№ 6 | июнь 2012

Я знаю, что я ничего не знаю

32 | Похищение в Париже 70 | Браунинг, человек и пистолет 19 | Маскировка Кремля 26 | Блокадное неравенство

«Смертным временем», по свидетельству Виталия Бианки, называли многие ленинградцы самые страшные,

голодные месяцы конца 1941 — начала 1942 годов.

Сергей Яров

Смертное время

Женщины собирают останки убитой лоша-ди. 1942 год

НАСТУПЛЕНИЕ ГОЛОДА В первые месяцы войны, до сентября 1941 года, несмотря на введение карточек, о голоде никто в городе не говорил. Но сокраще-ние ассортимента продуктов со временем становилось все замет-нее. После очередного снижения норм отпуска хлеба (12 сентября 1941 года стали выдавать 500 г рабочим, 300 г служащим, 200 г детям) в городе началась паника. Она была отражением и неутеши-тельных сводок с фронтов, и слухов о малых запасах продовольствия.

В октябре перестали продавать мясо, сахар и крупу, стали отпу-скать по нормам, не обеспечива-ющим физиологических потребно-стей людей. Именно тогда и стали массовыми вылазки горожан на пепелища разбомбленных в сентя-бре Бадаевских складов в поисках «сладкой» земли, которую про-мывали, снимали грязную накипь и использовали как сахар. Не очень привычной пищи перестали чураться. Когда на витрине одного из ресторанов вывесили объяв-ление о продаже «конских котлет», в первый день, по свидетельству очевидцев, прохожие только покачивали головами, мало кто заходил. На следующий день объ-явление было сорвано, а у дверей стояла толпа.

Надежды на «черный рынок» быстро исчезли. В конце 1941 — начале 1942 годов руководи-тели лабораторий, учреждений и квалифицированные рабочие получали в месяц 800—1200 рублей, профессор университе-та — 600, научные работники среднего звена и бухгалтеры — 500—700, уборщицы — 130—180.

Первые признаки настоящего, страшного голода обнаружились в ноябре 1941 года

Государственная цена на хлеб до января 1942 года составляла 1 руб. 70 коп. за 1 кг, с янва-ря 1942 года — 1 руб. 90 коп. На рынке же в декабре 1941 года 1 кг хлеба стоил 400 руб., мяса — 400 руб., масла — 500 руб.

Еще в декабре 1941 года на рынке стали отказываться продавать продукты за деньги, и в январе — феврале 1942-го хлеб обычно меняли на ценные вещи (золото, украшения).

Первые признаки настоящего, страшного голода обнаружились в ноябре 1941 года. Тогда и на-чалось «смертное время» с не-скончаемой чередой похоронных процессий, дележкой крохотного кусочка хлеба, с лихорадочным поиском любых суррогатов пищи. «Этот голод как-то накапливается, нарастает, и то, что еще недавно насыщало, сейчас безнадежно не удовлетворяет. Я чувствую на себе это резкое оголодание, томитель-ную пустоту в желудке… Через час после относительно приличного обеда… подбираются малейшие крошки съестного, выскребаются до чистоты кастрюли и тарелки», —

26

Цена победы

выдавать суррогаты (промышлен-ное сырье) для питания, то вы-яснилось, что на заводе имени Жданова «рабочие настолько к ним привыкли, что остановить их было трудно».

«Сколько бы ни ели, все было мало», — заметил тогда один из руководителей завода. Именно весной 1942 года, несмотря на увеличение норм пайка, ощуще-ние голода для многих блокад-ников стало непереносимым. Месяцы недоедания ударили по ним страшным бумерангом. Не-которые были готовы теперь есть все, невзирая на брезгливость, и разыгрывались сцены, которые показались бы непривычными даже в декабре 1941 года. Анаста-сия Уманская обратила внимание, как в мае 1942 года одна из женщин, уходя из магазина, не удержалась и здесь же начала есть только что выданную селедку. То ли еще видели весной того года! Вот рассказ заводской работницы,

страница блокадного дневника. 1941 год

подростки теряли силы быстрее взрос-лых. 1942 год

В пищу шло все: столярный и обойный клей, олифа, ремни из свиной кожи, желуди

записывает в дневнике 9 января 1942 года Ирина Зеленская.

В ту страшную зиму голод за-ставлял часть людей полностью терять человеческий облик: за кан-нибализм в Ленинграде было аре-стовано несколько сотен человек, но по ряду свидетельств можно предположить, что число канниба-лов было значительно большим.

БЕЗЫСХОДНОСТЬИзучавший во время блокады тела дистрофиков известный пато-логоанатом Владимир Гаршин от-мечал, что печень их потеряла две трети своего вещества, сердце — более трети, селезенка умень-шилась в несколько раз: «Голод съел их… организм потребил не только свои запасы, но разрушил и структуру клеток». Каждый месяц этого времени имел свою, не единственную, но особую, жуткую примету: санки с «пеленашками» — в декабре, неубранные многочис-ленные трупы — в январе, и трупы, убранные в штабеля, — в феврале.

В пищу шло все: столярный и обойный клей, олифа, дуранда (жмыхи), отруби, ремни из свиной кожи, гнилые, почерневшие капустные листья («хряпа»), желуди. Ели листья комнатных цветов и свечи. Промывание «сладкой» земли на месте сгоревших Бада-евских складов стало обыкновени-ем — копали ее сами или покупали на рынке. Существовала даже особая такса: верхний слой этой земли, наиболее насыщенный са-харом (глубиной до 1 метра), стоил 100 рублей, нижний — 50 рублей.

Брезгливость исчезала бы-стро — притерпелись и к запаху, и ко вкусу этих машинных масел, костяных пуговиц, клея, вазелина для смазки деталей. «…Получил жир технический. Он грязен и во-нючий, но теперь ему очень рад, и он выручает», — последнее было главным не только для ленинград-ца Черкизова, сделавшего в днев-нике такую запись, но и для сотен других горожан. Когда в июне 1942 года строжайше запретили

27 дилетант №6 июнь 2012

«Дяденька! Тетенька! Помогите поднять маму»

похороны в блокад-ном Лениграде: умер-шего везут на склад. 1942 год

быта, мы можем почувствовать это страшное время, эти страдания за-терянных на блокадном дне людей. Обессиленным, не ждущим ни от кого помощи, им не оставалось выбора, и они шли на все, чтобы выжить. «Но вот один раз, в вос-кресенье, мама была выходная и сидела дома, все прибирала. А я пошла дежурить около столовой, чтобы перехватить бак. В воскре-сенье все хорошее выбрасывали. И вот вынесли бак, я его схватила, а он тяжелый. Я его волоку по земле. Но вот больше не хватает сил, и я стала кричать в окне маме. Мама прибежала».

Она поправила свой рассказ через шестьдесят лет: «Нет, непра-вильно я тогда написала. Мама не могла, конечно, бегать. Она едва ходила. Держалась за стенку дома. Иногда падала. Помню, один раз упала прямо в лужу, и у меня не было сил ее поднять. „Дядень-ка! Тетенька! Помогите поднять маму”, — просила я прохожих».

ПРЕМИЯ — ОЛИФАЛечившийся в госпитале Ген-надий Юрмин описал очередь у столовой военторга. В ней находились вольнонаемные на военной службе — от слесарей-водопроводчиков до уборщиц. Все истощены до крайности, все с тарелками в руках, все в белых халатах — возможно, боялись, что их выгонят как не имеющих отношения к госпиталю. Юрмин пишет, что у всех у них дома оставались опухшие и отекшие родные и близкие, — вероятно, здесь же рассказывали о своих семейных бедах, ожидая встре-тить сочувствие. Не до приличий, некого стыдиться — все такие же голодные. Все терпеливо ждут. «Каждый рассчитывает, что хоть какая-то малость ему все же перепадет. О полноценной пор-ции никто и думать не смел, а вот на остаточки с тарелок рассчиты-вали все».

Кто-то, пройдя через унижения, мог все же в столовых — военных,

КаК менЯЛисЬ ноРмы выДаЧи ХЛеБаПо категориям снабжаемого населения (в граммах)

Дата установления

нормы

Рабочие горячих цехов

Рабочие и иТР

служащие иждивенцы Дети до 12 лет

16 июля 1941 г. 1000 800 600 400 400

2 сентября 1941 г. 800 600 400 300 300

11 сентября 1941 г. 700 500 300 250 300

1 октября 1941 г. 600 400 200 200 200

13 ноября 1941 г. 450 300 150 150 150

20 ноября 1941 г. 375 250 150 150 150

25 декабря 1941 г. 500 350 200 200 200

24 января 1942 г. 575 400 300 250 250

11 февраля 1942 г. 700 500 400 300 300

23 февраля 1943 г. 700 600 500 400 400

посланной расчищать помойку: «Сняли два или три мертвых тела, слой нечистот и под всем этим нашли довоенную картофельную шелуху, вмерзшую в лед, и съели ее тут же, разделив между собой».

Все, что считалось съедобным, съедалось тут же. Об этом под-робно и откровенно написано в воспоминаниях 12-летней Риты Малковой. Ее рассказ о том, как она «дежурила» у столовой госпи-таля, — одно из самых горьких свидетельств о блокаде. Очистки, вынесенные из кухни, они с мате-рью добавляли к соевому кефиру и «черной хряпке»: «А когда ничего нет, то сидим с мамой голодные… А когда выбросят еще до прихода мамы, то я не иду ее встречать… сижу и собираю разные отбросы». Возвращаясь с работы, мать сра-зу, не заходя домой, шла к помой-ке. Так и спаслись они в первую военную зиму.

Память выхватывает из прошло-го фрагменты разных блокадных историй, неожиданно обрывая их, делая их предельно простыми. Они не связаны между собой, но отме-чают всегда одно — безысходность. У них есть ответвления, но в этом и особая их ценность. Только так, узнавая о всех деталях блокадного

28

Цена победы

Раздача горячей воды при домоуправ-лении. 1942 год

заводских, учрежденческих, ака-демических — получить какую-то «добавку». Другим это не удава-лось. Не имея сил терпеть голод и потеряв надежду вымолить хоть что-то, они должны были унижаться еще сильнее, здесь же, на глазах у всех облизывая чужие тарелки.

Ирина Зеленская, работав-шая в столовой на электростан-ции, видела таких унижающихся каждый день. Отличительная их примета — какая-то безропот-ность умирания. Не обижаются, не ищут виновных, не жалуются, принимают смерть как неизбеж-ность. Сопротивление ей — скорее инстинктивное, чем осознанное. «Мальчик Зеленков, — вспоминала она в июле 1942 года. — Как он прилипал к столовой загородке, не в силах отойти от зрелища еды, которой он не мог получить…»

Особо следует сказать о раздаче рабочим промышленного сырья для питания. В «смертное время» такие выдачи спасали жизнь мно-гим. На заводе имени Жданова промышленное сырье выдавали даже в виде премий — за перено-ску снарядов полагался 1 кг олифы или 100 г столярного клея. Приме-чательно, что их высоко оценивал председатель Василеостровского райисполкома Кусков (запись об этом зачеркнута в стенограмме его сообщения — правда о блока-де стала казаться неудобной еще до окончания войны): «Сохранился у нас народ на Кожевенном заво-де, помогло этому, что в голодное время они ели шкуры. На заводе

„Кр. Октябрь” было много клея; варили из него суп, студень, — там также сохранился народ. Меховая фабрика также сохранила народ, употребляя в еду шкуры».

На Судостроительном заводе имени С. Орджоникидзе выдава-

лись в качестве продуктов питания клей для склеивания деревянных деталей, патока, необходимая для литья снарядов, и сало, предназна-ченное для смазки стапелей при спуске кораблей. На заводе имени

Молотова раздавали техническое льняное масло — «с величайшей радостью бросился народ на это масло». На заводе ЛенЗОС рабо-чие получали спирт для протирки стекол, на фабрике «Светоч» — кар-тофельную муку, необходимую для приготовления клейстера. На одном из текстильных предпри-ятий дирекция позволила рабочим даже использовать в пищу детали станков — валики из свиной кожи.

Но так питались не все…

НОМЕНКЛАТУРА НЕ УМИРАЕТСистема привилегий в блокад-ном Ленинграде ни для кого не являлась тайной. Принципы, на которых она основывалась, но-выми не были. Преимуществом пользовались люди, находивши-еся у власти, и «нужные» специ-алисты (директора предприятий и учреждений, высококвалифици-рованные инженеры и рабочие, ученые). Ценность специалистов считалась относительной и «си-туативной», а государственных и партийных работников — абсолютной.

Известно, что уровень смертно-сти среди коммунистов во время блокады был в два раза ниже общего уровня смертности в горо-де. Этот разрыв мог увеличиться, если бы учитывались не все члены партии, а только те, кто занимал руководящие должности. «В райко-ме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегиро-ванном положении… Из состава аппарата райкома, Пленума рай-кома и из секретарей первичных организаций никто не умер. Нам удалось отстоять людей», — вспо-минал первый секретарь Ленин-ского райкома ВКП(б) Григорьев.

Мысль о привилегиях мно-гим не представлялась грехов-ной. С раздражением говорили о «смольнинских» пайках, но пони-мали, что нельзя в равной степени оценивать труд в горячих цехах

«Меховая фабрика также сохранила людей, употребляя в еду шкуры»

Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года. Кольцо было прорвано 18 января 1943 года, а полностью блокада была снята только 27 января 1944-го. На сентябрь 1941 года в горо-де находилось 2 миллиона 887 тысяч жителей. В ходе эвакуации 1941—1943 годов из Ленинграда было вывезено до 1 миллиона человек. По разным подсчетам, погибло от голода и обстрелов от 800 тысяч до 1,5 миллиона.

БЛоКаДнаЯ сТаТисТиКа

29 дилетант №6 июнь 2012

волково кладбище. 1942 год

сбор урожая капусты у исаакиевского со-бора. 1942 год

думать, что не только здесь живут, как в «хорошем доме отдыха»: «Товарищи рассказывают, что районные стационары нисколь-ко не уступают горкомовскому стационару, а на некоторых пред-приятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет».

Сохранились сведения о нор-мах отпуска продуктов в стаци-онаре сталепрокатного завода. Даже хлеба там давали меньше, не говоря уж об ассортименте блюд: мяса полагалось 40 г в день, столько же крупы. Николай Риб-ковский и его сослуживцы могли и не знать об этом, а если бы и узнали, вряд ли бы отказались от льгот — не только из-за голода, а хотя бы потому, что им и не по-зволили бы этого сделать.

Столовые для «ответственных работников» отличались от столо-вых предприятий. Если директора фабрик и заводов имели право на «бескарточный» обед, то руководи-тели партийных, комсомольских, советских и профсоюзных орга-низаций получали еще и «бес-карточный» ужин. В Смольном из

и уборку территорий остановлен-ных заводов.

Чувство стыда (и то не всегда) усиливалось лишь тогда, когда различие между пайками «ответ-ственных работников» и про-стых блокадников оказывалось чрезмерным по любым меркам. Примечательна история Николая Рибковского. Освобожденный от «ответственной» работы осенью 1941 года, он вместе с другими горожанами испытал все ужасы «смертного времени». Ему удалось спастись: в декабре 1941 года он был назначен инструктором отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б). В марте сле-дующего года его направляют в стационар горкома в поселке Мельничный Ручей. Как всякий блокадник, переживший голод, он не может в своих дневниковых записях остановиться, пока не приведет весь перечень про-дуктов, которыми его кормили: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха:

разнообразное, вкусное, высоко-качественное… Каждый день мяс-ное — баранина, ветчина, кура, гусь <…> колбаса, рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей полу-чаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая».

«В воскресенье самое хорошее выбрасывали», — запишет в днев-нике оголодавшая девочка, питав-шаяся с матерью отбросами на помойке. «Самое хорошее» — вот мерка ценностей людей того вре-мени, не имевших льгот. Рибков-ский когда-то находился среди них, и недаром его подкармливали в стационаре. Ему явно неловко, ему хочется оправдаться, хочется

30

Цена победы

карточек столующихся целиком от-рывали только талоны на хлеб. При получении мясного блюда отрывалось лишь 50% талонов на мясо, а блюда из крупы и макарон отпускались без карточек. Точ-ные данные о расходе продуктов в столовой Смольного недоступны до сих пор, и это говорит о многом. Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемеша-лись с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отне-стись с определенным доверием. Ольге Гречиной весной 1942 года брат принес две литровые банки («в одной была капуста, когда-то

«Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха»

кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой — такие же тухлые красные помидоры»), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взгля-нуть и на банкетный зал в самом Смольном — ее пригласили туда «на обслуживание». Завидовали ей, но вернулась оттуда она в слезах — никто ее не покормил, «а ведь чего только не было на столах».

Израиль Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийско-го флота член Военного совета Ленинградского фронта Алексей Кузнецов, в знак своего благово-

ления, передал «специально выпе-ченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт». Его ели пятнадцать человек и, в частности, сам Меттер. Ни-какого постыдного умысла тут не было, просто Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые по-дарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесня-ясь, отдыхать в театре и отправ-лять торты артистам.

Автор — доктор исторических наук, профессор

РепРессиРованный музейВ конце 1940-х Музей обороны и блокады Ленинграда оказался жертвой так называемого Ленинградского дела, очередной кампании сталинского террора. 21 февраля 1949 года в Ленинград прибыл секретарь ЦК ВКП(б) Маленков, а на следующий день состоялся объеди-ненный пленум ленинградского обкома и горкома партии, на котором Маленков обрушился с критикой в адрес руко-водства города. Началась политическая расправа с руко-водителями Ленинграда разных рангов. Под горячую руку попал и Музей обороны и блокады Ленинграда. Маленков, пролиставший путеводитель по музею, заявил, что горожане создали миф, выпячивающий неадекватную роль Ленин-града в Великой Отечественной войне. Более того, в музее, оказывается, принизили роль товарища Сталина в обороне города. Очевидно, что это был приговор. Вскоре музей был закрыт для посетителей под предлогом реконструкции, его окончательное уничтожение затянулось на четыре года. В августе 1951 года Совет Министров СССР передал все помещения музея министерству военно-морского флота, в 1952-м была создана ликвидационная комиссия. Огромное количество бесценных экспонатов, собранных еще в военное время сотрудниками-энтузиа-стами и просто ленинградцами, было утеряно, уничтожено. В лучшем случае часть из них, но, увы, меньшая часть, роздана в фонды других ленинградских музеев.

По горькой иронии судьбы, акт ликвидационной ко-миссии о закрытии и окончательном уничтожении Музея обороны и блокады Ленинграда был подписан 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина. Возрожден музей был только в 1989 году.

Юлия Кантор

31 дилетант №6 июнь 2012

продовольственные карточки 1941—1942 годов