Психотерапевтические сказки #2

Сказки Дмитрия Соколова и других авторов.

Жил-был парень один, такое себе тихое чучело, никак не огненный зверь. Откуда такие берутся? – а, родился и поэтому жил. Условно его звали Сюня, а как на самом деле – никто и не докапывался. Неинтересно было.А Единорог жил в полях.Сюню ещё в детстве дразнили: «Эй! Иди поймай Единорога!» Он тогда смеялся во все свои зубы. Единорог очень сильный и бегает по полям как ветер; говорят, его волос сам режет человеческую кожу, а рог протыкает дыру во всём на свете, даже не касаясь. Как такого поймаешь? Люди болтают сами не знают что. Да и не нужен Единорог Сюне! Кому нужен Единорог? Ха-ха-ха!Мама у Сюни была, а папы не было. Однажды Сюня спросил маму: «А где мой папа?» А мама ответила: «Его унёс Единорог». Сюня не очень себе понял, как это, но, конечно, представил ясно, как Единорог ночью стоит у дверей, бьёт копытом, папа выходит, садится на его спину, и тот уносит его далеко-далеко, за поля.Всё так и получилось однажды с Сюниной мамой. Была тихая ночь, Сюня проснулся и видит: мама собирается и тихо выходит. Он подбежал к окну: внизу, у дверей, стоял серебряный Единорог, весь как один мускул. Мама вышла, он подхватил её на спину и ускакал. И больше Сюня маму не видел.Тогда оказалось, что он уже большой мальчик, и ему надо жениться. Он женился на Малаве, бедной девушке. Она его ласкала, песни пела, Сюне хорошо было с ней жить. Но вот однажды ночью она берёт его голову в свои руки, смотрит ему тесно в глаза и говорит: «Сюня, поймай Единорога!» Он говорит ей: «Да ты что? А как?» Она сразу сникла, отстала. Потом, через год, она ещё раз вдруг так же сказала ему: иди, поймай! А вот ещё через год вдруг видит

Сюня: запрягает жена единственного у них коня, вешает на него дорожную сумку и выезжает из ворот. Он ей кричит: «Ты куда? Эй!» А она ему: «Поеду к Единорогу. Он сильный! Он быстрый! А с тобой мне – неинтересно!» И ускакала в поля, только пыль ей вслед заклубилась.Горько стало Сюне, остался он совсем сиротой. Никому не нужен, сам себе не мил. И ведь вроде человек как человек, голова – два уха, но тут совсем расклеился, забился в угол, жить не хочет.Пришли родители Малавы, спрашивают: «В чём дело?» Он им рассказал, как было. Они говорят: «Что ж ты сидишь? Иди, поймай Единорога!» Сюня на них накричал, и из дверей выгнал. Сел, плачет.Единорог скачет в полях, Сюня плачет в углу.Прошёл месяц, другой. Сюня сидит, из дома не выходит. Тает парень с лица и с тела. С соседями не общается. Огород не копает. Крышу не чинит. Пошли дожди, в комнатах сырость. Однажды смотрит Сюня: сидит в углу лягушка. Старая какая-то, тяжёлая, хочет от него упрыгать, а сама еле двигается. Он прикинул запустить её в окно, а потом одумался. Наклонился, погладил её по голове. Потом принёс ей дохлых мух из-за печки. Все ж живая душа! И вдруг подсаживается к ней рядом, и говорит ей, сам не зная почему:— Лягушка, лягушка, как мне поймать Единорога?А она вдруг ему отвечает:— Про это я, парень, сама не знаю. Но могу и узнать.Он, не веря своим ушам, говорит:— Как же ты узнаешь? У кого?Она ему отвечает:— У орла спрошу. Орел высоко летает, много видит.И в ту же секунду лягушка как-то особенно квакает, задирает голову вверх – а на подоконник садится самый настоящий орёл. Тогда лягушка ему говорит:— Летаешь вольно, видишь дольно – где живёт Единорог?— Днём в полях, ночью в своём дворце, – отвечает Орел.— Сильный духом, мощный телом, можешь ли отнести туда парня, во дворец единорожий?— Отчего ж не мочь. Коли еда для меня найдётся.— Эй, – говорит Сюня, – какая еда? Какой Единорог? Не нужно мне вовсе в его дворец!— Ну, не нужно, так не нужно, – соглашается орёл. - До свидания, сестра Лягушка! До свиданья, добрый молодец! – и улетел.— Ай-ай-ай, – сказала Лягушка, – Сглупил ты, мальчик Сюня. Ну, смотри, ты мне всё же понравился. Авось да я ещё тебе пригожусь. Пока!И вдруг она одним прыжком оказалась на подоконнике. Сюня успел только спросить её:— Как же ты с Орлом так близка?— А он меня съел когда-то, – ответила та. – Теперь мы с ним – одной крови.* * *Сколько на голове пальцев – столько понял из всего этого мальчик Сюня. Посидел он ещё, поудивлялся. Себя пожалел всласть, а потом упал спать и увидел такой сон. Бегает он по полю, такой счастливый, как ветер по мягкой

траве. Вдруг, откуда ни возьмись, охотники на лошадях. Он – бежать от них (а во сне у него – четыре ноги), но они скачут быстрее. И вот всадники загоняют его в какой-то угол, а потом расстреливают из луков. Он падает в собственную кровь, и дух его вылетает вон. Но только это ещё не конец: дальше он видит, что охотники жарят его мясо и едят. И тогда все, кто ест мясо, становятся прозрачными для него, будто стеклянными. Он видит их мысли! «Славная охота!» – говорят они. – «Какой вкусный этот Единорог!»Час от часу не легче! Сюня проснулся во мраке. Только Луна светила через подоконник. Сам он лежал на том же месте, где вечером сидела дряхлая Лягушка. Нигде не было ему покоя от Единорога! И не будет – это уже ясно. Он встал, подошёл к окну, высунулся и крикнул: «Сестрица Лягушка! Явись, сделай милость!»Прыг – и Лягушка оказалась на подоконнике.— Что, – говорит, – неужто собрался в дорогу?— Ага, – отвечает Сюня. – Попроси Орла, пусть отнесёт меня во дворец.— Хорошо, – кивает Лягушка, – попрошу. А помнишь ли, что он про еду говорил?— Что?— Ну, да он сам тебе скажет, когда утром прилетит.— А сейчас нельзя?— Орлы ночью не летают, они дневные. Так что подожди.— Что же мне пока делать?— Вот тебе на! А как же ты раньше жил? Вот что: собери себе вещей в дорогу, а потом убери в доме, да чисто-чисто, и даже полы вымой.— Так я ж улетаю.— Вот как раз потому. Так надо. Давай, не ленись. А на восходе жди Орла. – И Лягушка вмиг исчезла на чёрной земле.Сказано – сделано. Всю ночь в доме шла уборка. На рассвете прилетел Орёл:— Здравствуй, добрый молодец! Аль в путь собрался?— Да всё туда же, во дворец Единорога.— Добро, я тебя отнесу. Чем кормить меня будешь?— А что тебе нужно?— Я, в принципе, падалью питаюсь. Отжившей всякой дрянью. Хватит для меня сначала твоего трусливого сердца.— Как так – трусливого сердца? Может, у меня другого и нет?— Может, и нет, это меня не касается. Полетишь?Поразительно, что отчаянье делает с самым тихим чучелом! Сюня сказал:— Полетим!И они полетели. Время от времени Орёл опускался на землю и клевал Сюнино трусливое сердце. Вначале было очень страшно. Потом стало всё равно. Потом после долгого перелёта Орёл сказал:— Больше нечего есть. А лететь ещё далеко.— Чего же ты хочешь?— Твои глупые мозги.— А может, у меня других и нету?— Может, и нету. Меня это не касается. Полетим?

И они полетели. Время от времени Орел опускался на землю и клевал Сюнины глупые мозги. Вначале Сюня старался следить, что он забывал после каждого раза. Потом стало всё равно. Потом после долгого перелёта Орёл сказал:— Больше нечего есть. А лететь ещё далеко.— Чего же ты хочешь?— Твоё дурацкое имя.— Но у меня ведь другого нету!— Может, и нету. Может, и есть. Меня это не касается. Летим?И они полетели. Время от времени Орёл, прямо в воздухе, клевал Сюнино имя. Почему-то имени было жальче всего. Вначале. А потом стало всё равно.Он как будто заснул и проснулся от «Эй!» Орел садился на крышу дворца, отливавшего серебряным светом.— Давай, иди, – сказал Орел.— Ага, – сказал парень.— Мой тебе совет, – добавил Орёл, – лезь через дымовую трубу. Не спеши себя обнаруживать. Осмотрись, где ты— Хорошо. Спасибо, Орёл. Спасибо, пожиратель падали! Можно, я тебя расцелую? – и не дожидаясь ответа, он обнял Орла и поцеловал.Потом Орел взмыл в воздух, сделал прощальный круг и исчез. Оставшееся на крыше полезло в дымовую трубу.* * *Ох, и черно было там! Черным-черно по-чёрному! Он скользил вниз по трубе, нельзя было слишком быстро, он тормозил, прижимаясь к стенкам, и весь покрывался чёрной копотью. Он так долго скользил вниз, что начал думать, уж не в подвалы ли какие-нибудь его ведёт. Но вот, наконец, он упёрся ногами в кучу золы и понял, что оказался в камине.— Эй! Разведи-ка камин! – раздался громовой голос.— Да ну, и так тепло! – ответил ему женский. Это был голос Малавы, точно!— Сейчас принесу дрова, сам разведу!Видно было через каминную решётку, как прошёл через комнату огромный Единорог и вышел за дверь. А потом стала видна Малава, что-то шьющая в уголке. Но какая она была маленькая! Ростом вполовину меньше, чем раньше, уж это точно.— Эй, Малава! – зашептал голос из камина.Она подошла и изумилась:— Ой, а кто это такое чёрное страшило? Негра ты? Или кто?— Да я же, – мямлит он, – я же…Хочет он сказать своё имя и не может – нет у него теперь имени!Тогда он ей говорит:— Девица, милая! Приюти меня, не оставь в обиду! Попал я в беду, а коли выберусь – оплачу тебе добром.— Она засмеялась:— Ишь ты какая, Негра, шустрая! Ну, полезай в ведро с бельём, а то муж сейчас камин затопит!— «Муж? – про себя поразился пришелец. – Вот ведь ерунда какая!»Но залез тихонько в ведро, Малава прикрыла его сверху какой-то одеждой.

Только прикрыла – в комнату заходит Единорог.— С кем ты разговаривала, женюсик? – спрашивает он.— Сама с собой, сама с собой, – отвечает ему Малава.Стал Единорог разводить огонь, а сам разговаривает:— Ты мне лучше скажи, чего вы все здесь у меня ростом уменьшаетесь. И ты порядком укоротилась, а уж родители тают как свечки. Что за ерунда? Что за болезнь такая?— И я не знаю, – ответила Малава, – и ты не поверишь.И так, слово за слово, прошёл у них вечер, настала ночь.Ночью чёрное чучело вылезло из ведра с бельем и прокралось в коридор. Он стал ходить и заглядывать во все комнаты: искал родителей Единорога. Но на том, первом, этаже их не было. И на втором – не было. А на третьем была только маленькая каморка под самой крышей – и вот в ней-то, через замочную скважину, он разглядел двух старичков, и были они ростом с садовую скамейку. И были это его папа с мамой, как он и ожидал.Тогда он спустился вниз и услышал там женский плач. Смотрит – сидит Малава у печки, склонилась над шитьём, и мочит его слезами, и оно уже не впитывает влагу. Он подошёл к ней.— Эй! Кто здесь? – подняла голову Малава. – А, Негра. Слышишь, ты уходи отсюда. Неспокойно в этом доме, не будет тебе здесь приюта. Давай, я тебе еды на дорогу соберу. – И она встала.И вдруг оказалось, что они примерно одного роста, хотя, когда он вылезал из камина, он был больше её раза в два. Малава тоже заметила это.— Ой, Негра, а ты ведь это – растёшь наоборот! – воскликнула она. – Я и не думала, что это бывает с чужаками! И как быстро! А ну-ка беги отсюда, пока тебя не стерло! Или пока Единорог не проснулся! Давай-давай!— Э-э, нет, Малава! – ответил он. – Может, ты и не соображаешь пока, но я теперь в этом доме хозяин! И никуда я отсюда не двинусь. Вот разве что пойду сейчас, с одним животным разберусь!Заходит он в спальню, где спит Единорог, и громко говорит:— Эй, чучело рогатое! Не хочу я на тебя спящего нападать, так что встань, оденься и выходи во двор со мной бороться! Ишь, разлегся в человеческой постели!Говорит он это, а сам чувствует, что быстро-быстро в росте уменьшается. Ищет он при этом глазами оружие, и видит, что стоит у окна огромный рог. Единорог его на ночь снимает, вот как! И пока тот вскакивает с постели, уже совсем маленький Негра прыгает внутрь этого полого рога. Тут же его швыряет о стенку, потому что Единорог хватает своё оружие и вбивает на место посреди морды. У него в роге – вся сила и весь ум. Бежит Единорог на улицу, весь собираясь в единый комок мускулов, а парень орёт ему в роге:— Силы зла умчались в темноту! Скачи вперёд! Цель – сгустки тьмы на горизонте!Единорог мчится вперёд, а голос рога ведёт его на стоги сена, на тени деревьев, на клочья тумана. Всю ночь продолжалась эта дикая скачка, обежали они, кажется, все поля на свете, и наконец Единорог устал и повалился на землю.— Рог сними – лучше отдохнешь, – посоветовал ему голос.

Единорог послушался.Весь в серебристой пыли, намазанной на сажу и кровоподтеки, из рога вылез наш герой, встал перед Единорогом, взял его за морду и сказал:— Вот я и поймал тебя. Понял? Я поймал тебя. Но ты не бойся – понимаешь? Мы с тобой одно и то же! Чудное чудище, огненный зверь, мы с тобой – одно и то же. Теперь я займу своё место в спальне и в доме и буду сам заботиться о своих близких. У тебя это хреново выходит. А ты пойдешь жить в поля, на свободу, но когда захочешь – приходи ко мне или жди меня в гости. Не будет в моём доме гостя желаннее тебя. Понял?— Возьми моё имя, – сказал ему Единорог.Но что это было за имя, и как потом пошли дела, об этом гадайте сами, потому что чудеса на этом закончились и началась обычная жизнь – а я вам не сплетник, а сказочник!

Тигрица погибла, и её маленький детёныш остался один. Он бы погиб, но его приняло к себе стадо диких коз. Козы выкормили его своим молоком, и постепенно он стал членом их стада. Постепенно вместе с собратьями-козлятами он перешёл с молока на траву, хотя есть её ему было трудновато, да и тощий он был на такой диете. Блеять научился – тоже хуже прочих, но, в общем, понятно для всех остальных. Так и жил он, считая себя козой – странной, конечно, какой-то не такой, но козой. Целыми днями они паслись мирно на склонах гор, пока на стадо не напал взрослый тигр. Тигренок-коза громко заблеял вместе с прочими и побежал что есть духу. Тигр, увидевший улепетывавшего молодого тигра, поразился и погнался именно за ним. Догнал (физическая форма тигренка, выросшего на траве, была, конечно, очень так

себе), повалил и зарычал: «Что ты здесь делаешь?» В ответ пораженному тигру раздалось какое-то мучительное блеянье тигренка, который готовился к смерти. Это не был тигриный язык. Тигр так и не смог с ним поговорить, но от себя это странное создание не отпустил. Тот постепенно понял, что есть его не собираются, немножко осмелел. Через пару часов он уже успокоился настолько, что начал щипать траву. От этого зрелища взрослый тигр чуть с ума не сошёл. Сколько он ни пытался объяснить юному безумцу, что тот тигр, тот только прятал голову в печи от рычания и жалко что-то блеял.Постепенно взрослый тигр немного понял, в чём тут дело. Впрочем, может, он ничего не понял и действовал чисто инстинктивно. Он погнал молодого тигра с собой на охоту. Тот блеял и бежал. Они нагнали стадо овец (в жёстком варианте – коз), тигр повалил одну из них на землю и перекусил шею. А потом взял молодого тигра и со всех сил ткнул его мордой в льющуюся кровь. Тот истошно блеял, пока упирался… А потом захлебнулся в крови и замолчал… А потом поднял окровавленную морду и зарычал. Он зарычал по-тигриному. На свете стало одним тигром больше и одной (хреновой) козой меньше.

Этот зверский сюжет часто неявно присутствует в психотерапии, когда терапевт рычит: «Подумай, кто ты!», а пациент блеет: «Интеллиге-е-ент!» Терапевт орёт: «Что ты чувствуешь к своей матери?», а пациент, теряя сознание, шепчет: «Любовь и уважение». Этот сюжет предполагает, что человек может в собственной сущности быть вовсе не продуктом и даже не естественной частью среды, с которой он отождествляется. Что его сущность может быть отдельной, уникальной и грозной. Что он может перестать прикидываться хорошей-девочкой или кем он там привык, а дать раскрыться своему нутру и честно посмотреть, что оно такое.

Лень-рекаКап, кап… Кап… Синь да тень, ночь да день, то ли снег, то ли дождь, коли век обождешь — там узнаешь…Целый день среди стен, думать лень, кушать лень… Лень вставать, лень лежать,

лень глаза открывать… Лень-река разлилась…Ах, и раздолье на Лень-реке! Вдаль уплываю на челноке! Ширь така! Глубь така! Хо-ро-ша Лень-река! Ох, хороша!Я на лодке плыву, весла волочатся. Хочу рыбу поймать большущую, жду, пока сама в лодку заплывёт. Ловить-то лень! Но, однако, не плывёт рыбина. Я размышляю: чего ж она ждёт, в лодку не плывёт? Думаю: борт высок. Взял топор, в борту дырку прорубил. Вода потекла. Лодка моя ниже, ниже, ну и на дно приплыла. Рыбы кругом — море. Ну не море, река. Только за хвосты хватай. Ну, мне хватать-то лень. Лежу и думаю: как мне рыбу-то наловить? Придумал. «Эй, — говорю, — рыбы! Как вам не лень плавать, плавниками да хвостами шевелить?» Рыбы забулькали, задумались. «И верно, — говорят, — лень!» Перестали они хвостами шевелить, стали на дно опускаться. И в лодку мою их нападало — целая гора. Тут я лежу, ленюсь, а кругом они лежат, ленятся, а иные-некоторые и на мне лениться пристроились: большие на пузе, мелкота в ладошках. «Ого, — думаю, — цельну лодку наловил, пора домой плыть». А как плыть: в лодке дыра, грести неохота? Придумал Лень-реку обмануть. И говорю ей: «Лень-матушка, ласкова касатушка! Приголубила ты меня и приютила, а я ведь — стыдно сказать — не твоего поля ягода! Парень я работейного складу! По утрам я — раз — зарядку делаю! Потом — бывает, что и полчаса — читать учусь, и букв знаю немало десятков! А уж рисовать примусь — хоть изба гори, своё домалюю! Ах, и стыдно мне в таком признаваться, но ведь…»Не успел и выговорить, как Лень-река испугалась, возмутилась, и меня с лодкой ка-ак выплеснула! Не только на берег, а так наподдала, что до родного дома мы в минуту домчались!Хороша Лень-река, привольна. А и дома хорошо. Рыбы у нас теперь всюду живут: мелкие вроде канареек, а на крупных мы как на лошадях катаемся.

Чайка ДоллиЧайки, по-моему, — замечательные птицы. Я обожаю чаек. Когда они летят над морем, я не в силах оторвать от них взгляда, у меня замирает дыхание и сами собой поднимаются руки.Одна моя знакомая чайка Долли, достигнув замужнего возраста, построила уютное гнездышко и села в него насиживать четыре белых яичка. Она была очень заботливой и ответственной мамой; только очень-очень редко она улетала от своих яиц на море, попить и схватить пару рыбок — и сразу спешила назад к своим ненаглядным продолговатым крошкам.И вот что случилось однажды, когда у Долли сильно забурчало в животе. Она прикрыла яйца травой и пухом и полетела вниз. Так приятно было скользить по ветру упругими крыльями и так чудесно было ловить юрких рыбок в тёплой воде, что счастливая Долли самую чуточку задержалась у моря; но потом привычно заволновалась, захлопала крыльями и полетела в гнездо.О ужас! Одно яйцо было разбито! Пух и трава были раскиданы, а половинки скорлупы лежали совсем не там, где должно было быть четвёртое яйцо! Бедная, бедная чайка на минуту окаменела на краю гнезда, а потом прыгнула внутрь, и тут —— Пи-и-и! — из-под её ног что-то как закричит!Она как отскочила! Клюв выставила, грудь выпятила, смотрит — сидит у её ног маленькое жуткое существо: мокрое, взъерошенное и удивительно неуклюжее. Всего-то у него и есть, что тело-мешок и голова.— Эй! — закричала чайка. — Ты кто?Жуткое существо пялило на неё глазенки. Рот у него был растянут в глупой улыбке, но постепенно собрался и нахмурился: оно задумалось.— Не очень знаю, — призналось оно. — А ты?— Хозяйка этого гнезда! — и Долли надвинулась на пришельца, грозно тряся клювом и перьями. — Яйцо ты разбил?Существо посмотрело на остатки скорлупы, опять растянулся его рот, и оно так тряхнуло головой, что та завалилась куда-то вниз и исчезла. Затем тело его стало трястись, и в результате каких-то внутренних бултыханий появился глаз, затем другой, а затем и рот в своей дурацкой ухмылке.— Да! — объявило маленькое чучело. — Я.— Негодяй! — рассвирепела чайка. — Убийца! Ты зачем, — и тут она заплакала, — мое яичко…Чучело всё как-то сморщилось — не то от страха, не то в недоумении. Оно даже закрыло глаза и запрокинуло голову, чтобы смотреть сквозь щелочки.— Сейчас всех чаек созову. — сквозь слёзы говорила Долли. — Судить тебя будем. Заклюем. Ты зачем детёныша моего разбил?— Так я оттуда же. — залепетал кошмарик. — Я сам оттуда, а оно само…— Чего? Откуда ты? — всхлипывала Долли.— Из этого… Как вот те… Белого… И оно само…— Как само?— Я там внутри сидел, — расплакался наконец пришелец.Чайка посмотрела на него, потом на скорлупу, потом опять на него.— Ой-ой-ой, — сказала она. — Ты там правда внутри сидел?

Малыш кивнул.— Так ты мой детёныш! — всплеснула крыльями мамаша.Отцеловав и причесав своего птенца, Долли задумалась.— Мой малыш, — объявила она, — тебе нельзя тут так сидеть. Ты ещё слишком маленький. Ну-ка, полезай в яйцо.— Зачем? — вякнула крошка.— Тут и объяснять нечего, ты ещё недоразвился, чтобы на воздухе гулять. Вот посмотри, — и Долли показала ему на три оставшихся яйца. — И тебе так нужно. Давай, малыш, давай, мой хороший.Конечно, совсем в разбитую скорлупу она его не запихнула, но худо-бедно посадила в одну половинку, прикрыла другой и села сверху.— Удобно? — спросила Долли.— М-м-м, — донеслось снизу. — Так себе. Долго мне так?— Пока не вырастешь. Сиди, мой хороший. Не высовывайся.Прошёл час. Долли задремала. Услышав её мерное посапывание, птенец постучался в соседнее яйцо и зашептал:— Первый, первый, я четвертый, просыпайся.— А я не сплю. Как дела на улице?— Кошмар дела. Никакого ходу. Обругали и назад засунули.— Н-да… А чего там?— Там море… Такое классное, как на картинке. Во бы туда слетать!..— Слушай, я тоже хочу, — заволновался Первый.— И я! И я! — запищали Второй и Третий.— Дети, чего вы там? — вдруг проснулась чайка.— А мы уже не дети! — закричали все четверо. Раз! — и вылупились.

История голубого городаМного лет тому назад у подножия высоких гор, в цветущей долине стоял прекрасный город. А владел этим городом Дракон, который ненавидел голубой цвет. Всем людям в городе он запретил носить голубую одежду и есть из голубой посуды. Он отобрал у них все голубые флажки и игрушки. За самое маленькое голубое пятнышко каждому жителю грозило изгнание. Даже голуби — самые обыкновенные серые голуби — были выгнаны из города только за название.Однажды ночью Дракону приснилось, что весь город стал голубым. Даже трава и деревья были почему-то голубыми. Даже его дворец, и звезда на нем, и все стены и потолки — были голубыми-голубыми.Дракон вскочил, испуганный. Когда он понял, что это был всего только его сон, он пришёл в бешенство. Он вылетел из дворца на рассвете. Облетев город три раза, он увидел в парке голубую скамейку. Он проглотил её вместе с аллеей и ринулся в лес. В тёмном, росистом лесу расцвели голубые цветы. Он затоптал их. Его ярость всё время росла. Он полетел в горы и стал лазить по кручам и пещерам. В одной из пещер Дракон увидел голубые камни. В бешенстве он принялся колотить хвостом по скале, так что голубые камни полетели во все стороны, и вскоре скала рухнула прямо на Дракона. Полузадушенный, Дракон

выбрался из-под развалин. В тот день он не мог говорить, только рычал.Прошёл день, настала ночь. А на следующее утро во дворец к Дракону прибежал гонец и закричал: «Господин Дракон! В город прилетели голубые бабочки!» И, бешено вращая глазами и рыча, Дракон вылетел из дворца. Город был полон голубых бабочек. Он принялся глотать их. Но их было очень много, они были везде. И вместе с ними яростный Дракон стал глотать дома и деревья, и людей, и булыжники из мостовой. Он глотал всё, и к полудню он всё проглотил. Даже собственный дворец. Даже гору и лес. И миллионы маленьких бабочек.Пусто стало кругом.С крыльев голубых бабочек сыпалась пыльца. Целая туча голубой пыльцы бродила в животе у Дракона. Она проникла ему в нос. Нос защекотало. Дракон сцепил зубы, но нос щекотало так сильно, что Дракон не выдержал и чихнул, и тогда ещё больше пыльцы набилось ему в нос, и он чихнул ужасно сильно, и ещё, и ещё… И с каждым чихом из его рта вылетали проглоченные им люди, и дома, и деревья, и булыжники, и все они были голубые из-за налипшей на них голубой пыльцы. И все вставали на свои места. А Дракон чихал и уменьшался. Когда он вычихал последнего человека и последнюю бабочку, он превратился в стрекозу. Ещё и сейчас в Голубом городе, где все и всё голубое, летают маленькие чёрные стрекозы — потомки Дракона.И всё это время над городом и над всей землёй висело голубое небо. Бедный Дракон! Он так и не узнал об этом.

Поймайчик Агао с планеты людчей

На далекой-далекой планете живут очень похожие на нас существа. И язык их, и обычаи только чуть-чуть отличаются от наших. Они называют себя не люди, а людчи. Ребёнок у них называется любенок, мальчик- поймайчик и так далее.И вот жил на этой планете поймайчик Агао. Был он совсем как все, и только в одном отличался. Дело в том, что у каждого любенка было семь родителей. Их звали породитель, наградитель, погрозитель, оградитель, рачитель, врачитель и

переродитель. А у Агао было только шесть родителей. Переродителя у него почему-то не было.У каждого родителя было, конечно, своё дело. Переродитель отвечал за то, чтобы любенок рос и изменялся. А вот Агао никогда не изменялся. Он всегда оставался одним и тем же. Ему было скучно и он мечтал, что когда-нибудь — когда-нибудь! — он найдёт своего переродителя.Однажды он сказал:— Хватит! Я как не людча. Пойду искать своего переродителя.Его шестеро родителей уговаривали Агао остаться, но он не послушался. Тогда они устроили ему прощальный пир. Накрыли огромный стол. Каждый родитель принёс с собой подарков, чтобы дать своему любенку в дорогу. Породитель дал ему сухого молока и бульонных кубиков. Оградитель принёс мешок, в котором были упакованы шуба, шапка, сапоги, перчатки, тёмные очки и ещё килограмм 20 всяких ненужных вещей. Погрозитель вручил ему боксёрские перчатки и деревянную дубинку. Рачитель — блокнот и ерундаш, чтобы записывать, сколько чего есть, сколько истрачено и сколько ещё осталось. Врачитель — зеленку-веселенку и прочие озадоровители. И только наградитель пришёл на этот вечер с пустыми руками. Агао в начале вечера был такой радостный, а потом решил обидеться на наградителя — ведь тот всегда дарил больше всех, а тут… Но после стола наградитель подошёл к нему сам и сказал:— Я долго думал, что лучше дать тебе в дорогу. Еду ты съешь, вещи сломаются и растеряются. Я решил дать тебе самое лучшее из того, что дал мне когда-то мой родитель-наградитель. Освободи, пожалуйста, немного места на дне своего сердца.— Это трудно сделать, — сказал Агао.— Хорошо, давай я тебе помогу. Там нет случайно такого чувства, что ты плохой?Агао подумал и сказал:— Есть. Оградитель говорил, что я везде лезу, рачитель говорил, что я всё теряю, а погрозитель повторял, что я расту плохим.— Вот-вот. Знаешь, давай вытащим оттуда то, что ты плохой. Это неправда. Теперь там есть место?— Да. Порядочно!— Положи туда и накрепко запомни вот что: ты — хороший. В самую глубину сердца. Туда, где рождаются мысли.— Я — хороший?— Да, ты — хороший.Потом ещё были проводы, танцы, песни, потом все легли спать, а наутро Агао взвалил себе на плечи мешок (хотя шубу и шапку он всё же оставил) и отправился в дорогу.

Путь его лежал через пустыню. Идти было трудно. К вечеру первого дня он остановился, разжег костёр, а наутро взял в дорогу только половину вещей. Ещё через день на его плечах болтался только маленький рюкзачок, а сапоги, тёмные очки, боксёрские перчатки и прочие подарки остались ждать других хозяев. В этот день Агао встретил караван верблюдчей. Погонщик согласился взять его с

собой. К вечеру они устроили привал. Только тут, у костра, погонщик стал расспрашивать Агао.— Так ты, значит, переродителя ищешь? Трудное это дело. Знаешь?— Знаю.— Обычно это не получается. А у тебя — почему получится?Агао стал думать; он зашёл в самую глубину сердца и вдруг набрел на ответ.— Я — хороший.— Ага, — сказал погонщик, — это меняет дело. Тогда давай говорить серьёзно. Я — маг и волшебник. Смотри!И погонщик щелкнул пальцами, и костёр из жёлтого стал синим, потом чёрным, потом зелёным, голубым, фиолетовым. Потом он занялся верблюдчами и превратил их в слонов, жаворонков, драконов, мышей — а потом обратно в верблюдчей. Агао затаил дыхание.— Я и тебя смогу научить волшебству. И тогда ты сможешь найти своего переродителя. Хочешь?— Да. Да, да. Знаете, я всегда хотел стать волшебником!И волшебник взял его в свои ученики.

Караван пришёл к сказочному дворцу. Пока погонщик разводил верблюдчей по стойлам, Агао решил обойти дворец кругом. Но с другой стороны дворец оказался простой бревенчатой хижиной с соломенной крышей. Агао побежал обратно — спереди дворец, — назад: сзади — хижина! Его так это изумило, что он бегал вокруг, пока не запыхался. Тут его позвал погонщик.— Итак, я буду давать тебе задания, а ты будешь их выполнять. Но смотри: надо делать всё точно.— В первый день — а может быть, в первый месяц, как справишься, — ты будешь учиться смелости. Ты найдёшь свою смелость.И с утра следующего дня Агао стал тренировать свою смелость. Он взлетал на воздушном шаре и прыгал оттуда с одеялом вместо паруса. Он катался по бурному морю на доске. Без воды он уходил на целый день в пустыню. Он охотился на тигров с одним копьём. И через месяц учитель сказал:— Хорошо. Ты действительно стал смелым. А теперь ты будешь учиться трусости.

И целый месяц Агао ходил ночами смотреть на страшные пляски драконов посреди пустыни — драконов, кторых никто не мог победить, и где смелость была не нужна. Он спускался в глубины моря и смотрел на животных, никогда не видевших света. Волшебник показывал ему целые деревни и города, погибающие от таинственных болезней, где смелость была ни к чему. Через месяц он сказал:— Теперь ты, наверное, понимаешь, что смелость не везде годится, и есть вещи, которые сильнее тебя.— Да, я понимаю.— Тогда подумай, как можно быть и смелым, и трусливым одновременно.Через три дня Агао пришёл к нему и сказал:— Я думаю, я понимаю.

Волшебник посмотрел в его глаза и сказал:— Мне тоже так кажется.

После нескольких дней отдыха он дал Агао новое задание:— Теперь ты будешь учиться быть весёлым.Несколько недель Агао провёл на ярмарках, праздниках смеха, в цирках, где выступали лучшие клоуны и скоморохи. Каждый день он выдумывал по семьдесят шуток и пятьдесят пять анекдотов. Это было совершенно потрясающее время. Но однажды волшебник сказал:— Хватит. Теперь учись грусти.И Агао принялся ходить по пустым лесам (тогда уже началась осень), по берегу холодного моря, по пустыне и думал, думал о всяких печальных вещах: о том, как настаёт осень, как скучают о нём его родители, как сам он о них скучает, о том, что такое печаль и грусть.Когда через пять недель он пришёл рассказать, что он понял, волшебник сразу же сказал:— А теперь — спокойствие.И они стали ходить вместе на весёлые ярмарки и сохранять спокойствие там, и в самые печальные места — чтобы и там быть спокойными. Уже через три недели учитель сказал: «Пожалуй, хватит».

«Твое новое задание, — сказал он ему через несколько дней, — будет потруднее. Ты пойдёшь в небесный дом и узнаешь, людчи умирают или нет».Агао пошёл в небесный дом. Отворив огромную дверь, которая одновременное была безмерно тяжёлой и воздушно-лёгкой, он попал на первый этаж, где жило Солнце.— Скажите, — спросил Агао, — людчи умирают или нет?— Нет, — сказало Солнце, — людчи не умирают. Они исчезают, как я это делаю каждый вечер, а потом появляются, как я это делаю каждое утро.— Спасибо, — сказал Агао. Он попрощался и поднялся на второй этаж. Там весёлой гурьбою жили звёзды.— Да, — сказали звёзды, — людчи умирают. Как звезда: если она упадёт или погаснет, она уже никогда не засияет снова.— Спасибо, — сказал Агао и поднялся на третий этаж, где жила луна.— Нет, — сказала луна, — людчи не умирают. Они становятся старше, уменьшаются, дряхлеют, как я, а потом исчезают, и через день возрождаются маленькими — как я — и потом растут, растут…— Я понял, — сказал Агао и поднялся ещё выше. На четвёртом этаже его ждала роза.— Людчи умирают, — прошелестела роза. — Когда они умирают, они плохо пахнут. От плохого запаха гибнет всё! Людчи не могут возвращаться из царства смерти. Тогда Агао медленно спустился и вышел из небесного дома. Когда он вернулся к волшебнику, тот спросил его:— Ну, что ты понял?— Те людчи, которые как звёзды и роза — они умирают. А те, которые как Солнце и луна — нет.

— Правильно, — сказал волшебник. — Твоим следующим заданием будет вот что: тебе нужно спуститься в пещеры подземного царства и узнать, где прячется иголка твоей жизни.

И вот Агао спустился в подземное царство. Он зашёл в первую пещеру. Как тесно было в ней, как странно было в ней! На Агао сразу оказались одетыми какое-то огромное количество очень толстых и тяжёлых вещей. Они были немного похожи на те, которые дал ему с собой оградитель, но ещё толще и тяжелее. В ушах у него оказалась вата, сквозь которую он почти ничего не слышал. В глазах замелькали какие-то блики, хотя на глазах были тяжёлые очки с тёмными стёклами. Сверху давило так, буто болела голова. Сама голова бы ла замотана в длинные пушистые шарфы. Агао пришёлся по пещере; там был полумрак.Потом он вышел и отряхнулся: ф-фух!Во второй пещере было так свежо, немного холодно… Вдруг Агао обнаружил, что стоит в ней почти голый. Ветер, то прохладный, то горячий, дул со всех сторон, и Агао стоял на ветру, такой открытый; потом он двинулся и прошёл дальше по пещере. По ней хотелось идти дальше и дальше… но вокруг валялись битые стёкла, а сверху было как-то слишком ярко, а снизу как-то очень темно… Он был слишком беззащитен там; и он вышел из второй пещеры.Он зашёл в третью пещеру и замер. В третьей пещере был полумрак. Там был полумрак, и в нём медленно-медленно двигались какие-то людчи и какие-то животные. Они ничего не говорили друг другу и поворачивались только очень-очень медленно… Хотелось бежать, хотя было непонятно куда, невозможно было двинуть ни рукою, ни ногою… как в вязком масле, всё можно было делать только так медленно… Даже изменить направление взгляда… С огромным трудом Агао выбрался и из этой пещеры.Выйдя, он стал думать, в какой же из этих пещер может находиться его иголка жизни, где он хочет, чтобы она была.Потом он вернулся к волшебнику и сказал: «Вторая».

— Вот твоё последнее задание, — сказал волшебник. — Оно тоже трудное. Видишь ли, твоего родителя-переродителя просто нет. Ты не можешь его найти. Ты можешь его только создать. Сейчас я дам тебе много разных фотографий…И он принёс Агао целый мешок фотографий, на которых были изображены разные людчи.— На одной из этих фоторафий изображён тот, кто может быть твоим переродителем. Ты должен найти эту фотографию.И вот Агао заперся в комнате, разложил фотографии на полу и стал смотреть на них, смотреть… Удивительно, что там не было ни одного людчи, которого бы он не знал. Там были его родители, его друзья, его учителя в школе, родители его друзей во дворе… Там была даже фотография его самого. И вот он смотрел на эти карточки, изучал их и гадал: кто же может быть его переродителем?Так он думал один день, два, три дня… Ну как он мог отгадать? Конечно, это не могли быть его друзья, и никто из его родителей тоже не мог стать переродителем. Он думал, думал, и никак не мог ни до чего додуматься. На

седьмой день к нему в комнату заглянул волшебник. «Ну как, — спросил он, — ты смог выбрать одну фотографию?»Агао поднял голову. У него был такой взгляд, как будто он не узнал волшебника. Не сразу он ответил:— Я нашёл только одну.— Покажи мне.И Агао протянул ему фотографию. А волшебник воскликнул:— Да! Это он!И вдруг Агао оказался в пустыне возле гаснущего костра, там, где он встретил погонщика верблюдов. Он был один. У него не было того рюкзачка, но в руках он сжимал фотографию. Это была та самая фотография, которую он выбрал из всех. И на этой фотографии был изображён поймайчик Агао.

Сон про мужиковИду я как-то по лесу. А я там дрова рубил. Смотрю: стоит мужик, топором машет. «Эй, — кричу, — давай помогу!» «Ну, — говорю, — помоги, коль не шутишь». Взял я топор, рядом пристроился. А тут я мимо прохожу. Смотрю — два мужика дрова рубят. «Эй, — кричу, — болезные, что ж вы все топорами? Хотите, пилу притащу?» «Пилу, — я говорю, — это что ж, это дело, давай, тащи». Ну, побежал я в деревню, пилу искать. Вижу свет в одном окошке. А там как раз я сидел, чай пил. Я стучу в окно, спрашиваю: «У вас пила есть?» «Черта тебе, — думаю, — пила? Нет покоя на этом свете!» А мужик по окну колотит, кричит: «Есть пила?» «Да нету, — говорю, — чай есть, пилы нету». «Ах ты, — думаю, — зануда, чай он пьет!» Но нашел пилу, прибежал в лес, а там уж все перерубили. Я смотрю — этот чокнутый бежит, пилой размахивает. Махнул рукой и домой пошел. А я как раз дома чай пил. Вдруг стучат. Выхожу я с бутербродом и говорю: «Чего надо?» Я аж задохнулся от хамства: что за хмырь в моем доме? «Ты кто такой?» «А вам чего?» «В моем доме!» «В чужую квартиру!» Но я его все же пригласил войти. «Это в свою-то квартиру?» — я

чуть не сдох. Вошел, говорю: «Ну, чаем угости». И думаю: сейчас гадости нальет, и говорю: «Возьми во-он из того ящика». «Ничего себе, — думаю, — уже и в ящики полазил!» «В моем доме!» «Черт знает кто!» «Да кто вы вообще такой?» «А вы что в моем доме делаете?»А тут как раз я мимо проходил. Слышу: драка, мужики дерутся. Только полез разнимать…Тут я и проснулся. Смотрю: мужики улепетывают.* * *Подсознание грубо и неотесано. Мало того: оно многолико. Шире, чем мы можем себе представить. Плюс беспринципно, как будто создано в расчете не на одну узколобую жизнь, а на десяток людей в разных обличьях. Разве это не ужас, что мы можем настроиться на ЛЮБУЮ музыку?

- Эту сказку придумал мой брат, когда ему было около одиннадцати лет. Я записал. Вспомнил я о ней, когда стал думать о диссоциации — мощнейшей способности мозга покидать родное тело, смотреть на него сбоку и вообще жить в сторонке. Потом использовал для снятия боли, где диссоциация — первый шаг.- То, что смещение внимания можно использовать для снятия боли — это мура. У меня часто появляется ощущение, что это смещение вообще является основой психотерапии. Во всяком случае, часто я ничем другим не могу объяснить наступление улучшения, кроме как тем, что просто фокус смещается с первоначальной проблемы на другую. Первоначальная при этом может тихо исчезнуть…- А может и остаться?- А может и остаться, но меняется отношение к ней.- «Теперь я этим горжусь»?- Именно. Нет, действительно, часто то, с чем к тебе пришли, исчезает начисто, причём неизвестно почему, будто бы только из-за того, что внимание перешло на другое. Но это другое — оно неостановимо, оно уходит вдаль. Решишь одно — появляется третье… И у меня возникает чувство, что я работаю каким-то Коньком-горбунком. Вот приходит ко мне человек, рассказывает о проблеме, а я: «Это службишка, не служба!», потом опять: «Это цветочки», а уж когда он доходит до чего-то настоящего, говорю: «Теперь ты сам». И дальше помогаю, конечно, но идет он сам, потому что он идет туда — не знаю куда и ищет то — не знаю что, и ответов на эти вопросы я уже сам не знаю, то есть знаю — для себя… И помогаю я в основном просто верой: это можно сделать, другие сделали, и ты можешь, иди, иди…- И он доходит?- Да, обычно да. Или исчезает — на год, на два, на пять. Потому что это путешествие, которое нужно сделать. Не в этой жизни — так в следующей.- Знаете, мне так понравилось… Они втроем, или даже их четверо, и это так здорово… А я вот одна, одна. Иду осенью в лес собирать листья — ну сколько я соберу? десять или сто, все равно, очень мало. На каждом листе свой рисунок, а я одна, и я увижу их так мало, а рассмотрю несколько, а запомню один. И вот эти листья — они как-то все вместе, они одно и то же, а я…

- И тебе от этого грустно?- Грустно и жалко, и мне кажется, что я чего-то не замечаю… что я искусственно отрезаю себя… И мне поэтому нравится сказка: там меня несколько, ну не меня, но все равно, и мы как-то вместе больше можем: один пилу тащит, другой бутерброды…- Как говорит дедушка Фрейд, наше нынешнее чувство «я» — лишь съежившийся остаток какого-то широкого, всеобъемлющего чувства.- Ничего себе съежившийся остаток!- Но ведь на самом деле мы одиноки. Я думаю, что большинство психологических проблем порождаются тем, что мы не хотим принять самых основных условий нашего существования — ну, как бы таких экзистенциальных постулатов. Их четыре. И первый — это то, что мы в конечном итоге одиноки. Никто не разделит наших последних тайн, и смерти в конце концов не разделит. Во-вторых, мы смертны. В-третьих, мы свободны. А это значит, мы ответственны за собственную жизнь. А в-четвертых, у нашей жизни нет единого доказуемого смысла. Кажется, всё. И это просто нужно принять, как закон тяготения. А жалко — конечно, жалко. Хотя мне, например, не очень.- А я хочу летать.- Кто не обломался, тому предстоит. (После паузы) Хотя я тоже хочу летать. И мне иногда кажется, что у меня получается. Эти законы — они хороши, но уж больно звучат по-школьному. Как-то слишком правильно. Правильно — значит просто, а просто — значит, можно придумать что-то другое. Мы и одиноки, и нет… Вообще эти ваши экзистенциальные законы — они где-то далеко живут, я тоже там бываю, но не очень часто. А часто я бываю совсем в других местах, и там совсем другие законы. (Пауза) Я бы не читала сказок, если бы их не было.- Да, сказки всё время вмешиваются в реальность, как ты их не гонишь; уж вроде всё вокруг тебя реально, сплошные кастрюли, сковородки, пелёнки, но вдруг раз — оказываешься в сказке. Почему?- Сказки-метастазки…- Вот и выходит, что этих истин больше: и ещё одна, наверное, это то, что мы нуждаемся в сказке.- В иллюзии?- Нет. В сказке, которая жива не потому, что напоминает реальность или как-то ей служит, а просто сама по себе. Как осенние листья.

Собака дикаяЖили-были старик со старухой у самого синего неба. Слугой у них служил горилла, славный волосатый парень, волшебник-простак. Что старики ему ни говорили, всё делал. Жили они тихо-тихо, потому что горилла всё понимал с полуслова и даже с шепота. А что же в них было сказочного? А вот что: детей у них не было.И ведь что за беда? Принёс бы горилла им ребёнка, ему бы только сказали. Но бабка стеснялась, а дед хорохорился. Ещё в молодости, бывало, когда было им без ребёнка невмоготу, они хотели попросить слугу своего. Выйдет дед на двор и скажет: «Эх, горка! Хорошо мы живём, чёрт нас подери! Ничего не надо! Айда рыбу ловить, волосатая морда!» А бабка своего настрадается, отзовёт гориллу в сторону и зашепчет: «Нам маленького бы…» Вмиг появлялся у неё щенок или портрет в миниатюре. Они и мечтать о том с годами бросили; видно, думали, так судьба распорядилась.Однажды востроносая судьба заглянула в их дом, разбила кофейник и похихикала над их толковостью. Всё же она решила сделать старикам что-нибудь приятное. Для начала она сломала дверной замок, чтобы можно было потом протащить что-нибудь без спроса.У деда хватило ума замок на место не ставить. И горилле не позволил.— Обожди, — сказал он. — Новый гость лучше старого.Поздней ночью притащила судьба в их дом мешок, оставила его на кухне и испарилась. С утра содержимое мешка диким образом залаяло: Гав! Гав! Рау! В доме у них такого шума отродясь не бывало! Выскочил дед из спаленки и опешил:— Вот те раз! Собака дикая!

Появилось у подарка судьбы имя, появилась и работа. Только она и делала, что моталась по дому и непрестанно лаяла. И вы думаете, это всё? Ха! Больше всех она лаяла на гориллу. А теперь сами посудите: что делал горилла в доме? Он слушал стариковские шамканья и пришепоты, чтобы их потом исполнять. А тут он не слышал ничего! Вилась, скакала вокруг проклятая собака и заливала всё песней-лаем.Горилла стал всё реже в дом заходить; а старики стали помаленьку и сами работать. И вот наступил грозный день: пришёл к ним горилла в последний раз. Напустилась на него собака пуще прежнего. Кричит он своим хозяевам: «Ухожу я! По такой жизни я вам больше не слуга! Загадывайте мне последнее желание!»Теперь представьте себе: стоит домик у самого синего неба. В домике стоят старик со старухой, глаза вытаращили, перед ними — волосатый горилла, а вокруг него скачет и надрывается диким лаем собака, судьбиный подарок. Представили? А пока представляли, они все на двор вышли, чтоб хоть чуточку послышнее стало.— Милый гориллушка, — начала бабка, — спасибо тебе за великие твои труды!— Чего, — кричит горилла, — сотворить пруды?— Нет, дай я, — говорит дед, — горилл, лучше тебя нет слуги…— С грибами пироги?— Да нет, — уже горланит дед, а сам бабку локтем в бок. — Чего просить будем?— Я сама, — торопится бабка. — Горильчик, нам бы прибыточку!— А, денег? — дошло наконец до балбеса.— Нет, милый, продолжение в семью надо!— Свинью в стадо?— Нет! Что ж тут непонятно: малютку в колыбель!— Голубятню и голубей?Ну что ты тут будешь делать? А собака — заливается! Дед орёт, бабка орёт наперебой:— Наследника!— Передника?— Крошку!— Кошку?— Младенца!— Полотенце?Кончилось тут у стариков терпение, они в один голос заголосили:— Сына! Сына!! Сына!!! СЫНА!!!От крика их небо разорвалось (ведь было оно у самого дома) и гром раскатился! Тут понял горилла, улыбнулся, щелкнул пальцами и исчез. А уже побежали с неба капли ливня и зашуршали кругом молнии. Побежали старики в дом, хлопнули дверью, видят: стоит на столе люлька, в ней — ребёнок, их сын! Пока кормили его и обхаживали, гроза кончилась. Ну дела! А где собака? Ясно где! А горилла? Пришёл через три дня, свежевымытый и подстриженный.И стали они жить-поживать, ребёнка в люльке качать. А вы чего тут все вокруг люльки собрались? Ну-ка, расходитесь, братцы, дайте парню сил набраться. Сон свят, все спят…

День КолобкаКолобок открыл глаза. Тело ломило, голова болела … в ином случае он мог бы задуматься о том, не одно ли это и тоже. Вот только сейчас его занимали другие вопросы.А именно «какого хрена?!» и «что сейчас было?!».В памяти роились обрывочные воспоминания, но ни одной мало-мальски адекватной картинки не возникало. Он помнил скорее ощущения, нежели видения. Что-то мохнатое, что-то теплое, что-то острое … и что-то очень болезненное.Так. Всё. Нужно отпустить ситуацию. Что вокруг? Лес. Тропинка. Вот пожалуй по ней катиться и нужно. Пока не понятно куда. Но не стоять же на месте. Колобок покатился.Катится колобок, а на встречу ему Заяц:— Колобок, Колобок, я тебя съем!Колобок застыл в нерешительности. Жуткое ощущение дежавю волной прокатилось в его мозгу. Он явно уже где-то это видел. И этого Зайца, и это «я тебя съем».— Не ешь меня, Заяц. — Неуверенно произнёс он. — Я тебе песенку спою:Я Колобок, Колобок,Я по коробу скребён,По сусеку метён …… Он допел песню и покатился дальше. Только Заяц его и видел!Катится Колобок, а навстречу ему Волк!— Колобок, Колобок, я тебя съем!— Не ешь меня, Серый Волк, я … — Опять тоже самое ощущение. Опять воспоминания как рой пчёл, среди которых нельзя остановить взгляд хотя бы на

одной, только весь рой, кружащий, непонятный. —.. тебе песенку спою.— Я Колобок, Колобок,Я по коробу скребён,По сусеку метён, …Колобок допевал уже не обращая внимания на застывшего Волка. Что-то было не так. Вот прям совсем не так. Он уже видел этого Волка. Уже пел ему песню… Додумать мысль не получилось, потому что на тропе оказался Медведь.— Колобок, Колобок, я тебя съем!Пропеть дурацкую биографическую песенку, покатиться дальше, не оглядываясь. Он откуда-то знал, что Медведя всё устроит и преследовать он его не станет. Но откуда? В такие моменты начинаешь сомневаться не то, что в себе, а вообще в реальности. Сон во сне. Томящее чувство зудом отзывалось в памяти. Было ощущение, что предсказать то, что будет через секунду не составит никакого труда. Но секунда наступала. За ней — другая. Ничего не менялось.— Колобок, Колобок, куда катишься? — Перед ним стояла Лиса. Большая, рыжая. А ещё очень знакомая. Вот прям чересчур очень.— Качусь по дорожке. — Ответил Колобок, продолжая напрягать память. Он должен был вспомнить…— Колобок, Колобок, спой мне песенку.Вот сейчас я спою песенку. — Подумал Колобок и запел.— Я Колобок, Колобок,Я по коробу скребён,По сусеку метён..Он допел песенку и вдруг понял, что сейчас Лиса пожалуется на свой слух.— Ах, песенка хороша! Да слышу я плохо. Колобок, Колобок, сядь ко мне на носок да спой ещё разок, погромче.Колобок как завороженный, откуда-то зная, что делать этого не нужно, подпрыгнул и уселся на носу у Лисы, запевая набившую оскомину песенку. Но Лиса его перебила:— Колобок, Колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.Совсем тошно стало Колобку. Всё естество протестовало против просьбы Лисы, но он должен был понять, что произошло и что не так сейчас.Прыгнул он Лисе на язык, а Лиса его — гам! — и съела …

… Колобок открыл глаза. Тело ломило, голова болела … но он не обращал на это никакого внимания. Потому что на этот раз помнил. Помнил всё. И тропинку, и Лису, и влажный её нос, и горячий язык … и острую боль, что была перед тем, как он снова открыл глаза. А ещё он помнил, что это был не первый раз. Он умирал и умирал сотни, а может быть тысячи раз. Так было всегда. Всегда одна и та же дорожка, всегда одни и те же звери, всегда один и тот же лес, всегда одна и та же смерть… Но только сейчас он помнил всё, что было. А значит теперь всё будет по-другому.Он покатился по дорожке. А на встречу ему Заяц.— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Не ешь меня, Заяц, я тебе песенку спою.

И он пел песню, как пел её этому же самому Зайцу неизвестно сколько раз до этого.А потом был снова Волк, и снова эта песня. И Медведь. И все оставались позади, и все только его и видели. А потом пришла она. Его погибель. Лиса.— Колобок, Колобок, куда катишься?— Качусь по дорожке.— Колобок, Колобок, спой мне песенку.Сердце уже начало стучать раза в три быстрее. Теперь это было не дежавю. Это было по-настоящему. И через минуту Лиса его съест.— Ах, песенка хороша! Да слышу я плохо. Колобок, Колобок, сядь ко мне на носок да спой ещё разок, погромче.Он прыгнул ей на нос. На этот чёрный, влажный нос хищника, замышляющего коварство. Вот только теперь Колобок знал, что будет дальше. Он пропел снова свою песенку.— Колобок, Колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.Вот он, момент истины! Колобок подпрыгнул, увидел, как блеснули чёрные глаза лисицы, но приземлился не на язык. Вместо этого он больно ударил Лису прямо в лоб, отскочил от неё как баскетбольный мяч, перемахнул через рыжий хвост и помчался дальше что было сил. Оглянулся в первый раз только через минуту. Лисы нигде не было.

Он сделал это. Сделал! Разрушил проклятие!— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Перед ним стоял Кабан.— Ээ… — замялся Колобок в полном шоке. Такого с ним ещё не было. А Кабан не стал ничего дожидаться и накинулся на него.Колобок открыл глаза.— Охренеть. — Только и смог он произнести. Тело ломило. Голова болела.Он снова покатился по тропинке. И снова был Заяц, снова была песенка, снова был Волк, Медведь и Лиса. И снова Лиса попыталась заманить его в ловушку, получила по лбу …— Колобок, Колобок, я тебя съем! — сказал Кабан.— Не ешь меня, Кабан, я тебе песенку спою!— А нахрена мне твоя пенсенка, если я жрать хочу?!— Опять последовал неожиданный ход от нового героя сказки...Колобок открыл глаза.— Вот ведь, свинья! — С досадой зашипел он, оглядывая лес. И снова всё повторилось. Уже машинально, не задумываясь он проделал путь до Лисы, обманул её, покатился дальше.— Кабан! — Заорал Колобок. Кабан, готовый произнести сакраментальную фразу о своих желаниях, застыл. — Беги, Кабан! За мной следом идут охотники! Ружья несут! Стреляют!На Кабана этот аргумент похоже подействовал.— Чё правда охотники?!— Правда, Кабан. Они уж Зайца застрелили, Волка застрелили, Медведя застрелили! Лису застрелили.Кабан взвизгнул:

— Даже Лису?!— Даже! Беги.И он действительно побежал, снося кусты.— Уф. — Вздохнул Колобок, катясь дальше. Лес здесь был другим. Деревья стали реже и даже иногда было видно большие куски неба по которым плыли облака …Колобок открыл глаза.— Да йошкин выхухоль! Какая сволочь делает овраги посреди тропинки!!!И снова Заяц, снова Волк … Лиса, Кабан.. тропинка. И вот он овраг. Глубокий, зараза. Метров десять будет.Колобок аккуратно покатился дальше. На этот раз особо никуда не заглядываясь.— Колобок, Колобок, я тебя съем!— А ты вообще кто? — Опешивший Колобок смотрел на что-то большое. Цветом оно было примерно как болото, откуда собственно только что и вылезло. А ещё у него была пасть. Очень большая пасть. Такой пастью не то, то Колобка, такой пастью Зайца, Волка, Медведя, Лису и Кабана можно было разом проглотить.— Я Бегемот. И я тебя съем. — Невозмутимо сообщило нечто, назвавшееся Бегемотом.— Слушай, Бегемот. Не ешь меня, я тебе песенку спою.Колобок открыл глаза, заранее матерясь.Попробуем следующий вариант.— Беги Бегемот, беги! Там охотники! Они Зайца …Колобок открыл глаза, матерясь в два раза активнее и в слух.— Бегемот, ты может быть худо слышишь? Давай я к тебе на носок сяду?Колобок открыл глаза. Мата в голове не было. Была бессильная злоба.— Не ешь меня, Бегемот. Я тебе секрет а то не расскажу!— Какой секрет?Внутри Колобка всё замерло. За долгое время это был первый раз, когда удалось пройти дальше первой бегемотиной фразы.— Что лежит у меня в кармане. — Наугад бросил он цитату из какой-то книжки.— У тебя же нет карманов.Колобок открыл глаза.Надо придумать что-то правдивее.— Какой секрет?— Кто умрёт в Мстителях.— Ненавижу спойлеры.Колобок открыл глаза.— Какой секрет?— Кто на свете всех милее, всех румяней и …Колобок открыл глаза.— Какой секрет?— Кто убил кролика Роджера…— АААААААА!!!! — Заорал Колобок, испытывая ненависть ко всему миру и открыл глаза.

Он готов был убить всех! Ненавидел всё и вся! Этот лес, эту тропинку, эту грёбаную песенку! И в особенности этого толстокожего, непрошибаемого, тупого, прожорливого бегемота!

В очередной раз он покатился по дорожке.— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал уже набивший оскомину Заяц.— Иди на хрен, Заяц, бл! — Сказал злобно Колобок, подпрыгнул, ударил ушастого в живот и покатился дальше.— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал грёбаный Серый Волк.— Я вопьюсь тебе в селезёнку и прожую кишки! — Заорал Колобок и покатился дальше мимо ошалевшего Волка.— Только попробуй, чучело музейное! — Рявкнул Колобок, ничего не успевшему сказать доставучему Медведю и покатился дальше.— Колобок, Колобок, куда катишься? — Спросила Лиса.— Жрать младенцев под кровавой луной и танцевать нагишом во славу тёмному владыке! — с кровожадной ухмылкой сообщил он хитромордой Лисе и покатился дальше.— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал Кабан.— А я тебя свиным грипом заражу, говно клыкастое! — Процедил хрипло в ответ Колобок и покатился дальше.— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Вылез снова из болота Бегемот.— Закрой пасть, антресоль дырявая! — Попытал счастья Колобок, но Бегемот уже шёл на него. Болотное чудище действительно был непрошибаемо. — Не ешь меня, а то я тебе секрет не расскажу!— Какой секрет?И вот снова этот момент. В голове уже было пусто. Он перепробовал сотни вариантов.— Не расскажу куда я … — … иду. — Колобок открыл глаза, заканчивая фразу уже после того, как Бегемот в очередной раз его сожрал.Только теперь его мысли были заняты не тем, что всё снова и снова повторяется. Он думал о том, что сам только что сказал.

«Куда я иду».

— А действительно, куда, я мать его, иду?! — Произнёс он в слух. И огляделся.

Был тот же лес. Та же опушка. Та же тропинка уходила прямо. А вот была ещё тропинка. И вон там дорожка куда-то уходит. А вот ещё одна. Он стоял на перекрёстке множества тропинок, на которые почему-то раньше не обращал никакого внимания. А почему?Почему он их не видел и как умалишённый пёр по одному и тому же пути. Хотя уже не раз мог убедиться, что заканчивается он тупиком?

В затуманенном состоянии Колобок покатился по другой дорожке. Она был чуть пологая, спокойная, тихая. Никто не вылезал из кустов и не сообщал ему радостно, что хочет его съесть. Через полчаса тропинка вывела его из леса на

широкое пшеничное поле. Тут было тихо. И очень спокойно.Впервые за много-много дней … или жизней, Колобок понял, что ему наконец-то хорошо. Что он нашёл то место, где хочется остаться и ни от кого не убегать...Евгений Звягин

В этот день после двухчасовой осады царскими войсками была взята штурмом избушка в лесу, секретное наблюдение за которой велось уже неделю. Могучие с виду куриные ноги избы были мгновенно связаны несколькими удальцами, дверь вышиблена, и упирающаяся бабка с мешком на голове посажена в подводу. Туда же бросили ступу, метлу и какое-то засушенное в нелепой позе крохотное существо.Ввиду важности дела допрос вёл лично царь. Приказав снять с бабки мешок, он долго и враждебно её разглядывал. Затем коротко вздохнул и приступил к дознанию.— Возраст?— Издеваешься? — спросила бабка и поскребла под мышкой. На пол посыпалась труха.— Возраст? — словно не слыша, повторил царь. У него был свой метод.— Ну, девять, — дружелюбно ответила старая. — Тыщ, само собой. А и по какому поводу пригласить изволил, государь?

— Пол? — спросил царь, не удосуживаясь на ответ.— Да какой уж теперя пол! — скромно сказала бабка. — Был, да весь вышел. Это лучше у Кащеюшки спроси, он любит похвастать.— Где?! — резко наклонился к ней царь.— И хто, батюшка?— Кащей где?! Говорить!— Дак у тебя же, батюшка, в распоряжении! Обоих же нас арестовали. Меня, главное, на допрос сразу, а его к вещественным доказательствам присовокупили! Это где ж справедливость?— Вычленить и привести немедля! — велел царь. Ошибка следствия вывела его из себя, но он сдержался и снова надел очки.— Цель и характер заклинаний? — вопросил царь.— Ради мира на земле! — заученно ответила Яга. — Чтоб путём всё и хорошо было. Всё чисто, по-народному, на травах.— На травах, значит!.. — царь побарабанил пальцами по столу. Затем достал из ящика какие-то горелые лохмотья и сунул бабке под нос. — А это как понимать?! Отвечать мне!Бабка смутилась. Обнюхав лохмотья хрящеватым носом, она развела руками.— Дак ить дурак он был, Ваня-то! Я ему говорю: лезь в печку. Он и полез. У Кащеюшки спросите, вместе ужинали.— Все слышали? — спросил царь.Понятые, два боярина, писец и шут, кивнули. Дверь скрипнула, и вошёл солдат с засушенным существом на подносе. Он аккуратно поставил поднос на стол и ущипнул существо за что-то вроде ноги. Существо пискнуло.— Трындить немного! — доложил солдат, обращаясь к царю. — А ежели не трогать — не трындить.— Схуднул Кащеюшка! — соболезнующе сказала Яга. — Никаки отвары не помогают. Даже с гуся-лебедя одни колики. Иголка, видать, в яйце окислилась.Царь вооружился лупой и осмотрел странное насекомое. Последнее в ответ поклонилось и что-то пропищало. — Здоровья тебе желает, государь, — перевела Яга. — Это он вежливый сегодня, а то бы прямо в харю плюнул. В лицо, тоись. Поиспортился нравом-то. Как мужики бояться перестали, после Муромца, так он на нет и изошел. После поражения. Четырёх метров мужчина был, а теперь от тараканов в чайной коробке прячется. Беда с ним, уж совсем тщедушный стал. Того гляди, скоро паутину вить начнет.— Ты мне зубы не заговаривай! — прикрикнул царь. В нём проснулась жалость, а дело требовало точных показаний и назидательного приговора. — Почто Ивана съели, колдуны? Говорить! Сто пятая обоим корячится, кол осиновый! Наслышана, карга?— Как не знать! — поежилась бабка. — Законы чтим. Токмо батюшка твой чемпионаты по ворожбе устраивал, сам блюдечко катал, а ты старых людей кодексами пужаешь. А за что нам кодексы-то? Жили себе и живём, зла никому не желаем. Ну, поужинали разок... Дак он же детей, дурак-то, столько успел наплодить — государству твоему на две переписи хватит! А тебя, между прочим, иначе как клопом брюхатым не называл. Циник был и ругатель, а ты, надежа, чернилы на его изводишь. Бороду вон обмакнул.

— Смутьян, что-ли, был? — спросил царь. Смутьянов он не любил. Смутьяны мешали сеять и пасти, а не сеять и не пасти было нельзя.— Ды как сказать? Смутил он меня... — вздохнула Яга. — Я уж и забыла, когда ко мне мужчины приставали. Разочаровала его. А он такой из себя видный был, даром что дурак. Красный бант у его был. Книжку мне читал. Говорил: недолго им, паразитам, осталось!— Кому? — не уловил царь.— А паразитам, батюшка! Паразиты каки-то. Наверно, блохи у его были. Чесался всё время, нервный был. Хотя на вкус и не скажешь...— Со сметаной его надо было! — отчётливо прокуковало существо на подносе.— Ишь ты! — подивился царь. — Речет!— Реку! — поклонилось ему существо. — Отпустил бы на хрен — я бы тебе и сплясал!— Совсем стыд потерял! — засокрушалась Яга. — Ладно без порток ходит — на ем не видно. А то ведь пляшет, как оглашенный. И песнями всю скотину в округе запугал. Как расчирикается — так журавли в небе и разворачиваются, обратно улетают. Опомнись, Кащеюшко! Кащей же ты! А это государь наш, батюшка!— Не слепой. Вижу, — с достоинством ответило существо, хлопнуло у себя над головой в ладошки и подпрыгнуло.— Для тебя старается! — шепнула царю Яга. — Менуэт любит — страсть! А вот покажи-ка нам, Кащеюшко, как пьяный воробей домой стучится!Существо на подносе исполнило. Царь откинулся на стуле, выронил лупу и захохотал. Существо почтительно задребезжало в ответ. Из глаза его выпал и повис на шнурке маленький монокль.— Горазд, горазд, чудовище! — охал царь, вытирая слезу. Он обернулся к шуту. — Помощник тебе, Сеня! Бери вторым номером, записки из барабана будет таскать, с куклой танцевать. А то кота для него под седло поставим, сабельку дадим — чем не рыцарь? Пародию будет нам исполнять, пьесу для него напишем.— Старый он для забав. Посовестился бы, государь! — поджала губы Яга. Царь зыркнул на неё из-под кустистых бровей и погрозил пальцем.— Ивана-то съели? А, живодеры? Помалкивай таперя! Таперя во искупление шашнадцать концертов тут и три с капеллой на выезде. За евоный танец в валюте и оборудовании столько возьмём — ташшить неловко будет! А от тебя, старая, песни жду. Задушевной, о прошлом. У тебя бас али баритон? Отвечать!— Бронхит у меня, — подумав, сказала Яга. — Застарелый, как и всё остальное. Лучше уж я за пианину сяду. Сыграть не сыграю, но крышку взглядом открою.— Ну, моих два номера, — добавил шут. — Шар глотаю и вынимаю — раз. Соло на трубе с прыжками — два.— И сам выступлю! Фельетон прочту! — воодушевился царь. Он был близок к искусствам, как никогда. Страсть же его к оригинальному жанру шла от деда, который по пьяному делу любил, отстранив пономаря, показывать с колокольни различные кундштюки, в том числе и задницу обыкновенную голую. Нынешний царь с народом не заигрывал, но немногочисленных муз берег и холил. Музы и медоварение — это были два столпа, на которых держалось все и вся в стране.

Поэтому вечером в честь предстоящих успехов царь с шутом так погуляли в погребе, что виночерпий вылез наверх обессиленный и до петухов лежал в кустах, дуя на свои мозолистые руки.Евгений Шестаков

Если меня совсем нетЕщё совсем немного — и загорятся звёзды, и выплывет месяц и поплывёт, покачиваясь, над тихими осенними полями. Потом месяц заглянет в лес, постоит немного, зацепившись за верхушку самой высокой ёлки, и тут его увидят Ёжик с Медвежонком.— Гляди, — скажет Ёжик.— Угу, — скажет Медвежонок. А месяц подымется ещё выше и зальёт своим холодным, тусклым светом всю землю.Так было каждый вечер в эту ясную холодную осень. И каждый вечер Ёжик с Медвежонком собирались то у Ёжика, то у Медвежонка и о чём-нибудь говорили. Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:— Как всё-таки хорошо, что мы друг у друга есть!Медвежонок кивнул.— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.— А ты где?— А меня нет.— Так не бывает, — сказал Медвежонок.— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?— Пойду к тебе.— Куда?— Как — куда? Домой. Приду и скажу: «Ну что ж ты не пришёл, Ёжик?» А ты скажешь…— Вот глупый! Что же я скажу, если меня нет?— Если нет дома, значит, ты пошёл ко мне. Прибегу домой. А-а, ты здесь! И начну…

— Что?— Ругать!— За что?— Как за что? За то, что не сделал, как договорились.— А как договорились?— Откуда я знаю? Но ты должен быть или у меня, или у себя дома.— Но меня же совсем нет. Понимаешь?— Так вот же ты сидишь!— Это я сейчас сижу, а если меня не будет совсем, где я буду?— Или у меня, или у себя.— Это, если я есть.— Ну, да, — сказал Медвежонок.— А если меня совсем нет?— Тогда ты сидишь на реке и смотришь на месяц.— И на реке нет.— Тогда ты пошёл куда-нибудь и ещё не вернулся. Я побегу, обшарю весь лес и тебя найду!— Ты всё уже обшарил, — сказал Ёжик. — И не нашёл.— Побегу в соседний лес!— И там нет.— Переверну всё вверх дном, и ты отыщешься!— Нет меня. Нигде нет.— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-к!..» Вот.— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?— Нет, ты — есть; а вот меня — нет. Медвежонок замолчал и нахмурился.— Ну, Медвежонок!.. Медвежонок не ответил.Он глядел, как месяц, поднявшись высоко над лесом, льёт на них с Ёжиком свой холодный свет.

Сказ про рыбу

На берегу моря была деревня. Море здесь было всегда, и деревня была всегда. Они родились вместе. Деревенские занимались своими деревенскими делами. У моря дел не было.Когда в море завелась рыба, деревенские побросали свои деревенские дела и начали эту рыбу ловить. Они стали рыбаками. Много разной рыбы ловилось в море. Одна рыба годилась для еды, другая помогала по хозяйству, третья могла развеселить ребёнка. Ещё ловилась рыба ни для чего, просто рыба.Один Корней не ловил рыбу. Он по старинке занимался деревенскими делами и любил просто сидеть у моря. Однажды Корней зашёл в море и вышел из него с рыбой. Каким образом он её поймал, Корней не понял. Рыба была у него в руках. Корней внимательно её разглядел. На вид это была обыкновенная рыба. Размеры у неё были рыбьи, и всё остальное. Только непонятная эта рыба была Корнею. Он много всякой рыбы видел у рыбаков. И такую видел, только не совсем. Корней понёс рыбу в деревню, чтобы показать рыбакам. Рыбаков в деревне не оказалось. Они были в море и ловили рыбу. В деревне остались дети да бабы. Тогда Корней пошёл к бабе Груне. Все ходили к бабе Груне за советом.Баба Груня сидела в доме и советовала. Корней вошёл с рыбой и сказал.- Здравствуй, баба Груня. Ты знаешь, я не рыбак, но я много видел рыбы. Вот у меня рыба, которую я не ловил, но поймал. Она вроде рыба, а вроде такая в море не ловится.Баба Груня взяла рыбу, обнюхала её, откусила кусочек и медленно прожевала.- Эта рыба для еды не годится - не съедобельная. Такие рыбы есть.Баба Груня отпустила рыбу и стала смотреть. Рыба прошлась по дому, внимательно всё осмотрела, достала из-под лавки ящик с инструментами и принялась чинить табуретку.

- Помогает по хозяйству, - сказала баба Груня. - Такие рыбы тоже есть.Баба Груня кликнула в окно дочку. Девочка шести лет прибежала к мамке. Баба Груня больно ущипнула девочку, и та заплакала. Рыба подошла к девочке, прижала её к себе и скривила смешную рожу. Девочка засмеялась и убежала.- Умеет смешить детей, - сказала баба Груня. - И такие рыбы есть. Слушай, Корней, эта рыба в еду не годится, по хозяйству ты сам способный, детей у тебя нет. Зачем тебе эта рыба? Оставь эту рыбу мне. Да и рыба какая-то, как не рыба.- Оно-то так. Ты только проясни мне, что же это за рыба какая-то, как не рыба.Дверь отворилась, и вошли мужики.- Баба Груня, мы к тебе за советом, - сказал самый старший. - Случилась беда. Утоп Поликарп, твойный муж. Так ты уж растолкуй нам, как про эту беду тебе сообщить. А мы тут тебе рыбки принесли. Не побрезгуй.Баба Груня взяла из корзины одну рыбу откусила от неё кусочек и прожевала.- Съедобельная, - сказала баба Груня. - Остальную рыбу баба Груня быстро перебрала. Какую на хозяйство сразу определила, какую во двор к детишкам выпустила. Мужики терпеливо ждали.- Коли утоп Поликарп, так и сообщите, - сказала баба Груня.Рыба Корнея закончила чинить табуретку и вышла посмотреть на рыбаков. Рыбаки как увидели рыбу, бросились к ней обниматься. Самый старший рыбак сказал:- Поликарп, а мы думали ты утоп. А ты не утоп.- Да утоп я, а Корней меня поймал.Самый старший сказал:- Врёшь! Корней поймал?! Ну, молодец.Все бросились обнимать Корнея.- Корней, ты же никогда не ловил!- Случайно я, - пробормотал Корней.Самый старший сказал:- Ты теперь тоже вроде как рыбак, Корней. Айда с нами завтра на рыбалку.- Только я съедобельную буду ловить. Детей у меня нет, а по хозяйству я сам.

Худимов Борис