Т.Е. Савицкая

«Глобальный подросток» в орбите глобальной культуры:

герой или жертва

И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать над ними.

Книга пророка Исайи, гл. 3, ст. 4 // Библия:

книги священного писания Ветхого и Нового Завета.

Канонические в русском переводе с параллельными местами. –

М., 1990. – С. 682.

Дети – наше будущее!

Популярное изречение наших дней

Современному ребенку, увы, не позавидуешь. Все меньше шансов у него «входить

в разум» в естественном ритме социально-психологического и телесного взросления в

тихих оазисах «детской культуры», огражденной невидимыми стенами добротной,

поколениями апробированной книжной, кино- и телепродукции.

Самовластный актор глобальной социокультурной трансформации, трансграничная

рыночная культурная индустрия стремится покончить и с этой автономией, оснастив

каждого малыша (будь то в дебрях Амазонки или в снегах Сибири) «джентльменским

набором» юного потребителя: «сникерсом», куклой «Барби», мультипликационными

сериалами «Уолта Диснея», бесконечным, как «жвачка» за щекой, «Гарри Поттером» (в

книжном и киновариантах).

Эта финансовая и мировоззренческая экспансия вливается в русло масштабного

метакультурного противостояния глобального и локального. Причем последнее можно

трактовать не только в территориально-географическом ключе – нации-государства,

национальные культуры, регионы и проч., но и в социально-демографическом: возрастные

страты, гендерные формообразования, профессиональные группы. Иначе говоря, попадая

в поле действия финансово-технологической и информационной инфраструктуры

глобального общества, детство volens nolens становится фрагментом международного

рынка, участвует в экспорте и импорте как детских товаров (в том числе культурного

назначения), так и самих детей-товаров, перемещаемых в метрополию из периферии.

В глобальном рынке культурной продукции (включая кино-, фото-, радио- и

телепродукцию, печатные издания, музыку и изобразительное искусство), объем которой,

по данным ежегодного доклада ООН, увеличился с 95 млрд. долл. США в 1980 г. до более

380 млрд. в 1998 г. [7, c. 104], наиболее стремительно растет именно «детский» сектор.

Неслучайно, в число наиболее кассовых за пределами США фильмов, по данным на

апрель 2004 года [7, c. 106–107], вошли три фильма П. Джексона из серии «Властелин

колец» и два фильма о Гарри Поттере:

• «Возвращение короля» (2003) – 696 млн. долл., 2-я позиция в рейтинге;

• «Две твердыни» (2002) – 581 млн. долл., 5-я позиция;

• «Братство кольца» (2001) – 7-я позиция;

• «Гарри Поттер и тайная комната» (2001) – 651 млн. долл., 3-я позиция;

• «Гарри Поттер и философский камень» (2002) – 604 млн. долл., 4-я

позиция.

Торговая марка «Гарри Поттер», включая не только книги и фильмы, но и свыше 400

сопутствующих товаров (компьютерные игры, конструкторы, майки, брелки, фонарики и

проч.), стоит в настоящее время свыше 4 млрд. долл. [30].

Как разъясняют социологи культуры и исследователи детской психологии [4, 9, 11,

13, 15, 20], масштабное продвижение «детского» глобального культурного продукта

опирается на скрытую колонизацию внутреннего мира детей, ломку мировоззренческих

матриц, импорт систем ценностных предпочтений и поведенческих структур. То есть на

организацию управляемого конфликта этнонациональной и мультикультурной

идентичностей, составляющего ядро ставшего уже нормой анормального процесса

социализации значительных слоев молодежи. Как отмечается в подготовленном в рамках

«Программы развития» ООН «Докладе о развитии человека» за 2004 год, «структура

потребления теперь носит глобальный характер. Исследования рынка выявили

«глобальную элиту» – средний класс, который демонстрирует одинаковый стиль

потребления, предпочитая «глобальные бренды». И далее: «Самое поразительное явление

– «глобальные подростки», которые населяют «глобальное пространство» – единый мир

поп-культуры, поглощая музыку и видеопродукцию и представляя собой огромный рынок

для производителей кроссовок, футболок, джинсов» [7, с. 105].

Не все, однако, видят в самовлюбленном упоении престижным потреблением

венец человеческого существования. Наоми Кляйн в знаменитом бестселлере «No Logo:

люди против брэндов1», этой библии антикорпоративного движения, обличая

«глобальный моно-мультикультурализм», демонстрирует, как «ТСК захватывают и

монополизируют рынки, искусственно создавая мнимое разнообразие альтернатив,

последовательно ограничивают свободу выбора и пытаются запрограммировать нашу

1 В современном русском языке правописание термина brand не устоялось. Обычно практикуется написание «бренд», но некоторые авторы используют и «брэнд». – Прим. ред.

жизнь, внедряя в сознание потребителей ограниченный набор ценностей и стилей жизни в

рамках раскручиваемых глобальных брендов» [8, с. 620]. Но выбор – в том числе «быть

или не быть» глобальным «потребляющим животным» – право и удел взрослых людей.

Вряд ли современный подросток, зачастую находящийся под жестким давлением

электронно-магических СМИ2, автоматически заимствующий ценности и поведенческие

установки из субкультуры сверстников (peer subculture), способен осознать, как и почему

«бренды внедряются в социальную сферу, колонизируют общественное пространство,

приватизируют образование, науку и культуру, лишая общество возможности свободно

развиваться» [8, с. 528].

ВРЕЗКА 1. В эпоху идейно-психологического и коммерческого всевластия

супербрендов формируется парадоксальная транскультурная реальность: ставшая

массовым явлением ущербность социально-культурной адаптации детей к миру взрослых

ведет к прогрессирующей инфантилизации общественного сознания. КОНЕЦ ВРЕЗКИ 1.

Это находит свое проявление в дефиците общественно значимой критической рефлексии

(былой привилегии некогда славной интеллигенции, все более превращающейся в

наемное сословие для оказания платных услуг в рекламном и пиар-бизнесе), равно как и в

незрелости общепринятой художественной практики, в подростковой брутальности,

слепой агрессивности, которые становятся нормой культурно-политической деятельности

«цивилизованных» стран, в кризисе авторитета власти (от родительской, педагогической

до государственной), наконец, в исчезновении из общественного оборота высших

ценностей и духовного измерения либо суеверно-варварской их примитивизации.

Механизмы формирования «глобальной власти глобального подростка» может

прояснить исследование динамики социокультурного статуса детства на протяжении

последних десятилетий в условиях транзита от «массового общества» к обществу

глобальному.

От «несовершенного взрослого» к «не взрослеющему ребенку»: вчера, сегодня, завтра

Среди множества различных определений минувшего века есть и такое: «Век

Ребенка». Действительно, за прошедшие десятилетия, как никогда, много было сделано

безусловно позитивного: сокращена детская смертность3, упрочены меры правовой

2 По данным, приводимым А. Сафировым, в США трое из пяти детей в возрасте до 6 лет не воспитываются родителями. Более 6 млн. детей школьного возраста после занятий предоставлены сами себе. В результате «в среднем каждый ребенок проводит около 28 часов в неделю перед экраном телевизора и к 18 годам успевает посмотреть более 200 тыс. актов насилия и 16 тыс. убийств» [16, с. 283]. 3 По свидетельству известного историка детства Ф. Ариеса, еще в конце XVII века во Франции 12% детей умирало в первый месяц жизни, 35% – в первый год, и лишь 53% детей доживало до 12 лет [24].

защиты детей4, введено в большинстве стран всеобщее обязательное образование.

Представление о том, что все дети – «без различия или дискриминации на основании

расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, нации или

социального происхождения, имущественного достатка, статуса рождения» – имеют

«право на должное питание, кров, отдых и медицинское обслуживание», было признано

международным сообществом в качестве непреложной нормы общественного

устройства5.

Вместе с тем современному человеку все очевиднее становится амбивалентность

«плодов цивилизации» для детей как особой социально-демографической, медико-

биологической и социокультурной категории: катастрофическое падение рождаемости в

промышленно развитых странах, рост числа врожденных патологий и уродств; общее

снижение качества детского здоровья как физического, так и психического; падение

стандартов образования; все более раннее биологическое взросление в сочетании с

социальным инфантилизмом; становящиеся нормой «дефекты аккультурации», зачастую

приводящие к формированию устойчивого «антикультурного синдрома» как питательной

почвы для возникновения антисоциальных криминогенных подростковых субкультур. В

чем же причина столь противоречивого сочетания в современной культуре

аффектированного, подчас сентиментального детолюбия, охотно подкрепляющего

унаследованные от семейного этноса эпохи Просвещения лозунги («Все лучшее – детям!»,

«Дети – наше будущее!») щедрой институциональной и правовой поддержкой, с

фактическим игнорированием таких кардинальных прав детей, как право на

существование6, здоровье7, осмысленную, человечески полноценную жизнь? Как

возможно в рамках одной культуры объединение явственного (хотя достаточно

поверхностного) детоцентризма с нигилистической идеологией «антинатализма» (по

удачному выражению Питера и Бригитты Бергеров – [25]), с «культурной

дискриминацией» ребенка, трактуемого либо как «несовершенный взрослый» (как будто

детство – болезнь, проходящая с возрастом), либо как некий «анти-взрослый» (c

4 Так, например, в США еще в 1874 г. в Нью-Йорке было организовано Общество предотвращения жестокого обращения с детьми, в 1899 г. в Чикаго открыта Национальная лига по контролю над рождаемостью, 1919 год президент Вудро Вильсон объявил «Годом ребенка» [26]. 5 Так гласит пункт первый «Декларации прав ребенка», принятой ООН в 1959 году В основу ее положен документ, разработанный в начале 20-х гг. Международным союзом борьбы за благосостояние и принятый Лигой Наций в 1924 году. 6 Как отмечают отдельные исследователи [15, 19], легализация в большинстве западных стран абортов под флагом расширения женских прав в сторону полной «репродуктивной свободы» является, по сути дела, общественно санкционированным инфантицидом, абсолютно неприемлемым с точки зрения любой традиционной религии. 7 По данным А. Сафирова, даже в благополучных США у одного из восьми американских детей отсутствует медицинская страховка; один из шести живет в бедности; примерно один из каждых десяти подростков в возрасте от 16 до 19 лет бросает среднюю школу [16, c. 256].

последующей неоромантической идеализацией в духе пресловутых клише: «дитя

природы», «невинный дикарь» и прочее).

К ответу на эти очень непростые вопросы можно приблизиться, пытаясь прояснить

современную социокультурную специфику детства, статус ребенка в культуре,

своеобразие его облика в ней. Следует сказать, что наряду с все более тщательным и

детальным изучением истории, психологии и этнографии детства исследования,

нацеленные на выявление специфики его современной культурно-исторической

модификации (с учетом многообразных новаций в процессе межпоколенной трансмиссии

культуры, трансформации базовых моделей социализации и аккультурации,

видоизменения возрастного символизма) становятся все более частыми в отечественной и

зарубежной литературе [5, 6, 12, 29].

Джон Дьюи назвал как-то ребенка «самым большим открытием ХХ века».

Несмотря на весь прогресс в изучении психологии детского развития (особенно

психоаналитической школы в лице М. Кляйн, А. Фрейд, Д. Винникота, К. Малер), на

многообразные достижения в области социальной и культурной политики ребенок для

современной культуры остается, во многом, «анонимным», «аутсайдером», своего рода

«существом в себе». Речь идет здесь не только об особой так называемой «детской

культуре» (фольклор, игра, этикет) с ее своеобразными мировоззрением, этикой и

эстетикой, влачащей жалкое полулегальное существование на задворках «взрослой»

культуры. Имеется в виду, внешне казалось бы загадочный, эффект избирательного

восприятия культурой из почти безграничного диапазона хранящихся в социальной

памяти человечества обликов детства лишь тех его, по сути дела, суррогатов, которые

соответствуют тому «месту» на пересечении смысловых осей культуры, который

«укладывается» в избранный облик. Иными словами, культура использует тот образ

ребенка, который не противоречит его концептуальному статуту в ней, независимо от того

лестным8 или совсем наоборот9 является этот облик.

ВРЕЗКА 2 Пожалуй, наиболее значимым фактором, предопределившим

центральность статуса ребенка («молодежи») в современной западной культуре, является

унаследованное от Просвещения отождествление молодого человека со своего рода

метафорой будущего, которое приобретало в ходе последовательной утилизации

8 Например, представление о том, что дитя – это «откровение природы», достаточно популярное в 80-е гг. минувшего столетия в кругах сторонников «Нью эйджа» в рамках неопочвеннического «культа совершенного ребенка». 9 См., например, неожиданную актуализацию метафоры-мифологемы «ребенок – дьявол» в американском кино 1960–1970-х («Ребенок Розмари» Р. Поланского, «Экзорцист» У. Фридкина, «Предзнаменование» Р. Доннера и проч.).

мифологемы прогресса в социальном мышлении XIX–XX вв. все более прикладной,

десакрализованный смысл. КОНЕЦ ВРЕЗКИ 2

Маргарет Мид, крупнейший американский социолог и этнограф, ввела в начале 70-

х годов прошлого века (в работе «Культура и сопричастность») чрезвычайно интересное

разграничение между культурами трех типов в истории человечества:

«постфигуративными» (в основном, культурах традиционного склада, где молодежь

полностью заимствует социальный опыт старших), «конфигуративными», где приходится

учиться и взрослым, и детям, в основном, у своих сверстников, и «префигуративными»,

где в силу быстроты общественного развития, беспрецедентности накапливаемого

социального опыта взрослые вынуждены учиться у детей. Оценивая современную

западную культуру как «префигуративную» по преимуществу, исследовательница так

характеризует молодых, эту «расу нового», призванных, волей судьбы, быть

законодателями социальных норм, вынужденными «учителями нации»: «Они – дома в

этом времени. Спутники привычны в их небесах. Они никогда не знали времени, когда

война не грозила бы уничтожением. Использующие компьютер не антропоморфизируют

будущее, они знают, что они сами – запрограммированные человеческие существа» [28, c.

35].

Показательна амбивалентность этой характеристики, ярко высвечивающая

имманентную противоречивость культурного статуса молодежи в «обществе

потребления». С одной стороны, непомерность адресованных ей социальных чаяний,

которая перерастает подчас в прямую «идолизацию» молодежи, а с другой – очевидная

неготовность нарциссического «Now Generation», привыкшего жить в «мире легких

ответов», где «мысль – наклейка на бампере, а философия – лозунг на значке», к их

осуществлению. Катализатором здесь, безусловно, послужило формирование «моды на

молодежь» (как результат растущего симбиоза молодежной и массовой культур,

претендующего на центральное место в системе западной культуры), поставившей –

вследствие дальнейшей вульгаризации социально-утопического мышления в массовом

сознании – популярные в молодежном движении 1960–1970-х годов лозунги («Молодежь

– Мессия Нового Мира») в рыночно-потребительский контекст. Удивительно ли, что

молодежь, абсолютно не готовая к роли «мессии», функцию гаранта общественной

стабильности столь же успешно переадресовывает «кланам сверстников», которые

становятся страшной неуправляемой силой. Этой, по удачному выражению Р. Лильстрем,

«социальной утробе», дающей подростку ощущение личной и групповой идентичности,

реализуемой, главным образом, в акте потребления того или иного маркированно

молодежного «товара» (модной одежды, различных аксессуаров причастности к группе,

музыки и прочее). ВРЕЗКА 3. Молодежь сегодня «заботливо» изолируют от серьезной

социальной деятельности, старательно вытесняют с рынка труда на обочину общества в

«культурные гетто» (дискотеки и т. д.), планомерно сводят ее роль в обществе к

обеспечению потенциально ненасытного, управляемого капризами моды и

сегрегированного в возрастном отношении рынка потребления. КОНЕЦ ВРЕЗКИ 3 В этой

ситуации рассуждения о «всемирно-исторической миссии» молодых как «первородных

Века Водолея» (М. Фергюсон), «авангарда мирового прогресса», носителей

экстраординарной «культуры нового» представляются странным фарисейством, а

традиционный лозунг американских либералов «Дитя ведет нас» приобретает в этом

контексте несколько зловещий смысл, напоминая об известном выражении: «Слепые –

вожди слепых».

Между тем, по прошествии нескольких десятков лет становится очевидно, что

именно социокультурная революция 1960–1970-х годов (с ее безграничным потворством

«поколенческому шовинизму» молодых в угоду «свирепой идолатрии будущего» и

догмам застарелого прогрессизма) оказалась, как ни странно, «пусковой кнопкой» тех

глобальных видоизменений, которые к началу XXI столетия исподволь сформировали

достаточно отчетливые контуры новой мировой архитектоники. Генезис общественной

легитимации «торгового строя»10 кроется в последовательной адаптации общественного

мнения к функционированию механизма «максимизации минимальных потребностей» (по

великолепной формулировке И.А. Мальковской [12]), сокрушительной для

индивидуальной психики и национальной культуры констелляции моды, рекламы,

авангардных зрелищных технологий, давшей «зеленый свет» транснациональному

бизнесу в сфере культуры. Иными словами, в полном противоречии с постулатами

марксизма сознание в очередной раз «определило» бытие.

Почему же именно молодежь (а точнее: подростки) оказалась слабейшим звеном в

«круговой поруке» мировоззренческих матриц, этических и эстетических нормативов,

поведенческих клише, которые до поры до времени цементировали общество (в данном

случае неважно какое: традиционно буржуазное или мнимо-социалистическое)?

Диапазон проблем, обрисовывающих уникальность (и кризисность) современного

социокультурного статуса ребенка, поистине неисчерпаем: распад привычных моделей

социализации и аккультурации индивида; нарушение культурной преемственности,

трансформация современной семьи, воздействие новых технологий рождения на

внутрисемейные и социально-демографические процессы; господствующие тенденции к

либерализации ухода за детьми и их воспитания; рост «профессионализации» в попечении

10Термин Жака Аттали, виднейшего идеолога глобализма.

о детях, все чаще передоверяемом различного рода «специалистам» (детским психологам,

семейным консультантам, работникам социальных служб). Если более пристальное

внимание обратить на семью, этот, по выражению мыслителей прошлого, «кристалл

общества», то и здесь нельзя не отметить подчас сокрушительных новаций в

функционировании этой «базовой единицы культурной трансмиссии» (по выражению Л.

Джонса, классика современной семейной психологии):

• значительное ослабление «детоцентризма» как ценностной ориентации (по

сравнению, скажем, с вдохновленной «прокреационной этикой»

американской семьей 1950-х годов эпохи «бэби-бума»), поскольку, как

оказалось, современная семья цементируется не столько наличием детей,

сколько ощущением эмоциональной защищенности, удовлетворением в

стабильном признании личного тождества, насущно необходимых в мире

прогрессирующей обезличенности и фрагментаризации человеческих

контактов;

• дальнейшее делегирование родительских полномочий различного рода

«специалистам», превращающее родителей в некое подобие «диспетчеров»

по организации платных услуг по воспитанию, лечению, обучению и

развлечению своих детей;

• последовательная либерализация семейных нравов, маскирующая как

падение родительского авторитета, так и нежелание (а зачастую – и

неспособность) родителей нести ответственность за детей;

• формирование, в основном, в средних слоях населения (на фоне

дальнейшего сокращения рождаемости, разработки новых дорогостоящих

«технологий рождения», роста цен на детские товары, увеличения расходов

на воспитание и обучение детей) своеобразного меркантильного подхода к

ребенку как своего рода «товару»; предприятию, в которое выгодно

вкладывать капитал; беспроигрышному средству реализации родительских

амбиций;

• рост фактического бесправия детей; все большая их незащищенность в

праве на жизнь, любовь, существование, достойное человеческой личности.

Дискриминация детей, зачастую приобретающая мрачные очертания инфантицида,

имеет, похоже, глобальный характер. Каждую минуту в мире от недостатка

продовольствия и вакцин умирает 30 детей [27]. Как свидетельствует статистика, уровень

направленной на детей агрессии и безучастности к ним зависит не столько от степени

материальной обеспеченности населения той или иной страны, сколько от таких

социально-психологических факторов, как массовая фрустрация, высокие показатели

тревожности; подсознательные страхи, приобретающие характер общественных неврозов;

слабая социальная солидарность [3, 15, 19, 20]. Когда в постперестроечной России,

пережившей «цивилизационный шок», c общественным неблагополучием (обнищание

подавляющего большинства населения, острейшее социально-имущественное расслоение,

засилье криминалитета, делигитимизация власти) перестали справляться взрослые,

привычным объектом агрессии сразу же стали дети, что проявилось как в росте числа

абортов, так и в целой армии детей-сирот: безнадзорных, беспризорных, лишенных

родительского попечения. Цифры, как говорится, «вопиют». Так, в 1999 г. в России было

зарегистрировано 17 тыс. посягательств на жизнь детей. Количество убийств детей за

последние пять лет возросло в два с половиной раза. 1500 детей подвергались

сексуальному насилию, 2 000 – покончили жизнь самоубийством. Было зарегистрировано

свыше 200 тыс. родителей, отрицательно влияющих на своих детей (лишь в 2003 г. в

судах было возбуждено 26 тыс. дел о лишении родительских прав по причине жестокого

обращения с несовершеннолетними); выявлено около 2 млн. неграмотных детей

школьного возраста. Акселерацию сменила деселерация: недобор мышечной массы и

рост, несоответствующий возрасту (следствие недостаточного и некачественного

питания), стали обычным явлением. В России сегодня 70 тыс. детей-инвалидов. Каждый

третий ребенок, по мнению детских психологов, находится в зоне социального риска [31].

Но – вот парадокс – в процветающих США, лидере глобального капитализма,

десятилетиями не затронутых никакими социально-экономическими экспериментами,

уровень психологической депривации детей не ниже, а выше, чем у нас. Так, отмечается,

что «в Соединенных Штатах каждые три часа от огнестрельного оружия погибает один

ребенок. Каждый год примерно 3 млн. детей становятся жертвами издевательств или

плохого обращения. <…> Семь их каждых десяти учащихся четвертых классов не умеют

читать и считать на том уровне, который соответствует их возрасту. <…> Число детей,

подвергшихся сексуальной эксплуатации, достигает за год 325 тыс. При этом – 122 тыс. из

них убежали из родительского дома, 7 тыс. – из детских домов и других государственных

учреждений, 52 тыс. были изгнаны из дома родителями или опекунами <…>. По

статистике министерства юстиции США подростки совершают в Америке 10–15% всех

правонарушений. Каждый год около 1,5 млн. американских детей и подростков

арестовывается полицией за совершение различных проступков. В основном, это

воровство, угоны автомобилей, хранение алкоголя (запретного для не достигших 21 года

американцев) и наркотиков, вандализм. Несовершеннолетние причастны и к особо тяжким

преступлениям. В 1998 году подростки совершили 1,4 тыс. убийств, в 2000 г. – около 900»

[16, c. 282, 287].

Еще в конце 80-х годов прошлого века Питер Бергер, классик социологии наших

дней, в книге, написанной совместно с Бригиттой Бергер, попытался дать диагноз той

странной душевной аберрации, неврозу бессмысленности жизни, которую Виктор

Франкл, знаменитый последователь Фрейда, именовал «экзистенциальным вакуумом» и

считал первопричиной всей современной психопатологии. Увидев в комплексе кризисных

изменений в личной и общественной психологии единый смысловой стержень,

гнездящуюся в центре современной культуры «констелляцию декаданса», П. Бергер

трактовал ее как взаимодействие двух взаимно противоречивых глобальных процессов

«сверхрационализации» (понимаемой, в основном, по М. Веберу) и

«сверхиндивидуализации».

Первый из этих процессов проявляется в:

• избыточной рассудочности, излишней интеллектуализации,

механистичности, которые пронизывают душевную жизнь людей в

индустриально развитых странах;

• попытках рационального управления телесной, биологической жизнью

индивида, т. е. в современном культе здоровья, превращающемся в

институциализированную ипохондрию;

• сексуальных экспериментах, в технике контроля над рождаемостью, в

абортах, в генетической инженерии;

• «утрате естественности», накладывающей даже на самые интимные

человеческие взаимоотношения (между супругами, между родителями и

детьми) «стойкую патину абстракции»;

• стремлении реформировать «на рациональных началах» воспитание и

образование детей с целью достижения «максимума эффективности»;

• постоянном внутреннем «квалифицировании» всех без исключения

аспектов частной жизни («хороший брак», «хорошие дети» и даже

«хороший развод» [25, c. 119, 120].

Поиски самовыражения, полноты ощущения «Я», невзирая ни на какие

ограничения морального или правового характера, составляют содержание второго

процесса – «сверхиндивидуализации». Эту вышедшую из-под контроля тягу к слепому

самоутверждению Бергеры усматривают, например, в:

• распространенной практике «аранжировки» биографии политических

деятелей, а также платформ тех или иных партий в соответствии с

ситуационной выгодой (сейчас это именуется пиар-технологиями);

• становящемся массовым (особенно среди молодежи) стремлении «строить

жизнь» по своему желанию, не считаясь с интересами семьи, коллектива,

общества;

• попытках идейного обоснования таких социальных и правовых реформ,

которые обеспечивали бы индивиду безграничный простор самовыражения;

в многоликих фантазиях о возможных будто бы «экзистенциальных

проявлениях, полностью свободных от риска»: идеале «свободного

одиночки» – мужчины или женщины, отвергающего семейные узы ради

осуществления бесконечных «проектов самореализации»;

• идеализации аборта как мнимо кардинального средства сделать

сексуальные отношения «безопасными»; апологетизации бездетности,

гомосексуальных отношений и проч.

Поразительно, но за почти два десятилетия, прошедшие со дня выхода в свет

«Войны против семьи» Питера и Бригитты Бергеров, «антинатализм» как идеология и как

экзистенциальная стратегия укреплял и расширял позиции в культуре именно по линии

указанных ими тенденций:

• «сверхрационализация» на волне «информационной революции»

проявлялась в стандартизации концептуальных матриц и технизации

обыденного мироощущения вследствие тотальной компьютеризации,

финансово-экономической деятельности, управления, культуры;

• «сверхиндивидуализация», легитимизированная новой либеральной

доктриной приоритетности «прав человека» (по отношению к правам семьи,

наций, этносов, человеческого рода в целом), «ризоматически» ширилась и

ветвилась, становясь постепенно «мейнстримом» постмодернистских

художественных и социальных практик.

Действующий в русле единой концептуальной схемы, социальный и художественный

постмодерн приучает общественное сознание к мысли, что истина и мораль

относительны; а высший закон – это произвол денег и власти. В магическом луче

новейших зрелищных технологий мир «виртуализируется», становясь «спектаклем»,

калейдоскопом образов, желаний, обрывков информации. «Границы свободы и

ответственности, – пишет Г.Л. Тульчинский, – утрачивают четкость Нового и новейшего

времени <…>. После постмодернистской деконструкции, очевидно, необходим новый

синтез, и не так уж важно, как назвать этот синтез: постчеловеческая персонология,

синергетика, семиодинамика или глубокая семиотика. Имя будет найдено, новые

атракторы уже действуют. Сам человек стал проблематичен, нуждается в некоей

гомодицее <…>. Поэтому так называемое «расчеловечивание» современной культуры и

цивилизации, пугающее иных записных гуманистов, в высшей степени плодотворно.

Современная культура расчеловечивает, открывая важность пост-человечности, позволяя

за тремя соснами увидеть лес и путь в нем» [21, с. 7, 9].

Но, если даже взрослый человек (потенциальный родитель) «проблематичен»,

ищет путь в лесу новой «виртуальной» культуры (как творец или как потребитель в

данном случае неважно), то уж ребенок, дитя, наименее защищенная разновидность

«Другого», точка приложения ответственности и заботы, вообще исчезает со смыслового

горизонта культуры или, напротив, по закону диалектики (которая не есть ли

фундаментально встроенная в бытие интенция справедливости?), «гипостазируется»,

поглощает не желающего взрослеть взрослого, делая его «вечным», не вырастающим

ребенком. Образуется замкнутый круг: чем более иррационально жесток и антигуманен

Торговый Универсум, чем больше в нем глобальной нестабильности (и зримого символа

ее – терроризма), чем сильнее общественное сознание входит в фазу «сверханомии», тем

сильнее проявляются в нем тенденции к инфантилизации. C.А. Кравченко назвал этот

феномен несколько неуклюжим, но, в сущности, очень точным термином: «играизация

общества». По его мнению, «играизация – новая, формирующаяся парадигма

рациональности, позволяющая в предпринимательстве, политике, культуре и даже личной

жизни противостоять давлению хаоса, становясь фактором порядка постмодернистского

типа – порядка, порожденного из хаоса» [10, c. 57]. C социологической точки зрения

«играизацию» можно определить как «параномию», которая в отличие от классической

аномии по Мангейму11 предполагает «нарушение целостного мира смыслов, основ

культурной, нравственной и хозяйственной жизни, влечет размывание принципиальных

различий между объективной и виртуальной реальностью» [10, c. 57], равно как и

представлений о нормативности и девиантности. Как гибридный иррациональный тип

рациональности (предпосылки которого были описаны Мангеймом под наименованием

«саморационализации»), парадоксальная экзистенциальная стратегия «играизация», по

сути, является «одной из коллективных реакций на новации неопределенности в развитии

современного общества» [10, c. 55].

Итак, в обществе, свободном не только от «тоталитаризма», но и от самого

принципа тотальности (т. е. нормы), поневоле тотализуется игра, общественный статус

11 Мангейм (Mannheim) Карл (1893–1947) – философ и социолог, один из основателей социологии знания.

которой высок, как никогда (достаточно вспомнить эпидемию телеигр для взрослых,

нацеленных на миллионную аудиторию). Но игровое отношение к жизни нужно

воспитать, и тут нам поможет – конечно же –

Гарри Поттер как зеркало глобальной культуры: ее орудие и герой

У меня, Господи, не было недостатка ни в памяти, ни в

способноcтях, которыми Ты пожелал в достаточной мере наделить

меня, но я любил играть, и за это меня наказывали те, кто сами

занимались, разумеется, тем же самым. Забавы взрослых называются

делом, у детей они тоже дело, но взрослые за них наказывают, и никто не

пожалеет ни детей, ни взрослых.

Аврелий Августин12

Подивившись «дистанции огромного размера», отделяющей наивные сетования

блаженного Августина на принуждение ребенка к серьезности взрослой жизни (обычное,

как в античности, так и в еще большей мере в средневековье) и господствующее в

современном обществе аудиовизуальное принуждение к легкомыслию как детей, так и

взрослых, поневоле задумаешься, какими социокультурными и социотехническими

средствами обеспечивается эта инверсия. Как известно, в России романы Джоан Роулинг о

Гарри Поттере едва не обогнали по тиражу (769 тыс. экз.) издания произведений,

написанных А.С. Пушкиным для детей (770 тыс. экз.)13. Важно понять, что позволило

этому отнюдь не шедевру, написанному в китчевой, постмодернистской манере, занять

третье место в мире по популярности, измеряемой числом проданных книг – 260 млн. экз.,

вслед за Библией (2,5 млрд. экз.) и «Цитатником» Мао Цзэ-дуна (800 млн. экз.)?

Знаковый феномен Гарри Поттера14, безусловно, продукт глобальной культурной

индустрии, отстраиваемой по рыночным законам транснационального бизнеса. Как

выразился Стивен Браун, профессор из Гарварда, автор книги о феномене Гарри

Поттера15: «Мальчик-волшебник – самый большой культурный экспорт Британии со

времен «Биттлз» и «Джеймса Бонда». Такого рода глобальный культурный продукт

помимо облегченного, но в то же время «мейнстримного» содержания – фантастически

успешный проект самореализации, развертываемый от книги к книге, от серии к серии, в

контексте поп-оккультизма, модного в кругах «Нью эйджа», – немыслим без синхронной

транснациональной раскрутки».

12 Аврелий Августин. Исповедь. – М., 2001. – C. 236. 13 При написании этой части статьи использованы материалы сайтов: http:// www. Grani ru и проч. – [30]. 14 См. также: Гарри Поттер и бабушкины сказки // Обсерватория культуры. – 2005. – № 2. – С. 125–127. 15 См.: Brown Stiven Vizard Harry Potter: Brand of Magic. – L., 2005.

По данным ИТАР ТАСС книги Дж. Роулинг сегодня переведены на 62 языка (в том

числе на иврит, суахили, исландский, вьетнамский, сербо-хорватский языки), изданы

более чем в двадцати странах, включая Австралию, Бразилию, Индию, практически все

страны Европы (в том числе Россию), а также Китай (здесь проданы 500 тыс. экз. пятой

книги серии), Филиппины, ЮАР, Японию. При этом право перевода и распространения

книг, как правило, закреплено за престижным издательством-монополистом, успешно

вписавшимся в международную информационную сеть. В России таким издательством

является «Росмэн».

Первая книга серии («Гарри Поттер и философский камень») разошлась в США и

других англоязычных странах тиражом в 17 млн. экз., вторая – «Гарри Поттер и Тайная

комната»)– в 14,7 млн. экз., третья – «Гарри Поттер и узник Азкабана» – в 12,8 млн. экз.,

четвертая – «Гарри Поттер и Кубок огня» – в 12,5 млн. экз., пятая – «Гарри Поттер и

Орден феникса» – в 13,7 млн. экз., шестая – «Гарри Поттер и принц-полукровка» – в 13,5

млн. экз. Распространение колоссальными тиражами серии книг о Гарри Поттере – только

вершина айсберга глобального бренда. В современную эпоху доминирования зрелищных

технологий «кассовость» глобального культурного продукта обеспечивается в первую

очередь «блокбастерами» голливудского производства. Параллельно с выходом в свет

книг о Гарри Поттере на мировой кинорынок компания Warner Brothers с завидным

постоянством выбрасывает серию за серией одноименные фильмы, занимающие, как было

указано выше, по данным на апрель 2004 г., престижные места в «десятке» самых

кассовых фильмов. В феврале 2002 года фильм «Гарри Поттер и философский камень»

занял второе место по кассовым сборам за всю историю кинопроката (926 млн. долл.),

уступив первое место «Титанику» (1,8 млрд. долл.). При этом доходность фильмов о

Гарри Поттере, разумеется, значительно превышает суммы, полученные от продаж книг о

нем. Так, в августе 2004 г. третий в серии фильм о Гарри Поттере за месяц кинопроката в

США принес 217 млн. долл., побив рекорд кассовости – сумма, в разы превышающая

вырученную от продажи книги.

В России кассовые сборы от проката фильма «Гарри Поттер и Тайная комната» на

13 января 2003 года, т. е. всего за две недели проката, составили свыше 7 млн. долл. –

побит предыдущий рекорд (5,7 млн. долл. за прокат фильма «Властелин колец. Братство

кольца»). Первые три фильма по книгам Дж. Роулинг в международном прокате принесли

2,7 млрд. долларов.

Но и это еще не все. Финансовая империя глобального бренда отстраивается

системно и планомерно: вслед за книгами и фильмами на рынок выбрасываются

компьютерные игры, на свой лад препарирующие сюжеты книг Дж. Роулинг (известно

более пяти таких игр), виртуальные конструкторы, игрушки. Монополист здесь

американская фирма Mattel, выпускающая целую серию игрушек, в том числе

«волшебную» метлу «Nimdus – 2000. Чудо электронных технологий», значки, наклейки,

одежда, всего – до 400 видов сопутствующих товаров16.

Ведутся все новые разработки по продвижению товарного бренда. Так, фирма

Apple в сентябре 2005 г. анонсировала выпуск ограниченного тиража плейеров марки iPod

c логотипом «школы магии Хогвартс», снабженных аудиоверсиями книг Роулинг и ее

биографией. Разумеется, глобальная «раскрутка» бренда «Гарри Поттер», в результате

которого скромная писательница стала богаче английской королевы (Джоан Роулинг, чье

состояние в 2002 г. оценивалось в 125 млн. фунтов стерлингов, предположительно

является богатейшей женщиной мира), немыслима без постоянной, профессионально

организованной рекламной кампании. Успехи ее налицо. Так, шестая книга серии –

«Гарри Поттер и принц-полукровка» – в первые 24 часа была продана в количестве 6,9

млн. экз. (всего в США она была издана в 10,8 экз., рекордном для американских книг в

«твердой» обложке), тогда как в предыдущая– «Гарри Поттер и Орден феникса» – в 5 млн.

экз. за те же 24 часа. Презентация шестой книги серии на русском языке, назначенная на 3

декабря 2005 г., вовлекла в рекламную кампанию крупнейшие книжные магазины, в

первую очередь Москвы, Санкт–Петербурга, многих областных городов. Мировая

премьера очередного фильма о Гарри Поттере состоялась 18 ноября 2004 года, выход его

в российский прокат ожидается уже в январе 2006 года.

Глобальный массированный охват, главным образом, подростковой аудитории,

приносит закономерные плоды: граничащий с психозом взрыв популярности всего

связанного с Гарри Поттером. По всему миру ширятся «фан-клубы» Гарри Поттера;

жаргонные словечки («маглс», «Хогвартс» и проч.) проникают в словарь современного

подростка; совы, несмотря на протесты экологов, делаются популярными домашними

животными; в Интернете активно функционирует форум, где «фанаты» юного поп-

волшебника «заводят» друг друга еще больше. «Я не доживу от нетерпенья до 3 декабря, а

ведь именно тогда выходит книга на русском языке», – типичное высказывание на

интернет-форуме российского «фан-клуба». Но неугомонному Гарри уже тесно в пределах

16 Нацеленный на юного потребителя тандем «мультфильмы – игрушки» давно уже отработан в США. Как свидетельствует А. Сафиров, «для любого психически уравновешенного человека примитивная американская мультипликация (за исключением некоторых – не всех – мультфильмов студии Диснея) – теленаркотик низшего качества. Но верно то, что при одном лишь упоминании имени очередного мультгероя глаза у большинства детишек начинают гореть, и это наглядно доказывает эффективность истинной цели создателей мультибарахла – закамуфлированной рекламы различного вида сладостей, игрушек и компьютерных игр <…> Этот своеобразный «тандем» – мультфильмы со сценами насилия плюс коммерческая сфера с игрушками-персонажами из этих фильмов – привела к финансовому успеху многих детских магазинов, в особенности cети магазинов «За игрушками – к нам» (Toys Are Us) [16, c. 288].

чисто детской аудитории. По статистике, 43% людей, покупающих книги Роулинг,

составляют взрослые. Как только выяснилось, что среди них меньше всего людей от 18 до

35 лет17, издательство Scholastic в США немедленно запускает новую рекламную

кампанию книг о Гарри Поттере, ориентированную именно на эту целевую группу. В

рамках кампании, стартовавшей в октябре 2005 года, задействованы площадки в журналах

Rolling Stone, US Weekly, Time Out New York; на телевидении выдержки из книг Роулинг

зачитывают «байкеры», модницы в вечерних туалетах, скейтбордисты и проч.

Трудно найти более поразительный пример целенаправленной инфантилизации

взрослой аудитории. Будучи как всякий культурный продукт инструментом

аккультурации индивида (ребенка и, как теперь видим, возможного взрослого), во что

«аккультурирует» глобальный бренд Гарри Поттера? Ответ совершенно ясен: в

«глобального подростка», атомизированную особь потенциального «гражданина мира»,

будущего потребителя интернациональных товаров. Неудивительно, что в странах

«мировой периферии» такого рода глобальный культурный продукт сразу же обретает

окраску престижности и в первую очередь потребляется в компрадорских кругах.

Кто-нибудь спросит: «Чем же плох Гарри Поттер? Сказка как сказка; ничему

дурному вроде не учит». Спросим в ответ: А чем плоха была клятва «юного пионера»,

«Цитатник» Мао или прочие шедевры политического тоталитаризма? Неправда ли, не

столько даже содержанием, сколько принудительной, граничащей с «промывкой мозгов»,

формой распространения? Не будем демонизировать «юного волшебника»; никто

насильно не навязывает книжную и кинопродукцию о Гарри Поттере, к тому же она стоит

все более и более значительных денег. Тем не менее, общеизвестно, что глобальная

индустрия массовой культуры базируется на единой культурной матрице,

ориентированной на западное индивидуалистическое сознание; транслирование ее urbis et

orbis в любую инокультурную среду – параллельно с «задействованием» механизма

ажиотажного престижного потребления – само по себе есть инструмент косвенного

идейно-психологического контроля.

В этом смысле транскультурное тиражирование глобальных брендов, нацеленное

на детскую аудиторию, выполняет функцию «предпотребительского тренинга» и

адаптирует индивидов к потребностям глобального рынка.

Кроме того, вызывает законные опасения сам феномен «добровольно

принудительного» (вроде бы по свободному выбору, но под жестким диктатом моды и

рекламы) практически одновременного потребления одного и того же культурного

17 Казалось бы, вполне закономерно: в этом возрасте не у всех еще есть дети, а взрослому такая книга вроде бы ни к чему.

продукта колоссальными массами подростков, находящихся в силу возрастных

особенностей в процессе активного (хотя зачастую и подсознательного) поиска образцов

для подражания, исподволь присматривающихся, говоря словами поэта, «сделать жизнь с

кого». Большой вопрос: чему могут научить романы о Гарри Поттере; с одной стороны,

вроде бы написанные в жанре приключенческого и воспитательного романа (наподобие

«Тома Сойера» М. Твена или «Кортика» А. Рыбакова), хотя и в суррогатно-облегченном,

«попкорновом» варианте; с другой, – самим фактом предизбранности мини-спасителя

Гарри обесценивающие инициатическую драму. Но если (допустим) кого-то чему-то и

учат подобные шедевры китча, но не всех же – и вдобавок разом. Кому-то это рано, кому-

то, напротив, поздно.

На самом деле, неправомерно, конечно, анализировать эталонное произведение

глобальной (т. е. сверхмассовой, вырвавшейся за пределы не отдельных культур и

сословных рамок, а целых континентов) культуры в терминах классической эстетики,

ориентированной на становление личности, максимальную индивидуализацию

производства и потребления художественных произведений. В «зазеркалье», или, если

угодно, по Льву Гумилеву – «антисистеме» глобальной культуры, все наоборот. Новая

модель аккультурации зиждется на деиндивидуализации; тяготеет к мультимедийности,

уходя от неорганичной ей эстетики «печатного слова»; через синхронизацию актов

приобщения к ней масс людей вырывается в пространство коллективного бытия –

сопереживания, настоятельно («добровольно принудительно») побуждает, учитывая

«фэнтезийный» внереальный контекст транслируемого, грезить сообща.

Киноэпопея о Гарри Поттере совместно с ориентированными на более взрослого

зрителя сериями «Властелина колец» вписывается в матрицу глобальной культуры, уже

апробированную международным прокатом мультфильмов студии Диснея, японских

киностудий и проч., формирующих базовую аккультурацию ребенка в глобальную

культуру. Не следует ли ожидать – идя навстречу пожеланиям «глобального подростка» –

вслед за развертыванием мировой сети «Диснейлендов» появления и новой

мультимедийно-развлекательной резервации, некоего «Гарри Поттер-ленда» (или, что

благозвучнее, «Хогвартс-ленда»)?

Глобальный «вирто-ленд»: есть ли альтернатива

Воспользовавшись неологизмом М. Эпштейна, хотелось бы обратить внимание на

такую кардинальную черту формирующейся глобальной культуры, как

санкционированная нереалистичность, грезоподобность любых ее конструктов,

cконструированных посредством «суггестивно – магических» (термин Д. Бонхоффера)

технологий мифодизайн. Виртуальность «правит бал» в становящихся нормой

политических пиар-технологиях, рекламе (возможно, важнейшем культурном институте

постсовременности), всем корпусе практик художественного и социального постмодерна.

По мнению М.К. Ковриженко, «ключ» социальной эффективности рекламы, предпосылка

ее коммерческой успешности – в уводе общественного сознания в сферу инобытийности,

поскольку «виртуалистика способствует развитию постмодернистского «видения»,

формируя новый взгляд на реальность, где всем правит спекуляция, где разграничение

истинного и ложного теряет четкость, время можно якобы обращать вспять, всегда есть

возможность разыграть параллельный сценарий. В связи с этим понижается общий порог

«трагичности», развивается ирония, насмешка по отношению к происходящему,

расцветает постмодернистский индивидуализм, озабоченный в основном качеством

собственной жизни и индивидуальными правами. Популярный рекламный слоган говорит:

«Бери от жизни все!», «Не дай себе засохнуть!», «Самовыражение достойно уважения!»

[9, c. 479]. Продукт нейро-лингвистического программирования; подсознательной

суггестии, актуализирующей реликтовое мифологическое сознание, «рекламный мир, –

пишет другая исследовательница, – это Эльдорадо, мир изобилия, счастливая страна, где

люди перестают производить, ибо есть там только потребности, а волшебные средства,

приносимые оттуда, обеспечивают вечное потребление» [4, c. 238].

В нацеленной на гомогенную (лишенную возрастных ограничений) аудиторию

глобальной культуры дети становятся полноправными участниками рекламного дискурса.

Уровень капитализации рекламного бизнеса в России один из высочайших в Европе: по

данным российской ассоциации рекламных агентств общий объем рекламного рынка в

2002 г. составил 2 млрд. 680 млн. долл. По сравнению с 2001 г. этот показатель

увеличился на 51%» [17, c. 182]. При этом доходность рекламы на телевидении за год

выросла на 78%, в Интернете – на 85%, в наружной рекламе – на 45%. В структуре

рекламного рынка телевидение составляло 45%, радио – 5%, газеты – 19%, журналы –

11%, наружная реклама – 20%. При такой динамике развития коммуникативных

технологий неудивительно, что «Россия попала в десятку крупнейших европейских

рекламных рынков (Россия среди них занимает 7–8 место, но при этом получается по

затратам меньше 20 долларов в год. Для сравнения: в Америке на человека тратится около

1 тыс. долл. в год, в Европе (Испания, Германия, Италия) – 100 долл. в год» [17, c. 188].

Иначе говоря, в стране отмечается высокая плотность низкокачественной дешевой

рекламы. По данным того же исследования, «среднестатистический россиянин ежедневно

просматривал по телевизору 74 коммерческих ролика. В то же время каждый швед в

прошлом году замечал не более 21 телеролика в день. <…> Расценки на телерекламу в

России в 4–5 раз ниже, чем в Европе» [17, c. 189]. Неудивительно, что общественное

мнение все более негативно относится к подобному информационно-культурному

«беспределу». «В 2002 году Россия попала в пятерку стран мира, в которых чаще других

видят рекламу. Но в отличие от жителей других стран, россияне смотрят рекламу, которая

им не нравится. По данным Международной ассоциации рекламных агентств, начиная с

2000 г. около 70% наших соотечественников относятся к рекламе отрицательно. Опрос

Gallup в апреле 2002 г. показал, что в нелюбви к рекламе признались уже 74% населения»

[17, c. 188].

Неприятие большинством взрослого населения страны засилья низкопробной

рекламы (равно как и других наиболее одиозных продуктов массовой культуры) –

свидетельство культурного иммунитета, позволяющего здраво оценивать плоды

рыночного либерализма в информационно-культурной сфере. Иное дело – дети; навыкам

«культурного сопротивления» коммерческому валу низкосортной продукции у них еще

предстоит сформироваться; а до этой поры их нравственное и физическое здоровье

необходимо защищать, что, кстати, и предполагает Федеральный закон от 24 июня 1998 г.

№ 124 –Ф3 «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации», принятый

Государственной Думой 3 июля 1998 г., а днем позже одобренный Советом Федерации. В

пункте первом статьи 14 «Защита ребенка от информации, пропаганды и агитации,

наносящих вред его здоровью, нравственному и духовному развитию» читаем: «Органы

государственной власти Российской Федерации принимают систематические меры по

защите ребенка от информации, пропаганды и агитации, наносящих вред его здоровью,

нравственному и духовному развитию, в том числе от национальной, классовой,

социальной нетерпимости, от рекламы алкогольной продукции и табачных изделий, от

пропаганды социального, расового, национального и религиозного неравенства, а также

от распространения печатной продукции, аудио- и видеопродукции, пропагандирующих

насилие и жестокость, порнографию, наркоманию, токсикоманию, антиобщественное

поведение» [19, c. 12]. Пункт второй той же статьи свидетельствует о том, что на

федеральном и региональном уровне «устанавливаются нормативы распространения

печатной продукции, аудио- и видеопродукции, не рекомендуемой ребенку для

пользования в соответствии в пунктом 1 настоящей статьи до достижения им возраста 16

лет» [19, c. 12]. Пункт же третий статьи 14 предполагает проведение «экспертизы

(социальной, психологической, педагогической, санитарной) компьютерных и иных игр,

игрушек и игровых сооружений для детей» [там же]. Как говорится, «хорошо-то на

бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

Реальная культурная политика СМИ в отношении детей (насколько ее можно

артикулировать) лежит совершенно в иной плоскости: как можно раньше включить

ребенка в оборот всех, без изъятия сегментов культурной продукции в качестве

полноправного ее потребителя. Возможно, поэтому столь мало учитываются (а зачастую –

игнорируются) культурные потребности детей как специфической социально-

демографической категории населения. Одно из следствий – дефицит детских программ

на телевидении, важнейшем из современных средств аккультурации. Как свидетельствует

Т.Г. Шахновская, «в феврале 2002 года в целом на шести крупнейших федеральных

телеканалах (ОРТ, РТР, НТВ, ТВ-6, ТВЦ, «Культура») детское и юношеское вещание

занимало лишь 5% эфирного времени (детские и юношеские телепрограммы – 1,9%,

мультфильмы – 3,1%), в то время как большинство лицензионных обязательств

предписывает иметь не менее 15% передач для детей и юношества» [23, c. 232]. Еще

плачевнее общая ситуация на рынке телеуслуг: «Согласно данным сеток вещания за

первое полугодие 2003 г., в структуре вещания 16 крупнейших российских каналов

детско-юношеские программы имели суммарный объем 174 часа, в среднем – менее часа в

день на все 16 каналов (или менее 4 минут – на один канал). Доля этого вида программ в

общем объеме вещания составила 0,3%, мультфильмов – 4,%» [23, c. 233]. Для сравнения

скажем, что еще в 1990 г. конгресс США принял закон, согласно которому телекомпании

обязаны предоставлять образовательные передачи для детей не менее трех часов в день в

качестве условия для возобновления годовой лицензии [16].

«На самотек» фактически отдан рынок журнальной продукции для детей;

неудивительно, что лидерство на нем захватили глобальные бренды в русскоязычной

«глокальной» версии, пользующиеся дурной славой у педагогов. «Самые популярные

журналы у современных детей, – свидетельствует Наталья Лебедева, – Cool, Cool Girls,

«Штучка», «Молоток», Oops. Секрет их популярности в доступности – эти журналы

свободно продаются во всех книжных и журнальных киосках. А вот найти на прилавках

«Муравейник», «Юный техник» или недавно появившийся «Эрудит» – большая

проблема» [11, c. 6]. А между тем российские дети, несмотря на все соблазны

компьютеризации, агрессивно наступательную политику аудиовизуального рынка

(особенно это касается глобальной культурной продукции) все еще любят читать.

Социологические исследования, проведенные Российской государственной детской

библиотекой (РГДБ), свидетельствуют, что «30% подростков любят читать и читают

много, еще треть любит читать, но не хватает на это времени, а каждый пятый российский

ребенок (19%) ответил: «Читаю редко: не люблю». Пятая часть опрошенных детей тратит

на чтение в среднем 30 минут в день, треть – до часа, 42% – более полутора часов в день»

[11, c. 6]. Отсутствие целенаправленной культурной политики сказывается и здесь;

взрослея, дети, как правило, демонстрируют иные культурные предпочтения (поп- и рок-

музыка, голливудские «блокбастеры» и проч.), делающие их «данниками» глобального

рынка культурной продукции. По данным того же источника, «как правило, те, кто любит

читать, это дети младшего школьного возраста. Чем старше становится ребенок, тем

меньше времени он тратит на чтение. Если посмотреть на репертуар чтения подростка, то

40% процентов составляет литература развлекательного характера, а научно-популярная

вдвое меньше – 21%» [11, c. 6].

ВРЕЗКА 4 Беспрецедентная сложность и драматизм современных процессов

социализации и аккультурации, которые зачастую предполагают конфликт между

этнонациональной и мультикультурной идентичностями, между выработкой собственных

культурных предпочтений и простым подключением к международному «пулу»

маркетинговых услуг, требует особого попечения о подростке, в том числе формирования

комфортной культурной среды, находясь в которой, он мог бы максимально осознанно

делать свой жизненный выбор. КОНЕЦ ВРЕЗКИ 4 Между тем формирование у ребенка

базовых культурных потребностей, подразумевающее его ознакомление с максимально

широким диапазоном в первую очередь национальных культурных ценностей, становится

все проблематичнее в связи с массированным уходом государства из сферы культуры. По

данным исследований, проведенных в 2004 г. аналитическим центром аудиторско-

консалтинговой компании ФКБ в рамках совместного проекта телекомпании REN TV и

газеты «Ведомости», за период с 1996 по 2003 гг. количество киноустановок в стране

снизилось в 2,2 раза (с 34,4 тыс. до 15,4 тыс. единиц), продолжался спад посещаемости

кинотеатров (прежде кинозрителем был каждый второй россиянин, теперь – каждый

третий); число общедоступных библиотек за этот же период сократилось на 2 тысячи (с

52,9 тыс. до 51 тыс.)18.

По данным того же исследования, в 2002–2003 гг. рост цен на услуги,

предоставляемые учреждениями культуры, значительно опережал рост цен в экономике в

целом и увеличился за два года в 1,5 раза. В результате, «несмотря на разницу в реальных

доходах населения, цены в индустрии развлечений в России приближаются к мировым.

Так, цена билета на мюзикл «Чикаго» в Лондоне составляла 40 фунтов стерлингов. В

Москве средняя цена колебалась вокруг 40 долларов» [18, c. 332]. Зависимость отрасли от

бюджета постепенно снижается. Доля бюджетного финансирования в выпуске отрасли

18 Иные показатели приводит Н. Лебедева: «За последние десять лет количество библиотек уменьшилось с 52 тыс. до 47 тыс., особенно в сельской местности», [11, c. 6]. Падает и общее количество зарегистрированных пользователей библиотек; «оно сократилось по сравнению с 1996 г. на 1 млн. человек, несмотря на то, что количество студентов за несколько лет увеличилось более чем в 2 раза» [18, c. 337].

снизилась с 59% в 2000 г. до 47% в 2001 и 2002 годах. Доля расходов на финансирование

культуры из федерального бюджета за последние четыре года колебалась в диапазоне:

1,0% – 1,1%; из региональных бюджетов от 2,7% в 2000 г. до 5,8% в 2004 году. Как видим,

до сих пор не выполняется минимальный уровень финансирования культуры: 2% общего

объема расходов федерального бюджета; 6% – бюджета регионального [18].

Как известно, все начинается с детства. В условиях хронического

недофинансирования отрасли (парадоксального на фоне нынешних сверхдоходов

государства), бездействия законодательных мер по защите ребенка от «информации,

пропаганды и агитации, наносящих вред его здоровью, нравственному и духовному

развитию» (как хорошо сказано в соответствующем законе), фактического потворства

коммерческому «беспределу» частного бизнеса в сфере культуры, при отсутствии

должной защиты (практикой «квотирования» и проч.) национального производства в

сфере культуры ( в первую очередь в области телепоказа и кинопроката) российские дети

все в большей мере обречены быть данниками глобальной культурной индустрии,

покорно потребляя транснациональный (в первую очередь американский) продукт

коммерческой «посткультуры». А между тем, подобно нефти, газу, чистому воздуху и

плодородной пашне, «культурный иммунитет», наработанный веками труда (а то и

подвига) по созиданию многонациональной культуры России, – национальное достояние,

которое, в конце концов, при неадекватной культурной политике может быть

растранжирено. Сейчас, когда российская общественность и власть озабочены

формулировкой национальных проектов в перспективе дальнейшего развития, не пора ли

обратиться к обеспечению будущего культуры, а значит и будущего страны? Что может

дать России старательно насаждаемый в ней «глобальный подросток»?

Список использованной литературы

1. Альтернативная культура. Энциклопедия. – Екатеринбург, 2005.

2. Бойченко Л.Д. Гендерное насилие: причины и следствия. –

Петрозаводск, 2005.

3. В поисках поколения. Исследование феномена нового поколения. –

Ульяновск, 2000.

4. Гаевская И. Мифологические основания рекламного

манипулирования // Управление, история, наука, культура. Тезисы докладов 9-й

межвуз. научн. конф. 26–27 апр. 2005. – Петрозаводск, 2003. – С. 236–240.

5. Глядя на Запад: Культурная глобализация и российские молодежные

культуры. – СПб., 2004.

6. Гуревич А.Л. Виртуальная культура и проблемы духовной жизни

современного общества. – М., 2004.

7. Доклад о развитии человека. 2004. Культурная свобода в

современном многообразном мире. – М., 2004.

8. Кляйн Н. No Logo: люди против брэндов. – М., 2005.

9. Ковриженко М.К. Постмодернизм и реклама // Доклады II Всерос.

социол. конгресса. Российское общество и социология в XXI веке: социальные

вызовы и альтернативы. В 2 т. – М., 2004. Т.1. – С. 470–479.

10. Кравченко С.А. Играизация общества. Контуры новой

постмодернистской парадигмы // Доклады II Всерос. социол. конгресса. Российское

общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы. В 2 т. –

М., 2004. – Т.1. – С. 54–63.

11. Лебедева Н. Проказы чужого Гарри // Государственная газета. – М.,

2005.– № 181 (3850). – С. 6.

12. Мальковская И.А. Многоликий Янус «открытого общества». Опыт

критического осмысления. – М., 2005.

13. Медведева И., Шишова Т. Оргия гуманизма. – М., 2005.

14. Отцы и дети. Поколенческий анализ современной России. – М., 2005.

15. Павлов Б.С., Артюхов А.В., Ванина О.Н. Проблемы жизненного

самоопределения подростков (на примере городов и поселений Тюменского

Севера). – Екатеринбург, 2000.

16. Сафиров А. Нет, они не тупые! Они просто другие. – М., 2005.

17. Связи с общественностью как социальная инженерия (под ред. В.А.

Ачкасовой и Л.В. Володиной). – СПб., 2005.

18. Сколько стоит Россия? – М., 2004.

19. Социальная защита детства. (Профилактика правонарушений в

учреждениях для детей-сирот и детей без попечения родителей). – Вып. 11. – М.,

2004.

20. Социальное служение в интересах детей. Сб. статей. – Н.Новгород,

2004.

21. Тульчинский Г.Л. Новые сдвиги гуманитарной парадигмы:

гуманитарность против гуманизма // Отечественные традиции гуманитарного

знания. История и современность. Науч.-практ. конф. 8 июня 2005 г. Сб. докладов

(Отв. ред.: М.П. Горчакова-Сибирская, Е.А. Гусева, И. Б. Гаврилов). – СПб., 2005. –

С. 3–11.

22. Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные

трансформации: политика, экономика, культура. – М., 2004.

23. Шахновская Т.Г. Дети и насилие с экрана // Человек, культура и

общество в контексте глобализации и современного мира. Материалы III

Международ. научн конф. Вып.3. Электронная культура и новые гуманитарные

технологии в ХХI веке (под ред. К.Э. Разлогова и Ю.М. Резника). – М., 2004. – С.

232–235.

24. Aries P. Centuries of Childhood. –N.Y., 1962.

25. Berger B., Berger P. The War over the Family. Capturing the Middle

Ground. –N.Y., 1983.

26. Changing States of Childhood: Rights, Roles and Responsibilities // The

Journal of Social Issues. – 1978. – Vol. 14, № 2.

27. Gallaghan M.H. Global Militarism as a «Feminist Issue» // Electronic

Resource// http://www.znag.org/contents.

28. Mead M. Culture and Commitment. A study of Generation Gap. – N.Y.,

1978.

29. New Media Language (Eds. by Jean Atchison and Diana Lewis). – L.,

2004.

30. Electronic Resources: http://www.grani.ru, http://www.brandchannel.com,

http://www.hpclub.ru, http://www.rbc.ru, http://harrypotter.lisnews.com/

31. Electronic Resource: http://www.russiatoday.ru