Это чудо мое - Евпатория!

2

ЮБИЛЕЮ ЕВПАТОРИИ

ПОСВЯЩАЕТСЯ

3

2500 СТРОК О

РОДНОМ ГОРОДЕ

4

ЭТО ЧУДО МОЁ - ЕВПАТОРИЯ!..

литературно-художественный альманах

Составление и вступительная статья Сергея ОВЧАРЕНКО

ЕВПАТОРИЯ 2003

5

Благодарим за помощь в работе над альманахом: Грошеву Я. С. - методиста центральной библиотеки имени А. С. Пушкина Волкову О. В. - старшего преподавателя Евпаторийской детской

художественной школы имени Ю. В. Волкова Павленкову Н. В. - заведующую юношеской библиотекой имени И. Сельвинского Тирияки В. З. - газзана Евпаторийской кенасы Дубинину Л. И. – заместителя директора Евпаторийского краеведческого музея Никифорова Е. Г. – прозаика, члена Национального союза писателей Украины

Автор проекта – член Национального союза писателей Украины Овчаренко С. Г. ЭТО ЧУДО МОЁ - ЕВПАТОРИЯ!.. Литературно - художественный альманах. Сб./Сост. Овчаренко С. Г./. – Евпатория, Евпаторийская типография, 2003-154 с., ил.

В альманах вошли произведения прозаиков и поэтов о Евпатории. Книга иллюстрирована графическими работами художников Л. Маричевой, В. Звягинцева (15, 30, 85), В. Дина (51), Н. Овчаренко (13, 18, 69, 73, 102), В. Серебрянской (113, 141).

Издание осуществлено при содействии ЧП «БРИЗ-93»

Генеральный директор Депутат Верховной Рады АР Крым

КАТЕНКАРИЙ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ

©Овчаренко С. Г., идея, составитель, вступительная статья

© Маричева Л. А., художественное оформление

6

Дорогие друзья! В этом году одному из древнейших городов

Причерноморья исполняется 2500 лет. Даже трудно себе представить, двадцать пять веков стоит город-порт, город-крепость, город-курорт: греческая Керкинитида, крымско-татарский Гезлёв, российская Евпатория и, наконец, Всесоюзная здравница – образное название прошлого века.

Это мой Город – моя малая родина, с которой я связан самыми крепкими узами – узами любви.

Поэтому я с удовольствием поддержал прекрасную идею собрать в одной книге фрагменты произведений, как великих авторов, так и начинающих литераторов, которых объединяет великая сила любви к милому сердцу Городу.

Сергей Катенкарий, евпаториец

7

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Евпатория… Маленький провинциальный курорт на берегу Черного моря. Целых 25 веков со дня рождения насчитали ему историки. Немного есть в мире городов, которые могут похвастаться таким долголетием. Что ж, юбилей – дело хорошее! Есть повод лишний раз объясниться в любви родному Городу.

Керкинитида… Гёзлёв… Евпатория… Город менял имена, но всегда в нем был «… воздух свеж и полон вдохновения…» и каждая из его улочек звучала «строчкой своего стихотворения…».

В нем творили Ашык Омер и Адам Мицкевич, Илья Сельвинский и Борис Балтер. Город бережно хранит память о них. Его улицы помнят: и торопливые шаги спешащей к морю Ани Горенко, и легкую походку Леси Украинки, и уверенную поступь Владимира Маяковского. Какая славная история! Какие славные имена!

В начале 70-х годов прошлого столетия московское издательство «Художественная литература» начало выпускать книжную серию под названием «Классики и современники». Эта книга – попытка собрать под одной обложкой классиков и современников, поэтов и прозаиков, ныне живущих и уже покинувших этот мир, которых объединяет одно: в их произведениях есть строки, посвященные нашему Городу.

Начинают и заканчивают альманах работы евпаторийских школьников. Кому как не им принимать эстафету любви к родному Городу, ведь, говоря словами евпаторийца Якова Бабушкина, погибшего в годы Великой Отечественной войны: «Каждое поколение людей строит свою жизнь, стоя на плечах сотен поколений. Оно наследует не только построенные ими города, созданные ими машины, оно наследует тысячелетнюю культуру».

Литературный образ Города дополняют рисунки евпаторийских художников. Работы Ларисы Маричевой, Владимира Звягинцева, Надежды Овчаренко, Виктории Серебрянской создают свой неповторимый колорит.

8

Нельзя не сказать и о людях, помогавших в

работе над книгой. Людмила Ивановна Дубинина и Ольга Васильевна Волкова, Виктор Захарович Тирияки и Евгений Геннадьевич Никифоров, Янина Станиславовна Грошева и Надежда Владимировна Павленкова оказали неоценимую помощь. Отдельная благодарность – Сергею Ивановичу Катенкарию. Это его поддержка позволила книге увидеть свет. Я умышленно не назвал должности и звания этих людей. Для меня они все – евпаторийцы. И этим все сказано.

Выбранный формат альманаха не позволил включить в него произведения всех писавших и пишущих о Евпатории, а романы и повести представлены только небольшими отрывками. Пусть он послужит путеводной нитью, пунктирно проложенным маршрутом в мир книг о нашем родном Городе.

Вы, дорогие читатели, держите эту книгу в руках, и я завидую Вам, в отличие от меня Вы будете читать её впервые.

С уважением Сергей Овчаренко

9

10

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ ВИТАЛИЙ КУЗЬМЕНКО

ГОРОД ДВАДЦАТИ ПЯТИ ВЕКОВ (эссе)

Ночь. На Евпаторию навалилась серая, вязкая и

холодная темнота. Ветра нет. Звуки гаснут в холодном воздухе. В комнате темно, тихо. Лишь редкая машина

заглушает ровное тиканье часов. Одна секунда, вторая, третья – слышно, как «капает» время. Этот отзвук времени действительно напоминает мне удары капель воды, раздающиеся в тишине. Течение времени завораживает: одна капля, две, три. А дальше целое море, расплескав которое, уже не соберешь.

Вот и для Евпатории 25 веков прошли быстрым летним ливнем. Но много воды утекло с тех пор, как на месте Евпатории был установлен первый камень, который и стал отправной точкой отсчета. Еще капля, и еще… все дальше и дальше от того исторического момента. Давно уже затерялась память о тех людях, которые заложили в сухую крымскую землю первый камень будущей Евпатории.

То, что пробилось через водопад времени и устояло перед стихиями исторических событий, то и представляет собой нынешняя Евпатория. Волею судьбы оказавшиеся рядом мечеть и православный собор – это лицо нашего города, обращенное к его главным воротам – морскому порту. Но, лично для меня, символом Евпатории останутся ее узкие, сплетающиеся в засасывающий лабиринт улочки старого города. Именно такой я представляю себе Евпаторию, какой она была 400-500 лет назад.

Время как бы остановилось в этих кварталах. Домики по обеим сторонам улочек старенькие, неказистые; деревья растут только во внутренней части построек. Нередко крона какого-нибудь пышно разросшегося дерева свешивается через покосившийся каменный заборчик, подставляя свои листья и плоды под благотворные лучи нашего евпаторийского солнца, которые редко заглядывают в тенистый полумрак дворика. От нагретых ласковым южным солнцем каменных

11

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ стен и дорожных плит веет не просто знойным теплом, а теплом душевным. Именно в этих постройках хранится душа Евпатории, питаемая энергией многих поколений разных народов, которые создавали наш чудесный город.

На воде не остается следов; время проносится неумолимыми потоками, сметая частицы памяти о пройденном. Но вот уже 2500 лет живет горячее каменное сердце Евпатории. Его не смогут никогда остудить холодные дожди, мутными потоками стекающие по евпаторийским улицам в Черное море – море воспоминаний.

12

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ ГЕРОДОТ

Из «ИСТОРИИ В ДЕВЯТИ КНИГАХ»

…Начиная от Истра, я буду описывать приморскую часть самой скифской страны с целью измерения.

От Истра идёт уже древняя Скифия, лежащая к югу в направлении южного ветра до города, называемого Каркинитидой. Далее – от этого города обращённую к этому же морю страну, гористую и выступающую к Понту, населяет племя тавров до полуострова, называемого Скалистым; этот полуостров выдаётся в море, обращённый в сторону восточного ветра…

(перевод И. А. Шишовой)

13

14

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ АННА-МАРИЯ ВАЛЬЧЕНКО

КЕРКИНИТИДА (начало времени)

Солнце закатилось, Горизонт да пыль... Тихо и уныло Шелестит ковыль... Вдруг весь сон слетает, Вся земля гудит – Огненный табун Над землёй летит. Только ржанье, ржанье... Сполохи небес... Вот промчались кони, Смолкло всё окрест. И опять ложится Пылью тишина – Древняя дорога, Древняя земля...

15

16

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ АШЫК ОМЕР (Омер Абдулла оглу) Родился в г. Гезлеве в семье скорняка. Окончил гёзлевское медресе. Один из самых талантливых представителей так называемой ашыкской поэзии («ашык» - араб. «влюбленный»), поэзии тюркоязычных бардов.

***

Что-то с миром случилось: в нем нету покоя, Благородство и честность пропали куда-то, Справедливость исчезла – ведь время такое, Что никто не жалеет ни друга, ни брата. Все кичливыми стали, а чем тут гордиться, Если в душах одна лишь жестокость таится? Все к наживе и роскоши стали стремиться, Забывая о сердце, - какая утрата! Совершенство в нужде, а ничтожество в славе. Торжествует любовь лишь в богатой оправе, Но, Омер, ведь на Бога пенять мы не вправе, Люди сами в несчастьях своих виноваты.

Перевод Н. Романовой

17

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ АДАМ МИЦКЕВИЧ

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА МИРЗА И ПИЛИГРИМ

Пилигрим Аллах ли там среди пустыни Застывших волн воздвиг твердыни, Притоны ангелам своим; Иль Дивы, словом роковым, Стеной умели так высоко Громады скал нагромоздить, Чтоб путь на север заградить Звездам, кочующим с востока? Вот свет всё небо озарил: То не пожар ли Цареграда? Иль бог ко сводам пригвоздил Тебя, полночная лампада, Маяк спасительный, отрада Плывущих по морю светил?

Мирза Там был я, там, со дня созданья, Бушует вечная метель; Потоков видел колыбель. Дохнул, и мёрзнул пар дыханья. Я проложил мой смелый след, Где для орлов дороги нет, И дремлет гром над глубиною, И там, где над моей чалмою Одна сверкает лишь звезда, То Чатырдаг был…

Пилигрим А!.. Перевод М. Ю. Лермонтова

18

19

ЕВПАТОРИЙСКИЙ БЕРЕГ – БЕРЕГ МУЗ

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА МИРЗА И ПИЛИГРИМ

Пилигрим Аллах ли это там из ледяных потоков Для ангелов отлил трон необыкновенный, Иль Дивы изо льда воздвигли эти стены, Чтоб караваны звёзд не пропускать с Востока? А как горит луна! Она – пожар Царьграда! Иль фонарями звёзд Аллах украсил своды, Чтоб корабли миров могли сквозь непогоды Причал в полночной тьме считать своей наградой?

Мирза Там? – Был. Казалось мне, что ледяных оков Потоки горных рек не сбросят никогда. Дышал – и снег летел. Забрался высоко, Где не парят орлы, вокруг лишь тучи…Да! Здесь гром меня потряс из низких облаков, Указывала путь мне яркая звезда. То – Чатыр-Даг!

Пилигрим Аа!! Перевод Д. Болдина


20

СЕМЕЙНОЕ ПРЕДАНИЕ / со слов С. А. Бабович-Ефетовой/

В один из дней 1854 года, когда уже шла Крымская

война, семья маминого прадеда всем родом (сойсоп) отправилась в пятницу в баню. А в это время на берегу началась высадка турецкого десанта. Мамин прадед – Бабакай Бабович (в будущем - Гахам караимов) ворвался в женское отделение бани и, не видя ничего из-за пара, закричал: «Султан! Душман басты!», то есть «Султан (имя его жены)! Враг занимает город!» даже не смыв мыла, все быстро оделись, погрузились на поданные к бане подводы и, пока турки высаживались на берегу, покинули Евпаторию и направились в «глубокий тыл» - в Карасубазар (Белогорск). Так эвакуировали женскую часть семьи. Мужчины остались в Евпатории. Спустя некоторое время жених маминой бабушки со своим товарищем решили уйти из города и соединиться с близкими. Но Евпатория находилась в плотном кольце турецких войск, и выбраться из нее обычным путем было невозможно. Тогда друзья решили переправиться ночью через лиман. Раздевшись, они смазали тела бараньим жиром, чтобы соль не разъела кожу, привязали на головы одежду и лепешки и где шли, где плыли, отсиживались днем в камышах. Они доставили нашему командованию ценные сведения о расположении турецких войск, батарей и складов боеприпасов. За это маминого деда и его товарища наградили серебряными медалями. А их потомки, как дети героев, получили льготы при обучении в средних и высших заведениях, и все мамины братья учились бесплатно.


21


22

АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВ СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ ВРЕМЕН КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Шуми, святое наше знамя, Шуми, как в старину! Тебе знакомы кровь и пламя Уж не одну войну. Давно ли двадесять языков Нас обошли кругом? А ты среди победных кликов Шумело над полком. Тебя разили вражьи пули, А ты вилось в боях. И не сломали, не согнули Тебя у нас в руках. Шуми же, знамя! Слава веет С тебя на усачей. А Русь давно встречать умеет

И провожать гостей!


23


24

ЛЕСЯ УКРАЇНКА ТИША МОРСЬКА

В час гарячий полудневий Виглядаю у вiконце: Ясне небо, ясне море, Яснi хмарки, ясне сонце. Певне, се країна свiтла Та злотистої блакитi, Певне, тут не чули зроду, Що бува негода в свiтi! Тиша в морi… ледве-ледве Колихає море хвилi; Не колишуться од вiтру На човнах вiтрила бiлi. З тихим плескотом на берег Рине хвилечка перлиста; Править хтось малим човенцем, - В,єься стежечка злотиста. Править хтось малим човенцем, Стиха весла пiдiймає, I здається, що з весельця Щиро золото спадає. Як би я тепер хотiла У мале човенце сiсти I далеко на схiд сонця Золотим шляхом поплисти! Попливла б я на схiд сонця, А вiд сходу до заходу, Тим шляхом, що проложило Ясне сонце через воду.


25

Не страшнi для мене вiтри, Нi пiдводнiї камiння, - Я про них би й не згадала В краю вiчного промiння. Євпаторія, 1890

СПОГАД З ЄВПАТОРІЇ Море стелиться чорним важким оксамитом,

небо чорне і хмарне тяжіє вгорі, тільки де-не-де, мов передсмертним останнім привітом, промовляє зоря до зорі. Невидимками крадуться чорні ворожії хвилі, тихо, тихо, мов хитрих злочинців гурти, і причаїли гомін, і скрили всі гребені білі, ледве дишуть... підкрались і вдарили зразу в борти, потрясли корабель наш і з реготом геть відкотились... Знову тиша, і знов темна сила таємно чига... Від вогнів вартових дві дороги на морі зустрілись: смуга мертво-зелена й криваво-червона стяга. Ледве мріє, мов привид, далекеє соннеє місто, ні вогнів, ані гуків музики до моря не шле. Тихо так, наче вимерло в світі навколо все чисто, тільки море зосталось, а в ньому щось чорне і зле.

Чи се ж та “країна світла і прозорої блакиті”, де колись я забувала, що десь є негода в світі? Світло зникло, небо змеркло, і блакить укрили хмари, від минулого зостались невиразні, смутні мари.


26

Де ж ти, наша люба Stella Maris 1 ясна? Ти колись нам слала

доріженьку світла, вабила нас красна, долю віщувала.

Де той білий човник, що по тій дорозі

з нами плив “на чисте”? Де те все поділось, що тоді нам мрілось, -

ясне, урочисте? Білий човник, може, десь тут на причалі

тихо спочиває, Stella Maris, може, завтра без печалі

цілий світ осяє, тільки те, що мрілось, не питай, де ділось,

не питай... немає...

А тоді: ”Нас було тільки двоє, хвилі скрізь коло нас коливались, і такі ми самотні обоє серед того простору здавались. Я дивилась на тебе, мій брате, що гадала, не вимовлю зроду, чим було тоді серце багате, поховала я в тихую воду”. Я дивлюсь на сю чорну безодню. Де то спить моя думонька, де? Де б не спала, навіки пропала, так, як любе життя молоде !..

_________________________________ 1. Stella maris (лат.) – морська зірка


27

АРОН САРИБАН

НА БЕРЕГУ МОРЯ

В полдень на море шум, крики, смех, песни… Весь берег, насколько хватает глаз, усеян тысячами

купающихся. Тысячи разлеглись на песке, подставив солнцу голые спины, лицо, грудь; тысячи копошатся, прыгают, фыркают, хохочут, кувыркаются, плавают в воде, поднимая вокруг фонтаны брызг.

И кого тут нет: русские, караимы, татары, греки, армяне, турки, евреи. Слышны все крымские наречия, все говоры, мелькают все цвета национальных костюмов.

Женщины купаются отдельно от мужчин, и это правило соблюдается строго. Здесь мужчина не подойдет к чужой голой женщине или дочери, ибо он рискует услышать не только брань, но и получить удар ножом в бок от отца, мужа, сына или брата, купающегося на мужской половине… В этом отношении особенно строги татары, и никто не осмелится оскорбить женской наготы жадным взглядом вблизи… а издали – смотри сколько угодно, да едва ли увидишь много, ибо женщины купаются в длинных рубахах.

На мужской половине больше шума, крика… Вот живописным табором раскинулась толпа цыган.

Лица их черны, как будто намазаны сажей, костюмы пестры, ярки. Их жены, стройные, гибкие, с огненным взглядом, притащили своих детей на спинах и шумной толпой ушли на женский пляж. Крича на своем гортанном языке, мужчины быстро раздеваются. Толпа бронзовых тел бросается с разбега в море. молодые визжат, смеются, и на всех лицах блещут ряды белых зубов. Крик, шум, вой, радостные восклицания, борьба, прыжки, брызги, брызги, брызги, как пригоршни подброшенных бриллиантов…

Вот десятка два татар. Эти раздеваются степенно, говорят спокойно, ведут себя с достоинством. Они расположились подальше от цыган, смотрят на них с


28

величайшим презрением и сочли бы себя кровно оскорбленными, если бы кто назвал их чингане.

На берегу, голый, на рыжем жеребце сидит русоголовый и широкоплечий парень. Он бьет голыми пятками в бока коня, но тот упирается; видно, как ноги его мелко-мелко вздрагивают. Его окружает толпа голых мальчишек. Из сотен глоток вылетает крик: «Но! Но!» И вдруг конь, сорвавшись с места, ринулся в воду. Тысячи ликующих восклицаний провожают его. «Поплыл! Поплыл!» кричат неистово мальчишки, все бронзовые, прекрасные, безумно-веселые!

Кавказцы, человек пять, голые, но в широкополых войлочных шляпах на головах, сидят кружком и курят. Тела стройные, гибкие, как стальные клинки. Бронзовые лица, в глазах огонь, орлиные носы придают им гордый вид. Мальчишки, которые бегают, обсыпая людей песком, старательно их обходят.

Недалеко от них два господина, очевидно приезжие, в чесучевых костюмах на походном столике едят огромную дыню, не обращая внимания на мальчишек, окруживших их кольцом. Съев кусок дыни, они бросают на песок золотую шкурку, а мальчишки, главным образом цыганята, хватают корки, ополаскивают в море и тут же едят с жадностью.

Над всей живописной картиной стоит, обливая ее потоками палящего света, громадное, сияющее солнце!

«Черное море, хорошее море!» Тот, кто ушел от тебя далеко в серые просторы

Севера, всю жизнь будет помнить тебя, и рваться к тебе, и мечтать, и слышать твой призывный голос!


29

НАТАЛИЯ САЦ

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ КОНЦЕРТ /из книги «Новеллы моей жизни»/

Весной 1915 года неутомимый Леопольд Антонович

загорелся идеей устроить большую артистическую коммуну на пустыре около маяка в городе Евпатории.

- Солнце и море! Понимаете, море!!! – повторял Сулержицкий маме, забежав к нам на Пресню.

Летом двинулись в Евпаторию. В письме к жене Константин Сергеевич

Станиславский так описывает жизнь на пустыре у маяка. «Ходят все там (мужчины) в одних штанчиках. Женщины – босые. Все делают сами, то есть и уборка и стройка. Сложили из камней стены, сами покрыли бетоном, в окнах вместо рам – полотно; и там в таких шалашах живут. Премило устроились, уютно. Болеславский с Ефремовой – в одной комнате, Тезавровский с художником Либаковым – в другой комнате, Сулер с семьей, Соловьева и Бирман живут рядом на очень приличной даче».

Поблизости жило еще много артистов Художественного театра: Александровы, Гзовская, Подгорный…

Константин Сергеевич прежде жил в отеле «Дюльбер», потом переехал на «Виллу роз». А мы , пока негде было устроиться на новостройке, жили на даче Черногорского. Наши метериальные дела были в это время весьма неважными, и мама сняла комнату, которую дачевладелец переделал из кладовки, но зато договорились с ним о праве каждый день заниматься на рояле в его комнате. Это было для меня самым главным.

И вот, в одно из первых занятий на рояле, когда после заданного в школе я стала играть папин вальс «Miserere», вдруг тихо открывается дверь и входит… Евгений Богратионович!


30


31

Оказывается, Вахтанговы живут на этой же даче. <…> Лето 1915 года было неспокойным. Шла война. В

Евпатории она почти не чувствовалась – сражения шли далеко, море было таким же синим, а солнце ярким, но война то и дело о себе напоминала. В газете «Евпаторийские новости» за подписью коменданта города ежедневно печаталось такое объявление: «Сим имею честь объявить жителям города Евпатории, что обязательные постановления касательно полного затемнения огней с наступлением сумерек остались в силе, а потому нужно пользоваться светом так, чтобы такового совершенно не было видно со стороны моря…»

Тут же, на первой странице, печаталось воззвание Красного Креста «об участии в изготовлении масок, предохраняющих от ядовитых и удушливых газов, применяемых неприятелем».

Однажды на дачу Черногорского пришли несколько мужчин в стоячих воротничках, в шляпах, с ними разряженные дамы. Они спросили меня, где живут артисты Художественного театра. Я отвела их на балкон Вахтанговых. Евгений Богратионович был дома один и что-то читал. Мужчина с курчавой бородой выступил вперед, снял шляпу и начал говорить, видимо, заранее придуманную речь о тяготах войны, о насущной необходимости обеспечить армию противогазами, о теплящейся надежде, что, несмотря на то, что артисты Художественного театра находятся в Евпатории на отдыхе, они внесут свою лепту, выступят в благотворительном концерте… Евгения Богратионовича раздражала витиеватость речи говорящего, и он ответил, как только «оратор» сделал небольшую паузу:

- Никто не может думать только об отдыхе, когда идет война. В любом благотворительном концерте, цель которого хоть немного облегчить положение русских солдат, выступать согласен. Думаю, так же отнесутся и товарищи. Но прежде всего следует обратиться к Константину Сергеевичу Станиславскому. <…>

Евгений Богратионович взялся за организацию этого концерта.


32

От его созерцательного состояния не осталось и следа. Он отправлялся то к Константину Сергеевичу, то к другим жившим в Евпатории артистам, а чаще всего «к своей молодежи», на маяк.

Евгению Богратионовичу пришлось почти весь этот концерт самому придумывать: нужно было собрать побольше денег, а для этого привлечь публику чем-то необычным, новым. Он задумал после первого отделения, концертного, сделать кабаре – совсем новую программу, состоящую из веселых номеров и небольших сцен. Кроме его творческой воли и удивительной фантазии ничего для этого не было – ни пьес, ни музыки, ни даже большого желания участников: многие из них куда охотнее грелись на солнце и купались в море, чем репетировали.

Но Евгений Богратионович очень увлекательно увлекался, сочинял сценарии, подбирал музыку, сам ставил не только сцены, но и танцы, и очень скоро артисты «загорелись», стали охотно репетировать всюду, даже на пляже. <…>

Вахтангов был и конферансье этого концерта, разговаривая с публикой так же весело и просто, как с любым из нас.

Но благодарности за этот концерт принимал именитый в Евпатории богач Дуван-Торцов, а Вахтангова за некоторых артистов малость и поругали.

Он сказал мне, смеясь: - Режиссер – вредная профессия. Когда все хорошо, о нем забывают, а чуть что плохо, режиссера, как правило, ругают первого…


33


34

АННА ВЫРУБОВА

Из «ВОСПОМИНАНИЙ» ФРЕЙЛИНЫ ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА Итак, я отправилась на юг. Государыня при

проливном дожде приехала проводить поезд. Мы ехали до Евпатории 5 суток. Городской голова Дуван дал мне помещение в его даче, окруженной большим садом на самом берегу моря; здесь я прожила около двух месяцев, принимая грязевые ванны. За это время я познакомилась с некоторыми интересными людьми, между прочим, с караимским Гахамом, образованным и очень милым человеком. Он, как и все караимы, был глубоко предан Их Величествам. Получила известие, что Ея Величество уехала в Ставку, откуда вся царская семья должна была проехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой меня вызвала к себе. Отправилась я туда в автомобиле через степь, цветущую красными маками, по проселочным дорогам. В Севастополь дежурный солдат из-за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью я захватила телеграмму Государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду. Завтракала с Государыней. Государь с детьми вернулся около 6 часов с морского смотра. Ночевала я у друзей, и на другой день вернулась в Евпаторию. Их Величества обещали приехать вскоре туда же, и действительно, 16 мая они прибыли на день в Евпаторию. Встреча в Евпатории была одна из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором – один сплошной ковер розанов. И все залито южным солнцем. Утро Их Величества посвятили разъездам по церквям, санаториям и лазаретам, днем же приехали ко мне и оставались до вечера; гуляли по берегу моря, сидели на песке и пили чай на балконе. К чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты. Любопытная толпа, которая все не расходилась, не дала Государю выкупаться в море, чем он был очень недоволен. Наследник выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали как святыню. Обедала я в поезде у Их Величеств и проехала с ними несколько станций.


35

АННА АХМАТОВА РЫБАК

Руки голы выше локтя, А глаза синей, чем лед. Едкий, душный запах дегтя, Как загар, тебе идет. И всегда, когда распахнут Ворот куртки голубой, И рыбачки только ахнут, Закрасневшись пред тобой. Даже девочка, что ходит В город продавать камсу, Как потерянная бродит Вечерами на мысу. Щеки бледны, руки слабы, Истомленный взор глубок, Ноги ей щекочут крабы, Выползая на песок. Но она уже не ловит Их протянутой рукой. Все сильней биенье крови В теле, раненном тоской.


36


37

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ

ДАША В ЕВПАТОРИИ /отрывок из романа «Сестры»/

В это лето в Крыму был необычайный наплыв

приезжих с севера. По всему побережью бродили с облупленными носами колючие петербуржцы с катарами и бронхитами, и шумные, растрепанные москвичи с ленивой и поющей речью, и черноглазые киевляне, не знающие различия гласных «о» и «а», и презирающие эту российскую суету богатые сибиряки; жарились и обгорали дочерна молодые женщины, и голенастые юноши, священники, чиновники, почтенные и семейные люди, живущие, как и все тогда жило в России, расхлябанно, точно с перебитой поясницей.

В середине лета от соленой воды, жары и загара у всех этих людей пропадало ощущение стыда, городские платья начинали казаться пошлостью, и на прибрежном песке появлялись женщины, кое-как прикрытые татарскими полотенцами, и мужчины, похожие на изображения на этрусских вазах.

В этой необычайной обстановке синих волн, горячего песка и голого тела, лезущего отовсюду, шатались семейные устои. Здесь все казалось легким и возможным. А какова будет расплата потом, на севере, в скучной квартире, когда за окнами дождь, а в прихожей трещит телефон и все кому-то чем-то обязаны, - стоит ли думать о расплате. Морская вода с мягким шорохом подходит к берегу, касается ног, и вытянутому телу на песке, закинутым рукам и закрытым векам – легко, горячо, сладко.

Нынешним летом легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие. По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и


38

неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов. Было похоже, что к осенним дождям готовится какая-то всеобщая расплата и горькие слезы.

Даша подъезжала к Евпатории после полудня. Незадолго до города, с дороги, пыльной белой лентой бегущей по ровной степи, мимо солончаков, ометов соломы, она увидела против солнца большой деревянный корабль. Он медленно двигался в полуверсте, по степи, среди полыни, сверху донизу покрытый черными, поставленными боком, парусами. Это было до того удивительно, что Даша ахнула. Сидевший рядом с ней в автомобиле армянин сказал, засмеявшись: «Сейчас море увидишь».

Автомобиль повернул мимо квадратных запруд солеварен на песчаную возвышенность, и с нее открылось море. Оно лежало будто выше земли, темно-синее, покрытое белыми длинными жгутами пены. Веселый ветер засвистел в ушах. Даша стиснула на коленях кожаный чемоданчик и подумала: «Вот оно. Начинается».<…>

Так начались для Даши эти последние дни старого мира. Их осталось немного, насыщенных зноем догорающего лета, радостных и беспечных. Но люди, привыкшие думать, что будущий день так же ясен, как вдалеке синеватые очертания гор, даже умные и прозорливые люди не могли ни видеть, ни знать ничего, лежащего впереди мгновения их жизни. За мгновением, многоцветным, насыщенным запахами, наполненным биением всех соков жизни, лежал непостижимый мрак… Туда ни на волосок не проникали ни взгляд, ни ощущение, ни мысль, и только, быть может, неясным чувством, какое бывает у зверей перед грозой, воспринимали иные то, что надвигалось. Это чувство было, как необъяснимое беспокойство. А в это время на землю опускалось невидимое облако, бешено крутящееся какими-то торжествующими, и яростными, и какими-то падающими, и изнемогающими очертаниями. И это было отмечено лишь полосою солнечной тени, зачеркнувшей с юго-востока на северо-запад всю старую, веселую и грешную жизнь на земле.


39


40

АЛЕКСАНДР КУПРИН

МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ /отрывок из рассказа «Леночка»/

В шесть часов пополудни пароход «Великий князь

Алексей» отошел от мола Практической гавани. Возницына никто не провожал, и он был этим очень доволен, потому что терпеть не мог этой всегда тягостной комедии прощания, когда бог знает зачем стоишь целых полчаса у борта и напряженно улыбаешься людям, стоящим тоскливо внизу на пристани, выкрикиваешь изредка театральным голосом бесцельные и бессмысленные фразы, точно предназначенные для окружающей публики, шлешь воздушные поцелуи и наконец-то вздохнешь с облегчением, чувствуя, как пароход начинает грузно и медленно отваливать.

Пассажиров в этот день было очень мало, да и то преобладали третьеклассные. В первом классе, кроме Возницына, как ему об этом доложил лакей, ехала только дама с дочерью. «И прекрасно», - подумал офицер с облегчением.

Все обещало спокойное и удобное путешествие. Каюта досталась отличная – большая и светлая, с двумя диванами, стоявшими под прямым углом, и без верхних мест над ними. Море, успокоившееся за ночь после мертвой зыби, еще кипело мелкой частой рябью, но уже не качало. Однако к вечеру на палубе стало свежо.

В эту ночь Возницын спал с открытым иллюминатором, и так крепко, как уже не спал много месяцев, если не лет. В Евпатории его разбудил грохот паровых лебедок и беготня по палубе. Он быстро умылся, заказал себе чаю и вышел наверх. Пароход стоял на рейде в полупрозрачном молочно-розовом тумане, пронизанном золотом восходящего солнца. Вдали чуть заметно желтели плоские берега. Море тихо плескалось о борта парохода. Чудесно пахло рыбой. Морскими водорослями и смолой. С большого баркаса, приставшего вплотную к «Алексею», перегружали какие-то тюки и бочки. «Майна, вира, вира помалу, стоп!» - звонко раздавались в утреннем чистом воздухе командные слова.


41

МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН

БЕГСТВО Кто верит в жизнь, тот верит чуду И счастье сам в себе несет. Товарищи! Я не забуду Наш черноморский переход! Одесский порт – баркасы, боты, Фелюг пузатые борта. Снастей живая теснота, Канаты, мачты, стеньги, шкоты… Раскраску пестрых их боков – Линялых, выеденных солью И солнцем выжженных тонов, Привыкших к водному раздолью. Якорь, опертый на бизань, - Бурый, с клешнями, как у раков, Покинутая Березань, Полуразрушенный Очаков. Уж видно Тендрову косу И скрылись черни рощ Кинбурна. Крепчает ветр, дышит бурно И треплет кливер на носу. То были дни, когда над морем Господствовал французский флот И к Крыму из Одессы ход Для морехода был затворен. К нам миноносец подбегал, Опрашивал, смотрел бумагу. Я буржуа изображал, А вы – рыбацкую ватагу.


42

Когда нас быстрый пулемет Хлестнул в заливе Ак-Мечети, Как помню я минуты эти И вашей ругани полет! Потом поместья Воронцовых И ночью резвый бег коней Среди гниющих Сивашей, В снегах равнин солончаковых. Мел белых хижин под луной, Над дальним морем блеск волшебный, Степных угодий запах хлебный, Коровий, влажный и парной. И русые при первом свете Поля… И на краю полей Евпаторийские мечети И мачты пленных кораблей.

1918


43


44

БОРИС ЛАВРЕНЕВ

МАРИНА /отрывок из повести/

Из русских людей Евпаторию мало кто любил. Обожал русский интеллигент, народолюбец и

богоискатель, отдыхать на природе по-особенному, не в пример какой-нибудь загранице. И ехал на курорты играть в преферанс, пить по большой и кобелировать. Но чтоб шло это все на лоне природы, в благорастворенной атмосфере и непременно с морским видом на горизонт. И если с морского горизонта тянул ветер, в котором не было запахов Шустовской несравненной и рябиновой, «Лебяжьего пуха», богоискатель от такого ветра простужался, чихал, кутался в пальто и переезжал в другое место, где ветер был ему роднее.

В Евпатории ветер пахнет только солью и степным медом; в золотых россыпях песка нет дохлых кошек и битых бутылок.

В Евпатории полынная степь увалами на десятки верст кругом, и пахнет от нее терпкой горечью и нежной пряностью чебреца.

В глаз не вберешь сразу. Степь и море. Море, как степь, и степь, как море. А над этим небо – персидская тающая бирюза, и

заправлены в нее розовые облачные жемчужины, и солнце сыплет пшеничным зерном, а по вечеру цепляется кудрями за зеленые гребешки волн.<…>

Забрел я рано утром в древнюю евпаторийскую мечеть, приземистую, прохладную, расписанную поблекшими арабесками, волшебную.

Купол ее, как голубой небесный свод, виден далеко с моря, а рядом неунывающие россияне в знак победы креста над полумесяцем воздвигли потрясающий собор жандармского типа.


45

И если взглянешь перед закатом, когда по куполу мечети бродят трепещущие розоватые тени, кажется, что она содрогается от рвоты, смотря на соседа.

Спустился я с набережной и побрел к рыбацким лодкам, вернувшимся с лова.

Кипело прозрачное стекло на расплавленном песке, и плескались в нем черные смоленые донья баркасов.

В широких их брюхах шематилась, била хвостами пахнущая глубинной сыростью рыба: плоские камбалы, юркая султанка, длинная стрельчатая скумбрия.

И с баркаса засолился крепкий голос: - Капитан!.. Что, рыбы купить хочешь? Стоит в баркасе этакий бронзовый монумент, упер

черные ноги в банку, зубы кипенью, ухмыляется. Борода, как густое индиго, на коричневых скулах. - Нет… Не купить. А вот ищу, кто б меня на лов

взял. - Зачем? - Посмотреть хочу, как ловят. Перегнулся – и шлеп по руке шершавой акульей

кожей ладони. - Есть, капитан! Ходи завтра после солнца. Спроси

Афанасия. Мы с Колей повезем, все покажем! И ночью на веслах, в черную сутемь. Гулял по морю

крепкий, гудящий бриз. Ловить ночью по случаю осадного положения, в сущности, воспрещалось, но на нарушение этого правила смотрели сквозь пальцы. Нельзя было лишать рыбаков заработка. Предупреждали только не ходить от берега дальше пяти верст. За этой линией можно было нарваться, без предупреждения, на пушки дежурных контрминоносцев.

За береговой батареей поставили парус. И сразу закипела, забурлила у носа вода. Накренило. Люблю на крене лечь на подветренный борт. У самых зрачков с чертовой быстротой летит шипящая слюда, и брызги летят в глаза.

Голова кружится, кружится… Вот-вот вылетишь. - Чего лежишь, капитан? В море пошел – работать

надо. Помогай Коле перемет сажать. Учись, учись! И стал я помогать Коле, неумело и неловко.


46

ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ

О, ЮНОСТЬ МОЯ! /отрывок из романа/

В каждом городе свои утренние шумы. В Евпатории с

шести часов начинался прибой. Он заменял городские часы. Первая же волна поправляла стрелки циферблата. Город окутывался шелковистым шелестом, если было лето, или зубовным скрежетом, если зима. Через сорок минут жителей будил ворчливый окрик пароходика «Чехов», совершавшего рейсы Одесса – Керчь. Еще через час по 1-й Продольной, 2-й Продольной, 3-й Продольной и прочим лишенным фантазии Продольным разносились бодрые голоса:

- Картошка! Картошка! Картошка! - Точить ножи-ножницы! - Молоко-о-о!.. Иногда по-татарски: - Сучи-и-и!.. Иногда по-турецки. Почти песенка, воспевающая овощи:

- А джан чек бакла ким ер! Патлажан улаары… Бам йола… бам йо!

Два рослых гимназиста шли у самой пены прибоя. По утрам гнилостные водоросли ранне-осеннего моря

пахли винными яблоками, и этот чуть опьяняющий запах возбуждал ощущение беспричинного счастья. Но гимназисты были настроены очень серьезно.

- Как ты думаешь? – спросил товарища Сима Гринбах. – Эта песенка действительно принадлежит продавцу овощей?

- А кому же еще? – удивился Володя Шокарев. - Кто их знает. Может быть, ее поет подполковник

турецкой разведки? Время такое. Юноши рассмеялись. Из окон гимназии уже гремели рявкающие громы

геликона, мягкие рулады трубы №2, птичьи переливы флейты.


47

Гринбах шел, энергично раскачиваясь как на палубе. Брюки «колокол» и матросская тельняшка под расстегнутой гимназической тужуркой выдавали его тайные мечты. Шокарев же вяло плелся, согнув руку в локте и безвольно распустив все пять пальцев.

У Евпатории два лица: весенне-летнее и осенне-зимнее. Летом курорт наводняли приезжие из Петербурга, Москвы, Киева, даже из Севастополя и Ялты, потому что нигде в Крыму нет такого свободного выхода к морю и такого золотого пляжа. Курортники сорили деньгами, жадно набрасываясь на все, что продавалось, взвинчивая цены и загоняя испуганных туземцев в зимние норы. Приезжие – большей частью элегантные мужчины и нарядные женщины – самым стилем своим необычайно подходили ко всему облику крымского лета хотя бы уже тем, что освобожденные от своих контор, банков, университетов и отданные всем стихиям, они становились чувственными, как сам пейзаж. А город был чувственным: много солнца, много моря, много дюн. Чувственными были дельфины, фыркающие от наслаждения, рыбы, выскакивающие из воды; чувственным был азиатский базар: его дыни с таким нежным ароматом, что спорить с ним могли только лилии; его груши дюшес, истекающие медовым соком; его помидоры, иногда холодные, маленькие и острые, как детские язычки, иногда горячие, пышные, раздобревшие, в красных и оранжевых сарафанах. Чувственным был пляж, на котором томились женщины. Их возлюбленным было семитское божество: Шамаш.

Но зимой это был город гимназистов и рыбаков. Гринбах и Шокарев вошли в темный длинный

коридор. По дороге Гринбах застегнулся, конечно, до самого горла.

В рекреационном зале висел на стене огромный портрет Николая II, одетого в мундир кавалергарда, белый с золотом. Бывший император к этому времени находился уже под арестом, вместо него полагалось бы висеть Сейдамету с его неизменной феской. Хотя даже в Турции феска означала эмблему реакционного режима и подвергалась гонению, этот алый с черной кистью головной убор намекал на турецкую


48

ориентацию и был весьма угоден султану. Его высокопревосходительство Джефер Сейдамет занимал пост председателя директории Крыма, объявившего в 1917 году независимость. Господина председателя поддерживала татарская партия «милли фирка», ему подчинялся крымский парламент – «курултай», поэтому Джефер обладал неоспоримым правом замены своей персоной бывшего российского монарха на крюке гимназического зала, тем более что Крым считался уже «заграницей». Но висел почему-то по-прежнему Николай. Висел на всякий случай. А, в конце концов, не все ли равно, кто в раме? Главная беда – нет веры ни в царя, ни в Керенского, ни в Сейдамета! Остальное мелочи.

<…>Шокарев и Гринбах вышли на улицу и снова побрели вдоль моря. Их обдавало водяной пылью и мокрым песком.

Море – самое основное, ежеминутное, непреходящее событие города. Если говорить о градостроительстве, то море – главная площадь Евпатории, как Плас де ля Конкорд в Париже или Трафальгарская в Лондоне. Огромная, как бы асфальтированная голубо-сизо-синим блеском, начиналась она небольшим сравнительно собором, но завершалась на горизонте колоссальным зданием Чатыр-Дага, который вписывался в Евпаторию, как небоскреб «Эмпайр» в Нью-Йорк.

Море кормило всех: и хозяев маленьких шхун, и полуголых боцманов, пропившихся до креста, и «разовых» матросов, нанимавшихся на один рейс, - классических одесских босяков. Кормило море и владельцев отелей, гостиниц, меблирашек, водолечебниц, санаториев с их собственными пляжами и целой армией врачей, сестер, санитаров, швейцаров, комиссионеров. Хуже всех море кормило рыбаков.

И все же хорошо едят на крымском побережье! Сегодня, например, у Бредихиных на обед будет суп из крабов с кореньями, а на второе – плов из мидий с лавровым листом и перцем. Изысканность этого меню объяснялась тем, что мясо на базаре стоило два рубля николаевскими деньгами, а крабы и мидии Леська добывал сам.

Сегодня, как и в любое воскресенье, когда не надо было идти в гимназию, Леська выбежал из хаты ни свет, ни


49

заря. Дедушка в сарае вывешивал для вяления кефаль, а бабушка стирала белье в огромной лохани, и руки ее тонули в разноцветных пузырях.

Леська босиком побежал к сараю: там у стены врыт столб, на котором висел мешок тяжелого морского песка. Елисей остановился перед ним в боксерской стойке и пять минут осыпал его тяжелыми ударами.

Потом Леська побежал к пляжу. Пузатая плоскодонка ждала его на берегу напряженно, как собака. Юноша бросил в нее весла и взглянул на далекий Чатыр-Даг. Мир был объят синевой: вода, горы, небо.

Леська закатал штаны до колен и сдвинул плечом шаланду в море. Неуклюжая, некрашеная, грубо смоленая шаланда, почуя волну, сразу же стала плавной и полной своеобразной прелести. Леська захлюпал по весенней воде, прянул животом на борт, перекинулся на банку и взялся за весла. Греб он быстро. Шаланда летела, как шлюпка военного корабля. Во всяком случае, так Леське казалось.


50

ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ ЕВПАТОРИЯ /из «Крымской коллекции»/

Запах губки и мокрых простынь, Жженый запах пляжных корзин. Волна ложится корректно и просто С электрическим звоном – дзинь! Белые белогвардейские виллы Еще мечтают коварно о том, Что сплющено мощным молотом, Что поднято было на вилы. Но жизнь у нас под знаменем роста – И даже волна у пляжных корзин Сама о себе сообщает просто По телефону: дзинь!..


51


52

ЭШРЕФ ШЕМЬИ-ЗАДЕ ЭСКИЗ

Пурпурней роз Кашмира Над зеркалом вод Клонится пламенник мира И Лейлу зовет. Море под вязаной шалью Движеньем усталым Никнет с притворной печалью К темнеющим скалам. Радостно сердце природы; Светла и томна, Трепетных звезд хороводы Выводит луна. Горный хребет огибая, Над миром, над морем Тучка плывет голубая К далеким нагорьям. Сколько и гнева, и грусти В напевах волны. В шорохе, Шелесте, Хрусте Морской тишины. Жизнью дохнув боевой, Восстав предо мною, Многоголосье прибоя Гремит хайтармою. Я вдохновеньем, счастливый, Пылаю: Со мной –


53

Лимонноликое диво, Мой спутник ночной. То серповидной секирой Волну рассекая, То пробегая Земфирой От края до края – Море, где зыбкие тени Летят стороной, - Мчится мое вдохновенье, Играя с луной. Утро восходит, рождаясь В мерцающей пене, Гаснет, в стихи превращаясь, Мое вдохновенье. Евпатория, 1928 г.

Перевод А. Тарковского


54

БУЛАТ ОКУДЖАВА

УПРАЗДНЁННЫЙ ТЕАТР СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА

/отрывок/ …Ванванч видит Ваграма Петровича и радостно

представляет себе, как они будут жить у моря – весело и расковано. Он бежит за цыганским Ваграмом Петровичем со своим маленьким чемоданчиком, переполненный восторгом и приязнью… Где-то там далеко Арбат и Жоржетта, отвергнувшая своих буржуазных, родителей, которые где-то там в Париже, где-то там… Арбат… Париж… Евпатория…

Вот они усаживаются в старенький пропыленный тарантас с дырявым тентом над головой, и старый улыбающийся татарин дергает вожжи, и две коричневые лошадки цокают по ялтинским улочкам. Потом – знойная дорога. Остановки у каких-то придорожных домиков. Татарки в шальварах и косыночках выносят горячие лепешки, виноградный сок. Ленивые собаки едва вертят хвостами.<…>

Они ночуют в очередном татарском доме при дороге, на чистых простынях, на твёрдых топчанах, покрытых коврами. Перед сном детей кормят кислым молоком, и снова – золотистые лепешки, и татарская будничная скороговорка, и скуластые бронзовые лица хозяев. Не терпится увидеть Евпаторию.<…>

«Евпатория», - говорит татарин. Из-за поворота возникает Евпатория. «Евпаторийцы и евпаторийки! Евпаторяне и особенно евпаторянки! – торжественно провозглашает Ваграм. – К вам приехала Луиза Левовна и Куку, ура! Люлюшка и Кукушка!.. Мистический конгломерат… проницательные пролетарии променада!..» Тетя Сильвия смеётся, вглядываясь в подступивший город.

Из окна белого санаторного домика можно выпрыгнуть на золотой сухой, рассыпчатый песочек евпаторийского пляжа и втянуть всей грудью морской солоноватый дух – аромат голубой волны и выкинутых на берег, прожаренных под солнцем водорослей, и едва уловимое


55


56

вкрадчивое благоухание серебряной, затаившейся в воде камбалы.<…>Дети бегали по пляжу, взметая золотые брызги, кричали, хохотали, придумывали игры… Потом они сидели у самой кромки воды, подставив бледные городские ступни ленивой полдневной волне, не шевелясь, приходя в себя и припоминая.<…>

На следующий день они наслаждались безмятежными прогулками в дальний конец пляжа, где тетя Сильвия купила им малиновое мороженое, выскочившее из желтых прокуренных пальцев продавца. Сначала оно плюхнулось розоватым комком в алюминиевую формочку на заботливо подставленную круглую вафлю, затем её прикрыла другая вафля; нажатие большого пальца – и сладкое колёсико у тебя в руке, на кончике языка, холодное, ароматное, затем – в горле, не успев ещё растаять, но успев охладить и пронизать всё малиновым благоуханием и кольнуть зубы… или вишнёвое… или сливочное…<…>

И вот они на маленьком базарчике, где торгуют фруктами и овощами. И тетя Сильвия выбирает маленькие звонкие арбузики величиной с большую антоновку. Дома они сядут за деревянный стол, срежут с арбузика верхний кружок и начнут выскабливать мякоть чайными ложками. Потом игры в пляжном песке. Потом санаторная нянечка в белом халате принесет им обед и, оставив судки, удалится… Потом, пообедав, они улягутся в постели и наступит мёртвый час, и тетя Сильвия усядется с книгой в плетёное кресло, выставленное на пляж под самое распахнутое окно, так что будет слышно, как журчит слабая волна и как шуршат страницы книги…


57

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

ЕВПАТОРИЯ Чуть вздыхает волна, и, вторя ей, ветерок над Евпаторией. Ветерки эти самые рыскают, гладят щёку евпаторийскую. Ляжем пляжем в песочке рыться мы бронзовыми евпаторийцами. Скрип уключин, всплески и крики – развлекаются евпаторийки. В дым черны, в тюбетейках ярких караимы – евпаторьяки. И, сравнясь, загорают рьяней москвичи – евпаторьяне. Всюду розы на ножках тонких. Радуются евпаторёнки. Все болезни выжмут горячие


58

грязи евпаторячьи. Пуд за лето с любого толстого соскребёт евпаторство. Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории.


59


60

МАТВЕЙ РОЙЗМАН

КАТЫК-БАЗАР /отрывок из романа «Эти господа»/

Завидев Амалию Карловну, евпаторийки, как

лисицы, почуявшие запах курятины, устремлялись к ней, выкладывали вороха сплетен и с замиранием сердца ждали от нее новостей. Но Амалия Карловна справлялась об их здоровье и спешила дальше.

Она забралась в самую гущу Катык-базара, в эту карусель фруктов, сластей и снеди, покупала инжир, персики, виноград, кизил, помидоры, гофрированные греческие вафли и прозрачную чукчелу. Сидя на куче арбузов, старый армянин за пять копеек подбросил вверх арбуз, на лету рассек его длинным ножом на две ровные половины и, поймав половинки, подал Амалии Карловне, приговаривая:

- Доктор Карапутто из Константинопол дэлал адын сэким-башка! Ва!

Блаженный пар исходил от нее, она остановила продавца холодной бузы, таскающего на спине серебряный самоварчик. Позвякивая колокольчиками, украшавшими верх самоварчика, продавец снял один из висящих на его поясе золоченых стаканов и нацедил из самоварного крана пенистого напитка. Она купила бутылку кваса у вишнеглазой украинки, торгующей в дощатом киоске, над которым висела белая вывеска:

От добрый квас!

Так квас у Київи Та у вас! Хто цей квас Буде пыти, Той 100 рокi буде Жити! Сумка Амалии Карловны была битком набита, и ее

руки насилу держали пакеты.


61

ЮРIЙ ЗБАНАЦЬКИЙ

ЄВПАТОРІЙСЬКА СІЛЬ /уривок з роману “Сеспель”/

Старенький паровоз, латаний-перелатаний, бо

побував в руках і в Денікіна, і у Врангеля, і навіть у самої Антантиі, певно, мав заслужене право за інвалідністю вийти на повну пенсію, мусив, напружуючи останні зусилля, возити з Сімферополя до Євпаторії таких же інвалідів, як і сам. Важко сопучи та чмихаючи, він ледь-ледь тягнув за собою кілька різношерстих вагонів, вщерть набитих найрізноманітнішим людом.

Курсував той ешелон не регулярно, а, так би мовити, за потребою, по необхідності, тобто тоді, коли на станції збиралося стільки різного каліччя, що вже ніде було не те що пройти, а ступити ногою, та ще хіба після тих випадків, коли над головою невразливого начальника вокзалу починали танцювати саморобні дерев,яні костури, бо слова, навіть найміцніші, не доходили до його розуміння. Правда, ще траплялось таке, що медичній лінії і тоді вслід за ним, а інколи навіть перед його появою надходив з губкому найсуворіший наказ вирушати на Євпаторію.

У Євпаторії стараннями уповноваженого Народного комісаріату охорони здоров,я по організації кримських здравниць, колишнього євпаторійського лікаря Дмитра Ілліча Ульянова, відразу ж після вигнання Врангеля були відкриті перші санаторії. Сам Володимир Ілліч Ленін дав про те вказівку, був весь час інформований про діяльність цих незвичайних для молодої республіки кузень народного здоров,я.

Немов на прощу, плавом пливли у Євпаторію хворі, особливо тяжкохворі на кістковий туберкульоз. Вагони були переповнені хворими та медперсоналом, ешелони вважались санітарними, потрапити у вагон людині без спеціальної перепустки було майже неможливо. Але тільки майже…

Від Сімферополя до Євпаторії рукою подати. Людина з цілими та міцними ногами, та й ще коли її добре напрудити, могла б пішки подолати ту відстань за той час, поки сонце


62

пройде шлях від сходу до заходу. Паровоз-каліка теж майже за такий час справлявся із своїм завданням: коли виходив із Сімферополя ввечері, то на добрий сніданок переможно свистів біля євпаторійського вокзалу, коли ж виповзав на світанку, то в літню пору ще завидна віддавав кінці на місці призначення. Отож пасажири розташовувались у вагонах не так, як їздять у поїздах приміського руху, а так, ніби зібрались мандрувати щонайменше до Владивостока. Найздоровіші та найспритніші захоплювали верхні полиці, і їх звідтеля вже, мабуть, не викурив би й сіркою; розлягались по-буржуйському, випрягали перепрілі ноги з потертих обмоток та старих солдатських ботинок, дехто відразу ж починав перемотувати свої важкі болячки, і у вагонах не вивітрювався специфічний запах. Тільки велика необхідність могла примусити людину дихати тим їдучим смородовиськом. На подив, пасажири не тільки не обурювались, а, навпаки, по всьму видно, були дуже задоволені тим, що потрапили на колеса. Ті, хто не встиг заволодіти верхніми полицями, мирно всідалися на нижніх, втискуючись по чотири, а то й по п,ять чоловік, кому ж не вистачало місцяна сидінні, примощувався під стіною, скручувався де-небудь у темному кутку в три погибелі і був щасливий – як-не-як він їхав – і їхав не куди-небудь, а в те заповітне місце, де само повітря, сонце, сама природа, не кажучи вже про лікарів, дуже швидко забирає з людини всі недуги та повертає їй одне, як чисте золото, здоров,я.

Як тільки поїзд минав приміські висілки та виповзав у степ, де швидко все ставало до набридливості одноманітней нудне, пасажири цього незвичайного ешелону починали знайомства та розмови. Те й бач: то зустрічались земляки – один з одного кінця губернії, а інший з другого, то, гляди, розпитаються два якихось рубаки, що в такому-то році разом служили в одному полку чи дивизії якщо не у Фрунзе, то в Семена Михайловича Будьонного. І починалися тоді спогади, розмови. Голосні, багатослівні, бо тому, хто оповідав, не соромно говорити на повний голос. Це він зараз каліка, костури оці ненависні, мов кохану дівчину, доводиться обнімати та пестити, а тоді він був орлом, на коні, як вітер, не раз пролетів оці простори від краю до краю. І його не раз рубали, як дуба, і


63

він ворогів сік на капусту… Слухають у вагоні ті оповіді, вставляють своє, перехоплюють ініціативу, розповідають ще дивніші й героїчніші речі – і тоді вже й степ здається не такий одноманітний, і час біжить не так повільно, як крикливий, знесилений паровозик.

Але не всі зайняті тими бойовими спогадами та розповідями. По темних кутках шепочуться якісь непевні людці з насторожено-улесливими очицями, вдягнені по-жебрацькому, але явно не жебраки. Їх не цікавлять подвиги Фрунзе та Будьонного, вони, хвалити бога, й так натерпілися від тих подвигів, їх цікавить інше: висадять їх на заставі в Саках чи не висадять? Але, безумовно, всю дорогу шепотітися про те не будеш, бо Саки ще далеко, а день великий, отож розмова переходить на інше, власне, на те питання, яке змусило цих людців рушити в небезпечні мандри.

- Де брали? – шепоче товстун до циганкуватого. - Знайомий є один… - А я просто з рук… дорожнеча… І для скріплення – солоне слово. Бо ж і мова йде про

сіль, знамениту євпаторійську сіль, ту саму, яку євпаторійські солевари видобувають у озерці Майнак, а ось цим пасажирам її необхідно всіляким способом видобути на євпаторійському чорному ринку та вивезти до Сімферополя. Справа в тому, що Майнацькі соляні промисли відразу ж після звільнення Криму були націоналізовані, і дорогоцінна сіль стала надбанням всього народу, який протягом імперіалістичної і громадянської війни тремтів над щіпкою солі; приватним особам було заборонено вивозити її, спекуляція сіллю каралась законом. І все ж були такі, що під акомпанемент спогадів про героїчні походи та жорстокі бої пошепки хвастали один перед одним, як зуміли обдурити контролерів та хитромудро вивезти кілька пудів неоціненного товару.


64

НИКОЛАЙ ОСТРОВСКИЙ

КАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ /отрывок из романа/

Санаторий ЦК – «Коммунар». Клумбы роз,

искристый перелив фонтана, обвитые виноградом корпуса в саду. Белые кители и купальные костюмы отдыхающих. Молодая женщина – врач записывает фамилию, имя. Просторная комната в угловом корпусе, ослепительная белизна постели, чистота и ничем не нарушаемая тишина. Переодетый, освеженный принятой ванной, Корчагин устремился к морю.

Насколько мог окинуть глаз – величественное спокойствие сине-черного, как полированный мрамор, морского простора. Где-то в далекой голубой дымке терялись его границы; расплавленное солнце отражалось на его поверхности пожаром бликов. Вдали сквозь утренний туман вырисовывались массивные глыбы горного хребта. Грудь глубоко вдыхала живительную свежесть морского бриза, а глаза не могли оторваться от великого спокойствия синевы.

Ласково подбиралась к ногам ленивая волна, лизала золотой песок берега.

Рядом с санаторием ЦК - большой сад центральной поликлиники. Через него коммунаровцы приходили к себе, возвращаясь с моря. Здесь, под тенью густой чинары, у высокой, из серого известняка стены полюбил отдыхать Корчагин. Сюда редко кто заглядывал. Отсюда можно было наблюдать оживленное движение людей по аллеям и дорожкам сада, по вечерам слушать музыку, будучи вдали от раздражающей сутолоки большого курорта.


65


66

БОРИС БАЛТЕР

ТРОЕ ИЗ ОДНОГО ГОРОДА /отрывок/

В конце мая в нашем городе начинался курортный сезон. К этому времени просыхали после зимних штормов пляжи, и желтый песок золотом отливал на солнце. Пляжи наши так и назывались «золотыми». Было принято считать, что наш пляж занимает второе место в мире. Говорили, что первое принадлежит какому-то пляжу в Италии, на побережье Адриатического моря. Где и когда проходил конкурс, на котором распределялись места, никто не знал, но в том, что жюри конкурса смошенничало, я не сомневался: по-моему, наш пляж был первым в мире.

Зимой и летом город выглядел по-разному, и зимняя жизнь не походила на летнюю.

Зимой холодные норд - осты врывались в улицы и загоняли жителей в дома. Город казался вымершим, и в самых отдаленных концах его слышался разгневанный рев моря. Во всем городе работал один кинотеатр, в котором давали только три сеанса, - последний кончался в десять часов вечера. Мы все дни и вечера проводили в школе и в Доме пионеров, а в наших собственных домах были редкими гостями.

Весь город делился на три части: Новый, Старый и Пересыпь. Наша школа была в Новом городе, в Новом городе был и курорт с пляжем, санаториями, курзалом. Курортники очень удивлялись, когда узнавали, что в нашем городе есть Пересыпь. Они почему-то воображали, что Пересыпь может быть только в Одессе. Чепуха. Море пересыпает пески, намывая вдали от берега песчаные дюны, не только в Одессе. И поселки, построенные на этих дюнах, называются Пересыпью во всех южных городах.<…>

В погожие воскресные дни мы уходили на курорт. Пустынные пляжи казались необыкновенно широкими. На черных металлических сваях возвышался «Поплавок». Он стоял без оконных рам и дверей, снятых вместе с мостиком, чтобы их не разбило штормом. На периллах террас и на крыше сидели птицы. Светло-зеленое море с белыми гребнями волн


67

было враждебным и холодным. Время от времени птицы кричали и в криках их слышались тоска и отчаяние.<…>

В мае цвела акация. Она цвела долго, осыпая город белыми лепестками. Цветение акаций совпадало с началом курортного сезона. Как важные события передавались из уст в уста сообщения: «Открылись «Мойнаки», «Открылся «Дюльбер», «Открылась «Клара Цеткин». Эти санатории всегда открывались первыми. На Приморском бульваре появлялись первые отдыхающие. Улицы города с каждым днем становились многолюдней. Приезжим сдавали лучшие комнаты. Они становились полновластными хозяевами города. Город менял свое лицо, делался шумным, нарядным, веселым. Открывались магазины, павильоны, рестораны. В курзале выступали столичные знаменитости. Они появлялись ослепительно яркие, будоражили всех и исчезали. В учреждениях города висели лозунги, которые призывали создавать все условия для здорового отдыха трудящихся. И эти условия создавались. Но взрослые почему-то курортников не любили. Наверное, потому, что зависели от них и рядом с ними их собственная жизнь казалась неинтересной и тусклой. А мы относились к приезжим безразлично, хотя это безразличие было только внешним. Для нас они не существовали в отдельности, как человеческие личности. Наш интерес и любопытство вызывала вся их разнородная, пестрая масса: женщины, которые, казалось, заботились лишь о том, чтобы появляться на улицах предельно обнаженными, мужчины, которые все дни проводили у винных погребков и киосков. Всех их мы встречали на улицах и в трамваях. Они заполняли пляжи. Старые и молодые, толстые и худые, красивые и безобразные, они с одинаковой жадностью поглощали солнце. Мы видели их в курзале – нарядных, чистых, хорошо пахнущих, как-то по особому свежих и снисходительно добрых; так выглядят люди, свободные от повседневных забот. Среди них были знаменитые инженеры, ученые, служащие, просто рабочие. Все они в наших глазах сливались в одно целое – в «курортников». И нам даже в голову не приходило, что в городах, откуда они приехали, это были обычные люди, с такими же, как у всех людей, будничными делами…


68

НИКОЛАЙ БУКАНОВ СВИДАНИЕ С ЕВПАТОРИЕЙ

Здравствуй, город, - и старый, и юный, Здравствуй, город мечты и добра. Заплуталась в висках моих лунность – Поприбавилось серебра. Седина – небольшая потеря Среди всех пережитых потерь, Открываю я в прошлое двери, Что мне скажешь ты, память, теперь? Двадцать лет, как одно мгновенье, Тридцать лет, как одна строка, Ну а раньше мы шли в наступленье С Перекопа в составе полка. И алело гвардейское знамя, И гудела земля от свинца. Ты в руинах предстал перед нами, Южный город, вошедший в сердца. Отступали фашисты-убийцы, И повсюду встречала их смерть, Свято помнят евпаторийцы День тринадцатый, славный апрель. Помнят тех, кто бесстрашно и гордо Вел борьбу, истребляя врагов, И погибших на Красной горке, И десантников-моряков. Оттого, как и раньше, волнуясь, Бьет о берег тревожно волна... В песнях,

в бронзе, в названиях улиц

Побратимов звучат имена. Все здесь рядом – и новь, и история, Значит, годы прожиты не зря... Евпатория,

Евпатория , Опаленная юность моя!


69


70

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

ЧЕРНЫЕ БУШЛАТЫ Евпаторийскому десанту

За нашей спиною остались

паденья, закаты, -

Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый

взлет! Мне хочется верить,

что черные наши

бушлаты Дадут мне возможность

сегодня увидеть

восход. Сегодня на людях

сказали: «Умрите геройски!»

Попробуем, ладно, увидим, какой

оборот… Я только подумал,

чужие куря

папироски: Тут – кто как умеет, мне важно – увидеть

восход.


71

Особая рота – особый

почет для сапера.

Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей, - Напрасно стараться –

я и с перерезанным горлом

Сегодня увижу восход

до развязки своей!

Прошли по тылам мы,

держась, чтоб не резать их – сонных, -

И вдруг я заметил, когда прокусили проход: Ещё несмышленый,

зелёный, но чуткий подсолнух

Уже повернулся верхушкой своей на восход.


72

За нашей спиною в шесть тридцать остались – я знаю – Не только паденья, закаты, но – взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот и взойдёт. Уходит обратно на нас поредевшая рота. Что было – не важно, а важен лишь взорванный форт. Мне хочется верить, что грубая наша работа Вам дарит возможность беспошлинно видеть

восход!


73


74

АФАНАСИЙ КРАСОВСКИЙ

ЕВПАТОРИЙСКАЯ СИРЕНЬ

Ты дорога мне, Евпатория, за тот былой весенний день, когда судьбы моей история с войной вплелась в твою сирень. Еще сирень та пахла порохом, но в честь Победы над врагом евпаторийцы пряным ворохом ее дарили нам потом. Дарили нам, освободителям родной таврической земли. Вели на море победители

к своим причалам корабли.


75


76

БОРИС СЕРМАН

«ЯШИН МАРШРУТ» /отрывок из повести «Симфония его судьбы»/ Сергей Иванович живет в крохотном переулке,

который так и называется Тесный, в доме из тех, Яшиных времен. Но в те времена мальчик Сережа жил в подвале под домом богача, одного из бывших до революции хозяев города. Об этом Сергей Иванович рассказывал на другой день, когда, говоря его словами, мы шли по «Яшиному маршруту».

Мой новый знакомый был из нестареющих. В его принадлежности к племени неистовых евпаторийцев, убеждали острые и веселые глаза и окрашенная юмором интонация. Говорил он быстро, ещё не закончив одну, начинал новую фразу. В несколько минут я услышал множество историй о Яше. Главное место в них отводилось волейболу и учителям физкультуры и рисования, к которым Сергей Иванович особенно располагал душой.

Сразу же, чтобы я понял, какую знаменитую школу представляют Яша и его друзья, он сообщил, что прежде это была гимназия, в которой учился Илья Сельвинский, а потом стала первой евпаторийской образцовой школой, а еще позже третьей. В ней выступал Владимир Маяковский, и он, Сергей Шадский, присутствовал на этом выступлении. (В третьей евпаторийской школе хранится письмо Ильи Сельвинского, написанное ребятам в 1962 году. Поэт вспоминал: «В. В. Маяковский несколько раз приезжал в Евпаторию… Это было в 1927 или в 1928 году, он посетил третью школу… Вернувшись в Москву, он сказал мне: «Я бы не мог учиться в такой гимназии». – «Почему?» - «Море лезет во все окна»).<…>

«Яшин маршрут» начинался с Первой Продольной (теперь улицы Пушкина) – прямой, уютной и знаменитой тем, что жили на ней такие волейболисты, как Яша, Коля Беляничев и Сергей Шадский.

Медленно проходим по улице. Мой гид обращает внимание на угловой дом – темно-серый с колоннами, балкончиками, лоджиями и весь в скульптурных украшениях


77

- Приличный? Еще бы! Это и есть дом Накшунова. Под ним располагались подвальные апартаменты моей семьи. В этом парадном, должен вам заметить, стояли мы с девчонками. И Яша тоже. Чуть правее зеленые ворота. Там проживал Коля Беляничев. А сразу же за воротами, где сейчас милиция, была Яшина квартира.

«Яшин маршрут» - это район бывшей гостиницы «Дюльбер», Шакаевский сад, который вовсе не был садом, а незастроенным пространством – раздольем для мальчишеских игр, пляжи, стадион, курзал, Мойнаки и пустынно раскинувшаяся степь – вся в разноцветных колючках.

Мы шли по улицам старых и новых районов, дорожками недавно разбитых скверов, и город то открывал нам выросшие на пустырях многоэтажные дворцы санаториев «разных именей», то возвращал память в прошлое – перед глазами вставали памятник на братской могиле партизан отряда «Красные каски», стела с барельефом революционера Караева, и мы читали на стене десятой школы повесть, вместившуюся в несколько вписанных навечно строках: «В этой школе, в 30-х годах, учился командир эсминца «Гордый» Краснознаменного Балтийского флота, капитан 3-го ранга Е. Ефет, героически погибший при обороне полуострова Ханко 14 ноября 1941 г.»

Море, темно-зеленое на горизонте, свинцовое на середине и мутно-коричневое у берегов, бросало в атаки вспененные волны…

У ног моих Цвета любви моей – Плещет, ревет, замирает море, -

вспомнились мне строки Ярослава Смелякова. Я видел в эти дни море сиренево-синим, в солнечных

бликах, с утра спокойным, даже блаженствующим. Может, это цвет любви?

Но так продолжалось до полудня. Ветер взбудоражил воду, взъерошил, небо потемнело, покрыло пятнами уже зарождавшиеся волны, и море стало взволнованным и печальным. Не это ли цвет любви?


78

Когда море билось, сталкивая волну с волной, а солнце не сдавалось и не хотело прятаться за тучи, прокалывало их лучами и заливало светом почти почерневшие волны, я подумал, что и такой может быть любовь.

Какой же она была у него? Я слышал, что сложной и трудной. Но она была и принадлежала только им двоим, только они, наверное, понимали ее – Яша и та, фотографию которой привез он однажды, когда приехал на каникулы, и повесил в своей комнате.


79

БОРИС СЕРМАН

В ЕВПАТОРИИ

Сколько раз ни бывал в Евпатории Было скучно и зной томил. И в курзале бродил, и у моря я, Только город мне был не мил. Мимо дач проходил в тоске, Заходил в захудалый сквер. Посидишь, Погрустишь, Недовольный Ты идешь отдыхать в «Дюльбер». А теперь… А теперь, как будто Встретил город, как первый друг. Светлым, ласковым и уютным Показался мне город вдруг. Я всегда ему буду обязан, И гордиться я буду им – Для меня этот город связан С милым именем дорогим. 1947


80

ЯКОВ БАБУШКИН

ВОЗВРАЩЕНИЕ /глава из неоконченной повести «Мирон Кудрявцев»/ Последняя станция. Всю дорогу он ехал в

нетерпеливом ожидании чего-то радостного. Он вспоминал детство, море, спортплощадку, своих друзей. Ему казалось, что только он ступит на родную землю, восстановится все то, что заключено в милом детстве.

Только много лет спустя он понял, как невозвратимо и исключительно то, что было в детстве.

«Все те же мы, нам целый мир чужбина»… - прикладывал он слова к стуку поезда, и, действительно, только годы спустя он вдруг понял всю прелесть и правду этих строк. Но здесь на этой маленькой станции в суете носильщиков и санитаров, выносивших больных, в выкриках представителей от санатория, в старом милом звуке маленького колокола началось совсем другое. Не воспоминания, а самый воздух прошлого окутал его. Грудь теснило, спирало дыхание, сама кровь стучала нетерпеливо, и он проходил по знакомой платформе, глаза его все видели, но ничего не замечали.

…18 километров, 18 километров – стучало сердце. Ему ли не знать эти 18 км. Лет пять назад он за сутки четыре раза обходил этот конец – Евпатория – Саки, туда и обратно, туда и еще раз обратно, и выиграл пари, начав поход в двенадцать часов ночи и сделав перерыв на жару.

Вот проехали товарную станцию. Поезд уже шел через выжженные солончаки, мимо бассейнов, где краснел соляной раствор. Палящее солнце било в лицо, и голубая полоска моря, вдруг ставшего видным за поворотом дороги, была совсем рядом. Голубая полоска делалась все шире. Морской ветер дул навстречу, и висевшую за окном руку упруго обтекал воздух, как когда-то обтекало море опущенную с вельбота мальчишескую руку. Он был счастлив, хотя ничто не изменилось и не прибавилось в его внешней жизни. И что такое ощущение счастья, как не сила, С которой отдается человек нахлынувшему чувству и пришедшему мгновению, и все


81

отходит от этой минуты, и ничто не может отвлечь от всепокоряющей силы нашедшего свое воплощение желания.

«Сейчас будет виден собор», - подумал он, но вдруг с той стороны залива выступил весь Новый город и очертания знакомой набережной, дач и садов оказались так близко, что он отошел от окна и, сдерживая желание взяться за ремни рюкзака и выпрыгнуть из вагона, сел на полку.


82

РИММА ДОКТОР

ЕВПАТОРИЯ - ЧУДО МОЙ ГОРОД

Он на карте – лишь точка из точек: Капля моря и неба клочочек. Поглядеть – так и стар он, и молод – Евпатория – чудо мой город. С ширью степи, в сиянии моря, Сколько видел он счастья и горя! И во славу сынов своих милых – Обелиски на братских могилах. Город-воин, доспехи и латы В мирной жизни сменил на халаты И больным, помогая в несчастье,

Возвращает улыбку и счастье.


83


84

РУСЛАН КИРЕЕВ ЕВПАТОРИЯ ЗИМОЙ

/отрывок из повести «Людмила Владимировна»/ Несмотря на январь, было тепло. Море бушевало

зелёными, с белыми гребешками, волнами. Огромные, вымазанные белилами окна закрытых на ремонт столовых мёртво глазели на прохожих. Одиноко стояли пустые киоски с красивыми названиями – «Ландыш», «Сувенир», «Лакомка». Позванивали трамваи, блестя голыми покрытыми лаком деревянными сиденьями. Город дремал, исподволь готовясь к короткой и бурной жизни – курортному сезону. Пансионы давно позакрывались. Опустели пионерские лагеря. В санаториях появились свободные места. Катера не ходили, с лодочных станций поувозили куда-то лодки, на старом городском пляже не играла музыка. А летом здесь с утра до вечера толпятся отдыхающие, подходят к длинной деревянной пристани маленькие теплоходы и по радио, на минуту приглушив песню Робертино Лоретти «Ямайка! Ямайка!», объявляют: «Через десять минут теплоход «Лабрадор» пойдет на двухчасовую морскую прогулку с высадкой у памятника морякам-десантникам и обратно». Горбатый смуглый человек в парусиновых брюках продает цветные шарики на резинке, повторяя как заведенный: «Шарики - марики! Шарики - марики!» А потом идет в чебуречную «Огонек» пить пиво и есть горячие сочные чебуреки по-татарски. Черные ребята в плавках и соломенных шляпах кричат в сверкающий на солнце рупор с катера «Спасательный»: «Гражданка в голубом купальнике, плывите к берегу!», «Гражданин в желтой шапочке, отпустите буй!». По обеим сторонам пристани не видно песка – кругом тела да белые простыни, натянутые на четыре обструганные палочки, которые здесь же продает сухонькая пожилая женщина в белоснежной панаме.

Сейчас на пристани тихо, пусто. Лишь два – три рыболова ходят взад-вперед, вытаскивают удочки, наживляют на крючки мелкую рыбешку и с деланным равнодушием показывают изредка заглядывающим сюда любопытным улов – круглых плоских рыбешек, почему – то называемых здесь «лосиками».


85


86

ВЯЧЕСЛАВ КУЗНЕЦОВ

ЕВПАТОРИЯ По улочкам Евпатории Среди дневной кутерьмы, Словно в глубинах истории, Бродили неспешно мы. Камни, солнцем прогретые, Тонули в песке и пыли. Под ветхими минаретами Персики буйно цвели. Солнечно было, песенно, Как не бывало давно. Кто же не знает, как весело Пить молодое вино! Не хмель – голубое горение. Но главное – жаркая речь: Все это вещее, древнее, До камушка уберечь! 1995


87


88

АЛЕКСАНДР ГРАНОВСКИЙ

«АКВАРИУМ» /отрывок из рассказа «Курзал»/

Они уже давно смешались с толпами лениво

фланирующих полуголых курортников, которые по незыблемому праву лета заполняют все пляжи и набережную, а я все еще продолжаю стоять, словно прикованный к этому месту словом «танцы».

Дело в том, что до этого дня, танцы для меня были, как для глухонемого музыка, эдакой непознанной вещью в себе, о которой нам туманно объясняла наша историчка «Писистрата» (прозванная так по имени знаменитого афинского тирана). Еще «Писистрата» рассказывала, что даже инквизиция запрещала танцы под страхом смертной казни, справедливо полагая, что в отплясывающего вселяется дьявол. В чем, без сомнения, можно убедиться, хотя бы понаблюдав за «аквариумом» в курзале.

«Аквариумом» в нашем курортном городке называли танцплощадку, которая была окружена железными прутьями, как арена цирка, когда на нее выпускали хищников. В разгар курортного сезона «хищников» обычно набивалось под завязку и за ними, по другую сторону прутьев, приходили наблюдать гуляющие бабушки и дедушки, и совсем молодые папы и мамы с детьми.

Некоторые из деток, которые пошустрее, то и дело норовили просунуть головы сквозь прутья и тут же получали от своих папуль на орехи, за что называется пренебрежение опасностью.

А оркестр на полную мощность наяривал какой-нибудь очередной хит сезона, и рано или поздно наступал тот томительный момент истины, когда в какого-нибудь «хищника» и в самом деле вселялся дьявол – так его сердешного начинало бить и колотить, и сразу всех охватывала цепная реакция, и начиналось главное зрелище, на которое и приходил поглазеть народ.


89

Причем, считалось хорошим тоном, когда какой-нибудь отчаянно смелый в глубине толпы «хищник» испускал эдакий глас вопиющего в курзале, который тут же с энтузиазмом подхватывалиостальные «хищники», и прижавшиеся к прутьям отважные детки, в испуге шарахались в объятия своих пап и мам, которые смеялись и говорили: «Во дают!..»

Хотя еще не так давно в этом же «аквариуме» сами небось «давали» не хуже, в чем, видимо, и заключалась преемственность поколений курзала, а значит, и вообще жизни.<…>

Билет на танцы в «аквариум» стоил всего полтинник – совсем ничего, если этот полтинник есть и целое состояние, если его нет. Просить маму «занять» даже не поворачивался язык, тем более, что просил уже вчера и не полтинник, а гораздо больше – на одну редкую книжку для развития умственных способностей по методу японца Киосо. Надо только согласиться с Киосо, что человек – это сумма всех животных вместе взятых и чтобы получше узнать себя, очень полезно побывать в шкуре каждой твари, от лягушки до тигра. Я тут же попробовал побывать в шкуре зайца, но выдержал всего полдня, пока дома не кончилась морковка. Но и этого хватило, чтобы почувствовать себя венцом творения, у которого есть по крайней мере руки. А заячьими лапками ни морковку помыть, ни Лунную сонату сыграть.

Можно, конечно, заработать на бутылках. Прочесать, к примеру, санаторские заросли, которые являются естественным накопителем бутылок – феномен еще недостаточно изученный наукой и «аликами». Если повезет – рубля три в кармане. Главное – знать места.


90

ГАЛИНА ГРАНОВСКАЯ

ЕВПАТОРИЯ Линия зыбкая

утренних пляжей, Волн обессиленных ропот слаженный. В солнечной сини – парус крылатый, Плотный песок от росы сыроватый. В шепоте моря – голос надежды… Холод остывшей от ветра одежды. Горькая ласка и терпкая нежность, Тихая страстность у волн прибрежных. Синяя птица на том диком пляже Виделась в мареве мне не однажды.


91


92

ОЛЕГ ШУШЕНАЧЕВ

ПОМЕЧТАЙ ЗА МЕНЯ /отрывок из повести/

Лето поднялось вместе с небом и кружится, кружится над городом. Собирается улететь лето из города. Шумят и волнуются деревья в парке и на набережной, а некоторые уже стоят печальные, и падают листья, как слезы.

Прощаются птицы с городом. Глупенькие птенцы торопят своих родителей: «Ах, быстрей-быстрей в теплые страны! Ах, новая жизнь!» Собирает лето птиц в стаи, чтобы улететь на их крыльях.

Уставшее море тяжело толкает берег. Морю надоело лето. Слишком много визга и брызг. Помрачнело море. Холодные языки волн так и стараются достать до ног.

Грустно смотреть на покинутые пляжи. Пустые и унылые. Вовка зорко всматривается в выглаженный волнами песок. Нагнулся. Что-то поднял.

- Что? – подбегает Санька. - Копейка. – Вовка идет уже дальше, уставясь в

песок. – Плохо сегодня… волны не очень… не поднимают со дна.

Санька старается идти впереди Вовки, чтобы перехватить добычу, и, когда это ему удается, Вовка гоняется за ним, но догнать не может и только грозит кулаком. Вовка плотный, неуклюжий и сильный, а Санька хоть и маленький, но шустрый и бегает почти так же быстро, как Андрей.

Санька забегает далеко вперед и идет по песку, изредка оглядываясь.

Андрей забрался под причал, под самое основание, потом вполз еще дальше, где сходились доски с песком, и долго лежал, всматриваясь вглубь. Очень уж хорошее место для тайника, думал он. Растопыренными пальцами стал прочесывать песок. Попалась сухая маленькая рыбка. То ли штормом выбросило, то ли кто-то потерял. Андрей понюхал, содрал кожицу и попробовал на вкус. Выплюнул. Рыбка была пресная, совсем не соленая. Штормом выбросило, решил он.

- Я десять копеек нашел! – крикнул Вовка.


93

- Покажи. - Не веришь? На!.. У меня уже… - Вовка покопался

в кармане. – Уже семнадцать копеек. А ты сколько нашел? - Мало. – Через плечо ответил Андрей. Он

признавал преимущество Вовки в таких делах. Над поплавком Вовка мог сидеть днями и ночами. Когда играли в войну, Вовка часами лежал в засаде, поджидая жертву. По дотошности, терпеливости и упрямству никто из ребят его не превосходил, но Андрей не собирался капитулировать.

Андрей опять залез под причал, достал пятак и запустил руку в темноту. Вырыл ямку и положил туда монету. Прикрыл кусочком бумаги и присыпал песком. Для ориентира воткнул рядом сухую рыбку хвостом вверх. Все равно, подумал он, на пять копеек ничего не купишь, разве что бублик. Но бублик сухой и в горло не полезет, а у Вовки просить на газировку – только унижаться. Вовка страсть как любит, когда его просят дать что-нибудь. «Фу, дохлятина!» - Андрей почувствовал сейчас запах этой рыбы. В голове всплыло слово «ворвань». Что оно означает, Андрей не знал, но думал, что это слово имеет какое-то отношение к вони и дохлой рыбе.

Вовка дошел до железной сетки, ограничивающей пляж, и возвращался обратно.

- Смотри где Санька! – Вовка показал и хихикнул. - Он же с приветом. Я ему говорю, там пионерский пляж, там денег не бросают.

Андрей молчал. Вовка подозрительно на него посмотрел. - А ты что тут делал? - Ничего, - как можно безразличнее ответил

Андрей. – Просто искал. Думал, может чего-нибудь спрятано. Вовка хмыкнул, сел на песок и стал чистить медные

деньги. - Я один раз железный рубль нашел. - Интересно, кто его бросил? Наверное, очень

богатый курортник? - А они все богатые. Только копеек в море больше,

чем остальных денег. - А может, этот, который рубль бросил, очень хотел


94

на море еще раз вернуться? Может, очень понравилось? - А что если это… никто не бросал, а …

утопленника это рубль? - Может… - Андрей задумался. – У меня дядя тоже

утонул. Правда, это было очень давно. Их двенадцать рыбаков было, и все утонули. Я когда на кладбище ходил, то видел их могилы. Но их там лежит только семь. Остальных не нашли. А этих на берег выбросило. Шторм сильный был.

- А дядю твоего нашли? - Да. Подошел Санька. - Ничего нет. Два раза прошел. Вовка ухмыльнулся. - Хорошо еще, не накостыляли тебе Гришка с

Полковником. Ты их видел? Они там, за топчанами, курили. Вон они! – Вовка показал на пионерский пляж.

Двое мальчишек шли вдоль берега. - А давайте после обеда за порохом, на маяк? –

предложил Санька. – Нам учитель географии рассказывал, какие там бои были!

- Сдурел? Порох же мокрый. Вчера дождь был, - Вовка посмотрел на Саньку. – Санька, ты и взаправду ненормальный… чокнутый, - серьезно сказал Вовка.

- Сам ты чокнутый, - не удержался Санька и крутнул пальцем у виска.

- Что?! – Вовка зашевелился, поднимаясь на ноги. – Ты, мелюзга!

- Сиди! – приказал Андрей. – Что вы цапаетесь все время?! – Андрей рассердился. – То этот гад, то тот! Каждый день!

- А чего он… - Вовка двинулся на Саньку. - Я вот сейчас дам! – взвился Санька. - Я вам обоим сейчас дам! – вскочил Андрей.

Отшвырнул Саньку и свалил на песок Вовку. Вовка успел схватить Андрея за шею. - А-а… недозволенный прием! – прошипел Андрей и вывернулся. Вовка кряхтел, но Андрей был сильнее, и через минуту они боролись уже шутя, поддаваясь друг другу.


95


96

СЕРГЕЙ НОВИКОВ

ЕВПАТОРИЯ 1 Приезжать к друзьям внезапно, допоздна сидеть на кухне, до утра, уже «до завтра» ворошить в конфорке угли. Тут полам не до мастики. От получки – вечный трешник. Я проснусь, услышав крики, - под окном вопит молочник. О, насколько это надо, знать, что есть на свете место, где тебе и вправду рады, где душой кривить – не честно. Этот город – словно Мекка для киношников соседних: приснопамятного века на песке оплот последний. Переулочки и дачи, крыш татарских черепица… в проходных дворах незрячих, как в столетьях заблудиться. Приезжать к друзьям в Крещенье, натащив с собой мороза.

- Здравствуй, Люда! - Здравствуй, Женя!

Ничего, что я без спросу? Я опять уеду вскоре, чтоб, затосковав, вернуться к этим стынущим на взморье тупичкам, проулкам куцым, к этой улочке колючей, пробирающей до дрожи, к вашей лестнице скрипучей, к вам, которых нет дороже.


97

2 Этот трогательный город, акварельный, в стиле ретро, где июль – в песок размолот, а песок – подхвачен ветром, где пленяют дев злодеи на бульварах шоколадных, где вовсю кипят затеи городошников квадратных… Он почти ненастоящий… А иначе бы откуда этот вкрадчивый, щемящий, этот легкий привкус чуда, этот детский спазм испуга с ощущением, что скоро чудо спрячут в темный угол, как коллекцию фарфора. Слово нежности собранье, вздохов и серцебиений, всех загаданных желаний, всех непрочных сновидений, всех рожков почтовых хриплых, всех пастушеских, пожарных… …Но тихонько дверцы скрипнут. Шлепанцы хозяйки шаркнут… Ключик – на два поворота. За погляд не спросят денег. ………………………………….. И детей уводит кто-то

снова в мутный понедельник.


98

ЕВГЕНИЙ НИКИФОРОВ

У САМОГО СИНЕГО МОРЯ /отрывок из повести/

- Вокзал, конечная, - объявила кондуктор, устало

опустилась на сиденье, потрясла сумку и принялась пересчитывать выручку.

Валерка понял, что ехал не в ту сторону. Все вышли, и он остался один. - А ты, мальчик, почему не выходишь? Покататься

решил? - Я хотел на пляж, на море. – Валерка поднялся. - Так надо ж было спросить. Теперь сиди. Сейчас

обратно поедем. Он безропотно сел и вновь приник к окну. Однажды, когда он был у бабушки в деревне,

киномеханик в клубе зарядил пленку не с того конца, и на экране все пошло задом - наперед: смешно побежали назад люди, поехали назад машины и заводские трубы, как заядлые курильщики, принялись не выпускать, а старательно собирать с неба и втягивать дым в себя.

Он вспомнил об этом, потому что трамвай тронулся, и за окном стало появляться, но в обратном порядке, все то, что недавно проплыло перед его глазами: часовщик с лупой на лбу, от этого похожий на циклопа, скучающие парикмахеры в дверях своих заведений, чистильщик сапог, склонившийся над чужим ботинком так низко, будто хотел как следует понюхать его.

Так же строго стоял на гранитном постаменте военный в огромной бронзовой шинели, так же прямо на улице за столиками люди ели борщ, а здоровенный дядька, махая фанеркой, по-прежнему раздувал угли в дымящейся жаровне.

Валерке стало смешно. «Странный город», - подумал он. Ему показалось, что

здесь все непременно должны знать друг друга, как соседи в одной большой общей квартире. Вот даже едят прямо на улице,


99


100

и никто не стесняется. Он бы, наверное, так не смог. Ну, там пирожки или мороженое. А борщ… Это совсем другое дело. Он опять несколько раз увидел море. Сначала оно мелькнуло среди деревьев, за невысоким деревянным забором, и он поспешно отвел взгляд. Потом оно сверкнуло сквозь прозрачные стеклянные стены кафе. Ослепительная полоска не раз блестела в перспективах узких кривых улочек, пересекавших трамвайные пути. Но все это было не то.

Ему хотелось увидеть море сразу, все.<…> …То, что море где-то рядом, Валерка понял сразу,

как только ступил на тротуар. В лицо ему ударил тугой упругий ветер, и после душного вагона тело с непривычки покрылось мурашками озноба. Но через несколько шагов было уже снова жарко.

Навстречу по аллее неторопливой вереницей шли загорелые усталые люди с сумками, деревянными колышками, надувными пластмассовыми игрушками и кругами.

«Как после кораблекрушения», - подумал Валерка и остановился у маленького аккуратного кипариса, похожего на заправленный в чехол мамин зонтик. Он потрогал жесткие, немного пыльные ветви и вдруг понял, что не просто задерживается у дерева. А сам того не подозревая, специально оттягивает время. Теперь, когда море было совсем рядом – был слышен его запах и шум волн, - он почему-то не хотел и боялся спешить. <…>

Он медленно подошел к берегу, и волна, как расшалившийся щенок, бросилась к его ногам. Он присел и опустил руку в воду. Невесомая, холодящая руку пена зашипела, лопаясь пузырьками. Ему захотелось лизнуть ее. - Соленая! – восхищенно прошептал он и подумал: «Как слезы».


101

СЕРГЕЙ ОВЧАРЕНКО

РЫБНЫЙ РЫНОК 50-Х Пока по морю рыскают в азарте Фелюги, выдыхая сизый дым, Улова ожидают на базаре Нетерпеливо рыбные ряды. Нет рыбы, и гудит людская мекка, Смех слышится и шутки продавцов… И только бюст усатого генсека Чего-то ждет с нахмуренным лицом. Ну, слава богу! Прибыли машины, Прождавшие на берегу с утра, Несут! Несут плетеные корзины – Груз чистого живого серебра. Доставленное из морского царства (Был нынче с Нептуном рыбак в ладу) Великолепье рыбного богатства Так ярко, что захватывает дух. Ставрида, конопатая султанка И жирная лобастая кефаль Сгоняют с полок вялую тараньку, Которую везли в такую даль. Вот шлепнулась тяжелым мокрым блином Доступная для каждого стола, Шипами ощетинив свою спину, Огромная, в полпуда, камбала. А скумбрия, вся голубым облита, Легла по-царски, выставив бочки, И хвост ее поддерживает свита – Большие крутолобые бычки.


102


103

Щекочет ноздри терпкий запах моря, Базарный день рисует свой узор… Две женщины, не собираясь спорить, Затеяли негромкий разговор. Вдруг он дошел до высочайшей ноты, Не в деньгах дело – важен сам процесс, Что там пятак, не жалко и банкноты, Коль торг снимает, как рукою, стресс. Так торговались с упоеньем бабы, До хрипоты надсаживая грудь, Что, испугавшись, шевелились крабы, Пытаясь заползти куда-нибудь. Шипели, подрумянясь чебуреки, Прося собою голод утолить… А бронзовому хмурому генсеку Мучительно хотелось закурить. Смотрел он как довольные покупкой Хозяйки покидали шумный двор И вспоминал обкуренную трубку И пряный вкус «Герцеговины Флор». Все до последней продано креветки… Тугим напором водяной струи Смывает дворник мелкие монетки – Остатки серебристой чешуи. Собрав в платки рубли, пятерки, трешки, Торговки достают простую снедь И слушают частушки под гармошку, Что репродуктор пробует хрипеть. Ложится вечер, хлопают засовы, Из магазинов стайка продавщиц Выходит, обсуждая громко новый


104

Крем для лица и пудру для ресниц. Звеня, веселый разбитной трамвайчик Везет народ наряженный в кино, А мужики спускаются в подвальчик, Где продается на разлив вино. Спит старый сторож, прислонившись к тумбе, А рынок тих и непривычно пуст, Лишь сиротливо высится на клумбе Забытый всеми, одинокий бюст. *** Приезжайте, друзья, приезжайте, Возвращаясь к началу начал! Вы не очень корнями врастайте В эту вашу, не крымскую даль. С вами радость, удачу и горе, Как и раньше, готова делить Евпатория – город у моря, Место встречи нельзя изменить. Приезжайте, друзья, приезжайте На неделю, на день, хоть на час, Там в своем далеке так и знайте, Что нам худо порою без вас. И не будет большого секрета В том, что ждем только добрых вестей… Мы живем в ожидании лета, В предвкушенье приезда друзей.


105


106

ЕЛЕНА ЖАРКОВА

В ИЛЬИНСКОМ ХРАМЕ Ступеней стертых полукружье, Медово-нежный блеск дверей… Был осквернен, полуразрушен, Но возрождается теперь. Войду и преклоню колени. Прости людей, Святой Илья! И тех, кто в вере неизменен, И тех, кто грешен, как и я. Смиренно зажигаю свечи. Прости. Но твой бесстрастен лик. Наверно, каяться нам вечно И миром принимать постриг. Сияет крест. Блестят оклады. Сей благодати не лиши, О Господи! Ты где-то рядом, Войди во мрак моей души. Поверь, я тоже постоянно Несу свой крест. Спаси, спаси Мой дух мятущийся и странный.

Безгрешных мало на Руси


107

РИММА ВЕЧЕРИНА

КАРАИМСКОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ /отрывок из повести/

В тот день Анна и перекупалась, и перегрелась. К вечеру стало познабливать. Анна рано легла и скоро погрузилась в забытье. Мелькали странные смазанные картинки, только потом все разом прояснилось.

Анна увидела себя на кривой улочке в череде закутанных в пестрые одежды женщин. Одни шли налегке, другие несли золотящиеся на ослепительном солнце тазы. Легким беззвучным шагом процессия подошла к сумрачному, в один этаж, зданию. Анна почувствовала себя невидимкой, когда вокруг все стали раздеваться. Все казались красавицами. Их распущенные смоляные косы доставали до колен, пышные тела белели в сумраке потемневших от влажности стен. Внезапно сверху обрушился пар. Фигуры стали тонуть в нем. Анну обдало невыносимым жаром. Она заспешила к выходу, но оказалась в новом помещении. Это был небольшой залец. Щадящее тепло подавала округлая каменная печь. Здесь было светлее, стояли скамьи и низенькие столики перед ними. Донеслись шаги. Четверо женских фигур, укутанных от макушки до пят льняными покрывалами, под водительством жилистой старухи в холщовой рубахе и кожаном фартуке просеменили мимо. Двое, с немолодыми озабоченными лицами, распорядились принести на всех шербета с фруктами, прошли в дальний угол. Они расположились на деревянной скамье и, не разоблачаясь, повели тихую беседу. Двое других спустили с мокрых волос, с молодых плеч покрывала, и старшая , со свежим округлым лицом, велела банщице достать из ниши узел. Она развязала его концы, торопливой рукой извлекла бледно-голубое шелковое, явно на соседствующую тоненькую девушку, платье. Далее следовали куски материй светлых тонов, платки, шали. Одна, темно-окрашенная, ковровая, была не без умысла отложена. Старая банщица следила тусклыми глазами за растущей горой подарков, прикидывала им цену. Последней вещью, обнаруженной проворной рукой, стало украшение. Извлекшая его повернулась к свету оконца и, еще не веря


108

глазам, попыталась убедить себя весом безделицы. Ожерелье качнулось, его матовые окружности с подвесками жалобно звякнули в разочарованной руке и перекочевали в девичью. Детски рассмеявшись над обиженным видом наперсницы, невеста приложила украшение к покрывалу.

- Как раз к светлому, да? – спросила она старшую. Та лишь отмахнулась. Банщица протянула руку. - Позволь? Девушка разжала пальцы. Старуха поднесла ожерелье близко к глазам, провела

натруженным, белесым от воды пальцем по камням, вделанным в подвесные окружья.

- Мастер делал, работа искусная, - произнесла банщица. – Ты, горлинка, гордиться таким подношением должна. Взгляни на камни, госпожа, ни одного здесь нет случайного. Не печалься, девушка, что не велики они, главное – язык любви и оберег в узоре. Этот вот хризолит – зеленовато-желтый, прозрачный – с острова Зебергед. Со временем он потеряет блеск, но видеть это будут уже другие, не твои глаза. Память о своей молодости камень свяжет с тремя женщинами от твоего колена: дочь дочери твоей и дочерь ее.

Старуха коснулась камня цвета морской зелени. - Камень этот говорит о проходящем. Этот берилл

окрашен, как трава зеладон, среди прочих драгоценных камней почитается резчиками чуть ли не последним, поскольку плавится. Но он вберет тепло груди твоей и хранить его будет, словно имеет природу, близкую к нам. Такие привозят из Испании.

- Этот берилл красивее, - указала на следующий камень девушка.

- Нет, милая, это – смарагд-изумруд, любимый мудрейшим Соломоном. С ним рядом никакая вещь не зеленеет зеленее, оттого и отрада глазу. Он не переменяется ни на солнце, ни в тени, ни при светильнике – всегда превосходен. Знатнейшие из них – скифские. Называют его камнем последнего месяца весны. В середине лета даст тебе он счастье.


109


110

ЛАРИСА МАРИЧЕВА

НАБЕРЕЖНАЯ ГОРЬКОГО

По набережной Горького гуляю в размышлении, Смотрю на разноцветную веселую толпу, Вот рикши быстроногие с колясками здесь носятся, Все вертится и крутится на этом берегу. Я вспомнила Сельвинского, Тренева, Маяковского, Талант у этих гениев под солнышком не спал… А Греков здесь на отдыхе, в соленом пыльном облаке Услышав топот конницы, «Тачанку» рисовал. Прижавшись к морю Черному, устроившись калачиком, Дремала Евпатория, устав от дня сама, А публику приезжую манили ресторанчики, Спускалась с поднебесья сине-шелковая тьма. Гуляли с расстановочкой, вдыхая запах смешанный Цветов, рапанов, кофе и заморских сигарет, А дамочка под зонтиком смотрела с удивлением На Чатыр-Даг сиреневый в свой маленький лорнет. Все также море плещется и те же ресторанчики И публика бродячая скупает провиант… А я хочу спокойствия, любви и вдохновения, На скрипочке, на дудочке сыграй мне, музыкант. По набережной Горького гуляю в размышлении, Смотрю на разноцветную веселую толпу, А рикши быстроногие с колясками все носятся, Все вертится и крутится на этом берегу.


111


112

ВИКТОР ИВАНОВ

ЕВПАТОРИЙСКАЯ ОСЕНЬ Осиротел задумчивый причал, И иней на песок наносит проседь, Роняют чайки крыльями печаль – Так в Евпаторию приходит осень. Застыл платан. В осенней наготе Цветы склонили перед ним колена, И облака совсем уже не те, Штормит, волна вскипает пенно. Осенних листьев злая кутерьма, Гоняют их и дворники, и ветер, Погреться к югу топает зима, И все темнее и длиннее вечер. Угрюмо скверы смотрятся насквозь, Растаял смех, и не играют дети, Лишь на прилавке винограда гроздь Напоминает об ушедшем лете. 1983


113


114

ВИКТОРИЯ СЕРЕБРЯНСКАЯ

ВЕЧЕРНЯЯ ЕВПАТОРИЯ

Плещет море Черное, На дворе темно. Небо, как огромное Тёмное окно. Вечером по улице Не пройдет никто – Разве только тётенька В драненьком пальто Да коты бездомные За своей мадам… Это – Евпатория, А не Амстердам.

1999


115

АЛЕКСАНДР СЫТНИК О ЕВПАТОРИИ...

Есть много городов в стране, У всех своя история, Но хочется сегодня мне Вам спеть о Евпатории. Здесь на песчаных берегах Залива Каламитского Построен город на камнях, Часть государства скифского. Здесь моря синего простор И чайки над волнами, И Николаевский собор Сияет куполами. Горят с заката до зари Витрины магазинов, И минарет Джума-Джами Своих ждёт муэдзинов. Тенистых парков и аллей Целебная прохлада И в самом тёплом из морей Всем искупаться надо. Здесь белоснежные тела Покрыть загаром бронзовым, Забыть заботы и дела И наслаждаться грёзами. И на песочке золотом Лежать, от солнца жмуриться, Вновь искупаться, а потом Пройтись по старым улицам.


116


117

А надышавшись стариной, Застыть над Красной горкою, Здесь опалённая войной Хранится память горькая. От грустных дум освободясь, По Фрунзе от вокзала Пройти легко, не торопясь, До тихого курзала. Под сенью старых тополей Передохнуть от зноя И под шуршание ветвей Послушать шум прибоя. Есть много городов в стране, У всех своя история, Но нет милее места мне, Чем наша Евпатория.


118

АЛЕКСАНДР БОБРОВ

НА КРОМКЕ РОДИНЫ

Журавли пролетают над Крымом, Совершается вечный пролёт, Есть опора раскидистым крыльям – Воздух Родины в перьях поёт. Журавлю не поставишь кордона, Есть один лишь рубеж октября – Кромка Крыма. Над нею он дома, Ну а дальше – чужие края…

Евпатория, 2002, октябрь


119


120

АННА ЗЕНЧЕНКО

ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ Кап… кап… кап… - тихо стучит осенний дождь в мое

окно, и я слышу в тонком хрустальном звуке капель нежную песню о любви, которую сочинили ветер, осень и я, глядя на твои золотистые, уютно мерцающие огни, мой маленький, мой самый прекрасный на земле город. Я знаю: на свете есть города прекраснее и величественнее, но ты – лучший из всех, потому что МОЙ, и другого нет такого.

Я люблю тебя в любое время года, и в каждое из них ты по-особому прекрасен. И даже зимой, когда твои улочки, сбросив пышный золотистый наряд листвы, становятся прозрачными и ясными, как доверчивый и чистый взгляд ребенка, а неустанный труженик – ветер выметает оставшуюся листву с твоих заснувших набережных, и у берега, словно хлопья снега, качаются на волнах царственные красавцы-лебеди. Время как будто останавливается здесь, и ты погружаешься в зимний сон – прекрасную сказку воспоминаний о прошедшем лете. В такие дни я люблю бродить по твоим кривым улочкам, которые так много могут рассказать мне. Здесь оживают сказки старины, и каждый уголок хранит свою тайну: молчат древние кенассы, открывая мне свои величественные своды, приглашая послушать тишину – тайну; уводит в древнюю свою загадку самая красивая из твоих улиц – Дувановская, чтобы поведать мне свою многовековую историю. А вдоль Каламитского залива торжественно плывет тихий звон колоколов Никольского храма.

А как хорош ты весной в бело-розовом пенном кружеве садов и парков, в изумрудной зелени скверов и улиц! Так хорош, что душа замирает от восторга и хочется взлететь над тобой подобно белокрылой чайке и любоваться, любоваться твоей красотой с высоты птичьего полета.

А летом ты молодеешь и поешь, поешь – гудишь, как улей, и цветешь улыбками на бронзовых от загара лицах многочисленных твоих гостей, добрый мой, гостеприимный, приветливый и ласковый город! И твоя улица Фрунзе


121

становится и московским Арбатом, и киевским Крещатиком, и многим-многим чем еще, сопровождая пестрый люд к твоему самому теплому, самому ласковому, самому синему морю.

…Кап… кап… кап, - тихо бренчат струны дождя… Осенний ветер напевает вместе со мной эту песню о любви, которую я сочинила и пою для тебя, мой маленький город, моя Евпатория.

ЕВПАТОРИЯ В ДЕКАБРЕ

На колючих ресницах густых кипарисов Новогодней гирляндой повисла листва. Сквозь густой полумрак, как актер за кулисы, Опустилось светило, пробившись едва. Ветер к морю умчал, задохнувшись от бега, Он разбился о пирс, как гудок о перрон. И последний трамвай, как пустую телегу, Сонно тянет по городу зябкий вагон. Южный город уснул, снится городу лето – Нипочем ему, сонному, мрачный пейзаж. «Шумный бал» завершен, и пустою каретой Лифт уносит меня на девятый этаж.


122

АЛЕКСАНДР СТОМА

СКАЗАНИЕ ОБ ОЗЕРЕ МОЙНАКИ /отрывок/

По степи медленно двигался боевой отряд на

маленьких, мохнатых лошадках. Увидев ручей, вытекающий из каменной расщелины, они спешились. Обильное питье расслабило воинов, они уселись в тени своих лошадей.

- Хасар, - сказал старший нукер молодому воину, - узнай, как зовут то озеро, куда ручей стекает.

Хасар окинул зоркими глазами безлюдную степь и пошел к озеру. Жара выбелила песок между ним и морем. Не любил воин белый цвет, цвет смерти, поэтому сразу невзлюбил это место. Пустое место. Нет следов ни животных, ни людей. Только многочисленные следы чаек разукрасили песок маленькими елочками.

- Почему ты не дошло до моря? – крикнул он озеру, - тогда не послал бы меня старший узнавать твое глупое имя! Говори имя!

Оно молчало, слегка поигрывая волной у низкого берега. Легкий ветерок срывал с его поверхности белую пену и укладывал у ног. Заметив это, Хасар воскликнул:

- Вижу хитро ты. Мысли твои кручены, как эта пена. Но я хитрее. Не хочешь по-хорошему сказать имя, я выбью его из тебя!

Он зашел по щиколотку в воду, и вонь от потревоженной грязи ударила ему в нос.

- Ах, ты задушить меня хочешь! – закричал он возмущенно и наотмашь рубанул плеткой по поверхности воды. Еще. Еще.

Прислушался Хасар, надеясь услышать имя озера, но слышал что-то вроде чмоканья ягненка, сосущего вымя матери.

- Я добуду с твоей спины цвет радости, собака! – вскричал он и стал хлестать воду без счету.

Сколько ни старался Хасар, а поверхность воды не стала красной. Зато он спереди весь побелел. Увидев это, воин совсем расстроился. Озеро, одев его в белый цвет, прочит ему


123

гибель, если он не оставит его в покое. А как он может не выполнить приказ? Он решил задобрить озеро:

- Вода, если скажешь как тебя зовут, я накормлю тебя вкусными лепешками. Вот смотри.

Он вынул из-за пазухи кусок лепешки, откусил от нее, почмокал от удовольствия и помахал ею. Стал прислушиваться и ему показалось, что различает звуки, носящиеся над водой.

- Повтори, повтори, - просил он, становясь на колени у кромки берега, чтобы быть ближе к воде. – Говори, говори. Лепешка ждет тебя.

Еще немного и он сложил слово из букв, услышанных им.

- Мойнаки, Мойнаки, - шептал он незнакомое имя. Встав с колен, он хлестнул спину озера плетью,

чтобы забыло о лепешке, и понес узнанное имя старшему нукеру.

- Его зовут Мойнаки, его зовут Мойнаки, - вопил он от радости, подбегая к месту привала.

Иканойм смотрел вслед убегающему и хотел крикнуть, что он напутал, ловя звуки, но кричать ему было нечем.


124

АЛЕКСАНДР СКЛЯРУК

МОЙ ГОРОД Есть города,

которые мне снятся, На встречу с ними я всегда спешу... А годы, как мгновенья, быстро мчатся, Но лишь тобою, город мой, дышу... И городу родному ораторию Поют мои взволнованно уста. Красуйся, древний город Евпатория, Ты из забвенья вечности восстал... Мой город – море, пляжи и лиманы, Мечеть Джума-Джами, Катык-базар. Мой город – переулки и фонтаны, И набережные. Розы и курзал. Мой город – дом Дувана и причалы, Соборов православных купола... Мой город – для меня всего начало, И вечная опора, и хвала.


125


126

Мой город – символ дружбы всех народов. Армянский храм, кенасы, синагога. Легко объединил века и годы И вывел всех на светлую дорогу. Мой город дарит счастье материнства И пишет новую историю... Будь берегом надежды и единства Мой вечный город – Евпатория.


127


128

ДМИТРИЙ ПОДКОПАЕВ

СЧИТАЛОЧКА /из стихов, написанных в Афганистане/

Жил мальчик на Руси Как все… Но вот В считалках он просил Считать с него. Девчонке говорил, Её дразня: «Не миновать любви, Люби с меня…» Война… Живой едва, С гранатой у ремня, Сказал: «Ну, что ж, братва, Начнем с меня…» И если песни петь – Вздымайте горн! Давайте и теперь Начнем с него…


129

ЮЗЕФ ВОЙСЛАВСКИЙ

ПАМЯТЬ

Отныне в нашем городе у моря Есть памятник вам – павшим на войне: Разорванное сердце – символ горя – На красно-черной зубчатой стене. Простите нас, мальчишки дорогие, В бою вас уберечь мы не могли… Склоняем наши головы седые В поклоне скорбном, низком – до земли. Простите, матери, нас ради Бога За то, что в круговерти мирных дней Война прошла у Вашего порога, Отняв у Вас любимых сыновей. Простите нас, сограждане, простите… Но вот о чем, друзья, прошу я вас: За «ту войну» друг друга не вините – История сама рассудит нас. …Отныне в нашем городе у моря Есть памятник всем павшим на войне: Разорванное сердце – символ горя

На красно-черной зубчатой стене


130

МИХАИЛ МАЛАШЕНКО ЧТОБ НЕ ЗАБЫЛИ

Горит небесная эмаль В глубинах звездного экрана, Луна сверкает, как медаль Войны минувшей ветерана.

Наш древний город крепко спит, Объятый миром сновидений, Лишь только мрамор и гранит Несут исправно службу бдений.

Вот сестры Немичи в цепях Застыли в каменном бессмертье С последней фразой на устах «Живите, помните и верьте!»

Тревожный шум морской волны Печально слушает Караев, Его когда-то без вины В такую ж ночь враги карали.

Сняв генеральское пальто, Походкой медленной устало По зыбкой лесенке крутой Нисходит летчик с пьедестала.

Из груды каменных оков, Из недр оплаканной стихии, В пустынных скверах меж домов Встают десантники лихие.

Сошлись. Вершат над нами суд. Укор и боль в глазах застыли. Должно быть, мертвые встают, Чтоб их живые не забыли.

Пусть их мечты последний зов, Как песня в души нам вольется, И гулкий топот их шагов Пусть в каждом сердце отзовется.


131

ЛИДИЯ ШУЛАКОВА

МОРСКОЕ ЧУДО Заканчивался август, а вместе с ним и лето. Скоро

уезжать внучке домой, в далекий город – каникулам наступил конец.

Пришла она с бабушкой проститься с морем. Стоят грустные на набережной, вглядываясь вдаль. Не удалось им опять съездить в Севастополь, в дельфинарий: пять лет нет уже у девочки матери на свете, маленькая пенсия у ее бабуси, дорого стоит экскурсия в этот город, и, хотя живут в нем старые, верные друзья, но без пропуска туда не проехать.

Велико желание у них обеих увидеть дельфина. Стоят, смотрят, ждут чуда. Спокойна поверхность моря… Вдруг видят – далеко в море всплески. Неужели дельфин? Не слышали они, чтобы к этим берегам приплывали дельфины. «Поспешим к пирсу, - говорит внучка. – Не может дельфин подплывать к берегу очень близко. Выйдем в море к нему навстречу».

Почти бегом устремились они вдоль набережной, к пирсу. Приплыл и дельфин туда, большой и веселый, плавал он и кувыркался, нырял и выскакивал из воды, гибким телом на солнце сверкая, фонтаны брызг поднимая. Долго играл он, радуя сердце бабушки и внучки. «Спасибо тебе», - сказали они ему, им налюбовавшись.

Уплыл дельфин в море, вернулись домой бабушка с внучкой. Рассказали они соседям и знакомым о встрече с дельфином. Поняли, что не все поверили чуду, но они сами теперь знали, что оно на свете существует.


132

ЛЮДМИЛА БАШКОВА

*** …Море тоже мучается бессонницей… бедное… оно

столько пережило и повидало. Море упорно хранит свои тайны, никогда не показывает свою боль, и нам есть чему у него поучиться. Но именно в такую ночь все оживает… Волны недовольно шелестят, пытаясь сдвинуть куда-то в сторону ровную лунную дорожку. Море будто светится изнутри особым серебристым цветом, с гордостью показывая мне свое величие… Я снимаю обувь и смело иду по воде… Сколько жизней забрало к себе море, но я не боюсь его – сегодня оно всего на несколько часов вернет их всех… я знаю это, я чувствую… Сегодня все мы равны под этой румяной луной! Я сажусь на прибрежный камень и жду…

Полночь… все тайны раскрываются именно в этот час… Все оживает…


133


134

АЛЕКСАНДР ВОЛКОВ

*** Современный Город похож на большую

разноцветную мозаику. Основные краски – синяя и зеленая. Цвета от светло-голубого до темно-синего – это чистое небо, свежий ветер и, конечно, море. Оно бывает капризное, его настроение меняется: то доброе и ласковое, то грустное или сердитое.

Много разных красивых прибрежных курортных городов есть на свете, но другого такого, как моя Евпатория – не найти. А мы, его маленькие жители, когда вырастем, сделаем родной Город ещё краше!


135


136

КАТЕРИНА ШЕЛУХА

*** Ти – антична і сучасна, І в усі часи прекрасна, В твої вікна і віконця Заглядають море й сонце! Таємницю ти сховала, Майже всю, яку ти знала! Джум-Джамі, собор, музеї Нам розказують про неї. Про султанів та героїв, Про тяжке народне горе... Землякам – євпаторійцям Так і хочеться вклониться! І стоїшь ти біля моря, Героїчна Євпаторіє!


137

ИРИНА АНДРЮЩЕНКО

МОЯ ГИМНАЗИЯ На море снова волны, шторм осенний, На пляже пусто, чаек суета. Ушел каникул летних день последний, Как будто не бывало никогда. Но я грустить совсем не собираюсь! Причины нет. Напротив, весела. И с нетерпением сегодня отправляюсь В гимназию, где ждут меня друзья! Я окунусь в чудесный мир открытий, Страницы мудрых книг увижу я… Потоки бурных школьных дел, событий, А в перерывах – шум и беготня! Иду по лужам. Брызги – врассыпную. Трамвай на повороте зазвенел… Увидела я радугу цветную, И край ее гимназию задел.


138


139

УЛЬЯНА ТЕЛЬМИНОВА

СИНЕЕ МОРЕ Синее море под солнцем сияет, Греется море, оно загорает. Есть и загар у него, Но какой? Он – серебристый, а не золотой! Я загорела совсем по-другому, По-серебристому? Нет, золотому!


140

ОЛЬГА СОНИНА МОРЕ

Море! Море! Море! Море! Дуже різне, кольорове, Бірюзове, чорне, сине, Дуже тепле і красиве. Ти нас пестиш і голубиш, Бо дітей ти дуже любиш! Цар Нептун з тебе виходить І русалочок виводить! І святкує ціле місто Свято гарне та барвисте! Кораблі до нас приводиш, Гостей на берег виводиш... І до тебе я спішу, Море, я тебе люблю!


141


142

СВЕТЛАНА РАГУЛИНА

МОЯ ЕВПАТОРИЯ На крымской земле возле самого моря Сверкает огнями моя Евпатория. Пускай этот город совсем небольшой, Но все же люблю я его всей душой. Счастье и радость, печаль и невзгоды Здесь поровну разные делят народы, Славных традиций покой берегут, Дружной семьей меж собою живут. Солнышко теплое греет весь год – Почти целый год все в природе цветет. Зима в городок этот редко заходит – Лишь ветер разгульно по улицам бродит. Узкие улочки Старого города Несовременны, годами немолоды, Но город растет, и его не узнать – Высотных домов поднимается стать. А если спуститься чуть-чуть к морю ближе, То домики меньше, и крыши пониже, И улочки там меж домами петляют, Как будто и сами дороги не знают. А сколько людей здесь здоровье поправило! Ведь все в Евпатории лучшее самое: И море, и солнце, и грязи лечебные, И теплый песочек, и воды целебные. Очень люблю я свою Евпаторию – Город-курорт, интересный по-своему. Вроде бы он – без особых прикрас, Но это мой город, где я родилась.


143

ЭДУАРД КОЛМОГОРЦЕВ

МОЙ ГОРОД

Мой Город – это улицы с мороженым, цветами, квасом и дворниками, новые улицы с неоновым светом и старые узенькие с покосившимися фонарями.

Это море, соленое, огромное, то свирепое, то мирно посапывающее. В нем плавают водоросли, палки, подсвеченные солнцем облака.

Это школа с вечным уравнением на партах «И+В=Л», с последним и первым звонком.

Это городской вокзал с его суматохой, криками, узлами, корзинами и чемоданами.

Это рынок, где у всех все самое лучшее: сладкий виноград, спелые яблоки и душистые дыни.

Все это мой Город и я его очень люблю.


144

ЕКАТЕРИНА ПЛОХОВА

ГОРОД МОЙ РОДНОЙ Когда растает серая зима, Когда покинут Крым покой и холод, На побережье расцветет она, Родная Евпатория – мой город. Как бабочка, живущая лишь летом, Из пены волн рожденная когда-то, Пронизанная золотистым светом, Окрашенная розовым закатом. Как бархат ночи серебрит луна – Немой союзник первого свиданья! Ласкает берег теплая волна И веет тихий бриз – твое дыханье! Достойно твои прожиты года, Как много бед перенесла ты стойко! Но гордо восставала ты всегда Из собственного пепла и осколков. Тебя не пошатнуть и не сломить, Как душу, что соблазну не дается. Но лихолетья кровь, увы, не смыть, Я верю: она больше не прольется. Так в памяти людской ты с давних пор Легендою хранишься неизменной… И скрепит Николаевский собор

Моей души с тобой Союз Священный.


145

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ* Андрющенко Ирина (род. 1988), ученица 8 класса гимназии имени И. Сельвинского Афанасьев Александр Николаевич (1826-1871), русский историк и литературовед, исследователь и публикатор фольклора. Ахматова Анна Андреевна (наст. фамилия Горенко) (1889-1966), русская советская поэтесса. В 1905-1906 году жила в Евпатории. Бабушкин Яков Львович (1913-1944). Родился в Евпатории. В годы Великой Отечественной войны - художественный руководитель Ленинградского радио. По его инициативе была 9 августа 1942 г. в блокадном Ленинграде исполнена 7-я симфония Д. Шостаковича. Погиб на фронте в 1944 году. Балтер Борис Исаакович (1919-1974), родился в Самарканде, в Евпаторию приехал с матерью ребенком. Окончив 7 классов школы №2 им. Постышева, поступил в военное училище. Участник финской и Великой Отечественной войн. Окончил литературный институт. Повесть «До свидания, мальчики» переведена на многие языки, по ее мотивам поставлен фильм. Башкова Людмила (род. 1986), ученица 11 класса гимназии имени И. Сельвинского.

Бобров Александр Александрович (род. 1943). Поэт, бард. Автор более 15 поэтических сборников. Секретарь писательского союза г. Москва. Болдин Дмитрий Николаевич (род. 1971).Образование высшее. Филолог. Преподаватель немецкого языка гимназии имени И. Сельвинского. Поэт, переводчик. Буканов Николай Петрович (род. 1920). В апреле 1944 года в составе войск 2-й Гвардейской армии освобождал Евпаторию. В 1952-1957 жил и работал в Евпатории. Поэт. Автор нескольких поэтических книг. Член Союза писателей СССР. Вальченко Анна-Мария (род. 1990), ученица 6 класса школы при санатории «Солнечный» Вечерина Римма. Прозаик. г. Москва. Войславский Юзеф Михайлович (род. 1926), участник Великой Отечественной войны. Инженер. Член ЛИТО имени И. Сельвинского. Волков Александр (род. 1993), ученик 3 класса средней школы №12. Волошин (наст. фамилия Кириенко) Максимилиан Александрович (1877-1932), русский советский поэт. Оригинальный художник, краевед, ряд циклов стихов, множество стихотворений посвящено Крыму. Вырубова Анна Александровна (Танеева) (1884-1964), фрейлина и личный друг императрицы Александры Федоровны, жены последнего русского


146

императора Николая II, с 1920 года жила в эмиграции. Высоцкий Владимир Семенович (1938-1980). Поэт, бард, актер театра и кино. Песня «Черные бушлаты» написана в Крыму на съемках фильма «Плохой, хороший человек». Геродот Галикарнасский (490-430 гг. до н. э.), древнегреческий историк, одним из первых в своем труде «История» упоминает Керкинитиду. Грановский Александр Владимирович (род. 1950). Образование высшее. Прозаик. Автор книги «Двойник полуночи». Член Национального союза писателей Украины. Грановская Галина Ильинична (род. 1951). Образование высшее. Переводчик. Первая подборка стихов опубликована в журнале «Аврора» в 1976 г. Член Национального союза писателей Украины. Доктор Римма Григорьевна (наст. фамилия Кубанева) (род. 1924). Участница Великой Отечественной войны. Поэтесса. Автор нескольких сборников стихов. Член ЛИТО имени И. Сельвинского. Жаркова Елена Борисовна (род. 1950). Образование высшее. Поэтесса, руководила секцией поэзии в ЛИТО имени И. Сельвинского. Збанацкий Юрий Олефирович (род.1913), украинский советский писатель. В годы Великой Отечественной войны командовал партизанским соединением. Герой Советского Союза.

Звягинцев Владимир Федорович (1922-2001). Художник. Участник Великой Отечественной войны. Руководитель народной студии «Радуга». Академик Академии наук Крыма. Зенченко Анна Ивановна (род. 1952). Образование высшее. Поэтесса, прозаик. Главный редактор газеты «Меценат». Редактор альманаха детского творчества «Солнечный зайчик». Автор сборника «Русалочка». Член Национального союза писателей Украины. Иванов Виктор Александрович (1936-2002). Поэт. Автор нескольких сборников стихов для детей. Руководил ЛИТО имени И. Сельвинского. Член Союза русских, украинских и белорусских писателей АР Крым. Киреев Руслан Тимофеевич. Прозаик. г. Москва Колмогорцев Эдуард (род. 1991), ученик 5 класса средней школы №2. Красовский Афанасий Степанович (род. 1911), крымский поэт, участник освобождения Евпатории в апреле 1944 Кузнецов Вячеслав (род. 1951). Поэт. г. Санкт-Петербург. Куприн Александр Иванович (1870-1938). Русский писатель. Рассказ «Леночка» написан во время пребывания в Крыму. Кузьменко Виталий (род. 1986), ученик 11 класса средней школы №11.


147

Лавренев Борис Андреевич (1891-1959), русский советский писатель, участник Первой мировой (1914-1918) и Гражданской (1918-1920) войн. Лермонтов Михаил Юрьевич (1814-1841), выдающийся русский поэт. Вольный перевод сонета А. Мицкевича «Вид гор из степей Козлова» написан в период службы в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку (1825) по подстрочнику, сделанному корнетом Краснокутским Н. А., однополчанином поэта. Малашенко Михаил Михайлович (род. 1918). Участник Великой Отечественной войны. После войны окончил Гомельский педагогический институт. С 1963 года живет в г. Евпатория. Поэт, прозаик. Член ЛИТО имени И. Сельвинского. Маричева (Капустина) Лариса Александровна (род.1950). Родилась в Евпатории. Окончила Харьковский художественно – промышленный институт. Художник – график. Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930), русский советский поэт. В 1926-1929 гг. несколько раз бывал в Евпатории, выступал с лекциями и концертами. Стихотворение «Евпатория» написано 3 августа 1928 года. Мицкевич Адам (1798-1855), польский поэт, автор бессмертного цикла «Крымские сонеты» (1826), который стал итогом поездки в Крым летом 1825 г. Во время путешествия посетил Евпаторию (тогда г. Козлов).

Никифоров Евгений Геннадьевич (род. 1946). Образование высшее, филолог. Прозаик. Автор нескольких книг и монографий, посвященных драматургии А. П. Чехова. Преподаватель литературы в гимназии имени И. Сельвинского. Член Национального союза писателей Украины.. Новиков Сергей Леонидович (1951-2002). Образование высшее. Филолог. Поэт. Автор сборников стихов «Улица времени», «Тема часов». Член СП АР Крым. Овчаренко Надежда Сергеевна (род.1984). Окончила Евпаторийскую художественную школу имени Ю. В. Волкова. Студентка биофака Таврического национального университета. Овчаренко Сергей Георгиевич (род.1953). Родился в Евпатории. Образование высшее. Поэт. Автор сборников стихов «Сказки улицы Урицкого», «За памятью отца…», «Два города». Член Национального союза писателей Украины. Окуджава Булат Шалвович (1924-1997) писатель, поэт, бард. Автор многих книг. Его песня «До свидания, мальчики» дала новое название повести Б. Балтера «Трое из нашего города». Омер Ашык (Омер Абдулла оглу) (1621-1707). Родился в Гёзлёве в семье скорняка. Окончил гёзлёвское медресе. Один из самых талантливых представителей так называемой ашыкской поэзии («ашык» - араб. «влюбленный»), поэзии тюркоязычных бардов.


148

Островский Николай Алексеевич (1904-1936), советский писатель. Автор романов «Как закалялась сталь», «Рожденные бурей». Был в Евпатории в 1926 году. Плохова Екатерина (род. 1986), ученица 11 класса средней школы №11. Подкопаев Дмитрий (1964-1984). Окончил среднюю школу №6. Работал слесарем на заводе в г. Севастополе. Погиб в Афганистане. Рагулина Светлана (род. 1990), ученица 5 класса средней школы №11 Ройзман Матвей Давидович (1896-19), русский советский писатель. В 1918 году входил в литературную группу имажинистов. Автор сборников стихов, романов, книг воспоминаний. Сарибан Арон Ильич (наст. фамилия Катык) (1883-1942), караимский писатель и поэт. Окончил Александровское караимское училище в Евпатории в 1911 г., историко– филологический факультет в Одессе. Служил газзаном в Севастополе, Феодосии, Евпатории, инспектором АКДУ. Сац Наталия Ильинична (род. 1903), советский режиссер, театральный деятель, народная артистка СССР, автор пьес, либретто, детских опер и балетов, книг и статей по музыкальному воспитанию. Сельвинский Илья (Карл) Львович (1899-1968), русский советский поэт, родился в Симферополе. В 1905 году с семьей переехал в Евпаторию, где учился в училище, затем в гимназии. События революции и гражданской

войны изображены в автобиографическом романе «О, юность моя!» Серебрянская Виктория Алексеевна (род. 1975). Окончила среднюю школу №2. Студентка 3 курса факультета журналистики Таврического национального университета. Серман Борис Евгеньевич (1913-1995), поэт, журналист и прозаик, чье творчество было неразрывно связано с Крымом. Автор многих поэтических и прозаических книг. Склярук Александр Семенович (род. 1952). Окончил Ереванский пединститут имени В. Брюсова. Филолог, владеет несколькими языками, поэт. Автор сборников стихов «Сокровенное», «Мелодия ветра». Сонина Ольга (род. 1989), ученица 7 класса средней школы №11. Стома Александр Николаевич (род.1927). Участник Великой Отечественной войны. Прозаик. Автор нескольких книг. Сытник Александр Иванович (род. 1951). Бард. Участник многих фестивалей авторской песни. Толстой Алексей Николаевич (1882-1945), прозаик, драматург, публицист, классик советской литературы, общественный деятель, академик. Тельминова Ульяна (род. 1993), ученица 5 класса гимназии имени И. Сельвинского.


149

Украинка Леся (наст. фамилия Косач-Квитка Лариса Петровна) (1871-1913), украинская поэтесса, несколько раз в 1890-1908 гг. была в Евпатории. Ее знаменитый цикл стихов «Крымские воспоминания» («Кримськi спогади») навеян впечатлениями о путешествиях по Крыму. Шемьи-заде Эшреф Абдураманович (1908-1978). Родился в г. Евпатория в семье народного учителя. Окончил литературно - сценарный факультет ВГИК. Поэт, критик, литературовед, переводчик. Заслуженный деятель культуры Узбекской ССР. Шелуха Катерина (род.1991), ученица 6 класса средней школы №11. Шулакова Лидия Ивановна (1934-2001), детская писательница. Автор книги «Взаимная любовь». Шушеначев Олег Васильевич (1955-1997). Окончил Литературный институт имени М. Горького. Прозаик. Работал преподавателем литературы в гимназии имени И. Сельвинского.


150

СПИСОК использованной литературы:

1. Доватур А. И., Шишова И. А. и др. Народы нашей страны в

«Истории» Геродота. - М., 1982 2. Крымскотатарская литература. Сборник произведений

фольклора и литературы VIII-ХХ вв. – Симферополь, 2002, «Доля».

3. Лермонтов М. Ю. Сочинения. Т.1. - М., 1988, «Правда». 4. «Литературный Крым», №11-12, март 2002 5. Известия Крымского республиканского краеведческого

музея, №12, 1995 6. Леся Украинка. Лiрика. Драми. - К., 1986, «Днiпро». 7. Сац Н. И. Новеллы моей жизни. Книга 1. - М., 1984,

«Искусство». 8. Ахматова А. А. Стихи и проза. - Лениздат, 1976 9. «Фрейлина Её Величества». «Дневник» и воспоминания Анны

Вырубовой. Репринтное издание. - М., 1990, «Советский писатель».

10. Толстой А. Н. Собрание сочинений. Т.5. - М., 1959, «Художественная литература».

11. Куприн А. И. Собрание сочинений. Т. 4. – М., 1971, «Художественная литература».

12. Волошин М. А. Избранное. - Минск, 1993, «Мастацкая лiтаратура».

13. Лавренев Б. А. Собрание сочинений. Т.1. - М., 1963, «Художественная литература».

14. Сельвинский И. Л. О, юность моя! - М. , 1967, «Советский писатель».

15. «Крымские известия», №3, 9 января 2002 16. Окуджава Б. Ш. Упраздненный театр. - Нижний Новгород,

2000, «Деком». 17. Маяковский В. В. Избранные сочинения. Т. 1. - М., 1982,

«Художественная литература». 18. Ройзман М. Д. Эти господа. - М., 1932, Московское

товарищество писателей. 19. Збанацький Ю. О. Твори у чотирьох томах. Т. 4. Сеспель. -

Київ, 1985, «Дніпро». 20. Островский Н. А. Как закалялась сталь. - М., 1980,

«Художественная литература».


151

21. Балтер Б. И. До свидания, мальчики. - Евпатория, 1999, «Крымский Афон».

22. Высоцкий В. С. Сочинения. Т. 1. - М., 1991, «Художественная литература».

23. «Евпаторийская здравница», №83, 27 апреля 1971 24. «Евпаторийская здравница», №73, 13 апреля 1978. 25. «Евпаторийская здравница», 1 мая 1979. 26. «Евпаторийская здравница», №159, 22 августа 1991. 27. «Евпаторийская здравница», №166, 31 августа 1991. 28. Серман Б. Е. Восхождение. - Симферополь, 1977, «Таврия». 29. Серман Б. Е. О разном, и все об одном. Избранное. - Хайфа,

2000 30. Киреев Р. Т. Люди – человеки. - М., 1968, «Советский

писатель». 31. «Брега Тавриды», №6-1996. 32. Грановский А. В. Двойник полуночника. - Симферополь,

2000, «Нимфей». 33. Время встреч. Повести. - Симферополь, 1982, «Таврия». 34. Новиков С. Л. Улица времени. - Симферополь, 1986,

«Таврия». 35. Новиков С. Л. Тема часов. - Киев, 1990, «Молодь». 36. Путешествие в Ильинку. Произведения молодых

писателей. - М., 1987, «Детская литература». 37. Овчаренко С. Г. Два города. - Симферополь, 2002, «Доля». 38. Вечерина Р. Караимское ожерелье. – М., 1999, АОЗТ

«Велес». 39. Крымские чудеса. Рассказы стихи и повести крымских

писателей. - Симферополь, 2001, «Таврида». 40. Зенченко А. И. Русалочка. Сборник стихов и рассказов. -

Евпатория, 2002, «Крымский Афон». 41. Доктор Р. Г. Рябины гроздь. – Евпатория, 1999. 42. Стома А. Н. Сказание об озере Мойнаки. - Редотдел

Крымского управления по печати, 1991 43. Склярук А. С. Мелодия ветра. – Симферополь, 2002,

«Доля». 44. Малашенко М. М. Фрагменты памяти моей. - Библиотека

«Литературной Евпатории», 2000 45. Книга светлой памяти. - Евпатория, 1994, Общество

еврейской культуры Алеф. 46. Вместе с вами я люблю Евпаторию. Альманах детского

творчества. 2-е издание, Евпатория, 2002


152

СОДЕРЖАНИЕ Слово к читателям. Сергей КАТЕНКАРИЙ 6 От составителя. Сергей ОВЧАРЕНКО 7 Виталий КУЗЬМЕНКО 10 ГЕРОДОТ 12 Анна-Мария ВАЛЬЧЕНКО 14 Ашык ОМЕР 16 Адам МИЦКЕВИЧ (перевод М. Лермонтова и Д. Болдина) 17 С. БАБОВИЧ-ЕФЕТОВА 20 Александр АФАНАСЬЕВ 22 Леся УКРАИНКА 24 Арон САРИБАН 27 Наталия САЦ 29 Анна ВЫРУБОВА 34 Анна АХМАТОВА 35 Алексей ТОЛСТОЙ 37 Александр КУПРИН 40 Максимилиан ВОЛОШИН 41 Борис ЛАВРЕНЕВ 44 Илья СЕЛЬВИНСКИЙ 46 Эшреф ШЕМЬИ-ЗАДЕ 52 Булат ОКУДЖАВА 54 Владимир МАЯКОВСКИЙ 57 Матвей РОЙЗМАН 60 Юрий ЗБАНАЦКИЙ 61 Николай ОСТРОВСКИЙ 64 Борис БАЛТЕР 66 Николай БУКАНОВ 68 Владимир ВЫСОЦКИЙ 70 Афанасий КРАСОВСКИЙ 74 Борис СЕРМАН 76 Яков БАБУШКИН 80 Римма ДОКТОР 82 Руслан КИРЕЕВ 84 Вячеслав КУЗНЕЦОВ 86 Александр ГРАНОВСКИЙ 88 Галина ГРАНОВСКАЯ 90


153

Олег ШУШЕНАЧЕВ 92 Сергей НОВИКОВ 96 Евгений НИКИФОРОВ 98 Сергей ОВЧАРЕНКО 101 Елена ЖАРКОВА 106 Римма ВЕЧЕРИНА 107 Лариса МАРИЧЕВА 110 Виктор ИВАНОВ 112 Виктория СЕРЕБРЯНСКАЯ 114 Александр СЫТНИК 115 Александр БОБРОВ 118 Анна ЗЕНЧЕНКО 120 Александр СТОМА 122 Александр СКЛЯРУК 124 Дмитрий ПОДКОПАЕВ 128 Юзеф ВОЙСЛАВСКИЙ 129 Михаил МАЛАШЕНКО 130 Лидия ШУЛАКОВА 131 Людмила БАШКОВА 132 Александр ВОЛКОВ 134 Катерина ШЕЛУХА 136 Ирина АНДРЮЩЕНКО 137 Ульяна ТЕЛЬМИНОВА 139 Ольга СОСИНА 140 Светлана РАГУЛИНА 142 Эдуард КОЛМОГОРЦЕВ 143 Екатерина ПЛОХОВА 144 Именной указатель 145 Список использованной литературы 150

Это чудо мое - Евпатория!

Documents