с другими средствами обучения существенно влияет на умственное развитие обучаю-щихся, но не прямо, а в процессе выполнения познавательной деятельности, в органическом единстве с познавательными действиями и операциями. Те-заурус становится новым средством обучения, и связанные с ним изменения в организации, содержании познавательной деятельности возбуждают вни-мание и понимание учебного материала.

Систематическая работа с учебным тезаурусом приводит к форми-рованию когнитивной активности у студентов. Отсутствие у обучающихся «страха» перед незнакомым понятийным звукокомплексом создаёт ситуа-цию свободного оперирования понятиями, что в конечном итоге способству-ет развитию понятийного мышления.

119


1. Арестова, Л.Д. Дидактический анализ формирования научных понятий в высшей школе [Текст] / Л.Д. Арестова. – М. : МГПИ им. Ленина, 1983. – 16 с.

2. Выготский, Л.С. Избранные психологические исследования [Текст] / Л.С. Выготский. – М. : АПН РСФСР, 1956. – 519 с.

3. Железовская, Г.И. Педагогическая технология формирования понятийно-го диалектического мышления у студентов [Текст] / Г.И. Железовская. – Саратов, 1994. – 368 с.

4. Журавлёв, В.И. Основы педагогической конфликтологии [Текст] / В.И. Жу-равлёв. – М. : Рос. пед. агентство, 1995. – 183 с.

5. Работин, И.В. Пути активизации познавательной деятельности школьников в условиях компьютеризации [Текст] / И.В. Работин. – М. : Просвещение, 1990. – 67 с.

120

ÁÁÊ 74.268.1ÓÄÊ 37.016:81-028

Ò.Ñ. ËÓÊÎØÊÎÂÀ

T.S. LUKOSHKOVA

ÑÈÑÒÅÌÀ ÐÀÁÎÒÛ ÏÎ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈÞ ÊÎÌÌÓÍÈÊÀÒÈÂÍÛÕ ÓÌÅÍÈÉ Ó×ÀÙÈÕÑß

ÍÀ ÓÐÎÊÀÕ ÐÓÑÑÊÎÃÎ ßÇÛÊÀ

FORMING COMMUNICATIVE SKILLS OF SCHOOL PUPILS AT THE LESSONS OF RUSSIAN LANGUAGE

В статье показаны пути реализации коммуникативной направленности изучения русского языка в школе. Формирование коммуникативных речевых умений и навы-ков учащихся ведётся в процессе многоаспектной целенаправленной работы, опреде-лённой в систему, где базовой является аналитико-синтетическая работа на основе текстов-образцов, позволяющая дать речеведческие знания как систему ориентиров для учащихся в процессе речевой деятельности.

In the article the ways of realization of communicative dimension in learning Russian Language at school are displayed. Forming communicative speech skills of school pupils is realized in the process of multiple-aspect purposeful activity, organized in a system; the fundamental work of it is analytic and synthetic work on the basis of sample texts. This kind of work allows giving speech-oriented knowledge as a system of guidelines for pupils in the process of speech production.

Ключевые слова: коммуникативная компетенция, коммуникативные речевые умения, лингвостилистический анализ, тексты-образцы, речеведческие понятия.

Key words: communicative competence, communicative speech skills, linguo-stylistic analysis, sample texts, speech-oriented notions.

В системе школьного образования русский язык занимает особое ме-сто. Это обусловлено его социальной значимостью. Русский язык – это род-ной язык русского народа, часть его духовной культуры, основная форма проявления его национального и личностного самосознания. Русский язык – средство общения, орудие познания и отражения действительности, важней-шее средство воспитания.

Изучение основ науки о языке в средней школе тесно связано с рече-вым развитием школьников, что обусловлено как спецификой взаимосвязи языка и речи, так и специальными целями обучения родному языку – форми-рования коммуникативной, языковой, лингвистической и культуроведческой компетенций.

Формирование коммуникативной компетенции, коммуникативных уме-ний учащихся, то есть овладение учащимися школы в процессе обучения русскому языку всеми видами речевой деятельности, определяющими спо-собность осознанно воспринимать звучащую речь (умение слушать) и печат-ное слово (умение читать), грамотно, точно, логически стройно, выразитель-но передавать в устной и письменной форме собственные мысли, учитывая условия речевого общения (умения говорить и писать), является конечной целью обучения русскому языку в школе.

Измерителем сформированности уровня коммуникативной компетен-ции учащихся выступают коммуникативные умения. Под коммуникативно-речевыми умениями понимается способность школьников использовать зна-ния о коммуникативных свойствах и нормах употребления языковых средств в различных видах речевой деятельности.

Коммуникативные умения и навыки связаны с организацией речево-го общения в соответствии с его целями, мотивами, задачами, с одной сто-роны, а с другой – в соответствии с социальными нормами речевого поведе-

121

ния. При этом на первый план выдвигается, определяя общие коммуникатив-ные умения, практическая цель – формирование умений и навыков общения.Важность этого отмечал психолог А.А. Леонтьев: «Чтобы полноценно общать-ся, человек должен в принципе располагать целым рядом умений. Он дол-жен, во-первых, уметь быстро и правильно ориентироваться в условиях об-щения, во-вторых, быстро и правильно спланировать свою речь, правильно выбрать содержание акта общения, в-третьих, найти адекватные средства для передачи этого содержания, в-четвёртых, уметь обеспечить обратную связь. Если какое-либо из звеньев акта общения будет нарушено, то говорящему не удастся добиться ожидаемых результатов общения – оно будет неэффектив-ным» [3, с. 67]. Учеными психологами, лингвистами, методистами определе-ны общие коммуникативно-речевые умения, которые необходимо формиро-вать в процессе изучения русского языка в школе.

Схема 1

Формирование коммуникативно-речевых умений и навыков – это про-цесс овладения речью: средствами языка и механизмами речи (восприятие чужой речи и выражение своих мыслей и чувств); в методическом значении – это специальная учебная деятельность учителя и учащихся, направленная на овладение речью.

Обучение речи – это не автономно существующий раздел курса, а как бы вторая линия обучения языку, где должна решаться коммуникативная за-дача, задача общения. Развитие речи на уроках русского языка – это вся ра-бота, проводимая словесником специально и в связи с изучением школьного курса русского языка (грамматики, лексики, правописания и т.д.) для того, чтобы ученики овладели языковыми нормами, а также умением выражать свои мысли в устной и письменной форме, пользуясь нужными языковыми средствами в соответствии с целью, содержанием речи и условиями обще-ния. Эта сложная и многогранная задача должна решаться учителем при ре-ализации принципа внутрипредметной интеграции, когда 1) изучается язы-ковая единица любого уровня, 2) выясняется её стилистическая, речевая функция в тексте, и 3) учащиеся используют её в собственной речи под ру-ководством (по заданию, образцу) учителя, то есть ученик на уроке получает знания об изучаемой языковой единице, её функции в речи и учится уместно использовать в собственной речи.

Учитель должен знать основные условия успешного развития речи уча-щихся, формирования коммуникативно-речевых умений и навыков (речет-ворческую систему человека, этапы порождения речи, мотивацию обучения,

Умение адекватно воспринимать

устную и письменную речь

Умение раскрыть тему

и основную мысль текста

Умение собирать и систематизировать материал на отдельную тему

Умение пересказывать подробно,

выборочно, сжато исходный текст

Умение создавать тексты

разных типов и стилей речи

Умение совершенствовать

и редактировать написанное

ОБЩИЕ КОММУНИКАТИВНО-РЕЧЕВЫЕ УМЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ

122

психофизиологические возрастные этапы речевого развития) и должен пред-ставлять систему работы по развитию речи учащихся. Базовые коммуника-тивные умения и навыки формируются поэтапно в процессе аспектной ра-боты на уроках, имеющих речевую направленность, на специальных уроках развития речи, а также на уроках нетрадиционного типа.

Многоаспектная, целенаправленная работа, определённая в систему, позволяет формировать нормативные и коммуникативные речевые умения и навыки.

Система работы по развитию речи и формированию коммуникативных умений учащихся включает следующие аспекты.

1.  Обучение всем видам пересказа на уроках литературы (близкий к тексту, выборочный, сжатый, с творческим заданием).

Исследования учёных-психологов доказали, «что человек рождается с двумя спасительными инстинктами: инстинктом подражания и инстинктом любознательности (или инстинктом достижения)» [7, с. 14]. Овладение ре-чью идёт на основе подражания речи, воспринимаемой учеником, поэтому огромно значение р е че в ой ( язы ков ой) среды в развитии речи человека. Речевая среда бывает естественной и искусственной, «которую специально организуют обучающие, делают её максимально пригодной для обучения…» [6, с. 16]. Ученики, изучая литературные произведения писателей-классиков, неосознанно усваивают нормы языка и речи, что доказывает в своих работах психолог Н.И. Жинкин: «При передаче сообщения вводится два вида инфор-мации – а) о предмете и явлениях действительности и б) о правилах языка, на котором подаётся сообщение… Развитие речи есть не что иное, как введе-ние в мозг ребёнка языка в неявном виде, то есть через речь» [2, с. 103]. Пе-ресказ, близкий к тексту, позволяет усвоить нормы и богатство языка и речи (по авторскому образцу); остальные виды пересказа являются пропедевтиче-ской работой, подготавливающей учащихся к написанию соответствующих видов изложений.

2.  Обогащение словарного запаса учащихся. Одно из направлений в работе по развитию речи учащихся определено школьной программой как «обогащение словарного запаса и грамматического строя речи учащихся». Обогащение словарного запаса направлено на то, чтобы при порождении речи учащийся владел свободной контекстуальной заменой слов для уточне-ния мысли, создания выразительности, а при восприятии текста – адекватно воспринимал текст через понимание значения слов и их коннотаций.

Обогащение словарного запаса на уроках русского языка обеспечи-вается систематической словарной работой. В данном случае работа над словом на уроках русского языка проводится с позиций лексического толко-вания слова, орфографического оформления, орфоэпической стороны и вве-дения в активный словарный запас учащихся путём составления с данным словом словосочетаний и предложений. Одним из главных приёмов является работа с толковым словарём. Необходимым условием обогащения долговре-менной языковой памяти учеников запасом слов является реализация меж-предметных связей, в частности с уроками литературы, на которых лексиче-ское богатство речи дополняется богатством фразеологическим.

3.  Обогащение грамматического строя речи учащихся позволяет в дальнейшем точно, ярко, образно, живо выражать свои мысли и чувства. Бо-гатство грамматического строя речи проявляется в умении строить разные по структуре предложения. «Наборы и ряды грамматических моделей таких предложений (и вариантов этих моделей, создаваемых относительно свобод-ным словопорядком русского языка) обширны и позволяют разнообразить речевую структуру, обогащать речь» [1, с. 217].

При работе с синтаксическими синонимами изучаются смысловые, выразительные и стилистические возможности различных синтаксических конструкций. Для этого необходимо использовать классический в обучении приём сравнения, сопровождая его приёмом рассуждения. Например, при

123

изучении обособленных согласованных определений даём задание: «Срав-ните по содержанию, по точности выражения мысли, по эстетическому вос-приятию такие предложения: 1. Наука, не приносящая пользы, подобна лекарству, не излечивающему больного. 2. Не приносящая пользы наука по-добна не излечивающему больного лекарству. 3. Наука, которая не приносит пользы, подобна лекарству, которое не излечивает больного».

Вывод очевиден, что наиболее точно и воздействующее выражена мысль в первом предложении, причём наиболее краткой формой в отличие от третьего предложения.

Работу по обогащению грамматического строя речи учащихся необхо-димо проводить не только на уроках изучения синтаксических тем, но и на любом уроке при выполнении заданий типа: «Подберите ряд определений-прилагательных к существительному «берёза» (при изучении морфологи-ческой темы «Имя прилагательное», 5 класс), или «Подберите к существи-тельному определение, выраженное причастным оборотом» (при изучении причастий, 7 класс).

4.  Работа над интонационным богатством речи обязательно должна иметь место при изучении синтаксических тем. В школьных учебниках пред-ставлен интонационный рисунок предложений с обращением, предложений с вводными словами, однородными членами и др. Однако умения и навыки произнесения предложений разных конструкций или произнесения одного предложения, но с разным логическим ударением отрабатываются недоста-точно. Работа над выражением смысла предложения, текста в устной форме речи начинается с реализации семантического и интонационного принципов изучения синтаксико-пунктуационных тем на уроках русского языка.

5.  Работа над нормами языка и речи проводится фрагментарно на каждом уроке русского языка с использованием разных методических при-ёмов в зависимости от содержания изучаемого материала (работа над нор-мами письменной формы речи – орфографическими и пунктуационными; устной формы речи – орфоэпическими и акцентологическими; над нормами устной и письменной форм речи – лексическими, словообразовательными, грамматическими, стилистическими).

6.  Изучение речеведческих понятий выделено в лингвистике в особый раздел – стилистику, который в самостоятельный и изолированный раздел в школьной грамматике не выделяется, его понятия изучаются в теоретиче-ском и практическом аспекте на протяжении всего курса русского языка. Теоретическую основу обучения стилистике составляют три группы речевед-ческих понятий: главная единица речи – текст как речевое произведение, яв-ляющееся результатом речевой деятельности; функциональные стили речи; функционально-смысловые типы речи. Стилистические знания и умения уча-щиеся получают по концентрическому принципу, систематически углубляя и дополняя их в процессе стилистического анализа текстов. Стилистика тек-ста, являясь составной частью стилистики речи, «руководствуется чисто прак-тической задачей: перед говорящим, пишущим стоит цель наиболее адек-ватно, наиболее точно, полно, удачно передать содержание, высказать свои мысли, построить текст; стилистика должна помочь ему в этом, т.е. долж-на указать строительный материал, дать типовые архитектонические схемы, способы и приёмы организации материала» [4, с. 34], что возможно только путём стилистического анализа текстов. Коммуникативно-функциональный подход к изучению русского языка с опорой на речеведческие знания как основу ориентиров в процессе речевой деятельности требует ввести в школь-ную практику лингвостилистический анализ текстов-образцов.

7.  Коммуникативно-ориентированное обучение русскому языку на со-временном этапе требует формирования учебной деятельности учащихся ре-цептивного типа, состоящей в узнавании языкового явления в готовом тексте, и продуктивного типа, состоящей в порождении высказывания. Эти речевые умения формируются на основе стилистических знаний. Коммуникативно-

124

стилистические умения учащихся формируются в процессе выполнения аналитико-синтетической работы с текстами-образцами, на что указы-вал ещё А.М. Пешковский: «Как ребёнок научается говорить лишь через п они м а ни е речи взрослых, так человек может прийти к своему собствен-ному стилю только через понимание чужих стилей» [5, с. 57].

В результате лингвостилистического анализа текста учащиеся видят, какую роль в создании текста играют лексические, грамматические языко-вые единицы, видят назначение исследуемых единиц в речи, оценивают выра-зительность речи, учатся «технологии» построения текста. В соответствии со школьной программой анализ текста проводится с содержательной и струк-турной сторон: тема, основная мысль текста, способы и средства связи пред-ложений, членение текста на абзацы, составление плана, что позволяет фор-мировать у учащихся умение последовательно излагать мысли. Логический аспект анализа текста-образца достаточно полно разработан и представлен в системе в школьных учебниках. Однако языковой анализ представлен недо-статочно: нет образцов-доказательств, к какому стилю и типу речи относит-ся текст; какие языковые единицы используются в разных типах речи (описа-нии, повествовании, рассуждении) и почему.

8.  Обучение всем видам речевой деятельности становится возмож-ным при обучении русскому языку на деятельностной основе. Этому служат уроки обучающих изложений, составляющих промежуточное звено между аналитической работой на основе текстов-образцов и речевой деятельно-стью продуктивного типа. Работа с текстом на уроках обучающих изложе-ний включает три этапа умственной деятельности: синтез – анализ – синтез. На этапе анализа текста ученики приобретают умения определять тему, ми-кротемы, основную мысль текста; планировать последовательность изложе-ния; обеспечивать развитие темы и основной мысли; определять тип и стиль речи. Необходимо ещё одно дополнение к анализу текста: при составлении плана текста нужно соотносить его пункты со структурой этого типа речи (описания, повествования, рассуждения), что даёт осознание разного струк-турирования и языкового оформления текста в зависимости от типа и стиля речи. На уроках обучающих изложений у учащихся идёт активное развитие связной речи, формируются коммуникативные умения и навыки, и, сначала пересказывая текст, следуя логическому авторскому описанию событий, яв-лений, используя авторский язык, а затем, создавая свои тексты по образцу, учащиеся учатся «технологии построения текста», «запасаются» языковыми единицами, развивают языковое чутье, учатся уместно, в соответствии с це-лями и условиями коммуникации строить свою подражательную, а затем ав-торскую индивидуальную «хорошую» речь.

9.  На завершающем этапе формирования речевых умений, на уроках обучающих сочинений, учащиеся проявляют речевое творчество в рамках определённых жанров и стилей речи с использованием разнообразных видов заданий на частичное и полное продуцирование текстуальных миниатюр и полномерных текстов.

Таким образом, владение коммуникативными умениями и навыка-ми проявляется в способности учащихся связно, полно, последовательно и логично, подробно (сжато) излагать прочитанный текст, самостоятельно создавать свой на основе отнесённости его к определённому функционально-смысловому и стилевому типу речи, выделения главной мысли, её соответ-ствия теме, содержанию произведения, ситуации общения и правильного использования языковых средств в устной и письменной формах. И только в результате многоаспектной, целенаправленной, системной и систематиче-ской работы по развитию речи на уроках русского языка и литературы ста-новится возможным активизировать речевую деятельность, формировать нормативные и коммуникативные речевые умения и навыки учащихся.

125


1. Головин, Б.Н. Основы культуры речи: [Текст] : учеб. пособие / Б.Н. Головин. – М. : Высш. школа, 1980. – 335 с.

2. Жинкин, Н.И. Коммуникативная система человека и развитие речи в шко-ле [Текст] / Н.И. Жинкин // Проблемы совершенствования содержания и методов обучения русскому языку в 4–8 классах : матер. конф. преподава-телей методики русского языка пед. ин-тов и научных сотрудников НИИ педагогики 15–16 апреля 1969 года : тезисы докладов. – Вып. 1. – М., 1969. – С. 101–108.

3. Леонтьев, А.А. Психология общения [Текст] / А.А. Леонтьев. – М. : МГУ, 1999. – 365 с.

4. Одинцов, В.В. Стилистика текста [Текст] / В.В. Одинцов ; отв. ред. А.И. Горшков. – 5-е изд. - М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. – 264 с.

5. Пешковский, А.М. Вопросы методики родного языка, лингвистики и стили-стики [Текст] / А.М. Пешковский. – М. ; Л. : Гос. издат, 1930. – 176 с.

6. Федоренко, Л.П. Анализ теории и практики методики обучения русскому языку [Текст] : учеб. пособие / Л.П. Федоренко. – Курск : Изд-во. КГПИ, 1994. – 205 с.

7. Федоренко, Л.П. Закономерности усвоения родной речи [Текст] / Л.П. Федо-ренко. – М. : Просвещение, 1984. – 159 с.

126

ÁÁÊ 81.411.2-03ðÓÄÊ 811.161.1

Ã.Ñ. ÑÀÌÎÉËÎÂÀ

G.S. SAMOYLOVA

ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ËÈÍÃÂÈÑÒÈ×ÅÑÊÀß ÑÎÑÒÀÂËßÞÙÀß

ÏÐÎÔÅÑÑÈÎÍÀËÜÍÎÉ ÏÎÄÃÎÒÎÂÊÈ Ó×ÈÒÅËß-ÑËÎÂÅÑÍÈÊÀ

È ÍÀÓ×ÍÎ-ÌÅÒÎÄÈ×ÅÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÛ ÅЁ ÎÐÃÀÍÈÇÀÖÈÈ

HISTORICAL-LINGUISTIC CONSTITUENT IN THE PROFESSIONAL TRAINING

OF A TEACHER-PHILOLOGIST AND SCIENTIFIC-METHODOLOGICAL BASES

OF ITS ORGANIZATION

Раскрываются научно-методические основы организации изучения цикла историко-лингвистических дисциплин как целостного объекта при подготовке учителя-словес-ника.

The scientifi c-methodological bases of the organization of the study of historical-linguis-tic disciplines as a whole object during the training of a teacher-philologist are revealed.

Ключевые слова: историко-лингвистическая подготовка, закономерности разви-тия языка, лингвистическое мышление, интегративный дидактический материал.

Key words: historical-linguistic training, appropriateness of language development, lin-guistic thinking, integrative didactic material.

Цикл историко-лингвистических дисциплин, изучаемых студентами филологических факультетов педагогических вузов, традиционно включа-ет старославянский язык, историческую грамматику русского языка, рус-скую диалектологию, историю русского литературного языка. Каждая из названных дисциплин является вспомогательной в языковой подготовке учи-теля русского языка и литературы, так как непосредственного выхода в прак-тику школьного преподавания русского языка данные предметы не имеют. Органично входя в блок дисциплин специальной подготовки, они обеспечи-вают историческую основу восприятия и освоения фактов современного рус-ского языка и способствуют более глубокому и полному изучению структуры и функционирования современного русского языка в его общенародной и ли-тературной формах.

Мы рассматриваем цикл историко-лингвистических дисциплин как единый системно организованный объект, к которому применим принцип це-лостности: «…все элементы, процессы и отношения внутри системы зависят от структурного принципа организации целого. Используя понятие контек-ста, это можно выразить и несколько иначе: система как целое является кон-текстом для своих элементов, она определяет их смысл и значение» [2, с. 15]. Цикл историко-лингвистических дисциплин в свете изложенного можно представить как единый, целостный, связанный внутренней логикой языко-вого развития и особенностями лингвистической организации материала, блок (контекст) предметов, имеющих общие учебные цели и задачи. Главные задачи названного цикла, по нашему мнению, следующие:

‒ формировать широкий филологический кругозор студента и готов-ность к анализу языковых единиц древнерусского текста в их системных свя-зях и отношениях как путь формирования профессионального кругозора;

127

‒ развивать лингвистическое мышление: умение анализировать и обоб-щать факты родственных языков в связи с историей русского языка и его основного носителя – русского народа;

‒ формировать умение вычленять главные тенденции в развитии язы-ка, связывать действие основных закономерностей в историческом развитии языка с явлениями и языковыми процессами современного русского языка;

‒ способствовать осознанию особенностей функционирования языка на разных этапах его развития в связи с проявлением литературной нормы в соответствующие исторические периоды развития языка;

‒ устанавливать связи литературного языка с развитием общества, об-разования, культуры, литературы;

‒ развивать умение оценивать языковые факты с позиций литератур-ной нормы, что представляется чрезвычайно важным в современную эпоху – эпоху «языковой смуты», когда границы русского литературного языка не-оправданно раздвигаются или размываются вообще;

‒ профессионально грамотно оценивать современную языковую ситуа-цию и состояние современного русского литературного языка;

‒ способствовать овладению методологией изучения истории русско-го языка как способом реализации готовности и способности к самообразо-ванию.

Методологические и лингво-когнитивные возможности историко-лингвистических дисциплин определяются прежде всего самим их содер-жанием: они знакомят студента с языковым родством славянских народов, истоками их книжной культуры, фонетикой и грамматикой общего для всех славян праязыка, дают представление об основных закономерностях разви-тия, характеризовавших в древнюю эпоху все славянские языки, о тенден-циях и процессах развития звукового и грамматического строя русского языка в соотношении с другими славянскими языками, прежде всего – со старославянским. Роль и место старославянского языка в профессиональ-ной подготовке учителя русского языка и литературы в современных истори-ческих условиях представляется по-новому: если традиционно старославян-ский язык оценивался как книжный, письменный, литературный язык всех славянских народов, созданный для нужд христианской церкви, и изучался в качестве первой письменной фиксации любого славянского языка, то в на-стоящее время к названным аспектам и характеристикам старославянского языка добавляется и его возрастающая роль в жизни общества, связанная с интересом к отечественной истории в целом и усиливающейся ролью церкви в общественно-исторической жизни государства. Старославянский язык рас-сматривается как язык-консервант, сохраняющий в своём составе ценности славянской (шире – европейской православной) культуры. Иначе представля-ются сейчас и задачи изучения русской диалектологии: местные разновидно-сти (подсистемы) общенародного языка можно и необходимо оценивать как наше историческое прошлое, как собственно-русские и исконно-славянские явления, которые были свойственны языковой системе наших предков и нашли отражение в современных говорах; диалектные факты – это не «не-правильности» языковой системы и её функционирования, а воплощённая в языковые формы историческая память русского народа, достойная всесто-роннего изучения именно с названных позиций.

Изучение историко-лингвистических дисциплин, рассматривающих си-стему и структуру языка в процессе её развития и функционирования в раз-ные исторические периоды, является необходимым условием развития ло-гического (лингвистического) мышления студента. Поэтому очевидно, что в процессе изучения историко-лингвистических дисциплин перед студентом встаёт проблема осознания их необходимости и значимости в лингвистиче-ской подготовке учителя-словесника.

По мнению известного лингвиста XX века Л.В. Щербы, «язык есть кусочек жизни людей» и изучение языка не может быть простым и схема-тичным. Идеалом в обучении языку, по его мнению, является «замена схо-

128

ластики, механического разбора – живой мыслью, наблюдением над живыми фактами языка, думаньем над ними» [6, с. 83]. Учитывая, что говорящие на родном языке владеют его грамматическими категориями и формами, Л.В. Щерба формулирует ещё в 1924 году главную задачу обучения родно-му языку – «разбудить у них (обучаемых. – Г.С.) лингвистический инстинкт и заставить осознать уже имеющиеся категории» [6, с. 83]. В связи с этим, на наш взгляд, особое внимание надо обратить на изучение функций языка не только как важнейшего средства человеческого общения, но и как сред-ства формирования и выражения мысли, хранения и передачи информации, как феномена национальной культуры, в котором нашли отражение индиви-дуальные и коллективные эстетические ценности и категории, русский язы-ковой менталитет.

Являясь составной частью языкового образования студента-филолога, историко-лингвистические дисциплины могут стать принципиальной осно-вой формирования и развития мировоззренческих позиций обучаемого, его общественно-исторического сознания и национального языкового самосо-знания, общекультурного кругозора, иначе говоря, они способствуют и обе-спечивают формирование и развитие личности учителя-словесника.

Известно, что личность человека формируется в течение жизни и только на определённом уровне психического развития человек становится личностью. Этот уровень характеризуется появлением определённой направ-ленности личности, появлением собственных взглядов и отношений, собствен-ных требований, оценок и самооценок, появлением внутренних требований к себе и внутренних санкций, которые и делают человека относительно устой-чивым и независимым от чуждых ему воздействий среды. В связи с этим за-дача формирования и развития личности учителя – цельного, творческого, убеждённого, воспитанного и способного воздействовать на обучаемых – в педагогическом вузе приобретает первостепенное значение.

Реализация поставленных задач в процессе изучения историко-лингвистических дисциплин на филологическом факультете Нижегородско-го государственного педагогического университета осуществляется на осно-ве идей и принципов развивающего обучения, отражённых в организации содержания и структурировании учебного материала, а также в выборе ме-тодов обучения.

1.  Интеграция учебного материала и укрупнение дидактических еди-ниц в процессе преподавания историко-лингвистических дисциплин.

Принцип интегративности образования предполагает одновременное расширение и углубление получаемого знания, обеспечивает междисципли-нарные связи, способствует формированию целостной картины мира, созда-ваемой комплексом традиционных филологических дисциплин и элективных курсов на основе взаимодополнительности их содержания и единства целей и требований конечного результата обучения. Данный подход позволяет фор-мировать видение языка в целом, в его системно-структурных связях и от-ношениях; характеризовать единицы и категории языка, а также речевые произведения с точки зрения их функционально-коммуникативного предна-значения; овладевать различными видами речевой деятельности, стилями речи, культурой педагогического общения. Реализация интегративного прин-ципа возможна на разных уровнях: структурирование содержания обучения, интеграция процесса обучения вокруг системообразующей идеи, слияние учеб-ного материала в самостоятельном интегрированном курсе. Мы разделяем мнение Н.А. Беловой, что осуществление интегративного подхода в препода-вании филологических дисциплин «должно происходить прежде всего на по-нятийном уровне, а затем на уровне содержания обучения в целом» [1, с. 175].

Дисциплины историко-лингвистического цикла, имея собственный предмет и объект изучения, тесным образом связаны между собой, находят-ся в отношениях взаимообусловленности и взаимозависимости. Ряд предло-женных к рассмотрению в курсах проблем носит сквозной характер и прин-

129

ципиально важен для каждой из названных дисциплин. В связи с этим пред-ставляется возможным объединение целого круга вопросов и проблем в рам-ках одного учебного предмета, имеющего интегративный характер. Так, нами была разработана и апробирована программа исторического курса рус-ского языка интегративного типа, рассчитанная на интенсивную (сокращён-ные сроки обучения) подготовку студентов, которая успешно реализуется назаочном отделении и факультете переподготовки специалистов с высшим образованием; опубликовано соответствующее программе курса учебное по-собие [4]. В программе и пособии представлен вариант объединения старо-славянского языка и исторической грамматики русского языка в единую учебную дисциплину интегративного характера.

Возможность такого объединения определяется несомненной близо-стью систем старославянского и древнерусского языков, общностью их про-исхождения (из праславянского языка) и их тесным взаимодействием в про-цессе употребления у восточных славян. Такое объединение представляется логичным и обоснованным в плане последующего изучения студентами-филологами курса истории русского литературного языка, где им предстоитрассмотреть проблему происхождения русского литературного языка, свя-занную с взаимодействием древнерусского и старославянского языков в про-цессе их функционирования. В связи с этим в программу внесены вопросы, не изучавшиеся ранее в курсах старославянского языка и исторической грамма-тики русского языка: вопрос о происхождении русского литературного язы-ка, об основных типах древнерусского литературного языка, о роли старосла-вянского языка в формировании и развитии русского литературного языка.

2.  Выделение общих тенденций и основных закономерностей в раз-витии разных уровней языковой системы, осознание связи развития языка с действием основных философских законов.

Данный аспект нашей работы представляется особенно актуальным и важным, так как позволяет студенту-выпускнику (не всегда ясно пред-ставляющему отдельные детали и частности, характеризующие структуру древних славянских языков) осмысленно ориентироваться в современных из-менениях языковой системы, осознавать природу и причины современного состояния русского литературного языка. Таким образом, знание общих тен-денций и основных закономерностей языкового развития прямо направлено на постижение фактов современного языка.

Главным направлением в развитии звукового строя старославянского и древнерусского (а позднее – старорусского и русского национального) язы-ков является переход от системы вокалического типа к системе консонант-ного типа. При этом конкретные законы и процессы, изучаемые студентами, как бы нанизываются на этот стержень: утрата различий по долготе и крат-кости в системе праславянских гласных, действие законов открытого слога и слогового сингармонизма на разных этапах развития праславянского язы-ка; утрата редуцированных звуков и перестройка фонологической системы русского языка в письменный период. Названные конкретные процессы в ко-нечном итоге приводят к свёртыванию системы гласных звуков и её количе-ственному сокращению и одновременно к расширению и количественному увеличению системы согласных звуков. Количественные изменения приво-дят к качественной реорганизации всей звуковой системы славянских язы-ков – перераспределению функциональной (фонологической) значимости между гласными и согласными звуками в пользу последних. Так на конкрет-ном языковом материале демонстрируется действие философского закона перехода количества в качество.

Основным направлением развития грамматического строя славянских языков является усиление абстрактного характера грамматики и стремле-ние языка к чёткости системной организации, что связано с главной осо-бенностью грамматики – её обобщающим характером. Обычно на начальном этапе изучения грамматики история морфологии преподаётся как история

130

отдельных частей речи: на обобщающем этапе необходимо целостное осмыс-ление истории грамматических категорий в аспекте развития основной оп-позиции морфологии «глагол – имя». Этому способствует осознание и усвое-ние главных процессов и закономерностей развития грамматического строя языка – унификации и дифференциации, закона грамматической аналогии. В этом аспекте следует рассматривать историю категорий числа, падежа, одушевлённости, процесс становления деепричастия как особого граммати-ческого класса слов или числительного как отдельной части речи и др.

3.  Выявление направлений взаимодействия и взаимовлияния языко-вых единиц и категорий разных уровней в процессе функционирования язы-ка в разные исторические периоды.

При такой организации учебного материала особенно отчётливо про-является диалектическое единство двух составных частей грамматики – мор-фологии и синтаксиса, взаимодействие которых очевидно представлено в становлении новых грамматических характеристик кратких форм именных частей речи, в истории форм прошедшего времени и становлении категории вида, в процессе формирования личных местоимений 3-го лица и др. Разви-тие фонетического строя древнерусского языка оказало влияние на измене-ния морфемной структуры слова, отразилось на материальном облике мор-фем (появление вариантов морфем, нулевых морфем), привело к появлению новых лексем.

Данное направление анализа системы языковых единиц и категорий нашло отражение в процессе преподавания современного русского литера-турного языка, когда при актуализации базовых историко-лингвистическихзнаний на занятии создается проблемная ситуация, ориентированная на применение студентами имеющихся знаний в новых условиях. Так устанав-ливаются истоки и причины существования ряда произносительных норм, выявляется роль исторических чередований в современном русском языке, рассматриваются исторические процессы в морфемной структуре слова, объ-ясняются принципы русской орфографии и их связь, исключения из правил и периферийные явления в языковой системе.

4.  Анализ и сравнение основных закономерностей и тенденций разви-тия старославянского и древнерусского языков, выявление общих и част-ных особенностей в их фонетическом и грамматическом строе и их соот-несение с фактами русского общенародного и литературного языка.

Выдающаяся роль первого письменного книжного языка всех славян-ских народов – старославянского (с XII века – церковнославянского) – в сере-дине XVIII века была отмечена М.В. Ломоносовым в его рассуждении «О поль-зе книг церковных в Российском языке», где подчёркивалась объединяющая во времени и пространстве роль церковнославянского языка и его исконная стилистическая функция – быть средством создания высокого, торжествен-ного слога языка. Изолированное употребление церковнославянского языка (сейчас он известен только в качестве культового языка) привело к тому, что высокий стиль русского языка лишился основных ресурсов для своего разви-тия и в современном русском языке он практически отсутствует. Плодотвор-ным при постановке названной задачи оказывается моделирование интегра-тивного дидактического материала, что, по мнению Н.Ю. Русовой, является одним из направлений оптимального моделирования дидактического мате-риала – «закладывание в структуру дидактического материала потенциаль-ной полифункциональности, т.е. его готовности обслуживать разнообразные дидактические ситуации и педагогические технологии» [5, с. 151].

5.  Усиление культурологического аспекта в преподавании истории языка как отражения истории народа – носителя данного языка, как сред-ства выражения его национальной ментальности.

Для реализации этого аспекта историко-лингвистической подготов-ки студента-филолога благоприятную основу даёт историческая лексиколо-гия, этимология, общекультурный комментарий древнерусских и старосла-

131

вянских текстов на фоне общего развития отечественной литературы и рус-ской духовной и светской культуры. Сведения о создании первых славянскихазбук и первых письменных славянских памятниках, о возможности суще-ствования письменности на Руси до принятия христианства, о формирова-нии и развитии норм русского литературного языка, о языковой памяти народа, отражённой в краеведческом и диалектном материале, важны не только и не столько сами по себе: они становятся основой и условием форми-рования нового отношения к родному языку как национальному достоянию, к культуре речи как составной части общей культуры человека, к русскому народу в целом.

Предложенное описание проблем историко-лингвистической подготов-ки учителя-словесника и поисков оптимальных путей и способов их реше-ния не претендует на исчерпывающую полноту, но даёт, по нашему мнению, цельное представление об основном объекте языковой подготовки студента-филолога – русском языке – в единстве разных сторон его существования и проявления: содержания и формы, общего, отдельного и частного, идеаль-ного и материального и др. в синхроническом и диахроническом аспектах.


1. Белова, Н.А. Содержание и процесс интеграции филологических дисциплин в школьном образовании [Текст] / Н.А. Белова. – М. : МАНПО, 2005. – 272 с.

2. Гусинский, Э.Н. Введение в философию образования [Текст] / Э.Н. Гусин-ский, Ю.И. Турчанинова. – М. : Логос, 2003. – 248 с.

3. Рацибурская, Л.В. Интеграция лингвистических дисциплин (Методические аспекты) [Текст] / Л.В. Рацибурская, Г.С. Самойлова // Русский язык в шко-ле. – 1994. – № 3. – С. 92–94.

4. Русова, Н.Ю. Дидактический материал: теория и практика моделирования [Текст] / Н.Ю. Русова. – Нижний Новгород : Изд-во НГПУ, 2002. – 220 с.

5. Самойлова, Г.С. Исторический курс русского языка [Текст] / Г.С. Самойло-ва. – Нижний Новгород : Изд-во НГПУ, 1994. – 134 с.

6. Щерба, Л.В. О частях речи в русском языке [Текст] / Л.В. Щерба // Избран-ные работы по русскому языку. – М. : Учпедгиз, 1957. – 214 с.

132

Ë è ò å ð à ò ó ð î â å ä å í è å

ÁÁÊ 83.3.(2=Ðóñ)5ÓÄÊ 821.161.1

Í.Â. ÏÐÎÄÀÍÈÊ

N.V. PRODANIK

ÑÌÅÐÒÜ ÏÎÝÒÀ ÊÀÊ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÍÎ-ÁÈÎÃÐÀÔÈ×ÅÑÊÈÉ ÌÈÔ

Â ÐÓÑÑÊÎÉ ÑËÎÂÅÑÍÎÑÒÈ XIX ÂÅÊÀ

THE DEATH OF THE POET AS THE LITERARY BIOGRAPHICAL MYTH

TO THE RUSSIAN LITERATURE OF THE XIX CENTURY

В статье рассматривается процесс зарождения в русской словесности и биогра-фической прозе первой половины XIX века особенного текста – литературно-био-графического мифа о смерти поэта. При формировании данного мифа фактографиче-ское начало редуцируется, а последние часы жизни авторов: А.С. Пушкина и его «дяди на Парнасе» – В.Л. Пушкина, осмысляются современниками в контексте мировой ли-тературы и авторской поэтики.

Тhe article is devoted to the process of the origin of the special type of the text to the Russian philology and biographical prose of the fi rst part of the XIX century, the literary bio-graphical myth about the death of the poet. Creating the myth the real beginning is reduced. But the last hours of the authors, A.S. Pushkin and his «uncle at Parnass» – W.L. Pushkin, is interpreted in the context of the world literature and the author’s poetics.

Ключевые слова: литературно-биографический миф, история литературы, кон-текст творчества, контекст культуры, сюжет прощания с книгой.

Key words: a literary biographical myth, history of literature, context of creation, con-text of culture, a story of farewell with a book.

Становление биографии как особого историко-литературного жанра началось в культуре Древней Греции: здесь эпизодические биографические сведения можно найти у Геродота, Демосфена, но первым подлинным био-графом называют Аристоксена, который «…ограничил предмет повествова-ния биографическим преданием о реальном лице, поставив пределами фа-булы пределы жизни и сделав содержанием сюжета течение жизни…» [16, с. 161]. Поскольку исходно героями этого жанра в античности были филосо-фы, то в древнегреческой культуре формируется философско-биографический миф, в котором пренебрегается фактическим материалом ради создания смыслового целого жизни мудреца. Особым значением в этой связи наде-ляются предсмертные слова, выступающие демонстрацией философских убеждений и образующие смысловую рамку сюжета жизни. В более ранних текстах – древнегреческой лирике (вспомним для примера творчество Ана-креонта) тоже появляются попытки конструирования витально-поэтического целого: иначе говоря, жизнь Анакреонта выстраивается в соответствии с за-явленными поэтическими принципами, а поэзия выступает лирическим днев-ником Жизни, где немаловажным предстаёт прогнозирование её танатологи-ческого, финального сюжета.

Через несколько столетий уже в русской культуре XIX века, актив-но усваивавшей мировые традиции, тоже будет создаваться литературно-биографический миф о жизни и смерти поэта. Немало тому поспособствуют сами авторы и близкие к литературному кругу биографы, а в качестве цити-

133

руемых танатологических сюжетов будут припоминаться, в том числе, и сю-жеты античности. Так, к примеру, смерть известного арзамасца, дяди Алексан-дра Сергеевича Пушкина – Василия Львовича – намеренно, несмотря на факты, будет конструироваться как биография острослова-поэта до последних мгно-вений жизни участвовавшего в литературно-критических баталиях. И чрезвы-чайно важен окажется в этом сюжете особый – греко-спартанский колорит.

Василий Львович скончался 20 августа 1830 года, незадолго до того к нему приехал П.А. Вяземский, о чем последний неоднократно потом упо-минал в записках, варьируя подробности с течением лет. Приведём сначала более ранний вариант воспоминаний: «Бедный Василий Львович скончался 20 числа в начале третьего часа пополудни. Я приехал к нему часов в один-надцать. Смерть уже была на вытянутом лице и в тяжёлом дыхании его. Однако ж он меня узнал. Протянул мне уже холодную руку свою и на вопрос Анны Николаевны: рад ли он меня видеть … отвечал он слабо, но довольно внятно: «очень рад». После того, кажется, раза два хотел он что-то сказать, но звуков уже не было… Испустил он дух спокойно и безболезненно, во вре-мя чтения молитвы при соборовании маслом» [6, с. 192]. Как справедливо за-метила Е.Г. Рабинович, если вчитаться в текст записки Вяземского, то по-следними словами В.Л. Пушкина было обращение к приехавшему гостю [16, с. 173]. Однако Пушкин-племянник создаёт иной биографический миф, ко-торый воспринимается и подхватывается знакомцами Василия Львовича как более органичный всей жизни дяди, а исходная версия Вяземского отходит на второй план и постепенно забывается самим автором.

Более точно и полно эта версия излагается в пушкинском письме к Плетнёву от 9 сентября 1830 года: «Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом помолчав: как скучны статьи Катенина! и более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите, le cri de guerre a la bouche» [14, с. 334]. Смерть «на щите» и французское из-речение «с боевым кличем на устах» отсылают сразу ко многим известным культурным контекстам: вспоминается греческий обычай выносить павшего на щите с поля боя, спартанское выражение «со щитом или на щите», фран-цузский клич, приписываемый генералу Камбронну («Гвардия умирает, но не сдается!») – все они передают значение «славной смерти» на ратном попри-ще [4, с. 72, с. 324). Акцентирует «историческое звучание» пушкинских слов все тот же Вяземский, он процитированную выше записку о Василии Львови-че завершит фразой: «Накануне был уже он совсем изнемогающий, но уви-дя Александра, племянника, сказал ему: «как скучен Катенин!» Перед этим читал он его в Литературной газете. Пушкин говорит, что он при этих словах и вышел из комнаты, чтобы дать дяде умереть исторически» [6, с. 192].

События последних дней и часов жизни Василия Львовича неоднократ-но варьировались в воспоминаниях Вяземского, однако неизменно всякий раз упоминалась важность этого исторического момента. В одном случае Пётр Андреевич даже сделает себя непосредственной причиной рождения важных слов, в журнале «Москвитянин» за 1854 год (Москвитянин. 1854, 6, отд. IV, с. II) он напишет: «В.Л. Пушкин, за четверть часа до кончины, видя, что я взял в руки «Литературную газету», которая лежала на столе, сказал мне задыхающимся и умирающим голосом: «Как скучен Катенин» – который в то время печатал длинные статьи в этой газете» [10, с. 205]. В словах Пуш-кина и Вяземского о смерти Василия Львовича скрыты несколько значимых литературно-биографических реминисценций: образ дяди прочитывается как образ воина-спартанца, поэта-острослова, достойно погибающего прямо на литературном поприще, но нельзя не заметить, что даже смерть его вос-примется по-арзамасски иронически.

Впрочем, образ дядюшки – острослова-бойца, родился в поэтическом сознании племянника задолго до последнего прощания. Уже в юношеских посланиях Пушкина «дядя на Парнасе» выступает ратником, храбрым и

134

опасным для врагов подлинного вкуса, этому находим подтверждение в ли-рических строчках письма Александра Сергеевича, датированного декабрём 1816 года:

Тебе, о Нестор Арзамаса,В боях воспитанный поэт, Опасный для певцов соседНа страшной высоте Парнаса,Защитник вкуса, грозный Вот!А.С. Пушкин. «Тебе, о Нестор Арзамаса…», 1816 г. [14, с. 10].

Арзамасская слава Василия Львовича-полемиста была довольно проч-на, лишь однажды его грозно-боевое прозвище «Вот» было снято по при-чине «мягкости» сатирического стиха, но впоследствии возвращено с ещё более воинственным акцентом – «Вот я Вас!». Причём внутри «Арзамаса» именно сатирически-острый стих воспринимался как достойное оружие бой-ца. «Я злого Гашпара убил одним стихом», – утвердит Василий Львович, имея в виду выигранное им сражение против бездарной поэмы А.А. Шаховского «Расхищенные шубы» и главного героя этой поэмы – Гашпара:

Вы вспомните о том, что первый, может быть,Осмелился глупцам я правду говорить;Осмелился сказать хорошими стихами,Что Автор без идей, трудяся над словами,Останется всегда невеждой и глупцом;Я злого Гашпара убил одним стихом,И, гнева не боясь Варягов беспокойных,В восторге я хвалил писателей достойных!

В.Л. Пушкин. «К***», 1816 г. [15, с. 39].

Вся жизнь В.Л. Пушкина в «Арзамасе» воспринималась и вышучи-валась как жизнь храброго и удачливого воина на литературном поприще, об этом писал и Вяземский на одном из собраний литературного общества, называя себя преемником Василия Львовича: «Непостижимы приговоры Провидения! Я, юный ратник на поле жизни, младший на полях Арзамаса, приемлю кого? Героя, поседевшего в бурях житейских, прославившегося дав-но под знамёнами вкуса, ума и Арзамаса. Того, который первый водрузил хо-ругвь независимости на башнях халдейских, первый прервал безмолвие робо-сти, первый вырвал перо из крыла безвестного ещё тогда арзамасского гуся и пламенными чертами написал Манифест о войне с противниками под име-нем Послания к Светлане и продолжал после вызывать врагов на частые бит-вы, битвы трудные, но всегда увенчавшие стены арзамасской крепости новою славою, новыми трофеями, новыми залогами победы» [3, с. 339]. Даже в кругарзамасцев Василия Львовича принимали по-особенному – его посвящали в рыцари Вкуса, иронии присутствующим достало и тут: Пушкину-старшему в руки дали лук и стрелы и велели поразить чучело, стоявшее посередине, представлявшее «Дурной вкус». Пушкин натянул лук, выпустил стрелу – и вдруг грянул настоящий выстрел! В это время мальчик, спрятанный за простыней, выстрелил холостым зарядом из пистолета. Бедный Пушкин от неожиданности упал, его подняли, поставили за занавеску, продолжив по-луимпровизированный спектакль с мёрзлым арзамасским гусем и долгими речами [7, с. 82–83].

Вспомнил ли об этом Вяземский у постели умирающего Василия Льво-вича или просто подхватил и повторил удачную идею Александра Сергее-вича неизвестно, но ими был создан своеобразный миф, в котором жизнь ярого участника литературно-сатирических баталий была встроена в полусерьёзную-полуироническую «рамку» его достойной смерти на «поле боя». Смерть арзамасца требовала именно шутливого тона, и Пушкин его

135

идеально выдержал, не дав дяде умереть просто-бытово, а придав его кон-чине иронически-исторический аспект, прочитываемый через арзамасскую же традицию. Актуализировала перевод смерти в исторический аспект сама культурная эпоха: «…самосознание эпохи соединяло представление о значи-мом, «высоком», «историческом» поведении как о поведении первого рода. И в этот высокий образцовый план переводилась смерть героя, в ней скра-дывалось все негероическое» [10, с. 205], или, дополним Лотмана, на арза-масский манер событие жизни театрализовалось, иронически обыгрывалось, а героический сюжет высмеивался.

Несколько иную литературную проекцию задал смерти В.Л. Пушкина П.В. Анненков, он, передавая слова «кого-то из близких знакомых Василия Львовича», утвердил, что умер тот за чтением песен Беранже: «Самая смерть его, последовавшая в тот же год, имела одинаковый характер с его жизнью. Нам рассказывал один из близких его знакомых, что раз, утром, больной ста-рик поднялся с постели, добрался до шкапов огромной своей библиотеки, где книги стояли в три ряда, заслоняя друг друга, отыскал там Беранже, и с этой ношей перешёл на диван залы. Тут принялся он перелистывать лю-бимого своего поэта, вздохнул тяжело и умер над французским песенником» [2, с. 18]. Смерть за чтением французского песенника для поэта становится знаковой уже хотя бы потому, что является закономерным итогом всей био-графии: о Василии Львовиче Анненков писал как о юноше, получившем «пол-ное французское воспитание», знавшем много умных изречений и острых слов из старого и нового периода французской литературы [2, с. 16]. Сюжет ухода из жизни в данном случае становится изоморфен сюжету всей жизниВасилия Львовича и открывает перспективу в большое измерение – в исто-рию мировой литературы, где смерть над книгой – один из лучших танато-логических сюжетов для творческой личности; как известно, в частности, о нем мечтал Петрарка. Итальянский поэт в одном из писем признавался: «И, если скоро придёт мой конец … я хотел бы, признаться, чтобы смерть за-стала меня, как говорится, изжившим жизнь до конца. Но, поскольку я не на-деюсь на это, желаю, чтобы смерть меня застала читающим или пишущим или же, если будет угодно Христу, слёзно молящимся» [5, с. 113]. Умер Петрарка именно в работе над книгой, занимаясь переложением «Одиссеи». Поэтично об этом сказал Ян Парандовский: «Его ждала «Одиссея». С пером в руке он продирался сквозь текст несчастного Леонтия, ища «аромата и вку-са» великой поэзии… Как раз начинал свою речь Лейокритос…когда перо выпало из рук Петрарки и тоненькой полоской начертило на белом листе бумаги свой последний путь.

Так нашли Петрарку на следующий день, 19 июля 1374 года, в канун его семидесятилетия, – голова поэта лежала на раскрытой книге. Это было мечтой всей его жизни – умереть над книгой с пером в руке» [11, с. 442]. Как замечает Л.М. Баткин, у итальянского поэта «…подозрительно много всяких хронологических округлений, многозначительных совпадений в датах…»: «Петрарка сумел умереть в аккурат через семьдесят лет после своего рож-дения, т.е. на тогдашнем топосном рубеже … «старости» и «дряхлости». Как Сократ. И, что ещё удачнее, он умер почти в день своего рождения – подобно, если верить легенде, Платону….Пусть это дань символизирующей литературности … но Петрарка всё-таки не дотянул до 20 июля 1374 года немногим более суток ... умер «не точно так же», как Платон или Сократ, а «почти так же». …Похоже, но всё-таки … по-своему, в согласии с собствен-ным стилем. Это не украдено ненароком … но умело чуть-чуть подправлен-ное и, стало быть, если следовать поэтике Петрарки, личное независимое за-имствование…» [5, с. 148]. Русский же поэт-арзамасец, осваивающий в своём творчестве традиции европейской поэзии, апофеозно утверждает их и в са-мом событии умирания, он умирает почти как Петрарка, вчитываясь в текст любимой книги. Поэт, умирающий за чтением стихов – это тоже, своего рода, боец, погибающий на литературном поприще.

136

Как оказалось, смерть Петрарки не только сама строится как неточ-ная цитата античной танатологии, но и неоднократно становится моделью для припоминания её русскими биографами и поэтами. Эхом она отзывается и в смерти Александра Сергеевича Пушкина. В.А. Жуковский, излагая собы-тия последних дней жизни поэта после роковой дуэли, в письме к С.Л. Пуш-кину скажет: «Домой возвратились в шесть часов. Камердинер взял его на руки и понёс на лестницу. «Грустно тебе нести меня?» – спросил у него Пуш-кин... Его внесли в кабинет ... Шольц осмотрел рану ... он наложил новый ком-пресс. «Не желаете ли видеть кого из ваших ближних приятелей?» – спросил Шольц. «Прощайте, друзья!» – сказал Пушкин, и в это время глаза его обра-тились на библиотеку (курсив мой. – Н.П.). С кем он прощался в эту минуту, с живыми ли друзьями или мёртвыми, не знаю» [8, с. 500–501]. Фраза «Про-щайте, друзья!» звучит многосмысленно, и тем проявляется её пушкинский характер, его творчество тоже полифонично, и в этой связи вполне допусти-мо говорить о припоминаемом Пушкиным сюжете прощания поэта с книгой.

Сюжет прощания с книгой издавна известен мировой культуре, он вос-ходит к творчеству Горация, а один из первых русских переводов, воспроиз-водящих этот сюжет, принадлежит Антиоху Кантемиру (см. его практиче-ски дословный перевод текста римского поэта в «Письме ХХ. К своей книге») [9, с. 324–325]. О том, что перед нами не исключительное событие, а, ско-рее, общая духовная настроенность эпохи – желание при завершении лите-ратурного труда по-отечески тепло с ним расстаться, говорит тот факт, что и В.К. Тредиаковский заключает свои сочинения стихотворением «Издатель к обеим своим Книжкам» [17, с. 339]. Здесь авторы дают напутствие своему труду, по-отечески заботятся о книге-ребёнке, опасаясь за его будущую судь-бу; пытаются предостеречь текст на пути к славе, уберечь его от невдумчи-вых читателей.

В русской культуре начала XIX в. между автором и книгой (книгой соб-ственной и чужой) устанавливается особенная, сокровенно-дружеская связь, теперь к ней относятся как к приятелю, доброму знакомому, способному уте-шить в трудные минуты и разделить веселье дней: «Один я не скучаю / И часто целый свет / С восторгом забываю. / Друзья мне – мертвецы, / Парнасские жрецы; / Над палкою простою / Под тонкою тафтою / Со мной они живут» (А.С. Пушкин. «Городок», 1815) [12, с. 335]. Эта цитата из пушкинского стихот-ворения «Городок» напрямую восходит к посланию К.Н. Батюшкова «Мои пена-ты», где автор тоже говорит о своих любимых друзьях-книгах, друзьях-авторах, включая в этот круг и своих современников – Крылова, Дмитриева.

В 1830 году Пушкин пишет стихотворение «Труд», здесь он буквально повторит некоторые горацианские мотивы прощания с книгой: непонятная грусть тревожит автора по завершении сочинения, у него появляется ощу-щение пустоты вне творческого импульса. Эпиграмма «Труд» (а её Пушкин определяет как «анфологическую эпиграмму», т.е. текст, восходящий к ан-тичной культуре) свидетельствует, что Пушкин знал о горацианском сюжете прощания с книгой, наверняка ему знакомы были тексты Кантемира и Тре-диаковского:

Миг вожделенный настал: окончен мой труд Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?..Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

А.С. Пушкин. «Труд», 1830 [13, с. 232].

Появление «анфологической эпиграммы» «Труд» связано с окончани-ем работы над «Евгением Онегиным», за годы его создания текст успел стать спутником жизни автора, другом его дома, и миг прощания с романом пред-стаёт одновременно и желанным – «вожделенным», и опустошённо груст-ным: сердце поэта ещё не откликнулось на иные темы. Как видим, послед-нее пушкинское прощание с книгами, прощание, о котором оставил запись

137

В.А. Жуковский, выглядит как своеобразная автоцитата и цитата известного Пушкину литературно-биографического сюжета, оно предстаёт логичным за-вершением жизненного пути Поэта, завершением труда Жизни.

Если для Горация, Кантемира, Тредиаковского сюжет прощания с кни-гой вписан в продолжающееся течение жизни, то для Петрарки слова про-щания со своим эпистолярным трудом звучат на границе Жизни, в предчув-ствии скорой смерти. Завершая эпитолярий с друзьями, отказываясь более тратить время быстро иссякающей жизни на многословные письма, Петрар-ка восклицает: «Прощайте, друзья, прощайте, письма!». Он и ранее неодно-кратно повторял, что «перестанет писать тогда же, когда перестанет жить», «один конец писательству и жизни» [5, с. 146–147]. А через несколько веков слова Петрарки словно «эхом» отзываются в пушкинской предсмертной фра-зе – «Прощайте, друзья»; для итальянского поэта расставание с письмами, а для русского – с книгами означает предчувствие скорой смерти, подведение витального итога. Насколько достоверна эта пушкинская фраза – «Прощайте, друзья» – сказать трудно, Жуковский её записал со слов присутствовавших, сам он явился в дом Пушкина позднее, нет этой фразы и на последних стра-ницах книги Анненкова [1, с. 380–381]. Однако дело вовсе не в достоверности, а в том, что в русской литературе и биографической прозе XIX века формиру-ется миф о смерти русского поэта, в котором фундаментом осознания ухода из жизни становится творчество (сюжет смерти подчас является цитатой автор-ских текстов) и, родственный этому творчеству, контекст мировой культуры.


1. Анненков, П.В. Материалы к биографии А.С. Пушкина [Текст] / П.В. Аннен-ков. – М. : Современник, 1984. – 476 с.

2. Анненков, П.В. Пушкин в Александровскую эпоху [Текст] / П.В. Анненков. – Минск : Лимариус, 1998. – 360 с.

3. Арзамас [Текст] // Сб. : в 2 кн. – М. : Худож. лит., 1994. – Кн. 1 : Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы. – 606 с.

4. Ашукин, Н.С. Крылатые слова: Литературные цитаты; Образные выраже-ния [Текст] / Н.С. Ашукин, М.Г. Ашукина. – М. : Худож. лит., 1988. – 528 с.

5. Баткин, Л.М. Петрарка на острие собственного пера: Авторское самосозна-ние в письмах поэта [Текст] / Л.М. Баткин. – М. : Изд-во РГГУ, 1995. – 182 с.

6. Вяземский, П.А. Записные книжки [Текст] / П.А. Вяземский. – М. : Изд-в АН СССР, 1963. – 513 с.

7. Гиллельсон, М.И. Молодой Пушкин и арзамасское братство [Текст] / М.И. Гиллельсон. – Л. : Наука, 1974. – 228 с.

8. Жуковский, В.А. Сочинения : в 3 т [Текст] / В.А. Жуковский. – М. : Худож. лит., 1980. – Т. 3. – 621 с.

9. Кантемир, А. Собрание стихотворений [Текст] / А. Кантемир. – Л. : Сов. пи-сатель, 1956. – 546 с.

10. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дво-рянства (XVIII – начало XIX века) [Текст] / Ю.М. Лотман. – СПб. : Искусство, 2001. – 415 с.

11. Парандовский, Я. Алхимия слова. Петрарка. Король жизни [Текст] / Я. Па-рандовский. – М. : Правда, 1990. – 656 с.

12. Пушкин, А.С. Стихотворения 1813–1824 годов [Текст] // Собр. соч. : в 10 т. / А.С. Пушкин. – М. : Худож. лит., 1974. – Т. 1. – 744 с.

13. Пушкин, А.С. Стихотворения 1825–1836 [Текст] // Собр. соч. : в 10 т. / А.С. Пушкин. – М. : Худож. лит., 1974. – Т. 2. – 688 с.

14. Пушкин, А.С. Письма 1815–1830 годов [Текст] // Собр. соч. : в 10 т. / А.С. Пушкин. – М. : Худож. лит., 1977. – Т. 9. – 462 с.

15. Пушкин, В.Л. Стихи. Проза. Письма [Текст] / В.Л. Пушкин. – М. : Сов. Рос-сия, 1989. – 368 с.

16. Рабинович, Е.Г. Риторика повседневности: Филологические очерки [Текст] / Е.Г. Рабинович. – М. : Издательство Ивана Лимбаха, 2000. – 240 с.

17. Тредиаковский, В.К. Сочинения и переводы как стихами, так и прозою : в 2 т. [Текст] / В.К. Тредиаковский. – СПб. : Наука, 2009. – Т. 2. – 671 с.

138

ÁÁÊ Ø5(2Ðîñ=Ðóñ)6-4ÓÄÊ 82.09:821.161.1

Ò.À. ËÎÆÊÎÂÀ

T.A. LOZHKOVA

ÑÏÅÖÈÔÈÊÀ ËÈÐÈÇÌÀ Â ÁÀËËÀÄÅ Ï.À. ÊÀÒÅÍÈÍÀ «ÓÁÈÉÖÀ»

SPECIFIC CHARACTER OF LYRICISM IN P.A. KATENIN’S BALLAD «MURDERER»

В статье предпринят анализ модификации балладного жанра, предложенной П.А. Катениным в стихотворении «Убийца». Автор приходит к выводу о заметном уси-лении лирического начала в художественной структуре баллады, благодаря чему худо-жественный мир произведения оказывается проекцией мятежной и необыкновенной души автора, противопоставленной обыденному, массовому сознанию.

In the article the analysis of ballad genre modifi cations suggested by P.A. Katenin in the poem «Murderer» is undertaken. The contributor arrives at the conclusion that the lyric as-pect in the structure of the ballad acquires noticeable signifi cance; consequently, the inner world of the literary work becomes a projection of the author’s rebellious and extraordinary soul as opposed to the trivial mass consciousness.

Ключевые слова: П.А. Катенин, «Убийца», романтизм, баллада, тип лиризма.Key words: P.A. Katenin, «Murderer», romanticism, ballad, type of lyricism.

Баллада традиционно включается в группу жанров, репрезентативных для романтической поэзии. Процесс освоения баллады русскими авторами шёл одновременно с активными попытками определить её место в системе поэтических жанров. Наиболее сложным для уяснения, как отмечает в спе-циальном исследовании С.И. Ермоленко, стал вопрос о своеобразии баллад-ного лиризма [5, с. 4–21]. Эта проблема в какой-то степени была обусловлена сложностью родовой природы исходного жанра – баллады фольклорной. На-родная баллада прошла длительный путь развития и пережила ряд модифи-каций. Согласно наблюдениям Д.М. Балашова, изначально она формирует-ся как жанр эпический. Однако приблизительно на рубеже XVII–XVIII веков в балладе происходят существенные изменения, в частности, насыщение эпической ткани лирическими элементами [1, с. 5–45].

Возможно, не без влияния этих процессов в литературе баллада утверж-дается как лиро-эпический жанр с особым типом связи между родовыми составляющими. Организующим центром балладного мира, его эпической основой является завершённое и замкнутое событие, которое отделено от обычного мира пространственной и временной дистанцией, разворачивает-ся в подчёркнуто «другом» мире: «Дистанция между миром баллады и тво-рящим этот мир автором способствует созданию иллюзии автономности балладных персонажей» [6, с. 263]. Автор в балладе выступает в роли своео-бразного «третьего лица», со стороны наблюдающего за происходящим.

Эту особенность очень хорошо почувствовали эстетики начала XIX века. Так, А.И. Галич замечает, что в балладе «внутреннее состояние души выражается не прямо, а именно по поводу какой-либо истории или приклю-чения…» [3, с. 262]. По мнению С.И. Ермоленко, утверждение А.И. Галича созвучно размышлениям Гегеля о возможности особого типа лиризма, ког-да поэт, обращаясь к внешним предметам, «своим молчанием… может как бы заставить подозревать, что теснится в его затаившейся душе» [4, с. 318]. Опираясь на эти идеи, исследовательница делает вывод: «Балладный лиризм есть, таким образом, результат воздействия на субъекта некоего эпическо-го события, реакция души, переживающей своё открытие балладного мира.

139

Отстранённость балладного события от воспринимающего субъекта по-рождает лирическое переживание, не тождественное со-переживанию, со-участию, которое заставляло бы с волнением следить за перипетиями сюжета. В балладе иной лиризм: человек словно бы остановился перед нео-жиданно открывшейся ему картиной балладного мира и замер, поражённый увиденным, соприкоснувшись с мистической тайной бытия» [6, с. 255–256].

Однако в русской литературе практически сразу предпринимаются по-пытки «сместить» балладу в сторону жанров чисто лирических. Весьма ак-тивно работает в этом направлении П.А. Катенин.

На наш взгляд, суть модификации балладного жанра, предложенной Катениным, ярко проявлена в стихотворении «Убийца».

Уже при первом чтении произведения озадачивает целый ряд непри-вычных моментов. В частности, бросается в глаза резкое сокращение вре-менной и пространственной дистанции между балладным событием, с одной стороны, и рассказчиком, а также читателем, с другой стороны. В тексте сти-хотворения встречается множество деталей, которые никак не позволяют от-нести событие в далёкое прошлое:

Тревога в доме; с понятымиНастигли и нашли……Нет слова молвить в оправданье,И уголовный судВ Сибирь сослал их в наказанье,В работу медных руд.А старика меж тем с моленьемПредав навек земле,Приёмыш получил с именьемЧин старосты в селе [8, с. 83].

Такие детали, как задержание подозреваемых «с понятыми», каторж-ные работы на добыче медной руды в виде наказания за уголовное престу-пление, снижают повествовательный тон, придают ему житейски-бытовое и вполне современное звучание. Обыденно, даже казённо звучит в тексте баллады привычное для читателя начала XIX века слово «чин».

Нет и ощущения пространственной удалённости балладного события. Упомянуто название села, описана изба героя – просторная и высокая, обши-тая тесом, труба аккуратно выбелена. Такое внимание к деталям обычно не-свойственно балладе. Балладный рассказчик, дистанцированный от события, не имеет возможности с ними познакомиться. У читателей катенинской бал-лады складывается впечатление, что повествователь сам бывал в селе Зажит-ном и видел эту избу, а, может быть, и героя баллады, либо общался с теми, кто хорошо его знал, поскольку отлично знает детали его биографии:

Хозяин, староста округа,Родился сиротой, Без рода, племени и друга,С одною нищетой.

И с нею век бы жил детина,Но сжалился мужик:Взял в дом, и как родного сынаВзрастил его старик [8, с. 82].

Повествование построено на просторечных клише («без роду и пле-мени», «сжалился мужик», «как родного сына»), сближающих его с устной простонародной речью. Фамильярно-ироническое обозначение героя сло-вом «детина» окончательно изгоняет из текста ощущение какой-либо «от-странённости» происходящего: рассказывается известная многим бытовая, житейская история. Между тем, напоминает Р.В. Иезуитова, баллада была жанром, по природе своей направленным на освоение таких сторон действи-

140

тельности, которые не укладываются в границы обычного: «Она всей внутрен-ней структурой и всей системой изобразительных средств обращена в сферу исключительного, таинственного, стихийного – всего того, что знаменует со-бою отход от привычных и устоявшихся форм жизни и норм поведения» [7, с. 156]. Парадокс в том, что Катенин вовсе не вводит в свои баллады какие-то новые типы сюжетов или героев. В самом деле, разве не просматриваются в «Убийце» мотивы вечной истории Ивиковых журавлей?

Но, использовав устойчивый тип сюжета, Катенин наполняет его специфическим смыслом. Признание преступника оказывается не столько результатом вмешательства Рока, сколько активных действий жены преступ-ника, подметившей странности в его поведении. Если бы женщина не доби-лась у мужа ответа на терзающие её вопросы, тайна преступления осталась бы не раскрытой, ведь герой в течение долгих лет справляется со своим бо-лезненным состоянием и даже не помышляет о признании. Более того, и на следствии он пытается вывернуться, но «В речах он сбился от боязни,/Его по-путал бог» [8, с. 86]. Казалось бы, вот оно, вмешательство свыше. Но рядом и простое психологическое объяснение: страх и волнение стали причиной сбивчивости показаний.

Таким образом, мы можем поставить вопрос о специфике решения Ка-тениным проблемы чудесного. Как справедливо напоминает С.И. Ермолен-ко, чудесное является неотъемлемым внутренним свойством эстетической природы баллады как жанра. Именно с его помощью достигается в значи-тельной степени эффект «отстранения» балладного события, с ним связан и феномен эмоционального воздействия баллады на читателя [2, с. 13–16]. Однако Р.В. Иезуитова уточняет, это отнюдь не означает, что баллада долж-на была непременно основываться лишь на фантастическом элементе: «Бал-лада – именно в этом заключалась причина её стремительного и повсемест-ного утверждения в русской литературе – явилась формой раскрытия таких сторон реальности и мироощущения личности, которые не получили и не могли получить своего воплощения в традиционных литературных жанрах. Она всей внутренней структурой и всей системой изобразительных средств обращена в сферу исключительного, таинственного, стихийного, всего того, что знаменует собою отход от привычных и устоявшихся форм жизни и норм поведения» [7, с. 155–156].

Совершенно ясно, что в «Убийце» поэт решительно склоняется к трак-товке чудесного как исключительного, но вероятного: фантастическое в его произведении отсутствует. Поэтический мир баллады реален и максимально приближен к читателю. В чем же тогда состоит исключительное? Пожалуй, самое сильное потрясение читатель испытывает, осознав, что рядом с ним, в той же самой реальности, в которую включён он сам, происходят грандиоз-ные драмы душевной жизни человека. Само по себе преступление героя, ко-нечно, факт нерядовой, однако и не особенно редкий, обычная уголовщина. Читателя баллады поражает не событие, но исключительная сила душевных мук героя, десять лет не знающего ни минуты покоя и нравственного отдыха.

Вот почему именно внутренний мир героя оказывается смысловым цен-тром катенинской баллады. Фабульное начало в ней ослаблено: главное со-бытие вообще вынесено за границы непосредственного действия, мы узнаем о преступлении лишь из рассказа самого героя. Композиционным центром баллады становится монолог-исповедь, в котором и раскрываются чувства, переживания персонажа.

Психологический рисунок в «Убийце» достаточно сложен. Казалось бы, Катенин использует традиционный приём раскрытия душевного состоя-ния героя через поведение:

Один в лесу день целый бродит,От встречного бежит,Глаз напролёт всю ночь не сводитИ все в окно глядит.

141

Особенно когда день жаркийПотухнет в ясну ночьИ светит в небе месяц яркий,-Он ни на миг не прочь/

Все спят, но он один садитсяК косящету окну.То засмеётся, то смутитсяИ смотрит на луну [8, с. 84].

Именно загадочно пугающие «повадки» мужа становятся причиной беспокойства жены. Однако на основе описания странных привычек и по-ступков героя мы вряд ли догадались бы о том, что его мучает. Свою душев-ную драму он раскрывает в исповеди перед обомлевшей от ужаса женой. Удивительное чувство такта и меры подсказывает поэту верные интонации разговора. Так, жена задаёт вопрос обыденным тоном, используя привычные формулы обращения и просторечные выражения: она и не подозревает о том, в какую жуткую бездну предстоит ей заглянуть:

«Хозяин! что не спишь ты ночи?Иль ночь тебе долга?И что на месяц пялишь очи, Как будто на врага?» [8, с. 84].

Обратим внимание: муж ведёт себя необычно не только ночью, но и днём. Но женщина говорит только о ночных странностях: занятая работой по хозяйству, она, видимо, не обратила внимания на дневные причуды мужа, просто не заметила их. Ночью же она их замечает.

Поначалу герой грубо обрывает жену, отказываясь отвечать:– «Молчи, жена, не бабье делоВсе мужни тайны знать;Скажи тебе – считай уж смело,Не стерпишь не сболтать» [8, с. 84].

Герой испуганный вопросом, заданным прямо и неожиданно, на миг утрачивает самообладание, и в резких словах, жёсткой интонации проявля-ется его душевная потрясённость. Неосторожно сказанное слово предопре-деляет дальнейшее: жена действительно не вынесет тяжести свалившейся на неё тайны и расскажет «судьям» о признании мужа. Почему же он всё-таки поведал ей о преступлении? По-видимому, слишком тяжело годами но-сить в себе страшный груз греха и не сметь ни с кем поделиться своей бедой. Что-то, затаившееся в нем самом, неудержимо влечёт его к исповеди, хотя он и понимает, что этого делать нельзя. Рассказ героя звучит весьма проза-ично, в нем нет никаких эффектных подробностей, словно речь идёт о самом обычном деле:

«Будь так – скажу во что б ни стало,Ты помнишь старика;Хоть на купцов сомненье пало,Я с рук сбыл дурака…» [8, с. 85–86].

Герой говорит об убитом благодетеле с нарочитым пренебрежением, бравируя своей храбростью, но именно в этой браваде и проявляется его вну-тренняя растерянность, тайный ужас перед содеянным.

Убийство происходит совсем не романтично. Собственно чудесное на-чинается после убийства: преступник оказывается способным проникнуть не в житейский, обыденный (ограбил убитого и зажил богато), но высший, бытийный смысл происшедшего: злодеяние не остаётся безнаказанным, по-скольку главный судия всегда всеведущ, беспристрастен и справедлив. Кто он, этот судия? Казалось бы, указывая на месяц в окне как на единствен-

142

ного свидетеля, старик намекал на высшие, надличные силы, управляющие миром и человеческими судьбами. Однако герой достаточно силен душев-но, чтобы бросить этим силам вызов: не случайно он обращается к месяцу «с усмешкой». Его сердце полно не только страха, но и дерзости, он бунтует и кощунствует, намеренно провоцируя судьбу. По сути, даже признание, которое он делает жене, может быть воспринято как своеобразный вызов. Отметим ещё одну деталь: лишь мельком упомянув о «купцах», на которых «подозренье пало», герой больше к этой теме не возвращается. Он словно за-бывает, что невиновные люди десять лет страдают на каторге, а может быть, уже и погибли там, кто может это знать? На его совести, таким образом, отнюдь не одна человеческая трагедия. Говорить об этом слишком страшно, невозможно. Но читатель и автор все помнят и подозревают, благодаря мол-чанию героя, о степени мук, терзающих его душу. В конечном счёте, оказы-вается, что главное наказание он носит в себе, в своей исстрадавшейся душе, он сам себе судья и палач. Натура героя оказывается необычной, исключи-тельной, способной проницать скрытый от обычного взора, глубинный, сущ-ностный смысл бытия.

Таким образом, в «Убийце» сфера чудесного смещается в область ду-шевной жизни человека. Душа оказывается вместилищем загадок, тайн, не-постижимых с точки зрения обыденного здравого смысла. Так мы выходим на вопрос о специфике сюжетообразующего конфликта в произведении Ка-тенина. Как известно, в народной балладе герои всегда сталкиваются с не-разрешимыми противоречиями, неминуемо ведущими к гибели обусловлен-ными вмешательством в обыденную человеческую жизнь высших сил, не всегда доступных человеческому разумению (Рок, Судьба). Литературная баллада унаследовала от фольклорной специфический порядок миропере-живания, вызываемый столкновением индивидуального субъективного мира с внеположным ему высшим порядком вещей. У Катенина конфликт разво-рачивается в сердце героя. Добро и Зло, Жизнь и Смерть – это полюса его душевного мира, и свою Судьбу он несёт в себе. Её свершение равнозначно окончательному осуществлению себя, которое катастрофично, ибо приводитк самоуничтожению. Так специфично проявляется в произведениях Кате-нина трагическое – неотъемлемая жанровая особенность. Трагическое ока-зывается у него не результатом контакта человека с миром, но сущностью самой человеческой души, совмещающей в себе и созидательное, и разруши-тельное начало. Этим объясняется ослабление в интересующем нас произ-ведении такой специфической особенности балладной жанровой структуры, как антитетичность. Система образов традиционной баллады предполагает чёткое противопоставление отрицательных и положительных персонажей. В «Убийце» только с большой натяжкой можно усмотреть антитезу положи-тельного и отрицательного героев в образах старика-благодетеля и преступни-ка, поскольку сам старик так и не является перед читателем, его образ выне-сен за пределы фабульного времени и пространства. В центре сюжета, таким образом, оказывается только один герой – преступник, парадоксальным обра-зом совмещающий в себе и начало зла, разрушения, и идею высшей справед-ливости (ибо он не только знает о её существовании, но и, независимо от своих субъективных устремлений, сам, в конечном счёте, её вершит над собой). Тра-гическое в балладе Катенина оказывается результатом проявления того зага-дочного, непостижимого, которое присутствует в самой душе. Человек и не по-дозревает о могучих силах, которые таятся в глубине его сердца. Но эти силы существуют и в моменты высочайших душевных напряжений они проявляют себя в полной мере. По сути, душевная жизнь по Катенину тем трагичнее, чем она интенсивнее и полнее. Вот почему именно внутренний мир персонажа и становится сюжетно-композиционным центром катенинской баллады.

Но чтобы так глубоко заглянуть в душу героя, автору нужно максималь-но к нему приблизиться. Позиция внешнего наблюдателя, «третьего лица», высказывающегося «по поводу» здесь мало пригодна. Отсюда – специфика

143

организации повествования. В катенинской балладе постоянно слышится го-лос некоего рассказчика, весьма близкого герою. Д.М. Балашов напоминает, что это не свойственно народной балладе: «…герой баллады, как правило, во-обще не описывается от автора, о чувствах героя, его внутреннем психоло-гическом строе так же не говорится» [1, с. 10–11]. А.В. Кулагина уточняет: «Слагатели баллад как бы боятся навязать своё мнение слушателям и поэ-тому, как правило, избегают давать какие-либо эмоциональные определения даже явно отрицательному персонажу» [9, с. 14]. В катенинской же балладе голос рассказчика отчётливо слышен в нарочито неторопливых, сдержанных интонациях, в специфически сниженных просторечных выражениях, позво-ляющих имитировать устную повествовательную манеру:

Большая чрез село дорога;Он постоялый дворДержал, и с помощию богаНажив его был скор.

Но как от злых людей спастися?Убогим быть – беда;Богатым – пуще берегисяИ горшего вреда [8, с. 82–83].

Рассказчик не только повествует о событии, но и комментирует его. Форма комментария близка народной пословице («бедному горе, богатому – вдвое» и т.п.). Таким образом, поэт избегает скучного морализирования, го-лос рассказчика у него фактически оказывается голосом народной мудрости. Та же народная коллективная оценка звучит в финале «Убийцы»:

…не стерпевши тяжкой казни,Под нею он издох.

Казнь божья вслед злодею рыщет;Обманет пусть людей,Но виноватого бог сыщет –Вот песни склад моей [8, с. 86].

Повествователь весьма однозначно формулирует своё понимание бал-ладного события. Оно выдержано в «простонародном духе», соответствует на-родному представлению о мировом порядке вещей: «виноватого бог сыщет». С такой точки зрения герой баллады оказывается классическим злодеем-преступником, а его наказание – результатом вмешательства свыше: клише традиционной фольклорной баллады, раскрывающее доступный именно мас-совому сознанию уровень чудесного. Рассказчик – человек из народа, носи-тель массового, коллективного сознания, выразитель народной точки зрения на балладное событие. Поэтому в стихотворении вполне уместны устные по-вествовательные интонации, просторечная лексика, грубоватые выражения и другие приметы «простонародного» стиля. Устный рассказчик судит о со-бытии как внешний наблюдатель. Он-то и повествует о событии как чуть ли не очевидец. Это он знает, как выглядит изба убийцы, где находился посто-ялый двор, в каком селе все это произошло. Но полной информацией он не обладает. Внимательный читатель вряд ли сможет так однозначно оценить характер героя, и смысл случившегося кажется ему куда более сложным и глубоким. В балладе имплицитно обнаруживается оппозиция между обыден-ным сознанием устного рассказчика, мыслящим традиционными, общепри-нятыми категориями, и сознанием особенным, необычным, одарённым спо-собностью проникать в скрытые сферы бытия, причастным чудесным тайнам и загадкам душевной жизни человека. Таково собственно авторское сознание, которое не тождественно сознанию устного повествователя. Это то самое бал-ладное сознание, что, затаившись, умолкает, потрясённое открывшейся ему лично и недоступной обычному человеку, более высокой и сложной сферой

144

чудесного. Автору открыты самые потаённые глубины души героя. В силу своей исключительности он может в какой-то момент переживать то же, что и герой, их сознания могут даже сливаться. В самом деле, кто это говорит?

Но что чины, что деньги, слава,Когда болит душа?Тогда ни почесть, ни забава,Ни жизнь не хороша [8, с. 83].

Простонародный устный рассказчик? Здесь совсем другой стиль. «Чины, деньги, слава» – все это категории и лексика из иного мира, весьма далёкого от реальности простонародного быта. Не о чинах и славе мечтал убийца, задумывая своё чёрное дело. Но ёмкое «болит душа» вмещает в себя все муки главного героя, это он так чувствует, он сам мог бы так определить своё состояние. Однако в тексте привлёкшая наше внимание фраза не выде-лена в прямую речь. Думается, что в данном фрагменте на мгновение сли-ваются воедино лирическая зона сознания автора баллады и зона сознания героя. Тем самым ещё более укрупняется масштаб личности преступника, и без того незаурядной, а с другой стороны, усиливается лирическое, субъек-тивное начало балладной структуры: автор баллады в чем-то близок герою, он и в самом себе прозревает присутствие чудесных, непостижимых начал, что ещё более усиливает потрясённость его «затаившегося» сознания.

Таким образом, в балладе Катенина обнаруживают себя два сознания, находящиеся в сложных взаимоотношениях: собственно авторское и имити-руемое, точнее, стилизованное простонародное, обыденное сознание устно-го рассказчика. М.М. Бахтин так характеризует подобные структуры: «Вся-кая подлинная стилизация <…> есть художественный образ чужого языка. В ней обязательно наличны два индивидуализированных языковых сознания: изображающее (то есть языковое сознание стилизатора) и изображаемое, сти-лизуемое» [2, с. 174]. Н.Д. Тамарченко уточняет: «…в стилизации чужая фор-ма воссоздана в качестве не единственно возможного способа изображения того предмета, с которым она в данном случае связана» [10, с. 460–461]. Тем самым эта чужая форма сама становится объектом художественного изобра-жения. Если не учитывать этой особенности, смысл «Убийцы» сведётся к ещё одной вариации на тему «Ивиковых журавлей». Но так, по Катенину, может воспринять происходящее в балладе обычный, любой человек. Автор балла-ды – не всякий и не любой. Он видит в сюжете иной смысл, доступный людям с исключительной натурой, не таким, как все, и сознательно противопоставля-ет своё понимание балладного события массовому. Эта антитеза помогает по-эту сосредоточить внимание читателя на специфике авторского мировосприя-тия, которая и оказывается главным смысловым центром произведения.

Таким образом, на наш взгляд, в «Убийце» заметно сгущается лириче-ская атмосфера. Подлинный смысл баллады обнаруживается в специфиче-ских взаимоотношениях между стилизуемым и стилизирующим сознаниями: чем проще и понятнее суть балладных событий с точки зрения простонарод-ного рассказчика, тем сложнее они для авторского сознания, необычного, наделённого особой, исключительной чуткостью к таинственному, загадоч-ному аспекту бытия. «Затаившаяся» душа автора сама становится носитель-ницей исключительного, чудесного, поскольку герой баллады – плод его соб-ственной фантазии воображения. Автор словно передал своему герою часть своей особой, могучей натуры. Таким образом, на наш взгляд, поэт активно модифицирует жанровую структуру баллады, заметно психологизируя её и усиливая лирическое начало. Катенин действует решительно и дерзко, пре-вращая балладный художественный мир в откровенную проекцию собствен-ной мятежной и необыкновенной души, противопоставленной обыденному, массовому сознанию. Тем самым актуализируются не замеченные предше-ственниками и современниками потенциальные возможности жанра, превра-щающие его в специфическую форму поэтического самовыражения автора.

145


1. Балашов, Д.М. История развития жанра русской баллады [Текст] / Д.М. Ба-лашов. – Петрозаводск : Карел. кн. изд-во, 1966. – 72 с.

2. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики: исследования разных лет [Текст] / М.М. Бахтин. – М. : Худож. лит., 1975. – 502 с.

3. Галич, А.И. Опыт науки изящного [Текст] / А.И. Галич // Русские эстети-ческие трактаты первой трети XIX века : в 2 т. – М. : Искусство, 1974. – Т. 2. – С. 205–275.

4. Гегель, Г.В.Ф. Эстетика : в 4 т. [Текст] / Г.В.Ф. Гегель. – М. : Искусство, 1969. – Т. 3. – 621 с.

5. Ермоленко, С.И. Жанр романтической баллады в эстетике первой трети XIX века [Текст] / С.И. Ермоленко // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX – начала XX века. – Свердловск : Свердл. гос. пед. ин-т, 1989. – С. 4–21.

6. Ермоленко, С.И. Лирика М.Ю. Лермонтова: жанровые процессы [Текст] / С.И. Ермоленко. – Екатеринбург : Урал. гос. пед. ун-т, 1996. – 420 с.

7. Иезуитова, Р.В. Баллада в эпоху романтизма [Текст] / Р.В. Иезуитова // Рус-ский романтизм. – Л. : Наука, 1978. – С. 138–162.

8. Катенин, П.А. Избранные произведения [Текст] / П.А. Катенин. – Л. : Сов. писатель, 1965. – 743 с.

9. Кулагина, А.В. Русская народная баллада [Текст] / А.В. Кулагина. – М. : Изд-во Моск ун-та, 1977. – 104 с.

10. Тамарченко, Н.Д. Стилизация, подражание и стиль [Текст] / Н.Д. Тамарчен-ко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман ; под ред. Н.Д. Тамарченко // Теория литера-туры : учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений : в 2 т. – Т. 1 : Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. – М. : Издательский центр «Академия», 2004. – С. 460–461.

146

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)1-8ÓÄÊ 821.161.1

Ñ.Â. ÃÀËßÍ

S.V. GALYAN

«ÄÅÐÆÀÂÈÍÑÊÎÅ» ÑÒÈÕÎÒÂÎÐÅÍÈÅ ÞÍÎÃÎ ÒÞÒ×ÅÂÀ

«DERZHAVIN» IN THE POEM OF YOUNG TYUTCHEV

В статье проводится анализ раннего стихотворения Ф.И. Тютчева «На новый 1816 год». Рецептивный характер стихотворения позволяет сделать вывод, что в ранний пе-риод творчества Тютчев испытывал влияние античной поэзии Горация и русской поэ-зии XVIII века, особенно творчества Г.Р. Державина.

Under analysis is the early poem of F.I.Tyutchev «On the new 1816». The receptive na-ture of the poem indicates that early Tyutchev’s poetry period was infl uenced by ancient (Horace) and Russian poetry of XVIII century, especially by Derzhavin’s one.

Ключевые слова: Г.Р. Державин, Ф.И. Тютчев, Гораций, рецепция.Key words: G.R. Derzhavin, F.I. Tyutchev, Horace, reception.

22 февраля 1818 г. на заседании Общества любителей российской сло-весности было прочитано стихотворение «Вельможа. Подражание Горацию», принадлежащее перу юного Ф.И. Тютчева. К.В. Пигарев пишет: «Стихотворе-ния под таким заглавием среди дошедших до нас стихов поэта нет. Однако имеются веские данные к тому, чтобы отождествлять стихи, прочитанные в Обществе любителей российской словесности, со стихотворением «На новый 1816 год»: более половины его (четыре строфы из семи) занимает обличение жестокосердого и развращённого вельможи» [7, с. 13]. Cтихотворение было написано двумя годами ранее, когда Тютчеву было немногим более 12 лет. С этого события в тютчевоведении обычно принято начинать отсчёт времени.

Вопрос о рецептивной природе творчества Тютчева не поднимался вплоть до конца XIX века. «Мирискусник» И.И. Коневский назвал его «пер-воначальным русским поэтом», который «возник в жизни русского духа вне всяких предварительных воздействий» [6, с. 212]. Однако воздействия, раз-умеется, были, тем более что Тютчев получил замечательное классическое образование, и это непременно должно было отразиться на его творчестве, особенно раннем. Есть основания предположить, что в отроческом стихотво-рении «На новый 1816 год» Тютчев, ещё не имеющий поэтического опыта, находился под сильным влиянием русской поэзии XVIII века (М.В. Ломоносо-ва и Г.Р. Державина) и поэзии великих римлян – Горация и Вергилия.

То, что Тютчев с юных лет был хорошо знаком с русской поэзией XVIII века и творчеством Державина, в частности, не вызывает сомнения. Держа-вин был, по-видимому, самым известным поэтом в конце XVIII – начале XIX веков. Я.К. Грот пишет: «После Ломоносова в русской литературе только и было два писателя, к которым так чутко и восторженно прислушивалось об-щество: Державин и Пушкин. Всякое новое произведение их переписывалось сотнями рук, быстро разносилось в отдалённейшие концы России и выучива-лось наизусть» [3, с. 1027].

В 1813 году в семье Тютчевых в качестве наставника младшего сына Фёдора появился С.Е. Раич (Амфитеатров), который «был восторженным по-клонником русской поэзии VIII века во главе с Державиным» [5, с. 43]. Сам Раич, будучи одарённым поэтом, весьма высоко оценивал успехи своего пи-томца. В автобиографии он вспоминал годы, предшествовавшие учёбе Тютче-

147

ва в университете: «Я успел приготовить ученика своего к университету, по-сещая с ним частные лекции А.Ф. Мерзлякова и слушая профессоров словес-ного факультета. Это время было одной из лучших эпох моей жизни. С каким удовольствием вспоминаю я о тех сладостных часах, когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы с Ф.И. выходили из дому, запасались Го-рацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей, и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений поэзии» [10, с. 24].

Произведения Горация занимали особое место в кругу чтения юно-го Тютчева. Благодаря педагогическим талантам Раича, он прекрасно знал латынь, читал Горация и Вергилия в подлиннике, хотя переводов, различа-ющихся степенью близости к оригиналу и таланта переводчиков, к началу XIX века было множество. В автобиографии Раич писал о своём ученике, что «по тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечательным успехом» [10, с. 25]. Одна из самых известных и часто переводимых – первая ода книги «Carmina III» «Odi profanum volgus et arceo»1. Тютчев, только на-чинающий осознавать себя поэтом (как и Пушкин, предпославший в каче-стве эпиграфа стихотворению «Поэту» стих «Энеиды» Вергилия «Procul este, profani»2, очевидно, причисляет себя к «посвящённым» в таинства поэзии и со смелостью неофита начинает осваивать богатства мировой культуры.

Известны четыре перевода этой оды Горация, появившиеся в печати до 1815 года (т.е. ко времени написания стихотворения «На новый 1816 год»): архаичный перевод Н.Н. Поповского, опубликованный в журнале Хераскова «Полезное увеселение» в 1760 г.; «Вольный перевод из Горация» И.И. Дми-триева, появившийся в 1805 г. в собрании его сочинений и переводов; пере-вод Державина под названием «О удовольствии», напечатанный во второй части его «Сочинений» в 1808 г.; и стихотворение «Ничтожество богатств» В.В. Капниста (который был другом Державина по львовскому кружку и в его же доме познакомился с И.И. Дмитриевым), в 1815 году появившееся в «Тру-дах Казанского общества любителей российской словесности» [1]. Текстовые схождения позволяют предположить, что «горацианский» фрагмент стихот-ворения «На новый 1816 год» Тютчев писал не только переводя с латыни оду Горация, но и находясь под влиянием державинского перевода этой оды.

Переводчик и комментатор од и эподов Горация М.М. Гринфельд опре-делил смысл «Odi profanum…» следующим образом: «В оде этой Гораций пре-жде всего выставляет на вид, что над всеми молодыми властвует Юпитер и что все люди подчинены неумолимому закону смерти. В оде этой Гораций призывает читателей к умеренности, которая является залогом душевнаго спокойствия, говоря, что, если человек доволен малым, его никакия бури и непогоды не тревожат сильно, между тем как люди, незнающие предела своим прихотям, не освобождаются от страха и угроз» [2].

Тютчев, однако, опускает обращение Горация к молодёжи. Вполне по-нятно и то, что «умеренность», «душевное спокойствие» не входили в круг приоритетов двенадцатилетнего подростка, поэтому из всей оды Горация его внимание привлекли только размышления поэта о подвластности времени и смерти всего сущего.

Композиция стихотворения вполне укладывается в рамки классицисти-ческой традиции. Сначала обычный для «новогодних» од зачин о том, что «ново поприще в величии грядёт!» [12, т. 1, с. 3], напоминающий начало по-добных произведений Державина, а иногда просто воспроизводящий цитаты из них. Сравним:

1«Презираю невежественную чернь и не допускаю её к себе» (лат.).2«Прочь, непосвящённые» (лат.).

148

ТютчевИ се! Одеянный блистательной зарею,Пронзив эфирных стран белеющийся

свод,Слетает с урной роковоюМладый Сын Солнца – Новый Год!..Предшественник его с лица земли

сокрылся,И по течению вратящихся времен,Как капля в Океан, он в Вечность

погрузился! [12, т. 1, с. 3].(курсив мой. – С.Г.)

ДержавинЗанёс последний шаг – и, в вечностьСтупя, сокрылся прошлый Год;Пожрала мрачна неизвестностьЕго стремленье, быстрый ход.

«На новый 1797 год» [4, т. 2, с. 16–17].

Младый сын солнца на подлунныйСей мир сошёл небес тропой.Кто весть, какие жребьи чудны,Их урны вынув роковой,Он бросит по лицу земному?..

«На новый 1798 год» [4, т. 2, с. 145–146].(курсив мой. – С.Г.)

Урна – образ из Горация, повторенный во всех переводах: «omne capax movet urna nomen»1, а вот эпитет «роковая» встречаем только у Капниста и, в несколько изменённом виде, у Державина («урна рока»). Смысл этого об-раза – все равны перед вечностью, судьбой. Но юный поэт изменил горациан-ский образ, «приспособив» его к собственному замыслу: Новый Год, который «слетает с урной роковою», уже определил судьбу людей, как и его предше-ственник, который «с лица земли сокрылся».

Далее следует мысль о течении времени: «Сей Год равно пройдёт!.. Устав Небес священ» [12, т. 1, с. 3]. Обычное событие (приход Нового года) изображается как часть вселенского процесса, неумолимого ни к людям, ни к царствам («Что может избежать от гнева Крона злого?»). И – резкая сме-на интонации, поворот, ввергающий читателя в гневную инвективу, направ-ленную против тех, кто забыл, что «…Сан, льстецы… и злато // От смерти не спасут!». Эта самая объёмная часть оды заканчивается пророчеством о мучи-тельной смерти угнетателя «вдов и сирот» и забвении злодея:

Страдай, томись, злодей, ты жертва адской мести! –Твой гроб забвенный здесь покрыла мурава! –И навсегда со гласом лестиУмолкла о тебе молва! [12, т. 1, с. 3].

Обвинительная интонация вовсе не характерна для зрелого творчества Тютчева. Но в первых поэтических опытах, находясь под влиянием старших современников (ср., например, державинское «А ты, второй Сарданапал» в стихотворении «Вельможа» [4, т. 1, с. 629] и тютчевское «А ты, Сын роско-ши!» [12, т. 1, с. 3]), он с удовольствием использует инвективы.

Л.В. Пумпянский пишет: «…под инвективой разумелась ода (либо рав-нозначное ей стихотворение), направленная против определённого врага по определённому поводу. Таковы инвектива Державина против друзей турок в Измаильской оде (1790, 1, 54, строфы 29–31: «о вы, что в мыслях суетитесь» и пр.), обе антипольские оды Пушкина (1831), ода Тютчева против декабри-стов; все это пишется по совершенно определённому поводу» [8, с. 447–448]. Добавим: и в отношении совершенно определённых лиц. Я.К. Грот в своих комментариях к стихотворению Державина «Вельможа» писал: «Многие седые заслуженные генералы сиживали по нескольку часов в прихожей у Потёмкина, Безбородки и других вельмож, ожидая, пока они проснутся и выйдут к просителям» [4, т. 1, с. 630–631]. Но юный поэт не имеет пока кон-кретных адресатов для своей инвективы и заимствует их у знакомых и люби-1«Вместительная урна приводит в движение всякое имя» (лат.)

149

мых авторов. Это «сын роскоши», прямо пришедший из знаменитой траур-ной оды Г.Р. Державина «На смерть князя Мещерского». Этот образ несколь-ко позже использовал и Пушкин в «Евгении Онегине»:

Но шумом бала утомлённыйИ утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженнойЗабав и роскоши дитя [9, с. 12].

Употребление слова «сын» в значении «порождение, результат» весь-ма характерно для Державина (см., например, «сын время, случая, судьби-ны!» из стихотворения «На счастие» или «сын вечности» из стихотворения «На Новый год»), и Тютчев активно пользовался этой метафорой, особенно в раннем творчестве: «громов сын» («Урания», 1820), «гармонии сыны» («Вес-на», 1822), «…на пиршество Природы / Певец, любимый сын ея…» («Друзьям при посылке «Песни радости», 1829) и т.д.

Композицию тютчевского стихотворения можно условно представить следующим образом: гармония – хаос – гармония. Действительно, повторя-емость в Вечности круговорота времен, упорядоченность и неизбежность этого процесса приобретает вид закона. И даже падение царств, казавших-ся вечными, вписывается в этот процесс «по течению вратящихся времен». Но человек, живущий так, как будто собирается жить вечно, нарушает этот порядок и тем самым ввергает себя в беззаконный Хаос, связанный у юно-го поэта с традиционными пороками: гордыней, сладострастием, жадностью, мздоимством, жестокостью по отношению к слабым. Здесь в юношеской оде Тютчева ощущается влияние ещё одного стихотворения Державина – «Гром» (1806). Гром для Державина не просто природное явление, но напоминание грешникам о Божьем суде:

О вы, безбожники! Не чтущиВсевышней власти над собой,В развратных мыслях тех живущи,Что случай все творит слепой… [4, т. 2, с. 594].

У Тютчева:А ты, Сын роскоши! о смертный сладострастный,Беспечна жизнь твоя средь праздности и нег!..Спокойно катится!.. Но ты забыл, несчастный:Мы все должны узреть Коцита грозный брег!.. [12, т. 1, с. 3].

Но справедливость торжествует, порядок восстанавливается, посколь-ку мучительная смерть настигает злодея, и имя его стирается из памяти че-ловеческой. Такой финал закономерен, он и не мог быть иным, поскольку беззаконие рождает возмездие, как из Хаоса возникает Космос.

Это отнюдь не профанация смысла того Хаоса, который стал частью онтологии творчества «взрослого» Тютчева. Трансформация Хаоса из соци-альной несправедливости, вносящей разлад в человеческое бытие, в то, что В. Соловьёв в статье о Тютчеве обозначил как «отрицательную беспредель-ность, зияющую бездну всякого безумия и безобразия, демонические поры-вы, восстающие против всего положительного и должного» [11, с. 194] напо-минает развитие плода из семени, и второе не отменяет первого, а является закономерным результатом его развития.

В стихотворении Тютчева присутствуют образы, которых нет ни у Гора-ция, ни в переводах Дмитриева и Капниста, но они есть в переводе Державина.Например, окружение царя, сановника: «льстецы твои» (Тютчев) и «ужасная стража» (Державин). И Державин, и Тютчев как будто «возвышают» владыку надо всеми, чтобы низвергнуть затем в инвективу, ср.: «Сидят на тронах воз-вышенны» [4, т. 2, с. 157] и «Возвышенный твой Сан» [12, т. 1, с. 3].

150

В юношеском стихотворении Тютчева оживает жанр торжественной оды XVIII века. Здесь мы найдём старославянизмы (вратящихся, ветр, зла-то, свершило), архаические речевые формулы (грядёт, чело, ужель, сколь, прияли, дланию), усечённые формы существительных, прилагательных и причастий (ново поприще, колючи, безотрадно, изощренну), а также свой-ственные классицистической традиции нормы произношения, характерные жанру оды, – сохранение предударного е перед твёрдым согласным (члены – раскаленны, свет – грядет), одические восклицания, призывы (И се! О вре-мя! О жертва Тартара!).

И в этом раннем тютчевском стихотворении впервые встречается сложное прилагательное «огнекрылатый», как будто пришедшее из держа-винской поэзии (ср., например, «огнепернатый шлем» из стихотворения Дер-жавина 1798 г. «На рождение великаго князя Михаила Павловича»). Таких прилагательных будет много в последующем творчестве Тютчева.

Итак, начало творческого пути Тютчева глубоко рецептивно: будущий великий поэт творчески осваивает культурное наследие, активно переводит произведения мировой поэзии. И в круге его поэтических интересов не по-следнее место занимает русская поэзия XVIII века и особенно творчество Г.Р. Державина.


1. Античная поэзия в русских переводах XVII–XX вв. : библиографический ука-затель / сост. Е.В. Свиясов. – СПб. : Дмитрий Буланин, 1998. [Электрон-ный ресурс]. – Режим доступа : http://www.horatius.ru/ (Последнее обраще-ние 20.03.2012).

2. Гораций Квинт Флакк. Избранныя стихотворения. Оды и Эподы / Гораций Кв. Фл. ; сост. М.М. Гринфельд. – Одесса : книгоиздательство М.С. Козма-на в Одессе, 1909. [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://www.horatius.ru/ (Последнее обращение 23.03.2012).

3. Грот, Я.К. Жизнь Державина [Текст] / Я. Грот // Державин, Г.Р. Сочинения. С объяснительными прим. Я. Грота : в 9 т. / Г.Р. Державин ; Я.К. Грот. – СПб. :Издание Императорской Академии наук, 1866. – Т. 8. – 1043 с.

4. Державин, Г.Р. Сочинения. С объяснительными прим. Я. Грота : в 9 т. [Текст] / Г.Р. Державин ; Я.К. Грот. – СПб. : Издание Императорской Акаде-мии наук, 1866.

5. Кожинов, В.В. Тютчев [Текст] / В.В. Кожинов. – М. : Молодая гвардия, 2009. – 471 с.

6. Коневский, И.И. Мистическое чувство в русской лирике [Текст] / И.И. Ко-невский // Ф.И. Тютчев: Pro et contra / сост. К.Г. Исупов. – СПб. : Изд-во Рус-ской Христианской гуманитарной академии, 2005. – С. 212–229.

7. Пигарев, К.В. Жизнь и творчество Тютчева [Текст] / К.В. Пигарев ; АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. – М. : Изд-во АН СССР, 1962. – 376 с.

8. Пумпянский, Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева [Текст] / Л.В. Пумпянский // Ф.И. Тютчев: Pro et contra / сост. К.Г. Исупов. – СПб. : Изд-во Русской Хри-стианской гуманитарной академии, 2005. – С. 434–474.

9. Пушкин, А.С. Сочинения : в 2 т. [Текст] / А.С. Пушкин. – М. : Художествен-ная литература, 1982.

10. Раич, С.Е. Автобиография [Текст] / С.Е. Раич // Русский библиофил. – 1913. – № 8. – С. 20–48.

11. Соловьев, В.С. Поэзия Тютчева [Текст] / В.С. Соловьев // Ф.И. Тютчев: Pro et contra / сост. К.Г. Исупов. – СПб. : Изд-во Русской Христианской гуманитар-ной академии, 2005. – С. 185–201.

12. Тютчев, Ф.И. Полное собрание сочинений и письма : в 6 т. [Текст] / Ф.И. Тют-чев. – М. : Классика, 2003.

151

ÁÁÊ 63ÓÄÊ 94 “16/17”

Í.Â. ÈËÜÈÍÀ

N.V. ILYINA

«ÁÀÐÑÊÈÅ ×ÅÌÅÐÈÑÛ» (×ÅÐÅÌÈÑÛ) Â ÈÑÒÎÐÈ×ÅÑÊÈÕ Î×ÅÐÊÀÕ

ÌÈÕÀÈËÀ ÃÐÓØÅÂÑÊÎÃÎ «ÁÀÐÑÊÎÅ ÑÒÀÐÎÑÒÂÎ»

«BARSKY CHEMERISES» (CHEREMISES) IN MICHAEL GRUSHEVSKY`S

HISTORICAL ESSAYS «BARSKOV STAROSTWO»

После бесконечных войн в Марийском крае как со стороны Казанского ханства, так и со стороны Московского княжества черемисские воины с семьями бежали из русскогоплена на Волынь, в Украину. В скором времени их как воинов-лучников завербовала в местечко Бар на Подолье королева Бона Сфорца, жена польского короля Сигизмунда I, для охраны Барского замка. В статье рассказывается о жизни «барских чемерис» (че-ремисы) XVI–XVII вв. в сёлах и местечках Барского староства Речи Посполитой.

After endless wars in the Mari region, both from the Khanate of Kazan, and from Mos-cow principality, Cheremis soldiers and their families fl ed from Russian captivity to Volynia in Ukraine. Soon they were recruited to protect the Barsky castle as warrior-archers in the borough Bar in Podolia by Queen Bona Sforza, wife of Polish King Sigismund I. The article tells about the life of «barsky Chemerises» (Cheremises) in XVI–XVII centuries in villages and boroughs of Barsky starostvo of Polish-Lithuanian Commonwealth.

Ключевые слова: украинские чемерисы, барские чемерисы, черемисы, Барский замок, Марий Эл.

Key words: Ukrainian Chemerises, barsky Chemerises, Cheremises, Barsky castle, Mariy El.

История марийского народа имеет до настоящего времени немало «бе-лых пятен». К их числу можно отнести историю формирования марийской диаспоры, т.е. групп марийского населения в силу различных обстоятельств, оказавшихся за пределами основной территории проживания этноса. Срав-нительно неплохо известна история расселения мари на территории Урала и Зауралья, в отличие от западных групп, которые волею исторических су-деб оказались далеко за пределами своей родины на территории Украины, на Барщине (сегодня Барский район Винницкой области Украины). В историче-ских источниках они упоминаются под именем «барские чемерисы».

К числу таких документов, отражающих историю «западной» группы черемис относят акты по истории Барского староства, изданные в 1894 году Киевской археографической комиссией. Акты были собраны и обработаны украинским историком Михаилом Грушевским. Под актами подразумеваются документы по истории местного финансового, сословного и семейного права, права наследования, землевладения, уголовного права, судопроизводства. В историческом очерке «Барское староство» Михаил Грушевский собрал 600 документов. Это документы Киевского Центрального Архива, Варшав-ского главного Архива, Московского Архива Министерства Юстиции и Ино-странных дел. Собрание этих документов, потребовавшее массу кропотливо-го труда, составляет большую заслугу М. Грушевского по изучению истории Украины, так как они дают довольно обстоятельную картину колонизации и движения землевладений на территории Подолья – Барщине.

Грушевский в своей работе на основе архивных документов стремил-ся проследить деятельность нескольких колоний, сложившихся в местечке Бар в ХVI–XVII вв. , а именно: польской, украинской и чемерисской (черемис-

152

ской). Таким образом, его работа «Барское староство» является важным ис-точником для воссоздания картины жизни черемисской колонии в местечке Бар и соседних черемисских сёлах в ХVI–XVII вв.

Центром округи являлся Барский замок, получивший своё название по имени наследственного княжества польской королевы Бонны – Бари. «Он был деревянный, срубленный по обыкновению из дубовых брусьев, боль-шею частью в две стены, промежутки между которыми наполнены землёй. Стены были снабжены пятью башнями, также деревянными; в главной баш-не, защищавшей переезд через реку, были большие ворота, над ними часов-ня, а на верху колокол на случай тревоги; медная доска над воротами, укра-шенная гербом Боны, возвещала о её трудах по устройству замка и города. Замок и город были богато снабжены артиллерией и припасами: по ревизии 1552 года из которой мы заимствуем сведения об устройстве замка) на замке были четыре больших пушки и три меньших [1, с. 108]. Но времена были не хитрые, и этот деревянный замочек, выстроенный на болоте, был первою по-сле Каменца твердынею в южных окраинах» [2, с. 99].

Для защиты барского замка королева Бона «привлекает переселен-цев под стены нового замка; вероятно, не обходилось и без вербовки через рассылаемых агентов: так мы знаем о жителях, переведённых из Зинькова и Елтушкова, о чемерисах, «спроваженных» из Волыни» [3, с. 129–130]. Боне хотелось создать крупный город. «Она вызвала прежних жителей Рова из Зинькова и образовала из них другой город – Русский Бар, так как в них долж-на селиться преимущественно нация русска» [4, с. 131]. «Город «в паркане» получил название Польского Бару, заселённому преимущественно торговца-ми, ремесленниками, шляхтичами, Русский Бар имел население чисто зем-ледельческое» [5, с. 131]. «Кроме этих двух городов некому Николаю Невиду, туземному земянину (сыну Ивашка Невида, державца Мукарова Татарского), было разрешено «осадить» с правом на войтоство, город на противополож-ном берегу реки, который от возвышенного своего положения получил было имя Горного Бара [6, с. 103]. Но затем, когда Бона поселила здесь колонию чемерисов, он стал называться Чемерисским Баром.

Когда черемисы были поселены около Бара, определения отсутствуют. В грамоте 1540 г. Невиду на освоение Горного Бара нет никаких намеков на чемерисов, и в письме Боны к Багевскому, начальнику Барского замка от 16 июля 1542 года о чемерисах говорится как о только что осевших и про-должающих переселятся [7, с. 88], а Бельский упоминает о них уже в 1541 г. Таким образом, можно предположить, что переселение черемисов началось в 1540–41 гг. В документах местные черемисы называются татарами, «наро-дом отличным от туземцев языком, обычаями и учреждениями» [8, с. 130]. Королева Бона в своей жалованной грамоте чемерисам (местное название, искажённое черемисы) 1547 г. рассказывает, что «приняла их с их потом-ством из некоторых мест волынских» [9, с. 130], и в указанном письме своём к Багевскому упоминает о двух семьях чемерисов, пришедших в Бар от кня-зя Корецкого и о двух оставшихся у него. «Соображая, что владения князя Корецкого, волости Корецкая и Межиричская находились в ближайшем со-седстве с Острогом, вероятнее всего будет и чемерисов отнести к одной ка-тегории с татарами острожскими, Витовтовими колонистами. Впрочем, чтоназвание чемерисов или черемисов мне не встречалось ни у волынских, ни у других литовских татар, оно является термином как бы специально барским, хотя топографическое название этого корня разбросаны на всем пространстве правобережной Украины» [10, с. 89]. Быть может, аналогич-ное явление представляет «Черемиса» смоленская первой половины XVI в., известная из дипломатической переписки Московского государства [11, с. 753–754].

Все три общины – Бар Русский, Польский и Чемерисский получили в 1540 году Магдебургское право и льготы для переселенцев. Поселенцы Польского Бара без различия национальности получали пятнадцатилетнюю

153

льготу на все виды податей, а поселенцы Русского и Чемерисского – двеннад-цатилетнюю льготу. По окончании льготы жители всех трёх городов должны были платить ежегодно 15 грош чиншу, отбывать военную службу при мест-ном старосте и поддерживать греблю на замковом пруде, за что пользовались правом ловить в нем рыбу для себя [12, с. 98–102]. Жители Польского Бара должны были построить и поддерживать мост через пруд, жители Русского Бара – платить медовую дань и принимать участие в ремонте замка, а жите-ли Горного (Чемерисского) Бара – платить по четверти овса с дома и шесть волов раз в три года со всего города, а также отбывать три дня полевых работ на замковых фольварках, а позже и медовую десятину [13, с. 92–98].

В каждом городе Бара выбирали войта. «Войт – в городах Украины, Польши, основанных на Магдебургском праве, в XV–XVIII веках выбирае-мое (обычно из зажиточного населения) служебное лицо, которое возглав-ляло магистрат. Должность войта сначала была наследственной, но со вре-менем стала выборной. За свою службу войт брал часть налогов и судебных оплат. В функции войта входили общая администрация, управление город-ской собственностью и судебные функции, выполняемые с помощью главы присяжных. Свою власть войт делил с городским советом, на выбор которого он имел влияние» [14, с. 44]. Польский и Русский Бар имели, очевидно, обще-го войта; здешнее войтовство было пожаловано каменецкому мещанину Ио-анну Цервису, войтовство в «Горном (Чемерисском) Баре – Николаю Невиду,и обоим было гарантировано владение на два доживотия» [15, с. 103–106]. На чемерисов, то на них не простирались условия городских жалованных грамот, они были на особом положении: составляя военный контингент, на-ходившийся в распоряжении старосты, они не только были свободны от на-логов, но сами получали от него ежегодное жалование в 200 злот на сукно и имели право без дани заводить пасеки и засевать поля [16, с. 132].

Благодаря хлопотам Боны и престижу Барского замка заселение Баров шло успешно; наиболее ранние статистические сведения мы имеем от 1565 г. В то время Польский Бар имел 102 дома, Русский – 124, Чемерисский 51 дом чемерисов и 45 мещанских (последние все туземцы, судя по именам, хотя лю-стратор говорит о «поляках и Руси» живущих с чемерисами [17, с. 130–132]).

20 сентября 1547 года королева Бона выдаёт жалованную грамотуВаську Халимуну – старшине и прочим черемисам на пруд и мельницы в Елтушкове и на вольное устройство пасек и других угодий под условием службы [18, с. 262]. Елтушков в 40-х годах получил жалованную грамоту на немецкое (Магдебургское) право и начал заселяться. В 1550 году Елтушков разорили волохи; вообще местечку этому не везло: оно лежало на Кучман-ском пути и постоянно подвергалось разорению; в 1568 и 1569 гг. татары ра-зорили его два раза подряд [19, с. 161]. Частые набеги татар на села, которые находились в близости Барского замка, на сам замок привели к тому, что бар-ский староста Бернард Претвич начал применять тактику наступательной партизанской войны, определённую им в мемуарах как «козацтва». Для это-го ему пришлось постоянно содержать значительный отряд конницы до 150 и даже 200 (в 1547 г.) всадников; так что экономная Бона должна была про-тестовать, предлагая ему ограничиться 30-ю, или содержать излишек за соб-ственный счёт. Контингент легковооружённых воинов Претвичу выставляла черемисская колония [20, с. 102].

С 1552 году Барское староство переходит в непосредственное подчине-ние короля Сигизмунда Августа [21, с. 105].

Нападение татар и волохов на Барщину происходило после ухода Пре-твича очень часто: 1573, 1575,1577, 1582 гг. Особенно пострадал Бар в 1577 году. В 90-х гг. большой переполох произвели казаки атамана Северина На-ливайка. Вообще жилось тревожно и сторожко [22, с. 116].

Заселение Барщины со времени Боны и до Хмельниччины хотя и не-равномерно, но усиливалось. Так в 1600 году король Сигизмунд III выдал гра-моту на заселение села Черемисов, начатое за несколько лет перед тем Ста-

154

ниславом Гольским, и сообщал ему права Бара. Но жители села Черемисова ссылались на пожалование королевы Боны (1547 г.), а не на данную жалован-ную грамоту [23, с. 348].

Усиление католицизма на Барщине связано с покровительством ие-зуитам короля Сигизмунда. То куплею, то легациями он и несколько поме-щиков приобрели значительные имения, право на десятину со всех земель барских и коморовских [24, с. 61]. В 1612 году плебан (католический при-ходский священник) барский поднял дело о десятине, которую мещане Рус-ского и Чемерисского Бара по закону 1555 года должны были платить на-равне с католиками и которой мещане эти никогда не платили. Об этом ещё в 1588 г. завёл было процесс плебан Водзицкий, заглохший на первом слушании. На этот раз в 1618 году процесс был плебаном выигран, хотя плебания, как кажется, долго не могла добиться исполнения судебного ре-шения [25, с. 311]. Из вышесказанного становится ясным то, что жители Баров – Русского и Чемерисского были далеко не католиками, поэтому со-противлялись уплате десятины.

Далее Михаил Грушевский в своих очерках ведёт речь об этнографиче-ском происхождении барской шляхты и истории родов. Остановимся на упо-минавшем выше первом войте Чемерисского Бара Николае Невиде. Извест-но, что Николай Невид умер бездетным и поэтому войтовство унаследовалего родственник (вероятно племянник) – Лесько. Невиды владели селом Мукаров Татарский. Потом войтом был Ян Ожигалка (в 1613 году его до-животье было распространено и на его жену Катерину Кавецкую). Случаев совмещения Чемерисского войтовства со старостинским урядом не встреча-ется. Но есть другое аналогичное: некто Боруцкий в 20-х гг. XVII в. был одно-временно подстаростою и войтом чемерисским [26, с. 178].

В работе Грушевского содержится интересный рассказ о роде Моро-зовских, который можно причислить к чемерисам. Родоначальник Моро-зовских был Райтко из Покутинец; от Боны он получил участок в грунтах Мукаровских, утверждённый за ним королем (1542 г.). В этой грамоте он име-нуется шляхтичем, но так как Покутинцы принадлежали Одрвонжу, то Райт-ко официальным владельцем их быть не мог, и едва ли принадлежал к шляхет-скому сословию (хотя мог быть «бесправным» заемщиком). Новое село былоназвано Малым Мукаровым, позже Морозовкою, а владельцы с середины XVI в. стали носить фамилию Морозовских, вероятно – это была первоначаль-ная их фамилия, усвоенная потом и селом. Сыновья Райтка – Фёдор, Исай и Алексей владели Морозовкою во второй половине XVI в., о других родичах ничего не известно. Но род настолько быстро разростался, что нужно было предположить существование боковых линий, либо вошли в фамилию «спиль-ники» и «прыймаки». В подтвердительной грамоте 1600 года перечисляется 12 семей Морозовских. Несмотря на отсутствие юридических гарантий (пожизненные права они получили с 1600 г.), Морозовские уцелели в 1-й по-ловине XVII в., и их околица оставалась некоторое время островом среди при-вилегированных имений этой полосы; ещё в грамоте 1665 г. Морозовцы зна-чатся в числе сел барской служилой шляхты («чемерисских»), но в XVIII в. они вышли из состава Барского староства и дальнейшая судьба рода Моро-зовских не известна [27, с. 210–211].

Любопытные сведения содержатся в грамоте на Морозовку 1542 г., где туземных шляхтичей отождествляют с атаманами. В грамоте говорится, что шляхтич-осадчий, глава семьи или «спилки», перед этим замещал атамана относительно всей осады, всего его населения, шляхетского и крестьянского, подобно тому как и атаманы являлись в роли осадчих [28, с. 304].

Во второй половине XVII в., судя по сохранившимся актам Барского староства, Бар Чемерисский утратил свою особенность: нет никаких следов существования в нем отдельного городского уряда, а мещане Чемерисского Бара совершают сделки в магистрате Барском; с середины XVIII в. Чемерисы уже являются селом и всецело подвластны замку [29, с. 307].

155

В период народного восстания под руководством Богдана Хмельниц-кого, восточное Подолье примкнуло к казацкому движению. Когда Максим Кривонос с Волыни двинулся на Меджибож и Бар, барские мещане сами впу-стили казацкое войско в город. Большая часть населения Бара примкнула к войску казаков. В реестрах казацких полков 1649 г. не редко встречаются выходцы из Барщины; конечно, их было гораздо больше, чем позволяют опре-делить прозвища. Были среди них и черемисы . Ярмола Чемерышь, Захарка Чемерин, просто Чемерис без имени, Стецко Чемерис упоминаются в реестре запорожского войска Зборовского договора с королем польским Яном Кази-миром, составленные 1649 года 16 октября [30, с. 69]. Села же в это время на Барщине сильно поредели. В Баре значится 102 дома, кроме еврейских, в с. Чемерисы – 10, с. Елтушков – 22, с. Морозовка – 4, с. Мукаров – 15 [31, с. 502].

В 1672 году по Бучацкому тракту Барщина вместе с остальным Подо-льем перешла во власть турок. Под турецким верховенством населению жи-лось не сладко и многие эмигрировали. Польская шляхта убежала вся. Воз-можно даже, что среди чемерисских хоругвей барских, упоминаемых при описании набегов барского бея Кричинского, бывала и околичная шляхта, которую и раньше иногда смешивали с чемерисами. Много народу должно было уйти в Волощину, обычный приют подольского крестьянства. Чемерисы в период турецкой оккупации неожиданно получают большую известность. Под этим именем выступают татарские ватаги, занимающиеся набегами на соседние поселения; центром их был Бар, а самим знаменитым вождём – бар-ский бей Александр Кречинский, наводивший страх на окресности. Дружи-на была довольно многочисленна, в несколько сот человек, что уже говорит о том, что их нельзя вполне отождествлять с немногочисленной чемерисской колонией Барщины, не отличавшейся большим многолюдством в XVI в. В пе-риод казачины она, вероятно, ещё сильнее поредела, но могла составить во-енное ядро, около которого сгруппировался татарский люд из разных мест, получивший своё название от местных жителей, либо благодаря общности этнического или территориального происхождения. В источниках также ис-пользуется термин липки, как называли тогда всех литовско-польских татар [32, с. 337]. Турецкая оккупация окончилась в 1699 году и вся польская шлях-та возвратилась на свои земли.

О чемерисах как военизированных отрядах в исторических очерках М. Грушевского «Барское староство» больше не упоминается. Лишь в пере-писи встречаются села Чемерисское и Чемерисы Волосские.

Каким образом на Барщине появились выходцы из Среднего Поволжья пока досконально неизвестно, но они оставили свой яркий след в истории По-долья, как свидетельствует исследование М. Грушевского.


1. Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов [Текст] / Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов : в 8 ч. 34 т. – К. : Университетская типография, 1891. – Часть 8. – Т. 1. – С. 108.


3. Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов [Текст] / Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов : в 8 ч. 34 т. – К. : Университетская типография, 1891. – Часть 2. – Т. 7. – С. 129–130.


156



7. Грушевский, М.С. Барское староство, исторические очерки (XV–XVIII вв.) [Текст] / М.С. Грушевский. – К. : Типография Императорского Университе-та св. Владимира, 1894. – С. 88.




11. Сборник русского исторического общества [Текст] / Сборник русского исто-рического общества. – СПб., 1882. – Т. 35. – С. 753–754.


13. Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов [Текст] / Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов : в 8 ч. 34 т. – К. : Университетская типография, 1891. – С. 92–98.

14. Гайдай, Л. История Украины в личностях, терминах, названиях и понятия [Текст] / Л. Гайдай. – Л. : Вежа, 2000. – С. 44.

15. Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов [Текст] / Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора древних актов : в 8 ч. 34 т. – К. : Университетская типография, 1891. – С. 103–106.








157





27. Грушевский, М.С. Барское староство, исторические очерки (XV–XVIII вв.) [Текст] / М.С. Грушевский. – К. : Типография Императорского Университе-та св. Владимира, 1894. – С. 10–211.



30. Реестр всего войска запорожского после Зборовского договора с королём Яном Казимиром, составленные 1649 года, октября 16 дня и изданные по подлиннику О.М. Бодянским [Текст] / Реестр всего войска запорожского по-сле Зборовского договора с королем Яном Казимиром, составленные 1649 года, октября 16 дня и изданные по подлиннику О.М. Бодянским // Чтения в Обществе истории и древностей российских. – М., 1874. – Кн. 2 – С. 69, 72, 169, 171.



Словарь терминов

Плеба́н – католический приходский священник. Через польск. рlеbаn из лат. Plēbānus.

Уряд – управление фольварком, назначенное феодалом.Фольва́рк (польск. Folwark от диалектизма нем. Vorwerk) – мыза, усадьба, обосо-

бленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство. Истори-чески в Речи Посполитой фольварк – наименование помещичьего хозяйства, в узком смысле слова – барской запашки. Фольварочная система ведения феодального хозяй-ства (в Речи Посполитой и некоторых других странах центральной и Восточной Евро-пы) была связана с барщиной как основной формой феодальной ренты и называлась обычно фольварочно-барщинной системой. Помещичье хозяйство, незначительное до XV века, росло за счёт крестьянских наделов, общинных и вновь осваиваемых земель. В XVI веке фольварк, производящий продукцию для сбыта на рынке (городском или внешнем), стал основным источником доходов феодала, а с утверждением капитализ-ма – основой крупных помещичьих хозяйств.

Чинш – оброк вольных людей на поместных землях.

158

ÁÁÊ 83.3ÓÄÊ 82.091

Í.Â. ÃÎÐÞÖÊÀß

N.V. GORUTSKAJA

ÏÐÈÍÖÈÏ ÒÐÎÉÍÎÃÎ «ÏËÅÊÑÈÑÀ» Â ÑÒÐÓÊÒÓÐÅ ÐÀÍÍÈÕ ÑÁÎÐÍÈÊÎÂ

ÂÀËÅÐÈß ÁÐÞÑÎÂÀ (ÍÀ ÏÐÈÌÅÐÅ ÑÁ. «JUVENILIA»)

TRIPLE «PLEKSIS» PRINCIPLE IN THE STRUCTURE OF EARLY BOOKS

BY VALERY BRYUSOV (BY THE EXAMPLE OF THE BOOK «JUVENILIA»)

В данной статье автор рассматривает архитектонику ранних сборников В. Брюсо-ва, обнаруживая в их разделах временную организацию текстов. Такое построение ре-ализует принцип тройного «плексиса», разворачивающегося как на микроуровне, так и на макроуровне.

The article deals with the architectonics of early books by Valery Bryusov. The author discovers time structure of the texts. The present structure realizes triple «pleksis» prin-ciple working on micro level as well as on macro level.

Ключевые слова: временной ритм угасания/возрождения, «темпоральные» на-звания, тройной «плексис», оппозиция «осень-весна», перспективно-ретроспективное движение.

Key words: time rhythm of dying/revival, «temporal» names, triple «pleksis», «autumn-spring» opposition, perspective-retrospective movement.

Валерий Брюсов, провозгласивший себя вождём русского символизма, одним из первых предложил рассматривать поэтический сборник как книгу, «замкнутое целое, объединённое одной мыслью». Он писал: «Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, сколько отдельная страница из связного рассуждения. Отделы в книге стихов – не более, чем главы, пояс-няющие одна другую, которые нельзя переставлять» [2, с. 605].

Следуя за указаниями Брюсова, исследователи не раз пытались решить проблему целостности его поэтических книг. Так, С.И. Гиндин, обобщая на-блюдения над структурой «URBI ET ORBI», выделил в качестве общей осно-вы сборника универсализм видения мира: «Определяющим свойством UO сразу был признан универсализм, установка на охват мира как целого, на широту воссоздания жизни. Открывавшее книгу «Вступление» («По улицамузким…»), привлекавшее читателя необычайным и лексически ёмким размером, как бы материализовало идею всеохватности в самой своей ком-позиции. Двустишная строфика, чёткое распадении стиха на полустишия и тяготение к бинарности в дальнейшем членении полустиший создавали бла-гоприятные условия как для всевозможных противопоставлений, так и для последовательного перечислительного исчерпания мыслимых вариантов «сущего» [3, с. 22].

Таким образом, «всеохватность» или целостность изображаемого Брю-совым мира мыслится исследователем как своего рода «анфиладное» един-ство, выстроенное по принципу перечисления/присоединения. Структура книги при этом остаётся отрытой.

На наш взгляд, организация ранних сборников В. Брюсова гораз-до сложнее. Как известно, каждая из его книг содержит в себе ряд циклов или разделов. И можно заметить, что их формирование не было обусловлено каким-либо одним принципом. Структурную разнородность разделов отме-тил ещё Д.Е. Максимов: каждый из сборников поэта «расчленён на несколь-

159

ко строго определённых отдел, составленных по тематическому или жанро-вому признаку. При этом стоит заметить, что построение некоторых из этихотделов определялось принципом классификации <…>. Так, например, в цикле «Вступления (сб. «Urbi et Orbi») перечислялись жизненные пути или возможности путей лирического героя, в цикле «Баллады» (там же) – различ-ные формы любви и т.д.» [4, с. 80–81]. Однако в других разделах, таких, на-пример, как «Сонеты и терцины» или «Картины» принцип классификации не соблюдается, они намеренно многотемны, разнообразны по своему содержа-нию. Эта разнородность является одной из причин, препятствующих воспри-ятию книги как единого сюжетного целого.

Н.В. Барковская в статье «“URBI ET ORBI” В. Брюсова: лирическая книгакак “священная жертва”», пожалуй, впервые в брюсоведении сумела рассмо-треть сборник поэта как целое. Объединяющим началом в её трактовке яв-ляется ясно различимый «за полифонией голосов» «монолог лирического героя Брюсова», а «за панорамой картин» – «миф о мире» и «миф о поэте» [1, с. 90]. Исследователь резюмирует: «книга воссоздаёт процесс расчеловечива-ния, миссию преображения человека в Поэта – жреца и пророка…» [1, с. 95].

Представляется интересным сделанный в ходе её анализа вывод: смерть «человечности» в человеке становится условием для рождения Поэта. Иначе говоря, лирическую целостность книги обеспечивает сквозной, образуемый отдельными стихотворными текстами мифопоэтический сюжет, напоминающий ситуацию пушкинского «Пророка», где в результате ини-циационной смерти происходит обретение человеком особых пророческих свойств и функций.

В концепции Н.В. Барковской особенно важным нам представляется вывод о смерти как условии перерождения человека, рождения чего-то каче-ственно нового. Не отрицая глубоких и убедительных наблюдений и аргумен-тов Н.В. Барковской, мы хотели бы развить их и предложить несколько иной взгляд на архитектоническую целостность поэтических книг Брюсова.

На наш взгляд, архитектоника поэтических сборников Брюсова подчи-нена не пространственному принципу, предполагающему широту воссозда-ния жизни, а временному, отвечающему циклическому круговороту приро-ды, где все обновляется, благодаря смерти, и в то же время повторяется, т.е. оказывается, в сущности, неподвластным смерти.

В связи с этим отметим, что почти в каждом сборнике встречаются раз-делы, название которых имеет «временной» смысл. Таковы разделы «Будни», «Часы дней» в сборнике «CHEFS D’OEUVRE», разделы «Мгновения», «В пути», «Завершение» в «ME EUM ESSE», разделы «Возвращение» и «Лю-бимцы веков» в «TERTIA VIGILIA», разделы «Вечеровые песни», «Правда веч-ная кумиров», «Мгновения», «Повседневность», «Современность» в «STEPH-ANOS», разделы «Вечеровые песни», «Мгновения», «Современность», «Виде-ния», «Правда вечная кумиров» в сборнике «ВСЕ НАПЕВЫ». Все эти разде-лы не являются ни жанровыми, ни тематическими по своё структуре, они вос-производят по-разному переживаемые «мгновения» времени, выхваченные из прошлого или настоящего. За неимением подходящего термина назовём их условно «темпоральными». Примечательно, что именно «темпоральные» на-звания разделов переходят без изменения из сборника в сборник.

Кроме того, в самих названиях разделов улавливается временная соот-несённость старого и нового, начала и конца. Например, в «ME EUM ESSE»: первый раздел – «Новые заветы», последний – «Завершение». В «TERTIA VIGILIA» по этому принципу соотнесены разделы «Любимцы веков» (о про-шлом) и «Близким» (о настоящем); в «STEPHANOS» – «Правда вечная куми-ров» и «Современность» и тоже во «ВСЕХ НАПЕВАХ» (сохраняются анало-гичные названия, что и в «STEPHANOS»).

С помощью тематически определённых разделов Брюсов выделяет ма-гистральные темы своей лирики, это, прежде всего, любовь, город или со-временность и смерть. Первые две темы воссоздают личное и социальное

160

бытие или, точнее, время. Что касается особого выделения темы смерти, то именно она, являясь всеобщим принципом существования, объединяет лич-ную и социальную жизнь единым временным ритмом угасания/возрождения.

Временной принцип организации лирических книг реализуется у Брю-сова как тройной «плексис» («плетёнка»), разворачивающийся от микро-уровня композиции к её макроуровню. Первый узел связи – объединение стихов в тематически определённые циклы и многотемные разделы, сформи-рованные по жанровому и «темпоральному» признаку.

Многотемные разделы осуществляют внутри сборников второй виток сцеплений – отдельных стихов, расположенных в разных циклах и разделах. Так обеспечивается сквозное движение внутри книги близких мотивов, по-вторение одного и того же комплекса чувств, мыслей, настроений. Дискрет-ный характер передачи однородного комплекса мыслей и чувств обусловлен их непостоянством во времени, изживанием и новым появлением.

И, наконец, третий уровень композиционного «плексиса» – это сплете-ние между собой самих поэтических сборников, именно этой целью вызвано настойчивое повторение одних и тех же названий разделов. Так, например, раздел «Мгновения» есть в «ME EUM ESSE», «STEPHANOS» и во «ВСЕХ НАПЕВАХ»; раздел «Видения» – в «ME EUM ESSE» и «ВСЕХ НАПЕВАХ»; разделы «Вечеровые песни», «Современность» и «Правда вечная куми-ров» – в «STEPHANOS» и во «ВСЕХ НАПЕВАХ».

Ещё два примера таких макросцеплений: сборник «ME EUM ESSE» заканчивается разделом «Завершение», следующий по времени сборник «TERTIA VIGILIA» открывается разделом «Возвращение» – начинается новый виток некогда «завершённого» этапа жизни. В этом же сборнике есть раз-дел, имеющий странное название «Ещё сказка». Но эта странность объясня-ется просто: этот раздел на новом уровне продолжает тему любви, начатую Брюсовы ещё в первом сборнике. «Ещё сказка» отсылает читателя к разде-лу «Первые мечты» сборника «JUVENILIA», где любовь названа «сказкой» (см. «Мы встретились с нею случайно…»).

Рассмотрим, как реализуется временной принцип организации цело-го в структуре первого сборника В. Брюсова. В «JUVENILIA» собраны уче-нические стихи 1893–1895 гг., навеянные «болезненными» настроения-ми французских декадентов и Брюсов уже здесь чётко формулирует свою позицию: «<…> читать сборник как роман или как тетрадь дневника» [2, с. 565]. Сборник состоит из 4-х разделов: Пролог, Первые мечты, Новые грё-зы и Лирические поэмы. Единство архитектоники сборника базируется на идее календарно-циклического воспроизведения явлений жизни. Календар-ному ритму подчиняется и жизнь души. Отсюда особый акцент придан кален-дарной метафорике. Содержание сборника заключено в обрамляющую ком-позиционную раму – это стихи об осени: стихотворение «Осеннее чувство» из первого раздела «Пролог» и «Осенний день» из завершающего раздела «Лирические поэмы». Их соотнесённость подчёркнута тем, что они оба зани-мают второе место в составе разделов. Определение «осенний» как время года употребляется в пространстве сборника всего однажды (в первой строке самой поэмы «Ты помнишь ли больной осенний день»). Примечательно, что перед ним стоит другой эпитет – «больной», который и определяет подлинную се-мантику «осенней» темы. Мотивные и метафорические комплексы, такие, как «страдания», «утомлённые мечты», «лики смерти», «сны бессвязные», «погре-бальные урны», «сердце, полное унынием», «в сердце – насмешки и яд», «хо-лодные кресты» и т.п. – прямо ориентируют прочтение всей «осенней» темы в плане «осени души», изживания былых мечтаний и сердечных влечений.

Вместе с тем внутри «осеннего обрамления» сборника помещены сти-хи, связанные с весенним пробуждением («Одним лишь нам – душистая весна, // Одним лишь нам – душистые фиалки!»), с надеждой и выходом к свету («И фонарь, сквозь сумрак чёрный, // Был так явственен в окне», «По-лутёмное окошко // Освети на миг свечою»). Таким образом, внутри создан-

161

ной Брюсовым поэтической структуры обнаруживается чёткая оппозиция «осень – весна»: «И две мечты – невеста и жена – // В объятиях предстали мне так живо. // Одна была, как осень, молчалива, // Восторженна другая, как вес-на» [2, с. 52].

Та же временная связь определила соседство двух разделов – «Первые мечты» и «Новые грёзы». Эпиграфом к разделу «Первые мечты» взята строч-ка из Г. Гейне «Es is tine alte Geschichte» («Это старая история»), что лишний раз подчёркивает оппозицию «старое – новое». Однако оппозиция эта у Брю-сова не абсолютна, она имеет чисто временной, а не качественный смысл. Первое же стихотворение этого раздела заканчивается строками:

Вот старая сказка, которойБыть юной всегда суждено.

«Мы встретились с нею случайно» [2, с. 38].

В разделе «Первые мечты» изложена история любви (своего рода днев-ник её развития) от первой встречи до конечного её угасания. При этом переживание любви в свете эпиграфа из Гейне предстаёт как повторение «старой сказки». Поэтому умирание любви (как временного мгновения в на-стоящем) сопровождается верой в её будущее возрождение. Иначе говоря, «старое» угасает, чтобы возродиться в «новом»; «старая сказка» любви всег-да будет возвращаться во времени:

О, не жалей, что яркость побледнела!Когда-нибудь, в печальной смене летВернётся все, – и не погаснет свет…

«Заветный сон» [2, с. 40].

О том же говорится в итоговом стихотворении этого раздела: «Так не потерей зови, // Что опочило в покое! // То уступает земное // Звёздам небес-ной любви» [2, с. 41].

Раздел «Новые грёзы» предваряется эпиграфом А.С. Пушкина «Так де-ревце свои листы // Меняет каждою весною». Он указывает на возможность обновления, возрождения. Герой весь во власти новой мечты, новых жела-ний, «в блеске молодом» восклицает: «Беспощадною орбитой // Увлечён от прежних грёз, // Я за бездною открытой // Вижу солнечный хаос» [2, с. 42].

В свою очередь, «новые грёзы» связаны у Брюсова с памятью о про-шлом («В памяти вдали // Рой былых желаний…», «Я помнил далёкие сны…»). Таким образом, временная оппозиция «старого / нового», определяющая структуру первого сборника поэта, заключает в себе двойное – перспективно-ретроспективное движение: «старое», умирая, возрождается в «новом», «но-вые» же грёзы любви поворачивают течение времени вспять и погружают в прошлое: «Мечты о померкшем, мечты о былом, // К чему вы душой овла-дели, // К чему вы трепещете в сердце моем // На брачной весёлой постели?» [2, с. 46].


1. Барковская, Н.В. «URBI ET ORBI» В. Брюсова: лирическая книга как «свя-щенная жертва» [Текст] / Н.В. Барковская // Авторское книготворчество в поэзии : матер. междун. науч.-практ. конф., Омск–Челябинск, 19–22 марта 2008 г.) : в 2 ч. / отв. ред. О.В. Мирошникова. – Омск, 2008. – Ч. 1. – С. 89–95.

2. Брюсов, В.Я. Собр. соч. [Текст] : в 7 т. / В.Я. Брюсов. – М. : Худ. лит., 1975. – Т. 1.

3. Гиндин, С.И. Валерий Брюсов [Текст] / С.И. Гиндин // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов) : в 2 кн. – М. : ИМЛИ РАН, На-следие, 2001. – Кн. 2. – С. 3–62.

4. Максимов, Д.Е. Русские поэта начала века [Текст]: (Валерий Брюсов, Алек-сандр Блок, Андрей Белый, Анна Ахматова) / Д.Е. Максимов. – Л., 1986. – 406 с.

162

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ) Õ148ÓÄÊ 82.09(470)

À.À. ÕÀÄÛÍÑÊÀß

A.A. KHADYNSKAYA

ÎÏÏÎÇÈÖÈß «ÐÎÄÈÍÀ-×ÓÆÁÈÍÀ» Â ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÎÌ ÌÈÐÅ Ã. ÈÂÀÍÎÂÀ

THE OPPOSITION «MOTHERLAND AND OUTLAND»

IN THE ARTISTIC WORLD OF G. IVANOV

В статье описывается оппозиция «родина-чужбина» в художественном мире Г. Иванова как меняющееся соотношение: от многогранного и яркого образа России в ранней лирике к утратившему ясные очертания облику навсегда потерянной роди-ны во взгляде на неё из эмиграции. Примиряет оппозицию тема смерти – централь-ная тема зрелой лирики Г. Иванова, именно в её силовом поле родина и чужбина из пространственных категорий становятся временными и обретают экзистенциальный смысл.

The article describes the opposition «motherland – outland» in the artistic world of G. Ivanov as changing correlation: from the many-sided and vivid image of Russia in the early lyrics to the look that lost its clarity and to that of the country lost forever in looking at it from emigration. It is the theme of death, the central theme of mature lyrics of Ivanov, that reconciles the opposition. It is owing to its power that the motherland and the outland transfer from space categories to temporary ones and gain an existential meaning.

Ключевые слова: Г. Иванов, русская лирика, русская эмиграция, тема родины, тема смерти, экзистенциальность.

Key words: G. Ivanov, Russian lyrics, Russian emigration, the theme of motherland, the theme of death, existentiality.

В октябре 1922 года Георгий Иванов навсегда покинул Россию. По сви-детельству большинства исследователей, именно в эмиграции он вырастает в настоящего поэта, и воспоминание об оставленной родине становится одной из главных тем его зрелой лирики [1, 2, 6, 7, 8, 9, 12, 13].

Тема родины появляется у Г. Иванова ещё в раннем творчестве. Родная сторона у него пестра, многолика и искренне любима. Мы видим несколько ликов России. Один – православный, исконно русский, с образами и молитва-ми. Он предопределён самим названием одного из сборников – «Лампада». Лирический герой обуреваем тоской по небесному миру, хочет слиться с Бо-гом, ощутить божественный экстаз, почувствовать благодать. Стихотворения написаны в традиции духовных стихов, которые, как известно, являются на-родными переложениями религиозных сюжетов. К слову, Г. Иванов отлича-ется высоким мастерством стилизации, что было замечено ещё его современ-никами [6; 7]. Но думается, что здесь мы имеем дело именно с сознательной ориентацией на русскую духовную поэзию, в которой создается облик роди-ны как Святой Руси. По мнению известного исследователя русской культу-ры Г.П. Федотова, духовные стихи как жанр народной поэзии достаточно сво-бодны с точки зрения формы и тематики, но среди множества тем и сюжетов главными считаются описание красоты мира православным человеком, тема греха и покаяния, эсхатология [10].

В духовных стихах показана именно народная вера. Известный исследо-ватель этого жанра Г.П. Федотов отмечает, что такая вера «не упрощённый, сильно обеднённый вариант книжной, «церковной» веры, а достаточно слож-ная и структурно единая система «народной этики». Генетически она скла-дывается из трёх слоёв: из древней языческой религии Матери-Земли, на ко-

163

торую легли два христианских пласта – религия закона (канонический устав Церкви) и религия жертвенного кенозиса (живая традиция святости) [10].

У Г. Иванова мы находим именно такую трактовку родины, когда в ней оказываются сопряжёнными все три упомянутых «слоя»: лирический герой стремится слиться и с Богом, и с Матерью-природой одновременно, так как мир для верующего есть творение Божие, а также ищет в себе и других эту проникновенную святость:

Но с каждым днём сильней душа томитсяОб острове зелёном Валааме,О церкви из олонецкого камня,О ветре, соснах и волне морской [5, c. 43].

Заслуживает внимания микроцикл их трёх стихотворений внутри цик-ла «Лампада»: «О, сердце, о, сердце…», «Снова теплятся лампады…» и «Я вы-вожу свои заставки…». В первом лирический герой рвётся в скит, только там ему место, там покой и благодать:

Здесь горько томиться,Забыться невмочь;Там – сладко молиться В янтарную ночь [5, с. 88], (выделено мной – А.Х.).

Пространство разделено на «здесь» (грешный мир, не дающий дышать, ложная жизнь) и «там» (святое место для отдохновения, настоящая жизнь). Во втором стихотворении лирический герой – инок (словно сбылась мечта), и говорит он не о себе, как в первом стихотворении, а о «нас», братии («Мо-лим Бога, чернецы…»); жизнь их – вечный Великий Пост, ожидание Страш-ного суда. В третьем стихотворении лирический герой – книжник, пишущий миниатюры «во имя, Господи, Твоё…», открывший благодать в своей душе. Стилизуя духовный стих, Г. Иванов передаёт главную особенность этого жан-ра народной поэзии, восходящую к его религиозным истокам – деление мира на «горний» и «дольний», при нем пространственные характеристики стано-вятся этическими. Святая Русь – это и родная земля, собственная террито-рия, в которую врос корнями русский человек, а также это и православная вера, единственно возможная для него.

Г.П. Федотов указывает на важнейшую черту мировидения певца-исполнителя духовных стихов – деление мира на «свой» и «чужой». «Свой» – это та самая православная родина, на которой все освещено светом истин-ной веры, оттого он и родной. «Чужое» – чуждое, иная вера, мир за преде-лами такого понимания, жизнь во грехе, что совершенно естественно для любого верующего человека. С пространственным понятием родины неиз-бежно связано в этом миропонимании нравственное, то есть представление о должном бытии [10]. И хотя традиции духовного стихотворства недолго ин-тересовали Г. Иванова (такой откровенной стилизации, как в сб. «Лампада», мы более не найдём в его лирике), понимание этой оппозиции в полной мере придёт к Г. Иванову в эмиграции, когда он никак не мог принять своё суще-ствование в новом для него пространстве и интуитивно воспринимал это как «недолжное», «чуждое» бытие.

В ранней поэзии Г. Иванова у России появляется и другой облик – на-родный, кондовый, с языческим привкусом, гаданиями и праздниками. Он не-разрывно связан с первым, православным обликом, как единство в народном сознании христианства и отголосков язычества. Лирический герой в гуще на-родного гулянья, заражён весельем, ощущает своё родство с народом: «Мне масляная детская / И русская мила» [5, с. 91].

В стихотворении «Мы пололи снег морозный…» содержатся явные ал-люзии на Жуковского (гадание Светланы), Пушкина (сон Татьяны Лариной): тема девичьего гаданья, распространённая в русской классике, сближает на-родную поэзию и литературу, демонстрирует образные корни последней:

164

Светлый месяц всплыл давно,Смотрит, ясный, в окно…Серебрится санный путь…Страшно в зеркало взглянуть! [5, с. 95].

Деревенская Россия, имеющая у Г. Иванова явно литературный от-блеск, противопоставлена России городской, фабричной. В её описании на-ходим отголоски городского фольклора, хотя ощутимы и аллюзии на А. Бло-ка, его «фабричную» тематику:

Вот дымятся трубы фабрик,Где-то паровоз ревёт,И венок мой, как кораблик,Прямо к берегу плывёт [5, с. 99].

Третий облик родины – дворянский, помещичий, в котором остро чув-ствуется тоска по усадебному быту, былому величию, уходящей культуре:

Всплывают в памяти картиныНевозвратимой старины.Нет! То не зыбко задрожалаВ высоком зеркале луна:Екатерининская залаТенями прошлого полна [5, с. 108].

Усадебная Россия представлена у Г. Иванова в мельчайших подробно-стях, любовно, с лёгкой грустью описывает он интерьеры дворянского дома, сервизы, картины, вид из окна на старый сад. С точки зрения Е.Е. Дмитри-евой и О.Е. Купцовой, помещичья усадьба занимала промежуточное поло-жение между городом и деревней, снимая собой эту извечную оппозицию. Усадьба мыслилась как русская Аркадия, место отдохновения, особый куль-турный топос, в котором словно остановилось время или даже обратилось вспять [3, с. 16–18]. Усадебное пространство раннего Г. Иванова подчёр-кнуто литературно и живописно, изображено в пасторальном ключе. Уса-дебная идиллия становится у поэта символом Культуры, для её создания автор пользуется художественным приёмом экфрасиса: ранние сборники полны литературными натюрмортами, портретами, литографиями и пр. [11, с. 13–37]. В стихотворениях чувствуются явные отсылки к русской усадебной поэзии: Державину («Евгению. Жизнь Званская»), Пушкину («Городок»), ли-рический герой которых наслаждается общением с природой, у Пушкина – с собеседниками-книгами. Кстати, последний упомянут в качестве желаемо-го сотрапезника лирического героя самого Г. Иванова:

Всю жизнь свою провёл бы я За Пушкиным и чашкой чая [5, с. 107].

Условный ивановский дворянский Дом становится для поэта символом родины практически буквально, по биографическому месту его рождения, это, вероятно, самая близкая ему родная сторона, населённая персонажами-родственниками, наполненная бесчисленными наследными полотнами, ва-зами, мебелью. Это обжитое пространство, знакомое с детства, Дом, вме-стивший в себя целый Мир. Но в этом идиллическом безопасном мире уже чувствуется беспокойство, признак грядущей беды, мировой катастрофы: «И жалобно скрипит земная ось…» [5, с. 140], «Природа обветшалая пустын-на и мертва…» [5, с. 141], «Все бездыханней, все желтей / Пустое небо…» [5, с. 169].

Удивительные строки мы читаем в одном из ранних сборников, кото-рые по своему трагическому звучанию могли бы быть отнесены к эмигрант-ской лирике:

165

Взволнован тлением, стоюИ, словно музыку глухую,Я душу смертную моюКак перед смертным часом – чую [5, с. 169].

Этим отличается идиллия начала двадцатого века: слишком хрупок и уязвим созданный Г. Ивановым мир, спасительное лоно Культуры уже не может его защитить, он словно доживает свои последние прекрасные мгно-вения.

Квинтэссенцией родины станет у Г. Иванова образа Петербурга, кото-рому посвящено у поэта много стихотворений во всех его ранних сборниках: «Видения в Летнем саду», «Стучат далёкие копыта…», «Павловск» и др. Лю-бимый город становится символом русской культуры, точкой, где сходятся все линии образа родины. В пушкинском духе поэт описывает величие и мо-нументальность города: «И ангел с крепости Петра и Павла / Глядит сквозь них – в грядущие века» [5, с. 160].

В то же время показан и «домашний» Петербург, с его камерностью, любимыми уголками, скульптурами в Летнем саду, морозным воздухом, сы-рым запахом Невы:

Хотя и был ты назван «Летний»,Но, облетевший и немой, –Вдвойне ты осенью заметней,Вдвойне пленяешь разум мой [5, с. 111].

Опять на площади ДворцовойБлестит колонна серебром.На гулкой мостовой торцовойМорозный иней лёг ковром [5, с. 112].

Но уже обращает на себя внимание беспокойство, с которым смотрит на любимый город лирический герой. Все чаще появляются осенние закат-ные пейзажи, наполненные серым туманным воздухом, пронизанные сыро-стью и рождающие ощущение дискомфорта, безотчётной тревоги. Лириче-ский герой все чаще чувствует холод, ему неуютно.

В стихотворении «Петергоф» из последнего петербургского сборника «Сады» читаем :

Опять заря! Осенний ветер влажен,И над землёю, за день не согретой,Вздыхает дуб, который был посаженИмператрицею Елизаветой.

Как холодно! На горизонте дынномТрепещет диск тускнеющим сияньем… [5, с. 235].

Поэт словно предчувствует скорый конец мира. Энтропийные процес-сы уже разрушают милый сердцу облик, это предчувствие грядущей ката-строфы:

Но ясен взор – и неизвестно, что там – Какие сны, закаты, города – На смену этим блёклым позолотам – Какая ночь настанет навсегда! [5, с. 160].

Образ родины в доэмигрантской поэзии Г. Иванова рождается в лоне русской культуры, он демонстративно литературен, о чем свидетельствуют многочисленные аллюзии на различных авторов, он живописен до декора-тивности, так как при его создании поэт пользуется порой откровенной сти-лизацией.

166

В эмигрантской же поэзии образ покинутой родины имеет иной облик: она видится через пространственную и временную дистанцию, лишается яр-кости, выпуклости, но приобретает реалистичность, с неё словно спадает де-коративная культурная «позолота» и обнажается её сердцевина, истинная духовная сущность. Родная сторона обретает ностальгический ореол, её да-лёкие и оттого особенно прекрасные черты заслоняют от лирического ге-роя образ Франции, приютившей беглеца. Новая страна так и не стала род-ной для поэта. Мироощущение Иванова-эмигранта становится трагическим без преувеличения, что видно уже в первом эмигрантском сборнике «Розы». Прежний мир утратил целостность, рассыпался на осколки:

Да, я ещё живу. Но что мне в том,Когда я больше не имею власти Соединить в создании одномПрекрасного разрозненные части [5, с. 258].

Лирический герой петербургских сборников был полон жизни, он ощу-щал её полноту, красоту и многообразие. Сейчас же мир словно перестал существовать. От прекрасной природы веет смертью, оппозицию «родина-чужбина» ярко демонстрирует оксюморон (тёплый южный ветер приносит вьюгу):

Тёплый ветер веет с юга,С белых камней и могил,Заметает быстро вьюгаВсе, что в мире ты любил [5, с. 263], (выделено мной – А.Х.).

Петербургское прошлое отодвинулось на непреодолимое расстояние, родина оказалась недосягаемо далека как во времени, так и в пространстве. Её облик теряет чёткость, порой расплывается. Отсюда частые мотивы вос-поминания, припоминания, забытья, забвения: «Это было тысячу лет назад, / Так давно, что забыла ты…» [5, с. 265], «»Я все потерял и забыл…» [5, с. 271] и пр.

Оппозиция «родина-чужбина» начинает ярче проявляться в более поздних сборниках поэта. Чем дольше длится «эмигрантская зима» Г. Ивано-ва, тем отчётливее осознает его лирический герой это противостояние про-странств в его душе, а также свою неприкаянность, оторванность от родины и невозможность обрести её в новом пространстве. Петербург в его измучен-ном сознании настойчиво даёт знать о себе, герой словно живёт воспомина-ниями, картинки из прошлого «проступают» сквозь французские пейзажи, они часто нечёткие, со «смещённым фокусом», кажутся призрачными, нере-альными:

Все, кто блистал в тринадцатом году – Лишь только призраки на петербургском льду [5, с. 287].

…Если плещется где-то Нева, Если к ней долетают слова – Это вам говорю из Парижа яТо, что сам понимаю едва [5, с. 319].

Нет в России даже дорогих могил,Может быть, и были – только я забыл [5, с. 382].

Чужбина показана у Г. Иванова отдельными «мазками», лёгкими зари-совками: упомянуты Париж, Ницца как южные, тёплые города, по контрасту в холодной Россией:

Улыбайся морю. Наслаждайся югом.Помни, что в России – ночь и холода [5, с. 337].

167

В отношении заграницы у поэта нет неприязни, порой он ей даже бла-годарен, особенно ласков к нему оказался мягкий французский климат в про-тивовес норовистому колючему петербургскому, но тёплая уютная Франция осталась чужой для него:

Голубизна чужого моря,Блаженный вздох весны чужойДля нас скорей эмблема горя,Чем символ радости земной [5, с. 364].

Чувство безысходности доминирует в сознании лирического героя. Тема смерти, главная в зрелой лирике Г. Иванова, оказывается связанной как с те-мой родины, так и чужбины. Россия и Франция, полярные с позиции отноше-ния к ним лирического героя, сходятся именно в сопоставлении со смертью:она везде, всюду веет у поэта «могильным холодком». Россия уже восприни-мается как пространство «без возврата», ассоциируется у поэта со снегом, ночью, холодным Петербургом, словно сбылось предчувствие, смутно ощу-щавшееся в ранних сборниках; прежнее интуитивное предположение о мире, летящем в пропасть, теперь неумолимо подтверждается реальностью.

В семантическое поле «родины-чужбины-смерти» логично оказывает-ся «втянут» Гоголь с его известным благожелательным отношением к тёплой Италии, вечной болью за Россию и собственным страхом смерти. В отличие от Г. Иванова, этот «эмигрант» имел «право возврата», но сближает их про-видческий взгляд на родину «из прекрасного далека» и острое ощущение не-избежности смерти:

Такой же Гоголь с длинным носомТак долго, страшно умирал… [5, с. 358].

Французский пляжный пейзаж, как ни странно, тоже несёт в себе это зерно смерти:

Снова море, снова пальмы,И гвоздики, и песок.Снова вкрадчиво-печальныйЭтой птички голосок.……………………….Велика иль невеличка?Любит воду иль песок?Может, и совсем не птичка,А из ада голосок? [5, с. 360].

В последних сборниках поэта тема смерти снимает саму оппозицию «родина-чужбина», становясь доминирующей. Поэт будто примиряется с новой родиной, но это примирение человека, осознавшего неизбежность смерти, практически уже находящегося в её силовом поле ещё при жизни: «Ласково кружимся в мире загробном / На эмигрантском балу…» [5, с. 363]. Эмиграция для Г. Иванова явилась «жизнью в смерти», ностальгия стала его диагнозом и приговором. За тёплыми красотами Франции проглядывает у по-эта вечная петербургская зима, и эта двоящаяся картинка не даёт ему покоя (По свидетельству самого поэта, «…Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья»). Стихотворению «Четверть века прошло за границей…» предпослан эпиграф из О. Мандельштама: «В Петербурге мы сойдёмся снова, / Словно солнце мы похоронили в нем». Сам текст построен по принципу зеркально-го отражения: первое четверостишие о Франции, третье – о Петербурге, сво-еобразной скрепой явилось двустишие между ними, зеркало, в котором одно отражается в другом, тем более что там упомянуты волны и вино (вода, име-ющая отражение как природное свойство) и золото (имеющее блестящую, т.е. способную отражать поверхность):

168

Четверть века прошло за границей,И надеяться стало смешным.Лучезарное небо над НиццейНавсегда стало небом родным.

Тишина благодатного юга,Шорох волн, золотое вино…

Но поёт петербургская вьюгаВ занесённое снегом окно,Что пророчество мёртвого другаОбязательно сбыться должно [5, с. 395].

Отчаянье и пессимизм овладевают героем, его память отказывается от родины, потому что уже нет сил преодолевать ностальгию, в медицине такое состояние психики именуют охранительным торможением: «Я вашей России не помню / И помнить её не хочу» [5, с. 422].

В.В. Заманская отмечает, что в эмигрантской поэзии Г. Иванова его ми-роощущение складывается как «экзистенциальная ситуация… с полным эмо-циональным, интеллектуальным сосредоточением на ней поэта – с болезнен-ным желанием пережить свою смерть заветного срока как акт физический, психологический и собственно экзистенциальный» [4, с. 257]. Перед лицом смерти обостряются все чувства, вспоминается, как прокрученная назад ки-нолента, вся жизнь. Пространство в эмигрантской лирике становится над-мирным, бесконечным и словно исчезает вовсе, наступает власть времени, именно через него теперь воспринимает родину лирический герой, воспо-минания возвращают его в прошлое, но оно оказывается искажённым, несёт в себе неизбежный отпечаток настоящего:

Меня уносит океанТо к Петербургу, то к Парижу.В ушах тимпан, в глазах туман, Сквозь них я слушаю и вижу… [5, с. 566].

По точному определению В.В. Заманской, в последнем сборнике с крас-норечивым названием «Посмертный дневник» «время откровенно заменя-ет пространство» [4, с. 272]. Поэт пишет глубокие проникновенные строки о судьбе эмигранта, осознавая единственно возможный путь на родину – в собственной памяти:

За столько лет такого маянья По городам чужой землиЕсть от чего прийти в отчаянье, И мы в отчаянье пришли.

В отчаянье, в приют последний,Как будто мы пришли зимойС вечерни в церковке соседней,По снегу русскому, домой [5, с. 578].

Россия навеки в сердце лирического героя, и последний путь поэта мыслится им как единственно возможная форма возвращения на родину – через холод и отчаяние, небытие и смерть. Поэзия становится для Г. Иванова эквивалентом родины, где он находит пристанище, не имея возможности вер-нуться: «И Россия, как белая лира, / Над засыпанной снегом судьбой!..» [5, с. 313]. Будучи истинным экзистенциалистом, переживающим свою смерть ещё при жизни, поэт сам себе предначертал такое возвращение: «Воскрес-нуть. Вернуться в Россию – стихами…».

169


1. Богомолов, Н.А. Талант двойного зренья [Текст] / Н.А. Богомолов // Вопросы литературы. – 1989. – № 2. – С. 132–167.

2. Гуль, Р.Б. Георгий Иванов [Текст] / Р.Б. Гуль // Критика русского зарубежья. – М. : Олимп, 2002. – Т. 2. – С. 194–213.

3. Дмитриева, Е.Е. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретённый рай [Текст] / Е.Е. Дмитриева, О.Е. Купцова. – М. : ОГИ, 2003. – 258 с.

4. Заманская, В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века [Текст] / В.В. Заманская. – М. : Наука, 2002. – 303 с.

5. Иванов, Г.В. Стихотворения [Текст] // Собр. соч. : в 3 т. / Г.В. Иванов. – Т. 1. – М. : Согласие, 1993. – 655 с.

6. Крейд, В. Петербургский период Г. Иванова [Текст] / В. Крейд. – Нью-Йорк : Эрмитаж, 1993. – 191 с.

7. Марков, В.Ф. О поэзии Георгия Иванова [Текст] / В.Ф. Марков // Критика русского зарубежья. – М. : Олимп, 2002. – Т. 2. – С. 409–421.

8. Померанцев, К. Сквозь смерть [Текст] / К. Померанцев // Литературное обо-зрение. – 1989. – № 11. – С. 79–82.

9. Роднянская, И. Возвращённые поэты [Текст] / И. Роднянская // Литератур-ное обозрение. – 1997. – № 10. – С. 18–26.

10. Федотов, Г.П. Стихи духовные / Г.П. Федотов [Электронный ресурс]. – Ре-жим доступа : http://philologos.narod.ru/fedotov/fedotov-stihi.htm#subjects.

11. Хадынская, А.А. Пасторальная традиция в ранней лирике Г. Иванова [Текст] / А.А. Хадынская. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2011. – 114 с.

12. Хмельницкая, Т. Ю. «Вернулся в Россию стихами»: о зарубежной литерату-ре Георгия Иванова [Текст] / Т.Ю. Хмельницкая // Литературное обозрение, 1994. – № 11–12. – С. 46–52.

13. Чёрные ангелы / Георгий Иванов ; вступ. ст., примеч. С.Р. Федякина – М. : Вагриус, 2006. – 395 с.

170

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)6-8Øìåëёâ È.Ñ.ÓÄÊ 821.161.1 19 XX â.

Å.Â. ÏÀÐÀÑÊÅÂÀ

Y.V. PARASKEVA

ÔÓÍÊÖÈÎÍÈÐÎÂÀÍÈÅ ÌÎÒÈÂÎÂ Â ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÎÌ ÏÐÎÑÒÐÀÍÑÒÂÅ

ÐÎÌÀÍÀ È.Ñ. ØÌÅËЁÂÀ «ÑÎËÍÖÅ ÌЁÐÒÂÛÕ»

FUNCTIONING OF MOTIVES IN THE ARTISTIC SPACE

OF I.S. SHMELEV`S NOVEL «THE SUN OF THE DEAD»

В статье рассматриваются структура, содержание и роль категории мотива в ро-мане, дан анализ доминирующих сюжетных и свободных мотивов, их место на разных уровнях текста. Проанализирована связь системы мотивов с жанровой спец-ификой, мифопоэтическим подтекстом, литературной традицией и философской кон-цепцией автора.

In the article the structure, the contents and the role of the category of motive in the novel are considered, the dominating plot and free motives, their place at diff erent levels of the text are reviewed. The relationship between the system of motives and genre specifi cs, mythopoetic underlying message, literary tradition and the author`s philosophical concept is analysed.

Ключевые слова: творчество Шмелёва, мотив, хронотоп, авторская концепция, жанр.

Key words: Shmelev’s creative works, motive, time and space, author’s concept, genre.

«Солнце мёртвых» – одна из самых полемических страниц в истории русской литературы. В этой книге – продолжение глубинных национальных идей, рождённых борьбой за человека на изломе эпох, за человека стражду-щего, уже переставшего видеть солнце живых, но противостоящего солнцу мёртвых. Сохранив лучшие традиции русского романа, связанные со стрем-лением к философичности, к синтезу антропоморфных, исторических и он-тологических проблем, Шмелёв переосмысливает их в контексте поэтики неореалистической прозы и мифопоэтических исканий, что позволяет рас-сматривать роман как в философско-культурной синхронии, так и в диахро-ническом аспектах.

В динамической системе прозы первой половины XX века, синтезиро-вавшей достижения классической русской литературы и стремление совре-менника по-новому объясниться с миром, можно выделить особые повторя-ющиеся знаки, ключевые как для выражения авторского мировидения науровне метатекста, так и важные для установления внутритекстовых семан-тических связей. Эти сквозные знаки-мотивы, как символические сигнальные точки, связывают различные пространственно-временные уровни, создаютсемантическую композицию, но главное – актуализируют смыслы, идеоло-гию творчества, формируют определённые смысловые связи и отношения, что важно для интерпретации и проникновения в поэтику, для «скрепления» картины внутреннего мира персонажей и автора. Усиление значения моти-ва и пространственно-временного континуума в структуре художественного текста связано с необходимостью расширения ассоциативного пространства текста, когда «повторы дополняются историко-культурными и литературны-ми реминисценциями» [5, с. 64], с тем, что «элементы пространства получа-ют своё мифопоэтическое значение» [6, с. 243]. Поэтому доминантные моти-вы в романе приобретают добавочные приращения смыслов на основе учёта

171

традиционных значений, аллюзий, закрепившихся за словом, образом, сим-волом в литературе и культуре.

Пространство романа включает в себя антагонистичные по своей сути миры: подробные описания голодной реальности, сны-галлюцинации, вос-поминания, рассказы-притчи, публицистические обращения, «сказки», что и формирует различное жанрово-стилевое звучание, реализованное как в пейзажно-философских, так и в сатирических зарисовках с нотами памфлета, более похожих на беспощадную летопись. Жанровые границы произведения недостаточно определённы, нет ясно очерченного сюжета, следовательно,роль мотива, как синхронизирующей единицы текста, ещё более возраста-ет. С помощью мотивов писатель фиксирует состояние современника, ко-торый мечется и теряет себя независимо от его политических иллюзий. Герой повести «обобщает своё одиночество, универсализирует его как по-следнее одиночество рода человеческого» [1, с. 207], значит и мотив, как зна-ковая информация и возможность конденсировать смыслы, как способ кон-трапунктного отражения ключевого в сюжете и в системе персонажей, ста-новится константой стиля, уподобляется одной смысловой капле, в которой отражается весь спектр мыслей-лучей, что особенно символично для шме-левского «солнца». Очевидно, что для Шмелёва ситуации гибели мира и лич-ности неразрывно связаны и сопоставимы, и как следствие – сквозная мотив-ная оппозиция «жизнь-смерть», подчёркивающая, что речь пойдёт о страш-ном, о странном, так как солнце должно быть знаком жизни, а не раскола и гибели; следовательно, основной конфликт в романе нужно искать не в столкновении политических позиций, а в борьбе космических составляющих жизни. В сущности, в эпопее речь пойдёт о мистерии жизни, о вечной дра-ме, героями которой становятся камень и солнце, животное и человек, воля и судьба, при этом они слиты воедино, и этот синтез формирует цепочки мо-тивных знаков-символов с сакральными и пространственно-темпоральными доминантам, в некоторых случаях совмещающими функции сюжетного и свободного мотивов: солнце, камень, море, ветер, животное, птица, дорога, лес-сад, пустыня-пустота.

Семантика солнца сохраняет в романе обычную символику жизнен-ного огня, защиты и спасения, но мотив солнца динамичен, а ситуация ка-тастрофы усложняет его содержание. Солнце сопровождает повествовате-ля и основных персонажей во всех событиях, выполняя свойства сюжетного мотива: так, солнцу свойственен дуализм, транспонирующий на образно-сюжетную систему символику божественного света и неумолимости судьбы. Солнце может быть знаком жизни, но чаще склоняется к трагической симво-лике, отсюда расколотость его доминанты на разнонаправленные смысловые векторы: с одной стороны – равнодушное солнце, обречённость и вина ста-рой русской цивилизации, когда солнце присутствует во всех сценах уни-жений и убийств, с другой – духовный свет и ожидание великого чуда Вос-кресения. Шмелёв был убеждён: в распадающемся мир остаётся лишь одна константа – православие, как следствие – доминирование религиозной трак-товки: в мире, наполненном равнодушием и безверием именно в солнце свет надежды, веры и любви, только оно концентрирует в себе память обо всем случившемся, а там, где ещё помнят, возможна будущая жизнь.

Мотивы солнца и камня сочетают важнейшую идеологическую оппози-цию: родное-православное – чуждо-пустое, дикое, поэтому мотив камня функ-ционирует в двух традиционных значениях: силы, веры, основы мира и без-душного окаменения как жертв, так и палачей, но, кроме того, доминанта камня формирует образ действительности, поэтому даже камень получаетзначение зыбкости и неустойчивости. Символическую значимость приоб-ретает его составляющая «камень-гора», не связанная с пейзажными опи-сательными задачами, а создающая и вертикаль в системе персонажей, и линию раздела, перелома в событиях и поступках героев (хождение за пе-ревал, бегство осуждённых). Именно горы в романе объединяют универсаль-

172

ную для многих культур символику: высота духа, общность посвящённых, восхождение. Если человек обладает жаждой жизни, горы становятся спа-сением и преодолением (беглые офицеры, Татьяна), что создаёт сюжетную коллизия, которую можно обозначить как путь испытания; но если окаме-нел, утратил право на высокое «горнее» существование, горы ведут линию уничтожения, становясь орудием мести (пшеница с кровью, сцена в «теа-тре»). Камень природный оказывается частью пещерного времени, которое «швырнуло камнем», но и равнозначен камню рукотворному (подвалы, дома-склепы, каменистые дороги, по которым идут либо воровать, либо убивать). Очевидно, что обычная антитеза «естественное – цивилизованное» разруше-на, нельзя опереться на этот камень, он обманывает человека, лишая надеж-ды. Рядом со спасением – пропасть: именно в горах гибнет артиллерийский конь, гордый и не нужный людям, именно камнями хотят мстить дети. Состо-яние окаменения является для живых в романе средством проверки ресурсов собственной души. Этот момент отчуждения, потери чувства основы оченьважен для Шмелёва, стремящегося к созданию универсальной картины кру-шения мира. Возникает свойственная Шмелёву парадоксальная, с взаимои-сключающими положениями мысль: нельзя стать камнем, пока ты жив, по-тому что жить – значит чувствовать сопричастность, жить – значит не быть равнодушным камнем, но с другой стороны, нужно стать камнем, а значит – силой, уверенной в незыблемом праве быть частью божественного мира.

Горы, создающие в тексте вертикальный разрез мира, обрываются в морской дали. Все взгляды героев, людей и животных, так или иначе, воз-вращаются к морю. Для жителей городка море когда-то было кормильцем, а теперь – подтверждением страшного и голодного существования как длярыбаков – «трудящихся», которые не могут уйти в море, так и для всех жи-телей городка, с ужасом наблюдающих, как в море казнят на корабле – «ис-требителе» невинных. Море становится «синим и пустым», в нём Шмелёв по-стоянно сочетает несочетаемое: бесконечность прекрасного мира, где есть мечта о дальних богатых берегах, и море, пылающее огнём, в котором лишь «вода и камни». В отличие от традиционной семантики, море не находится в романе в постоянном движении, но остаётся значение «посредника в про-межуточном состоянии между жизнью и смертью» [2, с. 330], ведь море ока-менело в равнодушном покое, оно бесплодно и становится соучастником каз-ней. В конце романа повествователь и те, кто сохранил в себе человеческое, постоянно борются с ветром, сопровождающим героев во всех финальных раздумья о судьбе и Родине. Согласно мировой символике, ветер – это тво-рящее дыхание, дух, синтез стихий, способствующий возрождению и опло-дотворению. Являясь одним из свободных мотивов, он включает в себя небо, тучи, дыхание гор, запахи, крики. Постепенное нарастание гнева, чувства предела, обостряющиеся в героях, приводят к тому, что люди начинают по-всюду чувствовать ветер. В пространстве смерти, пронизывающей весь ро-ман, ветер не может согреть человека, напротив, он спутник разрастающей-ся пустоты: «отхлёстывает ветвями, воет-визжит кругом, гонит…» [7, с. 268]. Но и ветер получает усложнение смысла, становясь как символом веры в очи-щающую силу пережитых страданий, так и ожидания ещё более страшной бури, и в этом Шмелёв напрямую следует за традицией, сопоставляющей ве-тер с божественным началом: «И ветер… Его дыхание!» [7, с. 281].

Функционирование мотивов, составляющих хронотопическую модель, связано с идеей разорванности и гибели старой русской цивилизации и все-объемлющего этического противостояния, так как «все, что случается или может случиться в мире мифопоэтического сознания, не только определяет-ся хронотопом, но и хронотопично по существу, по своим истокам» [6, с. 231]. Контрастное сопоставление жизни и смерти, веры и дикости, как точек в про-странстве эпопеи, отражает синтез универсальных образов-символов с пре-дельно личностным, задушевным тоном повествования во всей книге. В этой связи можно утверждать, что Шмелёв не согласен с «ньютонианской» моде-

173

лью мира, неспособной ответить на проклятые вопросы русского сознания, и использует сложный синтез мифологической и христианской хронотопи-ческих моделей, создавая систему, позволяющую говорить о сакральном ценностном поле, а не о пространстве как таковом.

Писатель использует различные типы пространства, в символике кото-рых наиболее значимы мотивы пустоты (ямы), сада-дома, круга, дороги, вы-соты и линии, открытого и закрытого, при этом постоянно выявляется услож-нение традиционного символизм и смещение границ. Например, Шмелёв сталкивает в романе пространство пустыни и сада, и мотив пустоты-пустыни, хаоса, связан с изображением родного пространства, которое не заполнено, стало диким полем. Концентрация тьмы особенно очевидна при сопоставле-нии с пространством сада, сочетающим прошлое, когда «люди ладили с солн-цем, творили сады в пустыне» [7, с. 216], с настоящим, в котором сад – символ дикости, омертвения, вырубающей всё орды. Если расстояние между космо-сом (горы, море, солнце, ветер) и людьми, как правило, увеличивается, под-чёркивая разрастающееся одиночество человека в холодном пространстве вертикали, где небеса если и не пусты, но очень далеки от человека, то старыйдом, высаженный своими руками сад становятся неким Древом Жизни и па-мяти для повествователя. Именно сады миндальные ближе всего в романе к роли сакрального центра, и так возникает сад-дом, сад-храм, объединяю-щий живые души: птиц, старый любимый пень, с которым связаны семей-ные воспоминания, животных, умирающих около сада, людей одной крови с повествователем, что приходят для «последних разговоров» в сад. Именно с помощью мотива сада выявляется важнейшая в романе пространственная составляющая – круг. Мотив круга представляет не принцип бесконечного, а круговое движение вниз, это круг ушедших глаз и лиц, сужающийся круг жизни («адский круг», как говорит Шмелёв), в котором нет и не может быть линии обвинения, так как есть общая вина в происходящем, и таким образом эксплицируется обращённость повествования к трагическому мировидению. В романе не противостоят, а парадоксально меняются местами, сливаются лес и сад, открытое и закрытое, цивилизованное и естественное (например, лес, символ бессознательного, должен противостоять саду, но в изломанном пространстве «Солнца мёртвых» только в диком лесу люди могут спастись), что актуализирует мысль о смещении нравственных границ. И в холодной, открытой ветру бесконечности, где потеряны ориентиры («Было ли Рожде-ство… И есть ли где это небо?» [7, с. 340]), и в винограднике, и в горах – всю-ду человек стоит у порога, у края.

Герою-повествователю обитать в открытом пространстве чрезвычайно трудно, он чужой для открытого мира, безразличного к человеку и живущего в веках, а не в минутах, миру, для которого гибель одного не означает конца. Ещё трагичнее замкнутое пространство, связанное с падением как в прямом значении (смерть-падение), так и с нравственным падением в яму предатель-ства, трусости или убийства, поэтому часто мир пустоты-пустыни находится внизу, что соответствует мифопоэтическому представлению о нижнем мире зла. Так в романе возникает антропоморфизм мира, включающий гармонич-ное и хаотическое, когда мир «в целом изоморфен человеку, который также включает в себя эти две стихии» [4, с. 399].

Сквозной мотив эпохи – гибель старого и рождение нового мира – пред-полагал переход из времени хронологически-бытового к мифологическому. Время в эпопее будто идёт вспять. В нем, как и во всём пространстве жизни героев, теряется точка отсчёта, возникают расплывчатые временные едини-цы, когда деление времени происходит по солнцу, по погоде, от одной смер-ти до другой, причём последняя форма, по смертям, возникает в романе чаще всего. Несмотря на все попытки, конкретизировать время героям не удаётся: в частности, сам рассказчик обращается к православным праздникам, но и это не помогает, так как православному отсчёту времени уже нет места под солнцем мёртвых.

174

Космические мотивы выражают в тексте не только содержательную, но и подтекстовую информацию, отражая индивидуально-авторское видение описываемых реалий, образуя ряд связанных между собой опорных аксио-логических знаков, преобразующих бытовой план повествования в сложно-символический, метафорический, а именно: мир городка – это мир голода, беззащитности и террора, приближающих людей к пещерной жизни. Он рас-падается и расширяет пространство «пустыни», где «оловянное» солнце, где царствует камень, чьи признаки распространяются и на души людей, поте-рявших Бога, и на остановившееся безжизненное море, на сады и виноград-ники, которые вырубаются и затаптываются.

Шмелёв широко использует значимые библейские символы и мотивы: Воскресение, божественное око, возвращение блудного сына, потоп, гнев бо-жий, страдания праведников, мотив древа, власти зверя, чаши испытания, божьих тварей, детской чистоты. Однако, например, традиционная семан-тика Преображения и Рождества не соответствует их трактовке в романе, и именно в контексте библейских мотивов Шмелёв создаёт собственные: солнце мёртвых и Воскресение, «смертёныш» и Рождество, мировая вша-бацилла и Апокалипсис – все они актуализируют религиозно-философскую концепцию романа. Функция мифологической символики также двойствен-на: во-первых, семантика беспощадной и бессмысленной идеи, существую-щей только в ситуации насилия, возвращение в не православное сознание (новая орда, метла Бабы-Яги, умный дурачок, люди-звери, многочисленные птицы, кони); во-вторых, ощущение «начала начал», колоссального испыта-ния, равного Великому Потопу, когда каждая живая тварь, спасаясь, тянется друг к другу. Но в мире «Солнца мёртвых» нет спасения, и тем более страшен суд над безответными божьими тварями, ведь суд этот, в отличие от суда над грешными людьми, в любом случае будет несправедлив. Читатель с любыми политическими взглядами не может оставаться равнодушным, не почувство-вать безысходности, читая историю гибели боевых коней или незаметной ти-хой смерти маленькой курочки: «И угасающие глаза животных, полные своей муки, непонимания и тоски. Зачем они так глядят? о чем просят? <…> я даю себе слово: в душу принять их муку» [7, с. 199]. Именно животные легко фор-мируют образную оппозицию: живая душа – мёртвая, и, как правило, через анималистические мотивы имплицируются представления Шмелёва о време-ни тотального страха и разрушения основ народной жизни.

В мире мёртвого солнца нет победителей ни среди сытых, ни среди голодных, ни в каменной пустыне, ни в винограднике. Оппозиция родное-чужое, дикое-православное усложнена системой мотивов таким образом, что выражает не только ситуацию противостояния, но и идеологическую анти-номию, отражённую в семантике мотивов. В этом заключён честный взгляд писателя на ситуацию духовного кризиса, а именно в таком контексте он ви-дел события революции и гражданской войны в России. Рассматривая подход Шмелёва к реализации этой концепции, выявляется преемственность в по-строении смыслового ряда между «Солнцем мёртвых» и гениальным пушкин-ским предвидением исторических и антропологических проблем, получив-ших отражение в известной триаде Ю.М. Лотмана (стихия-камень-человек). Как и А.С. Пушкин, Шмелёв «изучает возможности, скрытые в трагиче-ски противоречивых элементах, составляющих его парадигму истории» [3, с. 128–129]. Более того, роман позволяет, опира ясь на систему связей меж-ду мотивами, образами, идеями, увидеть уже не гипотетические картины не-избежного столкновения человека с бушующим или окаменевшим миром, а хроникально-лирические свидетельства, в которых звучат сразу несколь-ко перекличек с пушкинскими мотивами: страшные пиры и сны, оживающие камни, чумной город, мотив «чести смолоду», ночных раздумий, неизбеж-ность конфликта со стихией власти, свет и тень разума, готового скорее пасть перед «бесами», каменной душой несправедливости или солнцем бунта, чем бороться с новой «ордой».

175

Трагическое мировосприятие диктовало уход от упрощений, от защи-ты одних идеологических решений в ущерб другим. Две России – это две сто-роны у каждого мотива, функционирующего в романе, и такая структура по-зволяет и сейчас во всей глубине осознать колоссальный размах событий, исторический разлом, произошедший в начале прошлого века. Однако пони-мание трагической природы этих процессов приводит писателя к упорной и светлой вере в возможность восстановления единства нации и возвращения утраченной гармонии.


1. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики [Текст] / М.М. Бахтин. – М. : Художественная литература, 1975. – 504 с.

2. Керлот, Х.Э. Словарь символов [Текст] / Х.Э. Керлот. – М. : REFL – book, 1994. – 608 с.

3. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин, Лермонтов, Гоголь [Текст] / Ю.М. Лотман. – М. : Просвещение, 1988. – 352 с.

4. Лотман, Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры [Текст] // Избр. статьи : в 3 т. / Ю.М. Лотман. – Таллин : Александра, 1992. – Т. 1.– С. 386–392.

5. Николина, Н.А. Филологический анализ текста [Текст] / Н.А. Николина. – М. : Академия, 2003. – 179 с.

6. Топоров, В.Н. Пространство и текст [Текст] / В.Н. Топоров // Текст: семанти-ка и структура / под ред. Т.В. Цивьян. – М. : Наука, 1983. – 302 с. – С. 227 – 284.

7. Шмелёв, И.С. Солнце мёртвых [Текст] / И.С. Шмелёв. – М. : Даръ, 2005. – С. 351.

176

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)6ÓÄÊ 82.091

À.Ï. ×ÀËÎÂÀ

A.P. CHALOVA

ÓÃËÓÁËÅÍÈÅ ÕÐÈÑÒÈÀÍÑÊÎÃÎ ÑÎÄÅÐÆÀÍÈß ÊÎÍÖÅÏÖÈÈ ÎÁÐÀÇÀ ÈËÜÈÍÈ×ÍÛÂ ÐÎÌÀÍÅ-ÝÏÎÏÅÅ Ì.À. ØÎËÎÕÎÂÀ

«ÒÈÕÈÉ ÄÎÍ»

DEEPENING OF CHRISTIAN CONTENTS OF THE IMAGE OF ILYINICHNÀ

IN THE EPIC NOVEL «AND QUIET FLOWS THE DON» BY M.A. SHOLOKHOV

В статье доказывается, что образ Василисы Мелеховой, подобно образам других матерей и стариков, приобретает все большее значение по мере развития повествова-ния. Если в 1 и 2 книгах «Тихого Дона» в изображении героини акцент сделан на внеш-ности, одежде и образ практически не связывается с церковью, то на основе анализа 3 и 4 книг можно говорить о христианской доминанте образа Ильиничны и об исполь-зовании элементов житийного сюжета для воссоздания судьбы этой героини.

In this paper it is proved that the image of Vasilisa Melekhova, like images of other mothers and old people, acquires greater importance in accordance to the development of narration. In the 1st and 2nd volumes of the novel in the image of the character the author emphasizes on physical appearance, clothing, and the image has almost nothing to do with the church. The analysis of the 3rd and 4th volumes let us talk about the Christian dominant of the image of Ilyinichna and about the use of hagiographic elements to recreate the fate of the character.

Ключевые слова: христианские мотивы, житие.Key words: Christian motives, hagiography.

Углубление христианской проблематики романа весьма заметно на примере образа Ильиничны. Эта героиня неоправданно редко привлекает внимание исследователей православной топики произведения. Между тем её образ является важным для понимания эволюции авторской позиции, что по-буждает нас рассмотреть особенности изображения этого персонажа в раз-ных книгах романа.

В 1 и 2 книгах «Тихого Дона» Ильинична – персонаж второстепенный, практически никак не влияющий на развитие сюжета. Она довольно часто упоминается, произносит незначительные реплики. Единственный её посту-пок, повлиявший на развитие сюжета, – это то, что именно она уговаривает Пантелея Прокофьевича женить Григория на Наталье Коршуновой. В семье Ильинична сглаживает конфликты, смягчает крутой нрав своего мужа. Мы часто видим её хлопочущей по дому, и сама она вспоминает свою «горбатую в работе жизнь» [2, т. 2, с. 132].

Во второй книге «Тихого Дона» внешность героини нигде не описы-вается, её душевное состояние передаётся непосредственно, без обращения к портретным характеристикам, с помощью глаголов речи: «заголосила» [2, т. 3, с. 62], «смеясь и плача, выкрикивала» [2, т. 3, с. 62], «ехидно оклик-нула» [2, т. 3, с. 74], «досадливо сказала» [2, т. 3, с. 281], «сказала с наро-читой хвастливостью» [2, т. 3, с. 277], «с поддельной суровостью вставила» [2, т. 3, с. 276], «напустилась» [2, т. 3, с. 279], «качая головой, ругалась» [2, т. 3, с. 62], «бурчала» [2, т. 3, с. 284]. Во второй книге романа Ильинична ре-ализует себя в речевой деятельности, причём героиня не вступает в диалог, она обычно ограничивается одной репликой. Автор передаёт все богатство

177

интонаций казачки, практически ни разу не повторяясь. О других реакци-ях героини на происходящее М.А. Шолохов сообщает столь же лаконично: «взволнованно отстранила» [2, т. 3, с. 274], «хмурясь и розовея по-молодому» [2, т. 3, с. 278], «улыбнулась на улыбку Григория» [2, т. 3, с. 276], «и тут не удержалась от слёз» [2, т. 3, с. 282].

Во второй книге Ильинична четырежды поминает имя Божие во фра-зеологизированных оборотах: при приветствии, при прощании и в тот момент, когда узнает, что Наталья родила двойню, и один из младенцев маль-чик: «Слава богу» [2, т. 3, с. 277], «Ступайте с богом» [2, т. 3, с. 281], «Госпо-ди, да двое их! Ой, господи, парнишка один!..» [2, т. 3, с. 63] В целом мож-но сказать, что содержание образа Ильиничны напрямую не связывается с христианскими мотивами.

В 1 книге романа «Тихий Дон» часто описывается или упоминает-ся одежда героини, особенно в эпизодах сватовства и свадьбы: «в палевой праздничной шали» [2, т. 2, с. 70], «кружевным рукавом кофты вытирала вы-жатую ветром слезинку» [2, т. 2, с. 71], «в шелесте юбок поплыли краснома-ковая Ильинична и Василиса» [2, т. 2, с. 72], «уселась, шелестя поплином подворачиваемого платья» [2, т. 2, с. 89], «откуда-то из неведомых глубин своей люстриновой, с буфами на рукавах, кофты, как будто из-за спины, вы-волокла наружу высокий белый хлеб» [2, т. 2, с. 89], «с крыльца гусыней по-плыла Ильинична, обметая подолом ошлепки навозной грязи, занесённой на порожки» [2, т. 2, с. 105].

Описывается внешность героини: «кургузая и важная» [2, т. 2, с. 70], «гнула дородный стан» [2, т. 2, с. 105], «пухлый живот» [2, т. 2, с. 154], «была она выше его (Пантелея Прокофьевича. – А.Ч.) на добрую четверть» [2, т. 2, с. 72]. Душевное состояние казачки выражается через описание её лица: «на лицо Ильиничны тенью легла замкнутость» [2, т. 2, с. 154], «на её лице лежа-ла печать некоторого смятения» [2, т. 2, с. 168], «с давнишней, прижившей-ся на её лице суровостью» [2, т. 2, с. 154], «каменно застыли её тонкие губы» [2, т. 2, с. 103], «тая в углах губ материнскую тревогу» [2, т. 2, с. 70], «полы-хала вишнёвым румянцем» [2, т. 2, с. 91], «багровая и торжественная» [2, т. 2, с. 100].

Примета героини в первой книге – грузная походка, вызванная болез-нью ног. О недуге Ильиничны сообщается многократно: «тяжело подкаты-ваясь к лавке (у неё пухли ноги, ходила она, редко их переставляя, ровно на колёсиках катилась)» [2, т. 2, с. 353], «с трудом передвигая по кухне ноги, хрипела Ильинична» [2, т. 2, с. 156], «переставляя по кухне дородные ноги» [2, т. 2, с. 132], «откинувшись назад, несёт мать в завеске на затоп кизяки, шаркает старчески дряблыми босыми ногами» [2, т. 2, с. 24], «хворает нога-ми» [2, т. 2, с. 222].

Болеет героиня и после рыбалки: «Ильинична эти дни прихварывала. На водянисто-пухлом лице её виднелись усталость и боль. Она лежала на вы-соко взбитой перине, привалясь спиной к подушке, поставленной торчмя» [2, т. 2, с. 154]. «Стреляет в суставы, ломит», – жалуется она мужу [2, т. 2, с. 154].

Таким образом, в изображении героини в 1 книге романа сделан ак-цент на внешности персонажа, на выражении лица, одежде. Внимание уде-ляется и болезням героини, что связано с интересом ко внешности казачки в целом: болезнь придаёт Ильиничне особую походку.

Если в 1 книге «Тихого Дона» первостепенное внимание уделяется внешности казачки, чувства героини выражаются через описание её лица, то в 3 и 4 книгах в её изображении внешнее, телесное отодвигается на вто-рой план, все больше высветляется душевное, духовное. Нигде более не упо-минается, какая на Ильиничне одежда в тот или иной момент повествова-ния, практически не описывается выражение лица, а эмоции передаются непосредственно. О реакции героини на жизненные неурядицы автор сооб-щает весьма сдержанно.

178

В 3 и 4 книгах героиня полностью избавляется от ножной болезни, во всяком случае повествователь ни разу не упоминает об этом недомога-нии, почти никогда не описывает походку казачки. Напротив, сообщается о том, что Ильинична «проворно ходила по кухне» [2, т. 4, с. 71]. Не говорится и о других заболеваниях Василисы, о её плохом самочувствии. Казалось бы, для стареющей женщины естественно с годами становиться все более не-мощной, чаще хворать. Но героиня М.А. Шолохова, напротив, словно напол-няется некой духовной силой, перед которой отступают все недуги.

В 3 книге мы постоянно видим её хлопочущей по дому: «собирала на стол» [2, т. 4, с. 71], «задолго до света Ильинична затопила печь и к утру уже выпекла хлеб и насушила две сумы сухарей» [2, т. 4, с. 117], «Ильинична, не дожидаясь согласия, рванулась к печке. Рогач в руках её дрожал, и она ни-как не могла поднять чугун со щами» [2, т. 4, с. 130], «поставила в миске щи» [2, т. 4, с. 131], «погасила лампу, ощупью пошла стелить в горничке» [2, т. 4, с. 138], «Ильинична с Дуняшкой, на ночь глядя, затеяли топить печь, чтобысготовить пахарю к заре харчи» [2, т. 4, с. 303], «под сараем насыпала в завеску поджожки» [2, т. 4, с. 432], «опять стала собирать в завеску щеп-ки» [2, т. 4, с. 433].

Образ углубляется, ярче высвечивается материнское начало. В 1 кни-ге романа семья Мелеховых получает похоронку на Григория, однако о ре-акции Василисы на это событие автор сообщает очень скупо: «томилась в неумолчной тоске» [2, т. 2, с. 354]. В 3 книге героине приходится пере-жить ещё одно испытание: погибает её старший сын, и автор уже более вни-мателен к материнскому горю: «Подводчик взялся было за ноги Петра, но толпа молча расступилась, почтительно дала дорогу сходившей с порожков Ильиничне.

Она глянула на сани. Мертвенная бледность полосой легла у ней на лбу, покрыла щеки, нос, поползла по подбородку. Под руки подхватил её дро-жавший Пантелей Прокофьевич» [2, т. 4, с. 222].

В 1 книге образ Ильиничны никак не связывается с Церковью. Она ни-где не обращается к Богу, не крестится и т.п. Единственный раз, во время грозы, она велит Дуняшке прогнать кошку и просит прощения у Богороди-цы за готовое сорваться с языка ругательство: «Старуха страшными глазами глядела на ластившуюся у ног её кошку.

– Дунька! Го-о-ни ты её, прок... царица небесная, прости меня, грешни-цу» [2, т. 2, с. 30].

В 1 же книге появляется значимый в романе мотив материнского бла-гословения. О молитвах, которые казаки списывают перед отправкой на во-йну, сообщается: «Крепили их к гайтанам, к материнским благословениям, к узелкам со щепотью родимой земли» [2, т. 2, с. 278]. «Крест и молитву, зашитую в материнское благословенье» [2, т. 2, с. 307] носит и Петро, но собственно сцены благословения Ильиничной Петра и Григория отсут-ствуют.

В 3 книге «Тихого Дона» изображается, как Ильинична провожает Гри-гория на войну, и здесь уже отчётливо явлен христианский мотив, напол-ненный глубоким смыслом: «Пантелей Прокофьевич пошёл седлать коня, а Ильинична, крестя и целуя Григория, зашептала скороговоркой:

– Ты бога-то... бога, сынок, не забывай! Слухом пользовались мы, что ты каких-то матросов порубил... Господи! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже, небось, детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты был ласко-вый да желанный, а зараз так и живёшь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, гляди-кось, сердце как волчиное исделалось... Послухай матерю, Гришенька! Ты ить тоже не заговорённый, и на твою шею шашка лихого человека най-дётся...

Григорий невесело улыбнулся, поцеловал сухую материнскую руку, по-дошёл к Наталье» [2, т. 4, с. 332–333].

179

Образ Ильиничны теснее связывается с христианской топикой. Герои-ня в целом отрицательно относится к красным, называя их «анчихристами» [2, т. 5, с. 38, 41, 320]. Тем не менее она выражает решительный протест про-тив того, чтобы её сын убивал революционеров. Она напоминает сыну о Боге в связи с тем, что Григорий порубил матросов под Климовкой. В войне она видит серьёзную угрозу душе родного человека: «У тебя уж, гляди-кось, серд-це как волчиное исделалось...» [2, т. 4, с. 189]. Мать призывает сына к мило-сердию и состраданию – по отношению к красным, которые убили её старше-го сына. Смерть Петра не вызывает у неё злобы, ожесточения. Прощая своих врагов и даже проявляя к ним сочувствие, Ильинична являет собой пример подлинно христианского человеколюбия, следуя словам Спасителя: «люби'те врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благосл овляйте проклинаю-щих вас и молитесь за обижающих вас» [Лк. 6:27–28].

Если в 1 и 2 книгах романа Ильинична поминает Имя Божие достаточ-но редко, то в 3 и 4 книгах она дважды крестится и вспоминает Создателя уже значительно чаще: «бог миловал», «бог не без милости», «слава богу» (3 раза), «упаси бог» (2 раза), «оборони господь», «не дай бог», «бог даст», «бог послал», «привёл-то господь», «прости бог», «прости господи» и др. Как видно из этих фразеологизмов, Ильинична надеется на Божию милость, за-щиту, спасение. Она исполнена веры в Промысел и в различных жизнен-ных обстоятельствах видит проявление благой Господней воли, например: «Привёл-то господь, Натальюшка! Уходют красные!» [2, т. 5, с. 41]. Причём в отличие от Григория она не начинает сомневаться в Сущем, попадая в сложные житейские ситуации. Домашние воспринимают Ильиничну как мо-литвенницу; так, Дарья перед смертью «сунула ей в рукав две бумажки по двадцать рублей и, прижимая к груди горячими руками узловатую руку Ильи-ничны, зашептала: «Это – Петю поминать... Закажите, мамаша, вселенскую панихиду, кутьи наварите...» – И заплакала...» [2, т. 5, с. 126], а Дуняшка не решается выходить замуж без материнского благословения.

Нельзя не указать ещё на одно свидетельство мастерства М.А. Шолохо-ва, проявившееся в индивидуализации и психологическом обосновании даже религиозных поступков персонажей. Вот, к примеру, такой факт: на протя-жении всего романа Пантелей Прокофьевич более 10 раз осеняет себя крест-ным знамением1 (при входе в дом, перед началом какого-либо дела и т.д.), а Ильинична всего три раза. Для сдержанной, немногословной Ильиничны более характерна тихая молитва: «Ильинична вздыхала и чуть слышно шеп-тала: «О, господи, господи! Грехи наши тяжкие!» [2, т. 5, с. 70]; «Ильинич-на долго беззвучно шевелила губами» [2, т. 5, с. 322]. По-разному поминают герои и Имя Божие. Так, отличительная черта речи Мелехова-старшего, ха-рактерная только для него, – эмфатические междометные обращения: «Бож-же-жж мой» [2, т. 2, с. 155], «Бож-ж-же мой!» [2, т. 2, с. 358], «бож-же мой!»[2, т. 3, с. 63], произносимые в эмоционально напряжённых ситуациях. Триж-ды в романе Пантелей Прокофьевич божится: «истинный бог» [2, т. 2, с. 74; т. 4, с. 416]; «ей-богу» [2, т. 4, с. 126], что опять же нехарактерно для Ильинич-ны. Так темперамент героя накладывает отпечаток на проявления его веры.

Все большее значение приобретает образ Ильиничны к концу романа. Имена она даёт нравственную оценку действиям Григория, Митьки Коршу-нова и Михаила Кошевого, Натальи, Аксиньи, Дуняшки, Мишатки; а её ино-гда эмоциональная, иногда весьма сдержанная реакция на поступки Панте-лея Прокофьевича формирует отношение читателя к этому персонажу. Еслив 1–2 книгах Ильинична в общении с другими действующими лицами огра-ничивалась одним-двумя словами, то в 4 книге она становится полноценным собеседником различных героев, и диалоги с её участием всегда содержа-тельны, они затрагивают серьёзные этические проблемы, постоянно находя-щиеся в центре внимания писателя. Разговоры Ильиничны с близкими не

1Чаще, чем все остальные персонажи.

180

имеют сюжетного значения: так, Наталья не изменит своего решения вы-травить плод и умрёт от последствий аборта, Мишатка продолжит навещать Аксинью, а впоследствии даже останется у неё, а Дуняшка выйдет замуж за Кошевого. Однако диалоги различных персонажей с Ильиничной расставля-ют важнейшие нравственные акценты в повествовании; и по сравнению со смыслом этих бесед сами сюжетные повороты имеют уже гораздо меньшее значение.

В большинстве этих диалогов Ильинична осуждает месть и убийство и призывает персонажей к примирению и в военной, и в мирной жизни. Уста-ми своей героини М.А. Шолохов осуждает братоубийственную войну и дей-ствия наиболее ярких представителей противоборствующих сторон из числа татарцев: Григория, Мишки и Митьки. Вот как реагирует Ильинична, узнаво «рукомесле» Митьки Коршунова: «Да разве ж это казацкое дело – казни-телем быть, старух вешать да детишков безвинных шашками рубить?! Да разве они за Мишку своего ответчики? Этак и нас с тобой и Мишатку с Полюшкой за Гришу красные могли бы порубить, а ить не порубили же, по-имели милость? Нет, оборони господь, я с этим несогласная!» [2, т. 5, с. 110].Душегубом называет она Кошевого, укоряя его в убийстве Петра и деда Гри-шаки: «Старика мирного убивать, это – тоже война?» [2, т. 5, с. 316]. Заме-тим, что в осуждении войны старуха подлинно беспристрастна, она порица-ет и белых, и красных, и даже своего сына предостерегает против убийства Григорием революционеров, хотя прекрасно знает, что Мишка ему первомусобирается «шворку на шею надеть» [2, т. 4, с. 432]. Тем не менее она про-являет милосердие к жестокому атаману. Услышав от Мишатки о присту-пе эпилепсии у Кошевого, «Ильинична посмотрела в окно, отошла к столу и долго-долго молчала, о чем-то задумавшись...

–  Ты чего ж молчишь, бабуня? – нетерпеливо спросил Мишатка, тере-бя её за рукав кофты.

Ильинична повернулась к нему, твёрдо сказала:–  Возьми, чадунюшка, одеялу и отнеси ему, анчихристу, нехай накро-

ется» [2, т. 5, с. 320].В её душе побеждают материнская жалость и сострадание, заставляю-

щие простить «душегуба».Причём Ильинична весьма последовательно реализует идею прими-

рения; эту идею она приносит и в мирную жизнь. Так, она выступает про-тив убийства нерождённого ребёнка, задуманного Натальей, против её отчаянной мольбы покарать Григория. Она же постоянно сглаживает кон-фликты в семье, прощает постоянно избивавшего её в молодости Пантелея, прощает Наталью, убившую её будущего внука или внучку и просившую смер-ти её сыну, не держит зла на Аксинью, разрушившую брак Григория с Ната-льей, благословляет Дуняшку на брак с убийцей своего сына. При этом пози-ция Ильиничны далека от конформизма, она выражает собственные твёрдые убеждения, не пытаясь приспособиться к обстоятельствам и замаскировать свои истинные взгляды. Позиция примирения и прощения, на наш взгляд, наиболее близка авторской. Не случайно мать главного героя – Ильинична – единственная героиня романа, названная «мудрой». Этот эпитет употребля-ется автором только по отношению к природе и к жизни.

Можно предположить, что именно материнская правда в «Тихом Доне» ближе всего к истине. Справедливо пишет Г.С. Ермолаев: «Наиболее реши-тельный протест против убийств в «Тихом Доне» исходит от матерей. Мать является непосредственным источником жизни и связана с ней самыми креп-кими узами – своей любовью и заботой о детях. Эта, по преимуществу био-логическая, привязанность менее подвержена отрицательном влиянию со-циальных, экономических и политических факторов, чем любой другой вид человеческих взаимоотношений» [1, с. 130]. Важно добавить, что любовь ма-тери в «Тихом Доне» не просто биологическая привязанность; эта любовь одухотворяется христианскими идеалами.

181

Правда матери в «Тихом Доне» – правда Богородицы, она напрямую соотнесена с идеями православия. Матери в романе похожи на Богородицу даже внешне: «одна из старух – высокая и черноглазая, со следами строгой иконописной красоты на увядшем лице – протяжно говорила, когда Григорий подходил к крыльцу:

–  Милые вы мои! До чего же вы хорошо да жалостно поёте! И, небось, у каждого из вас мать есть, и, небось, как вспомнит про сына, что он на вой-не гибнет, так слезами и обольётся...» [2, т. 5, с. 188].

Матери в романе никогда не выступают на стороне какой-то одной враждующей стороны, они выше этого. Призывая детей к примирению, эти героини всегда напоминают действующим лицам эпопеи о Боге. Заметим, что в 3 и 4 книгах герои, напоминающие людям о Боге и его заповедях, всег-да обращаются именно к Григорию как к человеку, который способен услы-шать и воспринять нравственные заветы. Так, старик Чумаков, подобно деду Гришаке и старым казачкам, убеждает Григория в необходимости примире-ния: «Бог-милостивец, он все видит, он вам всем это не простит, попомни моё слово! Ну, мыслимое ли это дело: русские, православные люди сцепи-лись между собой, и удержу нету. Ну, повоевали бы трошки, а то ить четвёр-тый год на драку сходитесь. Я стариковским умом так сужу: пора кончать!» [2, т. 5, с. 430]. И хотя Григорий ничего не отвечает ни старику Чумакову, ни матери, его возвращение домой на последней странице романа – свидетель-ство того, что обращения и напоминания верующих героев эпопеи оказались им услышаны.

Ильинична к концу романа словно обретает особое знание о своей судь-бе и судьбах других персонажей, основанное на глубокой вере. Вот характер-ный диалог старухи с маловерной Натальей:

«–  Вот поглядишь, скоро переправются наши из-за Дона, – уверенно отозвалась Ильинична.

–  А почём вы знаете, мамаша!–  У меня сердце чует» [2, т. 5, с. 37].Уверенность Ильиничны основывается на вере в милосердие Божие:

«Небось ничего им не сделается, бог не без милости», – говорит она о каза-ках [2, т. 5, с. 37]. «Бог даст, живых-здоровых увидим», – уверена она [2, т. 5, с. 38]. И надежда её не остаётся тщетной: «Привёл-то господь, Натальюшка! Уходют красные!» [2, т. 5, с. 41].

Сердечная вера в Создателя убеждает её и в том, что Григорий жив: «А я не верю! Не может быть, чтобы лишилась я последнего сына! Не за что богу меня наказывать... <...> Живой Гриша! Сердце моё не вещует, – зна-чит, живой он, мой родимый!» [2, т. 5, с. 303] «Храни тебя царица небесная!» [2, т. 5, с. 77] – молится Василиса, провожая Григория на фронт, и молитва её действительно спасает сына на войне, что замечает даже безбожник Кор-шунов.

Упование героини на встречу с сыном не напрасно. Перед самой смер-тью Ильиничне даровано в видении узреть родного человека, а после как буд-то встретиться с его душой: «Ильинична долго смотрела в сумеречную степ-ную синь, а потом негромко, как будто он стоял тут же возле неё, позвала:

–  Гришенька! Родненький мой! – Помолчала и уже другим, низким и глухим голосом сказала: – Кровинушка моя!..» [2, т. 5, с. 330].

Характерна реакция наблюдающей за этим Аксиньи: она «вся содрог-нулась, охваченная неизъяснимым чувством тоски и страха» [2, т. 5, с. 330] – словно стала свидетельницей явления сверхъестественного, необъяснимо-го, несводимого к обычной галлюцинации. Показательно, что М.А. Шолохов описывает состояние героини не как помешательство, помутнение рассудка, а как прозрение – обретение перед смертью зрения духовного – вполне в тра-дициях агиографической литературы. Ильинична достигает в конце рома-на той степени духовной зрелости, когда человек способен духом общаться с другим человеком, она как бы выходит за рамки своей телесности, и потому

182

для неё уже нет смысла дожидаться встречи с Григорием в этом мире. Она обретает особое знание – знание времени своей кончины, даруемое Богом ис-тинным своим угодникам, чтобы те успели достойно подготовиться к перехо-ду в мир иной: «В эту ночь Ильинична поняла, что скоро умрёт, что смерть уже подошла к её изголовью. На рассвете она достала из сундука рубаху Гри-гория, свернула и положила под подушку; приготовила и своё, смертное, во что её должны были обрядить после последнего вздоха. <...>

Дуняшка увидела лежавшие на сундуке чёрную материну юбку, рубаху и матерчатые чирики – все, что надевают на покойниц, провожая их в даль-ний путь, – увидела и побледнела:

–  Что это вы, маманюшка, смертное приготовили? <…> Господь с вами, рано вам о смерти думать.

–  Нет, пора мне… – прошептала Ильинична. – Мой черёд… <…>Через три дня она умерла» [2, т. 5, с. 330].Умерла, подчеркнём, в здравом уме, истинно по-христиански, простив

перед смертью Мишку Кошевого, отдав ему самое дорогое – рубаху Григория. Из православной вероучительной литературы известно, что о том, свят или грешен человек перед Богом, судят, прежде всего, по его смерти, по тому, как просветляется лицо Божиего угодника. Эти представления нашли отра-жение и в «Тихом Доне». Смерть Ильиничны резко контрастирует с уходом в мир иной грешницы Дарьи, отвергшей Бога и Его заповеди. Так, глядя на Дарью, Дуняшка испытывает «страх и чувство гадливости» [2, т. 5, с. 205]; описание смерти Дарьи изобилует безобразными подробностями. Напро-тив, когда Аксинья пришла попрощаться с матерью Григория, «она с трудом узнала в похорошевшем и строгом лице мёртвой маленькой старушки облик прежней гордой и мужественной Ильиничны» [2, т. 5, с. 331].

Таким образом, образ Ильиничны, подобно образам других матерей и стариков, приобретает все большее значение по мере развития повество-вания. Если в 1 и 2 книгах в изображении героини акцент сделан на внешно-сти, одежде и образ практически не связывается с церковью, то в 3 и 4 кни-гах мы можем говорить о христианской доминанте образа Ильиничны и об использовании элементов житийного сюжета для воссоздания судьбы этой героини. Внешнее уходит из образа, уступая место глубокому внутреннему содержанию. Эпизоды с её участием наполняются глубоким смыслом, имею-щим большое значение для содержания произведения в целом. В разговорах с матерью Григория герои высказывают свои сокровенные мысли, раскрыва-ют перед нами свои убеждения. Ильинична – один из наиболее ярких и цель-ных персонажей «Тихого Дона», а её уверенность в необходимости примире-ния враждующих сторон во многом совпадает с авторской позицией.


1. Ермолаев, Г.С. Михаил Шолохов и его творчество [Текст] / Г.С. Ермолаев. – СПб. : Академический проект, 2000. – 448 с.

2. Шолохов, М.А. Собр. соч. : в 8 т. [Текст] / М.А. Шолохов. – М. : Гос. изд-во ху-дож. лит., 1956–1960.

183

ÁÁÊ 84.2ÓÄÊ 82.192

Ï.Ò. ÂÈÖÀÈ

P.T. VITZAI

20 ËÅÒ Ñ ÂÛÑÎÖÊÈÌ: ÍÅÊÎÒÎÐÛÅ ÐÅÇÓËÜÒÀÒÛ ÀÍÊÅÒÍÛÕ ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈÉ

ÏÎ ÒÂÎÐ×ÅÑÒÂÓ ÏÎÝÒÀ-ÏÅÑÅÍÍÈÊÀ

20 YEARS WITH VYSOTSKY: CERTAIN RESULTS OF PUBLIC-OPINION RESEARCHES BASED ON THE LIFE-WORK OF THE POET-SINGER

Творческое наследие Владимира Высоцкого в новом тысячелетии всё больше при-обретает международный характер. Его произведения влияют на развитие культурной жизни разных стран, в том числе и Венгрии. В статье представлены результаты фило-логических анкетных исследований, проведённых по творчеству поэта-песенника в пе-риод 1993–2011 гг.

In the new Millennium Vladimir Vysotsky’s heritage becomes increasingly international. The works of the legendary bard infl uence undoubtedly the development of the cultural life in many countries in the World and in Hungary as well. The paper also explores the results of the philological public-opinion researches of intercultural reception of Vysotsky’s poetry between 1993 and 2011.

Ключевые слова: русская поэзия, русская литература XX века, Владимир Высоц-кий, статистические методы, русский язык как иностранный, Венгрия, русская песня, изучение читательской аудитории, интеркультурализм.

Key words: Russian poetry, Russian literature of the 20th century, Vladimir Vysotsky, statistical methods, Russian as a foreign language, Hungary, Russian song, the study of the readership, interculturalism.

XIX и XX вв., справедливо называемые веками поэзии, дали русской и мировой культуре такие имена, как Пушкин, Лермонтов, Маяковский, Есе-нин, Мандельштам, Ахматова, Бродский и многие другие. Владимир Высоц-кий как один из известнейших представителей русской культуры считается энциклопедией советской общественной жизни второй половины столетия, часто ставится в один ряд с классиками.

Песни Высоцкого помнят, их цитируют и поют сегодня. Многие стро-ки из его произведений превратились в логоэпистемы и являются неотъемле-мой частью культурологического фона России.

Значимость творчества Владимира Высоцкого давно вышла за преде-лы России. Сегодня его поэтические произведения носят интернациональ-ный характер: его любят, знают и исследуют не только в России, но и во мно-гих других странах. Неслучайно Владимир Новиков писал: «Высоцкий – это планета, причём не малая, а очень большая, исследованная пока далеко не полностью. Высоцковедение – молодая и перспективная комплексная наука, требующая всё новых и новых усилий от биографов, театроведов, киноведов, музыковедов, эстетиков, социологов, литературоведов, историков культуры, историков России» [12, с. 1].

Песни Высоцкого в филологической аудитории (1993–1995 гг.)Во многом работу высоцковедов может облегчать проведение разных

социологических опросов, чем мы и руководствовались во время работы над кандидатской диссертацией1 «Авторская песня на занятиях по русско-му языку со студентами-филологами Венгрии (на материале творчества 1Подробнее см.: [2].

184

В. Высоцкого)», где были разработаны методические приёмы преподавания русского языка венгерским филологам через песенное творчество ВладимираВысоцкого. Многие положения данной диссертации основаны на результа-тах социоопроса, проведённого нами в Москве, в Государственном инсти-туте русского языка им. А.С. Пушкина (ГИРЯП) под эгидой журнала «Рус-ский язык за рубежом» в 1993–1995 гг. В нём участвовало более ста стажёров в ГИРЯП из разных венгерских филологических вузов. Мы представим здесь некоторые из итогов.

Отвечая на первый анкетный вопрос: «Каково ваше отношение к изу-чению русской художественной литературы?», студенты отметили, что им нравится русская литература, но они хотели бы больше заниматься именно современной литературой, т.е. поэтами и писателями ХХ века.

На второй анкетный вопрос: «Как мотивирует вас знакомство с ху-дожественной литературой к дальнейшему изучению русского языка?» студенты ответили, что им хочется прочитать изученные произведения не только в переводе, но и в оригинале. Таким образом, легче познакомиться с культурой, литературой, жизнью и историей русского народа. Это необхо-димо знать будущим преподавателям русского языка.

Отвечая на третий вопрос: «Хотите ли вы заниматься современными русскими песнями в процессе обучения русскому языку с целью развития разговорной речи?», все студенты написали «да», а в качестве учебного ма-териала многие указали имя Владимира Высоцкого, что, несомненно, свиде-тельствует об их интересе к его творчеству.

На четвёртый вопрос: «Почему вы любите Владимира Высоцкого, где и как вы познакомились с его творчеством?» студенты ответили, что их при-влекают, прежде всего, следующие моменты: содержание его песен, мело-дия, текст песен, гармония музыки и текста, что песни очень суггестивные и выразительные, заставляют человека задуматься, личность Высоцкого, лексика песен, голос поэта, чистота лирических песен, острота политиче-ских песен, тонкий юмор в песнях, фантастические названия песен, манера исполнения.

На другую часть вопроса: «Где они услышали в первый раз имя и го-лос Высоцкого?» следовали ответы: в гимназии, в институте, у друзей, от рус-ских людей, в лагере русского языка, от родителей, в Москве на стажировке.

На пятый вопрос: «С какими по стилю песнями Владимира Высоцкого вы хотели бы познакомиться?» студенты выбрали разговорно-просторечную лексику и жаргонизмы. Для них это интересно, и они с удовольствием зани-мались бы изучением этого пласта русского языка больше. Все студенты вы-разили своё желание помимо разговорной речи познакомиться и с русским городским фольклором на песенном материале В. Высоцкого.

Из ответов было видно и то, что студентов интересуют в принципе все темы, которые Высоцкий затронул в своих песнях: лирические, нравственно-философские, спортивные, сказочные и другие.

Песни Высоцкого в нефилологической аудитории (2002–2003 гг.)Популярность творческого наследия В. Высоцкого в венгерской фило-

логической аудитории достаточно устойчива. Но в то же время возникает во-прос: в какой степени знакома с его именем и творчеством современная вен-герская молодёжь, в том числе и студенты-нефилологи?

В 2002/2003 учебном году нами был проведён социологический опрос среди 84 слушателей отделений русского языка венгерских вузов с целью определения степени знакомства учащихся с песенным творчеством бар-да. Среди опрошенных, большинство из которых являлись студентами Буда-пештского Экономического института, оказались, в первую очередь, нефи-лологи, учащиеся очных, заочных и вечерних отделений разного возраста. Опрашиваемые слушатели разных факультетов и курсов отвечали на приве-дённые выше вопросы следующим образом.

185

С именем поэта или его творчеством знакомы 72 человека (86%), 12 че-ловек (14%) не слышали о Высоцком никогда. Большинство познакомилось с Высоцким и его творчеством в школьные или студенческие годы. Были и такие, кто слышал о поэте уже в восьмилетке, но это для большинства опро-шенных не характерно.

На первый вопрос: «Слышали ли вы о Владимире Высоцком? Если да, то откуда и как давно вы знаете его имя?» были получены следующие отве-ты: в семье, от учителей, от друзей, от знакомых, из книг, из газет, по телеви-дению, по радио, на вечерах памяти, на разнообразных мероприятиях, а так же от Хобо Фёльдеша Ласло1.

На второй вопрос: «Слышал ли кто-либо из вашей семьи о Высоцком? Если да, то кто и откуда (из книг, от преподавателей, от друзей, от зна-комых, по фильмам, по мероприятиям, по телевидению, по радио и т.д.)?» – последовали ответы: 66 – «да» (79%) и 18 – «нет» (или «не знаю») (21%).На вторую часть вопроса: откуда члены вашей семьи знают В. Высоцкого, смогла ответить лишь небольшая часть опрошенных.

На третий вопрос: «Изучали ли вы или кто-либо из вашей семьи где-нибудь произведения Владимира Высоцкого? Если да, то где, когда (в каком классе, на каком курсе) и в какой форме?» в большинстве случаев был полу-чен отрицательный ответ. Опрашиваемые не могли ответить на вопрос отно-сительно членов своих семей, говоря же о себе лично, ответили следующим образом: 15 – «да» (18%) и 69 – «нет» (82%). Но и в этих 15 положительных ответах имя Высоцкого лишь упоминалось на каких-либо уроках русского языка или на факультативных курсах, а также в рамках какой-либо внеауди-торной работы или в различных кружках.

На четвёртый вопрос: «Есть ли в вашей домашней библиотеке (или дома у вас, у ваших родителей, у дедушки и бабушки) какие-либо книги, пла-стинки, журналы, кассеты, компакт-диски, фотографии, плакаты, значки, марки, бюсты, связанные с жизнью и/или творчеством Высоцкого?» целый ряд опрошенных не смогли ответить – 21 человек (25%), 39 человек (46%) ответили, что «таких произведений у нас нет», и 24 человека (29%) ответи-ли «да» (в большинстве случаев это – пластинки, аудиокассеты и компакт-диски).

На последний вопрос: «Слушаете ли вы или кто-нибудь из вашей се-мьи песни Высоцкого или читаете ли вы его стихотворения? Если да, то как часто это бывает, если нет, то почему?», – опрошенные ответили сле-дующим образом: «никогда не слушаем» – 46 человек (55%), «иногда» – 7 че-ловек (8%), «часто слушаем» – 5 человек (6%) и не смогли ответить 26 чело-век (31%).

Анализ результатов второго анкетирования показал, что студенты-нефилологи знакомы с русской культурой и литературой, следовательно, и творчеством Высоцкого в меньшей степени, чем студенты филологических вузов.

Сегодня результаты этого исследования могли бы быть несколько иными.

Отвечая на четвёртый и пятый вопросы, некоторые опрашиваемые упомянули, что в Венгрии несколько изданий и научно-исследовательских работ, посвящённых творчеству В.С. Высоцкого, практически не доступны для широкого круга читателей (выходили маленьким тиражом и находятся только в некоторых библиотеках или в архивах). Компакт-дисков с песнями Высоцкого (за исключением нескольких крупных библиотек) в Венгрии прак-тически нет, поэтому можно понять, что дома в своей библиотеке мало кто имеет такие вещи.

1Хобо Фёльдеш Ласло известный венгерский певец и рок-музыкант, исполняющий пес-ни Высоцкого на венгерском языке и в своём своеобразном музыкальном стиле.

186

С начала нового тысячелетия ситуация в Венгрии коренным образом изменилась: благодаря деятельности некоторых специалистов и Ассоциации регионов международной культуры и русского языка (до 2006 года: Ассоциа-ция преподавателей русского языка и литературы Северо-задунайского края Венгрии), в Будапеште вышло 8 книг о В.С. Высоцком:

‒ Авторская песня в венгерской филологической аудитории, изуча-ющей русский язык (на материале творчества В.С. Высоцкого) (Будапешт–Дьёр, 1999);

‒ Юбилейный сборник памяти Владимира Высоцкого к 20-летию со дня смерти актёра, поэта, барда и Человека (Будапешт–Дьёр, 2000);

‒ Юбилейный сборник статей, посвящённый 65-летию со дня рождения Владимира Высоцкого (Будапешт–Дьёр, 2003);

‒ Запреты перекрыв. Стихи и песни Владимира Высоцкого (Будапешт, 2003; 2-е изд. – Будапешт, 2004);

‒ На волчьей тропе (Будапешт, 2005); ‒ Венгерские страницы жизни и творчества Владимира Высоцкого

(Эгер, 2006); ‒ Пятнадцать лет с Высоцким. Стихи и песни легендарного барда (Бу-

дапешт, 2007); ‒ Владимир Высоцкий. Фатальные песни (Будапешт, 2008).

Взгляд венгерских современников на творчество Высоцкого (2007–2009 гг.)

Третий социологический опрос, проведённый в 2007–2009 гг., давал ре-спондентам возможность показать своего Высоцкого, их личный взгляд на его жизнь и творчество.

В ходе анкетирования венгерским участникам было предложено напи-сать о Высоцком то, что они знают или считают нужным высказать, напри-мер: известные им факты из биографии поэта и привести любимые цитаты из его песен.

Вопрос был сформулирован так: «Напишите на одной странице всё, что вы знаете о Владимире Высоцком. Если Вы знаете наизусть его песни или стихотворения, приведите цитаты».

Был ещё один дополнительный вопрос: «С творчеством каких русских бардов Вы ещё знакомы?». Этот вопрос задан был неслучайно, так как из рус-ских бардов в Венгрии знают в основном Высоцкого, его творчество и жиз-ненный путь. В опросе принимали участие 50 венгров – люди разного возрас-та и разных профессий. По ответам опрошенных можно говорить об интерес-ных результатах и своеобразных взглядах на творчество Высоцкого.

Ни один человек из 50 опрошенных не процитировал никого, кроме Вы-соцкого (некоторые упомянули имя Булата Окуджавы).

Заметим, что в то время как Высоцкий достаточно часто упоминается в венгерских СМИ, о других бардах, например, А. Галиче, Б. Окуджаве, почти или вообще ничего не слышно. Это подкрепляется результатами венгерского онлайнового книжного каталога 2009 года (www.konyvkereso.hu): в Венгрии вышло 8 книг о Владимире Высоцком, в то время как о Галиче и Окуджаве в данной онлайновой поисковой системе не зафиксировано ни одного изда-ния. Высоцкий как автор имеет три сборника стихов в Венгрии, Окуджава – всего одну книгу, Галич – ни одной книги в Венгрии.

Кем видится после этого Владимир Высоцкий нашим современникам? Примеры из высказываний: «Он Поэт, певец, трибун свободной России», «Его сила в искренней манере», «Он гениален, потому что в Советской России су-мел остаться самим собой», «Лучше гор могут быть только горы...», «Луч-ше Высоцкого пока только Высоцкий», «Послание из настоящего в прошлое: Володя, всё что Ты сделал, того стоило», «Высоцкий жил, Высоцкий жив, Высоцкий будет жить».

187

По ответам видно, что респонденты много знают о жизни Высоцко-го (хотя о творчестве меньше, но с основными песнями барда многие зна-комы). В Венгрии до сих пор жив дух Высоцкого в душах многих людей. Как писал один из опрошенных: «Он не забываем, но приговорён к смерти, как и все».

Из 50 венгерских респондентов 8 человек только знали имя Высоцко-го и слышали о нём, но ничего конкретного не могли сообщить о поэте. Сре-ди ответов было и два отрицательных мнения. Один категорично заявил, что не любит творчество Высоцкого и никогда не слушает его песни. Второй не совсем отрицательный ответ звучит так: «Я Высоцкого люблю как человека и киноактёра, но не люблю его как барда. Ему бы следовало играть больше ролей. По таланту актёра он мало кому уступает. Я равнодушен к бардовской песне, и мне не нравится такой стиль». Один из венгерских респондентов сказал о нём следующее: «Он всю свою жизнь ходил по волчьей тропе, былодинок как волк, и своими песнями выкрикивал свою душевную боль и те-невые стороны любви и жизни, скрытые от глаз, неприметные для глаз и хмурую действительность повседневной жизни». Особо респондент отметил способность барда выражать лирические сюжеты в драматической форме.

Вот ещё характерные мнения венгерских респондентов:«Было интересно увидеть Высоцкого, когда он, стоя на голове, пел

«Утреннюю гимнастику». Он с этого момента стал мне ближе. Тело его было закалено, но душа ранена. Жаль, что он не понял, что ему не надо было бы жертвовать собой».

«Я в детстве начал слушать песни Тамаша Чеха1 и начал учиться играть на гитаре. В это время я нашёл одну из пластинок Высоцкого в одном книж-ном магазине. Я тогда не понял, о чем он поёт, но уже понимаю, и до сих пор мурашки по коже. Жаль, что мало таких прекрасных художников, а ещё более жаль, что мы их признаём только после смерти».

«Он настоящий гений, слова которого действительны и сегодня, по-скольку пока ничего не изменилось в нашем мире. Наверно, он будет акту-альным всегда. Его любили, любят и будут любить, в отличие от тех полити-ков, которые его угробили. Сегодня тоже нужны были бы такие художники с прогрессивными взглядами, как он. Но пока интеллигенция как будто спит».

«С удивлением заметил, насколько схожи чувства сегодняшних людей с жизненными чувствами людей 60–70 годов брежневской эпохи. Жаль, что в Венгрии относительно мало возможностей познакомиться с творчеством Высоцкого. Мне часто хочется слушать его песни и читать его стихи в ори-гинале».

«Мне очень понравилась книга Марины Влади «Владимир, или Пре-рванный полёт». Я уверен, что если бы Высоцкий родился не русским, он бы стал мировой известностью. Он должен бы стать художником такого масшта-ба, как Джон Леннон и Боб Дилан. В 1991 году мне посчастливилось побы-вать на его могиле. Я хорошо знаком с творчеством Владимира Высоцкого, мы слушали песни барда на уроках русского языка (1980–1984). Его творче-ское наследие особенно много значит для моей матери».

«Я познакомилась с творчеством Владимира Высоцкого во время моей московской студенческой стажировки. Один мой однокурсник хорошо был знаком с творчеством барда и исполнял его песни под гитару. Меня очарова-ло не само исполнение его песен, а любовь, с которой он и его друзья гово-рили о поэте».

«Я относительно много знаю о Высоцком, хорошо знаком с его твор-чеством. Мне кажется, неслучайно, что он добился такого большого успеха, поскольку он был оппозиционным поэтом, а в таком положении художники способны на многое, силы их преумножаются, увеличиваются».

1Тамаш Чех (1943–2009) – известный венгерский бард, который лично был знаком с В. Высоцким.

188

«Он своими стихами и песнями укреплял людей, которые, таким обра-зом, были менее подвергнуты влияниям. В то же время его нельзя назвать противником системы, а вообще, его песни, в первую очередь, нужно рассма-тривать не с политической точки зрения, поскольку его произведения пред-ставляют серьёзную художественную ценность. А Высоцкий языком своих песен раскрывает и демонстрирует глубину русского языка».

«В Центрально-восточной Европе дух 68-го года воплощал москов-ский Театр на Таганке. И французская студенческая революция 68-го года, и Пражская весна того же года были важными историческими событиями, которые и повлияли на творчество Высоцкого. Не случайно, что в 1968 году началось гонение в СССР на выдающихся представителей авторской песни, в том числе и на Владимира Высоцкого. И главной жертвой этих гонений стал Владимир Высоцкий, который в то время как раз стал уже популярным и самым ярким представителем этого жанра. Не случайно появилась в то время статья в газете «Советская Россия» «О чём поёт Высоцкий». И в от-вет на эту статью и была написана им песня в 1968 году «Охота на волков». Советская система не могла примириться со свободомыслием, особенно она боялась бардов, поскольку они могли многое своё сокровенное высказать в песнях, распространению которых власти ничего не могли противопоста-вить. Власти опасались аналогичных событий Центрально-восточной Европы 1968 года».

Нужно отметить, что песни Высоцкого многие венгры знают только в переводе и в своеобразном исполнении известного венгерского певца, рок-музыканта, Фёльдеша Ласло «Хобо», у которого особое понимание твор-чества барда (его влияние на венгерских респондентов можно было и про-следить в некоторых анкетных ответах: были ответы, где песни Высоцкого процитировали в его переводе).

В ходе опроса были упомянуты такие известные песни Высоцкого, как «Мой Гамлет», «О поэтах и кликушах», «Баллада о любви», «Прерванный по-лёт», «Я из дела ушёл», «Лирическая». Цитируемые ими песни: «Охота на волков», «Утренняя гимнастика», «Корабли», «Горная лирическая», «Я не люблю», «А люди всё роптали и роптали», «Моя цыганская», «Песенка о пе-реселении душ», «Банька по белому», «Песня о друге».

В общей сложности получается, что венгерские респонденты при-вели цитаты из 10 песен и упомянули дальнейшие 6 произведений поэта. В одном из ответов были процитированы строки песни «Моя цыганская»: «И ни церковь, ни кабак, Ничего не свято. Нет, ребята, всё не так, всё не так, как надо!» (без этих четырёх строк, по мнению респондента, Высоц-кий – не Высоцкий).

Взгляд российских современников на творчество Высоцкого (2007–2009 гг.)

В свете вышесказанного оказалось любопытным, кем видится Вла-димир Высоцкий российским современникам. Чтобы выяснить это среди 50 русских респондентов разных возрастных категорий было проведено аналогичное анкетирование с теми же вопросами (за исключением одного дополнительного вопроса: «С творчеством каких русских бардов Вы ещё зна-комы?» – его задавать россиянам не было смысла).

Приведём некоторые из ответов 2007–2009 гг.: «Герой нашего време-ни», «Он был волком, благородным и честным», «Он вёл за собой, указывая верный путь, как Данко». А один из респондентов написал о смерти поэта так: «Люди верили в его талант, но, я думаю, он сломался. Как Мастер».

А вот перечень некоторых фактов биографии и особенностей личности поэта, наиболее часто упоминаемых российскими респондентами: «у него был хрипловатый голос», «он много пил», «он был женат на Марине Влади», «он бард, стихи которого звучали со всех магнитофонов», «он человек, кото-рого не любила власть», «он гениальный поэт».

189

Интересно, что для большинства опрошенных Высоцкий не просто ак-тёр, исполнитель и композитор, но, в первую очередь, поэт (определения «ге-ниальный поэт», «великий поэт», «самый значительный поэт», «классик» встречаются едва ли не в каждой анкете).

Из опрошенных россиян всего лишь 4 высказались о поэте отрицатель-но. Остальные 46 анкет представляют собой восторженные отзывы, полные любви к творчеству Высоцкого. (Любопытно, что упоминание респондента-ми факта о зависимости поэта от алкоголя обычно не носит отрицательного или осуждающего оттенка, а, как правило, отмечается с состраданием и го-речью.)

Многие из опрошенных не ограничились кратким перечнем фактов жизни Высоцкого, а представили свои собственные взгляды на мир поэта, лирический анализ его творчества.

Те люди, которые отзывались о В.С. Высоцком отрицательно, в первую очередь, высказали своё неприятие произведений поэта. Но откровенно при-знались, что с его творчеством и жизнью они не очень знакомы. Вот вышеу-помянутые четыре отрицательных мнения: 1. «В компании я иногда слушаю его песни, они мне нравятся. В гимназии моя учительница по русскому дава-ла мне текст про Высоцкого. Я читала про него. Он мне безразличен»; 2. «По-моему, Высоцкий – это пройденный этап. Это символ прошлой эпохи. В наше время молодёжь интересуется другой музыкой, танцевальной»; 3. «Я ничего не могу написать о Высоцком, потому что я не люблю его и его стихи и плохо знаю его творчество»; 4. «В молодости я столько слышал и слушал его песни, что теперь я из Высоцкого ничего не могу слушать, просто терпеть не могу его песни. Но я его уважаю и считаю, что он много сделал для нашей страны, что он был просто гением».

Как можно заметить, что даже те, кто отрицательно или неоднознач-но относится к фигуре Высоцкого, отмечают его поэтический дар, относят-ся с уважением к нему как к исторической личности. Впрочем, существуют и официальные отрицательные мнения. Так, «Высоцкого некоторые крити-ки (в частности Дм. Бавильский) обвиняют в том, что он нанёс русской куль-туре вред, «привил несвойственную ей грязь и агрессию тонкой, стыдливой, застенчивой душе русского человека». Причиной таким обвинениям служат блатные песни поэта и «грубоватое», простое, иногда сниженное, житейское их содержание» [11, с. 145–152].

В представлении многих российских респондентов Высоцкий выступа-ет как человек, который одним из первых высказался против тогдашнего ре-жима. Однако следует заметить, что многие близкие друзья поэта (в том чис-ле и В. Золотухин) и некоторые исследователи его творчества отмечают, что сам поэт не был против действующей власти. Острота его произведений – это лишь выражение его творческого стиля, его личности, которая всегда стре-милась идти своим путём. По убеждению многих знавших поэта близко, Вы-соцкий писал бы так в любую эпоху.

Статистика опроса по-своему характерна. Самое большое количество цитат и упоминаний – «Песня о друге»* («Если друг оказался вдруг И не друг, и не враг, а – так…»; соответственно – 11/14).

«Песня о друге», приводимая респондентами чаще всего, была любима современниками барда и сегодня тоже является одной из самых популярных песен Высоцкого. Возможно, это связано с тем, что в песне поэт обращается к общечеловеческой проблеме, к проблеме дружбы, которая актуальна во все времена, не зависимо от страны, возраста и вероисповедания. Наверное, не случайно именно «Песню о друге» вспоминают чаще всего. Это песня, имею-щая интернациональный смысл, наиболее ярко показывает международный характер творчества Владимира Высоцкого.

Второй текст, наиболее часто приводимый анкетируемыми – это «Кони привередливые» («Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее, Умоляю вас, вскачь не лететь!»; – 6/5).

190

На третьем месте стоит стихотворение «Я не люблю» (5/3).Результат этот был прогнозируем: «Кони привередливые» часто назы-

вается и гимном Высоцкого, а «Я не люблю» – поэтическим кредо барда (так говорил и сам поэт на одном из своих выступлений).

«Песенка ни про что, или Что случилось в Африке»* и «Лириче-ская» («Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, Если терем с дворцом кто-то занял!») – соответственно 6/1.

Далее в итоговом списке следовали: «Здесь вам не равнина» (4/1), «Утренняя гимнастика»* (3/2), «Диалог у телевизора»* (5/-), «Песенка о пе-реселении душ»*, «Большой Каретный»*, «Скалолазка»* (4/-), «Баллада о Любви» (3/1), «Парус»*, «Я несла свою Беду…», «Чужая колея», «Песенка про прыгуна в высоту», «Дом хрустальный», «Он не вернулся из боя»* (3/-) и «Охота на волков»* (1/2).

Остальные произведения Высоцкого были упомянуты опрошенными людьми лишь 1–2 раза: «Тот, который не стрелял»*, «Корабли постоят – и ложатся на курс», «Песня самолёта-истребителя», «Одна научная загад-ка, или Почему аборигены съели Кука»*, «Моя цыганская»*, «В далёком созвездии Тау Кита», «Песня-сказка о нечисти»*, «О фатальных датах и цифрах»* (2/-)

«Штрафные батальоны»* (1/1); «Письмо в редакцию телевизионной пе-редачи «Очевидное-невероятное» из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи», «Купола», «Райские яблоки», «Песня о госпитале», «Братские мо-гилы», «Москва–Одесса»*, «Песня о нейтральной полосе»*, «Песня микро-фона», «Она была в Париже», «Прерванный полёт», «И вкусы, и запросы мои – странны», «Я был слесарь 6-го разряда», «Банька по-белому»*, «Бег иноходца», «Я женщин не бил до 17 лет», «Песня о сентиментальном боксё-ре»*, «Письмо к другу, или Зарисовка о Париже», «Я вышел ростом и лицом», «Прощание с горами»*, «Песня лётчика», «Песня-сказка про джина», «Спа-сите наши души», «Все ушли на фронт», «Баллада о борьбе»* (1/-).

Песни «Сыновья уходят в бой» и «Мой Гамлет» без цитирования были упомянуты по одному разу.

Всего было процитировано 54 текста Высоцкого, что свидетель-ствует о хорошем знании его песенных текстов.

Среди опрошенных 17 человек не привели ни одной цитаты из произве-дений барда. Но подавляющее большинство не только вспомнили строки из стихов и песен барда, но и цитировали их в полном объёме.

Сопоставимые результаты встречаются в «Словаре современных ци-тат» К.В. Душенко: там процитировано 53 песни В. Высоцкого (27 текстов, которые приводятся в словаре, были процитированы участниками опроса).

Для большей объективности параллельно с анкетированием был про-ведён выборочный анализ российских периодических изданий и публикаций произведений Владимира Высоцкого. В ходе этого анализа было выявлено 45 наиболее частотно приводимых цитат. 19 из них были упомянуты респон-дентами и 18 цитат встречается у К.В. Душенко. Это составляет приблизи-тельно половину всех рассмотренных нами цитат.

Таким образом, во всех трёх источниках вырисовывается некое «ци-татное ядро» (в перечне выше названия этих песен отмечены знаком*), что характерно для процесса причисления автора к классикам. Кроме того, со-поставление опросов в Венгрии и России очевидно демонстрирует сходство в симпатиях и предпочтениях к текстам барда у наших современников в обе-их странах1.

1В наших странах существуют различия в восприятии самого Высоцкого и его поэти-ческого и песенного наследия. В России значение его творчества до сих пор вызыва-ет дискуссии или острую критику. В Венгрии его творчество не критикуется так силь-но, как на родине. Если у российских респондентов Высоцкий чаще всего упоминается как поэт, то у венгров часто встречается слово «гений». Более того, венгры всё время говорят о вечной актуальности творчества поэта.

191

Предельная прямота и искренность произведений поэта и, что самое главное, его натуры, не оставляют равнодушными тех, кто знаком с твор-чеством барда: в его стихах каждый представитель любого общества нахо-дит что-то для себя. Более того, Высоцкий вдохновляет людей на творчество. О нём создаются документальные фильмы и телепередачи, пишутся поэмы, ему посвящаются стихи (в числе отзывов были и поэтические строки, посвя-щённые барду).


1. Viczai Péter, Viczai Natália: Kérdőíves közvéleménykutatás Vlagyimir Viszockij magyarországi népszerűségéről [Text] / P. Viczai // Русский язык на завтра – Russzkij jazik na zavtra. – 2003. – № 35. – P. 11–14.

2. Вицаи, П. Авторская песня на занятиях по русскому языку со студентами-филологами Венгрии (на материале творчества В. Высоцкого) : дис. ... канд. пед. наук. – М., 1996. – 198 с.

3. Вицаи, П. Венгерские страницы жизни и творчества Владимира Высоцкого [Текст] / П. Вицаи. – Eger : Gonda Könyvkiadó, 2006. – 175 с.

4. Вицаи, П. Взгляд современников на творчество В. Высоцкого [Текст] / П. Ви-цаи // Русский язык за рубежом. – 2000. – № 4. – С. 101–105.

5. Вицаи, П. Высоцкий – он и в Африке Высоцкий [Текст] / П. Вицаи // Россий-ский курьер (Будапешт). – 2010. – 16–30 ноября. – С. 8. – Режим доступа : http://www.kurier.hu/node/1524 (16.11.2010).

6. Вицаи, П. «Высоцкий язык» [Текст] / П. Вицаи // Российский курьер (Буда-пешт). – 2009. – 16–30 апреля. – С. 12. – Режим доступа : http://www.kurier.hu/node/990 (16.04.2009).

7. Вицаи, П. Пятнадцать лет с Высоцким. Стихи и песни легендарного барда [Текст] / П. Вицаи. – Будапешт : Ассоциация регионов международной куль-туры и русского языка, 2007. – 131 с.

8. Владимир Высоцкий на языках мира. ХХ лет без Высоцкого [Текст]. – М. : Благотворительный фонд Владимира Высоцкого, ООО «Музыкальное изда-тельство М.О.», 2000.

9. Высоцкий, В.С. Сочинения : в 2 т. [Текст] / В.С. Высоцкий. – М. : Художе-ственная литература, 1991. – Т. I. – 639 с. – Т. II. – 544 с.

10. Душенко, К.В. Словарь современных цитат [Текст] / К.В. Душенко. – М. : Эксмо, 2003. – 736 с.

11. Немцев, В. Судьба национальной идеи в России [Текст] / В. Немцев // По-эзия В. Высоцкого как отражение оппозиционных настроений. – Самара : СамГУПС, 2008. – С. 145–152.

12. Новиков, В.И. Высоцкий есть Высоцкий [Текст] / В.И. Новиков. Вагант: Прил. – Вып. 51–52. – М. : ГКЦМ В.С. Высоцкого, 1995. – 28 с.

192

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)6-8ÓÄÊ 82.161.1

Ò.Ô. ÃÐÈØÅÍÊÎÂÀ

T.F. GRISHENKOVA

ÎÏÛÒ ÐÓÑÑÊÎÉ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÍÎÉ ÊËÀÑÑÈÊÈ

Â ÎÑÌÛÑËÅÍÈÈ ÍÀÖÈÎÍÀËÜÍÎÃÎ ÕÀÐÀÊÒÅÐÀ Â ÒÂÎÐ×ÅÑÒÂÅ Â.Ã. ÐÀÑÏÓÒÈÍÀ

RUSSIAN LITERARY CLASSICSEXPERIENCE IN CONCEPTUALIZATION

OF THE NATIONAL CHARACTER IN V.G. RASPUTIN`S WRITINGS

В статье выявляются связи творчества В. Распутина с традициями русской клас-сической литературы в сфере постижения русского национального характера. При исследовании особенностей характерологии современного прозаика наблюдается тяготение к художественно-стилевым манерам Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, М.А. Шолохова.

The article reveals the relations between V. Rasputin`s writings and traditional clas-sical literature in the sphere of Russian nature comprehension. The analysis of character drawing peculiarities of the contemporary writer opens his bent to the artistic styles of F.M. Dostoyevsky, L.N. Tolstoy and V.A. Sholokhov.

Ключевые слова: концепция русского национального характера, традиции рус-ской классической литературы, своеобразие художественной системы.

Key words: the concept of Russian nature, Russian literature traditions, distinctness of writing.

Постижение русского национального характера во всей его глубине и многогранности, как известно, стало одной из ведущих идей отечественной литературы XIX века. С осмыслением именно этой проблемы так или иначе связаны крупнейшие художественные открытия русских писателей. Свое-образная человекоцентричность отечественной литературы, её сосредото-ченность на парадоксе человека, на глубинной сути его природы и смысле явления в мир определила характер её самобытности в контексте мировой словесности.

Неслучайно именно эта стержневая устремлённость классической ли-тературы стала предметом пристального внимания её наследников и после-дователей в конце XX века. Крупнейшим среди них, по нашему мнению, яв-ляется В.Г. Распутин.

Важнейшая при изучении творчества любого писателя проблема лите-ратурной преемственности вызывает особенное внимание у исследователей прозы В. Распутина, что объясняется характерным для неё высоким интел-лектуальным уровнем и своеобразием мировоззренческой концепции автора.

Следует отметить, что В.Г. Распутин в поисках собственной писа-тельской манеры был одинаково отзывчив как к стихии самой жизни, так и к опыту её «прочтения» классической русской литературой. Среди тех, чей художественный багаж не просто почитался, но и активно осваивался совре-менным писателем важнейшее место занимают Ф.М. Достоевский, Л.Н. Тол-стой, М.А. Шолохов.

Безусловно, изучение трансформации литературной традиции в плане постижения русского национального характера в творчестве В. Распутина может дать, с одной стороны, более глубокое представление о свойствах ху-дожественного мира современного прозаика, с другой – о конкретных фор-

193

мах осуществления преемственных связей между классикой и современной русской литературой. О своих литературных предшественниках В. Распутин высказывался не раз, отмечая изначальную свою творческую ориенти-рованность на совокупный идейно-художественный опыт отечественной литературы. Среди своих литературных «учителей» писатель называет раз-личные имена художников XIX–XX вв. Чаще всего упоминалось имя Ф.М. До-стоевского, которое современный писатель ставил выше общего ряда вели-ких имён русской классической литературы: «Достоевский стоит не в ряду самых великих имён мировой литературы, впереди или позади кого-то, а над ними, выше их. Это писатель другого горизонта, где ему нет равных. Были и есть таланты блестящие, сильные, смелые, мудрые и добрые, но не было и нет (и не будет, на мой взгляд) явления в литературе более глубокого, бо-лее центрового, необходимого, более человеконаправленного и вечного, чем Достоевский» [8, с. 66].

Имена В. Распутина и Ф. Достоевского не раз сближались в нашей критике. С выходом в свет повести «Живи и помни» критики стали все чаще сравнивать распутинских персонажей с героями «Преступления и наказа-ния». Разумеется, произошло это неслучайно. Можно сказать, что с этого момента стало очевидным, что ориентация В. Распутина на идейно-стилевые доминанты творчества Ф. Достоевского носит не избирательно-локальный, но системный характер. Так Е. Старикова в своей статье «Жить и помнить» обнаружила истоки идейно-эстетических достижений Распутина в том, что он показал и исследовал возрождение в новых условиях духовных качеств людей старой земледельческой культуры. Помогло ему в этом, по мнению критика, «кровное родство» с одной из могучих ветвей отечественной лите-ратуры.

Самым близким писателю, считает критик, оказалось наследие Ф. До-стоевского. В подтверждение этого наблюдения Е. Старикова отметила черты сюжетного сходства романа «Преступление и наказание» и повести «Живи и помни», вместе с тем уточнив: «Только здесь (в «Живи и помни». – Г.Т.), в крестьянском варианте преступления и наказания, случившихся в XX века, искупление вины обходится ещё дороже, чем там, в городском романе XIX века» [13, с. 238].

Несмотря на традиционное для отечественной литературы решение проблемы связи человека с обстоятельствами, едва ли есть основания для со-поставления Гуськова и Раскольникова. Объясняя замысел «Преступления и наказания», Ф.М. Достоевский писал, что герой романа «по легкомыслию и гласности в понятиях» решает убить старуху, помочь матери и сестре, до-кончить университет, «а потом всю жизнь быть честным, твёрдым, неуклон-ным в исполнении «гуманного долга к человечеству», чем уже, конечно, «загладится преступление…» Он кончает тем, что принуждён сам на себя до-нести. Принуждён, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к лю-дям; чувство разомкнутости и разъединённости с человечеством, которое он ощутил тотчас же по свершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли своё» [2, с. 402].

Проникновение в психологию человека приближает Распутина «по гу-манной направленности таланта к Достоевскому». Только в героях современ-ного прозаика, по словам Н. Котенко, «нет того надрыва, той почти дикой, пе-рехлёстывающей все рамки, крайней – «вверх пятками» – философии, какую исповедовали герои Достоевского» [5, с. 130].

Двойственность героев Распутина осмысливается им как психологи-ческая аномалия. Для современного прозаика ключевым моментом в иссле-довании личности становится её внутренняя цельность, направленная сила. В то время, как «Достоевский абсолютизировал двойственность человече-ской природы, считал её уделом высокоразвитой личности». Художествен-ный характер в произведениях великого классика построен «на основе вза-имодействия двух амбивалентных качеств. Его динамика заключается

194

в резкой смене противоположных состояний, метаний между этими крайно-стями» [6, с. 75]. Не случайно один из героев романа «Преступление и нака-зание» даёт Раскольникову следующую характеристику: «… угрюм, мрачен, надменен и горд … мнителен и ипохондрик. Великодушен и добр. Чувств сво-их не любит высказывать и скорей жестокость сделает, чем словами выска-жет сердце. Иногда, впрочем, вовсе не ипохондрик, а просто холоден и бес-чувственен до бесчеловечия … точно в нем два противоположных характерапоочерёдно сменяются» [3, с. 165]. Постоянное чередование гордыни и ве-ликодушия – несовместимых душевных качеств – является основой психоло-гического развития образа Р. Раскольникова. Следовательно, метод Досто-евского, как справедливо полагает О.Н. Осмоловский, не диалектика души», а метод изображения психологических контрастов, амбивалентных сил сознания» [6, с. 79]. Несовпадение в принятых писателями концепциях ис-следования личности влечёт за собой и различия в использовании средств и приёмов характеристики действующих лиц. Так, внутренний монолог в про-изведениях Достоевского отражает расколотость сознания героев, у Распу-тина – является средством раскрытия устойчивых, сложившихся черт народ-ного характера. В отличие от классика XIX века, воссоздающего психологию душевного раздвоения, современный прозаик, изображая все живое много-образие внутренней жизни человека, не придаёт двойственности человече-ской природы первостепенного значения в психологическом исследовании характеров.

Общеизвестно, что важнейшим средством психологического анализа характеров в «полифоническом романе» Ф.М. Достоевского является «сло-во героя о себе и своём внутреннем мире» (М. Бахтин). Роль монологиче-ской и диалогической речи в произведениях В. Распутина сравнительно не-велика. Герои Ф. Достоевского «любят выложить все, что у них на душе, и часто делают это независимо от того, как это воспринимается и оценивает-ся окружающими людьми» [15, с. 455], то есть «тяготеют» к пространствен-ным монологам-исповедям, сами характеризуют себя. Монолог-исповедь используется Распутиным очень избирательно, лишь в повести «Живи и помни».

Первостепенное значение художник XX века в исследовании характе-ров уделяет внутреннему монологу и авторской речи, опосредованному изо-бражению внутренних процессов через действия и поступки персонажей. так в повести «Деньги для Марии» художественное исследование ведётся че-рез восприятие Кузьмы, его мысли, ощущения, сны, в «Последнем сроке» – через размышления, воспоминания главной героини, в «Живи и помни» ме-няется сам способ художественного изображения, авторский «голос» чёт-ко отделяется от «голоса» главного персонажа, в повести «Прощание с Ма-терой» «голос» главного героя и «голос» повествователя вбирают в себя «голоса» остальных персонажей. В то время как полифонический принцип изображения характеров у Достоевского предполагает «автономность» каж-дого «голоса», а авторский комментарий «сведён к минимуму и ограничива-ется объективно-информационной функцией» [7, с. 85].

Один из наиболее распространённых видов внутреннего монолога в произведениях В. Распутина – монолог-размышление. Он используется для передачи свободного течения мыслей и чувств героев. Это и спокойное вос-поминание Анны Степановны из «Последнего срока», это и терзающие душу думы Настены из повести «Живи и помни» и философские отступления, про-низанные метафизическим беспокойством о будущем главной героини «Про-щание с Матерой». Такая стройность, логическая упорядоченность размыш-лений распутинских персонажей вряд ли свидетельствует о преломлении традиции Достоевского в изображении характера человека, ибо героям ве-ликого классика XIX столетия «не свойственны внутренние монологи в фор-ме спокойно развиваемых, логически стройных, последовательных рассужде-ний» [14, с. 78].

195

Указывая на свои творческие приоритеты в русской литературе XIX–XX веков, В. Распутин заявил: «Писатель должен всегда искать собственную ма-неру и по возможности быть самим собой. Я с удовольствием, даже с наслаж-дением читал и перечитывал таких несхожих художников, как Ф. Достоев-ский и И. Бунин. И у того и другого учился и всегда буду учиться. Их нельзя противопоставлять. Меня привлекал напряжённый психологизм Достоевско-го, страсти его героев, умение все рассказать о человеке. Бунин же привле-кает меня отточенным литературным мастерством, ощущением весомости слова, короче говоря, умением писать и живописать… Из современных про-заиков мне хотелось бы назвать, конечно, в первую очередь Михаила Шоло-хова. Мы все у него учимся» [9, с. 146]. О самом сокровенном и плодотворном в творчестве автора «Тихого Дона» современный прозаик сказал: «Шолохов навсегда войдёт в наше ощущение Родины, духовной её мощи, которая вы-казалась в нем именно тогда, когда больше всего это было необходимо. Ког-да потребовалось на весь мир подтвердить, что живо у нас народное слово, что не повредился в испытаниях и битвах здоровый природный нрав русско-го мужика и что по-прежнему на этой древней земле всему голова хлебушко, во имя которого приходится принимать и ратные труды» [10, с. 4].

Рассматривая и сопоставляя самобытные художественные образы М. Шолохова и В. Распутина, мы отмечаем, в первую очередь, их типологи-ческую близость. Судьба героини «Последнего срока» – Анны Степановны – типичный пример жизнеописания русской женщины, в образе которой мы видим следование шолоховской художественной традиции.

Среди героинь В. Распутина образ старухи Анны является особенно ём-ким и по-своему ключевым женским образом. В романах М. Шолохова напи-сана целая галерея ярких порывистых, страстных запоминающихся образовженщин, среди которых явно выделяются такие деятельные натуры как Аксинья, Наталья, Лушка, Дарья, Дуняшка. Но особое место в этом ряду занимает «гордая мужественная» Ильинична, которая не озлобилась, не воз-ненавидела весь белый свет за тяжкую бабью долю, оставалась такой же не-преклонной.

Переживая смерть мужа, «твёрдая старуха» Ильинична «слёзки не вы-ронила», лишь замкнулась в себе, наедине со своим горем. «Сама жизнь ста-ла ей в тягость. За один год потерять столько близких её сердцу людей, она жила надломленная страданием, постаревшая и жалкая. Много пришлось пережить ей горя, пожалуй, даже слишком много. Она была уже не в си-лах сопротивляться ему и жила, исполненная суеверного предчувствия, что смерть, так часто повадившаяся навещать их семью, ещё не раз переступит порог старого мелеховского дома» [16, c. 679]. У Распутина читаем столь со-звучное мыслям Ильиничны признание: «… в обычае русской бабы устраи-вать свою жизнь лишь однажды и терпеть все, что ей выпадет!» [11, c. 124]. Но оказывается, что нам не только история жизни героини Распутина знако-ма в самых существенных её очертаниях по роману Шолохова «Тихий Дон». Гораздо важнее то, что в произведении современного прозаика обнаружива-ются характер мировосприятия, тип связи человека в природой, жизненные приоритеты, подобные тем, которые выявились в эпохе Шолохова.

Образ распутинской Анны Степановны создан в результате творческо-го освоения некоторых принципиальных художественных идей Шолохова. И одна из них занимает центральное место в творчестве и Шолохова и Распу-тина – сама идея духовной преемственности поколений, воплощённая в жен-ских образах произведений обоих писателей.

В произведениях В. Распутина особой ценностью отмечено женское, материнское начало. М. Шолохов, по словам П. Палиевского, создаёт такой «семейный тип», который остаётся и по сей день на недосягаемой высоте. Классик XX века чрезвычайно ярко выписывает мужские образы, подчёрки-вая черты крестьянина-землепашца, главы семейства. Но вот столь любимую Л. Толстым «мысль семейную» выводит на иной уровень. Писатель открывает

196

грани чистой, верной «глубоко запрятанной» любви хранительницы домаш-него очага Ильиничны, достойной её духовной преемницы – Натальи, и «по-рочной», запретной, но страстной, ничему не подвластной любви Аксиньи. Как справедливо заметил Ф. Бирюков, «изображение высокой страсти про-стого человека никогда не поднималось до таких вершин, до такой силы убе-дительности и тонкости» [1, c. 191].

Убеждение В. Распутина в том, что у женщины-матери «сохраняется в первозданном виде житейская мудрость, наследованная от поколения пред-ков, потому что женщина, оставаясь с семьёй не могла растерять её по ближ-ним и дальним дорогам» [12, c. 2], сложилось под воздействием не писанногосвода народных нравственных законов и правды. Женщина-мать в народной среде всегда являлась олицетворением верности высокому духовному, до-брым старым традициям. Распутин в образе русской женщины выражает ве-ликую национальную идею духовной связи времен и поколений.

Образ Анны Степановны получает развитие в тех же идейно-худо-жественных координатах, что и шолоховская героиня. Отмечая близость содержательной ткани шолоховских и распутинских образов, необходимо об-наружить мотивы и цели их создания. По собственному признанию В. Распу-тина, он следует за Шолоховым в художественной реализации определённых методологических принципов, о которых литературная наука сделала следу-ющий вывод: «… шолоховские многомерные принципы изображения харак-тера – это художественно новый, романно-эпопейный масштаб измерения характера героя, подход к нему от лица прошлого, настоящего и будущего, от совокупности народного мнения, в конечном счёте – от лица всемирной правды истории» [4, c. 265].

Современный прозаик творчески использует приёмы и способы пости-жения человека и мира, открытие которых принадлежит М. Шолохову. Одна из основополагающих черт в концепции личности, выстраиваемой Распути-ным на страницах произведений, – способность нести груз ответственности за себя, за то, что происходит вокруг. Это является неотъемлемой чертой ха-рактера шолоховских героев. Герои Распутина, как и герои Шолохова всегда открыты для «людского суда» (В. Распутин).

В сущности, в книгах М. Шолохова и В. Распутина решаются вечные вопросы жизни: Смерть и бессмертие, Красота и Счастье, Память и Прав-да, человек и род, смысл жизни человека. Реализация этой важнейшей художественно-философской задачи происходит через многоголосое пове-ствование. У Шолохова ведущим средством психологического анализа ста-новится несобственно-прямая речь, которая кажется выражением голоса самой жизни.

В. Распутин опирается на устоявшуюся традицию использования и творческой переработки фольклорных мотивов, образов и приёмов повество-вания. Так голос автора вбирает в себя голоса персонажей и голос народа, обладающего особым на истину.

Мысль о единстве человека и природы является традиционной для русской литературы, отношение к природе как составной части единого целого мира, органично связанной с человеком, является первоосновой на-родного мировосприятия. Природа в концепции Распутина, именно в силу глобальности осмысления современных проблем, приобретает мифологиче-ское значение. Для мифологического сознания свойственна невыделенность человеком самого себя из природы, «рождающая всеобщее одушевление и персонификацию» (Лосев). Это качество в определённой степени характе-ризует распутинских героев, составляя пласт их сознания, либо находясь на подсознательном уровне, определяет особенность их мировосприятия.

Таким образом, в своём содержании концепция русского национально-го характера в творчестве В. Распутина глубоко традиционна, а также сохра-няет и трансформирует основные черты художественных концепций русских писателей XIX–XX вв.

197


1. Бирюков, Ф.Г. Художественные открытия М. Шолохова [Текст] / Ф.Г. Бирю-ков. – М. : Современник, 1976. – 368 c.

2. Достоевский, Ф.М. Об искусстве [Текст] / Ф.М. Достоевский. – М. : Искус-ство, 1973. – С. 401–402.

3. Достоевский, Ф.М. Преступление и наказание [Текст] / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч. : в 30 т. – Л. : Наука, 1973. – Т. 6. – 421 с.

4. Киселёва, Л. Художественные открытия советского классического романа-эпопеи [Текст] / Л. Киселёва // Советский роман. Новаторство. Поэтика. Ти-пология. – М., 1978. – С. 243–280.

5. Котенко, Н. Прежде всего – точность: о творчестве В. Распутина [Текст] / Н. Котенко // Лит. учёба. – 1978. – № 4. – С. 127–133.

6. Осмоловский, О.Н. Психологическое искусство Ф.М. Достоевского [Текст] / О.Н. Осмоловский // Проблемы метода и жанра. – Вып. 3. – Томск. – 1976. – С. 65–80.

7. Осмоловский, О.Н. Достоевский и русский психологический роман [Текст] / О.Н. Осмоловский. – Кишинев : Штиница, 1981. – 167 с.

8. Распутин, В.Г. Деятели советской культуры о Достоевском [Текст] // Досто-евский Ф.М. : материалы и исслед. – Л. : Мир, 1983. – Т. 5. – С. 66–67.

9. Распутин, В.Г. Быть самим собой [Текст] / В.Г. Распутин // Вопр. лит. – 1976. – № 9. – С. 142–150.

10. Распутин, В.Г. Высота таланта // Лит. газ. – 1984. – 29 февр. – С. 4.11. Распутин, В.Г. Собр. соч. : в 3 т. Живи и помни [Текст] / В.Г. Распутин. – М. :

Молодая гвардия, 1994. – Т. 1. – С. 115–304.12. Распутин, В.Г. Болеть человеческой болью : диалог лит. критика Н.С. Тен-

дитник с писателем В. Г. Распутиным [Текст] / В.Г. Распутин // Совет. моло-дёжь. – 1977. – 29 нояб. – С. 2.

13. Старикова, Е. Жить и помнить [Текст] / Е. Старикова // Новый мир. –1977. – № 11. – С. 236–248.

14. Страхов, И.В. Психологический анализ в литературном творчестве [Текст] / И.В. Страхов. – Саратов, 1975. – Ч. 3. – 148 с.

15. Храпченко, М.Б. Лев Толстой как художник [Текст] / М.Б. Храпченко. – М. : Художеств. лит., 1978. – 580 с.

16. Шолохов, М.А. Тихий Дон : роман : в 4 кн. Кн. 3 и 4 [Текст] / М.А. Шолохов. – М. : Молодая гвардия, 1980. – 847 с.

198

Ä è ñ ê ó ñ ñ è è

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)5-8Òóðãåíåâ È.Ñ.+83.3(2Ðîñ=Ðóñ)5-8 Òþò÷åâ Ô.È.ÓÄÊ 82.09

È.À. ÊÀËÀØÍÈÊÎÂÀ

I.A. KALASHNIKOVA

Ô.È. ÒÞÒ×ÅÂ È È.Ñ. ÒÓÐÃÅÍÅÂ Î ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÌ ÑÎÑÒÎßÍÈÈ ÐÎÑÑÈÈ

F.I. TYUTCHEV AND I.S. TURGENEV ABOUT PRESENT-DAY RUSSIA

В статье рассматривается один из аспектов проблемы творческого диалога между двумя виднейшими классиками русской литературы: типологические связи историо-софских и политических воззрений Ф.И. Тютчева и И.С. Тургенева, представленными в художественном и эпистолярном наследии писателей.

The article touches upon one of the aspects of the problem of the creative dialogue between the most outstanding classics of Russian literature: the typological relations of F.I. Tyutchev’s and I.S. Turgenev’s historiosophical and political views represented in their art and epistolary works.

Ключевые слова: историософия, творческий диалог, Ф.И. Тютчев, И.С. Тургенев.Key words: historiosophy, a creative dialogue, F.I. Tyutchev, I.S. Turgenev.

Середина XIX столетия в отечественной духовной жизни была ознаме-нована повсеместным стремлением к философскому осмыслению действи-тельности. Доминантным направлением культурного поиска в данный период становится обращение на новом этапе к проблеме отношений России и Евро-пы, имевшей многовековую историю. Идея «Москвы – третьего Рима» прелом-ляется в многочисленных попытках современных событиям Крымской войны и Французской революции мыслителей и художников определить степень са-мобытности России и её причастности к всемирному историческому процессу. В.О. Ключевский, подчёркивая промежуточное геополитическое положение России, отмечал её переходный характер, роль посредницы между двумя ми-рами, выражающуюся в культурных связях с Европой и природном влечении к Азии [1, с. 65]. Проблема выбора между этими мирами, национальной и исто-рической самоидентификации России становится одной из центральных в фи-лософском и художественном поиске эпохи. Общечеловеческое и националь-ное осмысляются как взаимообусловленные и необходимо дополняющие друг друга компоненты парадигмы развития человечества.

Наиболее полновесное выражение эти процессы нашли в полемике за-падников и славянофилов, основным предметом которой стали исторические судьбы России и Европы и траектории их взаимного развития. Идеализируяисторическое прошлое страны, славянофилы отстаивали убеждение в прин-ципиальной самобытности России, необходимости возвращения её к наци-ональным истокам. Западники, утверждавшие причастность России к об-щеевропейской истории, внутреннее и внешнее единство России и Европы, культивировали идею прогресса и настаивали на важности достижения своей страной цивилизационного уровня европейских государств. А.С. Хомяков,братья И.В. и П.В. Киреевские, К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин с одной стороны и Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, В.П. Боткин, П.В. Анненков, Н.П. Огарёв, А.И. Герцен – с другой, расходясь в понимании способов и путей развития России, были едины в главном –

199

вере в лучшее будущее своей страны и глубоком патриотическом чувстве. Однако этот спор, охвативший всё русское общество 40–60-х гг. XIX в. и от-разивший многообразие вариантов реализации культурного и социально-политического поиска эпохи, вместе с тем выявлял внутренние противоречия, определявшие характер взаимоотношений между сторонниками различных общественных групп, и демонстрировал зачастую непримиримость их пози-ций. Ф.И. Тютчев и И.С. Тургенев как крупнейшие представители русской культуры указанного периода были в полной мере вовлечены в это напря-жённое противостояние.

Тютчевская и тургеневская концепции русской истории были в одина-ковой степени обусловлены сильным гражданским чувством, присущим каж-дому из художников. О любви к России, глубокой связи с ней поэт неоднократ-но высказывался в своих художественных сочинениях, публицистических выступлениях, личной переписке: «Я русский <…> русский сердцем и душой, глубоко преданный своему отечеству» («Россия и Германия» [11, с. 111]), «Невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более по-стоянно озабоченным тем, что до неё относится» (письмо к И.Н. и Е.Л. Тют-чевым от 18/30 марта 1843 г. [12, с. 226]) и т.п.

Ему вторит и Тургенев: «Душа моя, все мысли мои в России» (письмо к Д.Я. и Е.Я. Колбасиным от 27 марта/8 апреля 1858 [3, с. 207]). Причём не-возможность обойтись без России – убеждение не только тургеневского Леж-нева, но и самого автора, а также многих других его героев. Необходимость ходить по родной земле, дышать воздухом своего Отечества, погружённость в стихию национальной жизни не раз отмечались писателем как единствен-ный путь оставаться истинно русским человеком и русским художником. Коренная связь со своей землёй виделась Тургеневу источником цельности человеческой натуры, обеспечивающим силу его характера. Утрата этой свя-зи представлялась писателю потерей внутренней идентичности со своим народом, что неизменно оборачивается, по мысли Тургенева, духовной опу-стошённостью и обессиленностью личности. В то же время писатель был не склонен видеть подтверждение любви к отечеству, проявление сути русско-го самосознания в стремлении во что бы то ни стало возвеличить Россию. Напротив, бездумные громкие восторги, самохвальство кажутся Тургеневу искажением настоящего патриотизма1. Критичный, строгий взгляд на про-шлое и настоящее России, вдумчивая оценка их, по мысли художника, в боль-шей мере способны стать воплощением глубокой привязанности к Родине.

Это критическое и противоречивое отношение Тургенева к России нашло отражение в созданном им художественном образе родины. Если в юношеской оде «Сей памятник огромный горделивый…», посвящённой от-крытию Александровской колонны на Дворцовой площади в Петербурге, пи-сатель воспроизводит в классицистическом стиле со свойственной жанру интонацией восхваления традиционный образ величавой, славной России, преданной Богу и царю [7, с. 322], то позднее тургеневское восприятие род-ной страны значительно трансформируется. Мучительные попытки худож-ника постичь и выразить сущность русской жизни нашли воплощение в об-разе России-сфинкса. Наиболее полно и ёмко он был представлен писателем в позднем цикле «Senilia». Широко распространённый в русской литературе и культуре первой половины XIX века, этот образ античной мифологии становит-ся ключевым в лирической миниатюре Тургенева «Сфинкс». Композиционная структура стихотворения в прозе определяется в данном случае стремлением писателя к художественному воплощению мысли о подобии русской жизни за-гадочному сфинксу, чьи слова не дано понять герою текста. Но если у сфинк-са есть Эдип, способный «разрешить загадку» и понять его «безмолвную речь» [9, с. 182], то для «всероссийского сфинкса» свой Эдип ещё не найден, и все попытки стать им кажутся герою призрачными и лишёнными смысла.

1См.: «Воспоминания о Белинском» [ИТ С. XIV, 38].

200

Чрезвычайно ярко художественную манеру Тургенева характеризует тот факт, что первые подступы к уподоблению России сфинксу встречают-ся гораздо раньше в его переписке. Так, в тургеневском письме к П. Виар-до от 4/16 мая 1850 г. Россия предстаёт в символическом образе огромной и мрачной фигуры, неподвижной и загадочной, наделённой тяжёлым, внима-тельным и безжизненным взглядом, чью загадку Тургенев должен разгадать: «Будь спокоен сфинкс, я вернусь к тебе, и тогда ты можешь пожрать меня в своё удовольствие, если я не разгадаю твоей загадки! Но оставь меня в по-кое на несколько времени! Я возвращусь к твоим степям!» [2, с. 497]. Тот же образ таинственного сфинкса с пустыми неподвижными глазами возникает в письме Тургенева к В. Делессер от 16/28 июля 1864 г., но в данном слу-чае к мотиву невозможности разгадать его загадку присоединяется мысль о её вероятном отсутствии, что придаёт размышлениям писателя особенно мрачный характер: «Мучительно не знать разгадки; ещё мучительнее, быть может, признаться себе в том, что её вообще нет, ибо и самой загадки не су-ществует вовсе» [5, с. 457].

Примечательно, что образ сфинкса в том же семантическом контексте возникает и в лирике Тютчева, но в связи с реализацией натурфилософской проблематики – в стихотворении «Природа – Сфинкс. И тем она верней…». Тютчевский лирический субъект, так же, как и Тургенев в указанных пись-мах, ставит под сомнение само наличие загадки – в природе и русской жизни. Но в этом сомнении выражается, прежде всего, не отрицание их тайны, но напряжённый поиск истины, попытка постичь их смысл. Таким образом, че-ловек, в представлении Тютчева и Тургенева, находится в постоянной жаж-де определить своё положение в ключевых для его существования системах координат природы и национальной истории, но признаётся в собственной неспособности сделать это, что обусловливает трагизм человеческой жизни в её коренных связях с основами бытия.

Судьбы и Тютчева, и Тургенева сложились таким образом, что оба пи-сателя были вынуждены по разным причинам долгие годы жить за границей. Однако пространственная отдалённость от России не порывала их внутрен-ней связи с ней. Напротив, помимо пронзительной тоски по родине, пребы-вание вдали от России способствовало выработке особого взгляда художни-ков на свою страну, когда «большое» в её судьбе воспринималось не «лицом к лицу», а «на расстоянии». Это позволяло обоим писателям по-иному взгля-нуть и на общественно-политическое настоящее России, и на её историче-ское прошедшее, глубже оценить перспективы её развития.

Россия настоящего, находящаяся на современном Тютчеву и Тургене-ву этапе социально-политического, экономического и духовного развития, вызывала у обоих художников чувство искренней тревоги и озабоченности. В стихотворениях «Наш век», «Куда сомнителен мне твой…», «Хотя б она со-шла с лица земного…» русская современность характеризуется Тютчевым как эпоха войны и крови, бездушия и озлобленности, растления плоти и духа [10, с. 169]. Человек николаевской эпохи, по мысли поэта, внутренне жаждет веры, испытывает глубокую потребность в ней, но вместе с тем он охвачен гордыней ума и неспособен к неподдельному раскаянию и искренней мольбе о приобщении к Божественной благодати [10, с. 40]. Духовный уровень совре-менной России порой рождает в тютчевском лирическом субъекте сомнение в перспективности и позитивном характере социальных перемен в её жизни, в «прогрессе житейском»:

Была крестьянской ты избой – Теперь ты сделалась лакейской [10, с. 99].

Абсолютное незнание и непонимание насущных исторических потреб-ностей России, постоянное отклонение от предпосланного ей Провидением пути развития отличает, по мысли Тютчева, современных отечественных вла-стителей. В личной переписке 1850–1860-х гг. поэт неоднократно с горечью

201

и гневом говорит о неспособности нравственно и духовно бессильной вла-сти постичь истинное значение и смысл происходящих в стране и мире со-бытий, а потому и сформировать верное представление о необходимой тра-ектории дальнейшего развития России. Всё это приведёт, считает Тютчев, к неизбежной политической катастрофе: «Нельзя не предощутить близко-го и неминуемого конца этой ужасной бессмыслицы, ужасной и шутовской вместе, этого заставляющего то смеяться, то скрежетать зубами противоре-чия между людьми и делом, между тем, что есть и что должно бы быть, – од-ним словом, невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметёт всю эту ветошь и всё это бесчестие» (письмо к Эрн.Ф. Тютчевой от 20 июня 1855 г. [13, с. 216]). Современное государство видится поэту лишь призрачной тенью «живой, настоящей» России, а то, что официальной вла-стью выдаётся за социальное развитие страны, в своей сущностной основе представляется ему «брыком» – бессмысленной беготнёй скота, который «в знойное оводное время, задравши хвост, мятётся туда и сюда и ревёт» (письмо к И.С. Аксакову от 23 октября 1861 г. [14, с. 14]). В статье «Письмо о цензуре в России» Тютчев сравнивает судьбу России с севшим на мель ко-раблём, который невозможно сдвинуть с места никакими усилиями команды (то есть власти). Лишь «приливная волна народной жизни» способна вновь пустить его вплавь [11, с. 208]. Вместе с тем народ представляется поэту непробуждённой «тёмной толпой», чья жизнь объята сном и туманом («Над этой тёмною толпой…» [10, с. 83]).

Метафорой долгого и глубокого сна, «мертвенного, бессмысленного» духовного застоя характеризует сущность современной ему русской жизни и Тургенев. В созвучном тютчевским представлениям о России настоящего стихотворении «Сон», включённом писателем в роман «Новь» в качестве одно-го из поэтических опусов Нежданова, находят выражение не только историо-софские взгляды героя, но и авторские мысли и ощущения1. Россия предстаёт в лирическом тексте объятой всепроникающей, вездесущей дремотой:

Всё спит кругом: везде, в деревнях, в городах,В телегах, на санях, днём, ночью, сидя, стоя… [8, с. 230].

Но в этом дремотном состоянии человек не получает отдохновения. На-против, сон России не направлен на восполнение жизненных сил, а носит характер мертвенности, обескровленности.

Оценки современного состояния России Тургенева во многом сходны с тютчевскими. Автор «Дыма» в личной переписке не раз замечает беспоря-дочность социально-политических изменений в стране, их бесцельность, а по-тому и бесперспективность. Бессмысленно и бессвязно сменяющие друг другав исторической перспективе кадры русской жизни писатель называет «ку-терьмой» (письмо к А.И. Герцену от 30 января/11 февраля 1862 г. [4, с. 334]), кипением каши и «макабрской пляской»2, то есть пляской смерти, танцем мерт-вецов (письмо к П.В. Анненкову от 25 марта/6 апреля 1862 г. [4, с. 366]), безу-мием и хаосом (письмо к П.В. Анненкову от 8/20 июня 1862 г. [5, с. 11]) и т.д. На фоне происходящих в европейском мире перемен сущность жизни в Рос-сии, убеждён Тургенев, ещё долгое время будет оставаться прежней.

Размышляя в письме к Е.Е. Ламберт от 21 мая/2 июня 1861 г. о со-временном состоянии России и его причинах, художник склонен находить ему объяснение в историческом пути страны и национальном менталитете. Писатель с горечью замечает: «Всеобщая газообразность России меня сму-щает – и заставляет меня думать, что мы ещё далеки от планетарного со-стояния. Нигде ничего крепкого, твёрдого – нигде никакого зерна» (курсив автора. – И.К.) [4, с. 238].1См. письмо Тургенева к брату от 16(28) июля 1868 г.: «Только и видишь людей, спящих на брюхе плашмя врастяжку, – бессилие, вялость и невылазная грязь и бедность везде. Картина невесёлая – но верная» [ИТ С. XII, 195].2От франц. «macabre» – похоронный, погребальный, мрачный.

202

Сходство, единообразие тютчевской и тургеневской картин современ-ного социально-политического и духовно-нравственного состояния русской жизни очевидны. Вместе с тем поэт был более склонен замечать в ней мель-чайшие позитивные изменения. Источником пробуждения России, её воз-рождения и обращения к истинной судьбе видится Тютчеву постепенное фор-мирование и развитие национального самосознания. Россия, по его словам, – это мир, который только начинает «осознавать основополагающее начало собственного бытия» («<Записка>» [11, с. 130]), и на это осознание поэт воз-лагает большие надежды. Самоуглубление и постижение обществом основ национального бытия способны, по Тютчеву, вывести Россию из глубокого нравственного кризиса и обеспечить ей условия для дальнейшего развития. Поэт не только улавливает зачатки пробуждения национального самосозна-ния, но и со вниманием наблюдает за самим процессом его, пристально вгля-дываясь в тончайшую динамику русской жизни: «Это <…> всё более и более созревающая сознательность русского начала, которая и обличается тем, что это начало из области мысли переходит в факты, овладевает факты» (письмо к А.И. Георгиевскому от 2/14 января 1865 г. [14, с. 90]).

Следует заметить, что и Тургенев не был склонен к абсолютно песси-мистическому видению современного состояния России. В его художествен-ных текстах и эпистолярии встречаются отдельные наблюдения за «всеоб-щим, хотя подчас и неуловимым изменением нравов, состояний, всех классов общества» (письмо к В. Делессер от 5/17 июня 1865 г. [6, с. 357]), которое по-ложительно оценивается писателем. Однако Тургеневу эти изменения видят-ся скорее временным, неустойчивым улучшением, а в представлениях Тют-чева они приобретают характер общей тенденции динамики русской жизни и предопределяют дальнейшую траекторию её развития. Основанная на вере в великую историческую миссию своей страны, убеждённость поэта утверждала «особенную стать» России, её неподвластность расхожим мер-кам и представлениям. По мысли Тютчева, постигнуть суть русской жизни можно не при помощи безжизненного инструмента рассудочного анализа, но путём духовного проникновения в неё, причащения к тайнам русской мен-тальности.


1. Ключевский, В.О. Курс русской истории [Текст] / В.О. Ключевский // Клю-чевский В.О. Соч. : в 9 т. – М. : Мысль, 1987. – Т. 1. – 430 с.

2. Тургенев, И.С. Полн. собр. соч. и писем : в 28 т. Т. 1 : Письма [Текст] / И.С. Тургенев ; гл. ред. М.П. Алексеев. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР ; Наука, 1961. – 712 с.


4. Тургенев, И.С. Полн. собр. соч. и писем : в 28 т. Т. 4 : Письма [Текст] /И.С. Тургенев ; гл. ред. М.П. Алексеев. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР ; Наука, 1962. – 736 с.



7. Тургенев, И.С. Полн. собр. соч. и писем : в 28 т. Т. 1 : Сочинения [Текст] / И.С. Тургенев ; гл. ред. М.П. Алексеев. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР ; Наука, 1960. – 640 с.


203


10. Тютчев, Ф.И. Полн. собр. соч. Письма : в 6 т. [Текст] / Ф.И. Тютчев ; гл. ред. Н.Н. Скатов. – М. : Классика, 2003. – Т. 2. – 640 с.



13. Тютчев, Ф И. Полн. собр. соч. Письма : в 6 т. [Текст] / Ф.И. Тютчев ; гл. ред. Н.Н. Скатов. – М. : Классика, 2005. – Т. 5. – 496 с.


204

Ï ó á ë è ê à ö è è

ÁÁÊ 83.3(2Ðîñ=Ðóñ)5-8Òóðãåíåâ È.Ñ.+83.3(2Ðîñ=Ðóñ)5-8 Òþò÷åâ Ô.È.ÓÄÊ 82.09

Í.Â. ÃÀÍÓÙÀÊ

N.V. GANUSHCHAK

ÂÀÐËÀÌ ØÀËÀÌÎÂ Î ÐÎÌÀÍÅ ÌÈÕÀÈËÀ ØÎËÎÕÎÂÀ «ÎÍÈ ÑÐÀÆÀËÈÑÜ ÇÀ ÐÎÄÈÍÓ»

VARLAM SHALAMOV ABOUT ROMAN MIKHAIL SHOLOKHOV «THEY BATTLED FOR THE HOMELAND»

Фонд В.Т. Шаламова, хранящийся в РГАЛИ, содержит, как известно, материалы, которые до сих пор не расшифрованы: И.П. Сиротинская не успе-ла этого сделать, к тому же доступ к фонду был ограничен1.

Одним из нерасшифрованных до сегодняшнего дня материалов явля-ется черновик рукописи рецензии Шаламова на опубликованные в «Правде» главы романа Шолохова «Они сражались за Родину»2. Необходимо указать, что в опубликованных до сегодняшнего дня материалах Варлама Тихоновича имя Шолохова встречается крайне редко.

Расшифровать рукопись полностью не представилось возможным по причине неразборчивости текста, написанного карандашом. Вся рукопись состоит из семи пронумерованных в верхнем правом углу страниц. Первые страницы читаются легко, в них практически нет нечитаемых слов. С пятой страницы читаемость текста ухудшается. На четвёртой странице после сло-ва «цитата» текст цитаты не приведён, на шестой странице текст записан до середины.

Графологическая работа по полной расшифровке обозначенного шала-мовского текста ещё предстоит.

Публикуется по: РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 3. Ед. хр. 202.

НОВЫЕ ГЛАВЫ ШОЛОХОВСКОГО РОМАНА

Выступление Михаила Шолохова с новыми главами старого романа3 «Они сражались за родину» (газета «Правда» 12, 13, 14 и 15 марта) привле-кает внимание по ряду причин4.1И.П.Сиротинская весьма бережно и трепетно относилась к материалам, хранящимся в РГАЛИ. Доступ к архивному каталогу всегда был открыт, однако для работы с мате-риалами требовалось её личное разрешение как наследницы.2Публикация романа «Они сражались за Родину» началась во время войны, в 1943, 1944 годах, в газетах «Правда», «Красная звезда». Одна из вводных глав впервые опу-бликована в «Ленинградском альманахе», 1954, № 8; последующие главы – в «Прав-де» в 1943, 1944 и 1949 годах; собраны вместе в журнале «Москва», 1959, № 1, а также в «Роман-газете», 1959, № 1; дальнейшие публикации начальных глав романа – в «Прав-де» (12–15 марта 1969 г.).3Главы, опубликованные в 1969 году. М.А. Шолохов начал писать роман на фронте, «подчиняясь обстановке». Эта «подчинённость» обстоятельствам выразилась в том, что роман начинался боевыми картинами: шла война, герои воевали, автор сам мало или почти ничего не знал об их прошлом, о довоенной жизни. В 1965 году Шолохов го-ворил: «Роман я начал с середины. Сейчас у него уже есть туловище. Теперь я прижив-ляю к туловищу голову и ноги. Это трудно».4История публикации романа «Они сражались за Родину» одна из самых сложных в творчестве Шолохова. Существует версия, согласно которой рукопись романа, по-сланная Шолоховым Брежневу, была сожжена самим писателем. Её якобы потом как-

205

Несмотря на строжайшее запрещение всякого упоминания о лагерной теме – главной теме советского времени - в художественных, научных <…>, поэтических аспектах – время берёт своё и замолчать лагерную тему оказа-лось невозможным.

Нобелевскому лауреату1 предложено дать художественное объяснение недавнего прошлого.

То, что именно Шолохов берётся за эту работу – говорит о том, что ис-пользуется самая крупная художественная артиллерия, какая только есть в распоряжении правительства, ибо замолчать лагерь оказалось невозмож-ным.

Это первое.Второе – очевидно, правительство считает, что данное Шолоховым ре-

шение лагерной темы (или сталинской темы – что одно и то же), является удовлетворительным или хорошим, или отличным. Публикация глав романа в «Правде» тоже говорит за то, что решение удовлетворительное, приемле-мое и, может быть, превосходное.

Всё это принимается читателем с высшим удовлетворением. Значит, с лагерной темы запрет снят, новые главы романа Шолохова печатаются за-тем, чтобы их обсуждали.

Это – бесспорно. Нас приглашают принять участие в обсуждении этих тем.

При всех обстоятельствах публикация новых глав есть разрешение, приглашение, повод принять участие в их обсуждении.

Согласен я или не согласен с точкой зрения на Шолохова2 или на совет-ский Освенцим – это вопрос другой. Ибо если не обсуждать, то для чего и пе-чатать миллионным тиражом.

то пытались восстанавливать, но восстановили лишь малую часть. По этому поводу дочь Шолохова, Светлана Михайловна пояснила следующее: «Это домыслы. Текст, ото-сланный Брежневу, сохранился и лежит у нас в музее. А дело было так. Я сама при-сутствовала при разговоре отца с Зимяниным, тогдашним главредом газеты «Правда».Он позвонил отцу в Вешенскую и попросил в праздничный номер отрывок из «Они сражались за Родину». Сперва отец сказал: «Не хочу больше печатать отрывки. Когда напишу полностью, буду публиковать». Но Зимянин его упросил, и отец дал главу, ко-торую только что написал, – о том, как генерал Стрельцов сидит в тюрьме. Стрельцоввоевал в Испании, а потом был арестован… В общем, отрывок был дан «Правде». Спустя какое-то время Зимянин звонит: «Михаил Александрович, ваш отрывок печа-тать нельзя». – «Почему?» – «Потому что он неприглядно рисует тюрьмы и обращениес заключёнными. Возникает вопрос, как такие известные люди, как генерал Стрель-цов, вдруг оказались в тюрьме». Отец говорит: «А что, этого не было?» Зимянин от-вечает: «Оно-то, конечно, было, но давайте смягчим». Тут отец сказал: «Я ничего переделывать и смягчать не буду. Либо печатайте так, либо не печатайте вообще». Зимянин подумал и говорит: «Вы разрешите, я покажу это Демичеву, министру куль-туры?» А отец ему: «Демичев для меня не авторитет». Зимянин в ответ: «Ну, хорошо, тогда я отправлю Брежневу». Он говорит: «Это ваше дело, отправляйте Брежневу, но я вам сказал, что исправлять ничего не буду. Либо печатайте, либо нет». У Брежне-ва этот отрывок пролежал, наверное, дней двадцать, а там страниц-то печатных всего 25–30. И отец отправляет генсеку письмо. Кстати, они были на ты, потому что встреча-лись на фронте. И вот отец ему пишет: «Если у тебя нет времени прочитать 25 страниц текста, верни рукопись, потому что я уезжаю из Москвы». И рукопись вернули – с пометками, где надо смягчить. Отец на правку не согласился, но Зимянин всё же на-печатал с поправками, которые были рекомендованы. Увы...» // «Рукописи не врут». Итоги, № 15/774, 11.04.11, http://www.itogi.ru/iskus/2011/15/. К этому следует добавить, что в конце жизни, уже тяжело больной М.А. Шолохов, осознавший тщетность своихпопыток опубликовать роман в том виде, как он был им написан, по свидетельству шолоховеда, «тщательно пересмотрел и почистил свой архив и вместе с другими бумагами, в сосредоточенном раздумье, лист за листом сжигал в камине и неопублико-ванные главы романа «Они сражались за родину» (Васильев В.В. Примечания // Шоло-хов М.А. Собр. соч. : в 9 т. – М. :Терра-Книжный клуб, 2001. – Т. 7. – С. 353). 1В 1965 году М.А. Шолохов был удостоен Нобелевской премии по литературе.2Если по отношению к другому Нобелевскому лауреату А.И. Солженицыну позиция Варлама Тихоновича на сегодняшний день представляется определённой, то его отно-шение к Шолохову не исследовалось. В опубликованных материалах упоминание о Шо-лохове встречается всего лишь несколько раз.

206

Литературное достоинство этой художественной скороговорки1 <неве-лико>.

Шолохов торопиться высказать своё мнение и о гражданской войне, и об армии, и о Сталине, Ежове, о Берии и <колхозах>, патриотизме и Пуш-кине и Гитлере. <…> Всему Шолохов дал объяснения, утешил все тревоги <…> разницу между речью героя <…> потратив слишком много сил...

Где же этот лагерь, пробыв в котором четыре с половиной года, гене-рал2 настроен столь оптимистично.

Это – Сибирь.Это – не Колыма. Ибо Колыма 1937, 1938, 1939, 1940 и 1941 и далее до

1953 года включительно – это лагерь уничтожение.С другой стороны «пик» лагерного «произвола» (произвол в кавычках,

ибо произвола в лагерях тридцатых годов никогда не бывало – волос с головы арестанта не упал бы без приказания Москвы).

Это 1938 год. Да, вот, для арестов – тридцать седьмой, а для лагерей – тридцать восьмой. Все, что было до и после тридцать восьмого – слабее, хотя тоже много <…> крови.

Итак, Шолохов называет важный год лагерной жизни – тридцать вось-мой. Балагурить по поводу пролитой крови нельзя.

Лагерь тридцать восьмого, где генерал получил вечную память шрама на ногах – рубец от пиодермии3 <…> или пеллагра4, или алиментарная дис-трофия5 – весь этот букет лагерных болезней6 оставил следы на ногах гене-рала.

Как же это случилось. А вот как...Цитата7.

1По всей видимости, давая такое определение произведению Шолохова, Шаламов ста-рался лаконично, как это было ему свойственно, оценить прочитанные в «Правде» главы. «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова даёт следующее значение этого слова: «1. Быстрая речь. 2. Специально придуманная фраза с труднопроизноси-мым подбором звуков, быстро проговариваемая шуточная прибаутка».2Прототипом образа генерала Стрельцова, брата Николая Стрельцова, М.А. Шолохо-ву послужили жизнь и боевые дела генерала М.Ф. Лукина. Об этом свидетельство-вал сам писатель: «Мою работу над романом «Они сражались за Родину» несколько подзадержало одно обстоятельство. Я встретился в Ростове с генералом в отставке Лукиным. Это человек трагической судьбы. Он в бессознательном состоянии попал в плен к гитлеровцам и проявил мужество и стойкость, до конца остался патриотом своей великой Родины. К нему подсылали изменника Власова, который предал Родину и пытался перетащить его на свою сторону. Но из этого ничего не вышло. Лукин мне рассказал очень много интересного, и часть из этого я думаю использовать в своём романе» // «Известия». – 1965, 17 апреля.3Одна из наиболее распространённых кожных болезней.4Заболевание, один из авитаминозов, который является следствием длительного не-полноценного питания, часто встречалось у заключенных советских трудовых лагерей.5Заболевание, развивающееся вследствие продолжительного и выраженного недое-дания, голодания и характеризующееся прогрессирующим исхуданием, часто сопро-вождающимся распространёнными отёками. Распространённое название – голодная болезнь.6В.Т. Шаламов, как известно, на Колыме был фельдшером. Он хорошо был знаком с теми распространёнными болезнями, о которых говорит в рецензии.7Цитата в рукописи не приведена. Предположительно, имелась ввиду следующая ци-тата из романа: «Он присел на песок, проворно стащил полуботинки, носки, с на-слаждением пошевелил пальцами. Потом, после некоторого колебания, снял штаны. Иссиня-бледные, дряблые икры у него были покрыты неровными тёмными пятнами. Заметив взгляд Николая, Александр Михайлович сощурился: – Думаешь, картечью по-сечены? Нет, тут без героики. Эту красоту заработал на лесозаготовках. Простудил ноги, обувка-то в лагерях та самая... Пошли нарывы. Чуть не подох. Да не от болячек,а от недоедания. Давно известно, «кто не работает, то не ест», вернее, тому уменьша-ют пайку, и без того малую. А как работать, когда на ноги не ступишь? Товарищи под-кармливали. Вот где познаёшь на опыте, как и при всякой беде, сколь велика сила товарищества! А нарывы, как ты думаешь, чем вылечил? Втирал табачную золу. Более действенного лекарства там не имелось. Ну, и обошлось, только до колен стал как ле-опард, а выше – ничего от хищника, скорее наоборот: полный вегетарианец. Надеюсь, временно...».

207

Как же генерал остался в живых?Разве можно работать с опухшими ногами? А если <выживает> как вы-

полнить урок, норму <…> чтобы не срезали «пайку».Генерал объявляет, что действительно <…> не мог работать и ноги

опухли от голода и не сытому <…>Кто же ему помогал?– Товарищи и генерал произносит тост в честь дружбы.Но ведь <…>Никто из товарищей кормить генерала не будет. Нужно ли <…>

<…> табачная зола не <…> о том, что медицина была плохая значит.<…> Генерал восхищает и умело латает туфли хозяйки – оказывается

в лагере <…> он выучился сапожничать, класть печи, плотничать.Повезло генералу: в лагере учат копать траншеи <кайлом> каменную

породу, катать тачку <…><Сапожничать> там не учат.Скорее всего генерал-доходяга был снят с траншей и поставлен <…>

на <особых>. Вот тут он мог научиться и сапожничать, и плотничать.<…> Поговорки < на пути о > лагерях – неуместно. Так <…> поговор-

ки есть, но это мрачные арестантские поговорки. Вроде поговорки Бутырки – лучше быть с <…> на воле, чем болеть в тюрьме. <…>1

[1969 г.]

1Оцифрованный полный текст рецензии будет представлен на Шаламовском сайте. Графологический анализ поможет внести коррективы в данную публикацию.

208

Ñ Â Å Ä Å Í È ß Î Á À Â Ò Î Ð À ÕI N F O R M A T I O N A B O U T A U T H O R S

Бопп Юлия Владимировна – кандидат филологических наук, старший препо-даватель, заведующий кафедрой лингвистического образования и межкультурных коммуникаций Сургутского государственного педагогического университета

Bopp Yuliya Vladimirovna – Ph.D., Linguistics, Senior Lecturer, Chair of the Department of Linguistic Education and Intercultural Communication, Surgut State Pedagogical University


Бреусова Елена Ивановна – кандидат филологических наук, доцент, и.о. за-ведующего кафедрой филологического образования и журналистики Сургутского государственного педагогического университета

Breusova Yelena Ivanovna – Ph.D., Associate Professor, Deputy Chair of the De-partment of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical Univer-sity


Петер Тамаш − кандидат педагогических наук, доцент кафедры рус-ского, венгерского и восточных языков факультета внешней торговли Будапешт-ского экономического института

Vitsai Peter Tamash − PhD, Education, Associate Professor, Department of the Russian, Hungarian and Oriental Languages, Faculty of Foreign Trade, Budapest Busi-ness School


Гаврилов Виктор Викторович – кандидат педагогических наук, доцент ка-федры филологического образования и журналистики, директор центра информа-ции и связи с общественностью

Gavrilov Viktor Viktorovich – PhD, Education, Associate Professor, Department of Philological Education and Journalism, Head of the Centre for Information System Development and Public Relations, Surgut State Pedagogical University


Галян Софья Витальевна – старший преподаватель кафедры филологиче-ского образования и журналистики Сургутского государственного педагогиче-ского университета

Galyan Sofya Vitalyevna – Senior Lecturer, Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University

E-mail: sofi [email protected]

Ганущак Николай Васильевич – кандидат филологических наук, доцент, за-ведующий кафедрой филологического образования и журналистики Сургутского государственного педагогического университета

Ganushchak Nikolay Vasilyevich – Ph.D., Philology, Associate Professor, Chair of the Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


209

Горюцкая Наталья Владимировна – старший преподаватель кафедры лите-ратуры и культурологи Омского государственного педагогического университета

Goryutskaya Natalya Vladimirovna – Senior Lecturer, Department of Literature and Cultural Studies, Omsk State Pedagogical University


Гришенкова Татьяна Фёдоровна – кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации Сургутского государ-ственного университета ХМАО – Югры

Grishenkova Tatyana Fyodorovna – Ph.D., Philology, Associate Professor, De-partment of Linguistics and Intercultural Communication, Surgut State University


Губанов Сергей Анатольевич – кандидат филологических наук, докторант, преподаватель Международного института рынка

Gubanov Sergey Anatolyevich – PhD, Linguistics, Lecturer, International Market Institute


Иванова Галина Александровна – кандидат педагогических наук, доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических наук Северо-Западного фи-лиала Российской правовой академии министерства юстиции Российской Феде-рации

Ivanova Galina Aleksandrovna – PhD, Education, Associate Professor, Depart-ment of Arts, Social and Economic Sciences, North-Western Branch of the Russian Law Academy


Ильина Наталия Владимировна – соискатель, заведующий отделом Нацио-нального музея Республики Марий Эл им. Т. Евсеева, г. Йошкар-Ола

Ilyina Natalya Vladimirovna – degree-seeking student, Head of the Department of the National Yevseyev Museum, Republic of Mariy El, Yoshkar-Ola


Калашникова Ирина Алексеевна – кандидат филологических наук, препо-даватель кафедры филологического образования и журналистики Сургутского го-сударственного педагогического университета

Kalashnikova Irina Alekseyevna – PhD, Philology, Lecturer, Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Кожокарь Ольга Петровна – кандидат филологических наук, доцент кафе-дры филологического образования и журналистики Сургутского государственно-го педагогического университета

Kozhokar Olga Petrovna – Ph.D., Philology, Associate Professor, Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Кокова Александра Васильевна – доктор филологических наук, профессор кафедры иностранных языков Новосибирского государственного педагогическо-го университета

Kokova Alexandra Vasilyevna – Doctor of Philology, Professor, Department of Foreign Languages, Novosibirsk State Pedagogical University


210

Колесникова Светлана Михайловна – доктор филологических наук, про-фессор кафедры русского языка Московского педагогического государственно-го университета

Kolesnikova Svetlana Mikhailovna – Doctor of Philology, Professor, Department of the Russian Language, Moscow State Pedagogical University


Коренькова Татьяна Викторовна – кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов

Korenkova Tatyana Viktorovna – PhD, Philology, Associate Professor, Depart-ment of Russian and Foreign Literature, Peoples’ Friendship University of Russia


Кореньков Александр Владимирович – кандидат филологических наук, до-цент, ведущий советник Аппарата Госдумы

Korenkov Alexander Vladimirovich – PhD., Philology, Associate Professor, Lead-ing Advisor, State Duma Administration


Курулёнок Андрей Александрович – кандидат филологических наук, до-цент, заведующий кафедрой русского языка и методики преподавания Куйбышев-ского филиала Новосибирского государственного педагогического университета

Kurulyonok Andrey Aleksandrovich – Ph.D., Philology, Associate Professor, Chair of the Russian Language and Methodology of Teaching Russian, Kuibyshev Branch of Novosibirsk State Pedagogical University


Ложкова Татьяна Анатольевна – доктор филологических наук, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Уральского государственного педаго-гического университета

Lozhkova Tatyana Anatolyevna – Doctor of Philology, Professor, Department of Russian and Foreign Literature, Ural State Pedagogical University


Лукошкова Татьяна Степановна – кандидат педагогических наук, доцент кафедры филологии и культурологии Ишимского государственного педагогиче-ского института им. П.П. Ершова

Lukoshkova Tatyana Stepanovna – PhD, Education, Associate Professor, Depart-ment of Philology and Cultural Studies, Ishim State Pedagogical Institute named after P.P. Yershov


Нестерова Наталья Георгиевна – кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Национального исследовательского Томского государ-ственного университета

Nesterova Natalya Georgievna – Ph.D., Philology, Associate Professor, Department of the Russian Language, National Research Tomsk State University


Параскева Елена Владимировна – аспирант кафедры филологического об-разования и журналистики Сургутского государственного педагогического уни-верситета

Paraskeva Yelena Vladimirovna – Postgraduate, Department of Philological Edu-cation and Journalism, Surgut State Pedagogical University

E-mail: Afi na-tiras@yandex. ru

211

Парфёнова Нина Никифоровна – доктор филологических наук, профессор кафедры филологического образования и журналистики Сургутского государ-ственного педагогического университета

Parfenova Nina Nikiforovna – Doctor of Philology, Professor, Department of Phil-ological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Петрянкина Валентина Ивановна – доктор филологических наук, профес-сор кафедры теории и истории языка Православного Свято-Тихоновского гумани-тарного университета

Petryankina Valentina Ivanovna – Doctor of Philology, Professor, Department of Theory and History of Language, St. Tikhon`s Orthodox University


Проданик Надежда Владимировна – кандидат филологических наук, до-цент кафедры культурологии философского факультета Омского государственно-го педагогического университета

Prodanik Nadezhda Vladimirovna – Ph.D., Philology, Associate Professor, De-partment of Cultural Studies, Omsk State Pedagogical University


Пунина Антонина Андреевна – аспирант кафедры филологического образо-вания и журналистики Сургутского государственного педагогического универси-тета

Punina Antonina Andreyevna – Postgraduate, Department of Philological Educa-tion and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Путятина Екатерина Ивановна – кандидат филологических наук, доцент ка-федры лингвистического образования и межкультурной коммуникации Сургут-ского государственного педагогического университета

Putyatina Yekaterina Ivanovna – PhD, Linguistics, Associate Professor, Depart-ment of Linguistic Education and Intercultural Communication, Surgut State Peda-gogical University

E-mail: madam.putiatina2010@ yandex.ru

Руднева Ольга Викторовна – кандидат филологических наук, старший пре-подаватель кафедры филологического образования и журналистики Сургутского государственного педагогического университета

Rudneva Olga Viktorovna – PhD, Linguistics, Senior Lecturer, Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Рянская Эльвира Михайловна – доктор филологических наук, профессор кафедры лингвистики и перевода Нижневартовского государственного гумани-тарного университета

Ryanskaya Elvira Mikhailovna – Doctor of Philology, Professor, Department of Linguistics and Translation, Nizhnevartovsk State Humanities University


Самойлова Галина Савельевна – кандидат филологических наук, профес-сор кафедры русского языка, декан филологического факультета, Нижегородско-го государственного педагогического университета им. Козьмы Минина

Samoilova Galina Savelyevna – PhD, Linguistics, Senior Lecturer, Department of the Russian Language, Dean of Philological Faculty, Nizhegorodsky State Pedagogical University named after Kozma Minin


212

Ушакова Александра Павловна – кандидат филологических наук, доцент кафедры общего языкознания Тюменского государственного университета

Ushakova Alexandra Pavlovna – Ph.D., Philology, Associate Professor, Depart-ment of General Linguistics, Tyumen State University


Фёдорова Римма Владимировна – аспирант кафедры лингвистики и перево-да Нижневартовского государственного гуманитарного университета

Fedorova Rimma Vladimirovna – Postgraduate, Department of Linguistics and Translation, Nizhnevartovsk State Humanities University


Фокина Ольга Владимировна – кандидат филологических наук, доцент ка-федры современного русского языка Православного Свято-Тихоновского гумани-тарного университета, г. Москва

Fokina Olga Vladimirovna – Ph.D., Linguistics, Associate Professor, Department of Contemporary Russian, St. Tikhon`s Orthodox University


Хадынская Александра Анатольевна – кандидат филологических наук, до-цент кафедры общего языкознания Сургутского государственного университета ХМАО – Югры

Khadynskaya Alexandra Anatolyevna – Ph.D., Linguistics, Associate Professor, Department of General Linguistics, Surgut State University


Чалова Анна Петровна – кандидат филологических наук, специалист отдела сертификации и методического сопровождения образовательного процесса Сур-гутского государственного педагогического университета

Chalova Anna Petrovna – Ph.D., Philology, Department for Certifi cation and Methodological Support of Educational Process, Surgut State Pedagogical University


Чучалина Надежда Юрьевна – магистрант кафедры филологического обра-зования и журналистики Сургутского государственного педагогического универ-ситета

Chuchalina Nadezhda Yuryevna – Graduate student, Department of Philological Education and Journalism, Surgut State Pedagogical University


Шишкина Светлана Александровна – кандидат филологических наук, стар-ший преподаватель кафедры английской филологии Тюменского государственно-го университета

Shishkina Svetlana Aleksandrovna – Ph.D., Philology, Senior Lecturer, Depart-ment of English Philology, Tyumen State University


213

Ï Ð À Â È Ë À Ï Ð Å Ä Ñ Ò À Â Ë Å Í È ß Ð Ó Ê Î Ï È Ñ È À Â Ò Î Ð À Ì È

Научный журнал «Вестник Сургутского государственного педагогиче-ского университета» включён в Перечень ведущих рецензируемых на-учных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основ-ные научные результаты диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата наук.

Научный журнал «Вестник Сургутского государственного педагогиче-ского университета» публикует статьи по следующим разделам:

1. Педагогика.2. Психология.3. Филология.4. История.5. Социология.6. Физиология человека.Объем статьи: от 10000 до 20000 печатных знаков.Сроки публикации определяются по мере комплектования журнала.Все статьи проходят рецензирование. Результаты рецензирования

и решение редколлегии о принятии представленной статьи к публикации в журнале «Вестник Сургутского государственного педагогического универ-ситета» сообщаются авторам по электронной почте.

Для аспирантов необходимо представление отсканированной рецензии научного руководителя. При этом внутреннее рецензирова-ние в СурГПУ остаётся обязательным.

После того как статья пройдёт рецензирование и будет принята к пу-бликации, автору высылается договор.

Небольшие исправления стилистического и формального характе-ра вносятся в статью без согласования с авторами. При необходимости бо-лее серьёзных исправлений правка согласовывается с авторами или статья направляется авторам на доработку. Исправленная рукопись (электронный вариант) должна быть возвращена в редакцию не позднее чем через неделю.

Все авторы должны представить персональные данные:1. Фамилия, имя, отчество.2. Ученая степень.3. Звание.4. Должность и место работы.5. Адрес с почтовым индексом.6. Контактные телефоны.7. Электронный адрес.Тексты статей и сведения об авторах представляются в электронном

и печатном (2 экз.) виде. Файлы со статьёй и персональными сведениями могут быть представлены как на дискете (диске), так и вложением в элек-тронное письмо, отправленное по указанному адресу.

214

Правила оформления рукописи статьи

Электронная копия

Электронный вариант статьи выполняется в текстовом ре-дакторе Microsoft Word и сохраняется с расширением doc. В качестве имени файла указывается фамилия автора рус-скими буквами

Гарнитура (шрифт) Times New Roman. Размер кегля – 14 пт

Форматирование основного текста

Абзацный отступ – 1 см. Междустрочный интервал – полутор-ный. Все поля – 2 см

Оформление статьи

В начале статьи указываются индексы ББК и УДК. Далее идут инициалы и фамилия автора, город, название статьи.Далее следует аннотация. Объем – до 8 строк. Слово «аннота-ция» не пишется.После аннотации указывается до 8 ключевых слов

Примечания. Списки литературы

Примечания, комментарии и пояснения к тексту статьи да-ются в виде концевых сносок. Ссылки на первоисточники в тексте заключаются в квадратные скобки с указанием но-мера из библиографического списка и страницы, например: [2, с. 160]. Список обозначается словом «Литература», разме-щается в конце статьи и оформляется с соблюдением ГОСТ 7.1-2003, например:Боголюбов, А.Н. О вещественных резонансах в волноводе с неоднородным заполнением [Текст] / А.Н. Боголюбов, А.Л. Делицын, М.Д. Малых // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 3, Физи-ка. Астрономия. – 2001. – № 5. – С. 23–25.Вишняков, И.В. Модели и методы оценки коммерческих бан-ков в условиях неопределенности [Текст] : дис. … канд. экон. наук / И.В. Вишняков. – М., 2002. – 234 с.Добродомов, И.Г. История одной идеи В.Н. Сидорова [Текст] / И.Г. Добродомов // IX Житниковские чтения : Развитие языка : стихийные и управляемые процессы : материа-лы всерос. науч. конф., г. Челябинск, 26–27 февр. 2009 г. / И.Г. Добродомов. – Челябинск : Энциклопедия, 2009. – С. 3–13.Игнатьева, Т.М. Педагогическое управление [Текст] /Т.М. Игнатьева. – М. : Флинта, 2006. – 198 с.Коменский, Я.А. Великая дидактика [Текст] // Соч. : в 2 т. /Я.А. Коменский. – М., 1982. – Т. 1. – С. 422–446.Никитин, П. Мониторинг в образовании [Текст] / П. Никитин, М. Мирошниченко // Учительская газ. – 2001. – 12 окт. – С. 3.Особенности вариабельности ритма сердца у больных арте-риальной гипертонией со структурными признаками гипер-тензивной энцефалопатии [Текст] / Н.Л. Афанасьева [и др.] // Сибирский медицинский журнал. – 2009. – № 4. – Вып. 2. – С. 31–35.Sporber, D. Relevance [Text] / D. Sperber, D. Wilson. – New Jersy :Blackwell Publishing, 1995. – 327 p.

Таблицы, рисунки, диаграммы

Все таблицы, рисунки, диаграммы и прочие графические объекты размещаются строго в рамках указанных полей

Не допускается вставка разрывов страниц, разделов и т.д.

Название статьи, аннотация, ключевые слова и сведения об ав-торах (ФИО, ученая степень, звание, должность и место работы) представ-ляются на английском языке после русской версии.

Редколлегия научного журнала оставляет за собой право откло-нять представленные материалы, если они не соответствуют установленным требованиям.

Авторам присланные материалы и корректуры не возвращаются.ПУБЛИКАЦИЯ СТАТЕЙ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ БЕСПЛАТНО.Ответственный редактор журнала: кандидат филологических наук

Письменная Ольга Александровна.

Главный редактор:КОНОПЛИНА Н.В., д.пед.н., профессор

Ответственный редактор:ПИСЬМЕННАЯ О.А., к.филол.н.

Редакционная коллегия:БАРАКОВА О.В., д.филол.н., профессорВАРАКСИН Л.А., д.филол.н., профессорГОЛОЛОБОВ Е.И., д.ист.н., профессор

ДВОРЯШИН Ю.А., д.филол.н., профессор, Заслуженный деятель науки РФЗАСЫПКИН В.П., д.социол.н., профессор

ЗБОРОВСКИЙ Г.Е., д.филос.н., профессор, Заслуженный деятель науки РФЛАЗАРЕВ В.С., д.психол.н., академик РАОКАЛИНОВСКИЙ Ю.И., д.пед.н., профессор

МИЛЕВСКИЙ О.А., д.ист.н., профессорНИФОНТОВА О.Л., д.биол.н., доцент

ПАРФЁНОВА Н.Н., д.филол.н., профессорПИЦКОВА Л.П., д.филол.н., профессор

ПОПОВА М.А., д.мед.н., профессорСЕМЁНОВ Л.А., д.пед.н., профессор

СИНЯВСКИЙ Н.И., д.пед.н., профессорСТАВРИНОВА Н.Н., д.пед.н., профессорШИБАЕВА Л.В., д.психол.н., профессорШУКЛИНА Е.А., д.социол.н., профессор

ЯФАЛЬЯН А.Ф., д.пед.н., профессор

Научный журнал Вестник СурГПУ 20(5)-2012

Documents