INTERNATIONAL INSTITUTE OF NEWLY ESTABLISHED STATES

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ НОВЕЙШИХ ГОСУДАРСТВ

Александр Каревин

МАЛОИЗВЕСТНАЯ ИСТОРИЯ

МАЛОЙ РУСИ

Очерки межрусских отношений

Москва 2012

Александр Каревин

Малоизвестная история Малой Руси. Очерки межрусских отношений. – М.: Международный Институт Новейших Государств, 2012. – 224 с.

ISBN

Аннотация

ISBN

© А. Каревин, 2012© Международный Институт Новейших Государств 2012

3

Всякий, кто может возвещать истину и не возвещает ее, будет осужден Богом.

Св. Иустин Философ

4

5

Малая Русь или Украина?(Вместо предисловия)

Хотя враждебною судьбинойИ были мы разлучены,Но все же мы народ единыйЕдиной матери сыны.

Федор Тютчев

Великорус, малорус, белорус – это все одно.

Федор Достоевский

Наверное, нужно оговорить сразу: наименование «Малая Русь» не заключает в себе ничего оскорбительного. Даже наоборот. Это название обозначает Русь изначальную, территорию первичного обитания восточнославянских племен. Впервые наименования «Малая Русь» и «Великая Русь» встречаются в датированных ХIV веком актах Константинопольской патриархии. Употреблялись данные географические термины по аналогии с названиями «Ма-лая Греция» – местность, где зародилась греческая цивилизация – и «Великая Греция» – земли, на которые греки расселились позд-нее. В исторической географии известны также Малая и Великая Армения, Малая и Великая Польша и т.п.

Малой Русью звали свою страну галицко-волынские князья, киевские митрополиты, казацкие гетманы. Казалось бы, этим на-званием нужно гордиться. Однако очень многие в современной Украине старательно открещиваются от него. И дело тут не только в дремучем невежестве, хотя незнание собственной националь-ной истории (разумеется, истории подлинной, а не мифологизиро-ванной) – явление очень распространенное. Самим своим именем Малая Русь (Малороссия) подчеркивает общность происхождения, историческое единство с Великой Русью (Великороссией). Это-то и не нравится профессиональным украинским «патриотам»-русо-фобам.

6

В самом деле, попробуйте, где-нибудь в Кракове или Варша-ве заявить, что коренное население Малой Польши и коренное население Великой Польши представляют собой две разные на-циональности. Думаю, такое заявление поднимут на смех. Наци-ональное единство двух исторических областей Польши – факт неопровержимый. Ну а с Русью разве не так?

Как известно, основы формирования большинства ныне сущес-твующих европейских этносов были заложены в эпоху Средних ве-ков. Если мы посмотрим на карту средневековой Европы, то обна-ружим там Францию и Германию, Польшу и Чехию, Сербию и Бол-гарию, Англию и Италию, Венгрию, Данию, Швецию, Норвегию... Во всех этих государствах шло формирование самостоятельных народностей. Во Франции – французской, в Германии – немецкой, в Польше – польской и т.д.

Впоследствии многие из перечисленных стран пережили пери-од феодальной раздробленности, долговременную иностранную оккупацию части, а то и всей своей территории. Они на столетия оказались разделенными новыми границами, подвергались раз-ным культурно-языковым влияниям. Например, регионы Германии и Италии развивались по отдельности вплоть до второй полови-ны ХIХ века. В результате – жители Нижней и Верхней Германии, как и жители севера и юга Италии, существенно отличались друг от друга. Но к расчленению соответствующих этносов это не привело. Немцы повсюду оставались немцами, итальянцы – итальянцами.

Можно привести подобные примеры и из истории других наций. Расположенная на востоке средневековой Европы страна, извест-ная нам как Киевская Русь, исключением в этом отношении не яв-лялась. Здесь тоже сформировалась единая народность (советс-кие историки именовали ее древнерусской). Доказательства того, что эта народность – не миф, имеются в летописях, авторы ко-торых воспринимали русские племена (полян, северян, кривичей, вятичей и других) как нечто этнически целое и противопоставляли иным этническим общностям.

Существовал и единый, лишь с незначительными областными особенностями, русский разговорный язык. Приехавший в Новго-род галичанин или на Волынь рязанец в переводчиках не нужда-лись. «Летопись приводит множество примеров, когда на вечевых собраниях Новгорода и его пригородов выступали киевские послы и князья, а к киевлянам обращались с речью представители Нов-

7

города, Суздаля, Смоленска» – отмечает известный украинский историк Петр Толочко.

Русская народность сохраняла свою целостность и после рас-падения Руси как государства на части. Русские князья затевали усобицы, воевали между собой, но все равно оставались русски-ми. Русские летописцы сокрушались о расколе Русской Земли, которая, однако, в их представлении не переставала быть русской во всех своих частях. Позднее юго-западные регионы бывшей Ки-евской державы попали под польско-литовское господство, а се-веро-восточные – сплотились вокруг Москвы. Между двумя частя-ми Руси пролегла государственная граница. Но по обе ее стороны была жива память о былом единстве. В летописях Юго-Западной (польско-литовской) Руси – Москва, Тверь, Новгород, а в летопи-сях Руси Северо-Восточной (московской) – Киев, Чернигов, По-лоцк – именуются русскими городами. Единым русским народом называет коренных обитателей двух частей Руси, например, автор Густынской летописи, составленной в первой половине ХVII века в Густынском монастыре близ Прилук. Исторически единой, пусть и находящейся под властью разных государей, предстает Русь и в описаниях зарубежных путешественников, дипломатов, уче-ных – Матвея Меховского, Сигизмунда Гербенштейна, Александра Гваньини, Пьера Шевалье и многих-многих других.

Одними воспоминаниями русичи не ограничивались. И не зря в ХV веке польский король и великий князь литовский Казимир IV тревожился, констатируя тяготение населения русских областей своего государства к Московскому великому княжеству. Спустя два века беспокойство о том же высказал, выступая в сейме, дру-гой польский король – Ян-Казимир.

Начиная с 1620-х годов настойчиво прилагали усилия к воссо-единению малорусских и белорусских земель с Русским (Москов-ским) государством православные иерархи Юго-Западной Руси во главе с киевским митрополитом Иовом Борецким и сменившем его затем на митрополичьей кафедре Исайей Копинским. К тому же стремились малорусские казаки. Гетман Петр Сагайдачный, пытавшийся вначале содействовать объединению Руси через под-держку кандидатуры на московский престол польского королеви-ча Владислава, вскоре осознал ошибочность ориентации на чуже-земцев. В 1620 году он направил посольство в Москву с просьбой о подданстве казаков царю.

8

«Воинствующая церковь, олицетворяемая стойким мещанс-твом и благочестивым духовенством, с одной стороны, и воинс-твующие защитники христианского мира от магометан – с другой, мало обращая внимания друг на друга, шли параллельными до-рогами к одной и той же цели – к восстановлению русского обще-ства из убогих остатков, к восстановлению народа русского путем самосознания, к воссоединению Руси, отрозненной и низведенной до собрания панских волостей, с тою стародавнею и боровшейся иным способом Русью, которая образовала из себя государство и по справедливости называлась Великою», – отмечал видный ма-лорусский писатель и историк Пантелеймон Кулиш.

Вековая мечта украинского народа о воссоединении с Россией, реализованная в решении Переяславской Рады, вовсе не являлась выдумкой компартийных пропагандистов, как модно утверждать сегодня. Тогда, в XVII-м веке, стремление к единству Руси дейст-вительно было всенародным. Достаточно указать на восторг, с каким в малорусских селах и городах встречали ехавших на Раду царских посланцев. Встречали все: казаки, духовенство, мещане, крестьяне.

Да и потом, разве малорусы не отстаивали идею общерусского единства? После злосчастной Конотопской битвы великорусские войска отступили из пределов Малой Руси, только в Киеве де-ржался еще небольшой гарнизон. Но сам народ поднял восстание против гетмана-предателя Ивана Выговского, пытавшегося вновь отделить малорусские земли от Великороссии. Выговского свер-гли и восставшие направили послов к царским воеводам с про-сьбой вернуться. Тоже самое произошло через год, после измены нового гетмана – Юрия Хмельницкого.

«Связь Украины с Москвой была не внешняя, не государствен-ная, а внутренняя, народная, – писал Николай Костомаров. – На-род уничтожил попытки своих вождей, покушавшихся отыскать ему иную судьбу, кроме единства с Московией. Переберите все песни южно-русского народа, все его предания, пословицы – нет тени недовольства соединением с Московией, нет зародыша стремления к отложению».

Эта внутренняя, народная связь между двумя частями одно-го целого проявлялась многократно. Даже запорожская вольни-ца, постоянно бунтующая против всяких властей, поддерживала единство Руси. Дмитрий Яворницкий (еще один выдающийся ис-

9

торик, кстати весьма почитаемый сегодня на Украине) в своей трехтомной «Истории запорожских казаков» замечал: «Вся исто-рия Малой России работала на соединение с Великой и в общем вся простая масса тянула к московскому царю. В особенности это видно из всей истории Запорожья: как ни враждебно выступали запорожцы против русского правительства, когда поднимался вопрос о защите казацких вольностей от посягательства со сторо-ны Москвы, как ни строго берегли они заветные, чисто народные идеалы своих предков; но все же и при всем этом масса запорож-ского войска хотела оставаться за Россией». И далее: «Запорож-цы... исповедуя православную веру и считая себя одним народом с великорусским, тянулись к русскому царю и в нем видели залог исторического бытия своего».

Тянулась к русскому царю и Правобережная Малороссия, чье воссоединение с Великороссией затянулось почти на полтора века. Целыми городами и селами переселялись жители Правобе-режья в Русское государство. Переселялись несмотря на запреты и угрозы польских властей. Несмотря на препятствия и репрессии. Несмотря на то, что правобережный гетман Петр Дорошенко (еще одна неоднозначная фигура в нашей истории) приказал перехва-тывать переселенцев и отдавать их в рабство крымскому хану.

Под лозунгом воссоединения с Россией происходили в Право-бережной Малороссии восстания Василия Дрозда, Самуся, Се-мена Палия, гайдамацкое движение, другие массовые народные выступления. До сих пор малоизвестным остается тот факт, что во время знаменитой Колиивщины повстанцы ратовали за принятие русского подданства. При взятии Умани Иван Гонта приказал под-нять хоругвь с вышитым на ней портретом Екатерины II.

Видный украинский историк (между прочим, ярый украино-фил) Орест Левицкий, специализировавшийся на истории Право-бережья, вынужден был признать «всеобщее стремление массы народа освободиться из-под власти поляков и снова подчиниться московскому царю».

Стремление это воплотилось в жизнь лишь в конце ХVIII века, после разделов Польши. Под иностранным (теперь уже не поль-ским, а австрийским) игом остались лишь самые западные зем-ли исторической Руси – Галиция, Буковина, Закарпатье. Но и там царили объединительные настроения. Свидетельство об этом оставил, в частности, выдающийся русский писатель Всеволод

10

Крест овский (малорус по происхождению), служивший в конце 1880-х годов в пограничной страже и изучавший положение в Га-лиции и Буковине.

«Закордонные крестьяне, – делился наблюдениями Крестовс-кий, – приходя иногда к нам, с большим участием и интересом расспрашивают, что делается «у нас» в России, и царя называют «нашим», то есть своим царем. Когда же им напоминают, что у них есть свой цесарь, в Вене, они, ухмыляясь, отвечают, что это так только пока, до времени, а что истинный царь их сидит в России, в Москве. Замечательно, что про Петербург никто из них никогда не поминает, как точно бы они и не знают о его существовании, но Киев и Москву знают решительно все и считают последнюю своею истинною столицею».

Примерно в то же самое время крупный деятель украинского движения Михаил Драгоманов, описывая общественные настро-ения угрорусов (закарпатцев) на первое место поставил «мечта-ние» о том, «чтобы нас забрала Россия». Позднее, в Первую ми-ровую войну такие мечтания выявились в полной мере. Симпатии коренного населения Галиции, Буковины, Закарпатья целиком и полностью были на стороне русской армии, о чем имеется мно-жество свидетельств.

На начало ХХ века данные науки (истории, этнографии, фило-логии, этнопсихологии) указывали: малорусы и великорусы – еди-ная нация, различий между ними меньше, чем между упоминавши-мися уже в качестве примера немцами и итальянцами из разных регионов указанных стран. Это обстоятельство признавали в том числе и деятели украинского движения. «Немец южный тяжелее понимает немца северного, чем «малоросс» москаля» – согла-шался, например, Вацлав (Вячеслав) Липинский.

Очевидным было и культурное единство Малой и Великой Руси. Вопреки уверениям украинских «национально сознательных» де-ятелей, русская культура являлась не исключительно великорус-ской, а общерусской, общей для всех частей Руси. Вклад малору-сов в развитие русской культуры и языка огромен. Потому, естес-твенно, что эти культуру и язык они считали своими не в меньшей степени, чем великорусскими.

Ну а что же с названием «Украина»? Слово это, обозначавшее пограничную территорию, окраину, долгое время ничего общего с национальным именем не имело. Дабы не быть обвиненным в

11

«шовинизме», сошлюсь тут на кумира нынешних «национально сознательных» украинцев Михаила Грушевского. «Края поднеп-ровские, – отмечал он, описывая казацкий период украинской истории, – прозывались тогда Украиной, так как лежали уже «на краю» государства и за ней начинались дикие степи».

Еще примечательнее признание Николая Костомарова. «В народной речи слова «Украинская земля» и «Украйна» не приоб-рели значения отечества южно-русского народа, – подчеркивал историк. – Украйною называлась часть Киевской и Подольской губерний, называлась Харьковская и часть Воронежской, а в Мос-ковском государстве украйною или украинными землями называ-лись вообще южные пограничные оконечности. Украйна значила, затем, вообще всякую окраину. Ни в Малороссии, ни в Великорос-сии это слово не имело этнографического смысла, а имело только географический».

Первый раз слово «украина» (точнее даже – «оукраина» – на старославянском оно писалось именно так) встречается в Ипать-евской летописи под 1187-м годом в сообщении о смерти князя пограничного Переяславского княжества Владимира Глебовича, «о нем же оукраина много постона». Указывая на процитирован-ное упоминание как на доказательство древности наименования «Украина», авторы «национально сознательной» ориентации ста-рательно обходят стороной личность самого Владимира Глебо-вича. А ведь этот князь – сын того самого переяславского князя Глеба Юрьевича, которого его старший брат Андрей Боголюбский после известного погрома Киева в 1169 году поставил править в разоренном городе. С переходом Глеба Юрьевича на киевское княжение в Переяславе ему наследовал Владимир Глебович.

Как видим, сделать из последнего «национально сознательно-го украинца» крайне проблематично. История не знала украин-цев еще долго. Предки теперешних коренных жителей Украины назывались русскими, рускими, руськими, русьскими, русинами, русами, русичами, а позже еще и малорусами, малороссами, юж-норусами. Те же наименования, кроме, конечно, трех последних, употреблялись и при обозначении основного населения Северо-Восточной Руси.

Иностранные авторы использовали иногда еще и название «московиты», причем применяли его в отношении населения и северо-восточных, и юго-западных русских земель. Так журнал

12

«Голландский Меркурий» в марте 1656 года опубликовал статью о Лемберге (Львове), где утверждалось, что живут в этом городе по-ляки, евреи, армяне и московиты. Антонио Поссевино, дипломат, находившийся на службе у римского папы, в сочинении «Моско-вия» сообщал, что Руссия приняла христианскую веру «500 лет назад при московитском князе Владимире». На карте Герарда де Иоде (1593 год) территория нынешней Левобережной Украины обозначена как Московия, а земли на северо-восток от нее как Руссия. На карте Турецкой империи в атласе Герарда Меркатора (1628 год) Московией называется все Северное Причерноморье от Днестра и далее на восток. Турецкий путешественник Эвлия Челеби упоминает о «пятьдесяти белоликих московских красави-цах, взятых с гор крепости Киев в Московской земле» и отправ-ленных крымским ханом в подарок турецкому сановнику Мелеку Ахмед-паше. И так далее.

Украинцы же не были известны даже Тарасу Шевченко. Ни в поэзии, ни в прозе, ни в письмах, ни в «Дневнике», ни в каких-то записях Тараса Григорьевича такого наименования нет. То есть само слово в те времена существовало, но не в качестве обоз-начения национальности. «В народной речи, – свидетельствует все тот же Костомаров, – слово «украинец» не употреблялось и не употребляется в смысле народа; оно значит только обитателя края: будь он поляк, иудей – все равно: он украинец, если живет в Украйне; все равно, как, например, казанец или саратовец значит жителя Казани или Саратова».

Написано это было в 1874 году. Наверное, будет уместно при-вести еще одно свидетельство. Принадлежит оно Владимиру Вин-ниченко. «Украинцы», – говорил он в октябре 1918 года, выступая на открытии Украинского университета в Киеве, – до сих пор было неизвестное слово, и теперь оно еще не прошло во все слои об-щества».

С конца ХIХ века деятели украинского движения тщательно продвигали термин «украинцы» в значении нового национально-го имени. Однако все их усилия оставались тщетными. Насадить это название, внедрить его в массовое сознание сумели только большевики. В советское время украинцами стали официально называть представителей малорусской ветви русской нации. На-именование «русские» сохранили только за великорусами.

13

Впрочем, при советской власти, когда пропагандировался те-зис о «трех братских народах» (братских, но разных!), великору-сы, украинцы и белорусы полностью еще не противопоставлялись одни другим. Признавалось, что все они происходили из одного корня, вышли из одной «колыбели» – Киевской Руси. Теперь же и «братство трех народов» пытаются поставить под сомнение.

Между тем, как бы ни называлась ныне территория Украины – она, наряду с Россией и Белоруссией, остается частью историчес-кой Руси. И любовь к этой одной части не должна исключать люб-ви к целому. Национальный организм тут схож с организмом че-ловеческим. Нельзя в человеке любить, ну, скажем, левую руку и не любить все остальное (или наоборот: любить все, кроме левой руки). Точно также нельзя по-настоящему любить Украину и при этом ненавидеть Россию, нельзя быть настоящим русским патри-отом и одновременно испытывать жгучую неприязнь к «хохлам».

Да, сегодня Украина и Россия – разные страны. Будущее пока-жет, как должны строиться отношения между ними. Может быть, так, как строятся взаимоотношения между двумя немецкими го-сударствами – Германией и Австрией. Или между двумя гречес-кими – Грецией и Кипром. А, может быть, по-другому. Варианты возможны разные, вплоть до нового воссоединения. Межгосу-дарственные отношения – это политика. Но ведь на политике не сошелся клином белый свет. У нас общее происхождение. Общая, в значительной степени, история. Общая, опять же, в значитель-ной мере, культура. Общий (нравится это кому-то или нет) русский язык, который для большинства украинцев (малорусов) такой же родной как и для великорусов.

Можно согласиться с Леонидом Кучмой в том, что Украина – не Россия. Это действительно так: Украина – не Россия, Бавария – не Пруссия, Прованс – не Иль-де-Франс, а Калабрия – не Пьемонт. Но... И Бавария, и Пруссия – это Германия. И Прованс, и Иль-де-Франс – это Франция. И Калабрия, и Пьемонт – это Италия. И Ук-раина, и Россия – это Русь. И об этом нам стоит помнить.

Другое дело, что помнить получается не у всех. Существуют очень влиятельные силы, которые заинтересованы в обратном, в том, чтобы о русском единстве забыли и в России, и на Украине, и в Белоруссии. Огромная армия политиков, литераторов, жур-налистов, «деятелей культуры» и, конечно же, псевдоисториков трудится над тем, чтобы противопоставить части исторической

14

Руси друг другу, разъединить их не только в политическом, но и в экономическом, культурном, языковом отношении. Составная часть такого труда – замалчивание или извращение неудобных для разъединителей страниц русского прошлого. С этой целью из-даются соответствующие сочинения (от школьных учебников до якобы научных «монографий»), создаются теле- и радиопередачи, снимаются художественные и документальные фильмы... Память пытаются подменить беспамятством. Особенно большая (и, надо признать, успешная) работа проводится в этом отношении на Ук-раине. Исторический парадокс: Малая Русь стала полигоном ру-софобии. Малорусы в большинстве своем утратили национальное имя, утратили национальную память, утратили подлинное наци-ональное самосознание. Это дико, ненормально, противоестест-венно, но это реальный (и печальный) факт нашей действитель-ности. Далека от благополучия ситуация и в двух других частях Руси – Великороссии и Белоруссии. Существует огромное коли-чество «белых пятен» в освещении отечественной истории. Отсю-да – проблемы с национальной памятью и самосознанием.

Данная книга призвана посодействовать решению этих про-блем. В ней сделана попытка противостоять разъединителям Руси и объективно рассказать о забытом, полузабытом или замолчан-ном. Разумеется, не обо всем. Нельзя объять необъятное. Пусть другие сделают больше и лучше. Сам автор, если даст Бог, тоже будет продолжать начатое. Пока же предлагаю вниманию читате-лей то, что есть. Руководствуюсь при этом словами выдающегося церковного деятеля Малой Руси, архиепископа черниговского Ла-заря Барановича: «Мой труд – щенок против льва; но пусть и он тявкает на супостата, а потом заревет лев».

15

Разные ли народы украинцы и великорусы?

Единство от Бога, а разделе-ние от злого духа.

Лазарь Баранович

Тему статьи мне подсказала дискуссия, порожденная заявле-ниями некоторых российских официальных лиц о том, что русские и украинцы – один народ. С данным утверждением не согласились многие. Проявилось это несогласие и в украинской газете «2000». Главный редактор издания Сергей Кичигин во время интервью с председателем Комитета Государственной Думы РФ по делам СНГ и связям с соотечественниками Алексеем Островским, поин-тересовался мнением собеседника по указанному вопросу. И по-лучил ответ: «Русские – это русские, а украинцы – это украинцы. Это два разных народа».

Нужно признать: точка зрения, высказанная г-ном Островским, сегодня доминирует в обществе. Такого же взгляда придержива-ется большинство людей, как на Украине, так и в России. Именно поэтому хотелось бы напомнить о некоторых исторических фак-тах. Фактах, ныне замалчиваемых, забытых или просто малоиз-вестных.

Со времен существования Киевской Руси восточные славя-не составляли этнически единую общность. Само наименование «Русь», первоначально обозначавшее сравнительно небольшую область Среднего Приднепровья, постепенно распространилось на все восточнославянские территории. Киев и Новгород, Галич и Суздаль, Чернигов и Полоцк, Переяслав и Смоленск, Владимир-Волынский и Владимир-на-Клязьме – все это Русская Земля, на-селенная единым русским народом.

Это народное единство отчетливо сознавалось в разных кон-цах Руси. Сознавалось даже тогда, когда древнерусское государс-тво раздробилось на отдельные княжества и когда юго-западная часть бывшей Киевской державы подверглась польско-литовско-му завоеванию, а на Северо-Востоке началось новое объединение

16

русских земель вокруг Москвы. В документах и литературных па-мятниках того времени упоминаются Земля Русская государства Литовского и Земля Русская государства Московского. Но и та, и другая – Русская Земля с русским в ней народом. Для наших ле-тописцев в Великом княжестве Литовском – Москва, Тверь, Нов-город, а для летописцев в Великом княжестве Московском – Киев, Чернигов, Полоцк, оставались Русью наряду с городами и облас-тями своих стран.

В 1561 году из Юго-Западной (Литовской) в Северо-Восточную (Московскую) Русь отправился монах Исайя Камянчанин (уроже-нец Камянца-Подольского). Он ехал просить в царской библиотеке рукописный экземпляр Библии, чтобы (как писал потом сам Иса-йя) издать ее «тиснением печатным» на пользу «нашему народу христианскому рускому литовскому да и рускому московскому да и повсюду всем православным христианом».

В 1591 году Львовское православное братство издало «Грам-матику» в наставление «многоименитому российскому роду», под которым во Львове подразумевали народ и Юго-Западной, и Се-веро-Восточной Руси.

В «Протестации», антиуниатском произведении, составленном в 1621 году киевским митрополитом Иовом Борецким при участии других православных иерархов, отмечалось: «Естественнее было и патриарху, и нам, и казакам действовать на стороне Москвы, с которой у нас одна вера и служба Божия, один род, один язык и общие обычаи». Спустя три года тот же митрополит выступил с инициативой воссоединения Юго-Западной и Северо-Восточной Руси, разработал совместно с запорожскими казаками план та-кого воссоединения, направил посольство в Москву и только сла-бость Русского государства (еще не оправившегося от потрясений Смутного времени) не позволила намерению митрополита вопло-титься в жизнь.

Любопытен и взгляд на русское единство автора Густынской летописи. Он сообщает, что «народ славенский или руский, от своего начала даже доселе неединого нарицаешеся». Далее пе-речисляются разные названия народа – древние (поляне, древля-не, северяне, кривичи и другие) и современные летописцу (Мос-ква, Белая Русь, Волынь, Подолье, Украйна, Подгорье и другие). «Но, – замечает автор летописи, – обаче еще и различие есть во именовании волостям, но вестно всем, яки сим все единокровны

17

и единорастлны, се бо суть и ныне все общеединым именем Русь нарицаются».

В свою очередь, в знаменитом «Синопсисе», первом учебни-ке по истории Руси, изданном в Киеве в 1674 году (его автором предположительно являлся архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий Гизель) подчеркивалось, что русские расселились по многим краям. «Иные над морем Черным Понтским Евксином; иные над Танаис или Доном и Волгою реками; иные над Дунайски-ми, Днестровыми, Днепрвыми, Десновыми берегами». Но все это, указывает «Синопсис», «един и тойжде народ».

Того же мнения придерживались западноевропейские ученые, писатели, путешественники, дипломаты. Они также отмечали эт-ническое единство Руси. Иногда, впрочем, зарубежные авторы употребляли для обозначения русского населения иные наимено-вания – росы, рутены, московиты. Но эти названия являлись лишь синонимами к слову «русские».

И уж, конечно, прекрасно известно было о единстве русского народа в Польше и (позднее) в Австрии – странах, во владении которых оказывались земли Юго-Западной Руси. К примеру, пос-ле начала восстания Богдана Хмельницкого воевода брацлавс-кий Адам Кисиль (русин по происхождению, но действовавший на стороне поляков против собственного народа) 31 мая 1648 года в письме к архиепископу гнезненскому выражал опасение, что на помощь к «изменнику» (так он называл Хмельницкого) могут придти московиты. «Кто может поручиться за них? – вопрошал Кисиль. – Одна кровь, одна религия. Боже сохрани, чтоб они не замыслили чего-нибудь противного нашему отечеству».

О событиях того времени сохранились интересные мемуары еврея Натана Гановера. Он свидетельствует, что сначала против польской власти восстали «русские, жившие в Малороссии», а за-тем к ним на подмогу явились «русские, жившие в Московском царстве».

Как известно, воссоединить с Русским государством тогда уда-лось лишь Левобережье, Киев и Смоленщину. Польша временно удержала за собой Белоруссию и Правобережную Малороссию. Однако население этих областей явно тяготело к России. И поль-ские магнаты, боясь потерять свои владения в еще остававшейся под их контролем части Руси, разработали специальный проект уничтожения тут русских. Он предусматривал множество различ-

18

ных мер – от недопущения представителей коренного населения к занятию государственных должностей до неприкрыто кровожад-ного: с помощью татар «переловить русских, истребить их, а ос-тавшийся после них край можно будет заселить народом польским и мазовецким». Проект был обнародован в Варшаве в 1717 году, встретив бурное одобрение в кругах шляхты и католического духо-венства. Нелишним будет напомнить, что к тому времени Польша уже не включала в себя территорий, населенных великорусами. Но малорусов и белорусов поляки тоже считали русскими.

Уместно привести и следующий пример, территориально да-лекий от Малороссии. В XVIII веке в составе Австрии находились обширные области, населенные сербами. Императрица Мария Те-резия, фанатичная католичка, мечтала обратить их в свою веру. Сербы же стойко держались Православия, видя моральную опору в России. Чтобы сломить их упорство, в Вене решили переселить к сербам несколько тысяч семей униатов из Закарпатья (Угорской Руси). «Униаты русские – этот факт, по расчетам правительства Марии Терезии, среди православных сербов должен был произ-вести магическое впечатление» – замечал описывавший те собы-тия историк. И хотя намеченной католическими правителями цели переселение не достигло, для нас в данном историческом эпизоде важно другое: австрийские власти считали жителей Закарпатья, как, кстати, и Галиции (Червоной или Галицкой Руси), и Буковины (Зеленой Руси), одним народом с великорусами.

Между прочим, сами галичане, буковинцы, закарпатцы счита-ли также. «Как славянин не могу в Москве не видеть русских лю-дей, – говорил видный галицкий писатель, депутат австрийского парламента и галицкого сейма, священник Иоанн Наумович. – И хотя я малорусин, а там живут великорусы; хотя у меня выговор малорусский, а у них великорусский, но и я русский, и они рус-ские».

В 1863 году, после разгрома в России польского мятежа, по-ляки Тернополя облачились в траур по погибшим повстанцам. В ответ – малорусское население города устроило «Русский бал» в честь победы своих (русских) войск.

«Трехмиллионный народ наш русский, под скипетром австрий-ским живущий, есть одною только частью одного и того же народа русского, мало-, бело- и великорусского» – констатировалось в принятой в марте 1871 года программе «Русской Рады», обще-

19

ственной организации, признаваемой тогда всеми слоями корен-ного населения Галиции в качестве защитницы их интересов. А в 1914 году, когда началась Первая мировая война, главнокоманду-ющий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих доносил им-ператору Францу Иосифу, что среди населения Галиции, Букови-ны и Закарпатья существует «уверенность в том, что оно по расе, языку и религии принадлежит России».

Таковы факты. На мой взгляд, они доказывают: украинцы (ма-лорусы) имеют не меньше оснований считаться русскими, чем великорусы. Это один народ. Ветвями «нашей общей нации» называл «две русские народности» – великорусскую и малорус-скую – известный малорусский историк Николай Костомаров (бе-лорусов он считал разновидностью великорусской ветви). Единым национальным организмом были Великороссия и Малороссия по мнению другого видного малорусского ученого – Михаила Макси-мовича. Аналогичной точки зрения придерживался Пантелеймон Кулиш, написавший замечательную (и до сих пор замалчиваемую на Украине) книгу «История воссоединения Руси». Вряд ли этих выдающихся деятелей можно упрекнуть в отсутствии украинского патриотизма. Но ведь любовь к той части Руси, которая называет-ся теперь Украиной, совсем не исключает любви и ко всей Руси. «Опомнитесь, голубчики! Любите Украину, любите наш говор, наши песни, нашу историю, но полюбите целую Русь и не четвер-туйте ее так немилосердно» – писал, обращаясь к украинским се-паратистам-русофобам, крупный общественный деятель, депутат галицкого сейма Николай Антоневич. С ним трудно не согласиться.

Вплоть до начала ХХ века отечественный и зарубежные эт-нографы, историки, филологи, специалисты по этнической пси-хологии практически единодушно отмечали: малорусы и вели-корусы – единая нация, различий между ними гораздо меньше, чем, например, между немцами Верхней и Нижней Германии или итальянцами Северной и Южной Италии. Иное утверждали лишь ярые враги Руси, стремившиеся к ослаблению русской нации пу-тем ее расчленения. Из этих деятелей наиболее четко и откровен-но высказался польский публицист Владзимерж Бончковский. Он призывал всеми силами внушать коренному населению Украины, что оно не русское. «Для чего и почему? – риторически восклицал Бончковский и пояснял: – Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 млн. великороссов плюс 40 млн. малороссов, неразделенных

20

между собой, единых национально». Но это была не наука. Это была политика. Причем политика, продиктованная ненавистью к Украине.

В заключение приведу цитату из монографии «Славянские древности» выдающегося чешского славяноведа Любора Нидер-ле. Монография вышла в 1924 году. Ее автор мог наблюдать ги-бель Российской империи, распад великого государства и все уси-ливающиеся попытки разъединить великорусов и малорусов, на-травить их друг на друга. Как видим, аналогия с современностью напрашивается сама собой. И нет ничего удивительного в том, что слова ученого с мировым именем кажутся написанными совсем недавно. «И Белоруссия, и Украина, и Великороссия, – замечал Нидерле, – даже если каждая из них получит свою политическую самостоятельность, все же останутся частями единого народа... Слишком много общего еще и до сих пор связывает части русс-кого народа между собой. И тот грешит против себя и славянства, кто насильно разбивает то, что сковали века».

21

О Мазепе и мазепопоклонниках

Фигура гетмана Ивана Степановича Мазепы продолжает при-влекать к себе внимание и в России, и на Украине. Широкую из-вестность, например, получили, скандально известные сочинения петербургской мазеповедки, доктора исторических наук Татьяны Таировой-Яковлевой. Скандальны они, разумеется, не из-за от-кровенно мазепофильской позиции авторши (каждый имеет право на свое мнение), а по причине огромного количества ошибок, ярко продемонстрировавших вопиющее невежество «ученой» поклон-ницы одиозного гетмана.

Впрочем, об отношении к Мазепе в России повод поговорить еще будет. Ныне же хотелось бы остановиться на причинах по-пулярности данного исторического персонажа на Украине. А они (причины) заключаются не только в самом факте выступления гет-мана против России. Хотя в глазах русофобов это, конечно, глав-ная заслуга Ивана Степановича, но ею одной список его «досто-инств» не исчерпывается.

Мазепа популярен и даже любим многими украинскими «наци-онально сознательными» деятелями (политиками, чиновниками, литераторами, «учеными» и пр.) еще и потому, что они ощущают духовное родство с кумиром. Достаточно внимательно вглядеться в эту персону, чтобы уловить схожесть в мыслях, стремлениях и действиях с большинством нынешних мазепопоклонников.

Речь, повторюсь, не только (да и не столько) о русофобии. В конце концов, русофобом, борцом против «московского ига» Ма-зепа стал в последние пару лет жизни. А до этого долго и верно (насколько вообще может быть верным такой человек) служил Москве. И здесь прослеживается первый характерный признак схожести гетмана и его нынешних почитателей. Многие из них тоже когда-то прислуживали Кремлю, но затем легко перекраси-лись. Вчерашние приверженцы дружбы с «братским русским на-родом» молниеносно превратились в ярых русоненависников.

Второй признак, роднящий мазепопоклонников с объектом их преклонения – необычайная изворотливость, приспосабливае-мость к изменившимся политическим условиям. Мазепа состоял

22

на службе у польского короля, но когда выяснилось, что вернуть Украину под свой контроль Польше в обозримом будущем не удастся, Иван Степанович оставил поляков. Он подался к гетма-ну Правобережной Украины Петру Дорошенко, придерживавше-муся протурецкой ориентации. Спустя несколько лет оказалось, что ставка на Дорошенко не оправдывается. Тот катострофически быстро терял влияние, сторонников, территорию. И Мазепа вновь задумывается о смене хозяина.

В плен к запорожцам он, понятное дело, попал не специально. Но вполне сознательно отрекся от прежнего властелина, выдал все, что знал о нем и поступил к гетману Левобережной Украины Ивану Самойловичу, заклятому врагу Дорошенко.

Самойлович облагодетельствовал перебежчика. Из жалкого пленника тот быстро превратился в ближайшего сподвижника гет-мана, одного из самых влиятельных его приближенных. И он же возглавил заговор против благодетеля, когда положение Самой-ловича стало непрочным.

С помощью фаворита царевны Софьи князя Василия Голицына (собственно, и инициировавшего смещение Самойловича) Мазе-па организовал переворот, свергнул гетмана и занял его место. Не было таких слов благодарности, которые не расточал он по ад-ресу могущественного князя. Два года угодничал Иван Степано-вич перед Голицыным, заверял его в своей безусловной верности и преданности, называл своим главным покровителем после Бога, великих государей (царей Петра и Иоанна) и великой государыни (царевны Софьи). Но в Москве настали перемены. Софья утрати-ла власть, а вместе с тем лишился своего положения Голицын. И первым, кто настрочил донос на павшего фаворита, был Мазепа.

Теперь он служил царю Петру. Служил старательно до тех пор, пока над Россией не нависла угроза шведского вторжения. Пора-жение Петра казалось неминуемым. Шведская армия заслуженно считалась лучшей в мире. Король Карл ХII являлся выдающим-ся полководцем. Он уже разбил союзников России, одержал не-сколько побед над русскими войсками и собирался окончательно их разгромить.

Как повел себя в этой ситуации Мазепа? Ну конечно же он ре-шил присоединиться к будущему победителю и... ошибся. Победи-телем оказался не Карл, а Петр.

23

Свой просчет гетман осознал слишком поздно, хотя еще до Полтавы. Он попытался исправить положение предав шведского короля и выдав его царю. То, что довести очередную измену до конца не удалось, не вина гетмана, а беда его. Он умер в изгнании, подвергнутый церковному проклятию, ненавидимый собственным народом и оставленный почти всеми, кроме кучки таких же пре-дателей, которым просто некуда было деваться. К судьбе Ивана Степановича в полной мере применимы слова, сказанные одним немецким историком о царе Ироде, который «достиг могущества как лисица, царствовал как тигр и сдох как бешенная собака».

Нынешние украинские мазепопоклонники идут тем же путем (разве что, масштаб другой). Они прислуживали КПСС, потом президентам Кравчуку, Кучме, Ющенко, Януковичу. Горячие сто-ронники очередного правителя, они отрекались от него при пере-мене власти и дружно бежали к следующему хозяину, поливая при этом грязью предыдущего. Если сегодня кто-либо из бывших пла-менных ющенковцев или тимошенковцев не сумел пристроится в свиту к новому президенту (а сумели очень многие), то не по при-чине собственной принципиальности (какие уж тут принципы?), а исключительно из-за громадного превышения предложения над спросом. Слишком много холопов развелось в независимой Ук-раине. В таком количестве они оказались не нужны даже укра-инскому руководству. Но, как заметил кто-то из великих, лакей, временно оставшийся без места, не становится от этого свобод-ным человеком. Холуй все равно остается холуем. Таким как, на-пример, Мазепа.

На Украине очень любят цитировать шевченковское: «Раби, підніжки, грязь Москви». Зато практически не цитируются те пись-ма Ивана Степановича Петру I, в которых гетман подписывался именно рабом и подножкой царской. Подписывался не потому, что так было принято (если не ошибаюсь, ближайшие предшествен-ники Мазепы по булаве – Иван Самойлович и Демьян Многогреш-ный обходились без подобного самоуничижения), а из ретивого желания угодить монарху. И это ярко выраженное холуйство, по-добострастие тоже роднит Ивана Степановича и его современных почитателей.

И еще об одной аналогии с нынешним временем. Широко из-вестно, как слабо укреплена была гетманская столица и как дорого обошлось Мазепе и мазепинцам это обстоятельство в 1708 году.

24

«Батурин 20 лет стоит без починки и того ради валы около него всюду осунулися и обвалилися; взглядом того и одного дня непри-ятельского наступления отсидеться невозможно» – отмечал еще Василий Кочубей.

Гораздо меньше известно, что средства на починку крепости выделялись. Например, в 1692 году по просьбе Мазепы из Вели-короссии в Батурин привезли четыре тысячи специально отобран-ных бревен для ремонта крепостных башен. Сам царь озаботился этой проблемой. Гетман благодарил Петра I за помощь, обещал, что необходимые работы будут проведены «неоткладно». Однако никакого ремонта произведено не было. Можно только догады-ваться, кому Мазепа продал даром полученные стройматериалы и сколько денег положил в карман.

Подобных примеров множество. Казнокрады (и первый из них – Мазепа) нагло дерибанили Украину еще тогда, записывая наворованное имущество на себя и на своих родственников. Ну как тут не сопоставить те события с современностью?

Лишь одним отличался Иван Степанович от позднейших своих поклонников. Он был умным и прекрасно образованным. В час-тности, хорошо знал отечественную историю. В письмах к царю гетман называл Киев «исконно начальной Российского царствия столицей истинной, вашей монаршеской отчиной», т.е. отмечал преемственную связь Московской Руси с Русью Киевской, призна-вал их исторической единство.

Нынешние мазепопоклонники ничего этого не знают и знать не хотят. Что, в общем-то, и неудивительно. Как показывает прак-тика, в современной Украине можно превосходно устроиться на высоких должностях не обладая ни знаниями, ни умом. Вот и уст-раиваются. А последствия потом ощущаем все мы.

25

«Батуринская резня» – мифы и реальность (1708)

Многие мифы передавались плутамиодного века дуракам следующих веков.

Генри Болингброк

Об этом историческом событии когда-то говорили мало. Не то, чтобы замалчивали, а просто не акцентировали на нем внимания. Наверное, напрасно. Может быть, историкам стоило осветить слу-чившееся более подробно. Впрочем, той небольшой информации, которая содержалась в научной литературе, хватало, чтобы любой интересующийся мог для себя составить правдивую картину про-изошедшего.

Теперь все наоборот. Об этом событии рассказывается много, очень много. А вот узнать правду о нем нелегко. Ибо то, что гово-рят и пишут на эту тему, как правило, далеко от истины.

«Ответом московского царя Петра І на переход Мазепы к швед-скому королю была неслыханная жестокость, которая залила кро-вью Украину и ошеломила Европу. 2 ноября 1708 года московское войско полностью разрушило гетманскую столицу город Батурин, вырезав всех его жителей, даже женщин и младенцев. Казаков распяли на крестах, которые были установлены на плотах, и пусти-ли вниз по реке Сейм. Гетмана Мазепу, а вместе с ним и всех укра-инцев, объявили предателями и предали церковному проклятию». «От казацкой столицы не осталось и кусочка, ни один житель не спасся в устроенном московскими пришельцами аду». «Русское войско ворвалось в Батурин. Город был полностью разрушен, а его население перебито». «В городе была устроена кровавая рез-ня: жестоко убиты все его жители, даже женщины и младенцы… Этой карательной акцией Петр І пытался запугать украинцев и окончательно поработить их, лишив стремления к свободе». «Всех казаков и жителей вырезали. Не пощадили ни стариков, ни моло-дых, ни женщин, ни детей».

Вышеприведенные цитаты взяты из украинских школьных учебников по истории. Аналогичным образом повествуют о «кро-

26

вавой трагедии гетманской столицы» многочисленные в послед-нее время на Украине газетные и журнальные публикации, науч-но-популярные и художественные книги, теле- и радиопередачи. Батуринская тема стала необычайно модной. Обсуждают ее охот-но. Причем не только историки.

Видный дипломат, занимающий крупный пост в министерстве иностранных дел Украины, выступая по телевидению признается, что на его отношение к России влияет «воспоминание» о «резне в Батурине». Это «воспоминание», по словам дипломата, содержит-ся у него («как и у других украинцев») в «генетической памяти». Известный кинорежиссер, расхваливая собственный (по мнению многих, очень слабый) фильм о гетмане Мазепе, особо упирает на то, что там «впервые в истории кино была показана Батуринская резня». Той же «резне» посвящен сюжет в выпуске новостей (!) на популярном всеукраинском телеканале. Автор сюжета инфор-мирует телезрителей о событиях почти трехсотлетней давности с такими деталями, будто речь идет о чем-то, чему он сам был сви-детелем. И так далее. И тому подобное.

Плач по «жертвам московского геноцида в Батурине» не умол-кает. Наслушавшись (насмотревшись, начитавшись) всего этого, вполне можно было бы воскликнуть: «Нет повести печальнее на свете!». Можно было бы… Вот только, никакой резни на самом деле не было. Доказательств тому – великое множество.

«Никакого худа ни в ком не видать»Прежде всего стоит заметить: ни царь Петр Алексеевич, ни ру-

ководивший штурмом Батурина Александр Меншиков запугивать население Малороссии не собирались. В этом просто не было необходимости. Вместе с великорусами малорусы мужественно сопротивлялись шведскому нашествию. Перебежавшего к врагу гетмана Ивана Мазепу поддержала лишь кучка приближенных. Малорусский народ сохранил верность своему монарху.

«При сем еще доношу вашей милости, – писал Меншиков Пет-ру І 26 октября 1708 года, – что в здешней старшине, кроме самых вышних, також и в подлом народе с нынешнего гетманского злого учинку никакого худа ни в ком не видать. Но токмо ко мне изо всех здешних ближних мест съезжаются сотники и прочие полчаня и приносят на него ж в том нарекание, и многие просят меня со сле-зами, чтоб за них предстательствовать и не допустить бы их до

27

погибели, ежели какой от него, гетмана, будет над ними промысл, которых я всяким обнадеживанием увещеваю, а особливо вашим в Украйну пришествием, из чего они, по-видимому, в великую при-ходят радость».

«Мазепа не хотел в добром имени умереть: уже будучи при гро-бе учинился изменником и ушел к шведам, – извещал царь князя Василия Долгорукого 30 октября. – Однако ж, слава Богу, что при нем в мысли ни пяти человек нет, и сей край как был, так есть». О том же (и в тот же день) писал он адмиралу Федору Апраксину.

Даже казаки, которых Мазепа привел с собой в шведский ла-герь, сообщниками его не являлись. Они оказались обмануты пре-дателем и, узнав об измене, покидали гетмана при первой возмож-ности. 30 октября Петр І сообщал белоцерковскому полковнику Михаилу Омельченко, что Мазепа заявил казакам «будто он идет по нашему, великого государя, указу за Десну против шведского войска. И когда их привел к шведам, то, по учиненному с ними (со шведами – Авт.) уже договору, велел их окружить тем шведам и потом им объявил свое изменничье намерение и отдал тако в руки неприятельские, из которых от него отданных уже многие верные к стороне нашей паки возвращаются».

Итак, царь Петр Алексеевич не считал малорусов предателями. Разумеется, это не значит, что он пребывал в беспечности. Влас-ти делали все возможное, чтобы укрепить верноподданнические настроения в народных массах. Но укрепить не карательными акциями (неоправданная жестокость могла привести к обратно-му – спровоцировать бунты), а милостями. Уже 28 октября специ-альным царским указом были отменены «аренды (отдача на откуп винной, дегтярной и табачной торговли – Авт.) и многие иные по-боры», которые, как говорилось в указе, Мазепа «наложил на ма-лороссийский народ, будто на плату войску, а в самом деле ради обогащения своего». Царь увеличил жалованье запорожским ка-закам, приказывал великороссийским военачальникам обращать-ся с казацкой старшиной «сколько возможно ласкаво» и т.п.

Еще до обнаружения гетманской измены, Петр І принял меры для недопущения в Малороссии конфликтов между войском и на-селением (такие конфликты во время войн являлись обычным де-лом в тогдашней Европе). «Надобно драгунам учинить заказ под потерянием живота, дабы они черкассам (так иногда называли малороссиян – Авт.) обид не чинили; и ежели кто им учинит какую

28

обиду, и таковых велите вешать без пощады» – предписывал са-модержец своим полководцам.

Предписания не оставались пустым звуком. «Мы войскам сво-им великороссийским под смертною казнью запретили малорос-сийскому народу никакого разорения и обид отнюдь не чинить, за что уже некоторые самовольные преступники при Почепе и смер-тью казнены» – объявлялось в указе от 6 ноября 1708 года.

Очевидно, что «Батуринская резня» (если бы она действитель-но имела место) не только не являлась целесообразной, но и про-тиворечила политике царского правительства. Нетрудно придти к выводу, что резни не было и быть не могло. К выводу, который подтверждается документально.

Восставшие из мертвых?22 декабря 1708 года избранный казаками вместо Мазепы

новый гетман Иван Скоропадский выдал батуринскому атаману Данилу Харевскому универсал, разрешавший жителям Батурина вновь селиться на старых местах. Тем самым жителям, которые якобы были «вырезаны московским войском».

Между тем, «вырезанные» разрешением воспользовались. Опись города, произведенная в 1726 году, насчитала (цитирую по составленному выдающимся малорусским историком Александ-ром Лазаревским «Историческому очерку Батурина»): «прежних батуринских жителей, поселившихся слободами – 25 дворов; тор-гующих мелочным товаром – 17 дворов; ремесленников, прежде бывших батуринских жителей, которые по разорению Батурина поселились в старых домах на своих местах (снова вспомним ци-татку из школьного учебника: «От казацкой столицы не осталось и кусочка, ни один житель не спасся» – Авт.): цеха шевского (са-пожников) – 38 дворов, цеха кравецкого (портных) – 28 дворов, цеха калачницкого – 11 дворов, цеха ткацкого – 12 дворов, цеха резницкого (мясников) – 9 дворов, кузнецов – 15 дворов, музы-кантов – 6 дворов, гончаров – 5 дворов, плотников – 5. Живущие при Батурине в слободах прежние жители: в слободе Подзамко-вой – 19 дворов, в слободе Горбаневской – 31 двор, в слободе Гон-чаровской – 72 двора. Сверх того, в слободе Гончаровской живут бывшие служители гетманского двора, ныне принадлежащие к Обмочевскому «дворцу» – 12 дворов и «рыбалок», принадлежав-ших к гетманским батуринским рыбным ловлям – 9 дворов».

29

А еще: «Мельники, мерочники и посполитые люди, которые пре-жде надлежали ко дворцу Мазепы, а ныне к Обмочевскому двор-цу принадлежат – 82 двора» и «30 дворов крестьян надлежащих до двора Мазепы». Это жители «посполитого звания». Кроме них Опись зафиксировала наличие в Батурине казаков (104 двора). Они жили и здравствовали, не ведая, что когда-нибудь их запишут в «жертвы геноцида».

Так что же произошло в Батурине 2 ноября 1708 года?

А было такВ Батуринском замке Мазепа сосредоточил свою артиллерию

(70 орудий), огромное количество боеприпасов и продовольствия. Все это он намеревался передать шведскому королю Карлу ХІІ, что значительно усилило бы армию последнего.

Со своей стороны, царские военачальники стремились не до-пустить осуществления замыслов предателя. Получив известие об измене гетмана, Александр Меншиков поспешил с войском к казацкой столице. Но командовавший местным гарнизоном сер-дюцкий полковник Дмитрий Чечель, бывший в сговоре с Мазепой, отказался впустить царских солдат. Еще до подхода Меншикова сердюки (иностранные наемники, находившиеся на службе гетма-на) по приказу Чечеля силой согнали жителей Батурина в замок и подожгли городские предместья. По великороссийским полкам мазепинцы открыли пальбу из пушек.

Переговоры ни к чему не привели. Тем временем к городу дви-гались шведы. Пронесся слух, что они совсем близко. Меншикову не оставалось ничего другого, как атаковать замок.

Сражение длилось недолго. Отчаянно оборонялись лишь сер-дюки. Большинство казаков во главе с прилуцким полковником Иваном Носом предпочли сложить оружие. Через два часа все было кончено. Кое-кого из пленных мятежников, действительно казнили. Но только их. Об этом, между прочим, имеется собствен-норучное свидетельство Петра І.

9 ноября царь направил коменданту Белоцерковского замка письмо с приказом: посылаемых к Белой Церкви «для лучшего отпора неприятелю» великороссийских ратных людей «впускать безо всякого прекословия». Монарх подозревал, что в замке могут находиться тайные приверженцы Мазепы (незадолго до перехо-да к шведам гетман внезапно озаботился усилением тамошнего

30

гарнизона и направил туда новый отряд казаков). Поэтому царь Петр Алексеевич предупреждал: «Если же кто дерзнет сему наше-му, великого государя, указу учинить непослушание и тех наших великороссийских людей впустить в замок не похощет, и с теми учинено будет по тому ж, как и в Батурине с сидящими, которые было ослушали нашего царского величества указу, в Батуринский замок наших великороссийских войск не впускали, но взяты от на-ших войск приступом; и которые противились побиты, а заводчи-кам из них учинена смертная казнь».

Самодержец указывал четко: убиты были те, кто сопротивлялся («которые противились»), а из пленных смерти предали зачинщи-ков («заводчиков») мятежа. А ведь данным письмом Петр І старал-ся запугать вероятных предателей. Он не стал бы преуменьшать строгости применяемых к изменникам мер. Скорее наоборот, мог эту строгость преувеличивать. Но угрожать всеобщей резней мо-нарху и в голову не пришло.

Письмо с той же целью (предупредить возможную измену) и описанием наказания батуринских бунтовщиков («которые проти-вились, те побиты, а заводчики из них казнены»), царь направил коменданту Прилуцкого замка. Однако и в том письме угрозы рез-ней нет и в помине.

Как видим, репрессии в Батурине были направлены против вооруженных мятежников, а никак не против насильно согнанных мазепинцами в замок мирных людей, тем более женщин и детей. Конечно, там, где гражданское население оказывается в эпицен-тре военных действий, случаи гибели обывателей – не редкость. Могли такие случаи иметь место и в Батурине. Но все же массовой смерти жителей удалось избежать.

После взятия Батуринский замок сожгли. Правда, не сразу. Еще 4 ноября Петр І писал Меншикову, что если есть надежда не допустить захвата Батурина шведами, его следует защищать. В противном случае, приказывал царь, замок со всеми припасами нужно сжечь, а пушки вывезти, так как «когда в таком слабом городе такую артиллерию оставить, то шведы также легко могут взять, как и мы взяли».

Меншиков долго не колебался. Замок был укреплен плохо. Вре-мени на реставрацию старых укреплений и строительство новых не оставалось. Шведская армия представляла собой внушитель-ную силу. Шансов устоять против нее в Батурине практически не

31

было. И военачальник принял единственно правильное с военной точки зрения решение…

Огонь уничтожил замок. Русское войско отступило. Покинуло полуразрушенный (подожженный еще Чечелем, потом постра-давший во время боя) город и население. Покинуло (а не было уничтожено), чтобы после ухода оккупантов вновь вернуться на свои места. «Город был сожжен и разорен, а жители его разбежа-лись», – констатирует упоминавшийся уже историк Александр Ла-заревский (кстати сказать, видный украинофил, который не стал бы замалчивать «обиды», понесенные Украиной от великорусов).

Рождение мифаОткуда же тогда взялся миф о «Батуринской резне»? Сочинил

его… Иван Степанович Мазепа. Пытаясь подбить казаков к мя-тежу гетман-изменник принялся повсюду рассылать свои универ-салы, переполненные клеветами на царя и великорусский народ. Мазепа уверял, что Петр І замыслил погубить малорусов, хочет силой переселить их всех за Волгу, а Малороссию заселить вели-корусами, что с этой целью московское войско уже начало напа-дать на малороссийские города, выгонять оттуда жителей и т.д. Сообщение о «резне» в казацкой столице как бы иллюстрировало эти вымыслы.

Так произошло рождение мифа. Остальные небылицы, приду-манные Иваном Степановичем, вскоре забылись по причине их очевидной абсурдности (ведь не последовало никаких депорта-ций, не было и нападений на города). А Батуринский миф получил долгую жизнь. Он нашел отражение в писаниях шведских мемуа-ристов, затем перекочевал в некоторые исторические сочинения и особенно был растиражирован с помощью печально известной фальшивки, так называемой «Истории русов».

Разумеется, своих соотечественников Мазепа не убедил (хотя стремился он прежде всего именно к этому). Малорусы хорошо знали, что в действительности произошло в Батурине. К тому же, не замедлило официальное опровержение. 8 декабря 1708 года гетман Иван Скоропадский издал универсал, где разоблачил ложь своего предшественника. Касаясь темы Батурина, Скоропадский признавал, что при штурме замка было убито много мятежников. Но он тут же подчеркивал: «Однако же, що о женах и детях, о гвал-тованю панен и о ином, що написано во изменничьем универсале,

32

то самая есть неправда... Не тылко тые не имеючие в руках ору-жия, але большая часть з сердюков и з городовых войсковых лю-дей, в Батурине бывших, на потом пощажены и свободно в домы, по Указу Царского Пресветлого Величества, от князя, Его Милос-ти, Меншикова, отпущены».

Зато поверили Ивану Мазепе шведы. Подойдя к Батурину они застали там руины и пепелища, обгорелые трупы и ни единой жи-вой души. А гетман не жалея красок, описывал ужасы массовой резни. Таким образом Мазепа пытался оправдаться перед шведс-ким королем, объяснить провал своих предательских планов. Де-скать, казаки не пошли за ним потому, что испугались свирепого и беспощадного царя Петра. Короля такое объяснение устроило, а Малороссии оно обошлось очень дорого.

Шведы уверовали, что причина поддержки населением царс-ких войск заключается всего лишь в элементарном страхе. Уверо-вали и решили действовать по принципу: клин клином вышибают. Они делали все, чтобы внушить малорусам еще больший страх. Захватчики жгли города и села, уничтожая их жителей без разбо-ра. Творилось это с ведома, а иногда и при участии Ивана Мазепы. Естественно, что желаемого результата оккупанты не достигли (борьба против них только усилилась). Однако тысячам малору-сов (в том числе и женщинам, и детям) выдумка старого гетмана стоила жизни.

Уроки русофобииСегодня эта выдумка распространяется на Украине с новой си-

лой. Давно уже обнародованы опровергающие ее факты и доку-менты. (Например, универсал Ивана Скоропадского, разоблача-ющий Мазепину клевету, опубликован еще в 1859 году. Работа Александра Лазаревского с обширными извлечениями из Описи Батурина – в 1892 году). Но современные украинские «батурино-веды» об этих опровержениях не знают и не хотят знать. Они свято верят в миф, сочиненный когда-то исключительно с пропагандист-ской целью. Как тут не вспомнить слова английского философа, вынесенные в эпиграф настоящей статьи?

Давайте представим на минуту, что историю Великой Отечест-венной войны у нас станут излагать, опираясь на агитки, подготов-ленные ведомством Йозефа Пауля Геббельса. И при этом будут игнорировать все, что данным агиткам противоречит. Насколько

33

объективной будет такая «история»? Вопрос, безусловно, ритори-ческий.

Но ведь подобным образом излагают ныне на Украине исто-рию шведского нашествия 1708-1709 годов. Излагают не толь-ко в газетках «национально сознательной» направленности (тут удивляться не приходится), но и на школьных уроках. Уроках русо-фобии, густо замешанной на лжи. Если вера в Батуринский миф подогревает неприязнь к России даже у великовозрастного дяди из внешнеполитического ведомства, то какие чувства могут воз-никать в юных душах? И к чему это приведет? Может, стоит заду-маться и об этом?

34

Из истории «украинского сепаратизма» (1791)

Личность Василия Капниста долгое время не привлекала при-стального внимания историков. Кем он являлся в их представле-нии? Писателем, выделившимся не какими-то особыми дарова-ниями, а благодаря тому, что сама русская литература в то время была еще бедна талантами и творчество любого мало-мальски способного сочинителя становилось заметным явлением. Чи-новником, предводителем дворянства сначала в Миргородском уезде, затем в Киевском наместничестве – таких предводителей было много. Не интересовал он и деятелей украинского движения, поскольку произведения свои писал на русском языке и, следова-тельно, вносил вклад в развитие культуры, по мнению ярых укра-инофилов, чужой украинскому народу. Но так было до поры, до времени.

Таинственный посланецВсе изменилось в 1895 году, когда польский историк Бронислав

Дембинский объявил, что обнаружил в берлинском архиве доволь-но интересные документы, связанные с деятельностью прусского канцлера Эвальда-Фридриха Герцберга. 24 апреля 1791 года кан-цлер направил рапорт королю Пруссии Фридриху-Вильгельму ІІ. Герцберг сообщал, что к нему явился некий посланец «из Мало-россии или Русской Украины, который называет себя Капнистом и который о себе говорит, что он владетельный дворянин в этом же крае». От имени жителей Малороссии посланец просил прусское правительство помочь им «сбросить русское ярмо». «Этот эмис-сар, – писал канцлер, – имеет достаточно хороший вид и разго-варивает со мной довольно приязненно. Все-таки, я ему сказал, что я не могу вмешиваться в предложения такого рода; что Ваша Милость также не захочет об этом слышать, пока Вы придержива-етесь мира с Россией; что если вспыхнет война, тогда им придется думать, что нужно сделать, чтобы искать и получить поддержку Вашего Величества».

35

Вместе с тем, Герцберг отмечал, что визитер вызвал у него некоторые сомнения: «Нужно остерегаться, не был ли эмиссар подослан русским двором и послан для зондирования тут почвы, хотя по нему этого не видно». Канцлер просил у короля указаний – следует ли продолжать переговоры?

Ответ монарха последовал на следующий день. «Я полностью разделяю Ваше мнение, – писал Фридрих-Вильгельм, – что не нужно доверять первому встречному, который приходит с плана-ми, подобными тем, о которых Вы упоминаете – какому-то дво-рянину из Русской Украины по имени Капнист. Вы, очевидно, от-ветили ему очень хорошо, что в случае объявления войны надо будет посмотреть, будут ли его соотечественники иметь такие же намерения действовать, как они об этом говорят».

Получив такое распоряжение, Герцберг отказался от дальней-ших контактов с «представителем Малороссии» и даже потру-дился составить специальный комментарий на сей счет. «Король одобрил ответ, который я дал этому казацкому эмиссару Капнис-ту, – подчеркивал он. – Я сказал ему, что я не принимаю никако-го участия в этом деле и не хочу в него впутываться; что только тогда, когда будет война между Пруссией и Россией, тогда казаки должны будут смотреть, хотят ли они обращаться к королю, но что мне было бы приятнее, если бы ко мне не обращались, так как я не люблю подстрекать недовольных».

Стоит заметить, что ранее канцлер ничего не сообщал о своей нелюбви к подстрекательству и вообще в комментарии его отпо-ведь «Капнисту» представлена в форме категорического отказа, хотя изложенная в рапорте королю она больше напоминает уклон-чивый ответ. Как бы там ни было, на том дело и кончилось. Пере-говоры не возобновлялись.

Суррогат «доказательств»Сообщение Дембинского вызвало неуемный восторг у украин-

ских «национально сознательных» деятелей. Особенно у Михаила Грушевского. Хотя имя человека, назвавшегося Капнистом нигде в документах не фигурировало, а носителей этой фамилии в пери-од, о котором шла речь, насчитывалось несколько (кроме Василия, его старшие братья – Петр и Николай), Михаил Сергеевич ничтоже сумняшеся заявил, что в Берлин ездил «бесспорно ни кто иной» как известный писатель Василий Капнист. «Правда, – признавал

36

Грушевский, – с той стороны – каких-то политических протестов – он нам до сих пор неизвестен, но и вообще его роль в обществе тех времен известна нам очень мало».

С тех пор Михаил Грушевский стал именовать Василия Капнис-та «одним из выдающихся представителей украинской интелли-генции», а историки принялись тщательно изучать его жизнеде-ятельность. Но...

Но никаких следов пребывания писателя в Пруссии не обна-ружилось. Не нашлось таких следов и в Польше, через которую Капнист неминуемо должен бы был проезжать. Не оказалось упо-минаний о путешествии в Берлин также в семейных архивах Кап-нистов, как и в семейных преданиях. Потомки дворянского (к тому времени уже графского) рода только пожимали плечами. Мало того, позднее исследователи установили, что весной 1791 года Василий Капнист вообще не покидал пределов Украины. Это за-ставило некоторых историков предположить, что к Герцбергу об-ращался Петр Капнист, пребывавший в указанное время во Фран-ции и оттуда, возможно (никаких доказательств тому, опять же, не было), съездивший в прусскую столицу. Однако и данная версия выглядела очень сомнительной.

«Источник, из которого почерпнуто г. Грушевским это сведение (о «миссии Капниста» – Авт.) – довольно мутный, – констатирова-ли видные украинские историки братья Андрей и Николай Сторо-женко. – И вряд ли оно может выдержать строгую историческую критику; скорее в нем следует видеть чью-то досужую сплетню».

Впрочем, отсутствие доказательств, останавливая настоящих ученых, никогда не служило препятствием для «национально со-знательных» авторов, сочиняющих опусы на псевдоисторическую тему. Поэтому о «поездке в Берлин Василия Капниста» и его «пе-реговорах с представителями прусских правительственных кругов о помощи украинскому национально-освободительному движе-нию» уверенно повествуют сегодня многие издания, в том числе учебники и различного рода справочники по истории Украины. Само собой разумеется, что подается все это как очередное под-тверждение «вековечных стремлений украинцев к освобождению от российского ига». Не смущает «национально сознательных» даже тот факт, что дворянский род Капнистов вовсе не украинс-кого происхождения. Его основатель (отец Петра, Николая и Васи-лия) – купец-грек, поступивший на русскую службу, успешно сде-

37

лавший военную карьеру и погибший в одном из сражений именно с пруссаками (во время Семилетней войны).

Конечно, не все доморощенные «историки» ограничиваются го-лословными заявлениями. Некоторые из них все же тужатся дока-зать достоверность «миссии Капниста», но делают это неуклюже. Так, например, как профессор Ярослав Дашкевич из Львова, взяв-шийся проводить «графологический анализ» записки, написанной таинственным посланцем к Герцбергу с просьбой об аудиенции. Сей эксперт-самоучка (насколько известно, профессиональным специалистом-графологом Дашкевич не является) как мог сопос-тавил почерк записки с почерком одного из писем Василия Кап-ниста жене и пришел к заключению, что оба текста «писал один и тот же человек». При этом профессор вынужден был признать, что почерки письма и записки «не полностью идентичны» (что, кстати сказать, видно невооруженным глазом из опубликованных фотокопий), но объяснил это тем, что, дескать, к Герцбергу Кап-нист старался писать каллиграфически, а к жене писал небрежно. Тем не менее, изображение некоторых букв в обоих текстах (они на французском языке) похоже, чего для Дашкевича оказалось достаточно.

Почему способ написания этих букв – «особенный, индивиду-ализированный», присущий исключительно Василию Капнисту? Неужели никто другой так не писал? Как быть с другими буквами, написание которых в письме и записке не схоже? На эти вопро-сы профессор ответа не дал. Между тем, Бронислав Дембинский, первым обнаруживший в архиве указанную записку, отмечал, что это не подлинник, а всего лишь копия, текст точно переписанный с оригинала неизвестным немецким канцеляристом. Если это дейс-твительно так, то потуги львовского «графолога» выглядят просто комично.

Но и без того курьезов и изъянов в «системе доказательств» г-на Дашкевича предостаточно. К примеру, ему необходимо было пояснить, каким образом в короткой (всего четыре предложения) записке к канцлеру оказалось множество (около десяти) грамма-тических ошибок. Трудно представить, чтобы их допустил Василий Капнист, человек хорошо образованный, для которого, к тому же, французский был языком постоянного общения (в том числе пере-писки) с близкими людьми.

38

Профессор попытался объяснить лишь один случай – с обра-щением Votre Excellence (Ваше Превосходительство). В записке стоит Votre Exelence (две ошибки в одном слове и это не опис-ка – словосочетание встречается в тексте четыре раза и всюду написано неправильно). Указаный факт Дашкевич деликатно име-нует «индивидуальным написанием» и глубокомысленно заклю-чает: «Индивидуальное написание Exelence (вместо правильного Excellence) мы склонны считать фонетическим украинизмом. Ук-раинский язык не любит сочетания нескольких (в данном случае – трех) согласных. Латинское слово excellentia трансформировалось в украинском языке в слово екселенція(которое вошло в таком виде в начале ХІХ в. в орфографическую практику, особенно в За-падной Украине), в котором сочетание трех согласных заменено сочетанием двух».

О какой «орфографической практике украинского языка» мож-но говорить применительно ко времени Василия Капниста? Какое влияние она могла бы иметь (даже если б в реальности и сущес-твовала в Западной Украине в начале ХІХ века) на текст, напи-санный в ХVIII веке по-французски неукраиноязычным жителем Левобережья? Вряд ли на это можно ответить внятно. Думается, уровень «аргументации» г-на профессора проявился тут в полной мере.

Происки кривого дипломатаНо кто же все-таки явился с визитом к высокопоставленному

прусскому чиновнику? Некоторые историки склонялись к выводу, что никакого визита не было. Герцберг сам его выдумал. Стремясь к обострению русско-прусских отношений, канцлер в осторожной форме попытался увлечь своего короля перспективой ослабления Российской империи путем организации в ней восстания. И тут же подстраховался: дескать, доверять таинственному эмиссару сле-дует с оглядкой, мало ли кем он может оказаться на самом деле. Но поскольку заинтересовать Фридриха-Вильгельма не удалось, Герцберг поторопился отказаться (и сразу же отмежевался) от этой идеи.

Такая версия имеет право на существование. Нельзя исклю-чать и сознательную фабрикацию документов Брониславом Дем-бинским (это предположение тоже высказывалось). Но вероятнее всего другое.

39

Инициатором ухудшения отношений с Россией мог быть вов-се не Герцберг. В то время на королевской службе состоял некий итальянец, маркиз Джеронимо Луккензини, которого историки характеризуют как авантюриста. Ему удалось войти в доверие к Фридриху-Вильгельму ІІ и получить назначение послом в Варшаву. Этот-то кривой (неосторожно забавляясь химическими опытами, маркиз потерял глаз) дипломат, исходя из каких-то своих сообра-жений, делал все, чтобы спровоцировать конфликт с русскими. К этому же он всячески подталкивал Герцберга. «У меня здесь заго-товлено несколько агитаторов, которые ждут только приказания, чтобы броситься на границы и, напав на русские войска, вызвать волнение, – писал Луккензини канцлеру. – Они желают только по-лучить ручательство в том, что Пруссия им поможет».

По-видимому, маркиз и подослал к Герцбергу одного из сво-их подручных. А фамилию Капниста и прочие сведения, нужные для того, чтобы правдоподобно изображать эмиссара из Мало-россии, Луккензини мог узнать из донесений другого авантюрис-та – Антона Заблоцкого, польского консула, резиденция которого в 1789 – 1791 годах находилась в Миргороде. Консул буквально бомбардировал свое правительство депешами, уверяя, что мало-русы мечтают о том, чтобы вернуть свою Родину под господство Польши, готовы с этой целью устроить восстание и поддержать вторжение польских войск на Левобережную Украину. Сообщения Заблоцкого в Варшаве не принимали всерьез даже заядлые ру-софобы. Слишком уж очевидным было, что консул несет полную чушь. А вот пронырливый маркиз, наверняка имевший возмож-ность ознакомиться с докладами из Миргорода, мог заинтересо-ваться содержавшейся там информацией и использовать ее для реализации собственных планов.

Что ж, в то время Европу во множестве наводняли различные авантюристы, составлявшие самые разнообразные прожекты. Только вековечные устремления украинцев тут не причем.

40

Тарас Шевченко: оборотная сторона медали

«...полупьяная муза Шевченка. Я знаю, что эти слова произведут на моих читате-лей неблагоприятное для автора впечатле-ние, и спешу заявить, что для историка слово правды должно быть дороже благосклоннос-ти читателей... Как необходимы были в свое время похвалы, так необходимо теперь пока-зать медаль с оборотной стороны».

Пантелеймон Кулиш

Разве это не Шевченко – этот, возможно, неплохой поэт и на удивление малокультур-ный и безвольный человек, разве это не он на-учил нас ругать пана, как говорится, за глаза и пить с ним водку, и холуйствовать перед ним? Именно этот иконописный «батько Та-рас» и задержал культурное развитие нашей нации.

Мыкола Хвылевый

Давно замечено, что возвеличивание недостойных напомина-ет сооружение памятников из снега. Каким бы огромным ни был слеплен снежный истукан, он тает и рушится под воздействием весенних лучей солнца. Точно также воздвигнутый на лжи культ какого-либо деятеля неизбежно гибнет в лучах Правды. Все это, повторюсь, известно давно. Что, однако, не мешает появлению очередных культов. Таких, например, как культ Тараса Шевченко.

В пантеоне идолов современной Украины «батько Тарас» за-нимает нынче такое же место, какое в пантеоне идолов советских занимал Владимир Ленин. Призывы «жить по Тарасу», сверять с ним каждый свой шаг (как раньше с Ильичем). Торжественные, с участием первых лиц государства, мероприятия, посвященные очередной годовщине со дня рождения «великого Кобзаря». Па-ломничества на Тарасову гору (похожие на былые очереди в мав-

41

золей). Портреты Шевченко в кабинетах больших и малых началь-ников (точь в точь на тех же местах, где раньше висели портреты «вождя мирового пролетариата»). Все это характерные приметы украинской действительности.

Судьба культа Ленина известна. Он рухнул, как только правда о «великом вожде и учителе» вышла наружу. Ждет ли та же участь культ «великого Кобзаря»? Вряд ли в этом следует сомневаться.

В свое время близкий друг Тараса Григорьевича, выдающийся русский ученый Михаил Александрович Максимович считал не-нужным даже составление его жизнеописания. Максимович ука-зывал, что в жизни Шевченко было «столько грязного и безнравс-твенного, что изображение этой стороны затмит все хорошее». К замечанию Михаила Александровича не прислушались. А напрас-но. С ним трудно не согласиться. Достаточно только взглянуть на факты.

Слово и делоКто-то из древних философов, кажется, Сенека, проповедуя на

словах щедрость, доброту порядочность, в жизни являлся неверо-ятным скрягой, доносчиком и развратником.

Когда же недоумевающие ученики мудреца обратились к нему с упреками, он, не моргнув глазом, ответил: «Я же учу, как надо жить, а не как живу сам».

Судя по всему, Шевченко пребывал в духовном родстве с анти-чным мыслителем. Во всяком случае, расхождение слова и дела было присуще ему в неменьшей степени. Так, гневные антикре-постнические тирады в своих произведениях поэт сочетал с весь-ма приятным времяпровождением в помещичьем обществе, раз-влекая крепостников пением, стихами и анекдотами. «Празднич-ная обстановка помещичьих домов не могла ослепить человека, подобного Тарасу, который по собственному опыту знал, какова должна быть закулисная жизнь этих гостеприимных хозяев и чего стоило богатое угощение сотен гостей их крепостным людям» – от-мечал один из первых биографов Кобзаря Михаил Чалый и удив-лялся, «как в душе Шевченко могли в одно и то же время ужиться высокие идеалы поэзии с пошлостью окружавшей его среды».

Между тем, удивляться придется значительно меньше, если допустить, что Тарас Григорьевич вовсе не был тем, кем хотел ка-заться, и многое, описываемое им будто бы с болью в сердце, на

42

самом деле не трогало поэта. Как бы ни возмущался он на словах панскими гнусностями, сколько бы ни называл помещичьи балы на фоне бедности крепостных «нечеловеческим весельем», ничто не мешало ему принимать в этом веселье участие, вновь и вновь ездить в гости к обличаемым им рабовладельцам, оказывать и принимать от них самому любезные знаки внимания, в общем – от души радоваться жизни и даже называть кое-кого из крепостни-ков, об «оборванных крестьянах» которых печалился в творчест-ве, «друже мій єдиний» («друг мой единственный»).

Правда, иногда, под настроение, Шевченко высказывал недо-вольство крепостническим произволом (дотошные исследователи выявили два или три таких случая), но гораздо чаще предпочитал закрывать глаза на действительность и не портить ради крестьян отношений с приятелями-рабовладельцами. Впрочем, дело было не только в нежелании осложнять себе жизнь. Сочуствие к бед-ным и угнетенным не было свойственно Тарасу Григорьевичу с детства.

Ему довелось обучаться в школе у дьячка Богорского, где каж-дую субботу перед роспуском по домам учеников секли розгами (просто так, «для науки»). Ведал телесными наказаниями самый старший из школяров, так называемый «консул». Естественно, процедура битья не доставляла ученикам удовольствия, но когда в «консулы» вышел Шевченко, для многих из них настала настоящая каторга. Тарас неумолимо требовал от одноклассников подноше-ний. Приносивших ему из дому достаточное количество гостинцев он почти не трогал. Тех же, кто по бедности принести ничего не мог или приносил мало – сек нещадно, стараясь во время экзекуции причинить им как можно более сильную боль. Думается, выяснить подлинную сущность Кобзаря эти порки помогают больше, чем его стихотворное «сострадание» беднякам, тем более, что уже в зрелом возрасте он вспоминал о своем «консульстве» без тени раскаяния, всего лишь как о забавном эпизоде из прошлого.

Не меньше характеризует Тараса Григорьевича и история с не-удачной попыткой выкупа им из крепостной неволи своих братьев и сестер. Тему освобождения родственников поэта современные шевченковеды сознательно ограничивают временными рамками 1859-1860 гг., когда вернувшийся с военной службы Шевченко взывал к сочувствию петербургского общества, демонстрируя свои переживания по поводу рабского положения родни, и с по-

43

мощью видных представителей столичного бомонда добился-таки для них свободы. Событие это могло, однако, случиться лет на пятнадцать раньше.

Кобзарь объявил о желании выкупить своих кровных еще в 1845 году. Энергично помогать Тарасу Григорьевичу взялась сим-патизировавшая ему княжна Варвара Репнина, которая, исполь-зуя свои связи среди местной аристократии, организовала сбор средств, необходимых для воплощения благородного намерения в жизнь. Но, получив в распоряжение определенную сумму, Шев-ченко не удержался и пропил деньги, на чем вся затея с выкупом и закончилась. «Жаль очень, что Вы так легкомысленно отказались от доброго дела для родных ваших; жаль их и совестно перед все-ми, которых я завлекла в это дело» – писала поэту оскорбленная в своих чувствах княжна.

Видно, и самому Тарасу Григорьевичу было неудобно перед родственниками, которых он успел обнадежить близкой свободой, Может быть, поэтому Кобзарь прервал с ними отношения, за три-надцать лет (1846-1858) не передав им никакой весточки о себе, не сделав ни одной попытки узнать что-либо о них, хотя в пере-писке с малорусскими адресатами живо интересовался другими, далеко не самыми близкими людьми.

Связь с родственниками восстановилась лишь в 1859 году, во время очередной поездки Шевченко на родину. Кстати сказать, поездка эта могла состояться раньше, но после увольнения в 1857 году в отставку поэт, только и думающий, если верить его сти-хам, об Украине, устремился не туда, а в столицу Империи, где покровители обещали ему безбедное существование. Как видим, расхождение слова и дела в полной мере проявилось и тут. И не только тут.

«Кохайтеся, чорноброві…»*

Тема «Женская судьба в произведениях Т.Г. Шевченко» изу-чена вроде бы достаточно. Общеизвестно, сколько теплых и со-чувственных строк посвятил поэт соблазненным и покинутым де-вушкам-покрыткам, с каким жаром обличал он их коварных соб-

*. Первая строка из поэмы Шевченко «Катерина»: «Чернобровые любитесь, Да не с москалями, Москали – чужие люди, Глумятся над вами» (Перевод М.Исаковского).

44

лазнителей – панов и москалей. Менее известно, что сам Тарас Григорьевич не был в этом отношении безгрешен.

«Доброе дело никогда не остается безнаказанным» – шутят циники. О роли Ивана Максимовича Сошенко в судьбе Кобзаря написано немало. Именно он, познакомившись с тогда еще кре-постным Шевченко, первым поднял вопрос о необходимости ос-вобождения молодого художника и с этой целью представил его Карлу Брюллову. Он же, пока тянулось решение вопроса о выкупе, морально поддерживал Тараса, много хлопотал за него, помогал в занятиях живописью, делился куском хлеба (иногда последним) и, наконец, приютил получившего свободу друга у себя в комнате. Приютил, однако, не надолго.

Очень скоро «друг» «отблагодарил» Сошенко, начав ухаживать за его невестой Машей, уговорил семнадцатилетнюю девушку по-зировать ему в качестве натурщицы и, в конце концов, совратил ее. Иван Максимович был потрясен. Он прогнал будущего «вели-кого Кобзаря», но было уже поздно.

Переехавший на другую квартиру Шевченко продолжал роман с Машей, а когда та забеременела, решил не связывать себя се-мейными узами и бросил обесчещенную им девушку. Заступить-ся за нее оказалось некому. Маша была круглой сиротой и жила у тетки, которая, узнав о беременности, выгнала племянницу из дома. Дальнейшая ее судьба теряется в неизвестности. Ясно толь-ко, что, проливая слезы над горькой долей покрыток, Тарас Григо-рьевич знал, о чем пишет, не понаслышке.

Интересно, что на склоне лет, будучи уже знаменитым и забо-тясь о памяти, которую оставит после себя, Шевченко попытался оправдаться. В автобиографической повести «Художник» он об-винил Машу в распутстве и связи с неким мичманом, якобы от которого она и забеременела. Но ввести кого-либо в заблуждение Кобзарю не удалось. Истину установили без труда (в том числе с помощью Сошенко) и дореволюционные биографы поэта, смуща-ясь, все-таки упоминали о неприглядном факте из жизни Тараса Григорьевича, в отличие от шевченковедов позднейших времен, предпочитавших разглагольствовать о «кристально чистом в от-ношениях с женщинами» поэте.

К истории с Машей можно добавить, что выгнавшая опозорен-ную племянницу тетка, попыталась найти управу на Шевченко, по-дав на него жалобу в Академию художеств. Но академическое на-

45

чальство, прекрасно осведомленное о не слишком строгих нравах своих подопечных, на подобные шалости воспитанников смотрело сквозь пальцы.

Однако, избежав наказания людского, от возмездия поэт не ушел. Надругавшись над невинной девушкой, растоптав ее чувс-тва, никогда больше не узнал он женской любви (если не считать чисто платонических отношений с княжной Репниной). Кобзарь обречен был пользоваться только услугами продажных женщин, одна из которых заразила Тараса Григорьевича неприличной бо-лезнью (тщательно замалчиваемый сегодня факт, ради сокрытия которого издателям академического «полного» собрания сочине-ний Шевченко пришлось «сокращать» его переписку). Попытки же завязать с кем-либо серьезные отношения неизменно натыкались на отказ.

Да, вероятно, и не могли не наткнуться. Рисованный шевчен-коведами образ нежно влюбленного поэта, галантного кавалера и т.п. действительности не соответствовал. Реальный Кобзарь, грубый, неопрятный, распространяющий вокруг себя запах лука и водки, был малопривлекателен для женщин. И как бы ни упрекали ныне избранниц Шевченко, будто бы не способных оценить тонкую душу Тараса Григорьевича, можно понять шестнадцатилетнюю Екатерину Пиунову, актрису нижегородского театра, прятавшую-ся, когда сильно подвыпивший сорокатрехлетний ее «обожатель» (выглядевший, к тому же, гораздо старше своих лет) вламывался в артистические уборные, скандалил и требовал «Катрусю», пока не засыпал, свалившись где-нибудь без чувств. Можно понять и восемнадцатилетнюю крестьянскую девушку Хариту Довгополен-ко, отказавшуюся выходить замуж за «лысого и старого» даже в обмен на выкуп ее из крепостного состояния и ответившую пос-ланцу Кобзаря: «Выкупят, да и закрепостят на всю жизнь».

Весьма примечательно и то, что по получении очередного от-каза «влюбленность» поэта быстро улетучивалась, уступая место ненависти. Хариту он обзывает в письмах «дурной» и «сумашед-шей». От другой девушки (Лукерьи Полусмак) требовал вернуть все свои подарки, составил их список, несмотря на небольшую ценность «даров», и даже ознакомил с этим списком третьих лиц. А юной Пиуновой Тарас Григорьевич принялся посылать записки непристойного содержания.

46

Картину личной жизни Шевченко дополняет и его непреодоли-мая тяга к рисованию порнографических (или, как тогда говорили, «фривольных») картинок. Современные шевченковеды категори-чески отказываются признать подобное увлечение «батьки Тара-са», в чем сильно расходятся не только с истиной, но и со своими предшественниками на ниве изучения жизни и творчества Кобза-ря.

Известный шевченковед начала прошлого века Михаил Новиц-кий в статье «Шевченко в процессе 1847 г. и его бумаги», опуб-ликованной в 1925 году в журнале «Украина», выходившем тог-да под редакцией Михаила Грушевского, указывал, что альбом Тараса Григорьевича «содержит довольно фривольные (не хочу говорить порнографические) рисунки и небольшие срамные сти-хи народного или собственного сочинения, где воспеваются пе-репятовские заигрывания Шевченко с девушками». Современник Новицкого Александр Дорошкевич в книге «Этюды из шевченко-ведения», констатируя, что поэзия Т.Г. Шевченко «лишена насло-ения нездоровой эротики или даже цинизма», тут же оговаривал-ся: «Этого, конечно, нельзя сказать о его карикатурах». Наличие «фривольных эскизов в частном альбоме Шевченко» признавал и крупный украинский литературовед Сергей Ефремов. А в офици-альной справке о поэте, подготовленной Ш-м Отделением, прямо отмечается, что он «рисовал неблагопристойные картинки», поче-му ему и было запрещено рисовать. Правда, запреты не помогли. При обыске в 1850 году у Тараса Григорьевича снова были отоб-раны альбомы, где «на некоторых рисунках изображены неблаго-пристойные сцены».

Такова истина – нравится она кому-то или нет.

«Мученик свободы»В литературоведении, как дореволюционном «прогрессивном»,

так и в советском, и, уж тем более, в современном украинском, Шевченко изображают поэтом-вольнодумцем, несгибаемым бор-цом с самодержавием, пострадавшим за свои убеждения. Приго-вор, вынесенный поэту Императором Николаем І, действительно был суров. Но причина строгости не в свободолюбии Тараса Гри-горьевича. Дело в другом.

Об этом до сих пор не любят вспоминать профессиональные шевченковеды, но факт остается фактом: из крепостного состо-

47

яния Кобзаря выкупила (при посредничестве Карла Брюллова и Василия Жуковского) Императрица Александра Федоровна, суп-руга Николая І. Данное обстоятельство не помешало, однако, Тарасу Григорьевичу сочинить на Государыню гнусный пасквиль (ставший составной частью поэмы «Сон»). Сочинить, скорее, по глупости, в какой-то мере случайно. Шатаясь по молодежным ком-паниям, поэт заводил разнообразные знакомства. Попадал он и в кружки злоязыких либеральных недорослей, где популярностью пользовались сатирические стишки антиправительственной на-правленности. Чтобы позабавить новоявленных приятелей, взял-ся за такое сочинительство и Шевченко. Позднее, оказавшись на Украине, он развлекал подобными произведениями своих тамош-них знакомых либералов, некоторые из которых (о чем Тарас Гри-горьевич, вероятно, не знал) состояли в тайном Кирилло-Мефоди-евском обществе.

В 1847 году указанное общество было разгромлено жандарма-ми. При обысках у членов организации изъяли листки с поэзиями Шевченко (в том числе с поэмой «Сон»). Материалы следствия были предоставлены Императору.

Говорят, Николай І от души смеялся, читая направленные про-тив себя шевченковские строки, и хотя называл поэта дураком, но совсем не был расположен наказывать его. Однако, дойдя до места, где поливалась грязью Императрица, Государь пришел в ярость. «Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но ее-то за что?» – спрашивал монарх.

Шевченко был арестован и доставлен в столицу. Опасность он осознал не сразу. По свидетельству очевидцев, всю дорогу из Ки-ева в Петербург Тарас Григорьевич беспрестанно хохотал, шутил, пел песни. К тайному обществу он не принадлежал, стишкам сво-им, по всей видимости, большого значения не придавал, а потому воспринимал арест как забавное приключение, будучи уверен в скором освобождении.

Только подвергшись строгому допросу в Петропавловской кре-пости, Кобзарь понял, чем грозит ему оскорбление Императрицы. Он признает «неблагопристойность своих сочинений», называет их «мерзскими», высказывает «раскаяние в гнусной неблагодар-ности своей к особам, оказавшим ему столь высокую милость». Но покаяние запоздало. Поэт уже восстановил против себя как Императора, так и руководителей следствия. Управляющий ІІІ От-

48

делением Леонтий Дубельт и шеф жандармов Алексей Орлов не скрывали презрения к нему. И если большинству подследственных по делу о Кирилло-Мефодиевском обществе при вынесении при-говора было оказано снисхождение, то Тарас Григорьевич, за про-явленную им неблагодарность, единодушно был признан никакой милости не заслуживающим. Его наказали по всей строгости за-кона. «За сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений» Шевченко был определен рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, получив, правда, при этом право выслуги в унтер-офицеры. И, как указывалось в документах ІІІ Отделения, «бывший художник Шевченко, при объявлении ему Высочайшего решения об определении его рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, принял это объявление с величайшею покорностью, выра-жая глубочайшую благодарность Государю Императору за даро-вание ему права выслуги и с искреннейшим раскаянием, сквозь слезы говорил, что он сам чувствует, сколь низки и преступны были его занятия. По его словам, он не получил никакого воспита-ния и образования до того самого времени, когда был освобожден из крепостного состояния, а потом вдруг попал в круг студентов, которые совратили его с прямой дороги. Он обещается употре-бить все старания вполне исправиться и заслужить оказанное ему снисхождение».

После вынесения приговора «несгибаемый борец с самоде-ржавием» одно за другим строчил покаянные письма и заявления. Он рассчитывал добиться смягчения своей участи, очень надеясь на прежние связи в столичном обществе. Но слишком уж непри-глядно смотрелся Тарас Григорьевич. Отплатившему злом на доб-ро не было оправдания. «Не даром говорит пословица: из хама не будет пана» – прокомментировал случившееся Петр Мартос, издавший в 1840 году первую книгу Шевченко, его поэтический сборник «Кобзарь». Карл Брюллов только пожал плечами и отка-зался предпринимать что-либо для своего бывшего ученика. Не заступился и Василий Жуковский. Даже Виссарион Белинский, ку-мир тогдашних российских демократов, осудил Кобзаря. «Наводил я справки о Шевченке и убедился окончательно, что вне религии вера есть никуда негодная вещь, – писал «неистовый Виссарион» Павлу Анненкову. – Вы помните, что верующий друг мой говорил мне, что он верит, что Шевченко человек достойный и прекрас-ный. Вера делает чудеса – творит людей из ослов и дубин, стало

49

быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика сво-боды. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу».

Белинский не читал поэму «Сон», но предполагал, что этот пас-квиль «должен быть возмутительно гадок». Знаменитый критик не ошибся.

«Цариця небога,Мов опеньок засушений,Тонка, довгонога,Та ще, на лихо, сердешне,Хита головою.Так оце-то та богиня!Лишенько з тобою» и т.д.*

Так высмеивал Шевченко женщину, благодаря которой получил свободу. Даже некоторые современные шевченковеды признают, что тут Тарас Григорьевич переусердствовал: Императрица была довольно красива и меньше всего похожа на «высохший опенок». Впрочем, не это сравнение являлось самым оскорбительным. Как известно, во время мятежа декабристов Александра Федоровна вместе с детьми едва не попала в руки мятежников, собиравших-ся вырезать всю Царскую Семью. В результате перенесенного не-рвного потрясения Государыня заболела нервной болезнью – иног-да у нее непроизвольно дергалась голова. Вот это увечье своей благодетельницы и поднял на смех Тарас Григорьевич. Кто-то из великих заметил, что смеяться на физическим уродством может только урод моральный. К этому замечанию прибавить нечего.

На сером фоне«Для чего скромничать? Пушкин первый, Лермонтов второй, а

я, Величков, – третий. За неумеющего читать г.Величкова прочтут его друзья». Так в придуманном объявлении высмеивал восхвале-ние недостойных Антон Чехов.

*. С тощей, тонконогой. Словно высохший опенок, Царицей убогой, А к тому ж она, бедняжка, Трясет головою. Это ты и есть богиня? Горюшко с тобою... (перевод В.Державина).

50

Справедливости ради, надо сказать, что сам Шевченко оце-нивал себя довольно объективно. В обществе образованных лю-дей, присутствуя при серьезных разговорах, он, если был трезв, отмалчивался, опасаясь показать свое невежество. Лавровый ве-нок «величайшего и гениальнейшего», «достигшаго высочайшего уровня образованности, вкуса, знания и понимания истории и фи-лософии» навесили на Кобзаря уже после смерти.

Тем временем знакомые поэта оставили на этот счет однознач-ные свидетельства. «Читать, он, кажется, никогда не читал при мне; книг, как и вообще ничего, не собирал. Валялись у него и по полу, и по столу растерзанные книги «Современника» да Мицке-вича»- вспоминал скульптор Михаил Микешин. «Читал Шевченко, я полагаю, очень мало (даже Гоголь был ему лишь поверхностно известен), а знал еще менее того» – утверждал Иван Тургенев. «Шевченко не был ни учен, ни начитан» – писал поэт Яков Полон-ский. «Недостаток образования и лень» Кобзаря отмечал Михаил Максимович, добавляя, что «писал он большею частью в пьяном виде». Аналогичного мнения придерживался и Пантелеймон Ку-лиш.

Кроме того, современники осуждали Кобзаря за богохульство, безудержное пьянство, в конце концов сведшее поэта в могилу, и многое, многое другое. Бралось под сомнение даже литературное дарование Тараса Григорьевича.

Сегодня мало кто знает, что не все публикующееся в собрани-ях сочинений Шевченко является произведением его пера. Грубые наброски, созданные Кобзарем, дорабатывались («доводились до ладу») его друзьями и редакторами, вынужденными не только ис-правлять огромное количество грамматических ошибок (грамот-но писать Тарас Григорьевич не научился до конца жизни), но и дописывать иногда целые строки, изменять слова, чтобы придать творениям более литературную форму. Те же, кто имел возмож-ность прочитать Шевченко без поправок, в оригинале (Пантелей-мон Кулиш, Яков Щеголев и др.), были далеки от признания его «поэтического гения».

«А-а, это наш славный поэт. Скажите, какую толстую книгу на-писал. Видимо, не даром его фухтелями угощали. (Фухтель – удар саблей плашмя – Авт.). В сущности ведь пьянчужка был» – пре-небрежительно заметил видный малорусский историк (впоследс-

51

твии – ректор Киевского университета) Николай Иванишев, полу-чив в подарок новое издание сочинений Шевченко.

Невысокого мнения о творчестве Тараса Григорьевича были и Николай Гоголь, и Михаил Драгоманов, и Иван Франко. Последний из перечисленных, публично восторгаясь «великим Кобзарем», в частном письме известному шевченковеду Василию Доманицкому писал: «Вы, сударь, глупости делаете – носитесь с этим Шевченко, как не ведомо с кем, а тем временем это просто средний поэт, ко-торого незаслуженно пытаются посадить на пьедестал мирового гения».

В самом деле, большинство произведений «великого Кобза-ря» – всего лишь подражание другим поэтам – русским (Жуков-скому, Пушкину, Лермонтову, Козлову, Кольцову и др.), польским (Мицкевичу, Красинскому и др.), западноевропейским (Байрону, Бернсу – с их творениями Тарас Григорьевич был знаком в рус-ских переводах). Так, ранние баллады Шевченко («Порченная» и др.) – попытка подражать Василию Жуковскому. Поэма «Катери-на» – «перепев на украинский лад» (выражение известного ли-тературоведа В.В. Данилова) карамзинской «Бедной Лизы» и т.п. произведений русских литераторов о соблазненных и брошенных девушках. Знаменитое «Послание» («И мертвым, и живым...») от-части позаимствовано у Зигмунта Красинского. Первоисточником упоминавшейся поэмы «Сон» явилось сочинение неизвестного автора «Сновидение, бывшее мне в ночь на 4-ое июля 1794 г.», хо-дившее в списках по либеральным кружкам. (Хотя некоторые эпи-зоды для поэмы Тарас Григорьевич позаимствовал у Мицкевича и у Пушкина). Пьеса «Назар Стодоля» написана на основе «Черно-морского быта» Якова Кухаренко. (Тут вообще не очень красивая история: обещая через свои связи продвинуть пьесу Кухаренко на сцену, Кобзарь взял рукопись у автора и использовал ее содержа-ние, никуда, понятное дело, «Черноморский быт» не продвигая). «Гайдамаки» написаны под явным влиянием сочинений польских авторов на ту же тему. И так далее.

Разумеется, это не был примитивный плагиат. Заимствован-ный материал поэт перерабатывал, вносил в него малорусский колорит. Он не являлся бездарным подражателем. Отрицать ода-ренность Шевченко, конечно же, неправомерно. Степень этой одаренности позволяет говорить о несомненных литературных

52

способностях Тараса Григорьевича, но, наверное, все-таки не о таланте, и уж во всяком случае не о гениальности.

«На безрыбьи и рак рыба» – гласит народная мудрость. «На бесптичьи и ж... соловей» – добавляют, опять же, циники. «Соло-вьем» на бесптичьи оказался и Кобзарь. Провинциальная мало-русская литература была необычайно бедна на даровитых сочи-нителей. Более-менее талантливые писатели-малорусы творили на русском (общерусском, общим для всей Руси) литературном языке, прибегая к малорусскому наречию лишь ради шутки или для лучшей передачи местных особенностей. Такие писатели при-надлежали к русской литературе. А в провинциальную литерату-ру шли те, кому не хватало способностей, чтоб проявить себя на уровне общерусском. Здесь, среди провинциалов, Шевченко был первым. Но только здесь. Он тоже стремился занять место в рус-ской литературе. Пытался сочинять на русском языке стихи, а по-том и прозу (при этом по привычке заимствуя сюжеты у русских писателей). Но...

Роль третьестепенного литератора Тараса Григорьевича не ус-траивала, а на большее в русской литературе он рассчитывать не мог. И чем яснее Шевченко сознавал это, тем сильнее ненавидел русскую культуру, русских писателей, Россию. В элементарной за-висти к более, чем он сам одаренным, заключается причина ру-софобских настроений поэта. Здесь же нужно искать объяснение его «малорусскому патриотизму» (приверженности к местному наречию и т.п.). Он любил то, где мог претендовать на славу и уважение, где на общем сером фоне можно было казаться ярким, сверкать «звездой». И, соответственно, ненавидел то, где в свете талантов других писателей хороша была видна его собственная ущербность.

Таков был Тарас Шевченко. Мелкий, ничтожный человек и средний поэт из которого на Украине пытаются сделать велико-го гения. Культ лепят старательно. Но Солнце Правды все равно взойдет. И рассвет уже не за горами.

53

Валуевский циркуляр: мифы и действительность (1863)

Документ, подписанный 30 (18-го по старому стилю) июля 1863 года царским министром Петром Валуевым давно уже стал притчей во языцех. И в советское время, и, тем более, сегодня о нем говорили и говорят как о чудовищном русификаторском акте. Акте, направленном против украинского языка, украинской культуры, украинской нации. Правда, желающие порассуждать о насильственной русификации Украины царским режимом, как правило, выдергивают из валуевского циркуляра только одну фразу: «особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может». Более подробного цитирования тщательно избегают. Почему? Видимо имеет смысл поговорить об этом документе под-робнее и попытаться развеять хотя бы некоторые мифы, сложив-шиеся вокруг него.

Миф первый: русификаторский актПрежде всего стоит заметить, что заявлять о «насильственной

русификации» в данном случае, наверное, не вполне правомерно. Русский литературный язык изначально формировался как язык общерусский, общий для всей исторической Руси, в том числе и для той ее части, которая позднее стала называться Украиной. Вклад украинцев (малорусов) в развитие этого языка огромен. Ес-тественно, поэтому, что воспринимался он тут как свой, родной. Вспомним, что даже Тарас Шевченко прозаические произведения писал по-русски и, не отделяя себя от русской литературы, назы-вал (в своем опять же на русском языке написанном «Дневнике») великорусского поэта Алексея Кольцова «поэтом нашим», а Миха-ила Лермонтова – «наш великий поэт».

Это культурно-языковое единство великорусов и малорусов очень не нравилось деятелям польского освободительного движе-ния. Они делали все возможное, чтобы разрушить его. Для таких действий у польских патриотов были веские причины. Территория Польши была в то время разделена между Россией (ей досталась

54

большая часть), Австрией и Пруссией. Восстановление государс-твенной независимости являлось заветной мечтой поляков. С этой целью готовилось восстание. Возрожденная Речь Посполитая ви-делась, однако, польским вождям не иначе, как «от моря до моря», с включением в ее состав Правобережной (а по возможности – и Левобережной) Малороссии. А для этого нужно было привлечь на свою сторону малорусов, стравить их с великорусами. И гордые шляхтичи начали действовать.

С конца 1850-х годов в Малоросссии начинает набирать силу энергично поддерживаемое поляками украинофильское дви-жение. Помимо всего прочего, украинофилы (их еще называли хлопоманами или хохломанами) проповедовали необходимость отказа от общерусского языка. Вместо него предлагалось разра-батывать (на основе народных говоров) самостоятельный литера-турный язык, который должен был заменить русский в сфере об-разования, культуры, работы государственных учреждений. Дело это было непростое. Малорусское наречие, употреблявшееся почти исключительно крестьянами, включало в себя только сло-ва, необходимые в сельском быту. В литературе оно использова-лось в основном для описания жизни простого народа либо для комического эффекта (неправильная «мужицкая» речь забавляла «высшее общество»). Само собой разумеется, что для научной ра-боты, написания учебников, делопроизводства и т.п. простонарод-ные говоры были непригодны по причине элементарной нехват-ки слов. Крестьяне по этому поводу затруднений не испытывали. Если в разговоре им приходилось затрагивать темы, выходившие за рамки обыденности, недостающие слова брались из языка образованного общества, т.е. из русского литературного. Также поступали пишущие на малорусском наречии литераторы (в том числе Тарас Шевченко). Но украинофилы пошли другим путем.

«Если бы я не боялся наложить грубо палец на недавние факты, на живых и близких людей, я мог бы не мало рассказать фактов из недавней практики украинофильства, которую я видел во всей ее немощи и большой частью которой я и сам был, – вспоминал поз-днее Михаил Драгоманов. – Обходя такие факты, как то, что нача-лом национального возрождения и пропаганды украинофильства было возбуждение расовых ненавистей (признаемся нелицемер-но в этом хоть перед собой), я остановлюсь на таких фактах, как

55

работа над словарем русско-малорусским». По признанию Дра-гоманова, делалось все, чтобы новый язык получился как можно более далеким от русского. «Для украинской литературы брались слова, формы и т.п. польские, славянские, да и латинские, лишь бы только выработался самобытный язык» – писал он.

Надо сказать, что усилия украинофилов не находили отклика в народе. К ним примкнули очень немногие представители корен-ного населения. «У нас в Киеве только теперь не более пяти уп-рямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, – свидетельствовал видный украинский общественный деятель Ксенофонт Говорский. – Они сами, переодевшись в свит-ки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно про-нырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».

Любопытно, что власти украинофильской деятельности пре-пятствий не чинили. Они опомнились только в 1863-м году, когда вспыхнуло польское восстание. Вот тогда и появился подписан-ный министром внутренних дел Валуевым циркуляр. Циркуляр, направленный не на русификацию, а на борьбу с польской интри-гой. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто ознакомиться с текстом документа.

Миф второй: антиукраинские гонения«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности сущест-

вования самостоятельной малороссийской литературы, – отмечал Валуев. – Поводом к этим спорам служили произведения некото-рых писателей, отличившихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих отношения к ин-тересам собственно литературным».

Далее министр касался распространяемых украинофилами идей о желательности обучать школьников в Украине не на рус-ском, а на новом «украинском» языке. «Возбуждение этого вопро-са принято большинством малороссиян с негодованием, часто вы-сказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и

56

быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с поли-тическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действитель-но поступает от поляков».

Исходя из вышеизложенного, Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором священного синода и шефом жандармов отно-сительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».

Как видим, министр внутренних дел вовсе не являлся украи-ноненавистником. Он был знаком с литературой на малорусском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» не-которых писателей и не имел ничего против издания на этом на-речии художественных книг («изящной литературы»). Украинская поэзия, проза, сборники народных пословиц как печатались, так и продолжали печататься. Запрет относился только к тем отраслям книгоиздательства, с которыми усиленно экспериментировали украинофилы. Что же касается мнения «не было, нет и быть не может», то оно принадлежало не Валуеву, а самим малорусам и относилось не к народным говорам, а к «новому литературному языку», совершенно не пользовавшемуся популярностью.

«Пробывал я, – рассказывал видный ученый, малорус по про-исхождению Михаил Максимович, живя на моей горе (хутор Ми-хайловская гора в Полтавской губернии – Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же вы-ходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших рус-

57

ских книг». «Малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает» – констатировал Михаил Драгоманов. Широкую извест-ность получил и случай с приехавшим в украинское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что ба-тюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой».

«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, – сокрушался украинофил Федор Уманец. – Ему твердят о том, что из него может выйти нечто ве-ликое, а он упорно держится набитой дороги. Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непреду-бежденным и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против нее».

«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, лите-ратурного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии – была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, – признавал крупнейший малорусский историк Николай Костомаров. – Язык может развиваться с развитием са-мого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существова-ло; те немногие, в сравнении со всею массою образованного клас-са, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей раз-витости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что обще-русский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский... При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный,

58

потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и жи-тейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумыш-ленно».

Многим ли отличается мнение выдающегося ученого от точки зрения высказанной в министерском распоряжении?

Миф третий: многолетний запретРазглагольствуя о валуевском циркуляре историки и публи-

цисты (как советские, так и современные) упорно обходят вопрос о сроке его действия. Выходит, будто бы украинский язык оста-вался под запретом чуть ли не до революции. Между тем, Валуев однозначно заявил о кратковременности этой меры. И действи-тельно: циркуляр утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864-го года польского мятежа. Уже во время судебной реформы (начатой в ноябре того же года) на малорусском наречии вышла брошюра, посвященная новым принципам судоустройства. Брошюру издали в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Цензура пропустила ее беспрепятственно.

В 1865-м году, после принятия нового закона о печати, дейс-твие положений циркуляра прекратилось официально. «По тому закону – разъяснял Драгоманов, – совсем запретить книгу мог только суд, и такой порядок сохранялся до 1873 года (после этого мог уже задерживать книгу и кабинет министров). А суд был глас-ный и обязан был опираться на законы. Таким образом, про укра-инские книги не было (да нет и до сих пор) явного закона, чтобы нельзя было их печатать, – а валуевский запрет 1863 г. был только тайный циркуляр цензорам от министра».

Как отмечал Драгоманов (которого никак нельзя заподозрить в желании обелить тогдашние порядки), достаточно было сочинить книгу на украинском языке и отдать ее в печать. «Пусть цензор, если хочет, в суд посылает, чтобы задержать. Суд не мог бы найти закона, чтобы такую книгу задержать. Но украинофилы оказались не в состоянии сделать такую попытку».

Несостоятельность тогдашнего украинофильства была вполне объяснима. Разгромленные в 1863-1864 годах польские револю-ционеры уже не могли активно ему помогать. Движение пошло на спад. В беседе с Драгомановым один из крупнейших украинофиль-ских деятелей (Драгоманов не называет его фамилии, но исследо-

59

ватели полагают, что это Василий Белозерский) рассказывал, что узнав о валуевском циркуляре украинофилы «не очень печали-лись по этому поводу, и даже обрадовались, так как книг готовых не было и они думали избежать позора и наготовить книг». Но без польской поддержки ничего не получалось. Вот и пришлось прикрывать свое бессилие жалобами на давно утратившее силу запрещение.

Новый подъем украинофильства наметился лишь в середине 1870-х годов. Оно вновь оказалось тесно связано с революци-онным движением (на этот раз с великорусским народничест-вом). Что и стало причиной следующего запрета – Эмского указа 1876 года. Но это уже другая история.

60

Замолчанный классик русской литературы

Об этом писателе знают очень мало. Хотя, если судить по талан-ту, его вполне можно было бы назвать литературным классиком. В советскую эпоху на него прочно навесили ярлык реакционера, мракобеса, погромщика. Соответственно – его произведения счи-тались недостойными внимания. Большинство из них не переиз-давались вплоть до начала 1990-х годов. Лишь в последнее время отношение к нему несколько улучшилось. В России вновь вышли в свет написанные им романы (по одному из них даже сняли теле-сериал). Статьи, посвященные писателю, появились в ряде лите-ратуроведческих журналов. На Украине же он по-прежнему оста-ется неизвестным широкой публике (разве что – кто-то запомнил фамилию из титров упомянутого сериала). Между тем, писателя этого Украина может считать своим с не меньшим основанием, чем Россия.

23 февраля – очередная годовщина со дня его рождения. И вот что такое долгое забвение: специалисты до сих пор не пришли к единому мнению – какая годовщина? В одних источниках годом его рождения обозначен 1840-й. В других – называют год 1839-й. Так что неизвестно даже, когда нужно отмечать юбилеи. И все-таки стоит вспомнить о нем. О Всеволоде Владимировиче Крес-товском.

Детство. Отрочество. Юность.Он происходил из старинного дворянского рода. Отец писате-

ля – Владимир Васильевич, отставной офицер, служил в Петер-бурге комиссаром при военно-временном госпитале. Жалованье у него было небольшое и потому он согласился, чтобы жена его – Мария Осиповна (урожденная Товбич) переехала жить в имение своей матери – село Малая Березайка Таращанского уезда Киев-ской губернии. Именно здесь родился будущий великий писатель. Здесь, как напишет один из его биографов, «среди поэтической обстановки деревенской жизни в Малороссии», прошло его де-тство. И любовь к этому краю – своей малой родине, он сохранил

61

на всю жизнь. Уже в зрелом возрасте, обладая неплохими вокаль-ными данными, Крестовский, аккомпанируя себе на рояле, часто пел малорусские народные песни. Пел не только в компании, но и оставаясь наедине с самим собой.

Начальное образование Всеволод (как и большинство помещи-чьих детей в тогдашней России) получил дома. Помимо четырех учителей и гувернанток с ним занималась мама, довольно умная и образованная женщина. С детства у маленького дворянина про-явились недюжинные способности. Мальчик рано выучился читать (и читал много, иногда целые дни напролет), обладал редкой на-блюдательностью и прекрасной памятью, налету схватывая пре-подаваемый материал. А еще он отличался необычайной добро-той, постоянно выпрашивал у матери деньги для бедняков, делил-ся сладостями со своего стола с сыном дворника, очень любил животных.

На одиннадцатом году жизни для продолжения обучения Крес-товского перевезли в Петербург. Его отдали в Первую гимназию – элитное учебное заведение, куда принимали только детей потомс-твенных дворян. В гимназии способности Всеволода развились еще больше. Он стал писать стихи, а также рассказы из родного малорусского быта. На творчество гимназиста обратил внимание учитель русского языка, видный педагог Василий Водовозов, пер-вым отметивший наличие у ученика литературного таланта.

Удачный дебютПо окончании гимназии в 1857-м году Крестовский поступил

на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Тогда же он дебютировал в печати. Стихи молодого литератора опубликовал журнал «Общезанимательный вестник». А вслед за тем его стихотворения и рассказы начали печатать поч-ти все выходившие в то время периодические издания. «Отечест-венные записки» и «Русский вестник», «Библиотека для чтения» и «Иллюстрация», «Время» и «Эпоха», «Сын Отечества» и «Русское слово» охотно предоставляли новому автору свои страницы.

«Всеволод Крестовский был избалован ранним признанием» – с неудовольствием констатирует неприязненно к нему относящий-ся современный российский литературовед. В самом деле, талант писателя признали и в обществе, и в литературном мире. Творчес-тво Крестовского высоко оценил выдающийся литературный кри-

62

тик Аполлон Григорьев, а Федор Достоевский назвал его «самым убежденным и самым развеселым из русских поэтов».

Ради занятия литературой Всеволод Владимирович оставил университет (в котором проучился всего два года). Он продолжа-ет публиковать рассказы и стихи (в том числе переводы и среди прочего переводит два стихотворения Тараса Шевченко). Высту-пает с критическими статьями и рецензиями. В 1862-м году вы-ходит двухтомник его поэтических произведений. Но подлинную популярность принесла писателю книга об обитателях столичного «дна» – роман «Петербургские трущобы» (это по нему в совре-менной России сняли сериал «Петербургские тайны»). Созданию произведения предшествовала большая подготовительная рабо-та. Почти год Крестовский изучал материалы судебных архивов. Переодевшись бродягой, посещал воровские притоны (однажды даже был арестован полицией, принявшей литератора за настоя-щего уголовника). Бывал в тюрьмах и больницах для бедных. Ро-ман (с 1864-го года его публиковал журнал «Отечественные за-писки») получился захватывающим. По воспоминаниям современ-ников, в образованном обществе Петербурга не было человека, который не прочел бы этой книги. Ее обсуждали всюду, пытаясь за литературными персонажами угадать реальных лиц. Кроме жур-нальной публикации в короткое время вышло пять изданий «Пе-тербургских трущоб». Всеволод Владимирович стал знаменитым.

Происходили перемены и в личной жизни писателя. Еще в 1861-м году он женился на двадцатилетней актрисе Варваре Дмитри-евне Гриневой. Женился по любви. Первое время молодые жили душа в душу, несмотря на финансовые трудности (Крестовский вступил в брак вопреки желанию родителей, считавших его не-готовым к семейной жизни, и потому гордо отказался принимать от них какую-либо помощь). Позднее, благодаря литературным успехам, материальное положение значительно поправилось. У Крестовских родилась дочь – Маша (впоследствии тоже ставшая писательницей). Но вместе со славой Всеволода Владимировича росли и запросы его супруги. Варвара Дмитриевна считала, что, как жена известного литератора, она имеет право на большее, чем реально мог ей дать муж. На этой почве в семье начались размолвки, переросшие с течением времени в конфликт. В конце концов, супруги расстались.

63

Может быть под влиянием семейных неурядиц Крестовский решил поступить на военную службу. А перед этим он в своем творчестве невольно «пересекся» с биографией Тараса Шевченко (эпизод небезынтересный для шевченковедения). В 1867-м году писатель совершил большой путешествие по Волге, по впечатле-ниям которого написал несколько очерков. В одном из них – очер-ке «Сольгород», посвященном Нижнему Новгороду, Всеволод Владимирович разоблачил местного полицмейстера, взяточника и казнокрада Павла Лаппо-Старженецкого (изображенного под именем Загребистой Лапы). Того самого Лаппо-Старженецкого, которого Шевченко в «Дневнике» называет «нижегородским моим приятелем», «хорошим человеком», «бравым и любезным поли-цмейстером». Как известно, во время пребывания Тараса Григо-рьевича в Нижнем Новгороде, «любезный полицмейстер» «засви-детельствовал» (разумеется, не бесплатно) мнимую болезнь поэ-та, чем помог ему избежать нежелательной поездки в Оренбург. По этой причине и удостоился Лаппо-Старженецкий хвалебных отзывов и от «великого кобзаря», и от позднейших «шевченкоз-навцев». Крестовский придерживался иного мнения и выставил в «Сольгороде» полицейского хапугу и вора в истинном, крайне неприглядном виде.

Кстати сказать, будучи убежденным монархистом, Всеволод Крестовский не боялся критиковать тогдашние порядки. Крити-ковать недостатки для того, чтобы их устранить и, тем самым, усилить самодержавный строй. «Я остаюсь – и навсегда оста-нусь – при глубоко неизменном убеждении, что прямое слово правды никогда не может подрывать и разрушать того, что закон-но и истинно, – писал он. – А если наносит оно вред и ущерб, то только одному злу и беззаконию». Этим Всеволод Владимирович разительно отличался от писателей советских, которые свою ло-яльность властям доказывали приукрашиванием, «лакировкой» действительности.

На государевой службеВ июне 1868-го года Крестовский был определен на службу в

Ямбургский уланский полк, расположенный в Белоруссии. Здесь Всеволод Владимирович пишет роман «Панургово стадо» – пер-вый из своих замечательных романов о русских нигилистах. (Па-нурговым стадом называют толпу, тупо идущую за своим вожа-

64

ком, даже если он ведет ее в пропасть). Вслед за ним последовали романы «Вне закона», «Две силы» (продолжение «Панургова ста-да»), а позднее – «Тьма Египетская», «Тамара Бендавид», «Тор-жество Ваала». Эти талантливо написанные произведения вызва-ли жгучую ненависть к писателю со стороны «прогрессивно мыс-лящей» части общества. Крестовский покусился на «святое». Он правдиво показал интеллектуальное убожество и моральную не-чистоплотность русских революционеров-демократов (многих из которых хорошо знал лично), подчеркнул русофобскую сущность революционного движения. Такого писателю простить не могли. Посыпались злобные нападки в прессе, обвинения в «клевете».

Однако Всеволод Владимирович по этому поводу особо не бес-покоился, продолжая литературную деятельность. Помимо худо-жественных произведений им была составлена история Ямбург-ского полка. Причем составлена столь удачно, что сам император Александр ІІ отблагодарил Крестовского, переведя его в лейб-гвардии Уланский полк.

Успешной была и дальнейшая служебная карьера писателя. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов он находился в действующей армии. За участие в боях награжден несколькими русскими, а также иностранными (сербским, румынским, черно-горским) орденами. В 1880-м году Крестовского прикомандировы-вают к русской эскадре, совершавшей плавание в Тихий океан. Затем (уже в чине полковника) он переводится на должность стар-шего чиновника для особых поручений при генерал-губернаторе Туркестана. (В Туркестане Всеволод Владимирович женился во второй раз и был счастлив в браке, прижив с новой женой пятерых детей). Еще позже – служил в пограничной страже, совершая ин-спекторские поездки вдоль российских границ. Наконец, в 1892-м году, по приглашению варшавского генерал-губернатора Иосифа Гурко, писатель становится главным редактором официальной газеты «Варшавский дневник». На этой должности и застала его преждевременная (в результате болезни почек) смерть в январе 1895-го года.

Малорусские очеркиИз множества мест, где Всеволоду Владимировичу прихо-

дилось бывать по долгу службы, он привозил путевые очерки и записки. Некоторые из них относятся к Малороссии. Это очерки

65

«Вдоль австрийской границы» и «Русский город под австрийской маркой». Последний очерк посвящен административному центру Буковины – Черновцам, находившимся тогда вместе с другими за-падномалорусскими землями в составе Австро-Венгрии. Видимо, стоит напомнить, что во времена писателя малорусы считались такими же русскими как и великорусы. Поэтому и в упомянутом очерке Крестовский назвал Черновцы русским городом.

Впрочем, русским свой край считали и сами буковинские, га-лицкие, закарпатские русины. «Закордонные крестьяне, – отмечал Всеволод Владимирович, – приходя иногда к нам, с большим учас-тием и интересом расспрашивают, что делается «у нас» в Москве и в Киеве? Иначе они и не выражаются, как «у нас» в России, и царя называют «нашим», т.е. своим царем. Когда же им при этом напоминают, что у них есть свой цесарь в Вене, они ухмыляясь от-вечают, что это так только пока, до времени, а что истинный царь их сидит в России, в Москве. Замечательно, что про Петербург никто из них никогда не поминает, как точно бы они и не знают о его существовании; но Киев и Москву знают решительно все и считают последнюю своею истинною столицей».

Есть в очерке и строки об украинофильском движении: «Как у нас в свое время работали чернышевщина и писаревщина, так и тут, но только несколько позднее нашего, нашли себе ретивых адептов в полуобразованной среде разные кулишовщины, драго-мановщины и т.п. Это явление совершенно аналогично с нашим и, как у нас, так и здесь, объясняется оно именно тою полуобра-зованностью так называемого «интеллигентного слоя», которая хуже всякого невежества, потому что не способна ни к самостоя-тельному мышлению, ни к здравой оценке чужого мнения, а напро-тив, склонна к совершенно холопскому преклонению пред каждою либерально-яркою и хлесткою фразою, пред каждым радикаль-но забористым выкрутасом, сколь бы ни были они сами по себе вздорны и нелепы. И замечательно, что здешние «украйнофилы» или «народовцы», совершенно также, как и наши «народники», оторвались от истинно народной почвы и даже разучившись по-нимать свой народ, воображают себе, что именно они-то и при-званы преобразовывать его и повернуть на новую дорогу всю его историю, весь склад его тысячелетней жизни, быта, верований и упований».

66

В Малороссии (в губернском городе с вымышленным назва-нием Украинск, под которым подразумевается, скорее всего, Ка-менец-Подольский) проходит и действие романа «Тьма Египетс-кая» – первой части знаменитой антинигилистической трилогии. Третья же часть трилогии – роман «Торжество Ваала» (в связи со смертью писателя он остался незаконченным) содержит проро-ческое предостережение правящим кругам Российской империи.

Крестовский предупреждал, что противники самодержавия меняют тактику. Вместо провалившегося с треском «хождения в народ», они начинают «идти в правительство», делают карьеру, стремятся к занятию ключевых постов в чиновничьей иерархии, чтоб затем взорвать государство изнутри. Они демонстриру-ют «верноподданность» и «религиозность», громче всех кричат «Ура!» и поют «Боже, Царя храни», но при этом тайно продолжают свою разрушительную деятельность.

«Старайся всячески, хоть ужом проползай в лагерь врагов, – поучает в романе такой вот тайный революционер Охрименко со-ратника по борьбе. – Облекайся в их шкуру, яждь и пий, и под-певай с ними, усыпи их подозрительность, и незаметно заражай всех и вся вокруг себя своею чумою. Это, брат, рецепт верный!.. И подумай-ка сам, если бы по всем-то ведомствам да сидело бы на верхах и под верхами хоть пятьдесят процентов «наших», «сво-их», – го-го, що б воно було!.. Да мы бы, брат, в какой-нибудь один, другой десяток лет тишком-молчком так обработали бы исподволь и незаметно нашу матушку Федору великую (так революционеры именовали Россию – Авт.), довели бы ее до такого положения, что ей, як тій поповій кобильці, а-ни тпрру, ни ну!.. Сама бы пошла на капитуляцию перед нами».

Описанный в «Торжестве Ваала» план воплотился в реальность. В феврале 1917-го года решающую роль в свержении монархии сыграли не хулиганствующие толпы, а тайные революционеры, занимавшие к тому времени множество ответственных должнос-тей. Всеволод Крестовский заметил опасность еще за двадцать пять лет до катастрофы. Заметил и прямо указал на нее. Но его не услышали. Что тут скажешь? Лучше всего подходят слова Панте-леймона Кулиша: «Ни одной Трои не было без своей Кассандры».

67

Киев в свете первой городской переписи (1874)

Городские переписи проводились в Российской империи с 1862-го года. Начали с Петербурга. Затем, в течении десяти с не-большим лет подобный учет населения провели во множестве го-родов – от Москвы до каких-нибудь Верхнеуральска, Цивильска или Таганрога. В Малороссии в число «переписанных» попали Екатеринослав, Житомир, Одесса, Харьков. А вот Киев, будучи по своему историческому значению одним из главнейших городов России, оказался отстающим.

Наверное, поэтому, киевский генерал-губернатор Александр Дондуков-Корсаков выступил с инициативой проведения здесь однодневной статистической переписи. Соответствующее предло-жение он подал министру внутренних дел Александру Тимашеву. Тот, в свою очередь, доложил о нем Александру II. Вскоре, «во исполнение Высочайшего повеления», начались подготовитель-ные работы «для приведения в точную известность числа жителей города Киева, состава населения и размещения его в различных частях города».

Первоначально перепись назначили на ноябрь 1873-го года, но чтобы лучше подготовиться, ее проведение отсрочили на не-сколько месяцев. Сбор данных и их обработку поручили Юго-За-падному отделу Императорского Русского географического об-щества (ИРГО). Отдел с задачей, в основном, справился. Данные были собраны, обработаны и изданы, благодаря чему сегодня мы имеем возможность получить четкое представление – какой была наша нынешняя столица в то далекое время.

Население Киева насчитывало тогда 116 тыс. человек. Это не-посредственно в городе. Перепись, однако, проводилась не толь-ко там. В документах Юго-Западного отдела ИРГО отмечалось, что некоторые предместья Киева (Шулявка, Соломенка, Протасов Яр, Демиевка, Саперная слободка, а также поселки около клад-бища на Байковой горе), хотя и находятся за городской чертой, но «составляют существенную часть города Киева, как по занятиям жителей, так и по своему значению в общей городской жизни».

68

С учетом этих предместий численность жителей увеличилась до 127 тыс. человек. Из них – почти 72 тыс. мужчин и более 55 тыс. женщин.

Коренные киевляне составляли меньшинство населения – всего 28,3%. Остальные обитатели города являлись уроженца-ми – других регионов Малороссии (45,5%), Великороссии (13,2%), Белоруссии (8,2%), прочих частей империи и иных стран (менее 5%). Как видим, абсолютное большинство (почти 74%) проживав-ших в Киеве людей, родились в Малороссии. Это, между прочим, наглядно опровергает утверждения некоторых «национально со-знательных» авторов о будто бы имевшем место при царизме це-ленаправленном заселении украинских городов выходцами из Ве-ликороссии, чем наши профессиональные «патриоты» и пытаются объяснить русскоязычность городского населения.

Кстати, о языке. Согласно данным киевской переписи 38% горожан считали родным общерусский (русский литературный) язык, 30,2% – малорусское наречие, 7,6% – великорусское наре-чие, 1,1% – белорусское наречие. Всего, таким образом, русский язык в его разновидностях являлся родным для 77% киевлян. Из остальных языков стоит упомянуть еврейский (родной для 10% жителей Киева), польский (он был родным для 6% киевлян) и не-мецкий (немецкоязычными являлись 2% обитателей города).

Позднее выяснилось, что количество тех, кто назвал родным малорусское наречие, с помощью различных манипуляций было завышено. Неудивительно – Юго-Западный отдел ИРГО представ-лял собой рассадник украинофильства. Непосредственно перепис-чиками руководил ни кто иной, как Павел Чубинский (автор слов гимна «Ще не вмерла Україна»). Примечательно, впрочем, другое. Даже ярые украинофилы не отождествляли великорусский и рус-ский литературный языки. В то время все понимали, что русский литературный язык является общерусским, т.е. не исключительно великорусским, но и украинским (малорусским), и белорусским культурным языком.

По вероисповеданию население Киева было преимуществен-но православным (77,5%). 10,8% киевлян исповедовали иудаизм, 8,1% – католицизм, 2,1% являлись протестантами. Остальные ре-лигии имели в городе незначительное число приверженцев. Кара-имов, например, насчитывалось всего 154, мусульман – 86, униа-тов – 31. Имелось в наличии даже три язычника.

69

Учитывала перепись также количество домов. В Киеве насчи-тывалось 10669 жилых строений, составлявших 6375 дворов. При этом дома только в 147 дворах (в основном в центре города) были снабжены водопроводом. 1420 дворов имели колодцы, а через 103 двора протекали речки или ручьи. Обитателям остальных прихо-дилось ходить за водой к более или менее близко расположенным водоемам.

Что касается жилых домов, то 65% из них были деревянные, около 15% – смешанные (построенные из дерева и камня), 12% – каменные, остальные – мазанки, землянки и т.п. 9069 домов пред-ставляли собой одноэтажные строения. 1419 были двухэтажными, 160 – трехэтажными, 18 – четырехэтажными и только три пяти-этажными. Более высоких жилых зданий в Киеве тогда не строи-ли.

В домах насчитывалось 21203 квартиры. 652 из них перепис-чики по каким-то причинам не описали. В остальных насчитали 62297 комнат. Более 40% квартир были бесплатными. Квартплата в прочих колебалась в зависимости от числа комнат и от местопо-ложения. К примеру, в центральной – Дворцовой части города, ми-нимальная месячная плата за однокомнатную квартиру равнялась одному рублю. А на Демиевке такую квартиру можно было снять и за 40 копеек в месяц.

Кроме того, перепись установила, что в Киеве имелось: 17 рес-торанов, 82 трактира, 715 питейных заведений, 105 гостиниц и постоялых дворов, 696 магазинов (не считая книжных), 32 парик-махерских, 13 больниц, 18 аптек, 9 банков, 13 фотоателье, 6 де-тских приютов, 4 богадельни и 29 домов терпимости. Любопытно, что последние были отнесены переписчиками к категории заведе-ний «имеющих отношение к общественному здравию».

Культурные потребности киевлян и гостей города обеспечива-ли два театра, восемь библиотек, 14 книжных и нотных магазинов. А еще в городе функционировало 63 учебных заведения. В том числе два высших – университет святого Владимира и духовная академия. Правда, с грамотностью в Киеве обстояло не очень хо-рошо. 49% жителей города в возрасте старше семи лет не умели ни читать, ни писать. Но эта проблема решалась, причем решалась успешно (как, впрочем, и везде в царской России). И доказательс-твом этому являются результаты еще одной киевской переписи. Ее провели спустя 45 лет, почти день в день – 16 марта 1919-го года.

70

Она тоже была своего рода первой. Первой после установления (еще не окончательного) в городе советской власти.

Население Киева составляло тогда уже 544 тыс. человек (255 тыс. мужчин и 289 тыс. женщин). А неграмотных (в возрасте семь лет и старше) было в 1919-м году всего 19,7%. Разумеется, боль-шинство горожан овладели грамотой не в два последних предшес-твовавших переписи года (когда нормальный учебный процесс был просто невозможен), а еще до революции, в царское время.

71

Несветлый облик «борца за свободу»

«Дмитрий Андреевич, вставайте! Пора». Этими словами начи-нается мини-спектакль, коротенькая сценка, которую периодичес-ки передают по 1-му (общенациональному) каналу Украинского радио. Тюремный надзиратель будит заключенного Дмитрия Ли-зогуба. Будит, чтобы вести его на казнь. В то воспроизводимое в спектакле августовское утро 1879-го года, по приговору военного суда Лизогуба вместе с двумя сообщниками повесили в Одессе.

Далее в радиосценке повествуется, что русское общество было потрясено несправедливым и жестоким приговором. Потрясено, ибо вся вина Дмитрия Андреевича заключалась якобы лишь в том, что принадлежащее ему огромное состояние Лизогуб пожертво-вал в пользу своего народа. Но так ли все было на самом деле? Наверное, имеет смысл поговорить о случившемся подробнее.

«Денежный мешок» террористовДмитрий Лизогуб родился в 1850-м году. Он принадлежал к

старинному казацкому роду, многие представители которого оста-вили свой след в истории Малороссии. Не были в этом отношении исключением и отец Дмитрия, и его младший брат. Первый – Ан-дрей Иванович – был известен как богатый помещик-либерал, приятель Тараса Шевченко. Второй – Федор Андреевич – являл-ся крупным общественным деятелем дореволюционной России, а впоследствии, при гетмане Павле Скоропадском, занимал пост премьер-министра.

Что же касается Дмитрия Андреевича, то он проявил себя на ином поприще – стал революционером. И не просто революционе-ром, а фанатиком революционной идеи. Будучи чрезвычайно со-стоятельным человеком (от отца он унаследовал богатейшие зе-мельные владения), Лизогуб жил в крайней бедности, отказывая себе в самом необходимом. Экономил на одежде и еде. Чтобы не тратиться на извозчика, готов был ходить пешком из одного конца Санкт-Петербурга в другой. (По этому поводу знакомые сравнива-ли его с Плюшкиным). Все доходы от помещичьих имений Дмит-рий Андреевич отдавал на революционную деятельность. Сначала

72

на пропаганду, затем на террор. На деньги Лизогуба готовились и осуществлялись убийства чиновников, жандармов, полицейских, а также тех, кого революционеры подозревали в доносительс-тве. Покушение на товарища (заместителя) прокурора киевско-го окружного суда Михаила Котляревского. Убийство адъютанта киевского жандармского управления Густава Гейкинга. Убийство харьковского генерал-губернатора Дмитрия Кропоткина. Наконец, подготовка покушения на Александра ІІ. Эти и многие другие пре-ступления финансово обеспечивал Дмитрий Лизогуб. (Такая вот «работа» именуется сегодня на Украинском радио жертвованием в пользу своего народа). Даже после ареста он ухитрялся посы-лать из тюрьмы своему управляющему Владимиру Дриго записки с соответствующими распоряжениями.

Пользуясь мощной денежной поддержкой революционеры уве-личивали размах своей «деятельности». Кровавые волны террора захлестнули Россию. При этом гибли не только «слуги самодержа-вия». Если на пути убийц случайно оказывались простые люди – крестьяне, рабочие, студенты – беспощадно расправлялись и с ними – «в целях революционной самообороны». Вероятно не зря современники называли борцов с царизмом – российскими баши-бузуками. (Только что закончилась русско-турецкая война и рас-сказы о бесчинствах башибузуков – солдат турецких иррегуляр-ных войск, уничтожавших мирное христианское население, были памятны в русском обществе).

Справедливости ради следует отметить, что Дмитрий Андре-евич лично участия в терактах не принимал. Его берегли. Рево-люционеры опасались лишиться источника финансирования в случае, если Лизогуба схватит полиция. И, может быть, именно поэтому, не сталкиваясь со смертью лицом к лицу, не видя как, обливаясь кровью, падают застреленные или зарезанные люди, он требовал еще большего усиления террора. Дмитрий Андреевич являлся не только «спонсором», но и инициатором ряда полити-ческих преступлений.

Его кровожадность ярко проявилась при подготовке к покуше-нию на Михаила Котляревского. Убить прокурора собирались за то, что тот, как утверждали слухи, во время следствия издевался над двумя студентками и приказал тюремщикам раздеть их до-нага. Однако буквально накануне «акции» террористы неожидан-но узнали, что вся история с раздеванием – вымысел. Не было

73

никаких издевательств, да и вообще делом этих студенток зани-мался другой прокурор. И все-таки Котляревского решили убить. Так рассудил Лизогуб. Дескать, если прокурор не виноват в этом случае, значит виноват в чем-нибудь другом. А если не виноват, то будет виноват – должность у него такая. Доказательства тут искать незачем.

Приговаривая незнакомого человека к смерти, Дмитрий Андре-евич не колебался. Между тем, решение это сыграло злую шутку с ним самим.

Возмездие«Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Запечат-

ленные в Евангелии, эти слова Иисуса Христа должен помнить каждый христианин. Но убежденный атеист Лизогуб ими пренеб-рег. А напрасно…

Его арестовали через несколько месяцев. Отдали под суд. Су-дьи же не стали искать безупречных доказательств вины Дмит-рия Андреевича. Обвинение против него строилось только на информации полученной агентурным путем. Суди Лизогуба суд присяжных, жандармам пришлось бы выставить своих агентов в качестве свидетелей (то есть рассекретить их) либо отказаться от попыток осудить террориста. Но дело рассматривал военный суд. Суд, который удовлетворился донесениями неназванной агенту-ры. (И, как потом выяснилось, поступил правильно – донесения были точными). Подсудимого приговорили к смертной казни через повешение.

Говорят, на суде он держался вызывающе. Был уверен – до-казательств против него нет. Когда услышал приговор – испы-тал шок, испугался. Но было уже поздно. Через день временный одесский генерал-губернатор Эдуард Тотлебен (тот самый, герой Крымской войны) утвердил судебное решение. Еще через день приговор привели в исполнение. Дмитрия Андреевича повесили на Скаковом поле, возле скотобойни. В какой-то мере символич-но. Так закончился его жизненный путь.

И еще одно. В этой статье ничего не сказано о личной жизни Лизогуба. Дело в том, что таковой у него не было. Дожив почти до тридцати лет, Дмитрий Андреевич ни разу не вступал в интим-ные отношения с противоположным полом. «Лизогуб не любил ни одной женщины, и его ни одна женщина не любила» – писала

74

подпольная газета «Народная воля». Писала с одобрением. Мол, между любовью и революцией Дмитрий Андреевич выбрал пос-леднюю, «безраздельно отдавшись одной страсти высшего поряд-ка».

Не исключено, впрочем, что отсутствие женщин в жизни Ли-зогуба объяснялось не только его политическими убеждениями. Уже упоминавшийся Владимир Дриго позднее написал довольно откровенную записку (исповедь) о своих отношениях с Дмитрием Андреевичем, охарактеризовав их как «любовь мужчины к муж-чине» и даже «гораздо больше». Будь таковая исповедь написана нашим современником, ее следовало бы понимать однозначно. Но признание сделано в ХІХ веке. Тогда в вышеприведенные слова могли вкладывать и какой-то иной смысл. Правда, некоторые дру-гие детали жизни Лизогуба также дают основание говорить о его нетрадиционной ориентации. Но прямых указаний на этот счет не имеется. Не имеется, по крайней мере, в опубликованных матери-алах.

Тем не менее в подробности жизни Дмитрия Андреевича исто-рики предпочитали не углубляться. Что-то там их не устраивало. Хотя в советское время о революционерах писали много и, как правило, в восторженном тоне, но к Лизогубу это не относилось. Нет, его не замалчивали. В книгах по истории революционного дви-жения фамилию Дмитрия Андреевича упоминали среди прочих. Нашлось для него место и в энциклопедиях. Однако кроме этих упоминаний и кратких биографических справок, о нем не написа-но ни одной монографии, ни одной научной статьи. Небольшая и, надо признать, талантливая, повесть Юрия Давыдова, вышедшая в серии «Пламенные революционеры» – вот и вся советская лите-ратура о Лизогубе.

Подлинная известность пришла к нему только теперь, благода-ря Украинскому радио. Что ж… У каждого свои герои.

75

Кое-что о русском языке на Украине

«Когда человеку больно, он кричит на родном языке». С этой фразой из советского сериала «Семнадцать мгновений весны» трудно не согласиться. В самом деле, человек, теряющий само-обладание, поневоле выражает эмоции на том языке, на котором думает. То есть – на родном. В чем, наверняка, могли убедиться многие. Включая и автора данной книги.

Несколько лет назад в прямом эфире «Радио-Эра» FM мне до-велось полемизировать с тогдашним председателем парламент-ского Комитета по вопросам культуры и духовности Лесем Сте-пановичем Танюком. Речь шла о Тарасе Шевченко. Временами дискуссия принимала острый характер. Лесь Степанович развол-новался и… перешел на русский язык. Ведущий радиоэфира Ро-ман Коляда аж подпрыгнул: «Вы заговорили на русском языке?!». Чем сильно смутил Леся Степановича, поторопившегося вновь вернуться до «рідної мови».

Между тем, смущался г-н Танюк напрасно. Русский язык был родным для многих деятелей украинского движения. В свое время на таких деятелей даже ходила эпиграмма: «Собирались малорос-сы в тесно сплоченном кружке, обсуждали все вопросы на россий-ском языке». Видный украинофил Михаил Петрович Драгоманов потратил много сил и энергии, отстаивая права украинского язы-ка. На этом же языке переписывался он со своими соратниками. А вот к родной сестре, украинской писательнице Олене Пчилке (матери Леси Украинки) писал на языке русском. «Каждому из нас писать по-русски легче, чем по-украински» – признавался Драго-манов в частном письме к галицкому украинофилу Владимиру На-вроцкому.

Известный украинский педагог Константин Дмитриевич Ушинс-кий убедительно доказывал, что детей нужно обучать на их родном языке. В связи с этим он требовал введения украинского языка в школы Малороссии (Украины). И, как настоящий ученый, приме-нял свои педагогические идеи в личной жизни. Константин Дмит-риевич и его супруга Любовь Семеновна (урожденная Дорошенко) воспитывали собственных детей на родном языке. На русском.

76

Аналогичным образом поступал и Павел Платонович Чубинский (автор слов гимна «Ще не вмерла Україна»). Его сыну, крупному ученому-юристу Михаилу Павловичу Чубинскому пришлось потом оправдываться, объясняя почему лекцию в украинском кружке он читает по-русски. Объяснил просто: «Недостаточно владею укра-инским языком».

Секретарь Центральной Рады Михаил Еремеев в мемуарах рассказывал сколько усилий было положено на внедрение в народ «украинской национальной идеи». Проводились различные ме-роприятия – спектакли, концерты, экскурсии на Тарасову могилу. Да вот беда: «Все эти довольно важные проявления национальной сознательности, были поверхностные и не проникали в гущу насе-ления. В театрах, на концертах или экскурсиях почти вся публика говорила упорно по-русски».

Еще один украинский деятель – Александр Лотоцкий (умудрив-шийся занимать министерские посты и при Центральной Раде, и при гетмане, и при Петлюре, а затем и в правительстве УНР в из-гнании) вспоминал как неприятно были поражены «национально сознательные» украинцы, когда во время гастролей в Киеве укра-инской театральной труппы (в 1893 году) выяснилось, что артисты только на сцене пользуются украинским языком, а вне театра го-ворят на русском. К руководителям труппы Марии Заньковецкой и Николаю Садовскому отправилась с протестом специальная деле-гация. Но корифеи театральной сцены восприняли предъявленные претензии как бред. «Все усилия дать им понять принципиальную нашу позицию не имели успеха, – жаловался Лотоцкий. – С тем мы и ушли. А вечером в театре Заньковецкая ответила на наш визит очень решительным шагом: не приняла подарка, который поднесли ей в антракте от украинской общественности».

Также складывалась языковая ситуация в других отечествен-ных театрах. «Об украинских артистах должен, к сожалению, ска-зать, что они не имеют ни крошки чувства ответственности для поддержания украинского слова и служат украинской сцене толь-ко за деньги, – сообщал корреспондент украинофильской газеты «Буковина». – В труппе Захаренко кроме Касиненко и Царенко никто не умеет говорить по-украински, только то, что выучит в роли, как попугай, а за кулисами уже не услышишь у них друго-го языка, только русский… Вообще между актерами считают того человека, который сердцем и душой является украинцем, необра-зованным, неотесанным».

77

Русский язык был родным и для таких столпов украинского дви-жения как Борис Гринченко или Михаил Грушевский. Соответству-ющие признания можно найти в автобиографических материалах указанных лиц. Иногда, впрочем, украинские деятели свою рус-скоязычность пытались скрыть. Так поступал, к примеру, «отец украинской дипломатии» Александр Шульгин, генеральный секре-тарь по международным делам (то есть министр иностранных дел) в правительстве Центральной Рады. Дома, наедине с женой, он говорил по-русски. Но стоило на пороге показаться посторонне-му, генеральный секретарь тут же переходил на «рідну мову». По-добным же образом вел себя гетманский министр труда – Максим Славинский. Скрыть, конечно, ничего не удалось. Оба министра лишь накликали на себя насмешки. В обществе прекрасно знали какой язык в действительности является для них родным.

«Если перестанем кокетничать нашим культурным самостийни-чеством, – отмечал в 1919 году известный литературовед, жур-налист, бывший заместитель председателя Центральной Рады и будущий петлюровский министр Андрей Никовский, – то должны будем признать, что это факт – положительный или отрицатель-ный – тут не об этом речь – настоящей действительности и нашего воспитания и, наконец, большой экономии энергии, факт то, что основной в нас всех является культура русская… И насколько весь культурный состав вокруг по языку и по отношениям был русским, настолько, то есть в полной мере, новоиспеченный украинский гражданин был и есть мгновенным переводом с «языка родных осин» на «мову похилих верб».

«Даже в патриотических украинских семьях преобладание имел русский язык» – в свою очередь свидетельствовал член Цен-тральной Рады Панас Феденко. И в таком преобладании не было ничего странного. Русский литературный язык изначально фор-мировался как язык общерусский, общий для всей исторической Руси, в том числе и для той ее части, которая сегодня называется Украиной. Вклад малорусов (украинцев) в развитие этого языка огромен. Он являлся для них своим, родным языком. Русскоязыч-ными (за небольшим исключением) были и малорусские писатели дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мир-ного. Чтобы убедиться в этом, можно открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть на каком языке переписывался он со своими детьми. «У нас по Украине много та-

78

ких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски» – кон-статировал украинский поэт Павел Грабовский.

Правда, среди меньшинства (среди тех, для кого русский лите-ратурный язык не был родным) находился самый знаменитый из малорусских (украинских) литераторов – Тарас Шевченко. Одна-ко нужно помнить, что Тарас Григорьевич происходил из той час-ти Малороссии, которая лишь за двадцать лет до его рождения освободилась от польского ига. Естественно, что речь земляков поэта и его самого была сильнее засорена полонизмами и, сле-довательно, больше отличалась от русского литературного языка, чем, скажем, говоры жителей Левобережья, Слобожанщины или Новороссии (Южной Украины). Тем не менее, на русском языке Шевченко написал все свои повести, некоторые поэтические про-изведения, театральный сценарий. По подсчетам специалистов, почти половина сочиненного «великим Кобзарем» – написано по-русски (319 страниц украинского текста и 315 – русского). При всей любви к малорусскому слову Тарас Григорьевич не отделял себя от русской культуры. В своем «Дневнике» (кстати сказать, также написанном на русском языке) он называл великорусского поэта Алексея Кольцова «поэтом нашим», а Михаила Лермонто-ва – «наш великий поэт».

Не отделяют себя от русской культуры и русского языка укра-инцы (в большинстве своем) и сегодня. Для более, чем половины из них русский язык является родным. В этом отношении интерес-ны данные опроса, проведенного в апреле 2000 года Институтом социологии НАН Украины в Киеве. При ответе на вопрос: «Какой язык Вы считаете родным?» – 76% киевлян – украинцев по проис-хождению назвали украинский. Когда же социологи перифразиро-вали вопрос: «На каком языке Вы общаетесь в семье?», украинс-кий назвали только 24% киевлян – украинцев.

«В ответах на вопрос о родном языке респонденты нередко ото-жествляют его с этническим происхождением –указывал доктор социологических наук Николай Шульга. – Поэтому для того, чтобы получить более объективную картину распространения языков в разных сферах жизни, необходимо задать вопрос не только о род-ном языке, но и на каком языке люди общаются в разных обстоя-тельствах». Однако и вопрос о языке общения в семье полностью картину не проясняет. Как утверждает тот же Шульга: «Косвенным показателем распространения русского языка в Украине являет-ся выбор респондентами языка анкеты. Институт социологии НАН

79

Украины при массовых опросах использует социологические анке-ты на двух языках – украинском и русском. Перед тем, как начать опрос, интервьюер предлагает респонденту по желанию выбрать анкету или интервью на украинском или русском языке. Иначе го-воря, каждый социологический опрос – это манифестация языко-вых предпочтений населения, своего рода референдум». В резуль-тате, как выяснилось во время всеукраинского опроса в апреле 2000 года, 49,5% респондентов ответили, что общаются в семье на украинском языке, 48,5% – на русском языке, 2% – на другом языке. Однако анкеты на украинском языке предпочли взять толь-ко 37,2% респондентов, в то время как на русском – 62,8%. Иными словами, среди тех, кто уверяет, что общается в семье на украин-ском языке, многим на самом деле легче говорить на русском.

Вышеприведенные данные существенно расходятся с итогами Всеукраинской переписи населения (2001 год). Тогда, как извест-но, 67,5% граждан Украины и 85,2% этнических украинцев назва-ли родным украинский язык. Причина такого расхождения кроет-ся в дезориентации населения. Дезориентации, осуществляемой целенаправленно. В том числе и с помощью СМИ. Достаточно вспомнить, как во время последней переписи по Первому каналу Национального радио многократно передавалось «разъяснение» некоего «прохвесора». «Разъяснение» сводилось к тому, что в ка-честве родного языка украинцам следует указывать именно укра-инский. Даже если они с детства говорят на русском. Даже если на русском с детства говорят их родители. Поскольку, дескать, родной язык – это не язык вашего детства и не язык ваших роди-телей. Родной язык – это язык рода, к которому вы принадлежите. О том, что украинцы (малорусы), как и великорусы, и белорусы, родом из Руси, что до революции 1917 года они вместе составля-ли одну русскую нацию, «прохвесор», разумеется, умалчивал. Как и о том, что русский язык они (малорусы, великорусы, белорусы) развивали совместными усилиями. И о том, что считать этот язык языком своего рода нынешние украинцы имеют уж никак не мень-ше оснований, чем язык украинский. Умалчивал, как молчат об этом и другие «прохвесора».

Вот и получается, что наслушавшись подобных «разъяснений» многие украинцы разводят руками: «Мой родной язык украинский, но мне легче говорить на русском». Но ведь говорить легче на род-ном языке. И об этом, наверное, тоже стоит вспомнить.

80

Как создавался украинский язык

Языковой вопрос на Украине вызывает острые споры с тех пор, как она стала независимой. Украинский язык оказался единствен-ным государственным. Была украинизирована работа централь-ных (а в большинстве регионов – и местных) органов власти. Где быстрее, где медленнее, но повсюду переводится на украинский система образования. Происходит это, как правило, без учета мне-ния учеников и их родителей. В некоторых областях не осталось уже ни одной русскоязычной школы. В других – их число уменьша-ется с каждым годом. То же самое можно сказать о детских садах, училищах, вузах. Медленно, но верно идет вытеснение русского языка из теле- и радиоэфира. Список подобных «достижений» можно продолжить. И тем не менее…

«Вокруг господствует русский язык, – жалуются доморощен-ные «национально сознательные» деятели. – Украинский народ русифицирован! Украинцы не говорят на родном языке!». Не успо-каивают упомянутых деятелей даже результаты последней всеук-раинской переписи. «67,5% населения Украины признали родным языком украинский, и это на 2,8% больше, чем в 1989 г., – пишет, например, доктор филологических наук Владимир Панченко. – Но если бы те 67,5% еще и пользовались им! Тем временем имеем удивительный феномен «платонической» любви: «Мой родной язык украинский, но мне легче общаться на русском».

В самом деле, несмотря на государственную поддержку, укра-инский язык так и не стал языком большинства украинцев. Поче-му? Попробуем разобраться.

«Больной вопрос»Об этом сегодня не принято говорить, но в общем-то не сек-

рет: украинский литературный язык создавался, в основном, в Га-лиции. «Работа над языком, как вообще работа над культурным развитием украинства, велась преимущественно на почве галиц-кой» – признавал еще Михаил Грушевский. Вот на этой «работе» и стоит остановиться. Началась она в середине ХІХ века. К тому времени Галиция находилась в составе Австрийской империи и

81

давно уже представляла собой «больной вопрос» для правитель-ства. Согласно тогдашним представлениям, галицкие малорусы (русины), как и малорусы восточные, вместе с великорусами и бе-лорусами составляли одну русскую нацию. Грядущее националь-ное пробуждение Галицкой или, как ее еще называли, Австрийской Руси неминуемо должно было усилить тяготение галичан к сосед-ней России. В Вене не без оснований опасались за территориаль-ную целостность своей державы. А потому делали все возможное, чтобы отгородить Галицию от других русских земель «железным занавесом». Отгородить, в том числе, в языковом отношении.

Когда в 1816 году львовский митрополит обратился к властям с просьбой разрешить преподавание в народных школах на мест-ном наречии (а не на польском языке), галицкий губернатор отве-тил отказом. Начальник края пояснил, что наречие галичан – это «разновидность русского языка» и использовать его в обучении нельзя «по политическим причинам». В 1822 году австрийское правительство запретило ввоз в Галицию книг на русском языке из России (об этом запрете, в отличие от Эмского указа, у нас не вспоминают). Под подозрение в государственной измене попал крупнейший галицкий историк Денис Зубрицкий, опубликовавший в 1830 году во Львове оду Гавриила Державина «Бог». (Ученый имел неосторожность заявить, что язык Державина – это тот лите-ратурный язык на который нужно равняться русинам). Такое же по-дозрение пало на знаменитую «Руську тройцю» – Маркиана Шаш-кевича, Ивана Вагилевича и Якова Головацкого. Члены «Тройцы» выпустили в 1837 году на галицком наречии сборник «Русалка Днестровая», чем накликали на себя обвинение в русофильстве. Полиция конфисковала тираж сборника (лишь несколько десятков экземпляров удалось спрятать), а его издателей в местном обще-стве стали называть николаевцами – сторонниками русского им-ператора Николая І.

Даже в 1848 году, когда в Австрии вспыхнула революция и большинство населявших империю наций получили право на от-носительно свободное развитие, для галичан сохранялись некото-рые ограничения. Губернатор Галиции граф Стадион фон Вартга-узен заявил русинам, что они должны отречься от национального единства с остальной Русью и развивать свою культуру как са-мостоятельную. Галичане спорить не стали. Указания губернатора перечеркнула сама жизнь.

82

Русское возрождениеСозванный в том же году съезд галицко-русских ученых принял

решение о выработке своего литературного языка. Вырабатывать его собирались на основе народных говоров, очищенных от по-лонизмов. Но очень скоро выяснилось, что чем больше местные говоры очищаются от польского влияния, тем сильнее приближа-ются они к русскому языку. «Едва начала Русь в Австрии возрож-даться, оказалось, что ее литература не ступит ни шагу без сло-варя Шмидта (русско-немецкий словарь – Авт.), что этот словарь русский как для Львова, так и для Петербурга, что в нем собраны сокровища действительно литературного, письменного языка» – вспоминали впоследствии галичане.

Вдобавок ко всему, австрийский император Франц-Иосиф, пос-ле того как его войско разгромили венгерские повстанцы, вынуж-ден был просить помощи у России. Царская армия перешла грани-цу. Путь в Венгрию лежал через галицкие земли, где русских сол-дат восторженно встречало население. «Чем глубже проникали мы в Галицию, тем радушнее встречали приём не только от крестьян, но и со стороны интеллигенции – писал в мемуарах участник похо-да, офицер пехотного полка Петр Алабин. – Нас ждала, нами вос-хищалась, нами гордилась, торжествовала и ликовала при нашем вступлении в Галицию партия русинов, составляющих три части всего населения Галиции». Алабин свидетельствовал, что, хотя в речи галичан ощущалось польское влияние, русские солдаты и местные жители хорошо понимали друг друга. «Русский народ в Галиции все время польского над ним владычества хранил непри-косновенно свои обычаи, свой русский язык, конечно, несколько в искажённом виде (на котором теперь пишутся, однако, стихи, песни, значительные литературные произведения, учебники, даже издается газета «Зоря Галицка»), но религия его предков иска-зилась унией. Впрочем, униатские ксендзы русинов, может быть, разделяя сочувствие к нам своей паствы, по-видимому, искренно нам преданы. Многие из них приходили поближе познакомиться с нами, откровенно нам высказывая, что они гордятся нами, как своими братьями, перед немцами и поляками и сопровождали нас приветами и благословениями».

Австро-российское сближение благоприятно сказалось на куль-турном развитии края. Все запреты и ограничения были отменены.

83

Русский язык стали изучать в школах. На нем печатались газеты и книги. Его приняла в качестве языка общения галицко-русская интеллигенция. Продолжалось русское возрождение и после того, как, разгромив повстанцев, царская армия покинула Австрию. Даже в галицком «Вестнике краевого правительства» рядом с тек-стом указов на государственном немецком языке публиковался их перевод на язык близкий к русскому литературному.

Но стоило Российской империи увязнуть в Крымской войне – политика австрийских властей резко переменилась. Начались го-нения на русский язык. Прекратилось его изучение в государствен-ных школах. Русскоязычные газеты стали закрывать. От русинов требовали забыть о национальном единстве с Россией, изменить свой язык, сделав его непохожим на русский. В случае отказа уг-рожали репрессиями. «Рутены (так австрийцы иногда называли русских галичан – Авт.) не сделали, к сожалению, ничего, чтобы надлежащим образом обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом от-ношении», – заявил наместник Франца-Иосифа в Галиции Агенор Голуховский.

Галичане оправдывались. «Что наш язык похож на употребляе-мый в Москве, в том мы не винны, – говорил на заседании галиц-кого сейма выдающийся писатель и общественный деятель, свя-щенник Иоанн Наумович. – Похожесть нашего языка с московским очевидна, потому что они оба опираются на общие основания и правила». Наумович напоминал, какой огромный вклад в разра-ботку русского литературного языка внесли малорусы, и пояснял, что, принимая этот язык, «мы берём назад свою собственность. Похожесть нашего языка с языком всей Руси не уничтожит никто в мире – ни законы, ни сеймы, ни министры».

«Русины пишут таким языком, какой они успели выработать, приняв в основу свой народный язык и язык книжный русский, при-знавая этот последний языком не московским, а общерусским. – отмечал бывший издатель «Русалки Днестровой» Яков Головац-кий, ставший к тому времени профессором Львовского универси-тета. – Русины того мнения, что русский книжный язык возник в Южной Руси и только усовершенствован великорусами».

«Литературный русский язык должен быть один, – утверждал, в свою очередь, редактор львовской газеты «Слово» Венедикт Пло-щанский, – Что Русь делится на части, еще ничего не значит, – она

84

всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша со-ставляют одну Польшу с одним литературным языком».

Но в Вене не желали слушать аргументы и объяснения. Власти принялись за создание движения «молодых рутенов» («молоды-ми» их называли не по возрасту, а как отрекшихся от «старых» взглядов на национально единую Русь). Представители нового движения объявили о «розбудове» самостоятельной рутенской (наименование «украинская» стали использовать позднее) нации. Первым шагом к этому должна была стать разработка «своего» литературного языка.

Проблема, однако, состояла в том, что «молодые», несмотря на поддержку властей, не имели никакого влияния. В народе на них смотрели как на предателей, австро-польских лакеев. К тому же, состояло движение из людей, как правило, ничтожных в интеллек-туальном отношении. О том, что они смогут создать и, тем более, распространить в обществе новый литературный язык не могло быть и речи.

«И лучше, и безопаснее»На помощь пришли поляки, бывшие в то время в Галиции гос-

подствующей нацией. «Все польские чиновники, профессора, учи-теля, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филоло-гией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык» – вспоминал крупнейший общественный деятель Австрийской Руси, уроженец Закарпатья Адольф Добрян-ский.

Начали с правописания. Поначалу просто хотели перевести всю письменность на латинский алфавит. Но массовые протесты русинов заставили власть отказаться от такого намерения. Тогда приступили к «реформированию» грамматики. Из алфавита были изгнаны буквы «ы», «э», «ъ», введены буквы «є», «ї». За основу взяли так называемую «кулишивку» (правописание, изобретенное малорусским писателем Пантелеймоном Кулишем), которую, при-менительно к галицким условиям, несколько «модернизировали». Чтобы внедрить нововведения в народ, их в приказном порядке завели в школах. При этом пояснялось, что подданным австрийс-кого императора «и лучше, и безопаснее не пользоваться тем са-мым правописанием, какое принято в России».

85

Любопытно, что узнав о происходящем Пантелеймон Кулиш решительно выступил против подобного использования своего «изобретения». «Клянусь, – писал он «молодому рутену» Омеляну Партицкому, – что если ляхи будут печатать моим правописани-ем в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по своему, по украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть – мы себе дома живем, раз-говариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить».

Впрочем, мнение Кулиша поляков, понятное дело, не интересо-вало. «Реформа» продолжалась. За правописанием настал черед лексики. Из литературы и словарей изгонялось всё, что хоть от-даленно напоминало русский язык. Образовавшиеся пустоты за-полнялись заимствованиями из польского, немецкого, латинского, других языков или просто выдуманными словами. «Большая часть слов, оборотов и форм из прежнего австро-рутенского периода оказалась «московскою» и должна была уступить место словам новым, будто бы менее вредным, – рассказывал потом один из раскаявшихся «реформаторов». . – «Направление» – вот слово московское, не может дальше употребляться – говорили «моло-дым», и те сейчас ставят слово «напрям». «Современный» – так-же слово московское и уступает место слову «сучасний», «ис-ключительно» заменяется словом «виключно», «просветитель-ный» – словом «просвітний», «общество» – словом «товариство» или «суспільство».

В этом отношении интересно сопоставить первые и последую-щие издания сочинений Ивана Франко. Многие слова из произве-дений писателя, изданных в 1870-1880-е годы: «взгляд», «воздух», «войско», «вчера», «жалоба», «много», «невольник», «но», «обра-зование», «ожидала», «осторожно», «переводить», «писатель», «сейчас», «слеза», «случай», «старушка», «угнетенный», «узел», «хоть», «читатели», «чувство» и многие другие в позднейших из-даниях оказались замененными на «погляд», «повітря», «військо», «вчора», «скарга», «багато», «невільник», «але», «освіта», «чека-ла», «обережно», «перекладати», «письменник», «зараз», «сльо-

86

за», «випадок», «бабуся», «пригноблений», «вузол», «хоч», «чита-чі», «почуття» и т.д.

Известно, что молодой, ещё не заполитизированный Франко писал тем языком, какой слышал в народе, и не отделял себя от русской культуры. Позже, увлёкшись политикой, он поддержал создание нового языка и стал «чистить» свои сочинения от «ус-таревших» слов. Всего в 43 проанализированных специалистами произведениях, вышедших при жизни автора двумя и более изда-ниями, насчитали более 10 тыс. (!) изменений. Далеко не все они сделаны лично писателем. Иван Яковлевич не успевал уследить за всеми тонкостями австро-польской языковой политики и часто не знал, какое из слов еще можно считать родным, а какое уже объявлено «москализмом». Поэтому он вынужден был принимать «помощь» «национально сознательных» редакторов, которые, ко-нечно, старались вовсю.

История с Франко – не исключение. Подвергались «исправле-ниям» (даже без ведома авторов) и другие книги. Особое внима-ние уделялось школьным учебникам. За их «чисткой» наблюдал специальный чиновник. Конференции народных учителей, состо-явшиеся в августе и сентябре 1896 года в Перемышлянах и Гли-нянах, отмечали, что после таких «чисток» учебники стали непо-нятны не только учащимся, но и учащим. Они заявляли, что теперь «необходимо издание для учителей объяснительного словаря». Но «реформаторы» были непреклонны. Недовольных учителей уволь-няли из школ. Чиновников, указывающих на абсурдность «пере-мен», смещали с должностей. Писателей и журналистов, упорно придерживающихся «дореформенного» правописания и лексики, объявляли «москалями» и подвергали травле. «Наш язык идёт на польское решето, – замечал Иоанн Наумович. – Здоровое зерно отделяется как московщина, а высевки остаются нам по милос-ти».

Так создавался украинский литературный язык. Его история не оригинальна. Когда в Германской империи онемечивали населен-ную поляками Силезию, действовали также – создавали «силез-ский язык», с помощью которого пытались вытеснить язык поль-ский. После захвата австрийцами Боснии, для тамошних сербов придумали «боснийский язык», отдельный от сербского. Украин-ский языковой проект – не первый и не последний. Он просто са-мый успешный.

87

Конечно, успех пришел не сразу. Долгое время новый язык не принимался народом, а написанные на нем произведения ис-пытывали недостаток в читателях. «Десять-пятнадцать лет прохо-дит, пока книга Франко, Коцюбинского, Кобылянской разойдется в тысяче-полторы тысяче экземпляров, покроет типографские рас-ходы и какой-нибудь маленький гонорарчик, заплаченный автору. Возможна ли в таких обстоятельствах какая-нибудь литературная работа, какое-то энергичное движение книжное? Разумеется, сов-сем невозможна» – жаловался еще в 1911 году живший тогда в Га-лиции Михаил Грушевский. Между тем, книги русских писателей (особенно гоголевский «Тарас Бульба») расходились по галицким селам огромными для того времени тиражами.

Язык, являющийся теперь в нашей стране государственным, широко распространился на западноукраинских землях лишь пос-ле того, как в ходе Первой мировой войны, Галиция, Буковина и Закарпатье были обескровлены австро-венгерским террором. Что касается Центральной и Восточной Малороссии, то тут для попу-ляризации «рідної мови» понадобились многолетние украиниза-торские усилия советской власти.

Все вышеизложенное не направлено против украинского языка. Многие люди считают его своим, хотят развивать дальше. И это их право. К сегодняшнему времени на украинском создана большая научная литература, написаны многочисленные художественные произведения, среди которых есть талантливые. Этот язык стал привычным и понятным. Но для большинства украинцев он так и не стал по-настоящему родным. Вот и жалуются духовные наслед-ники «молодых рутенов» на свой народ, которому русский язык ближе украинского. Только об истинных причинах русскоязычнос-ти жалобщики не говорят. А напрасно.

88

Малоизвестная Леся Украинка

Эту поэтессу давно возвели в ранг великих. Ее гениальность, кажется, не оспаривается никем. Даже современная «Большая эн-циклопедия русского народа», издание вроде бы солидное, отно-сит Лесю Украинку к числу наиболее выдающихся малороссийс-ких писателей, а ее гражданскую лирику считает «шедевром». На Украине же «нашу Лесю» именуют «красой и гордостью нации», «духовным вождем украинской интеллигенции рубежа позапрош-лого и прошлого столетий», «настоящей дочкой Прометея» и т.п. Хор ценителей и хвалителей звучит достаточно громко. В частных беседах кое-кто ставит ее выше самого Тараса Шевченко. Хотя тут, наверное, главную роль играет не столько преклонение перед творениями «гения в юбке», сколько желание пококетничать собс-твенной оригинальностью. Вот, дескать, все отдают первое место в украинской литературе «батьке Тарасу», а я – Лесе.

Одним словом – в современной Украине царит лесемания. Лич-но я от этого слегка «пострадал». В одну из моих газетных статей сотрудники редакции, руководствуясь, конечно же, наилучшими побуждениями, без согласования со мной внесли маленькую «поп-равку», назвав Лесю Украинку «великой поэтессой» (в авторском тексте стояло: «известная поэтесса»). Мысль о том, что кто-то мо-жет не признавать эту даму великой, им в голову не пришла.

Но нет худа без добра. Упомянутый случай побудил меня бо-лее пристально взглянуть на жизнь и творчество этой персоны, попробовать осветить ее объективно, без заранее заданой цели восхваления или очернения. Насколько мне это удалось – судить читателям.

Нелюбимая дочьЛариса Петровна Косач (таковы настоящие имя и фамилия по-

этессы) родилась 13(25) февраля 1871 года в Звягеле (Новоград-Волынском), уездном центре Волынской губернии. Ее отец – Петр Антонович – занимал значительную в масштабах уезда должность председателя мирового съезда. Судебной реформой, начатой в Российской империи в 1864 году, для рассмотрения незначитель-

89

ных гражданских исков (до 500 рублей) и мелких уголовных пре-ступлений учреждался особый мировой суд с упрощенным поряд-ком судопроизводства. Каждый уезд делился на несколько миро-вых участков с мировыми судьями во главе. Эти судьи составляли уездный мировой съезд, в обязанности которого входило утверж-дение решений мировых судов, а также рассмотрение жалоб на их приговоры. Во главе такой судебной инстанции в Звягельском уезде стоял Петр Косач.

Ограниченный, но добрый человек, он искренне любил дочь и на протяжении своей последующей жизни как мог заботился о ней. Однако если в отцовской любви и заботе будущая поэтесса недостатка не испытывала, то с матерью была другая история.

Ольга Петровна Косач (урожденная Драгоманова), более из-вестная под псевдонимом Олена Пчилка, превозносится сегодня на Украине как «выдающийся педагог», «великая мать великой дочери», мудрая, заботливая, любящая хранительница (берегиня) семейного очага. Ее педагогический опыт предлагают использо-вать нынешним родителям.

В действительности же, чуть ли ни иконописный образ «вели-кой воспитательницы» бесконечно далек от реальности. Взаимо-отношения Пчилки, особы взбалмошной, психически не совсем здоровой (врачи поставили ей диагноз: истерия) со знаменитой дочкой иллюстрируют это в полной мере.

Лариса оказалась для Ольги Петровны нежелательным ребен-ком. Мадам Косач не оправилась еще от рождения в 1869 году первенца – Михаила. Вторая беременность протекала тяжело и, наверное, мать невзлюбила дитя еще до родов. К тому же кормить грудью новорожденную она не могла – пропало молоко.

Разрешившись от бремени, Ольга Петровна заявила, что чувс-твует себя плохо и вскоре, оставив обоих детей на мужа, укатила на полгода за границу, поправлять здоровье. Петру Антоновичу пришлось брать отпуск и самостоятельно решать вопрос с искус-ственным питанием дочери (найти подходящую кормилицу не уда-лось), просиживать ночами у ее постели, нанимать няню. Он фак-тически заменил малютке мать и намучился с ней немало.

Лариса родилась очень слабой, болезненной. В добавок ко все-му, искусственное питание являлось тогда чем-то новым. Что и как делать – толком никто не знал. В результате – девочка сильно

90

маялась животом. Существовали серьезные опасения, что она не выживет. Но Петр Антонович выходил свое чадо.

А мадам Косач не жаловала Ларису и в дальнейшем. Она бук-вально третировала ребенка, в глаза называла девочку глупой, некрасивой, недотепой, недоразвитой. При этом «великая мать» противопоставляла нелюбимую дочь ее старшему брату, не пере-ставая нахваливать последнего. От постоянных нелестных срав-нений у сестры непроизвольно зародилась ненависть к Михаилу, чувство, которое она тщательно скрывала и старательно пыта-лась в себе задавить. Что же касается отношения к матери, то ее Лариса, несмотря ни на что, очень любила и жутко страдала от отсутствия взаимности.

Сердце мадам несколько смягчилось лишь тогда, когда Леся (так ее стали называть дома с пятилетнего возраста) дебютиро-вала на литературном поприще. Произошло это в 1884 году. Бла-годаря знакомствам Ольги Петровны в писательской среде, стихи девочки были опубликованы в галицком журнальчике «Зоря» и удостоились благосклонных откликов некоторых литераторов.

Успехи дочери (этот и последующие) мать целиком поставила в заслугу себе. Она гордилась Лесиными поэзиями как личным достижением. «Не знаю, стали бы Леся и Михаил украинскими ли-тераторами, если б не я? – писала Олена Пчилка спустя годы круп-ному галицкому литературоведу Омельяну Огоновскому. – Может и стали, но скорее всего нет».

Справедливости ради нужно отметить, что появлением поэтес-сы Леси Украинки отечественная литература и в самом деле обя-зана прежде всего ее родительнице. Только роль, сыгранную тут Ольгой Петровной, трудно назвать положительной.

Мадам Косач упражнялась в сочинительстве сама и желала сделать писателями всех своих детей (кроме Михаила и Ларисы в семье были еще младшие – сестры Ольга, Оксана, Исидора и брат Николай). Михаил и Ольга даже печатались (опять же, благо-даря связям матери) под псевдонимами Мыхайло Обачный и Оле-ся Зирка, но литературной известности не приобрели. Остальные дети – тем более.

Лишь Лесины творческие потуги дали серьезные плоды. По-тому, что усилий она прилагала неизмеримо больше. Нелюбимая дочь упорно стремилась доказать матери, что не такая уж она, Леся, глупая и никчемная. А поскольку Ольга Петровна важное

91

значение придавала литературным занятиям, девочка силилась проявить себя здесь. Чисто по-детски хотела она заслужить мате-ринскую любовь, не понимая еще, что такое чувство, в отличие, ска-жем, от уважения или признательности, заслужить невозможно.

Родись Леся в нормальной семье, получи от матери ласку и заботу (то есть то, что другие, в том числе ее братья и сестры, по-лучали, как правило, с момента появления на свет), может быть, никогда не стала бы она поэтессой. В лучшем случае в компании с Мыхайлом Обачным и Олесей Зиркой пополнила бы ряды треть-есортных, теперь уже давно и заслуженно забытых литераторов. Но история сослагательного наклонения не знает. Случилось то, что случилось.

Упорство и настойчивость (унаследованные, между прочим, от матери) давали результат. Девушка усердно трудилась, кропая стих за стихом. Усилия не пропали даром. В бедной талантами провинциальной литературе проявить себя было не сложно. На Лесю обратили внимание украинские «национально сознатель-ные» деятели. Слушавшая похвалы способностям дочери, Ольга Петровна постепенно улучшала отношение к ней, воспринимая добрые слова о Лесе как комплименты себе.

Еще больше Олена Пчилка стала ценить дочь после утраты лю-бимца – Михаила. Напившись в общественной столовой несвеже-го кваса, он заболел дизентерией и через несколько дней скончал-ся. («Умер как последний заср...ц!» – сказали бы циники).

Мечтавшая о том, чтобы гордиться детьми (желание естествен-ное для любой матери, но у безмерно тщеславной Пчилки при-нявшее гипертрофированные размеры), мадам Косач вынуждена была возложить упования на Лесю. Остальные дети никаких осно-ваний для надежд в этом отношении не давали.

Материнское внимание наконец-то обернулось на отвержен-ную. Безусловно, это был всего лишь суррогат родительской люб-ви. Но, наверное, Леся радовалась и такому, явно запоздавшему проявлению чувств. Впрочем, все это будет потом. В детские же годы будущая знаменитость пережила немало неприятностей.

«Эксперимент огромного значения»Неприятности были связаны не только с персонально плохим

отношением Ольги Петровны. Существовал и другой, не менее важный фактор.

92

Мадам Косач являлась фанатичной служительницей того, что будет названо потом «украинской национальной идеей». Психоло-гам (а, может быть, психиатрам) предстоит еще дать оценку этому «феномену». После долговременной украинизаторской работы властей (советских и постсоветских) украинство представляет-ся многим чем-то вполне нормальным, естественным. Во второй половине XIX века оно воспринималось по-другому – как дикость или, по крайней мере, странность. Некоторые малорусы, природ-ные русские, составляющие вместе с великорусами и белорусами единую нацию, к удивлению окружающих (даже собственных роди-телей!) внезапно отрекались от своей национальности, от русского имени, от родного языка. Слово «манкурты» в то время известно не было, но именно оно лучше всего характеризует последовате-лей нового учения. Они провозглашали малорусов самостоятель-ной, оторванной от русских корней нацией (как ее назвать сразу не придумали, термин «украинцы» пустили в ход позже), сочиняли новый, демонстративно отличный от русского литературный язык и мечтали о расчленении исторической Руси, противопоставлении друг другу Малороссии и Великороссии.

Не без оснований можно говорить в связи с этим о польской интриге (движением за национальную обособленность малорусов первоначально руководили поляки), о тайных обществах, об осо-бенностях общественно-политического развития России. Однако всего этого недостаточно, чтобы объяснить маниакальную настой-чивость, с которой отдельные особи пытались вытравить из себя русскую природу. Вероятно, причина пародоксального поведения заключалась в каких-то повреждениях психики. Слишком уж укра-инство оказось похоже на проявления шизофрении. С той только разницей, что в отличие от шизофрении обычной, оно было за-разным. Причем заражались им по своей воле (это уже позднее, при большевиках, заразу распространяли, не спрашивая ничьего желания).

Одной из добровольно заразившихся оказалась мадам Косач. Болезни она отдалась с радостью и, конечно, постаралась распро-странить ее на детей. Их Ольга Петровна, прежде всего, оградила от русского языка. Родной для самой Пчилки (доказательством чему служит ее переписка со своей матерью) и для ее мужа язык этот по прихоти мадам не должен был стать таковым для их от-прысков.

93

Задача стояла непростая. В уездных городах, тем более в Кие-ве, где часто проживали Косачи, семья пребывала в русскоязыч-ном окружении. По-русски говорили родственники, соседи, дру-зья, знакомые. Это был язык повседневного общения культурного общества, наконец, государственный язык. Но трудностей Ольга Петровна не боялась.

Всем домашним, включая слуг, она строжайше запретила упот-реблять в присутствии детей русскую литературную речь. Общать-ся с малышами разрешалось исключительно на простонародном малорусском наречии (украинский литературный язык еще не был создан). Вторым пунктом домашней инструкции являлось запре-щение учить детей «поповским суевериям». Будучи убежденной атеисткой, мадам возжелала потомков сделать такими же, в чем затем и преуспела. Только антирелигиозное воздействие сказа-лось не сразу. А вот языковые ограничения домочадцы ощутили немедленно. Наиболее чувствительно табу на русский язык уда-рило по формальному главе семейства. Петр Антонович других языков не знал, говорить по-простонародному не умел (хотя и пы-тался). Его общение с сыновьями и дочерьми свелось к миниму-му. Но привыкший во всем повиноваться жене, он смирился без сопротивления, что Пчилка восприняла как должное.

Не смутило суровую мамашу и то, что ограждение детей от русского языка лишало их общения со сверстниками. До таких крайностей не доходили даже ее соратники. Почти все тогдашние последователи украинства (за редчайшими исключениями) оста-вались русскоязычными. Дети их, понятное дело, тоже были тако-выми (малорусское наречие они изучали потом, в процессе обуче-ния) и, следовательно, по мнению Ольги Петровны, не годились в товарищи ее чадам.

«Мне в Киеве хорошо, только не с кем играть, – будет жало-ваться десятилетняя Леся в письме к бабушке, – потому что кото-рые есть знакомые – или большие, или маленькие, или не хотят ходить ко мне». Не ведала она, что причина этой ее детской беды не в «не хотят ходить», а в капризе «великой матери».

Сей каприз удостоится потом всяческих похвал. «Вы дали Укра-ине первый пример образованной семьи, в которой лелеется род-ной язык», – станут умиляться идейные вожди украинства Михаил Грушевский, Иван Франко и Владимир Гнатюк, сочиняя приветс-твие Олене Пчилке. Уже в нашу эпоху «национально сознатель-

94

ные» публицисты назовут его (каприз) «огромного значения пе-дагогическим экспериментом». Правда, как справедливо заметит Оксана Забужко (современный литературовед из того же «нацио-нально сознательного» лагеря), вряд ли кто-либо из почитателей «педагогического таланта» Ольги Петровны, захотел бы лично подвергнуться подобному эксперименту – «быть ребенком такой матери слишком большое и суровое пожизненное испытание».

Кстати сказать, однажды «эксперимент» чуть не сорвался. В очередной раз отправившись отдыхать за границу, мадам поручи-ла детей попечению бабушки (своей матери) и двух теток (сестер мужа). Те же в отсутствие домашнего «цербера» позволили себе расслабиться и разговаривали при детях на родном русском язы-ке. Кроме того, они наняли новую няню, забыв проинструктиро-вать ее в духе указаний «великой матери».

Когда последняя вернулась с курорта, то пришла в ужас. В лек-сиконе ее девочек и мальчиков в обильном количестве появились слова из русского литературного языка, а няня научила маленьких «дурацким кацапским поговоркам» (выражение Пчилки).

С Ольгой Петровной случилась истерика. А придя в себя, она бросилась исправлять положение. «Неблагонадежную» няню не-медленно рассчитали. Родственницы получили строгий выговор и были отстранены от дальнейшего воспитательного процесса. Детей же мадам Косач запроторила в глухое волынское село, где услышать литературную речь они просто не могли.

Русофобские всходыЗадаче ограждения юных членов семьи от русского языка было

подчинено и их обучение. В начальную школу младшие Косачи не ходили, чтобы не подвергнуться «русификации». Мадам сама обу-чала их на малорусском наречии, выписав себе в помощь парочку «национально сознательных» студентов. Само собой разумеет-ся, что русский язык, а также Закон Божий из курса домашнего образования исключили. «Опасным» учебным предметам детей выучивали в предподростковом возрасте, перед тем, как отпра-вить их в гимназию. К тому времени языковая основа личности уже сформировывалась, русский язык не мог стать для будущих гимназистов родным, а официальный школьный аттестат все-таки был необходим и скрепя сердце Ольга Петровна соглашалась от-

95

давать сыновей и дочерей в государственные учебные заведения начиная с четвертого, пятого, а то и седьмого класса.

Только вот Лесе и здесь не повезло. В десять лет (то есть еще до достижения возраста, с которого «великая мать» разрешала идти в школу) девочка заболела туберкулезом – страшной и прак-тически неизлечимой тогда болезнью. Некоторые биографы поэ-тессы полагают, что развитие недуга спровоцировали постоянные психические травмы, наносимые нелюбимой дочери Ольгой Пет-ровной. Это предположение подтверждается выводами докторов о нервной первопричине Лесиного заболевания.

Но мадам своей вины не ощущала. Ужасный диагноз вызвал у нее очередной всплеск раздражения. В одном из частных писем «великая мать» даже пожалела, что отошел в прошлое спартанс-кий обычай умервщлять слабых детей в младенчестве.

О гимназии Лесе можно было забыть. Так и осталась она не-образованной, что впоследствии не раз сказывалось на ее твор-честве. Зато такой, во многом невежественной, она больше соот-ветствовала материнским представлениям о настоящей украинс-кой женщине. Леся выросла убежденной русофобкой. По-другому быть не могло.

Влияние Пчилки на мировоззрение дочери переоценить слож-но. Оно было громадным. До некоторой степени русофобский настрой девушки смягчал дядя – Михаил Драгоманов, при всем своем радикализме зоологическим русоненавистником не являв-шийся. Но только до некоторой степени (с племянницей он общал-ся нерегулярно). Зерна же, посеянные в детской душе Ольгой Пет-ровной, дали закономерные всходы.

Повзрослев, Леся могла бы осознать неправоту матери. Но для этого требовались знания, которых ей, как раз, и не хватало. Русо-фобские нотки явственно прослеживаются не только в творчестве поэтессы, но и в ее поведении. Например, обожая музицировать на фортепиано, Лариса Косач упрямо избегала исполнения мелодий русских композиторов. Исключение она сделала один раз – для музыки Чайковского. И то по просьбе Драгоманова.

Трудясь (совместно с другими «национально сознательными» писателями) над сочинением украинского литературного языка, Леся Украинка решительно выступала против «засорения» его «русизмами» (заимствованиями из русского литературного язы-ка). В то же время в заимствованиях из языка польского ничего

96

плохого она не видела (то есть беспокоилась не о чистоте новосо-здаваемого творения, а о его отгораживании от русского влияния). Антирусские высказывания можно найти и в переписке поэтессы (чаще всего в письмах к матери). Пчилка добилась своего. Дочь стала ее политической единомышленницей.

На политико-литературной службеВ сущности, и литературные занятия, к которым так своеоб-

разно приучила Лесю мать, были формой служения украинству. «Национально сознательные» деятели озаботились созданием украинской самостоятельной (именно самостоятельной, а не ма-лорусской разновидностью русской) литературы. Об их стремле-ниях хорошо написал тогда один из галицко-русских публицистов: «Это не писатели, не поэты, даже не литературные люди, а просто политические солдаты, которые получили приказание: сочинять литературу, писать вирши по заказу, на срок, на фунты. Вот и сып-лются, как из рога изобилия, безграмотные литературные «про-изведения»... Ни малейшего следа таланта или вдохновения, ни смутного понятия о литературной форме и эстетике не проявляют эти «малые Тарасики», как остроумно назвал их Драгоманов; но этого всего от них не требуется, лишь бы они заполняли столбцы «Зори» и «Правды», лишь бы можно было статистически доказать миру, что, дескать, как же мы не самостоятельный народ, а лите-ратура наша не самостоятельная, не отличная от «московской», если у нас имеется целых 11 драматургов, 22 беллетриста и 37 с половиной поэтов, которых фамилии оканчиваются на «енко»?»

«Политическим солдатом» стала и Лариса Косач, начавшая «службу» под руководством «политического капрала» – Олены Пчилки. «Великая мать» выбрала для дочери псевдоним – Леся Украинка. Любопытно, что на тот момент это прозвище не содер-жало в себе этнической характеристики и обозначало исключи-тельно указание на территориальную принадлежность автора (Ук-раиной называлась часть Малороссии, входившая в состав Рос-сийской империи. Малороссия австрийская – Галичина, Буковина, Закарпатье – Украиной не считалась).

Указала Ольга Петровна Лесе и жанр, в котором следовало творить. Тут все было ясно. «Кто помнит... 80-90-е годы, тот зна-ет, какая большая стихотворная эпидемия тогда господствова-ла, – вспоминал известный «национально сознательный» деятель

97

Александр Лотоцкий. – Каждый, кто хоть чуть-чуть чувствовал «пленной мысли раздраженье», неминуемо брался за перо, чтобы написать украинские стихи. Это была ни в каком писанном уставе неутвержденная, но в обычном употреблении общепринятая обя-занность для тех, кто хоть немного ощущал в своей душе какие-то связи с родным народом и краем».

Ольга Петровна направила дочь по стезе лирической поэзии. В ряду других посредственных виршеплетов Леся писала, как уме-ла. Иван Франко, друг семьи Косачей, весьма благожелательно настроенный к новоявленной поэтессе, все же назвал ее ранние сочинения «примитивно рифмованными детскими впечатления-ми», «произведениями достаточно слабыми и манерными», «сла-беньким откликом Шевченковских баллад».

«Цветы и звезды, звезды и цветы – вот и все содержание этих поэзий, – подмечал Иван Яковлевич. – А если прибавить к это-му монотонную форму, многословность, недостаток пластичес-ких картин и недостаток выразительного, сильного чувства, то не удивляемся, что эти стихи не будят в нас никакого настроения и читаются без вкуса, как шаблонная работа, иногда хорошая и ста-рательная, но все-таки без души».

Надо подчеркнуть, что и выйдя позднее за рамки «цветов и звезд», Лесино поэтическое творчество продолжало оставаться примитивным. «Предрассветные огни» («Досвітні вогні») – на-иболее популярное в советское время стихотворение Леси Укра-инки – и подобные революционные произведения не блещут ли-тературными достоинствами. «Нет внутренней силы, есть только жестяной пафос и патриотическое завывание», – писал о граж-данской лирике поэтессы Мыхайло Драй-Хмара, один из первых «лесеведов».

Эта лирика тоже была следствием эпидемии. Вслед за воспе-ванием природы стало модным вести политическую пропаганду в стихотворной форме. Выдающийся украинский литературный кри-тик Мыкола Евшан (Федюшка) пытался объяснить соратникам, что «проповедование чего-либо, пусть и самой великой идеи, не мо-жет быть содержанием поэзии, а только публицистических, попу-лярных брошур». Но в «освободительном» угаре объяснений ник-то не слушал. В общем стаде поэтов-пропагандистов находилась Леся Украинка. Неудивительно, что те ее незатейливые стишки,

98

вопреки уверениям «лесеведов» эпохи «развитого социализма», украшением литературы не стали.

Тем не менее, усердие поэтессы приносило плоды. Необычай-но старательная, нехватку таланта она компенсировала трудолю-бием и постепенно набиралась мастерства. Когда украинство ох-ватила очередная эпидемия, Леся встретила ее во всеоружии.

На сей раз то была эпидемия драмоделания. «Теперь... уда-рились писатели в драму, – констатировал литературовед Гнат Хоткевич. – Идея новой драмы, хотя бы и исполненная старыми парикмахерами, целиком овладела мыслью писателя. На сцену возлагаются колоссальные надежды освобождения родного края, дорогой Украины от всяких там пут. И вот, чтобы притарабанить и свой кирпич на строительство общеукраинского счастья – лепит, переводит, жарит, шкварит человек драмы».

Охваченная стадным чувством Леся лепила, жарила, шкварила вместе с другими. Однако, нужно признать, получалось у нее луч-ше, чем у большинства других драмоделов. Многие пьесы Леси Украинки уже не кажутся такими бездарными, как ее стихи. На сером фоне новосоздаваемой литературы она, пожалуй, могла бы стать популярной, эдаким «гением» местного масштаба. Но...

Но тут и сказались пробелы в образовании. В украинстве спро-сом пользовались сочинения на темы родной истории. А Леся в прошлом Малой Руси (Украины) ориентировалась слабо. Возмож-но, кто-то другой на ее месте постарался бы наверстать упущун-ное, занялся бы самообразованием...

Увы, Лесино трудолюбие, проявлявшееся в процессе написа-ния, на чтение не распространялось. По позднейшему свидетель-ству вдовца поэтессы Климентия Квитки, «Леся любила писать без информаций в книжках, без проверки исторической точности, без изучения». Чтобы не демонстрировать свое невежество, она предпочла брать материал для пьес из истории зарубежной. (Ис-ключение составила драма «Боярыня», столь пропагандируемая сегодня на Украине за русофобскую направленность, но крайне невысоко оцениваемая самой поэтессой, так и не решившейся ее опубликовать).

Конечно, зарубежную историю Леся Украинка знала также плохо. Но здесь ее ошибки не бросались в глаза. «Национально сознательная» публика сразу заметившая бы неточность в изоб-ражении подробностей, например, казацкого быта, сама не разби-

99

ралась в деталях жизни древних римлян, египтян, американских колонистов и т.д.

Этим соображением и можно объяснить тематику Лесиных драм. Она оставалась верна своим пристрастиям. Рассказывая о чужом, фактически писала об Украине (только действие переноси-ла в другие времена и страны). Однако узколобая аудитория фа-натиков украинства аналогий, намеков, обобщений и т. п. не пони-мала. Другой же аудитории у Леси Украинки не было. Она писала на новом, украинском литературном языке (который, повторюсь, нельзя путать с малороссийским наречием), еще не понятным никому, кроме «национально сознательных» деятелей. Выйти за пределы украинства, перейти на русский язык поэтесса не хотела, да и не могла. Собственные литературные способности она оце-нивала довольно здраво и как-то в тесном кругу призналась, что занять приличное место в богатой талантами русской литературе никаких шансов не имеет.

Это был тупик. Лесю Украинку называли талантливой, но не читали. Театральные постановки ее произведений часто заканчи-вались провалом, несмотря на привлечение к спектаклям лучших артистических сил. «Все ее творчество, – сокрушался упомянутый Мыкола Евшан, – не имеет «популярности», не имеет даже при-знания».

«Лесю Украинку мало понимали, а то и совсем не понимали ее современники», – вторил ему Мыхайло Драй-Хмара. Признания и понимания она так и не дождалась.

Личная жизньНе сложилась и личная жизнь поэтессы. Некрасивая, Леся из-

начально имела тут мало шансов. В девятнадцать лет, чтоб уст-роить судьбу дочери, мать отправила ее к старшему брату, учив-шемуся в Киевском университете. Когда-то Ольга Петровна (тоже далеко не красавица) таким образом нашла собственное счастье. Она приехала к своему брату Михаилу Драгоманову, познакоми-лась с его университетскими товарищами и понравилась одному из них – Петру Косачу.

Мадам надеялась, что Леся повторит ее путь. Но на этот раз дураков, грубо говоря, не нашлось. Леся энергично знакомилась со студентами, встревала в их разговоры, старалась сказать что-нибудь умное, обратить на себя внимание. Ей отвечали. Бывало,

100

вступали в спор. Но как женщиной не интересовались. Через три месяца, несолоно хлебавши, Леся вернулась в родительский дом.

Попытки наладить личную жизнь она повторит еще неоднократ-но. Временами откровенно, на грани приличия, будет навязывать-ся малознакомым мужчинам, но с тем же результатом. А годы шли...

Отчаявшись, Леся попробовала сойтись с туберкулезником Сергеем Мержинским. Думала, что хоть этот, чахоточный, поза-рится на нее. Но чахоточный умер...

Возможно, постоянные неудачи в общении с мужским полом толкнули девушку к познанию однополой любви. Современные «лесеведы» уже не отрицают «розовых» наклонностей поэтессы, оговариваясь только, что лесбиянство нельзя считать развратом, что по данным современной науки человек вообще по природе своей бисексуален (весьма модное ныне в Западной Европе ут-верждение) и т.д. Углубляться в эту тему не входит в задачу дан-ной главы.

В конце концов, в тридцатилетнем возрасте Леся вышла замуж (сперва неформально). Супругом ее стал Климентий Квитка. Ин-фантильный неврастеник неясного происхождения (его воспитали приемные родители), Кльоня, так называла его жена, был младше на девять лет. Вряд ли поэтесса мечтала о таком спутнике жизни, но крутить носом не приходилось.

Неизвестно – могла ли эта парочка иметь детей? Во всяком случае Леся заводить их не собиралась. Тут она вновь оказалась жертвой матери. Как уже упоминалось, Ольга Петровна страдала истерией. Заболевание передалось по наследству Лесе и еще од-ной Пчилкиной дочери – Оксане. Плодить нервнобольных дальше Леся не хотела.

Вопрос о недопустимости продолжения рода лицами с дурной наследственностью она подняла в своем творчестве (в пьесе «Го-лубая роза»), проповедуя «возвышенную», безтелесную, не мо-гущую дать потомство любовь между мужчиной и женщиной. Не исключено, что такая «любовь» и была у них с Кльоней. Однако, вновь-таки, выяснение таких подробностей, не тема этой книги.

Скажу лишь, что брак укоротил поэтессе жизнь. Зарабатывал Кльоня мало, да еще должен был содержать престарелых прием-ных родителей. На них в значительной мере и ушли Лесины средс-тва, оставленные ей в наследство отцом специально на лечение

101

от туберкулеза. В последний год жизни поэтессы семья очень бедствовала. Смерть в июле 1913 года стала избавлением от зем-ных страданий.

На похороны ее собралось мало людей. Младшая Лесина сес-тра – Исидора – поясняла, что стояло лето, все разъехались по курортам и дачам, студенты (всегда составлявшие массовку на подобных мероприятиях, превращая их в политические демонс-трации) отправились на заработки. И все-таки...

Леся умерла в Грузии. Больше недели прошло, пока тело до-ставили в Киев. Желающие проводить «духовного вождя украин-ской интеллигенции» в последний путь могли бы успеть приехать на погребение. Но не сочли нужным, ограничились присылкой венков и телеграмм (что еще раз доказывает: не была Леся ника-ким вождем).

Слава пришла к ней посмертно. И не благодаря литературным заслугам.

Как известно, большевики переименовали малорусов в укра-инцев и объявили их самостоятельной нацией. А у нации долж-на быть самостоятельная культура, самостоятельная литература. Срочно потребовались литературные классики. Так вытащили на пьедестал «великого Кобзаря». За ним «великого Каменяра» (Ивана Франко) и «дочку Прометея». Затем еще дюжину «класси-ков», калибром по-меньше.

Лесю Украинку провозгласили гениальной поэтессой. Заслу-женно ли? На мой взгляд, нет. Несчастная женщина, искалечен-ная духовно, интеллектуально и физически собственной матерью, заслуживает жалости, сочувствия, но никак не поклонения.

Впрочем, у каждого на сей счет может быть свое мнение.

102

Малороссия в свете данных общеимперской переписи (1897)

«Лучше поздно, чем никогда» – гласит народная мудрость. Не-обходимость проведения Первой всеобщей переписи населения Российской империи назревала давно. Учет населения, до тех пор осуществлявшийся в стране с помощью административно-полицейских исчислений, был неполным и недостаточно точным. Местные же переписи, охватывавшие отдельные города, уезды, иногда – целые губернии, проводились не везде, не регулярно и, к тому же, не имели никакой связи между собой. Тем временем, представители власти сознавали, что «для правильного управле-ния государством невозможно обойтись без точных сведений не только об общей численности его населения по территориальным единицам, но и тем более – о составе этого населения по возрас-там, семейному состоянию, вероисповеданиям, народностям, со-словиям, занятиям, грамотности и т.д.» (цитата из официального «Обзора деятельности Центрального Статистического Комите-та»).

Вопрос об организации всероссийской переписи поднимался еще в 1874-1877 годах на заседаниях созданной при министерс-тве финансов специальной комиссии, имевшей своей задачей оп-ределить лучший способ учета жителей. Эта же комиссия начала разрабатывать проект Положения о всеобщей переписи. Проект потом дорабатывался, перерабатывался, неоднократно рассмат-ривался в различных инстанциях, снова дорабатывался. А время шло. Наконец, в июне 1895 года «Положение о первой всеобщей переписи населения Российской империи» утвердил только не-давно вступивший на престол Николай ІІ.

Для проведения переписи учреждались Главная переписная ко-миссия в Петербурге и местные (губернские и уездные) комиссии по всей стране. Началась энергичная подготовительная работа. Огромную территорию Империи разделили на переписные участ-ки. Сформировали 150-тысячную армию счетчиков.

Официально перепись назначили на 28 января (9 февраля по новому стилю) 1897 года, однако счетчики начали обход участков

103

и опрос жителей еще за три недели (в некоторых регионах даже за месяц) до назначенного срока. Заполненные переписные листы пересылали в Центральный Статистический Комитет (ЦСК). Что-бы облегчить задачу по обработке поступающих с мест сведений, правительство закупило электрические таблично-комбинацион-ные счетные машины и автоматические подаватели карточек к ним. Но слишком велик был объем собранного материала (сооб-щалось, что свезенные в Петербург документы целиком, с пола до потолка, заняли внушительное по размерам здание, специально арендованное для статистиков министерством внутренних дел). Несмотря на оснащенность ЦСК по последнему слову техники, разработка полученных данных растянулась на несколько лет. Публикация результатов переписи уместилась в 121 томе и была закончена лишь в 1905 году.

«Первый блин всегда комом» – говорит пословица. Не обош-лось без серьезных промахов и при первой переписи. Так, наци-ональную принадлежность жителей империи определяли на ос-новании сведений об их родном языке. Уже в процессе перепи-сывания выявилась ошибочность такого подхода. Было зафикси-ровано немало случаев, когда представители одной народности в языковом отношении примыкали к другой народности. Например, значительное количество мещеряков приняло башкирский язык. В свою очередь часть башкир изъяснялась по-татарски. Тунгусы часто сливались по языку с якутами или бурятами. Многие так на-зываемые «инородцы» обрусели. И так далее.

Кроме того, не все опрашиваемые одинаково понимали, что такое родной язык. Одни считали таковым язык, на котором ду-мали и говорили с детства. Другие – язык (наречие, говор) своей народности или племени. Все это вело к путанице. Особенно в Ма-лороссии.

Дело в том, что среди перечисленных в переписных листах раз-новидностей русского языка (великорусы, малорусы и белорусы считались тогда одной нацией, а их говоры составляли один рус-ский язык) не оказалось литературного. А именно русский лите-ратурный язык был родным для множества жителей Малороссии (прежде всего для тех из них, кто принадлежал к культурным сло-ям общества). Так, при проведении в 1874 году общегородской переписи населения в Киеве этот язык («литературное наречие», как именовали его иногда переписчики) назвали родным 38% го-

104

рожан. Для сравнения – великорусское наречие признали родным 7,6% киевлян, малорусское – 30,2%, белорусское – 1,1%. Теперь же тем, кто считал родным русский язык в его литературной фор-ме, приходилось выбирать между простонародными группами го-воров. И если у великорусов тут особых трудностей не возникало, то малорусам определиться было сложнее. Кто-то отождествлял с русским литературным языком великорусское наречие и указывал на него как на родное. Кто-то называл своим наречие малорус-ское, хотя никогда на нем не говорил.

Таким образом четкой картины распределения по националь-ной принадлежности и по родному языку первая всеобщая пере-пись не дала. Зато с другими вопросами больших неясностей не было. И потому, основываясь на тогдашних переписных данных, сегодня мы можем составить представление о том, какой была Малороссия (точнее – та ее часть, что входила в Российскую им-перию) когда-то.

Она состояла из девяти губерний – Волынской (с администра-тивным центром в Житомире), Екатеринославской, Киевской, По-дольской (ее главным городом был Камянец-Подольский), Полтав-ской, Таврической (центр – Симферополь), Харьковской, Херсон-ской и Черниговской. Проживали в них 23 млн. 430 тыс. человек. Самой многонаселенной была Киевская губерния (3 млн. 559,2 тыс. жителей), а самой густонаселенной – Подольская (на квад-ратную версту приходилось в среднем почти 82 жителя). Наиме-нее населенной являлась губерния Таврическая (1 млн. 447,8 тыс. обитателей, плотность населения на квадратную версту – 27,3).

Мужчин было больше, чем женщин (11 млн. 780 тыс. и 11 млн. 650 тыс. соответственно). 74,2% жителей Малороссии за-нимались сельским хозяйством, 9,1% были заняты в промышлен-ности, 5,2% – в торговле. В городах проживало 13,2% населения.

Как это ни кажется сегодня странным, но самым крупным горо-дом по числу жителей являлся вовсе не Киев, а Одесса, где оби-тали 403,8 тыс. человек. Киев отставал значительно (247,7 тыс. проживающих). Более ста тысяч жителей насчитывалось также в Харькове (174 тыс.) и Екатеринославе (112,8 тыс.). Впрочем, большими городами тогда считались такие, в которых количество обитателей превышало 50 тыс. человек. Следовательно, к круп-ным населенным пунктам можно было отнести еще и Николаев (92 тыс. жителей), Житомир (65,9 тыс), Кременчуг (63 тыс.), Херсон

105

(59 тыс.), Полтаву (53,7 тыс.), Севастополь (53,6 тыс.), Бердичев (53,3 тыс.). Как видим, в перечне крупнейших городов – пять (в том числе Одесса) не являлись даже губернскими центрами. А вот три «столицы» губерний в перечень не попадали – Симферополь (49 тыс. жителей), Камянец-Подольский (35,9 тыс.) и Чернигов (27,7 тыс).

По вероисповеданию население распределялось следующим образом. Православных насчитывалось 84,7%, иудеев – 7,8%, ка-толиков – 3,6%, представителей различных протестантских кон-фессий – 1,7%, мусульман – 0,9% (в основном – в Таврической гу-бернии, где их удельный вес среди населения доходил до 13,1%). А еще в Малороссии проживали старообрядцы, караимы, армяне-григориане, армяно-католики и пр.

Довольно интересным представляется вопрос о грамотности тогдашнего населения. И советские историки, и их нынешние «на-ционально сознательные» последователи в один голос твердили и твердят, что Российская империя была «тюрьмой народов», что царский режим держал в невежестве и темноте жителей нацио-нальных окраин (к которым причисляли и Малороссию), что обу-чение на якобы чужом украинцам (малорусам) русском языке за-трудняло их образование, обусловливало культурную отсталость. Результаты переписи наглядно опровергали эти утверждения. Среди обитателей Малороссии в возрасте 10 лет и старше грамот-ных насчитывалось 4 млн. 276,5 тыс. человек, то есть 25,7% от об-щего количества жителей указанных возрастных категорий. Хуже всего положение с грамотностью обстояло в Подольской губернии (грамотными были лишь 20,5% ее жителей в возрасте от 10-ти лет). Лучше всего – в Таврической губернии (37,9%). Этот уровень грамотности конечно же был меньшим, чем в культурных центрах Империи – Санкт-Петербурге и Москве. Но в сопоставлении с ве-ликорусской провинцией малорусские губернии явно выигрывали. Даже безусловный «аутсайдер» по грамотности в Малороссии – Подольская губерния опережала в этом отношении такие велико-русские губернии как Пензенская (19% грамотных жителей) или Псковская (19,5%). Положение с грамотностью в Харьковской гу-бернии (22,9%) было лучше, чем в соседних Воронежской (21,6%) и Курской (21,9%). Черниговская губерния (тут уровень грамот-ности среди населения достигал 24,6%) была впереди граничив-ших с ней губерний Смоленской (22,9%) и Орловской (23,3%).

106

Екатеринославская губерния (29,6%), регион с развитой промыш-ленностью, превосходила по грамотности промышленные велико-русские губернии – Тульскую (27,3%) и Нижегородскую (28,3%). Самая удаленная от центра России Херсонская губерния (34,8%) оставила позади себя ближайшие к Москве Тверскую и Костромс-кую губернии (в обеих уровень грамотности равнялся – 31,7%), не говоря уже о губерниях Калужской (25,5%) и Рязанской (26,9%). Что же касается украинского лидера по грамотности – Тавричес-кой губернии, то она уступала из великорусских регионов только главным губерниям – Санкт-Петербургской и Московской, да еще Ярославской. Очевидно, что о культурной отсталости Малороссии в Российской империи не может быть и речи.

В заключение – несколько слов о Киеве. Население его, как уже указывалось, насчитывало 247,7 тыс. человек. За счет солдат местного гарнизона количество мужчин превышало количество женщин (соответственно 135,1 тыс. и 112,6 тыс.). Более чем три четверти киевлян (75,8%) были православными, 12,8% – иудеями, 7,5% – католиками, 1,1% – протестантами, 0,7% – мусульманами. Грамотными являлись 63,1% жителей города. Вот по этому пока-зателю Киев опережал Одессу (58,8%) и все другие города. Глав-ным культурным центром Малороссии все-таки был он.

107

Столыпинская аграрная реформа в Малороссии (1906-1917)

Исторические события так же, как люди и книги, имеют свою судьбу. В зависимости от обстоятельств они возводятся в ранг ве-ликих, именуются позорными или предаются забвению. Земельной реформе, проводившейся в начале нашего столетия в Российской империи, в этом отношении не повезло. Насильно прерванная в самом разгаре, официально прекращенная распоряжением Вре-менного правительства, она была объявлена «грабительской», «закончившейся провалом» попыткой решить аграрный вопрос «крепостническими методами».

Помнившее старую жизнь поколение крестьян-собственников, пропущенное сквозь жернова революции, гражданской войны, сплошной коллективизации и «голодоморов», ушло в небытие. Новое крестьянство было уже колхозным, не знавшим и не же-лавшим ничего знать о столыпинских принципах хозяйствования. Тем более не знало о них городское население. А советская про-пагандистская машина, стараясь, чтобы социалистические будни в сравнении с прошлым показались народу раем земным, на все лады расписывала «тяжелую жизнь трудящихся в царской Рос-сии». Реальные результаты реформы замалчивались, факты за-менялись цитатами из классиков марксизма-ленинизма, черное называлось белым и наоборот.

Все это привело к тому, что в сознании выросших при советс-кой власти людей аграрная политика начала ХХ века закрепилась как проводившаяся в интересах кучки кулаков и помещиков, ве-дущая к разорению большинства крестьянских хозяйств. Об этом, между прочим, стоит помнить нынешним реформаторам. Убеждая сегодня население в необходимости преобразований на селе, нет-нет, да и сошлются они на авторитет Столыпина, забывая, что и о самом Петре Аркадьевиче, и о названной его именем реформе огромное большинство убеждаемых знает лишь то, что прочитали когда-то в советских учебниках. А этого мало для того, чтобы про-никнуться реформаторскими настроениями.

108

Впрочем, и сами новоявленные поклонники преобразователя вряд ли смогут блеснуть здесь эрудицией. Так что же в действи-тельности представляла из себя столыпинская аграрная реформа?

Кризис назрелПосле отмены в 1861 году крепостного права крестьяне Рос-

сийской империи освободилось от многих пут, сдерживавших раз-витие их хозяйств. Это сказалось на уровне жизни на селе. «Еще так недавно крестьяне строили для себя маленькие, низенькие, крытые соломой лачуги. Теперь можно увидеть домики на камен-ном фундаменте, крытые железом, довольно высокие, светлые, о нескольких комнатах, – писал, например, один из волостных стар-шин Васильковского уезда Киевской губернии мировому посредни-ку. – Такое же улучшение замечается и в способах ведения хозяйс-тва. Железные плуги и соломорезки встречаются везде. Более за-житочные хозяйства обзавелись даже машинными молотилками».

Но не все было так безоблачно. Вторая половина ХIХ века ха-рактеризовалась высокой рождаемостью в крестьянских семьях и, соответственно, быстрым ростом численности населения стра-ны. За 40 лет со времени реформы 1861 года оно увеличилось почти вдвое. Это явление, по мнению ученых, свидетельствующее о хороших экономических перспективах, имело и другую сторону.

При освобождении от крепостной зависимости крестьяне по-лучали, в основном, достаточные для хозяйствования земельные наделы. Но время шло, рождались и выростали дети, взрослые сыновья женились и выделялись в собственные дворы. Им тоже требовалась земля. Приходилось дробить надел на несколько час-тей. А у новых хозяев уже росли свои дети...

Через несколько десятилетий вместо одного, вполне обеспе-ченного землей крестьянского двора, образовывалось много мел-ких хозяйств, задыхающихся от земельной тесноты. Сельские тру-женники пытались найти выход в покупке или аренде новых учас-тков, но денег на это хватало далеко не у всех. К тому же, на крес-тьянах висела обязанность выкупных платежей (рассроченного на многие годы долга государству за полученную при освобождении землю), до уплаты которых они не могли свободно распоряжаться наделами (продавать, закладывать в банке и т.д.).

В результате на смену росту благосостояния вскоре пришел об-ратный процесс – обеднение. Правда, бедных пока было не очень

109

много. Большинство крестьян-домохозяев вполне могли считаться середняками, но дальновидные администраторы сознавали: еще два-три десятилетия – и бедность станет чуть ли ни повсеместной.

Власти пытались воспрепятствовать этому. Законодательно были ограничены семейные разделы, но от того, что на одном дво-ре ютилось фактически несколько семей, жить лучше не стано-вилось. Постепенно снижались и отменялись налоги, уменьшались размеры выкупных платежей, прощались недоимки, но денег у крес-тьян все равно не хватало. Для содействия домохозяевам в покупке земли был основан Крестьянский банк, но и его средств оказалось недостаточно, чтобы справиться с малоземельем. Необходимость принятия кардинальных решений становилась очевидной.

Что делать?Ответы на этот вопрос давались разные. Представители левой

части политического спектра российского общества предлагали безвозмездно конфисковать помещичьи земли и разделить их между крестьянами. В том же духе мыслили и либералы, пред-лагая только, в отличие от левых, частично компенсировать по-мещикам потерю владений. Но при всей заманчивости для мало-образованных крестьян предложения эти фактически были доро-гой в пропасть. Во-первых, помещичьих владений было слишком мало, чтобы удовлетворить всех нуждающихся. При их разделе на каждый крестьянский двор пришлась бы небольшая прибавка, ко-торая быстро бы свелась к нулю из-за продолжающейся высокой рождаемости. Во-вторых, среди частновладельческих экономий было много культурных хозяйств, работа в которых давала крес-тьянам дополнительный заработок, а в годы неурожая спасала от голода. В-третьих (и это, наверное, главное), – дармовая раздача земель подрывала их ценность в крестьянском сознании, и полу-ченное даром многими было бы просто пропито (как это и случи-лось потом во время коллективизации при раздаче беднякам иму-щества «кулаков»). Все это делало непригодными предложения, рекомендуемые левыми.

Правительство пошло по другому пути. На рубеже ХIХ и ХХ ве-ков было проведено несколько серьезных обследований сельско-го хозяйства России, в ходе которых выяснилось, что малоземе-лье – лишь кажущаяся причина обеднения сельского населения. Суть дела заключалась в другом. В то время, как в Российской

110

империи доля крестьянских хозяйств с размером участка до 5-ти десятин (принятая тогда в России в качестве меры площади деся-тина несколько превышала сегодняшний гектар) составляла ме-нее 29% общего числа дворов, в благополучной Бельгии еще бо-лее мелкими участками (до 4,5 десятины – в пересчете на русскую систему мер) владели 90% сельских хозяев, в Германии – 77%, во Франции – 71%. Но по сбору важнейших хлебов с десятины бельгийские крестьяне втрое, немцкие и французские вдвое пре-восходили российских землепашцев., при том, что качество почвы во многих регионах Российской империи было никак не хуже, чем в Западной Европе.

Разгадка заключалась в отсталом аграрном строе России. Со времен крепостного права крестьянские наделы были разбиты на множество мелких кусков, часто малоудобной для сельскохо-зяйственной обработки формы. Участки, принадлежавшие одно-му хозяйству, перемешивались с участками других хозяйств или с землей помещика. Во многих местностях сохранялось землеполь-зование на общинном праве, когда земля периодически перерасп-ределялась между дворами соответственно числу едоков.

Крестьянин не мог чувствовать себя полноправным хозяином: посеешь раньше или не успеешь убрать вовремя хлеб на своих зе-мельных клочках – и его затопчет соседский скот. Нельзя посеять не то, что другие. Нет смысла удобрять свою землю, если при оче-редном переделе часть ее могут передать менее трудолюбивому, но более многодетному соседу. Да и работа на нескольких мелких участках требовала больше сил, чем на одном большом. Правда, и в таких условиях некоторые крестьяне усердным трудом доби-вались хороших урожаев, копили средства, покупали землю, уже свою, не общинную, и одним целым участком, от чего еще сильнее богатели. Но большинство земледельцев предпочитали не напря-гаться, ограничиваясь урожаем, необходимым для пропитания, и не думая ни о завтрашнем дне, ни о развитии хозяйства.

Страшным бичом деревни было пьянство. «Крестьянин пропи-вает в год такой процент своего зароботка, что сумма эта была бы вполне достаточной для огромного поднятия его благосостоя-ния», – отмечалось в одном из обследований сельского хозяйства Уманского уезда Киевской губернии. Волостной старшина из Ка-невского уезда той же губернии подсчитал, что в его уезде толь-ко на Рождество, Пасху, Троицу и храмовый праздник крестьянин

111

среднего достатка ежегодно тратит на водку 15 рублей 20 копе-ек, «каковые деньги заработать при существующих ценах за труд чернорабочего человека: в жнивья самой страдной поры – 1 месяц, весной и осенью – 2 месяца, а зимой и за целую зиму – не зарабо-тать». А ведь были еще и другие праздники (их в дореволюционном календаре насчитывалось ни много ни мало – около 40) и, «кроме того, крестьяне и при других случаях, как сделках, сборищах и т.п., а в особенности в базарные дни, выпивали немало водки».

Выход из создавшегося положения был один: привить крестья-нину чувство собственника, землеустроить его хозяйство, сведя разрозненные куски земли в один участок, закрепить за ним этот участок в полноправное владение. В этом направлении и решено было действовать.

Практическое руководство преобразованиями было возложено на председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпи-на (поэтому реформу и называют столыпинской), но главным ини-циатором их стал сам Николай II. Попытки облить грязью этого им-ператора продолжаются до сих пор. Каждый человек (тем более государственный деятель) допускает ошибки. Можно, вероятно, их найти и у Николая II, но это не должно заслонять ту огромную заботу, которую проявлял царь о своем народе. «Прочное землеустройство крестьян внутри России и такое же устройство переселенцев в Си-бири – вот два краеугольных вопроса, над которыми правительс-тво должно неустанно работать, – писал государь Столыпину. – Не следует, разумеется, забывать и о других нуждах – о школах, путях сообщения и пр., но те два должны проводиться в первую голову».

На протяжении короткого срока целым рядом императорских манифестов и указов была создана законодательная база рефор-мы. Крестьянские наделы освобождались от выкупных платежей, а сами крестьяне – от опеки общин. Любой домохозяин мог укре-пить землю в личную собственность, а затем требовать от крес-тьянского общества выделения себе вместо разрозненных клоч-ков равноценного участка в одном месте. Если такой обмен был неудобен для других крестьянских дворов, по взаимной догово-ренности вместо предоставления участка общество могло выпла-тить его стоимость деньгами. Переходить к хозяйствованию на од-ном целом участке могли не только отдельные дворы. Землеуст-ройство можно было проводить сразу во всем сельском обществе, для чего требовалось согласие не менее чем двух третей дворов.

112

Выдел земли к одному месту с переносом туда жилых построек (хутор) или без такого переноса (отруб) осуществляли специально созданные землеустроительные комиссии.

Процесс пошелНовые законодательные акты были в основном с одобрением

встречены крестьянством. За первые пять лет преобразований (1907-1911) от 2,6 млн. хозяйств европейской России поступили прошения о землеустройстве. В следующие три года аналогичные просьбы подали еще 3,2 млн. домохозяев.

Особенно большой успех реформа имела в Малороссии. Сама суть перемен соответствовала натуре малорусского крестьяни-на. В документах землеустроительных комиссий отмечалось, что «малоросс склонен к обособлению и самостоятельному устройс-тву своего хозяйства» (сегодня это назвали бы менталитетом).

Уже в первые месяцы после начала реформы в Малороссии желание землеустроиться заявили десятки тысяч сельских хозя-ев. Понятная при всяком новом деле крестьянская осторожность, стремление подождать, посмотреть, что из этого выйдет, посте-пенно преодолевались, не в последнюю очередь благодаря нали-чию здесь значительного числа хуторских хозяйств немецких и чешских колонистов, а также многих крестьянских хуторов, воз-никших еще до реформы.

Успеху преобразований в немалой степени способствовала их продуманность. Согласно «Временным правилам землеустрои-тельной техники», перед производством работ землеустроитель был обязан во всех подробностях изучить местность. Создаваемые единоличные владения должны были быть обеспечены в доста-точном количестве водой. Хозяйства связывались между собой и с дорогами общего пользования самыми удобными путями. Землеус-троитель обязывался сочетать пожелания и интересы владельцев с условиями местности, стремясь к наибольшей самодостаточности каждого создаваемого владения. В то же время выделы земель к одному месту месту не должны были затруднять землепользование тех крестьян, которые не принимали в них участия.

Параллельно с землеустройством набирал ход и процесс рас-ширения крестьянского землевладения. Как бы ни был хорош еди-ноличный способ ведения хозяйства, но хутор нельзя было создать на одной-двух десятинах. Поэтому нуждающимся крестьянам на

113

льготных условиях (снижение цены, выплата первоначально всего около 5% стоимости участка с рассрочкой остальных платежей на многие десятилетия, беспроцентные ссуды на покупку и т.д.) про-давались земли из фонда Крестьянского банка. (Стоит заметить, что специальным указом Николая II в этот фонд в начале реформы были переданы все земли, принадлежавшие царской семье). Кро-ме того, где это было необходимо, крестьянам выдавались бес-процентные ссуды и даже безвозмездная денежная помощь для непосредственной покупки земель у помещиков.

Землеустраивавшиеся хозяйства брались под особое попе-чение государства. «Если мы желаем успеха реформе, то рядом и вслед за землемером и землеустроителем должен идти агро-ном», – подчеркивалось в документах землеустроительных ко-миссий. Крестьянам бесплатно выдавались семена, сдавались на прокат на льготных условиях или продавались в рассрочку сельскохозяйственные орудия и машины, оказывалась финансо-вая поддержка. Для сельских хозяев открывались агрономичес-кие курсы, устраивались показательные поля, распространялась сельскохозяйственная литература.

Столыпинские преобразования способствовали подъему бла-госостояния крестьянского сословия. Расширялись владения крестьян, устранялись недостатки в их землепользовании, а глав-ное – полностью оправдались надежды на пробуждение у чело-века с плугом чувства хозяина. «Не могу не отметить ту заботу о своем участке, которая начала проявляться у филипповцев, – пи-сал, к примеру, киевскому генерал-губернатору землеустроитель о крестьянах села Филипповичи Киевского уезда. – Приемное постановление еще не составлено. Но уже есть немало крестьян, которые получили, например, участки сенокоса с лозой и немед-ленно после нарезки им такого начали раскорчевку этой самой лозы, которая никогда до этого не выкорчевывалась, а крестья-не пользовались сенокосами, как придется. Как только нарезана была пашня, так на отрубы стали возить навоз, и где только не мешала засуха, то и участки вспаханы».

«Хозяйственная самостоятельность крестьян, поселившихся на хуторах, весьма заметно проявляется в стремлении завести в сво-их хозяйствах огородную культуру, устроить колодцы и оградить свои участки со стороны дороги плетнем или посадкой деревь-ев» – сообщали землеустроители из Подольской губернии.

114

Наглядная иллюстрация пользы для крестьян хуторского хо-зяйствования содержится в мемуарах Павла Скоропадского. Ле-том 1917 года будущий гетман Украины, а тогда русский генерал, ехал с фронта в Киев. Он остановился переночевать на неболь-шом хуторке под Новоград-Волынским, где разговорился с хозя-евами. «Это были хуторяне столыпинской реформы, – вспоминал гетман. – Рано поутру я обошел с ними весь их хутор и пришел в восторг от виденного. Такого порядка и довольства я еще не встре-чал, хотя объездил и живал подолгу среди крестьян. Хуторяне при-писывали свое благоденствие выделению их на отруба. Хозяин все время к своим пояснениям прибавлял: «Да, теперь стоит работать, ничего не пропадет, никому не приходится давать объяснений».

Однако не всем крестьянам реформа несла благосостояние. Предоставленной свободой распоряжения землей воспользова-лись не только трудолюбивые хозяева, но и пьяницы, пропивав-шие свои наделы. Такие крестьяне пополняли ряды сельскохо-зяйственного пролетариата.

Острое недовольство реформой высказывали левые партии. Их вожди сразу уяснили, чем грозит им новая аграрная полити-ка. «Судьбы буржуазной революции в России, – не только настоя-щей революции, но и возможных в дальнейшем демократических революций, – зависят больше всего от успеха или неуспеха этой политики», – бил тревогу Владимир Ленин и призывал «бросать в массы лозунг крестьянского восстания вместе с пролетариатом как единственно возможного средства помешать столыпинскому мето-ду «обновления» России». Примерно то же проповедовали эсеры.

Сотни революционных агитаторов были направлены в дерев-ню, где разъясняли алкоголикам, что те «стали жертвами царизма и кулаков», подбивали крестьн к бунтам, уверяли их, что в зем-леустройстве совсем нет надобности, так как вот-вот начнется бесплатная раздача помещичьих земель, а тем, кто перейдет на хутора и отрубы, ничего не достанется.

Бок о бок с российскими левыми на ниве противодействия ре-форме трудились деятели украинского движения. «Новое аграр-ное законодательство приведет к росту и укреплению средних групп крестьянства. Безусловно, что все элементы крестьянства быстро узнают все выгоды этих законов, безусловно, на них про-тивникам освободительного движения отчасти можно будет опе-реться», – предупреждал соратников один из лидеров украинских

115

социал-демократов Николай Порш и давал указание: «Украинские партии должны создать в народных массах тот политический вы-вод, что если народ хочет получить землю в свою собственность, он должен требовать автономии Украины».

«Мы прежде всего украинцы, а потом уже и кооператоры, и земледельцы, и ремесленники», – писала украинская газета «Ріл-ля» и призывала препятствовать распространению среди крестьян сельскохозяйственной литературы на русском языке. Как видим, тип «национально сознательного» деятеля, на которого русскоязыч-ная печатная продукция действует (независимо от содержания), как красная тряпка на быка, не есть изобретение нашего времени.

Более тонко действовали противники реформ из числа либе-ралов. Эти использовали свое влияние в земских учреждениях, призванных оказывать агрономическую помощь, для организации саботажа такой помощи землеустроенным хозяйствам. Другим методом борьбы против преобразований была организация про-пагандистской кампании в печати. При этом антиреформаторы не брезговали откровенными выдумками и клеветой.

Однако все попытки помешать переменам имели лишь времен-ный успех. Количество прошений о землеустройстве возрастало с каждым годом. За девять лет реформы они поступили в земле-устроительные органы малороссийских губерний от 1,5 млн. хо-зяйств, что составляло более трети всего количества крестьянских дворов. До повсеместного перелома в сознании крестьян и полно-го охвата их реформаторскими настроениями здесь оставалось несколько лет. Во всей европейской России для этого, вероятно, потребовался бы немного больший срок, но и тут решающий успех преобразований прогнозировался в обозримом будущем. Страна стояла на пороге невиданного еще благосостояния. Французский экономист Эдмон Тьери, обследовавший в 1913 году по заданию своего правительства российское народное хозяйство, отмечал: «Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 гг. Идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».

Возможно, именно желание избежать такой перспективы и ста-ло одной из причин развязывания первой мировой войны, а затем и революции в России. Но это, опять же, уже другая история.

116

Страдали ли малорусы от национального гнета в Российской империи?

Утверждение о том, что украинцы (малорусы) в Российской им-перии продвергались национальному гнету, воспринимается ныне как аксиома. Это неудивительно. С советских времен нас учили, что царская Россия являлась тюрьмой народов. Многократно пов-торяют данный тезис и сегодня. Причем повторяют и в России, и на Украине. Разглагольствования о национальном угнетении укра-инцев стали общим местом в трудах современных украинских (да и многих российских) ученых, в школьных и вузовских учебниках истории, тем более – в СМИ. Но так ли было на самом деле? Поп-робуем разобраться.

Прежде всего, стоит напомнить, что до революции 1917 года малорусы наравне с великорусами и белорусами считались рус-скими. Уже один этот факт ставит под сомнение заявление об их национальном бесправии в Русском государстве. Многие малору-сы достигали в Империи высоких постов. Достаточно указать хотя бы на генерал-фельдмаршала Ивана Паскевича, царского намес-тника в Польше. Или на генерал-лейтенанта Романа Кондратенко, героя обороны Порт-Артура. И это не исключения. Вместе с Ива-ном Паскевичем можно назвать другого генерал-фельдмаршала из малорусов – Ивана Гудовича, а также генерала от инфантерии (пехоты) Петра Котляревского. Рядом же с Романом Кондратенко целесообразно упомянуть еще одного военачальника – участника русско-японской войны генерал-майора Павла Мищенко. Кстати, проектировал порт-артурские укрепления генерал-лейтенант Кон-стантин Величко, а главнокомандующим русской армией на за-вершающем этапе войны с Японией был генерал от инфантерии Николай Линевич (тоже малорус).

Во время Первой мировой войны, когда император Николай II принял на себя верховное главнокомандование, генерал-квартир-мейстером при нем стал генерал-майор Михаил Пустовойтенко. А были еще генерал-лейтенант Павел Скоропадский (адъютант царя и будущий гетман), генерал от инфантерии Александр Рагоза (бу-

117

дущий военный министр гетманской Украины), генерал-лейтенант Николай Володченко (ставший уже при Временном правительстве главнокомандующим Юго-Западным фронтом) и многие-многие другие.

Еще больше, чем генералов-малорусов насчитывалось в рус-ской армии малорусов-офицеров. Так, брат Симона Петлюры Александр являлся подпоручиком, идеолог украинского нацио-нализма Николай Михновский – поручиком, будущий петлюровс-кий военачальник Петр Болбачан – капитаном, знаменитый потом врангелевский кавалерист Иван Барбович – полковником. И так далее.

Не лишним, наверное, будет заметить, что не отставали мало-русы Российской империи и по гражданской части. Перечень царс-ких министров с 1802-го (когда были учреждены министерства) до февраля 1917 года содержит фамилии министра юстиции Дмит-рия Трощинского (начинавшего карьеру рядовым канцеляристом в Малороссийской коллегии), министров внутренних дел Виктора Кочубея и Льва Перовского (внука гетмана Кирилла Разумовско-го), министра финансов Федора Вронченко, министров народного просвещения Петра Завадовского, Алексея Разумовского (сына гетмана), Евграфа Ковалевского, морского министра Ивана Гри-горовича... И вновь-таки – этот список можно продолжать долго.

Количество же чиновников малорусского происхождения, слу-живших в различных министерствах и ведомствах империи прос-то не поддается учету. «Петербург есть колония образованных малороссиян, – писал в 1834 году поэт Евгений Гребенка своему приятелю Николаю Новицкому. – Все присутственные места, все академии, все университеты наводнены земляками».

Если же кому-то хочется рассмотреть вопрос о карьерных пер-пективах малорусов-крестьян (на них, обычно, указывают, как на страдавших под двойным гнетом – национальным и социальным) то тут очень пригодится биографический справочник «Офицерс-кий корпус Армии Украинской Народной Республики», составлен-ный современным украинским историком Ярославом Тинченко. К сожалению, социальное происхождение большинства указанных там лиц не сообщается (очевидно, из-за отсутствия данных). Тем не менее, кое-о-ком нужная информация есть и, следовательно, некоторый материал, позволяющий сделать определенные выво-ды, имеется. Приведу несколько примеров.

118

Петр Волкобий. Из крестьян. В 1881 году окончил Чугуевское пехотное юнкерское училище. Службу начал подпрапорщиком. Участвовал в русско-японской и Первой мировой войнах. Дослу-жился в царской армии до генерал-лейтенанта (этот чин получил в 1915 году).

Яков Гандзюк. Из крестьян Подольской губернии. В 1896 году окончил Одесское пехотное юнкерское училище. Службу начал подпоручиком. Участник русско-японской и Первой мировой войн. Дослужился до генерал-майора. Был возведен в дворянское до-стоинство (последняя информация уже не из справочника Тинчен-ко, а из другого источника).

Илья Мартынюк. Из крестьян Волынской губернии. В 1880 году окончил Киевское пехотное юнкерское училище, получил чин под-поручика. В 1900 году поступил в Николаевскую академию Гене-рального штаба. Участник Первой мировой войны. Дослужился до генерал-майора.

Конечно, генералами становились не все. Были и менее блис-тательные карьеры. О них тоже нужно упомянуть. Скажем, о Сав-ве Билодубе. Он происходил из крестьян Киевской губернии. В во-енных училищах не обучался. Службу начал в 1909 году рядовым. К 1917 году дослужился до поручика.

Или Омелян Волох (впоследствии – известный повстанческий атаман). Он из семьи крестьян Екатеринославской губернии. С де-тства батрачил. Подростком работал на шахте в Донбассе. Отслу-жил в армии. Потом трудился грузчиком, а одновременно учился в художественной школе. В 1914 году был мобилизован. Направлен в школу прапорщиков. Окончил ее в 1915 году. До 1917 года успел дослужиться до штабс-капитана.

Или Харитон Гуртовенко. Из крестьян Киевской губернии. Мо-билизован в 1905 году. Пребывая на военной службе экстерном сдал экзамены за курс гимназии. В 1911 году окончил Тифлисское военное училище. В 1914 году сдал вступительный экзамен в Ни-колаевскую военную академию, однако в связи с началом Первой мировой войны к учебе не приступил. Отправился на фронт. До-служился до капитана. В 1916 году таки пошел в академию, но, опять же, из-за известных событий окончить ее не успел (проучил-ся два курса).

Вряд ли можно сомневаться, что если бы не революция и пос-ледовавший вслед за ней развал армии, все вышеперечисленные

119

(и многие другие) малорусы могли бы дальше продвигаться по службе. Всего в названном справочнике дослужившихся до чина выше прапорщика выходцев из малорусских крестьян я насчитал сорок человек (хотя, может, кого-то пропустил). К ним, вероятно, нужно добавить еще несколько десятков тех, чье происхождение не указано, но детали биографии (родился в селе, начальное об-разование получал явно не в привелигированном учебном заве-дении) позволяют предположить, что оно (происхождение) было крестьянским. И это только те, кто служил потом в армии УНР и о ком удалось собрать сведения.

Сколько же было таких, о ком собрать сведений не удалось? А сколько тех, кто в армии УНР не служил? Ведь не секрет, что боль-шинство малорусов (украинцев) Центральную Раду и петлюров-щину не поддерживали. К тому же Тинченко намеренно не вклю-чил в свой справочник более 1500 генералов и старших офицеров гетманской Украины, поскольку «в основном они были враждеб-ны идее Украинской Державы и почти все потом очутились или в руках белогвардейцев или в Красной армии». Среди них тоже, наверное, были выходцы из крестьян. Их биографии – это, навер-ное, и есть самый убедительный ответ на вопрос, вынесенный в заголовок.

120

Геноцид, оставшийся неизвестным (1914-1917)

«Прошлое не является полем, по которому ходят только исто-рики и археологи, чтобы собрать остатки старины и спрятать их в музей. Нет, оно простирает свою руку над нами» – писал еще сто лет назад видный литературный критик Мыкола Евшан (Ни-колай Федюшка). И тут с ним трудно не согласиться. Только вот замечаем мы эту нависшую над нами руку не всегда. Потому что само прошлое знаем недостаточно. А без этого знания невозмож-но дать ответ на многие актуальные ныне вопросы. Например на такой: «Почему идеология «украинского буржуазного национализ-ма» (употребим здесь термин советской эпохи) наиболее распро-странена в Галиции?». Казалось бы, на галичан не распространя-лись ни решения Переяславской Рады, ни пресловутые Валуевс-кий циркуляр и Эмский указ (о которых нагромождены буквально горы лжи). Не затронул Галицию и голод 1933 года. Но именно выходцы из этого региона громче всех жалуются на «почти 350-летнее московское иго», «насильственную русификацию», «ста-линский голодомор». И наоборот, жители областей дольше всего пребывавших «под игом» (и, значит, больше других «настрадав-шиеся») настроены, в основном, пророссийски. В чем же причина столь загадочного явления? Разгадку следует искать в прошлом.

Русь подъяремнаяТрудно даже представить, но еще в конце ХІХ – начале ХХ ве-

ков коренное население Галиции, находившейся тогда в составе Австро-Венгрии, в национальном отношении не отделялось от ве-ликорусов. Галичане считали себя частью единой русской нации, проживавшей на пространстве «от Карпат до Камчатки». (Подобно тому, как, несмотря на этнографические различия, считали себя единой нацией немцы Верхней и Нижней Германии, французы Се-верной и Южной Франции, поляки Великой и Малой Польши и т.д.). «Как славянин не могу в Москве не видеть русских людей, – отме-чал крупнейший на то время галицкий писатель Иоанн Наумович (сознательно замалчиваемый сегодня). – Хотя я малорусин, а там

121

живут великорусы; хотя у меня выговор малорусский, а у них вели-корусский, но и я русский, и они русские». Свою землю народ в Га-лиции называл Русью подъяремной (т.е. находящейся под ярмом) и втайне надеялся, что придет время, когда войско русского царя освободит этот край и воссоединит его с Русью державной – Рос-сийской Империей. Соответственно и русский язык воспринимал-ся тут как родной. На нем творили местные литераторы, выходили газеты и журналы, издавались книги.

Разумеется, такое положение не нравилось австрийскому пра-вительству. Оно отчаянно пыталось подавить галицкое «москво-фильство» (так неприятели называли русское движение). Но все было тщетно. Власти запрещали изучение в школах русского язы-ка – ученики стали учить его самостоятельно. Австрийские чинов-ники под надуманными предлогами закрывали галицко-русские организации. Но вместо закрытых обществ население основывало другие. Активистов русского движения объявляли «российскими шпионами» и арестовывали. Однако репрессии только усиливали антиавстрийские и пророссийские настроения.

Большую надежду возлагали в Вене на так называемое укра-инофильство, которое пытались противопоставить «москвофиль-ству». Украинофилы отрицали национальное единство малорусов (украинцев) с великорусами и, главное, пропагандировали нена-висть к России, что вполне устраивало австрийских политиков. Для распространения украинофильской идеологии («украинской наци-ональной идеи»), правительство стремилось назначать ее привер-женцев учителями в галицкие школы, священниками в тамошние приходы. При выборах в австрийский парламент и местный сейм кандидаты от украинофильских партий пользовались поддержкой властей – вплоть до откровенной подтасовки результатов (сейчас это назвали бы использованием админресурса). Крестьянские ко-оперативы, руководимые украинофилами, получали субсидии от государства. Выделялись из госбюджета средства и на деятель-ность политических организаций украинофилов. И, конечно же, не оставалась в стороне полиция. «Блюстители порядка» подстрека-ли украинофилов к налетам на «москвофильские» села, разгро-мам помещений, где располагались «москвофильские» общества, избиениям наиболее активных «москвофилов». Такие преступле-ния, как правило, оставались «не раскрытыми», хотя следовате-лям прекрасно были известны личности преступников.

122

Нельзя сказать, чтобы методы, с помощью которых насажда-лось в крае украинофильство, совсем не давали результатов. Чис-ленность украинофильских организаций росла. Однако это был чисто внешний успех. В украинофилы записывались либо люди недалекие, обманутые правительственной пропагандой, либо те, кто руководствовался карьеристскими соображениями и матери-альной выгодой. Большинство же галичан продолжало придер-живаться русских убеждений, хотя, опасаясь репрессий, открыто заявлять о своих взглядах решались далеко не все. Так продолжа-лось до 1914 года.

ГеноцидС началом первой мировой войны Россия и Австро-Венгрия

оказались во враждебных лагерях. В выборе средств борьбы уже не стеснялись. Австрийцы поспешили закрыть внутри страны все русскоязычные газеты, запретили русские общества (даже де-тские приюты). Были произведены массовые аресты «москвофи-лов».

Подсуетились и украинофилы. Они выступили с заявлением, что видят светлое будущее украинского народа только под управ-лением австрийского цесаря и призвали галичан на борьбу с Рос-сией. Но… Тут то и выяснилось, что свое светлое будущее народ видит не там, где его усматривает кучка продажных политиканов.

Как только начались боевые действия, из Вены в Галицию был направлен представитель австрийского министерства иностран-ных дел при верховном командовании барон Гизль. Он встретился во Львове с лидерами украинофильских организаций, выслушал их верноподданические заверения, однако этим не ограничился. Барон постарался внимательно изучить сложившуюся ситуацию. Изучив же – пришел в ужас. Те, на кого делало ставку австрий-ское правительство, оказались политическими банкротами, не способными хоть сколько-нибудь влиять на положение. «Укра-инофильское движение среди населения не имеет почвы – есть только вожди без партий» – сообщал Гизль в столицу. «Украинизм не имеет среди народа опоры. Это исключительно теоретичес-кая конструкция политиков» – писал он в следующем донесении. А вскоре вынужден был констатировать, что местное население массово переходит на сторону русских войск, «в результате чего наша армия брошена на произвол судьбы».

123

В свою очередь, било тревогу австро-венгерское военное ко-мандование: «Наступающие на восточной границе в районе Бел-зец-Сокаль-Подволочиск-Гусятин русские войска произвели на русофильское население Восточной Галиции, которое имело уже давно приятельские отношения с Россией, огромное впечатле-ние, – говорилось в приказе от 15 августа 1914 года. – Государс-твенная измена и шпионаж увеличиваются самым опасным и пря-мо угрожающим образом».

«Не думал я, что наша армия окажется во вражеском крае» – за-явил командующий расположенного в Галиции 2-го австрийского корпуса генерал Колошрари галицкому наместнику Коритовскому и высказал мнение, что прежде, чем начинать войну с Россией, следовало перевешать всё галицко-русское население. А комен-дант Перемышльской крепости генерал Кусманек предупреждал начальство, что «если в Перемышле останется хотя бы один ру-син, то я не ручаюсь за крепость».

«Были арестованы все русофильские элементы, известные еще в мирное время. Это должно было оградить нас также и от шпионажа, – вспоминал начальник разведовательного бюро авс-трийского Генерального штаба Макс Ронге. – Но эта зараза была распространена гораздо шире, чем мы предполагали. Уже первые вторжения русских в Галицию раскрыли нам глаза на положение дела. Русофилы, вплоть до бургомистров городов, скомпромети-ровали себя изменой и грабежом. Мы очутились перед враждеб-ностью, которая не снилась даже пессимистам».

Главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих в докладной записке императору Францу-Иосифу ука-зывал, что среди коренного населения Галиции существует «уве-ренность в том, что оно по расе, языку и религии принадлежит к России». В результате австро-венгерские войска оказались в «ат-мосфере предательства» и «в собственном краю должны нести потери от шпионажа и измены русофильского населения, а наш враг, который выступал как освободитель, мог, безусловно, рас-считывать на полную поддержку».

Действительно, местные жители всячески содействовали рус-ской армии, информировали её о перемещениях противника, при необходимости служили проводниками русских частей, где могли, повреждали австро-венгерские линии связи. Насильно мобилизо-ванные в австро-венгерскую армию галичане при первой возмож-

124

ности сдавались в плен. Все это способствовало разгрому австро-венгров и быстрому продвижению русских войск.

Население торжественно встречало освободителей. Во многих сёлах навстречу им выходили крестьянские депутации с хлебом-солью. При вступлении во Львов огромная толпа забрасывала солдат цветами. Значительное число жителей Галиции вступило добровольцами в русскую армию.

Ликование по случаю освобождения от шестисотлетнего ино-земного ига было всеобщим. Радость и восторг царили повсюду, вплоть до галицкой диаспоры в Северной Америке. «Наш Львов – русский, наш Галич – русский! Господи, слава Тебе, из миллионов русских сердец шлёт Тебе вся Русь свою щирую молитву, Боже ве-ликий, могучий Спаситель, объедини нас, як Ты один в трёх лицах, так Русь наша в своих частях одна будет во веки!» – писала газета американских галичан «Світ».

Это был крах насаждавшегося Австрией украинофильства.Вена ответила террором. За симпатию к России были казне-

ны десятки тысяч людей. Сотни тысяч галичан были брошены в концлагеря, сотни деревень сожжены, а их жители депортированы вглубь Австрии. (В дороге многие из них погибли от голода, холода и болезней). Австрийские офицеры получили право самовольно творить расправу над населением. Никаких доказательств вины не требовалось. Убивали не только уличенных в помощи русской армии. Казнить могли за одно сказанное по-русски слово, за хра-нение русской книги, газеты, открытки, за наличие в доме иконы из России или портрета русского писателя. Солдатам выдавали специальные шнуры для виселиц.

Часто перед смертью приговорённых подвергали пыткам. Ро-дителей убивали на глазах у детей, детей – на глазах у родителей. Молодых женщин предварительно насиловали. Не щадили ни ста-рого, ни малого. Среди казнённых были мальчики и девочки 5-7 лет и даже грудные младенцы. «Это была сплошная полоса не-разборчивого в средствах, бессистемного террора, через которую прошло поголовно все русское население Прикарпатья» – вспоми-нал очевидец. Не было ни одного населенного пункта, которого бы не коснулся террор. И – самое отвратительное – убивали и арес-товывали по наводке украинофилов, «национально сознательных украинцев» мстивших собственному народу за свое банкротство.

125

Доносы были единственным, на что оказались способны эти де-ятели.

«Волосы встают дыбом, когда подумаешь о том, сколько мес-ти вылил на своих ближних не один украинский фанатик, сколь-ко своих земляков выдал на муки и смерть не один украинский политик вроде кровавого Костя Левицкого… Не день, не два, упивался страшный упырь Галицкой земли братской кровью. На каждом шагу виден он, везде слышен его зловещий вой. Ужасен вид его» – писал после войны галицкий историк и литературовед Василий Ваврик, сам прошедший через ужасы австрийского кон-цлагеря.

«В руки властей передали нас большей частью свои же украи-нофилы, которые тогда держали монополь австрийского патрио-тизма» – рассказывал другой уцелевший галичанин.

От полного истребления галицко-русское население спасло на-ступление царской армии, в короткое время освободившей боль-шую часть подъяремной Руси. Галичане вздохнули свободно. Вновь были открыты русскоязычные газеты, возобновили деятельность русские организации. Местные общественные деятели составили Русский народный совет, представлявший интересы населения перед военными властями. Принимались меры для обеспечения жителей продовольствием, удовлетворения их культурных потреб-ностей.

Русский журналист, побывавший «на второй день Рождества» на крестьянском собрании в одном из сел в окрестностях Льво-ва, рассказывал: «Публика была довольно серая. Преобладали женщины. Пелись песни, говорились импровизированные речи. Пели все – и женщины, и мужчины, и взрослые, и дети. Сначала пели рождественские малорусские колядки, а потом вдруг запе-ли некрасовскую «Назови мне такую обитель… где бы сеятель твой и хранитель, где бы русский мужик не стонал». Задушевные слова этой народной песни удивительно гармонировали с общим страдальческим тоном жизни этой несчастной страны, где столь-ко убитых на поле брани, столько повешенных и расстрелянных венграми за одну принадлежность к русскому племени, столько арестовано и увезено австрийскими властями. Это торжественное исполнение некрасовской крестьянской песни крестьянским лю-дом Галиции служит лучшим знамением тех возможностей, кото-рые открываются для русской культуры в Галиции».

126

К сожалению, возможностям этим реализоваться было не суж-дено. Неудачи на фронте вынудили русскую армию оставить боль-шую часть, казалось бы, уже навсегда освобождённых террито-рий. Вместе с отступающими войсками покинули родную землю и многие галичане. Бежали иногда целыми селами. На тех, кто убежать не успел, вновь обрушился кровавый террор…

Позднее, в 1917 году, когда раздираемая на части Россия уже не представляла угрозы для противников, австрийская репрессив-ная машина сбавила обороты. Сменивший на цесарском престоле умершего Франца- Иосифа либеральный Карл І, приказал осво-бодить оставшихся в живых галичан из концлагерей. Парламент даже предпринял расследование преступных действий австро-венгерской военщины (все-таки террор осуществлялся против граждан своей страны). Материалы этого расследования легли в основу ряда публикаций и исследований, вышедших за границей. На Украине же правда о чудовищном геноциде 1914-1917 годов замалчивается до сих пор. А ведь именно этот погром объясняет то, что произошло с Галицией в дальнейшем. Более 60 тысяч уби-тых. Более 100 тысяч умерших в концлагерях. Количество галичан погибших во время принудительной депортации вглубь Австро-Венгрии не поддается учету, но, во всяком случае, речь идет о не менее, чем нескольких десятках тысяч человек. Сложно устано-вить и число тех, кто при отступлении русской армии в 1915 году бежал в Россию. Историки называют цифры от 100 тысяч до полу-миллиона. Все эти люди оказались разбросанными по бескрайним просторам страны, охваченной вскоре пожаром революции и граж-данской войны. Многие из них так и не смогли вернуться домой. Если учесть и тех, кто погиб на фронте, то становится ясно, какие невосполнимые потери понесла Галицкая Русь. Почти все лучшие представители светской интеллигенции и духовенства, крестьян и рабочих, были физически уничтожены.

Из остальных можно было лепить, что угодно. Чем и занялись вернувшиеся австрийцы. Первый после вторичного занятия Льво-ва австрийский комендант города, генерал-майор Римль в сек-ретном рапорте начальству одновременно с «беспощадным тер-рором» против населения рекомендовал насаждать в крае украи-нофильство и сожалел, что «пока что украинская идея не совсем проникла в русское простонародье».

127

Русофобская эстафетаПосле краха Австро-Венгрии, эстафету государственной про-

паганды украинофильства в Галиции (правда, после некоторого перерыва) подхватили поляки. Как откровенно объяснял один из соратников Пилсудского Владимир Бончковский, Польша кровно заинтересована в насаждении «украинской национальной идеи». «Для чего и почему? Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 млн. великороссов плюс 40 млн. малороссов, неразделенных между собой, единых национально».

А довершили начатое большевики. Хотя в СССР и провозг-лашалась борьба с «буржуазным национализмом», велась она своеобразно. На практике очень многое из идеологического ар-сенала украинофильства стало составной частью советской про-паганды (к примеру, мифы о «насильственной русификации», о царской России как «тюрьме народов» и др.). Советские историки проклинали «москвофильство», объявляли его «антинародным», «реакционным» и т.п. Подлинная история Галиции (да и не толь-ко Галиции) стала закрытой темой. Идею единства Руси заменили казенным «интернационализмом».

И теперь мы можем наблюдать результаты. Воинствующая ру-софобия воспринимается на Украине как признак патриотизма. Одиозные фигуры прошлого выдаются за национальных героев. Имена подлинных героев замалчиваются или оплевываются. И все это на фоне повальной исторической безграмотности. Вот и получилось, что о Холокосте, геноциде армян в Турции и даже о межплеменной резне в Руанде украинцы знают больше, чем о тра-гическом событии собственной истории.

128

Как жил народ в царской России

У талантливого русского писателя Аркадия Аверченко есть за-мечательный рассказ «Черты из жизни рабочего Пантелея Грым-зина». Автор описывает жизнь ничем не примечательного челове-ка, обычного мастерового. Жизнь до революции и после нее. До революции Пантелей Грымзин зарабатывал на заводе два с поло-виной рубля в день. Однажды, разглядывая полученные за работу два серебряных рубля и полтину медью, он горько задумался: «Ну, что я с этой дрянью сделаю? И жрать хочется, и выпить охота, и подметки к сапогам нужно подбросить».

За пару подметок сапожник взял с Пантелея полтора рубля. На оставшийся рубль Грымзин купил полфунта ветчины (фунт рав-нялся примерно 409-ти граммам), коробочку шпрот, французскую булку, полбутылки водки, бутылку пива и десяток папирос. Еще и сдачу получил – четыре копейки. И, усевшись за сей скром-ный ужин, проклинал Пантелей свою «распрокаторжную жизнь», «гнусного хозяина-кровопийцу» и несправедливость. «За что же, за что? – шептали его дрожащие губы. – Почему богачи и эксплу-ататоры пьют шампанское, ликеры, едят рябчиков и ананасы, а я, кроме простой очищенной, да консервов, да ветчины, света Божь-его не вижу… О если бы только мы, рабочий класс, завоевали себе свободу!.. То-то бы мы пожили по-человечески!».

«Свободу» рабочий класс завоевал в ходе «Великой Октябрь-ской…». И весной 1920 года рабочий Пантелей Грымзин зараба-тывал уже 2700 рублей в день. Рассматривая как-то на ладони разноцветные бумажки – свой дневной заработок, он задумался: «Что же я с ними сделаю?». Новые подметки к сапогам обошлись ему в две тысячи триста рублей. На остальные четыреста Панте-лей купил фунт полубелого хлеба и бутылку ситро. Больше ни на что денег не хватило. Ужиная, он снова давился от обиды: «По-чему же, – шептали его дрожащие губы, – почему богачам все, а нам ничего… Почему богач ест нежную розовую ветчину, объеда-ется шпротами и белыми булками, заливает себе горло настоя-щей водкой, пенистым пивом, курит папиросы, а я, как пес какой, должен жевать черствый хлеб и тянуть тошнотворное пойло на сахарине!».

129

Рассказ был написан Аверченко в 1921 году, в эмиграции, и издан за границей. В СССР его не переиздавали (впервые на Ро-дине писателя это произведение напечатали только в 1989 году). Оно и понятно. Тезис о «тяжелой жизни трудящихся в дореволю-ционное время» был неотъемлемой частью советской пропаганды. Чтобы утвердить этот тезис в народном сознании в 1920-х годах практиковали устройство специальных вечеров в заводских клу-бах. Старые рабочие выступали перед молодежью и рассказыва-ли как «раньше было плохо, а сейчас – хорошо». Потом отчеты о таких «вечерах воспоминаний» публиковались в прессе, на них ссылались в книгах по истории и т.д. Правда, не обходилось без накладок. Они неизбежно случались, когда «мемуаристы» сбива-лись на подробности и принимались освещать дореволюционную жизнь в деталях. Один вспоминал, как когда-то рабочие каждое воскресенье ходили развлекаться в «рестораны 2-й категории», а «буржуи проклятые» сидели в первоклассных ресторациях. Такая вот была несправедливость. Другой жаловался, что он и прочие работяги имели «всего» по 3-4 выходных костюма, а «мастера-кровопийцы» по 5-6 костюмов, инженеры – и того больше. Третий рассказывал, как купил себе велосипед (это свидетельствовало об определенном уровне обеспеченности – велосипед в то время являлся новшеством). А еще вспоминали о бесплатных больни-цах для рабочих, школах для их детей, библиотеках, дешевых про-дуктах в функционировавших при заводах и фабриках лавках. О праве на приобретение в кредит промышленных товаров. О строи-тельстве хозяевами предприятий домов для своих работников. Об оплачиваемых отпусках беременным женщинам. О законодатель-ном ограничении рабочего дня. О пенсиях, выплачиваемых пост-радавшим от несчастных случаев на производстве. Все это, ока-зывается, наличествовало в России и при царе, а вовсе не было завоеванием советской власти.

Позднее партийные пропагандисты спохватились. Где-то с начала 1930-х годов рабочие «мемуары» при публикации стали подвергаться строжайшей цензуре. Оттуда устранялись все «кра-мольные» подробности. Впрочем, ляпсусы все равно случались. Как-то, уже в 1970-х годах в радиопередаче о некоей «прогрес-сивно настроенной» учительнице, жившей в царское время, про-звучала фраза: «Она была настолько бедна, что вынуждена была одно пальто носить два сезона». Многие ли, даже в относительно

130

благополучные в материальном отношении «застойные» годы, могли позволить себе такое?

Надо, однако, сказать, что верили тогдашней пропаганде дале-ко не все. Что, кстати, нашло отражение в народном творчестве. Когда Хрущев пообещал к 1980-му году построить в Советском Союзе коммунизм, в обществе появилось множество анекдотов на эту тему. Довольно популярным среди них был анекдот о сель-ской бабке, пришедшей в райком партии узнать: «Что такое ком-мунизм?». Бабушке популярно объяснили, что это строй при кото-ром наступит изобилие в стране, все будут жить в достатке, будут довольны и т.п. «Ясно, – удовлетворенно закивала старушка, – бу-дет так, как при Николае».

Шутки шутками, но какой же в действительности была жизнь до революции? Воспоминания всегда субъективны. Художествен-ные произведения, наверное, тоже. Анекдоты – не аргумент. Уз-нать истину помогают сухие цифры статистики. В частности, мате-риалы, опубликованные в «Статистическом бюллетене по городу Киеву». Указанный бюллетень был издан Киевским губернским статистическим бюро в 1920 году (т.е. уже при большевиках, не подвергавших, однако, в то время статистические издания жест-кой цензуре). Согласно приведенным там данным, средние цены на «главнейшие продукты первой необходимости» на киевских рынках в 1913 году были следующими (для удобства читателей пуды, фунты и ведра переведены в более привычные для нас ки-лограммы, граммы и литры):

Мука пшеничная 1-го (высшего) сорта: 13 копеек за кило-грамм.

Мука пшеничная 6-го (низшего) сорта: 6 копеек за килограмм.Мука ржаная: 6 копеек за килограмм.Хлеб пшеничный (развесной): 12 копеек за килограмм.Хлеб пшеничный (французская булка): 7 копеек за 400 грамм.Хлеб ржаной: 10 копеек за килограмм.Картофель: 2 копейки за килограмм.Свекла: 2 копейки за килограмм.Крупа гречневая: 16 копеек за килограмм.Крупа перловая: 13 копеек за килограмм.Крупа пшеная: 9 копеек за килограмм.Рис: 20 копеек за килограмм.

131

Горох: 10 копеек за килограмм.Масло подсолнечное: 33 копейки за килограмм.Соль поваренная: 3 копейки за килограмм.Сахар (песок): 25 копеек за килограмм.Сахар (рафинад): 30 копеек за килограмм.Говядина (1-й сорт): 43 копейки за килограмм.Говядина (3-й сорт): 31 копейка за килограмм.Телятина (передняя часть): 32 копейки за килограмм.Телятина (задняя часть): 38 копеек за килограмм.Свинина: 38 копеек за килограмм.Баранина: 36 копеек за килограмм.Солонина: 37 копеек за килограмм.Рыба (щука): 63 копейки за килограмм.Рыба (карась): 69 копеек за килограмм.Молоко: 12 копеек за литр.Масло сливочное: 1 рубль 31 копейка за килограмм.Творог: 20 копеек за килограмм.Яйца: 31 копейка за десяток.

Как видим, цены вполне умеренные. Разве что сливочное мас-ло немного дороговато. По-видимому, с тех пор повелось говорить о людях с большой зарплатой, что они зарабатывают не только на хлеб, но и на масло к хлебу.

Для полноты картины можно привести цифры из газеты «Киев-лянин» за 1(14) июля 1905 года. В газетной заметке сообщались сведения о ценах на ягоды на рынках Киева (снова-таки, фунты переводим в килограммы):

Клубника: 5-7 копеек за килограмм.Земляника: 15-17 копеек за килограмм и дешевле.Смородина: 7-15 копеек за килограмм.Вишни: 10-12 копеек за килограмм.Абрикосы: 15-20 копеек за сотню.

Перевести сотни в килограммы довольно затруднительно. В га-зете, однако, сообщается, что все ягоды спелые и крупные. О виш-нях же специально отмечено, что они «еще недавно появились, а потому, несомненно, будут продаваться весьма дешево, так как урожай вишен везде в окрестностях Киева очень обильный».

132

Что касается заработной платы, то из лиц рабочих специаль-ностей самыми высокооплачиваемыми в Киеве в 1913 году были медники – рабочие, занятые на производстве изделий из меди. Их средний заработок составлял 2 рубля 22 копейки в день. Дневной заработок кровельщика составлял в среднем 2 рубля 8 копеек, столяра – 1 рубль 92 копейки, слесаря и кузнеца по 1 рублю 90 копеек. Маляр зарабатывал в день 1 рубль 78 копеек, токарь -–1 рубль 54 копейки, каменщик – 1 рубль 38 копеек. Хуже всего опла-чивался труд чернорабочих – рубль в день. Таким образом зарпла-ты обычного слесаря за день хватало для покупки пяти килограмм свинины. Кажется, совсем неплохо.

К вышесказанному стоит добавить, что по подсчетам эконо-мистов реальная (с учетом цен на предметы первой необходимос-ти) заработная плата рабочих в царской России была самой высо-кой в Европе. По этому показателю Российская империя уступала только Соединенным Штатам.

И еще одно. В предисловии к названному бюллетеню заведу-ющий губернским статистическим бюро отмечал, что многое, фи-гурирующее в опубликованных материалах как «продукты первой необходимости», теперь (т.е. в 1920 году) вышло из употребления или сделалось предметом роскоши. Ну и кому была нужна «проле-тарская революция»?

133

Еще страница из истории украинского языка

Апрель 1918 года… По просьбе Центральной Рады германская армия оккупирует Украину. Официально объявлено, что «союзные немецкие войска» явились для защиты страны от большевиков. Под охраной оккупантов пригласившие их деятели пытаются ук-репить свою власть и угодничают перед «союзниками». Предсе-датель Центральной Рады Михаил Грушевский пишет статьи о «внутреннем родстве» украинцев и немцев, о давнем тяготении украинской нации к «близкому ей по духу и натуре» западному миру, «в первую очередь к миру германскому». Говорятся тор-жественные речи об «украинско-немецком братстве», о грядущем «национальном возрождении Украины».

А в это время в Киеве умер старый человек. В этом не было бы ничего необычного (многие тогда умирали), если бы не одно обсто-ятельство. Умершего звали Иван Семенович Левицкий. Широкая публика знала его под псевдонимом Нечуй-Левицкий. Известный украинский (малорусский) писатель, в независимой Украине он по праву должен был пользоваться почетом и уважением. Между тем, умер Нечуй-Левицкий в полной нищете, в одной из киевских богаделен.

Как же так получилось? У власти стояли люди называвшие себя украинскими патриотами. Их прямой обязанностью было позабо-титься о человеке, чьи произведения являлись украшением укра-инской литературы. Вместо этого писатель оказался лишен всех средств к существованию. А ведь Михаил Грушевский был лично обязан Ивану Семеновичу. В свое время именно Нечуй-Левицкий взял под свое покровительство тогда еще никому неизвестного гимназиста, стал его наставником в литературных занятиях, реко-мендовал к печати первые произведения будущего главы украин-ского государства. И теперь такая неблагодарность? Почему?

Биографы писателя, как правило, обходят этот вопрос. Говорят лишь, что время тогда было тяжелое, что печальная судьба – уме-реть в нищете – характерна для многих выдающихся людей…

134

Общие, ничего не объясняющие фразы. Но объяснение все-таки есть.

Язык как яблоко роздораКлюч к разгадке – ссора между Грушевским и Нечуем-Левиц-

ким. Произошла она из-за расхождений по вопросу, который, ка-залось бы, споров у них вызывать не должен. По вопросу об укра-инском языке.

Как известно, вплоть до революции 1917 года во всех сферах общественной жизни Малороссии (кроме западной ее части, вхо-дившей в состав Австро-Венгрии) господствовал русский язык. Для культурных малорусов он был родным. Люди же малообра-зованные говорили на местных просторечиях, лексикон которых ограничивался минимумом, необходимым в сельском быту. Если возникала потребность затронуть в разговоре тему, выходившую за рамки обыденности, простолюдины черпали недостающие сло-ва из языка образованного общества, то есть из русского.

Все это не нравилось деятелям украинского движения (украи-нофилам). Они (в том числе Нечуй-Левицкий и Грушевский) счи-тали необходимым вырабатывать, в противовес русскому, само-стоятельный украинский язык. Однако при этом Иван Семенович был уверен, что вырабатывать язык следует на народной основе, опираясь на сельские говоры Центральной и Восточной Малорос-сии. А вот его бывший ученик стоял на иной позиции.

Перебравшись в 1894 году на жительство в австрийскую Гали-цию, Михаил Грушевский завязал тесные контакты с тамошними украинофилами. У последних был свой взгляд на языковой вопрос. По их мнению, говоры российской Украины (Малороссии) являлись сильно русифицированными, а потому недостойными стать осно-вой украинского литературного языка. При издании в Галиции со-чинений малорусских писателей России (Коцюбинского, Кулиша, Нечуя-Левицкого) народные слова беспощадно выбрасывались, если такие же (или похожие) слова употреблялись в русской речи. Выброшенное заменялось заимствованиями из польского, немец-кого, других языков, а то и просто выдуманными словами. Таким образом галицкие украинофилы создавали «самостоятельный ук-раинский язык». В это языкотворчество включился и Грушевский.

Поначалу разрыва с Нечуем-Левицким ничто не предвещало. Иван Семенович тоже считал нужным «бороться с русификацией»,

135

даже благодарил Грушевского за «исправление ошибок» в своих произведениях. Однако «исправлений» становилось все больше. Получалась уже не чистка от «русизмов», а подмена всего языка. Писатель обратился к галичанам с просьбой умерить пыл. Но от него отмахнулись.

Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не пе-ремены в России. В 1905 году был отменен запрет на издание украиноязычной прессы. «Национально сознательные» галичане сочли, что настал момент для распространения своего языка на всю Малороссию. С этой целью стали открываться газеты, жур-налы, книгоиздательства. «Языковой поход» на Восток возглавил Грушевский. Тут и выяснилось, что создавать язык на бумаге лег-че, чем навязывать его людям. Такая «рідна мова» с огромным количеством польских, немецких и выдуманных слов еще могла кое-как существовать в Галиции, где малорусы жили бок о бок с поляками и немцами. В российской части Малороссии галицкое «творение» восприняли как абракадабру. Печатавшиеся на ней книги и прессу местные жители просто не могли читать.

«В начале 1906 года почти в каждом большом городе Украины начали выходить под разными названиями газеты на украинском языке, – вспоминал один из наиболее деятельных украинофилов Юрий Сирый (Тищенко). – К сожалению, большинство тех попы-ток и предприятий кончались полным разочарованием издателей, были ли то отдельные лица или коллективы, и издание, увидев свет, уже через несколько номеров, а то и после первого, кануло в Лету». Причина создавшегося положения заключалась в языке. «Помимо того маленького круга украинцев, – отмечал Сирый, – ко-торые умели читать и писать по-украински, для многомиллионного населения Российской Украины появление украинской прессы с новым правописанием, с массой уже забытых или новых литера-турных слов и понятий и т.д. было чем-то не только новым, а и тяжелым, требующим тренировки и изучения».

Но «тренироваться» и изучать совершенно ненужный, чужой язык (пусть и называемый «рідной мовой») малорусы не желали. В результате – украиноязычные периодические издания практи-чески не имели читателей. «Национальное возрождение» грозило обернуться катастрофой.

Нечуй-Левицкий тяжело переживал неудачу. Он попытался еще раз образумить Грушевского. Но тот не желал признавать,

136

что с введением новых слов перестарался. И тогда Иван Семено-вич выступил публично.

«Чертовщина под украинским соусом»Свои взгляды писатель изложил в статье «Современный газет-

ный язык на Украине» и брошюре «Кривое зеркало украинского языка». Он протестовал против искусственной полонизации укра-инской речи, замены народных слов иноязычными, приводил кон-кретные примеры. Так, вместо народного слова «держать», указы-вал Нечуй-Левицкий, вводят слово «тримати», вместо народного «ждать» – слово «чекати», вместо «предложили» – «пропону-вали», вместо «ярко» – «яскраво», вместо «обида» – «образа», вместо «война» – «війна» и т.д. Известное ещё из языка киевских средневековых учёных слово «учебник» Грушевский и К° замени-ли на «підручник», «ученик» – на «учень», вместо «на углу» пишут «на розі» («и вышло так, что какие-то дома и улицы были с рогами, чего нигде на Украине я ещё не видел»).

Сам не безгрешный по части выдумывания слов, Иван Семено-вич считал торопливость тут недопустимой, т.к. слишком большо-го количества нововведений народ «не переварит». Он пояснял, что в основе таких замен лежит желание сделать новый литера-турный язык как можно более далёким от русского. «Получилось что-то и правда, уж слишком далекое от русского, но вместе с тем оно вышло настолько же далёким от украинского».

Польским влиянием объяснял писатель введение форм «для народу», «без закону», «з потоку», «такого факту», в то время как на Украине говорят: «для народа», «без закона», «с потока», «та-кого факта». Крайне возмущала его и «реформа» правописания с введением апострофа и буквы «ї»: «Крестьяне только глаза тара-щат и всё меня спрашивают, зачем телепаются над словами эти хвостики».

Классик украинской литературы настаивал на том, что украин-ский литературный язык нельзя основать на «переходном к поль-скому» галицком говоре, к которому добавляют еще «тьму чисто польских слов: передплата, помешкання, остаточно, рух (да-да, это тоже не украинское слово – Авт.), рахунок, співчуття, співробіт-ник». Указав на множество таких заимствований («аркуш», «брид-кий», «брудний», «вабити», «вибух», «виконання», «віч-на-віч», «влада», «гасло», «єдність», «здолати», «злочинність», «зненаць-

137

ка», «крок», «лишився», «мешкає», «мусить», «недосконалість», «оточення», «отримати», «переконання», «перешкоджати», «пос-туп», «потвора», «прагнути», «розмаїтий», «розпач», «свідоцтво», «скарга», «старанно», «улюблений», «уникати», «цілком», «ша-лений» и много-много других, не хватит газетной полосы, чтобы привести все) Иван Семенович констатировал: это не украинский, а псевдоукраинский язык, «чертовщина под якобы украинским со-усом».

Следует еще раз подчеркнуть: Иван Нечуй-Левицкий был убеж-денным украинофилом. Не меньше Грушевского и его компаньо-нов хотел он вытеснения из Малороссии русского языка. Но, стис-нув зубы и скрепя сердце, вынужден был признать: этот язык все же ближе и понятнее народу, чем навязываемая из австрийской Галиции «тарабарщина».

Разоблачения Нечуя-Левицкого вызвали шок в «националь-но сознательных» кругах. На него нельзя было навесить ярлык «великорусского шовиниста» или замолчать его выступление. Грушевский попытался оправдываться. Он признал, что пропа-гандируемый им язык действительно многим непонятен, «много в нём такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждёт, чтобы заменили его оборотом лучшим», но игнорировать этот «созданный тяжкими трудами» язык, «отбросить его, спус-титься вновь на дно и пробовать, независимо от этого «галицкого» языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хо-тят теперь, – это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития».

Грушевского поддержали соратники. Ярый украинофил Иван Стешенко даже написал специальную брошюру по этому поводу. В том, что украинский литературный язык создан на галицкой ос-нове, по его мнению, были виноваты сами российские украинцы. Их, «даже сознательных патриотов», вполне устраивал русский язык, и создавать рядом с ним еще один они не желали. «И вот галицкие литераторы берутся за это важное дело. Создаётся язык для учреждений, школы, наук, журналов. Берется материал и с не-мецкого, и с польского, и с латинского языка, куются и по народ-ному образцу слова, и всё вместе дает желаемое – язык высшего порядка. И, негде правды деть, много в этом языке нежелательно-го, но что было делать?».

138

Впрочем, уверял Стешенко, язык получился «не такой уж пло-хой». То, что он непривычен для большинства малорусов (украин-цев) – не существенно. «Не привычка может перейти в привычку, когда какая-то вещь часто попадает на глаза или вводится при-нудительно. Так происходит и с языком. Его неологизмы, вначале «страшные», постепенно прививаются и через несколько поколе-ний становятся совершенно родными и даже приятными».

Однако такие пояснения никого не убедили. «Языковой поход» провалился. Грушевский и его окружение винили во всем Не-чуя-Левицкого, якобы нанесшего своим выступлением вред делу «распространения украинского языка». «Приверженцы профес-сора Грушевского и введения галицкого языка у нас очень враж-дебны ко мне, – писал Иван Семенович. – Хотя их становится все меньше, потому что публика совсем не покупает галицких книжек и Грушевский лишь теперь убедился, что его план подогнать язык даже у наших классиков под страшный язык своей «Истории Ук-раины-Руси» потерпел полный крах. Его истории почти никто не читает».

Справедливости ради надо сказать, что «Историю Украины-Руси» не читали не только из-за языка. Это сегодня Михаила Грушевского объявили «великим историком». Современники его таковым не считали. Некоторые ученые в частных разговорах на-зывали этого деятеля «научным ничтожеством». Но признаться в собственном ничтожестве Грушевский не мог даже самому себе. Проще было винить во всем Нечуя-Левицкого. И профессор зата-ил злобу.

Вендетта по-украинскиВозможность отомстить появилась у него после 1917 года. Гру-

шевский вознесся к вершинам власти. Ивану Семеновичу повезло меньше. В царской России он жил на пенсию. Но царской России больше не было. Малороссия превратилась в независимую Укра-ину. Пенсию платить перестали. Старый писатель остался совсем без денег. Некоторое время помогали знакомые. Однако общее понижение уровня жизни затронуло и их. Ждать помощи было не-откуда.

Мария Гринченко (вдова Бориса Гринченко) попыталась хлопо-тать о назначении писателю пособия. Она обратилась в украин-ское министерство просвещения. Вот тут и вспомнились старые

139

обиды. В министерстве всем заправлял Иван Стешенко. Прав-да, отказать прямо он не посмел. Наоборот, обещал помочь, но, естественно, обещания не исполнил. Также повели себя другие высокопоставленные чиновники. Сам «старый мерзавец» (так, небезосновательно, называл в своем дневнике Михаила Грушевс-кого известный украинский ученый Сергей Ефремов) сделал вид, что его этот вопрос не касается.

А несчастный старик оказался в богадельне и медленно угасал от хронического недоедания. Уже потом, когда писатель умер, де-ятели Центральной Рады заявили, что хотели назначить ему пен-сию, даже приняли такое решение, но, дескать, опоздали. Наивная ложь людей, каждый из которых мог выдать нужную сумму просто из собственного кармана. И тысячу раз был прав галицкий лите-ратор Осип Маковей, осудивший центральнорадовских «заумных лилипутов-политиков», распоряжавшихся миллионами, но пожа-левших немного денег для того, кто лилипутом не был.

Хоронили писателя торжественно. За счет государства. Прав-да, перед этим тело покойного тайно перевезли в Софийский со-бор (как-то неудобно было устраивать «торжественные похороны» из богадельни). За гробом шли представители правительства, мо-жет быть, и сам Грушевский.

Ну а «крамольные» произведения Ивана Семеновича преда-ли забвению. Между тем, они актуальны и сегодня. Созданный в Галиции язык был включен в школьную программу во время со-ветской украинизации 1920-х годов и так в ней и остался. Через несколько поколений он стал привычным. Прогноз Стешенко оп-равдался. Но оправдался и прогноз Нечуя-Левицкого: привычное все равно не стало родным. Не секрет, что даже среди тех, кто на-зывает украинский язык «рідной мовой», многие признают, что им легче говорить на русском. Объясняют этот «парадокс» чем угод-но – «русификацией», «манкуртизацией» и т.п. А следует почитать забытые труды Нечуя-Левицкого. Многое станет понятным.

Иван Семенович оказался прав. За это и поплатился.

140

Взлеты и падения Симона Петлюры

Так за что же, ради Бога, вы, украинцы, считаете этого человека вождем? Ведь вы называете себя великой культурной нацией, вы не готтентоты, у которых не нужно ни-каких культурных ценностей, чтобы быть вождем, хотя и они требуют от своих вож-дей своеобразного знания, умелости, храброс-ти, мужества, самоотдачи. Но разве было хоть это у Петлюры?

Владимир Винниченко

Долгое время его называли «злейшим врагом украинского народа», «главарем контрреволюционных банд», «предателем, продававшим Украину всем желающим». Сегодня для многих он «великий патриот», «герой украинской революции», «вождь наци-онально-освободительного движения, отдавший жизнь за свободу Украины». Кем же на самом деле был Симон Васильевич Петлю-ра?

Он родился в пригороде Полтавы в семье извозчика. В детстве ничем особым не выделялся. Помогал отцу, учился в бурсе, за-тем в семинарии. Учеба давалась ему нелегко. Уже после первого курса семинарии Семена (таким было его настоящее имя) оста-вили на второй год. Да и в дальнейшем не блистал он успехами. В конце концов, из семинарии его исключили. Некоторое время спустя Петлюра попытался сдать экзамены за семинарский курс экстерном, но провалился. Так и остался он недоучкой. А таким был прямой путь в революцию.

По этой дорожке и пошел Семен. Точнее – Симон. Еще в се-минарии Петлюра стал называть себя на французский манер и требовал, чтобы так обращались к нему другие. Но и под новым именем оставался он ничем не примечательным типом. Состоял в Революционной украинской партии (РУП). Распространял лис-товки. Попался. Был арестован. Освобожден под денежный залог (отцу пришлось продать единственную принадлежавшую семье десятину лесных угодий). Бежал за границу. После объявления в

141

1905 году амнистии – вернулся в Россию. Вступил в Украинскую социал-демократическую рабочую партию, образовавшуюся на руинах РУП. Но даже в этой карликовой партии он пребывал на вторых ролях.

С поражением революции заглохла и революционная деятель-ность Петлюры. Он устраивается в украиноязычную газету «Рада». Но там пришелся не ко двору (слишком уж был малокультурным и невоспитанным, даже для украинофилов). Симон Васильевич пе-реходит в другую украиноязычную газету – «Слово». Становится ее редактором. Пишет статьи. И, помимо прочего, пытается свес-ти счеты с бывшими работодателями. Он обвиняет «Раду» в… ук-раинском национализме. (Интересная деталь: ярлык «украинский буржуазный национализм» вовсе не изобретение советских вре-мен. До революции навешиванием этого ярлыка на оппонентов занималась редактируемая Петлюрой газета «Слово». Разве что звучало чуть-чуть по-иному: «мелкобуржуазный всеукраинский национализм»).

В 1909 году «Слово» закрывается из-за недостатка читателей. Симон Васильевич уезжает в Петербург. Работает в частной фир-ме бухгалтером. Вечерами посещает заседания украинской «Гро-мады». Вступает в масонскую ложу. Это способствует карьере. Со временем масоны помогают Петлюре переехать в Москву (там у него к тридцати годам появляется первая и единственная в его жизни женщина). Когда в 1912 году открывается журнал «Украин-ская жизнь», Симон Васильевич устраивается туда. Здесь встре-чает он начало Первой мировой войны.

На грозное событие Петлюра откликнулся специальной стать-ей. Призывает украинцев выполнить свой патриотический долг, в том числе на поле брани. Сам же делает все возможное, чтобы уклониться от мобилизации. Масонские «братья» определяют его в Земгор – Всероссийский земский и городской союз, обществен-ную организацию, занимавшуюся снабжением войск. Работа в Земгоре гарантировала от призыва в армию и, в добавок, была очень выгодной в материальном отношении. Так «воевал» Петлю-ра до 1917 года.

Революция открыла перед ним новые перспективы. Симон Васильевич едет в Киев, где активизировалось украинское дви-жение. И поспевает вовремя. Только что созданная Центральная Рада озабочена созданием собственных вооруженных сил. По

142

ее инициативе основывается «Украинский военный комитет». Но претендовавший на пост главы комитета поручик Михновский не устраивал центральнорадовских политиков. Психически неурав-новешенный, мнящий себя украинским Наполеоном, он никому не желал подчиняться. Других же претендентов не было. Тут и подвернулся Петлюра. Пусть не военный, но имеющий отноше-ние к армии, послушный (как тогда думали), Симон Васильевич был подходящей кандидатурой. И оказался во главе «украинских войск». Войск, которые еще надо было создать.

В начале « славных» делЗадача оказалась непростой. На призыв комитета откликну-

лись, в основном, дезертиры. Как вспоминал один из участников тех событий, эти «добровольцы» готовы были объявить себя не только украинцами, но и китайцами, лишь бы не воевать. Лозунг: «Не пойдем на фронт, пока из нас не сформируют украинские пол-ки» пришелся им по душе. Разумеется, даже организовавшись в такие полки, дезертиры не хотели и слышать о фронте. Явивше-гося к ним с уговорами Петлюру они обругали, пригрозив прибить, если явится еще раз. Перепуганный Симон Васильевич урок усво-ил: создавать настоящие полки – дело рискованное. Гораздо безо-паснее было сидеть в кабинете и сочинять приказы, заранее зная, что никто их не будет исполнять. Этим Петлюра и занялся.

Впрочем, пока «военный комитет» был чем-то вроде «частной лавочки», «деятельность» его председателя выглядела невинной забавой. Осложнения начались после падения Временного пра-вительства и провозглашения Украинской народной республики (УНР). Симон Васильевич стал генеральным секретарем (мини-стром) военных дел, но продолжал «забавляться» приказотвор-чеством. В ответ на угрозы Совета народных комиссаров по адре-су Центральной Рады, Петлюра приказал украинским войскам под Петроградом начать операции против большевистской столицы.

Вряд ли можно было придумать что-то более глупое. Не было под Петроградом никаких «украинских войск». Если только не считать таковыми солдат-малорусов Северного фронта, которые в эти дни массово бросали окопы и уходили домой. Дурацкий (ну не подберешь тут иного слова!) приказ Петлюры лишь ускорил вторжение красных на Украину. Вторжение, выявившее чего стоят

143

созданные Симоном Васильевичем «украинские полки». Они раз-бегались еще до приближения противника.

В декабре 1917 года Петлюру сместили с поста министра, обви-нив в поражениях. Обвинение, по правде говоря, было не совсем справедливо. В условиях общего развала создать из дезертиров боеспособные подразделения не смог бы, наверное, и действи-тельно мужественный человек, профессионал. Куда уж там Пет-люре? Из него просто сделали козла отпущения. Но оставался он в этой роли недолго.

Успехи и неудачиВ январе 1918 года Симон Васильевич становится командиром

гайдамацкого Коша Слободской Украины. Кош (около 150-ти бой-цов) сформировал бывший офицер Николай Чеботарев. Но буду-чи человеком малоизвестным, Чеботарев предложил командова-ние фигуре более значительной – бывшему военному министру. Во главе Коша Петлюра выступил из Киева на «большевистский фронт». Правда, понюхать пороху ему не довелось. В украинской столице вспыхнуло восстание и гайдамакам пришлось срочно воз-вращаться назад.

В биографиях Петлюры (сопоставимых по лживости разве что с биографиями «великого Сталина») рассказывается какой небыва-лый героизм проявил он в боях с восставшими, как под вражеским огнем бесстрашно вел свой Кош на штурм завода «Арсенал». Все это вымысел. Гайдамаки вошли в Киев когда восстание в боль-шинстве районов было уже подавлено. Окруженный войсками УНР «Арсенал» еще держался. Но узнав, что к осаждавшим по-дошло подкрепление, защитники завода пали духом. Они прекра-тили сопротивление. А вот в чем действительно приняли участие петлюровцы, так это в расстрелах пленных. Наверное, не надо осуждать их за это. Шла гражданская война. Жестокость (иногда оправданная, иногда – нет) была присуща всем воюющим сторо-нам. Однако и героизмом расстрел безоружных людей назвать трудно. Тем более, что через несколько дней гайдамаки вместе со своим «героическим» командиром дружно бежали перед ворвав-шимися в Киев красногвардейцами.

Вернулись они уже с немцами. По просьбе Центральной Рады германская армия развернула наступление на большевиков, вы-била их с Правобережной Малороссии и подошла к Киеву. Чтобы

144

создать видимость освобождения столицы украинскими войсками, немцы остановились на окраине и пропустили в уже оставленный красными город подразделения армии УНР. Среди них был и Кош Слободской Украины. Но если большинство украинских формиро-ваний, пройдя парадом по киевским улицам, отправились даль-ше воевать, то петлюровцы не торопились. Симон Васильевич добивался своего назначения на высокий пост в правительстве и потому задержал Кош. Это было ошибкой. Гайдамаки вели себя как разбойники. Каждое утро на улицах находили тела убитых и ограбленных ими людей. Терпение немцев (а реальной властью были они) лопнуло быстро. Кош вывели из города и расформиро-вали. Петлюру отправили в отставку. Он вновь оказался не у дел.

Выручили масонские связи. Симона Васильевича сделали гла-вой киевского губернского земства. В этой должности он встре-тил гетманский переворот. В отличие от большинства украинских деятелей, глава киевских земцев не перешел в оппозицию сразу. Наоборот, он зачастил к Скоропадскому, выпрашивая кредит в сто миллионов рублей («на земскую деятельность»). Гетман не возра-жал. Однако предложил, чтобы деньги выделялись для уплаты по определенным счетам. Петлюра же хотел получить всю сумму в полное и бесконтрольное распоряжение. Отказ толкнул его в ла-герь врагов режима.

Оппозиция не очень тревожила Скоропадского. С ней практи-чески не боролись. Лишь время от времени кого-нибудь из оппози-ционеров арестовывали на несколько дней. Так поступили и с Пет-люрой. Но Симону Васильевичу не повезло. Через два дня после ареста российские эсеры убили в Киеве немецкого фельдмарша-ла Эйхгорна. Теракт повлек за собой ужесточение репрессий. Воз-можно поэтому Петлюру не освободили вовремя. А, может быть, в водовороте событий о нем просто забыли. Как бы то ни было, Си-мону Васильевичу пришлось провести за решеткой долгих три с половиной месяца. Но нет худа без добра. Тюремное сидение под-няло его авторитет. И когда Петлюра вышел на свободу, ему сразу же предложили принять участие в заговоре против гетмана.

Главный атаманАнтигетманское восстание – пик в политической карьере Пет-

люры. Пока остальные заговорщики совещались, Симон Василь-евич в тайне от них устремился в Белую Церковь. Там стоял полк

145

галицких сечевых стрельцов – ударная сила заговора. Петлюра заявил стрельцам, что уполномочен начать восстание. Он провоз-гласил воссоздание Украинской Народной Республики и объявил себя главным атаманом республиканских войск. Не подозревая, что перед ними самозванец, стрельцы подчинились. Позднее офи-церы армии УНР ругались, говорили, что Петлюра начал восста-ние «як Пилип з конопель», без достаточной подготовки. Это при-вело к лишним потерям. Но что значили для Симона Васильевича жизни нескольких сотен или даже тысяч людей? Главное, что он (он!) оказался во главе, он стал главным атаманом (отаманом)!

В самом деле, когда настоящие руководители заговора прибы-ли в стан стрельцов, было уже поздно. Повстанцы были уверены, что их вождь – Петлюра. Разоблачить его, значило вызвать ненуж-ную смуту. И все оставили как есть. Тем более, что полководчес-кого таланта от главного атамана не требовалось. Боевыми опе-рациями руководили командиры стрельцов. Да и противник был слаб – сопротивление гетманцев сломили за четыре недели.

Вступление победителей в Киев ознаменовалось массовыми убийствами и грабежами. Кровавый шабаш продолжался все вре-мя петлюровщины. За период гражданской войны власть в Киеве менялась 13 раз, но, по признанию киевских обывателей, не при ком разгул уголовщины не был таким буйным, как при Петлюре. Между тем, надвигалась новая гроза. Повстанческие отряды со-стояли, в основном, из крестьян, недовольных земельной полити-кой Скоропадского. Свергнув гетмана, они разошлись по домам. В распоряжении Симона Васильевича остались только стрельцы и небольшие подразделения гайдамаков. А с востока опять насту-пали красные.

Еще можно было спастись. На юге Украины высадился фран-цузский десант. Французы готовы были помочь войсками и ору-жием, но потребовали, чтобы в отставку ушел «бандит Петлюра». На такую жертву Симон Васильевич не мог согласиться. Перего-воры сорвались. УНР была обречена. Некоторые из петлюровс-ких деятелей деликатно называют свой исход из Киева в феврале 1919 года «ускоренным отступлением». Но это было не отступле-ние. Это было позорное бегство. Красные гнали главного атамана до самой границы. Лишь перебравшись в Галицию он перевел дух. Все думали, что петлюровщине – конец. Однако ситуация вновь переменилась.

146

Летом 1919 года началось наступление деникинской армии. Не в силах сдержать белогвардейцев, большевики предпочли сдать территорию малороссийского Правобережья Петлюре. Они рас-считывали, что главный атаман не договорится с Деникиным. И не ошиблись. Петлюровцы (усиленные пополнением из галичан) столкнулись с белыми в самом Киеве (куда те и другие вошли с разных сторон почти одновременно). Белогвардейцы не собира-лись конфликтовать, но гайдамаки лезли на рожон. Стычки пере-росли в бой. Тут и выяснилось, кто есть кто. Численно петлюровцы в семь раз превосходили противника. Но у Деникина была армия, у Петлюры – банда. При первых выстрелах войско главного атамана стало разбегаться. Несколько тысяч УНРовских солдат сдались в плен (число сдавшихся превышало количество взявших их в плен белогвардейцев). Симон Васильевич был в отчаянии. Он мечтал въехать в Киев на белом коне. Крещатик уже украсили портрета-ми главного атамана. Готовился торжественный парад. И все при-шлось отменить. Для Петлюры это была трагедия.

За власть СоветовО петлюровщине написано немало. Но и советские историки, и

их антиподы тщательно обходили одну тему – о роли Симона Ва-сильевича в установлении на Украине советской власти. А роль он сыграл значительную. Желая отомстить белым, главный атаман прекратил боевые действия против большевиков. Он пропускает через свою территорию красные дивизии, разбитые деникинцами под Одессой и, казалось бы, обреченные на гибель. Делегация УНР ведет в Москве переговоры о подчинении петлюровского вой-ска Реввоенсовету, в который должен был войти представитель Петлюры. Не ожидая окончания переговоров, Симон Васильевич приказывает начать наступление на белых. Вроде бы он все рас-считал правильно. Основные силы белогвардейцев сосредоточе-ны против красных. На Правобережной Украине у Деникина менее 10 тысяч солдат. У главного атамана – 40 тысяч (большинство – галичане). Большевики обещают помочь оружием и боеприпаса-ми. В тылу деникинцев орудует батько Махно. Все складывается в пользу Петлюры. Но…

Белым понадобилось две недели, чтобы разгромить врага. Пет-люровцы массами сдавались в плен. Галицкие части перешли к Деникину. Гайдамаки взбунтовались. Из подчинения Симона Ва-

147

сильевича вышла даже личная охрана. Он бежит на Волынь. Там есть еще верные отряды. Можно организовать оборону. Но Пет-люра помышляет только о собственном спасении. И тут произо-шел эпизод, который следовало бы назвать смешным, если бы не сопровождавшие его грустные обстоятельства.

Наверное, многие помнят антисоветские политические анекдо-ты. Один из них рассказывал как чуть было не сорвалась Октябрь-ская революция (белые броневик украли, а второй броневик Ле-нин на кепочку поменял). И мало кто знал, что эта байка основана на реальном факте. Только случилось все не с «вождем мирового пролетариата», а с «героем украинской революции».

Он бежал не помня себя от страха. Куда? Ближе всех были по-ляки. Последние, однако, потребовали за место в товарном ваго-не, следующем в Польшу, отдать им броневик. Это был единствен-ный остававшийся у армии УНР броневик. Захваченный в бою, он был предметом гордости гайдамаков. Но Симон Васильевич «махнул не глядя». Адъютант Петлюры Александр Доценко, пове-давший эту историю, навсегда запомнил глаза петлюровских сол-дат и офицеров, смотревших как забирают их «самое ценное со-кровище в войне». Но главному атаману было не до сантиментов. Оказавшись в набитом разным хламом вагоне, он счастливо улы-бался и радовался удачной сделке. Вероятно в тот момент Симон Васильевич не сознавал, что пришла его политическая смерть.

Закономерный финалПочему погибла УНР? Прежде всего по причине отсутствия на-

родной поддержки. Не была тогда популярна идея самостийной Украины. Но существовала и другая причина – Симон Васильевич Петлюра. Он оказался не на своем месте и знал это. Главный ата-ман был бездарным полководцем, но в отставку не уходил. Чувс-твуя, как презирают его профессиональные военные, он с подозре-нием относился к кадровым офицерам и это сказывалось на бое-способности его войска. Он плохо разбирался в государственных делах. Но вместо того, чтобы набрать себе толковых помощников, тщательно следил, чтоб никто из его окружения не был умнее, чем он сам. В результате, кабинет министров УНР состоял из людей «прямо страшных по своему интеллектуальному убожеству» (та-ким, по словам Доценко, было общее мнение о тогдашнем украин-ском правительстве). И не столь важно являлись ли петлюровские

148

министры «законченными идиотами» (как сказал о них Степан Баран, заместитель председателя Национальной Рады – некоего подобия парламента в УНР) или просто деятелями, которым «не-доставало государственной мудрости» (так мягко выразится дав-ний друг Симона Васильевича Александр Саликовский). У власти оказались лица не способные управлять страной. Других рядом с Петлюрой быть не могло. И потому его финал закономерен.

На короткий срок главный атаман вернулся на Украину с поля-ками. Но он уже не был тут хозяином. Даже на белом коне в мае 1920 года в Киев въезжал Пилсудский. Симону Васильевичу раз-решили приехать позже. А потом – новое бегство. Злоключения в эмиграции. Трагический конец в Париже. Кто стоял за спиной убийцы? Точного ответа нет до сих пор. Выдвигать версии можно долго. Но о них как-нибудь в другой раз.

149

Как большевики «национально сознательную» Украину создавали

Эту страницу малорусской (украинской) истории до сих пор об-ходят стороной. А если вспоминают, то как-то скупо, не вдаваясь в детали. Может, настало время подробнее поговорить и о ней? Об украинизации...

Неродная «рідна мова».Вплоть до начала ХХ века украинский литературный язык был

на Украине (за исключением австрийской Галиции) практически неизвестен. «На 15 миллионов нет и 50 человек, которые б доро-жили своим родным языком» – возмущался галицкий украинофил Владимир Барвинский. Причина столь скорбной для украинофи-лов языковой ситуации заключалась, однако, не в массовом язы-ковом отступничестве. Все было проще. Родным для малорусско-го (украинского) народа являлся другой язык. «Многие украинцы совершенно искренне считали себя русскими и язык свой с не-которыми, скажем, уклонами и особенностями, не большими все же, чем в первой попавшейся другой губернии, русским» – вынуж-ден признать украинский исследователь. И в этом не было ничего странного. Русский литературный язык изначально формировался как язык общерусский, общий для всей исторической Руси, в том числе и для той ее части, которая сегодня называется Украиной. Вклад малорусов в развитие этого языка огромен. Естественно, поэтому, что он воспринимался тут как свой. Разумеется, люди малообразованные употребляли не литературные формы речи, а местные просторечия. Последние не слишком отличались от русс-кого литературного языка. К тому же, лексикон их ограничивался минимумом, необходимым в быту. Если возникала потребность затронуть в разговоре тему, выходящую за рамки обыденности, простолюдины черпали недостающие слова из языка образован-ного общества, т.е. из того же русского литературного.

Сколько бы ни пытались украинофилы изменить сложивше-еся положение, им это не удавалось. Ничего не поменялось и

150

после установления советской власти. В революционном запале большевики объявили было войну русскому языку («вчерашнему языку буржуазной культуры», «языку угнетения украинцев»), при-нявшись украинизировать все и всех. Но вскоре новые правители Украины сообразили, что стараются себе во вред. Октябрьский (1922 г.) пленум ЦК КП(б)У признал необходимым для пропаганды в украинском селе коммунистических идей издавать газету «Се-лянська правда» не только на украинском, но и на русском язы-ке, поскольку крестьяне «недостаточно привыкли к украинскому литературному языку». Пленум также постановил, что «язык пре-подавания в школах должен вводиться в соответствии с органи-зованным волеизъявлением населения». Казалось, украинизация закончилась едва начавшись. Однако языковое «перемирие» дли-лось не долго.

14 марта 1923 года Совет послов стран Антанты принял реше-ние о включении Галиции в состав Польши (поляки оккупировали эти земли еще в 1919 году, но формально их судьба оставалась нерешенной). Развеялись надежды лидеров украинского движе-ния на создание там своего государства. Не получив поддержки от западных стран, они обратились к СССР. Отношения Москвы и Варшавы характеризовались в то время большой напряженнос-тью. В Кремле мечтали о мировой революции, которую собирались начать с Польши. Украинские деятели предложили большевикам содействие в осуществлении этих планов. Взамен они просили ус-тановить в УССР диктатуру украинского языка. Дескать, для того, чтобы освобожденная Красной армией Галиция могла присоеди-ниться к действительно украинской советской республике, близ-кой галичанам в языковом отношении.

Договорились быстро. Интересами внутренней политики ком-партийные вожди пожертвовали ради мировой революции. В ре-зультате – появилось постановление Всеукраинского ЦИК и Со-вета народных комиссаров УССР «О мерах по обеспечению рав-ноправия языков и о содействии развитию украинского языка». «Признававшееся до сих пор формальное равенство между двумя наиболее распространенными на Украине языками – украинским и русским – недостаточно» – говорилось в нем, ибо «жизнь, как показал опыт, приводит к фактическому преобладанию русского языка». Получалось как в анекдоте: раз жизнь противоречит ли-

151

нии партии, то тем хуже для жизни. Но это был не анекдот. Борьба с русским языком началась всерьез.

Поначалу, правда, не очень свирепствовали. Быстрому прове-дению украинизации мешали объективные причины. «Особенно нужно знание украинского языка, потому что его никто хорошо не знает, а часто и не хочет знать» – писала украинская печать. Украинцы отказывались признавать «рідну мову». «Они оправды-ваются тем, что говорят: это язык галицкий, кем-то принесенный и его хотят кому-то навязать; шевченковский язык народ давным-давно уже подзабыл. И если б учили нас шевченковскому языку, то может бы еще чего-то достигли, а галицкий язык никакого зна-чения не имеет» – отмечалось на 1-м Всеукраинском учительском съезде (1925 г.).

Претензии к украинскому литературному языку были не бес-почвенны. Он разрабатывался, в основном, галицкими украино-филами, делавшими все возможное, чтобы подальше увести свое «творение» от общерусского корня. Искусственно вводились в оборот заимствования из польского, немецкого, латинского, дру-гих языков, выдумывались («ковались») новые слова. Как вспо-минал Михаил Драгоманов, одно время принимавший участие в «языкотворчестве», целью была «оригинальность языка, а не его понятность». Такой язык даже в Галиции прививался с трудом, а уж всоветской Украине – тем более.

Игнорировать эту проблему власти не могли. «Нам необходимо приблизить украинский язык к пониманию широких масс украин-ского народа» – заявил председатель Совета народных комисса-ров УССР Влас Чубарь. Но приближать стали не язык к народу, а наоборот. Руководствовались тезисом Агатангела Крымского: «Если на практике мы видим, что люди затрудняются в пользова-нии украинским языком, то вина падает не на язык, а на людей». Вместе с тем, партийный лидер Украины Эммануил Квиринг пони-мал, что одним наскоком языковую проблему не решить. Он пре-дупреждал, что украинизация – «долговременный, постепенный процесс», требующий «еще не одного пятилетия», что необходимо подготовить соответствующие кадры учителей, вырастить новое поколение вузовских преподавателей. Такая «постепенность» вы-звала недовольство в Кремле. Квиринга заменили более «энер-гичным» руководителем.

152

«Сталинский сокол»Фигура Лазаря Моисеевича Кагановича до сего дня должным

образом не освещена отечественными историками. Предпочитают говорить о его участии в репрессиях 1930-х годов, «голодоморе», конфликте с Хрущевым. Все это, конечно, любопытно. Но не менее любопытно другое. Став в апреле 1925 года генеральным секрета-рем ЦК КП(б)У, Каганович взялся за украинизацию со свойствен-ной ему решительностью. Всем служащим предприятий и учреж-дений было предписано перейти на украинский язык. Замеченные в «отрицательном отношении к украинизации» немедленно уволь-нялись (соблюдения трудового законодательства в данном случае не требовалось). Исключений не делалось даже для предприятий союзного подчинения. В приказном порядке украинизировались пресса, издательская деятельность, радио, кино, театры, кон-цертные организации. Вывески и объявления запрещалось даже дублировать по-русски. Ударными темпами переводилась на ук-раинский система образования. Мова стала главным предметом всюду – от начальной школы до технического вуза. Только на ней разрешалось вести педагогическую и научно-исследовательскую работу. Украинский язык, как восторженно писал известный язы-ковед-украинизатор Алексей Синявский, «из языка жменьки полу-легальной интеллигенции до Октябрьской революции волей этой последней становится органом государственной жизни страны».

Сам язык тоже не стоял на месте. Продолжался процесс «очи-щения» от слов русского происхождения. Группа академиков реви-зовала словари, было заведено новое правописание. Обсуждался вопрос о введении латинского алфавита, но такой шаг сочли пре-ждевременным.

Ход украинизации тщательно контролировался сверху. Специ-альные комиссии регулярно проверяли государственные, обще-ственные, кооперативные учреждения. Контролерам рекомендо-валось обращать внимание не только на делопроизводство и при-ем посетителей, но и на то, на каком языке сотрудники общаются между собой. Когда, например, в народном комиссариате просве-щения обнаружили, что в подведомственных учреждениях и после украинизации преподавательского состава технический персонал остался русскоязычным, то распорядились, чтобы все уборщицы, дворники, курьеры перешли на украинский.

153

А Каганович все не унимался. Особую ненависть вызывали у него русскоязычные малорусы (переименованные властью в ук-раинцев). Если к выходцам из Великороссии хотя бы на первом этапе допускались методы убеждения, то на коренное население Лазарь Моисеевич требовал «со всей силой нажимать в деле ук-раинизации».

Малорусы отвечали взаимностью. Они сопротивлялись как могли. Если была возможность, детей из украинизированных школ переводили в те учебные заведения, где преподавание еще велось по-русски. (Следствием этого стала гораздо большая на-полняемость русскоязычных классов в сравнении с украиноязыч-ными). Украинизированные газеты теряли читателей. «Обыва-тельская публика желает читать неместную газету, лишь бы не ук-раинскую, – записывал в дневник Сергей Ефремов. – Это отчасти и естественно: газету штудировать нельзя, ее читают, или, точнее, пробегают глазами наспех, а даже украинизированный обыватель украинский текст читать быстро еще не привык, а тратить на газе-ту много времени не хочет».

Та же картина наблюдалась в театрах. Посещаемость украини-зированных спектаклей резко упала. Чтобы заполнить зрительные залы, властям пришлось организовывать принудительные «куль-тпоходы» в театр рабочих коллективов.

Холодный прием встретили украинизаторы и в селах. «Было бы ошибочно думать, что процесс украинизации, в том числе в части продвижения украинской книжки, не является актуальным и для села, – отмечалось в прессе. – Ведь русификация, проводимая на протяжении многих лет царским правительством, пустила корни и среди сельского населения. Украинская книжка на селе, хоть и не в такой мере, как в городе, должна еще завоевать себе место».

«Наша украинская газета еще мало распространяется на селе, – жаловался на 1-м Всеукраинском учительском съезде делегат из Харьковской губернии. – У нас на Харьковщине на селе русская газета «Харьковский пролетарий» лучше распространяется, по-чему-то ее больше выписывают, чем «Селянську правду» (вновь ставшую исключительно украиноязычной). «Украинская литерату-ра широко не идет, приходится силой распространять ее» – вторил коллеге делегат от одного из округов Киевской губернии.

В ответ на сопротивление коммунистический режим ужесто-чал репрессии. Официально было объявлено, что «некритическое

154

повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т.п.» является «русским националистическим уклоном» (обвинение, грозившее тогда серьезными последстви-ями).

Справедливости ради, надо сказать, что утвердить украинский язык без принуждения не представлялось возможным. Малорусы (украинцы) не принимали «рідну мову» добровольно. Большевикам приходилось насильно вводить ее во все сферы государственной и общественной жизни. «Ни одна демократическая власть не до-стигла бы либеральными методами таких успехов на протяжении такого короткого промежутка времени» – признает современный сторонник украинизации, комментируя деятельность Кагановича и его подручных.

Не замедлили и последствия «успехов». Резко понизился уро-вень культуры. Многие специалисты, будучи не в силах привык-нуть к новому языку, покинули республику. Мощный удар нанесен был процессу обучения. Попадая из русскоязычной среды в укра-инизированные учебные заведения, дети калечили свою речь. «Я имел возможность наблюдать речь подростков, мальчиков и де-вочек, учеников полтавских трудовых и профессиональных школ, где язык преподавания – украинский. Речь этих детей представля-ет собой какой-то уродливый конгломерат, какую-то не выговари-ваемую мешанину слов украинских и московских» – замечал один из украинизаторов.

Председатель Всеукраинского ЦИК Григорий Петровский еще хорохорился: «Всегда вновь рождающееся связано с болезнями, и это дело не составляет исключения. Пока дождешься своих уче-ных или приспособишь тех специалистов, которые должны будут преподавать у нас на украинском языке, несомненно, мы будем иметь, может быть, некоторое понижение культуры. Но этого пу-гаться нельзя». Однако в глубине души многие сознавали все пос-ледствия происходящего.

Может быть, такое осознание способствовало тому, что с сере-дины 30-х годов махина украинизации стала сбавлять обороты. Но главная причина этого все же была политической. Осложнилась международная обстановка. Лопнули как мыльный пузырь надеж-ды на мировую революцию. Дал трещину антипольский блок ком-

155

мунистов и украинских деятелей. В этих условиях искусственно уг-лублять дальше различия между двумя самыми мощными респуб-ликами СССР – Российской и Украинской – было небезопасно.

Украинизаторские меры стали смягчать. Заговорили о допу-щенных перегибах и необходимости их исправления. В 1938-м году даже вновь разрешили открыть республиканскую газету на русском языке. Но генеральная линия партии осталась прежней. Наказав отдельных «перегибщиков», продолжали славить Кага-новича за заслуги в распространении украинского языка. Сам Ла-зарь Моисеевич еще в июле 1928 года был отозван на повышение в Москву, но дело его продолжалось. «Исправляя перекручивания украинизации, мы должны одновременно продвинуть вперед саму украинизацию, которая является неотъемлемой частью нашего социалистического строительства» – подчеркивалось на ноябрь-ском (1933 г.) пленуме ЦК КП(б)У. В крупных городах родителям предоставили возможность выбирать язык обучения для своих де-тей (и, естественно, выбор был в пользу языка русского), но в се-лах большинства областей такого права выбора не было. (Имен-но этим, наряду с более низким уровнем культуры, объясняется меньшее распространение русского языка в сельской местности). Украинский язык пользовался полной поддержкой государства, пропагандировался как родной для украинцев. «В период стали-низма и позднее, – пишет современный исследователь, – успехи «украинизации», несмотря на все попятные движения, репрессии, систематическую борьбу с «буржуазным национализмом», были закреплены, Малороссия окончательно стала Украиной».

По пути «железного Лазаря».И сегодня мы имеем то, что имеем. Из «языка жменьки интел-

лигенции» «рідна мова» превратилась в полноправный государс-твенный язык. Но кое-кому этого мало. Все чаще звучат в послед-нее время призывы вернуться к методам 1920-х годов. Во многих регионах это уже и произошло.

Безусловно, украинский язык имеет право на всестороннее раз-витие и функционирование во всех сферах общественной жизни Украины. Но такое же право должен иметь и русский язык, кото-рый многие поколения предков нынешних украинцев обоснованно считали родным. Признание за ним этого права будет восстанов-

156

лением справедливости по отношению к миллионам русскоязыч-ных украинцев, низводимых сегодня последователями Каганови-ча на положение «граждан второго сорта».

«Русская культура и русский язык очень сильны на Украине, – отмечал видный украинский учёный, министр народного просве-щения при гетмане Скоропадском Николай Василенко. – На них воспитывалась вся украинская интеллигенция. Говорить, что эта культура навязана народу, значит, по-моему, говорить заведо-мую неправду. Русская культура имеет глубокие корни в созна-нии украинского народа. Русский язык является родным языком преобладающей части интеллигенции на Украине. Мало того. Значительный процент населения Украины говорит только на этом языке. Поэтому, с точки зрения государственной (не говоря уже о национальном чувстве), унижать положение русского язы-ка или придавать ему какое-то второстепенное значение было бы не только нецелесообразным, а прямо таки вредным… Я считаю вопрос об украинском языке чрезвычайно важным в державном строительстве Украины. Тем не менее, я являюсь противником издания закона об одном только державном языке. Такой закон, кроме путаницы, вреда и больших затруднений в жизни ничего не принесёт. Оба языка – и русский, и украинский – должны поль-зоваться полным равноправием. Практически жизнь сама хорошо развяжет этот вопрос. Не следует только государству класть свой кулак на ту или другую сторону».

Задумаемся над этими словами.

157

Убийство Симона Петлюры (1926)

25-го мая 1926 года в начале третьего часа дня по одной из парижских улиц (немноголюдных в это послеобеденное время) уныло брел уже немолодой и явно потрепанный жизнью человек. Одет он был небогато. Поношенный пиджак и стоптанные туфли свидетельствовали о незавидном материальном положении. Спе-шить человеку было некуда. Немного не доходя до перекрестка он остановился у витрины книжного магазина, рассматривая выстав-ленные там издания. В этот момент его нагнал мужчина в рабо-чей блузе и окликнул по имени. Как только обладатель поношен-ного пиджака обернулся, мужчина выхватил револьвер и открыл огонь. Первые выстрелы свалили несчастного на тротуар. Поблед-невший от боли и страха он успел умоляюще крикнуть: «Хватит! Хватит! Ради Бога!». Но убийца продолжал стрелять. Всего было выпущено семь пуль, прежде чем находившийся по близости по-лицейский обезоружил преступника. Последний не сопротивлял-ся, не пытался вырваться и убежать. Его корчившуюся в агонии жертву повезли в ближайший госпиталь. Но помощь врачей уже не понадобилась. Так окончил свой жизненный путь Симон Васи-льевич Петлюра.

Личность стрелявшего установили быстро. Им оказался Са-муил Шварцбард, еврей, уроженец Российской империи, долгое время живший в Малороссии. Но что двигало преступником? По-чему он убил Петлюру? Точного ответа не дано до сих пор. Сам Шварцбард заявил, что хотел отомстить за смерть своих близких, погибших при еврейских погромах во время гражданской войны. Эту версию принял и французский суд, оправдавший убийцу. В свою очередь деятели украинской эмиграции почти единодушно (за единичными исключениями) отвергли обвинение в погромах и объявили Шварцбарда агентом ГПУ.

Нет единого мнения и в исторической литературе. Версию о мести за погромы поддерживали многие западные историки (пре-имущественно еврейского происхождения), а также историки со-ветские. Наоборот, представители исторической науки из украин-

158

ской диаспоры уверенно говорили о «руке Москвы». Правда, не приводя при этом никаких убедительных доказательств. «Крем-левский след» активно «разыскивают» и современные украинские историки. Но, вновь-таки, пока безуспешно. «При всей очевиднос-ти связей Шварцбарда с НКВД, документальных свидетельств при-частности советской спецслужбы не обнаружено» – отмечается, например, в комментариях к мемуарам Исаака Мазепы, премьер-министра петлюровского правительства, переизданным в Украине в прошлом году. И хотя это необнаружение доказательств не ме-шает отечественным петлюроведам твердить об «организованной чекистами расправе», утверждения эти звучат не убедительно.

Так что же произошло на самом деле? Попробуем разобрать-ся.

Версия первая: преступление ОГПУЧисто гипотетически можно, конечно, допустить, что Швар-

цбард действовал по указке Москвы. Но возникает вопрос: «За-чем?». Зачем Кремлю понадобилось убивать Петлюру? Объяс-нения на этот счет сторонников «чекистской» версии сводятся к тому, что, дескать, Петлюра представлял опасность для больше-виков как вождь украинского движения. Дело, однако, в том, что к середине 1920-х годов никаким вождем он не являлся. Это потом, после гибели Симона Васильевича, в украинской эмиграции стали говорить о том, каким он был «великим человеком». В эмигрант-ской печати появились некрологи с признанием «выдающихся заслуг». Были изданы сборники, посвященные памяти Петлюры и т.п. Накануне же смерти, да и вообще в последние годы жиз-ни, отношение к нему было иное. Симону Васильевичу пришлось пережить немало неприятных минут. Многие бывшие соратники отвернулись от него. На Петлюру возлагали (и, надо признать, небеспочвенно) ответственность за катастрофу, постигшую укра-инское движение, за поражение в гражданской войне. К тому же галичане (а костяк украинского движения составляли именно они) люто ненавидели бывшего главу Директории как предателя, со-гласившегося от имени Украинской Народной Республики (УНР) отдать Галицию полякам. Без власти, без армии, без денег, нена-видимый и презираемый Петлюра не имел никаких шансов вновь стать лидером. Достаточно вспомнить, что в пропетлюровский «Союз украинских эмигрантских организаций Франции» записа-

159

лось всего несколько сотен человек. (Это при том, что во Франции находились тогда десятки тысяч эмигрантов с Украины). Полити-ческий конкурент Симона Васильевича Николай Шаповал собрал вокруг своей «Украинской громады» в три раза больше людей. А были еще другие украинские организации, тоже откровенно враж-дебно настроенные по отношению к Петлюре.

Все это прекрасно знали большевики. И хотя советская пропа-ганда по прежнему называла все украинское движение «петлю-ровским», в Кремле по этому поводу нисколько не заблуждались. Любые потуги Симона Васильевича снова стать вождем были заранее обречены на провал. Они могли вызвать в эмигрантской среде только новые склоки, что, естественно, играло на руку боль-шевикам. Убивать такого деятеля ОГПУ не было никакой надо-бности.

Обращает на себя внимание и другое. Убийство атамана Дуто-ва. Похищение и убийство атамана Анненкова, генералов Кутепо-ва и Миллера. Ликвидация полковника Коновальца. Это операции блестяще проведенные советской разведкой. Выполнив «работу», исполнители спокойно уходили от преследования. Ни один агент не попался. В случае же с Петлюрой убийца даже не стал убегать. На спецоперацию ОГПУ это не похоже.

Таким образом, версия о «руке Москвы», если и имеет право на существование, то все-таки представляется маловероятной.

Версия вторая: месть за погромыЭта версия кажется более правдоподобной. Опровергая ее,

отечественные историки указывают на то, что Петлюра не был антисемитом, не организовывал еврейские погромы, иногда пы-тался даже их предотвратить. Это действительно так. «Войско» УНР в значительной своей части состояло из отдельных банд, ру-ководимых собственными атаманами («батьками»). Командова-нию главного атамана Петлюры они подчинялись лишь номиналь-но, признавая его власть на словах, но не на деле. Фактически, каждый «батько» своевольно распоряжался на контролируемой территории. Вот эти-то атаманы, в основном, и устраивали погро-мы. Устраивали вопреки запретам Петлюры (плевать они хотели на его запреты). Помешать им или наказать за содеянное Симон Васильевич чаще всего не мог. А если в отдельных случаях и мог, то боялся это сделать. «Батькам» ничего не стоило выступить про-

160

тив него самого, подрывая и без того шаткое положение «главы государства».

Знал ли об этих нюансах Шварцбард? Вряд ли. Он видел только то, что мог видеть рядовой обыватель, оказавшийся в водовороте тех событий. Были погромы на Украине? Были. В них участвова-ли те, кто называл себя воинами «армии» УНР. А эту «армию» и саму республику возглавлял Симон Васильевич Петлюра. Нужно ли удивляться, что в происходящем винили его? А значит вполне возможно, что, нажимая на курок в тот майский день, Шварцбард действительно мстил тому, кого совершенно искренне считал главным организатором погромов. Но возможно и другое.

Третья версияЭту версию не обсуждают историки. О ней не рассказывают

журналисты. Ее обходят своим вниманием любители всякого рода «исторических расследований». В отечественном (как, впрочем, и в зарубежном) петлюроведении она практически не освящена. Не напрасно ли?

Еще задолго до революции Симон Васильевич вступил в ма-сонскую ложу. Это способствовало его карьере. Во многом благо-даря содействию «Ордена вольных каменщиков» (так иногда на-зывают масонов) Симон Васильевич вознесся к вершинам власти, оказался во главе УНР. Однако в 1919-м году между Петлюрой и «Орденом» наметились существенные разногласия.

События, происходившие в Малороссии в 1917-1919 годах, убе-дили верховное руководство организации в преждевременности попыток воплощения в жизнь идеи о самостоятельном украинс-ком государстве. Действительно: большинство малорусов (укра-инцев) в национальном отношении не отделяло себя от великору-сов. Лозунги независимости не были популярны среди населения. Насильственный же отрыв Малороссии от Великороссии вызвал бы в массах обратную реакцию, усиливая стремление к объедине-нию. «Украинский народ не имеет сознательности, не проявляет организационных способностей, украинское движение возникло благодаря немецким влияниям, современное положение такое ха-отичное» – говорил в 1919-м году в Париже бывшему военному министру УНР Александру Жуковскому влиятельный американс-кий масон Льорд.

161

В связи с сложившимся положением масоны скорректирова-ли свои политические планы. В парижских ложах (Париж являлся одним из мировых центров масонства) обсуждался проект преоб-разования бывшей Российской империи в Союз республик. Важ-ное место в этом проекте отводилось Малороссии (Украине). Она должна была стать одной из союзных республик, состоящей в фе-деративной связи с другими частями распавшейся империи. Лишь по прошествии долгого времени, когда в малорусах (украинцах) удастся прочно утвердить сознание того, что они самостоятель-ная национальность (а не ветвь русской нации), масоны считали возможным поставить вопрос о государственной независимости Украины.

Проект активно поддержал глава украинского масонства Сер-гей Маркотун. А вот Петлюре план не понравился. Наверное, в глубине души он сознавал правоту своих масонских «братьев», говоривших о преждевременности строительства Украины как самостоятельного государства. Лучше, чем кто-то другой видел Симон Васильевич, что народ не хочет отделения от России. В уз-ком кругу он даже как-то обозвал за это украинцев «недозрелой нацией». Проблема заключалась в другом. В самостоятельной Украине Петлюра мог претендовать на главную роль. В Украине, находящейся в федеративной связи с Россией – нет. А это было для Симона Васильевича решающим фактором.

Петлюра отверг проект, требуя немедленной поддержки масо-нами идеи полной независимости страны. Он рассорился с Марко-туном и вышел из его подчинения. Правда, чтобы не разрывать с «Орденом», Симон Васильевич тут же основал и возглавил новую «Великую ложу Украины». Но в высших масонских инстанциях «бунт» не одобрили. «Орден» потому и был силен, что умел ста-вить стратегические планы выше амбиций отдельных своих чле-нов. Вновь созданную «ложу» проигнорировали. Ее самозванного главу лишили поддержки. А без такой поддержки Симон Василье-вич быстро стал тем, кем был раньше – политическим нулем.

Петлюра не сдавался. Оказавшись в эмиграции, он вел пере-говоры с «вольными каменщиками», добивался признания своей «ложи», пытался вернуть поддержку «Ордена». Безрезультатно. И, тем не менее, надежда не умирала. Симон Васильевич страс-тно желал возращения в большую политику. Скорее всего, это

162

желание особенно разгорелось в мае 1926 года. Как раз тогда в Польше произошел организованный масонами государственный переворот. Член «Ордена» Юзеф Пилсудский, несколько лет на-зад, казалось, навсегда утративший власть, вновь встал во главе страны. «Орден» помог ему вернуться.

Для себя Петлюра хотел того же. Вероятно, он вновь стал ис-кать поддержки в масонских ложах. И, может быть, снова натол-кнувшись на отказ, сорвался, попытался шантажировать «брать-ев», угрожать разоблачением, выдачей масонских тайн. На такие угрозы «Орден» всегда реагировал одинаково. Ответом Симону Васильевичу стали выстрелы Шварцбарда.

Стоит повториться: это только версия. Однако в ее пользу гово-рит демонстративный характер убийства. Средь бела дня, на ули-це, почти в центре Парижа, практически на виду у полицейских. Так не просто убивают. Так казнят. Подтверждает данную версию и оправдательный приговор убийце. Судебная система Франции к тому времени находилась под полным контролем масонства. Можно по-разному относиться к личности убийцы и к его жертве. Можно различно оценивать степень ответственности Петлюры за еврейские погромы. Судьи могли учесть смягчающие обстоятель-ства и наказать преступника не слишком строго. В конце концов, можно было добиться помилования у президента Франции. Но пе-ред присяжными стояли четко поставленные вопросы: «Виновен ли обвиняемый Самуил Шварцбард в том, что добровольно стре-лял в Симона Петлюру 25 мая 1926 года? Его ли выстрелы и раны от них привели к смерти? Имел ли Шварцбард намерение убить Симона Петлюру?». Дать отрицательный ответ на эти вопросы означало откровенно поглумиться над правосудием. Во Франции позволить себе это могла только одна сила.

В заключение – любопытная деталь. Накануне судебного про-цесса к видному французскому политику, депутату парламента (ставшему позднее премьер-министром) Леону Блюму обрати-лась жена Шварцбарда. Она просила политического деятеля употребить все свое влияние, чтобы спасти ее мужа от смертного приговора (получить который за убийство было по закону вполне реально). Блюм ответил мадам Шварцбард, что ей не о чем бес-покоиться – подсудимого оправдают. Так и случилось. Леон Блюм был масоном. Он знал, что говорил.

163

Такие вот версии. Какая из них истинна? Каждый волен выби-рать сам. Несомненно, то, что произошло 25 мая 1926 года – это преступление. Преступление, к сожалению, оставшееся безнака-занным. Но несомненно также и то, что Петлюра полностью заслу-жил то, что получил. По вине возглавляемого им режима погибли сотни тысяч людей. Не только (и не столько) евреев. От петлю-ровщины страдали все. И больше всего – украинцы. Убийства, остававшиеся без наказания со стороны властей и, мало того, поощрявшиеся властями, стали нормой в петлюровской Украине. И, наверное, есть какой-то высший смысл в том, что сам Симон Васильевич стал жертвой аналогичного преступления. Существу-ет такая поговорка: «За что боролся – на то и напоролся». Похоже, что к Петлюре она применима в полной мере.

164

Украина в свете Первой всесоюзной переписи населения (1926)

В истории любой страны всеобщая перепись населения – собы-тие немаловажное. Тем более, если эта перепись – первая. Пер-вый при советской власти пересчет всех жителей нашей страны формально длился один день – 17 декабря 1926 года. Фактичес-ки – людей переписывали целую неделю в городах и две недели в селах.

Согласно результатам переписи в Украинской ССР проживало немногим более 29 млн. человек. Женщин было больше, чем муж-чин (соответственно – 15 млн. и 14 млн.). Городское население насчитывало почти 5,4 млн. человек. Самыми крупными городами являлись Киев (513,6 тыс. жителей) и Одесса (420,8 тыс.). Харь-ков, тогдашняя столица Украины, занимал по числу обитателей лишь 3-е место (417,3 тыс. человек). Далее следовали Днепропет-ровск – 232,9 тыс. жителей, Сталин (именно такое название, затем переправленное в Сталино, носил нынешний Донецк) – 105,8 тыс., Николаев – 104,9 тыс. К стотысячной отметке приближалась Пол-тава – 91,9 тыс. Все остальные украинские города по сегодняш-ним меркам можно было бы назвать мелкими. К примеру, в Вин-нице проживало всего 57,9 тыс. человек, в Запорожье – 55,7 тыс., в Чернигове – 35,2 тыс.

Особняком стоял вопрос о национальном составе населения. Перепись зафиксировала наличие в республике 23,2 млн. укра-инцев (80,1% от общей численности граждан УССР), 2,6 млн. рус-ских (9,2%), более 1,5 млн. евреев (5,4%), 476 тыс. поляков (1,6%), 394 тыс. немцев (1,3%), 258 тыс. молдаван (0,9%) и т.д. Однако не все было так просто.

В то время в республике проводилась тотальная украинизация, на практике вылившаяся в политику дискриминации русского на-селения. Русским (а ими считали себя не только великорусы, но, по дореволюционной привычке, и малорусы, и белорусы) тяжелее, чем представителям так называемых «ранее угнетенных наций», было поступить в вуз, устроиться на хорошую работу, получить продвижение по службе и т.п. Такое положение (оно объяснялось

165

необходимостью «борьбы с последствиями русификаторской по-литики царизма») буквально вынуждало многих великорусов и малорусов записываться украинцами. Впрочем, малорусов, назы-вавших себя русскими, все равно заносили в украинцы (на сей счет переписчики получили особую инструкцию).

В результате, всего за три года (по сравнению с переписью городского населения в 1923 году) количество украинцев возрос-ло, например, в Одессе – в 3,5 раза, в Днепропетровске – более, чем в 4 раза, в Сталине – почти в 12,5 раз. Такой бурный рост нельзя объяснить обычным притоком сельских жителей в города. Общее увеличение количества горожан шло гораздо медленнее. К тому же, «пополнение» из сел Одесского и Донецкого регионов не могло быть однородно украинским (в тамошних селах к началу 1920-х годов малорусы-украинцы составляли немногим более по-ловины населения).

Сказалась украинизация и на официальных итогах переписи по пункту о родном языке. Населению внушалось, что русский язык должен быть родным только для великорусов. Для украин-цев же таким языком обязан быть украинский (на несогласных с этим утверждением навешивали ярлык «великодержавных шо-винистов»). И хотя тот вариант украинского языка, который про-пагандировался украинизаторами, был безмерно далек от на-родной речи, «родным», если верить отметкам переписчиков, он оказался для 22,1 млн. человек (76,6% всего населения). Русский язык таковым назвали 4,4 млн. жителей УССР (15,3%), еврейс-кий – 1,2 млн. (4,1%), немецкий – 379,4 тыс. (1,3%), молдавский – 248,4 тыс. (0,8%), польский – 222 тыс. (0,7%).

Любопытно, что в числе открыто признавших русский язык род-ным все-таки были 1,3 млн. украинцев (их тут же объявили «жер-твами русификации»). Зато об украинском как о родном заяви-ли 230,4 тыс. поляков (больше, чем поляков, назвавших родным польский).

Грамотных (умеющих хотя бы читать) насчитывалось в Укра-инской ССР 13 млн. человек (44,8% населения). При этом грамот-ных мужчин было 8,2 млн. (58,1% от общего числа представителей сильного пола), женщин – 4,8 млн. (32,3%). В наибольшей степе-ни грамотность была распространена у мужчин среди белору-сов (78,3%) и чехов (77,7%), у женщин – среди чешек (71,1%) и ев-реек (66,6%). Наименее грамотными были цыгане (10,6% мужчин

166

и 5,1% женщин). У украинцев данный показатель равнялся 56% для мужчин и 27,7% для женщин (в абсолютных цифрах – 9,6 млн. грамотных украинцев обоих полов). Примечательно, что треть из них (более 3 млн.) умели читать только по-русски, но не на укра-инском языке.

Перепись показала, что Украина остается преимущественно аграрной страной. 80,6% ее населения были заняты в сельском хо-зяйстве, 5,4% – в фабрично-заводской промышленности, 3,8% – в кустарно-ремесленнической промышленности, 2,4% – в торговле. 2,6% жителей являлись служащими различных учреждений. Удель-ный вес украинцев среди зажиточных сельских хозяев (тех, кто использовал наемный труд) составлял 84,7%, среди середняков и бедняков – 89,6%, среди сельскохозяйственных рабочих – 82,3%. Также преимущественно украинцы (по крайней мере те, кто был записан таковыми) работали в культурно-просветительных учреж-дениях (68,1%), на железнодорожном (72,7%) и водном (56,3%) транспорте . Национальный состав фабрично-заводского проле-тариата был пестрым. Украинцы преобладали среди металлис-тов (52,9%). Русских (в смысле – великорусов) было больше среди шахтеров (57,9%). В других фабричных специальностях ярко вы-раженного перевеса представителей какой-либо национальности не наблюдалось. В торговле доминировали евреи (73,6%).

Одновременно с переписью населения проводилось изучение условий жизни в городах. Результаты этих исследований дают на-глядное представление об условиях жизни в крупных населенных пунктах. И надо признать, что с современной точки зрения назвать те условия очень уж уютными сложно. К примеру, в Киеве только каждая четвертая семья (точнее – 25,6%) имела в своем распоря-жении отдельный дом или квартиру. Остальные довольствовались комнатами в общих квартирах, местами в общежитиях или даже ютились в нежилых помещениях. В Харькове ситуация была не-сколько лучшей. Тут отдельным жильем пользовалась почти треть семей (32,5%). В Днепропетровске домами или целыми квартира-ми могли распоряжаться 38,2% семей. Лучше всех среди жителей больших городов были обеспечены изолированным жильем одес-ситы (51,5%).

Первенствовала Одесса и в обеспечении жилых помещений элементарными удобствами. 88,7% горожан проживали в домах с действующим водопроводом, 79,3% – в домах с канализацией.

167

В Киеве водопроводом в своих домах имели возможность поль-зоваться 68,1% жителей, канализацией – 67,9%. В Днепропетров-ске соответственно 58,6% и 15,2%. В Харькове – 47,8% и 33,7%. А вот по электрификации Одесса отставала. Только 43% одесси-тов жили в помещениях с электирическим освещением. Правда, в Днепропетровске было еще хуже (электричество дома имели 41,1% горожан). В Харькове – значительно лучше (53,6%). Самым электрифицированным городом являлся Киев (в своем жилище электричество использовали 54,2% киевлян).

Что касается квартплаты, то из крупнейших украинских горо-дов самой высокой она была в Днепропетровске – в среднем 29 копеек за квадратный метр жилой площади в месяц. Харьковчане платили в среднем 27 копеек за квадратный метр, киевляне – 21 копейку, одесситы – 17 копеек. Такова была тогда жизнь. Такова была Украина.

168

Мистические корни голода – 1933

У Леонида Смилянского, довольно известного в прошлом укра-инского советского писателя, есть повесть «Периферия», описы-вающая построение социализма в отдаленной провинции. В одном из эпизодов произведения (его действие происходит в конце 1920-х годов) некая юродивая Настя ходит по базару и кричит о том, что закрывают храмы и высылают архиереев. В ответ слышится лишь хохот. Окружающих явно не волнует положение религии в стране. И тогда, обращаясь к собравшимся вокруг нее торговкам и крестьянам, юродивая вдруг объявила: «Скоро и ноги вашей не будет на базаре – погонят вас, чтобы вы опухли от голода». И чуть погодя добавила: «Люди прокляты... Они забыли, что скоро один другого есть будут – такую им Бог кару готовит».

Персонажи «Периферии», как впрочем и ее автор, восприни-мали подобные слова не иначе, как бред сумасшедшей. По зло-вещей иронии судьбы, повесть, написанная в 1930 году, вышла в свет отдельным изданием в 1933-м, когда «бред» стал страшной реальностью. Сам того не желая, Смилянский оказался пророком. Больше «Периферию» не переиздавали. Она не вошла даже в четырехтомное собрание сочинений писателя, вышедшее в нача-ле 1970-х годов. Слишком уж точным (ужасающе точным!) было «предсказание».

Между тем, та забытая повесть помогает понять суть событий, называемых сегодня «голодомором». Ныне обнародована масса подробностей тогдашней трагедии. Ее изучают, много пишут о причинах и последствиях случившегося. Публикуются официаль-ные документы и свидетельства уцелевших очевидцев. Одно лишь ускользает от внимания голодомороведов. Они обходят стороной вопрос о том, что представляло собой украинское село накануне катастрофы 1932-1933 годов.

А картина была неприглядная. С конца 1920-х годов в Украин-ской ССР (и во всем Советском Союзе) развернулась массовая кампания антирелигиозных гонений. Кампания инициировалась властями, однако население в большинстве своем не только не противилось ей, но и поддерживало. На сельских сходах принима-

169

лись решения о закрытии храмов, использовании церковных зда-ний для хозяйственных нужд или превращения их в клубы. «Бог нам больше не нужен!» – громогласно заявляли крестьяне. В цен-тре селений устраивались большие костры, куда жители сносили вынесенные из хат иконы. С закрытых храмов снимались кресты и колокола. Изгонялись (часто с применением насилия, сопровож-даемого насмешками и издевательствами) из сел священники. Целые районы «освобождались» от «религиозного дурмана», гор-до рапортовали, что на их территории не осталось «ни одной цер-кви, ни одного попа». «Социалистическое переустройство сель-ского хозяйства, обусловило отход широких трудящихся масс от религии» – восторженно писал журнал «Безвірник», орган «Союза воинствующих безбожников Украины». Сам указанный «Союз» на начало 1932 года насчитывал 2 млн. 300 тыс. членов.

Справедливости ради надо сказать, что не все крестьяне поддерживали «войну с Богом». Однако среди неподдерживаю-щих – большинство предпочитало молчать. Открыто протестовали немногие. И эта немногочисленность сопротивлявшихся позволя-ла властям безбоязненно репрессировать их, а заодно поощряла правящий режим на новые агрессивные действия.

Так и подошли 1932-1933 годы. Ну, а потом случилось то, что случилось. «Села стояли почти пустые, дворы и улицы позарос-тали высокими бурьянами» – так в одном из сборников свиде-тельств о голодоморе описывает последствия трагедии очевидец из села Липово под Кременчугом. Безусловно, это был ужас. Но если просмотреть вышеназванный журнал «Безвірник», то можно обнаружить там упоминание об этом селе как о месте активной деятельности воинствующих безбожников. Церковь там закрыли с одобрения населения, жители (во всяком случае их большинство) решили, что проживут без Бога.

Вот другое свидетельство очевидца: «В нашем селе Винниц-кие Ставы (Киевщина) от голода умерло тридцать процентов моих земляков». Тоже ужасно. Но и это село упоминается в том же жур-нале по тому же поводу.

Аналогичным образом описывает кошмар 1933 года уцелев-ший свидетель из села Веселый Кут Таращанского района, где люди умирали от голода прямо на улице. Только Веселый Кут так-же оказался «безбожной зоной».

170

Перечень примеров можно продолжить. То, что происходило в различных селах Украины (как, кстати сказать, и в селах многих регионов РСФСР) в 1932-1933 годах в общих чертах похоже. Но и картина предголодоморных лет там примерно одинакова. Навер-ное, можно было бы попытаться установить взаимосвязь между двумя событиями. Это огромное поле деятельности для историков. Однако руки до него у голодомороведов почему-то не доходят.

Как не доходят у них руки и до другого. Одновременно с ан-тицерковной кампанией в селах происходило и так называемое раскулачивание. И если об ущербе, нанесенном этим процессом сельскому хозяйству, написано уже немало, то другая сторона происходившего находится (опять же) за рамками внимания ис-следователей. Для наглядности стоит вновь обратиться к одному из сборников свидетельств о 1933 годе. Вот, например, цитата из воспоминаний жителя села Макиевка (оно находится под Нежи-ном): «В феврале – голод и в хате шаром покати. И блуждали по селам люди в поисках гнилой картошки или перемерзлой свеклы. В левадах по берегам реки Перевид дерли кору с деревьев, обре-зали ветки вербы, ели почки, молоденькие листья и травы». И да-лее: «Подобрали в тот день на базарной площади закостеневшего старичка с плетеной корзинкой и сгорбленную старушку с торбоч-кой, направили трупы в Галицкую больницу. Там, в мертвецкой, уже двадцать четыре мертвеца было».

Такое свидетельство не может не вызвать содрогания. Но вы-зывает содрагание и другое сообщение (если, конечно, в него вду-маться), из газеты «Нове село» за январь 1930 года: «На Нежин-щине бедняки и середняки сел Галица и Макиевка Лосиновского района, объединившись в сельскохозяйственную артель, постано-вили выселить кулаков за пределы села, отобрать у них землю, скот, инвентарь и передать все коллективу». И зажиточных крес-тьян («кулаков»), виновных лишь в том, что они были хорошими хозяевами, вместе с членами их семей посреди зимы выгоняют из собственных домов, а теперь уже бывшие односельчане («бедня-ки и середняки»), не испытывая мук совести, делят их имущество между собой. Последствий долго ждать не пришлось. Как тут не вспомнить еще одну цитату, из Библии: «Горе тому, кто без меры обогощает себя не своим, – надолго ли?»

О том, что происходящее до добра не доведет, борцов «с по-пами и кулаками» предостерегали неоднократно. «Будет голод»,

171

«Будет страшный голод», «В конце пятилетки (то есть в конце 1932 года – Авт.) придет сатана» – таких пророчеств было множество (Смилянский тут ничего не придумал). Тот же журнал «Безвірник» в 1929-1931 годах регулярно сообщал о них, разумеется в насмеш-ливом тоне, подавая как образчики «религиозного мракобесия» и «кулацко-поповской пропаганды». В одном из пророчеств был даже точно указан срок. Мартовский номер «Безвірника» за 1929 год писал, что в Ровенецком районе на Луганщине некий Зинчен-ко в религиозной проповеди прокомментировал творящееся в се-лах: «Все это дела дьявольские, всему этому будет конец в 1933-м году». Упивающуюся своим безбожием толпу предупредили. Так ведь не верили.

Видимо, нужно оговориться: как бы там ни было, трагедия 1932-1933 года все равно ужасна. Злорадное морализаторство, типа: «Получили, что заслужили» здесь неуместно. Однако нельзя искать виновников случившегося исключительно в Кремле. Из трагического прошлого надо уметь делать выводы. Дабы оно не повторялось.

Между прочим, в 1933 году такие выводы делались. Хотя со-ветская пресса о голоде, как правило, не писала, правдивая ин-формация на страницы СМИ иногда просачивалась. Скажем, все в том же журнале «Безвірник» за 1933 год автор одной из статей сообщал, что в течение февраля-мая он «с бригадой массовой работы» объехал 18 сел Ново-Водолазского района Харьковс-кой области. «Классовый враг немало поработал на религиозном фронте, чтобы по своему «пояснить» трудности, переживаемые в районе некоторыми колхозами, – говорилось далее. – Нам при-шлось услышать достаточно законченные обобщения, в которых все сводилось вот к чему: «Бог покарал людей за то, что они его забыли. Раньше не было ни машин, ни удобрений, но зато был хлеб». Вместе с тем высказывалось сожаление по поводу того, что, мол, «хороших хозяев разорили» (кулаков), «у людей отби-рают хлеб» и т. п. Есть много конкретных указаний об усиленном распространении попами и кулачеством этого тезиса».

Правда, автор тут же успокаивал своих читателей, отмечая, что «такое объяснение распространено было среди колхозников очень мало». Вот и сегодня глубинных причин трагедии 1932-1933 годов пытаются доискаться немногие.

172

И еще одно. Некоторые публицисты ныне пишут, что с помо-щью искусственно организованного голода тоталитарный режим психологически надломил украинцев, заставил их подчиниться советской власти. Это не так. Когда-то многие сотни тысяч людей в Украине клали свои головы за Веру Православную. Их потомки в конце 1920-х сами (пусть и побуждаемые властями) отрекались от Бога, закрывали храмы, жгли иконы. Значит, психологический надлом произошел раньше и «голодомор» здесь не причем.

173

Был ли голод 1933 года геноцидом украинцев?

О голоде 1932-1933 годов (сейчас его принято называть голодо-мором) говорится и пишется на Украине вроде бы немало. Данной теме посвящены монографии и художественные произведения, газетные и журнальные статьи, теле- и радиопередачи. Опублико-ваны воспоминания уцелевших очевидцев. Обнародованы многие документы. Регулярно проводятся научные конференции. Ежегод-но отмечается День памяти жертв голодомора. Создана специаль-ная ассоциация исследователей тех событий. Но...

Но так уж получается, что говорить много – не обязательно оз-начает: говорить правду. Слишком велико количество тех, кто го-тов использовать печальную страницу отечественной истории для зарабатывания политического (и не только) капитала. Реальная картина общенародной трагедии окутана ныне на Украине густым туманом из всевозможных мифов. Туманом, за которым очень трудно разглядеть истину. Потому, наверное, будет не лишним по-пытаться этот туман развеять.

«Чужой» голодА начать, видимо, стоит с того, что ужас 1932-1933 годов являл-

ся не только украинской бедой. В то время от голода массово уми-рали жители Среднего и Нижнего Поволжья, Центрально-Черно-земной области (ЦЧО), бывших казачьих областей Дона и Кубани, Предкавказья, Северного Казахстана, Южного Урала, Западной Сибири. В зоне бедствия оказались почти все зернопроизводящие районы СССР. И это неудивительно. Продовольственная катаст-рофа была вызвана не естественными причинами, а политикой насильственной коллективизации и усиленных хлебозаготовок. Политикой, проводившейся повсеместно. На Украине еще не са-мыми быстрыми темпами. К концу 1932 года в республике коллек-тивизировали (то есть принудительно согнали в колхозы) 69,9% крестьянских хозяйств. А в Поволжье – 77,5% (в Нижне-Волжском крае даже 82,5%). В Северо-Кавказском крае (куда входили быв-шие Донская и Кубанская области, Ставрополье и ряд националь-

174

ных автономий) – 71,3%. Не намного меньшим, чем на Украине был к указанному сроку процент коллективизированных хозяйств в Казахстане (69,7), ЦЧО (67,9), Уральской области (67,8), Запад-ной Сибири (63,9).

Как видим, ситуация с коллективизацией в зернопроизводя-щих районах не сильно различалась. Одинаковыми были и пос-ледствия. Ликвидация индивидуального землевладения. Высылка лучших, наиболее трудолюбивых земледельцев («кулаков») на се-вер. Беспредел, при подстрекательстве властей устраиваемый в селах так называемым «бедняцким активом». Уничтожение сами-ми крестьянами (чтобы не отдавать в колхоз) домашнего скота и сельхозорудий. Наконец, нежелание сельских труженников сеять и убирать хлеб, который все равно отберут. Все это не могло не сказаться на урожаях.

Тем временем, правительство не желало считаться с реальнос-тью. Объем хлебозаготовок постоянно увеличивался. В 1931-1932 годах в Украинской ССР было «заготовлено» (фактически выка-чано из села) на 36,7% зерна больше, чем в 1929-1930 годах. Еще быстрее росли хлебозаготовки в Северо-Кавказском (на 56,3%) и Средне-Волжском (на 46,1%) краях РСФСР. Соответствующее увеличение в ЦЧО составило 28,7 %, в Сибири – 19,3%. Меньши-ми, но в тех условиях тоже существенными, темпами, росло ко-личество отобранного у крестьян хлеба в Казахстане (на 6,9%), в Нижне-Волжском крае (6,6%), на Урале (4,7%).

В сочинениях украинских голодомороведов можно прочитать, что в России хлебозаготовки проводились якобы не так жестко, как в УССР. Например, профессор Станислав Кульчицкий, счи-тающийся у нас в стране ведущим специалистом по голодомору, утверждает, будто в РСФСР из сел, не выполнивших план хле-бозаготовок, забиралось и вывозилось зерно, «но в хорошо пос-тавленных крестьянских хозяйствах оставались незерновые про-довольственные продукты – сало, картошка, капуста, лук, свекла, фрукты, тыквы и т.п.» На Украине же (да еще в населенной ук-раинцами Кубани) у сельских жителей отбирались абсолютно все продукты. «Такой конфискации незернового продовольствия, то есть террора голодом, в других регионах СССР не наблюдалось», – уверяет профессор. Это, мол, и привело к тому, что прямые по-тери населения от голода в Украинской ССР оказались «на по-рядок больше», чем, к примеру, в Поволжье, хотя оба региона по

175

размерам примерно равны. Отсюда Кульчицкий делает вывод об именно антиукраинской направленности голодомора.

Вывод необоснованный. Ибо заявление о сравнительно мягком проведении российских хлебозаготовок действительности не со-ответствует. И в Поволжье, и в ЦЧО, и в Северо-Кавказском крае (не только на Кубани) власти грабили крестьян, конфискуя незер-новые продукты (картошку, капусту и прочее) также, как на Укра-ине. Сведения об этом давно опубликованы в научной литературе (см., например, журналы «Советские архивы» 1990 №6, «Вопросы истории» 1991 №6 и др.). Более чем странно, что «ведущий спе-циалист» ничего о них не знает. (Забегая вперед, надо отметить, что и загранотряды, не допускавшие беженцев из охваченных го-лодом местностей в другие районы, не были сугубо украинской спецификой и применялись также против жителей Поволжья, Се-веро-Кавказского края, Южного Урала, Западной Сибири).

Что касается количества жертв, при одинаковом размере тер-ритории «на порядок большего» на Украине (с этим «доказатель-ством геноцида украинцев» Кульчицкий буквально кочует по раз-личным конференциям и СМИ), то так оно и было. Однако про-фессору, доктору исторических наук, должно быть известно, что при сравнении потерь населения в регионах, сопоставлять нужно численность этого самого населения, а не площадь. В двух по-волжских краях, взятых в границах не совсем точно обозначенных Кульчицким, проживало к началу 1930-х годов около 11 млн. чело-век. В Украинской ССР – около 32 млн., то есть на порядок боль-ше. И еще. По прошествии голодных лет выяснилось, что сельское население (голод ударил прежде всего по селу) сократилось в По-волжье на 23%, на Украине – на 20,5%.

Российская деревня страдала от голода не меньше украинско-го села. И ужасы (людоедство, трупоедство) там были те же. Вот только о «чужих», российских страданиях украинские голодоморо-веды предпочитают не вспоминать. Не вписываются такие страда-ния в концепцию «геноцида именно украинской нации».

Смерть не спрашивала паспортВпрочем, не вписываются в упомянутую концепцию подробнос-

ти голода и в самой Украине. Голодная смерть косила людей без различия национальности. Умирали не одни украинцы. Умирали великороссы, немцы, болгары, поляки... «Историки еще не гото-

176

вы назвать точного количества жертв голодомора среди нацио-нальных меньшинств в Украине, но факт их массовой смертности очевиден, – признает украинский историк Василий Марочко. – От голода, как свидетельствуют архивные источники, массово гибли и русские крестьяне, в частности, Великописаревского, Алексе-евского, Чугуевского районов Харьковской области. Аналогичная картина наблюдалась по всей Украине».

К сожалению, подобные признания редкость в среде отечест-венных голодомороведов. Они предпочитают рассказывать о том, что «террор голодом» был устроен с целью уничтожения этничес-ких украинцев, что таким образом «коммуно-русский колониаль-ный режим» русифицировал республику и т.д. Так ли было на са-мом деле? Однозначно – нет.

Как известно, от голода больше всего пострадали традиционно русскоязычные части УССР – южные и восточные регионы. Сегод-ня много говорят, что после голодомора сюда завозили пересе-ленцев из России. Так, дескать, целенаправленно менялся этни-ческий состав населения на Украине. Переселение действительно имело место. В течение второй половины 1933 года в Одесскую, Донецкую, Харьковскую и Днепропетровскую области из РСФСР и Белорусской ССР перевезли 21,8 тыс. семей (более 100 тыс. че-ловек). Однако картина опустошенных голодом земель была так ужасна, что прибывшие не захотели тут оставаться. Большинство из них вскоре вернулись обратно. Об этом нюансе «переселения из России» голодомороведы, как правило, не сообщают. Как не сообщают они и о том, что вместе с великороссами и белорусами на указанные территории власти организовано завозили украин-цев из Киевской, Черниговской, Винницкой областей. Следова-тельно – о целенаправленной русификации не могло быть и речи.

Не имело отношение к «этническим чисткам» и другое пере-селение (правда, на этот раз насильственное). В конце 1932 года «за срыв хлебозаготовок» из кубанской станицы Полтавская были вывезены на север все жители «за исключением действительно преданных советской власти». Столь суровую кару сегодня при-нято увязывать с голодомором и трактовать как антиукраинскую русификаторскую акцию.

Спору нет – станица Полтавская была населена преимущест-венно украинцами (малорусами). В этом случае пострадали, в ос-новном, они. Бесспорно и то, что высылка станичников призвана

177

была запугать всех кубанских казаков (в большинстве своем – ук-раинцев). Но непосредственный инициатор депортации – Лазарь Каганович особо подчеркивал: саботирующих хлебозаготовки ку-банцев будут выселять также, «как в 1921 году переселяли терс-ких казаков, которые сопротивлялись советской власти». Иными словами – к жителям Полтавской применили меры, аналогичные тем, что ранее применялись против терцев (великороссов по про-исхождению). Расправу творил один и тот же режим. Называть этот режим «русским» можно только не зная отечественной исто-рии. Или извращая ее.

Неблагодарное занятиеНикакой русификации не было. Наоборот, в нашей республике

полным ходом шла насильственная украинизация, ленинско-ста-линский эксперимент по превращению Малой Руси в «националь-но сознательную» Украину, начатый еще в первые годы советской власти. Факт продолжения этого эксперимента в 1933-м и в пос-ледующие годы голодомороведы категорически отрицают. Они заявляют, что украинизация прекратилась в конце 1932 года. При этом цитируют пункт шестой постановления ЦК ВКП(б) и Совнар-кома СССР «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и Западной области» от 14 декабря 1932 года: «Вместо правиль-ного большевистского проведения национальной политики в ряде районов Украины украинизация проводилась механически, без учета конкретных особенностей каждого района, без тщательного подбора большевистских украинских кадров, что облегчило бур-жуазно-националистическим элементам, петлюровцам и пр. со-здание своих легальных прикрытий, своих контрреволюционных ячеек и организаций».

Цитата верная, но имеющая продолжение, о котором голодомо-роведы (опять же) умалчивают. Пунктом седьмым того же поста-новления предусматривалось «предложить ЦК КП(б)У и СНК Ук-раины обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации, устранить механическое проведение ее, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций, тщательно подбирать и воспитывать украинские большевистские кадры, обеспечить сис-тематическое партийное руководство и контроль за проведением украинизации».

178

Ленинско-сталинский эксперимент не прекращался. Он лишь принял более цивилизованные формы, что, кстати, выясняет несо-стоятельность еще одного «аргумента» голодомороведов.

Сопоставление результатов Всесоюзных переписей населения 1926 и 1939 годов показывает уменьшение числа украинцев на 3 млн. человек. Почему? Последствия геноцида? Безусловно, нет. В 1926 году украинизация была в самом разгаре. Ее (под руководс-твом все того же Лазаря Кагановича) проводили жестко, даже жес-токо. (Искренний приверженец «украинской национальной идеи» Сергей Ефремов при всем сочувствии украинизаторским целям, методы, которыми они достигались, признавал свирепыми). За-теянная тогда перепись населения соответствовала «духу време-ни». Обитателей намеченных к украинизации регионов (не только Украинской ССР, но и сопредельных с ней районов РСФСР) запи-сывали в украинцы, не спрашивая их согласия. На сей счет пере-писчики получили специальную инструкцию. Доходило до потря-сающих преувеличений. Скажем, в Донецком округе РСФСР (его не надо путать с современной Донецкой областью) украинцами в один миг стали 55,1% населения (предыдущая перепись 1920 года насчитала их там всего 3,7%).

В 1939 году переписывали уже по-другому, без украинизатор-ских перегибов. Что и сказалось на результате. Так нужно ли те-перь (как это делает кое-кто на Украине) предъявлять России счет за «геноцид украинской нации», требовать от нее извинений, вы-платы материальных компенсаций? Занятие это неблагодарное. Тем более, что счет может оказаться не в пользу украинских голо-домороведов.

На этнографической карте СССР, помещенной в 8-м томе «Ма-лой советской энциклопедии» (год издания – 1932-й), значитель-ная по размерам территория Украины восточнее Днепра и южнее Запорожья обозначена как место преобладания великорусского населения. Довольно крупные великорусские островки имелись к югу от Харькова, на восток от Полтавы, западнее Днепропет-ровска. На более поздних картах ничего этого нет. Великороссы Украины исчезли в ходе голодомора? Напомню: именно эти реги-оны пострадали больше всего . А хлебозаготовками, вызвавшими голод, часто руководили украинские национал-коммунисты, ярые украинизаторы. При желании, отсюда можно сделать вывод с да-

179

леко идущими последствиями. И что будет, если Россия его сдела-ет, в свою очередь потребовав извинений и компенсаций?

Конечно, подобные требования (если б они были предъявлены) абсурдны. Россия их и не предъявляет. Зато на Украине претензии к соседней стране поддерживаются на самом высоком уровне. Не напрасно ли?

События 1932-1933 годов были трагедией. И тем отвратитель-нее выглядят попытки спекулировать на этой трагедии, использо-вать общую беду украинцев (малорусов) и великорусов для на-травливания одних на других.

Голод или голодомор?И все-таки – являлся ли тот голод голодомором? Несомненно,

он был вызван действиями властей, но вызван ли намеренно, с заранее продуманной целью? На мой взгляд, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Кремлевское руководство ставило перед собой одну задачу – выкачать из села как можно больше зерна. Жалобы на то, что план хлебозаготовок невероятно за-вышен, что выполнить его невозможно, Сталин и его подручные отвергали, объясняя их желанием крестьян утаить урожай. Пер-вые сообщения о начинающемся голоде восприняли в Кремле как выдумку. Спохватились там только тогда, когда бедствие приняло громадные масштабы.

Последовали срочные распоряжения о помощи пострадавшим районам. И прежде всего Украинской ССР, которая в отличие от других голодавших регионов граничила с зарубежными страна-ми. 19 февраля 1933 года в республику по телеграфу поступило разрешение на задействование государственных запасов зерна для борьбы с голодом. 25 февраля ситуация обсуждалась на за-седании Совета народных комиссаров СССР. Украине срочным образом выделили 22,9 млн. пудов семенной ссуды, 4,7 млн. пу-дов продовольственной ссуды, 400 тыс. пудов продовольственной помощи, 6,3 млн. пудов фуражной ссуды. Организовывались спе-циальные комиссии для помощи голодающим. Была развернута сеть пунктов общественного питания. Особое внимание уделялось спасению голодающих детей. Созданный ЦК КП(б)У с этой целью централизованный фонд получил 700 тонн муки, 170 тонн сахара, 100 тыс. банок консервов, 500 пудов подсолнечного масла, другие продукты.

180

Да – эти меры явно запоздали. Да – они оказались недостаточ-ными. Но благодаря им удалось смягчить последствия катастро-фы, предотвратить гибель многих людей. К концу лета 1933 года голод в Украинской ССР прекратился. В Поволжье же и в ЦЧО он продолжался (хоть и в меньших масштабах, чем раньше) до 1934 года. И данное обстоятельство тоже опровергает миф об именно антиукраинском геноциде.

«Зона распространения голода явно не совпадает с границами расселения отдельных национальностей, – констатирует совре-менный немецкий историк профессор Штефан Мерль. – Почему умирали от голода русские крестьяне в Поволжье и восточных зернопроизводящих районах? И почему в противоположность тому, голод до какой-то степени пощадил северо-западную часть Украины? Многое говорит за то, что осуществляемые правитель-ством меры касались всего советского крестьянства, а ни в коем случае не одних украинцев». Английский историк Роберт Дэвис также подчеркивает, что голод охватил территорию с населением 77 млн. человек, из которых в Украине жили 30 млн. Увы, рабо-ты авторитетных зарубежных ученых на Украине замалчиваются. Вместо них под видом «солидных научных трудов» украинской общественности подсовываются писания неких Джеймса Мейса и Роберта Конквеста, очевидная заполитизированность которых, просто не позволяет считать их объективными исследователями.

Статистика кошмараВ заключение – о числе погибших. Определить его можно лишь

приблизительно. Средний уровень смертности в Украинской ССР в конце 1920-х – начале 1930-х годов составлял около 530 тыс. случаев в год. В 1932 году этот показатель был превышен более чем на 130 тыс. смертей. В 1933 году – на 1 млн. 320 тыс. В це-лом, за два года – на 1 млн. 450 тыс. Специалисты утверждают, что эта статистика не полная. Сотрудники ЗАГС тоже умирали от голода и бывало, что регистрировать смерти оказывалось некому. К тому же местные власти, опасаясь ответственности за массовую гибель людей, иногда давали указания регистрировать не всех умерших. В секретных документах Центрального управления на-родно-хозяйственного учета СССР отмечалось, что по всему Сою-зу в 1933 году остались неучтенными около 1 млн. случаев смерти. Даже если предположить, что большинство неучтенных смертей

181

пришлось на Украину, то и тогда количество жертв не может пре-высить 2,5 млн. человек. К результату 2,5 млн. погибших приходит и главный редактор изданной в Париже – Нью-Йорке в 1955-1957 годах «Енціклопедії українознавства» Владимир Кубийович (его уж никак нельзя заподозрить в стремлении преуменьшить злоде-яния советской власти).

Это чудовищная цифра. Вполне достаточная, чтобы назвать сталинский режим преступным. Однако голодомороведов она (цифра) не устраивает. Дело в том, что по подсчетам историков, в пострадавших от голода регионах России погибло от 2 до 3,5 млн. человек. Не меньше, чем на Украине. А значит – нет оснований объявлять голод «геноцидом именно украинской нации». Рушит-ся миф, который политическим спекулянтам дороже истины. Вот и стараются голодомороведы многократно завысить число жертв среди украинцев. Заявляли о четырех миллионах погибших. За-тем о пяти, семи, десяти, тринадцати миллионах. Недавно в одной из передач на Первом канале украинского Национального радио прозвучала цифра пятнадцать миллионов. Дальше – больше? Тра-гедия превращается в фарс, но, кажется на Украине это беспокоит не многих.

P.S. Как известно, в президентство Виктора Ющенко Верхов-ная Рада Украины официально признала голодомор 1932-1933 го-дов геноцидом украинского народа. Принятию соответствующего закона предшествовало бурное обсуждение. Депутаты говорили много. И, помимо прочего, подтвердили вышеупомянутый тезис о том, что многословие не всегда означает правдивость. Например, Вячеслав Кириленко, выступавший от фракции «Наша Украина», привел цифры Всесоюзной переписи населения 1937 года, срав-нив их с результатами переписи 1926 года. Как выяснил Вячеслав Анатольевич, «население СССР с 26-го по 37-й выросло на 20%, население Украинской ССР уменьшилось на 16%», что, по мнению выступавшего, является «доказательством этнического характе-ра геноцида украинского народа». Процитированный фрагмент из речи г-на Кириленко очень понравился журналистам, освещавшим ход заседания парламента. Его (фрагмент выступления) на Укра-ине неоднократно повторяли в теле- и радионовостях, тиражируя приведенные цифры. А зря. Цифры неправильные. Реальные дан-ные существенно отличаются от нашеукраинских.

182

С 1926 по 1937 год население СССР выросло на 9,3%. Однако в регионах пострадавших от голода, картина была иной. В Азово-Черноморском крае (в 1933 году он являлся частью Северо-Кав-казского края) количество жителей сократилось на 0,7%. В Укра-инской ССР – на 1,9%. В Воронежской области (ранее входившей в состав ЦЧО) – на 2,1%. В Северо-Кавказском крае (в границах 1937 года) население уменьшилось на 4,1%, но столь «малое» со-кращение объясняется лишь высокой рождаемостью в почти неза-тронутых голодом Карачаевской и Черкесской автономных облас-тях. В русских районах края потери населения были очень значи-тельными. В Мордовской АССР (в 1933 году это была автономная область в Средне-Волжском крае) жителей стало меньше на 5,4%. В Куйбышевской области (бывшей Самарской того же края) – на 7,8%. В Курской области (ранее составная часть ЦЧО) – на 14,3%. В Республике Немцев Поволжья (входившей в Нижне-Волжский край) – на 14,4%. В Саратовской области (тот же край) – на 23%. О каком «этническом характере геноцида» можно говорить?

Ни в коей мере не хочу упрекнуть уважаемого народного де-путата в сознательной лжи. Очевидно, он просто что-то попутал, недостаточно изучил то, о чем взялся с парламентской трибуны рассказывать всей стране. С политиками такое бывает. Сначала они выступают и принимают решение по какому-либо вопросу, по-том изучают (да и то не всегда) сам вопрос. Хотя лучше бы было наоборот.

183

Президент «Карпатской Украины»

«Еще один украинский президент…» – под таким заголовком одна из украинских газет опубликовал материал Игоря Петрова, посвященный Августину Волошину. Внимание к этому историчес-кому персонажу вполне объяснимо. Недавно прошел очередной юбилей президента «Карпатской Украины», а также другая круглая годовщина – со времени провозглашения независимости возглав-лявшегося тем президентом государства. Понятно и стремление автора превратить героя своей статьи в национального героя. Вот только, добиваясь поставленной цели, г-н Петров (не в упрек ему будет сказано – все мы не свободны от личных симпатий и антипа-тий) несколько увлекся. Наверное, это и помешало многоуважае-мому автору разносторонне осветить деятельность «монсеньера» (так иногда называли Волошина, имевшего священнический сан). Потому хотелось бы дополнить и, может быть, чуть-чуть поправить сочинителя увлекательной статьи о карпатоукраинском президен-те

Русь ПодкарпатскаяПрежде всего, следует заметить, что называть Августина

Волошина «авторитетным общественно-политическим деяте-лем» – значит немного удаляться от истины. Волошин был полити-ком украинофильского (украинского) направления, отстаивавшего взгляды на украинцев (малороссов, русинов) как на самостоятель-ную нацию. Между тем, в Закарпатье (оно тогда входило в состав Чехословакии) вплоть до Второй мировой войны господствовало направление русофильское (русское). Большинство закарпатских русинов считали себя частью единой русской нации, проживавшей на пространстве от Карпат до Камчатки. Достаточно сказать, что из восьми депутатов представлявших в парламенте Чехословакии население Подкарпатской Руси (официальное название Закар-патья в то время), семеро принадлежали к русскому движению и только один (Юлий Ревай) являлся украинофилом. Да и этот пос-ледний стал депутатом лишь благодаря особенностям чехословац-кого законодательства. В своем крае он не набрал необходимого

184

числа голосов, но социал-демократическая партия Чехословакии (ее членом был Ревай) передала ему часть голосов, отданных за социал-демократов в других регионах страны.

Однозначно говорили о симпатиях закарпатцев и результаты референдума, проведенного по вопросу о языке преподавания в школах. Русофилы настаивали, что процесс обучения должен вестись на русском литературном языке как языке общерусском, общем для всех составных частей русской нации (великороссов, малороссов и белорусов). А чехословацкие власти, поддерживая украинофилов, стремились утвердить в учебных заведениях язык украинский. В 1937 году вопрос о языке был вынесен на всенарод-ное голосование. «Каждый селянин получил два билета, – вспо-минал закарпатский общественный деятель Михаил Прокоп. – На одном было написано: «малоруський язык (украинский язык)», на другом – «великорусский язык (русский язык)». Несмотря на жуль-ничество со словами «малорусский» и «великорусский» – ибо ма-лорусский народный язык это не украинский язык, а русский язык (литературный) это – не великорусский, наши самостийники по-терпели полное поражение, ибо 86 процентов селян, подчиняясь тысячелетнему чувству единства всего русского народа, голосо-вали за «великорусский язык».

Результаты референдума наглядно продемонстрировали рас-становку сил в крае. Поэтому, когда политики агонизирующей после Мюнхенского сговора Чехословакии изъявили, наконец, готовность предоставить Закарпатью автономию (обещанную еще в 1919 году), они вынуждены были обратиться к русофиль-ским политикам. Тем более, что как раз русофилы требовали для Подкарпатской Руси автономного статуса. Первое правительство новообразованной автономии возглавил не Волошин, а русофил Андрей Бродий. Кроме него, в состав администрации вошли еще три русофильских деятеля. Чтобы обеспечить в той напряженной обстановке единство всех политических сил региона, к участию в управлении пригласили и украинофилов, выделив им два места в правительстве. Юлий Ревай стал министром, а Августин Волошин государственным секретарем. Как признают современные украин-ские историки: «Соотношение два к одному в пользу представите-лей русофильства реально отображало соотношение между дву-мя главными политическими силами в крае. Назначение А.Бродия премьер-министром тоже не стало неожиданностью, так как воз-

185

главляемое им направление занимало доминирующее положение в общественно-политической жизни Закарпатья на протяжении всего междувоенного периода».

Видимо, нужно подчеркнуть, что современных отечественных историков на работах которых во многом основана эта статья, ни в коей мере нельзя упрекнуть в «антиукраинских взглядах» (та-кое обвинение ныне очень модно в определенных кругах). Все они принадлежат к числу тех, кого принято считать «национально сознательными», однако, в отличие от своих менее щепетильных коллег-единомышленников, все-таки не замалчивают некоторых (хотя бы некоторых!) неудобных для себя фактов. Список исполь-зованной литературы будет приведен в конце статьи. Пока же еще одна цитата из работ по истории Закарпатья: «Известие о вклю-чении А.Волошина в автономное правительство Подкарпатской Руси вызвало большое неудовольствие населения, особенно гор-ных округов края. В центральном историческом архиве Чехослова-кии находятся более двадцати телеграмм из населенных пунктов Свалявского и Нижневоротского округов с решительным протес-том против этого акта. В телеграммах из сел Жденева, Керецек, Нижних Верецек и других подчеркивалось, что место А.Волошина должен занять учитель М.Василенко, который во время выборов в парламент в 1935 году получил более 11 тысяч голосов, в то время как за А.Волошина проголосовало всего около 4 тысяч. В населен-ных пунктах этих округов состоялись митинги против несправед-ливого, антидемократического и антиконституционного решения. Однако центральное правительство (чехословацкое, оно утверж-дало состав администрации автономии – Авт.) осталось глухим к этим требованиям».

Вышеприведенное приходит в противоречие с нарисованным в статье г-на Петрова обликом «авторитетного деятеля Августина Волошина». Не вяжется с таким обликом и последующее.

Во главе автономкиКабинет Бродия функционировал всего две недели. Пытаю-

щийся отстаивать интересы края, лидер русофилов оказался не-удобен для пражских властей. 26 октября 1938 года по надуманно-му обвинению его арестовали (свою роль в этом сыграли интриги украинофильских деятелей). Правительство распустили. Новую администрацию составили исключительно из украинофилов. Вот

186

ее-то и возглавил Августин Волошин, кандидатуру которого, как стало известно позже, настойчиво рекомендовали чехословацким властям из Берлина.

Время волошинского правления смело можно назвать черным периодом в истории Закарпатья. Его назначение премьер-мини-стром автономии вызвало повсеместное возмущение. В Ужгороде и других городах состоялись массовые демонстрации протеста. Корреспондент «Українських щоденних вістей», газеты украинс-кой диаспоры в США, сообщал из края: «Администрация состо-ит из Волошина (народно-христианская партия, которая набрала на последних выборах 9327 голосов из 309909 поданных) и Ревая (социал-демократическая партия, которая набрала 29717 голо-сов). Ясно, что эта власть не имеет никакой опоры в массах, не пользуется ни авторитетом, ни популярностью».

Но авторитет и популярность «монсеньеру» были не нужны. Он опирался не на народ, а на поддержку пражского правительства (практически во всем уже следовавшему указаниям из Берлина). Демонстрации против волошинской клики были разогнаны подраз-делениями армии и жандармерии Чехословакии. Разогнаны с кро-вью, при помощи танков и бронетранспортеров. С благословения чехословацких властей, новый премьер-министр устанавливал в автономии тоталитарный режим. Все политические партии, кроме волошинского УНО – «Украинского народного объединения» (куда свели ранее существовавшие политические организации украи-нофилов) были запрещены. Все оппозиционные газеты закрыты. Ликвидировалось местное самоуправление. Избранных населени-ем сельских старост заменили на правительственных комиссаров. И, конечно же, проводилась тотальная украинизация. Украинский язык объявили государственным. На него, в приказном порядке перевели работу всех учреждений, преподавание в учебных заве-дениях. В городах спешно меняли вывески и таблички с указани-ем улиц (раньше они были на русском языке). Все ответственные посты замещались «национально сознательными» деятелями. Поскольку таковых в Закарпатье не хватало, их (преимуществен-но членов Организации украинских националистов) в большом ко-личестве «импортировали» из Галиции.

С недовольными не церемонились. По краю прокатилась вол-на арестов. 18 ноября 1938 года приказом Волошина на горе Ду-мен (возле Рахова) был создан концентрационный лагерь. Пер-

187

вый концлагерь в истории Закарпатья. Без судебного приговора бросали туда всех, кого по тем или иным причинам волошинцы считали опасными. Свободы лишали не только оппозиционных по-литиков и журналистов. За колючую проволоку попадали обычные крестьяне, рабочие, представители интеллигенции, посмевшие нелестно отозваться о новоявленном «вожде» и «отце» народа (так называла «монсеньера» официальная пресса). «Двадцать лет плюрализма и демократии не прошли даром для закарпатцев, – комментируют те события историки. – И когда по селам начали притягивать к ответственности людей только за то, что те критико-вали А.Волошина или хвалили Венгрию, – население просто удив-лялось… Без всяких юридических «формальностей», в том чис-ле – без суда, человека отправляли в концлагерь только за то, что показался кому-то подозрительным. Такого Закарпатье не знало уже давно».

Кому подражал «монсеньер»? Чьи методы управления копиро-вал? Догадаться не трудно. Снова обращаемся к работам украин-ских историков: «Слов из песни не выкинешь. Сам Волошин, как и множество его соратников, все больше склонялся к идеологии немецкого фашизма», – констатируют они. По приказу главы ав-тономии в Подкарпатской Руси распространялась «Майн Кампф». В беседе с германским консулом «монсеньер» выражал «свои симпатии фюреру Германии». Как уже отмечалось, деятельность политических партий, кроме волошинской, оказалась под запре-том. Но одно исключение все-таки сделали. «Всем гражданам не-мецкой народности несмотря на их государственную принадлеж-ность, разрешено организовываться в «Немецкую партию» на основах национал-социалистических и организовывать все в этой партии обычные партийные органы, также и носить знаки отличия и знамена со свастикой». Это указание за подписью Августина Волошина было под грифом «совершенно секретно» разослано 2 февраля 1939 года во все структуры власти. В то же время любая антигитлеровская пропаганда строжайше запрещалась.

В таких вот условиях были объявлены и проведены «выборы» в сойм Подкарпатской Руси. Право выдвигать кандидатов имело только УНО. О какой-то альтернативности не могло быть и речи. На 32 мандата претендовало 32 кандидата, список которых был утвержден «монсеньером». Агитация против претендентов не допускалась. Однако и этого показалось мало. Для обеспечения

188

«правильного» результата «выборов» на каждый избиратель-ный участок УНО назначило своего комиссара с неограниченны-ми полномочиями. Комиссары, как сообщала потом зарубежная (американская, венгерская и другая) пресса, получили следующую инструкцию: «Подготовьте группу из определенно наших людей, которая демонстративно начнет голосовать явно «за». Этим она должна повлиять на остальных избирателей. Если это не поможет, пусть станут 2-3 сичевика (члена полувоенной организации «Кар-патська Січ», о которой восторженно пишет г-н Петров – Авт.) воз-ле урны и каждому смотрят в руки, кидает ли полный или пустой конверт (пустой конверт означал голосование «против» – Авт.). Но этим еще не обеспечится успех выборов. Люди могут и явно голосовать пустыми конвертами. Тут и террор не поможет. Поэто-му имеете тут столько-то конвертов с кандидатами. Вы обязаны придумать способ, как избирательную комиссию куда-то послать на минуту, тогда поменять конверты в урне. Можете также сфаль-сифицировать протокол выборов. Вы, господин комиссар, лично отвечаете за выполнение этого задания».

Стоит ли удивляться, что по официальным данным УНО полу-чило 92% голосов? Даже нынешние «национально сознательные» (повторим это еще раз) историки признают: «Выборы в Сойм Кар-патской Украины 12 февраля 1939 года были проведены с целым рядом юридических нарушений, а их результаты сфальсифициро-ваны». Любопытный штрих к общей картине: на следующий день после голосования в окружную администрацию прибыла делега-ция из села Заречье (Иршава). «Как же так? – спрашивали крес-тьяне. – Мы все голосовали пустыми конвертами, а в результа-те – только несколько голосов «против».

Но на недоуменные вопросы избирателей власти отвечать не собирались. Все кандидаты были объявлены «избранными». Они-то, собравшись через месяц на первое и единственное заседание сойма, провозгласили «независимость Карпатской Украины», из-брав ее президентом Августина Волошина. Г-н Петров пишет о «чисто легитимном характере» происшедшего. Прав ли он? Дума-ется, читатели могут сделать выводы сами.

Патриот или предатель?Как же тогда объяснить нынешнее возвеличивание «монсень-

ера»? Ведь ужгородцы, возвращающие, по словам г-на Петрова,

189

«из забытого прошлого доброе имя своего славного земляка» – это реальность. И улицу в честь него назвали. И институт. И мемо-риальную доску повесили. И даже памятник соорудили.

Объяснение всему одно. Так уж повелось у нас еще с советских времен, что различных исторических деятелей часто оценивают не по их делам, а по лозунгам, которыми они прикрывались. Во-лошин насаждал в Закарпатье модную ныне «украинскую нацио-нальную идею». Насаждал силовыми методами. Но ведь не сек-рет, что и сегодня определенная часть украинского политического бомонда желает насаждать эту же идею теми же методами. Они- то и тянут на исторический пьедестал одиозную фигуру «монсе-ньера». Впрочем, тянут, наверное, по недоразумению. Ибо не был Августин Волошин сторонником построения именно независимого украинского государства.

Опасаясь остаться со своим народом один на один, к незави-симости он не стремился. «Монсеньер» постоянно искал подде-ржки из вне. Сначала в Праге, перед политиками которой всячес-ки угодничал. (Одно время он даже доказывал, что закарпатские диалекты к чешскому языку ближе, чем к украинскому, и, значит, край должен быть в составе Чехословакии, а не Украины). Когда выяснилось, что дни чехословацкого государства сочтены, Воло-шин откровенно переориентировался на гитлеровскую Германию (со спецслужбами которой, судя по всему, поддерживал контак-ты давно). «Монсеньер» настойчиво добивался установления над Подкарпатской Русью германского протектората. Однако Гитлер, заинтересованный в союзе с венгерским диктатором Хорти, пред-почел «подарить» край последнему. Волошин же не нашел общего языка с венграми. И потому обратился в Бухарест. «Монсеньер» готов был отдать Закарпатье Румынии при одном условии: если его самого оставят во главе администрации. Но румыны не пошли на конфликт с Хорти.

И вот тогда (только тогда) волошинский режим провозгласил независимость Подкарпатской Руси, переименовав ее в Карпат-скую Украину. Разумеется это был фарс. Венгерская армия уже вторглась в Закарпатье. Противостоять ей не было никакой воз-можности. И «монсеньер», и «депутаты» сойма прекрасно пони-мали, что их «государство» просуществует не более нескольких часов. Так и случилось.

190

В изгнанииЧто было дальше? Г-н Петров пишет, что после провозглаше-

ния Карпатской Украины Волошина «интернировали в Прагу». Это не совсем так. Объявив себя президентом, «монсеньер» тут же сбежал в Румынию. Оттуда перебрался в Югославию. Затем… в гитлеровскую Германию. Он мог уехать в любую страну, но пред-почел служить «великому фюреру». Некоторое время Волошин пребывал в Берлине. Потом уехал в оккупированную нацистами Прагу. Никто его там не интернировал. «Монсеньер» работал в Ук-раинском вольном университете (УВУ). Когда Германия напала на СССР, он обратился к Гитлеру с письмом, скромно предлагая себя на пост президента занятой немецкой армией Украины. Заодно советовал фюреру ликвидировать на Украине Православную Цер-ковь и заменить ее католической (тайная мечта многих украинских «патриотов»). Но, как известно, у Гитлера были иные планы.

В большую политику «монсеньера» не вернули. Он продолжал работать в УВУ. Дослужился до должности ректора (что вряд ли было возможно без согласия оккупационных властей). Перед при-ходом советской армии мог выехать на запад. Делать этого не стал. И здесь возникает очень интересный вопрос: «Почему?». Волоши-ну было хорошо известно, что ожидает даже рядовых фашистских пособников. Он же был не рядовым. И, тем не менее, остался. В чем же причина этого явно самоубийственного решения?

Как ни крути, а трудно отделаться от мысли, что кроме Гитлера «монсеньер» служил еще одному хозяину – спецслужбам СССР. Само по себе такое предположение не столь невероятно, как мо-жет показаться на первый взгляд. Известно, что с ГПУ-НКВД-МГБ сотрудничали многие деятели украинского движения (одно время даже такой вроде бы непримиримый враг большевиков, как Ев-ген Коновалец). В Подкарпатской Руси советская разведка еще до войны сплела густую сеть. В нее вполне мог попасть и Волошин.

Подтверждается эта версия деталями ареста «монсеньера». Первый раз СМЕРШ арестовал его почти сразу после взятия Пра-ги советскими войсками. Но… После беседы Августина Волошина не только выпустили, а и отвезли на машине домой и даже выдали своеобразную «охранную грамоту», гарантировавшую от недора-зумений с новыми властями. Что сказал «монсеньер» контрраз-ведчикам? На кого сослался? Этого мы, вероятно, никогда не уз-

191

наем. Факт, однако, остается фактом: Волошина сразу освободи-ли, что в то время случалось не часто.

И все-таки через несколько дней его арестовали во второй раз. Местным смершевцам как раз хватило времени, чтобы связаться с Москвой и навести необходимые справки. Возможно, вербовав-шие и курировавшие когда-то «монсеньера» чекисты оказались «врагами народа» (очень распространенный случай в сталинских органах безопасности). Может быть, спецслужбы просто решили избавиться от ставшего не нужным сексота. А, может быть, имела место какая-то очередная тайная операция.

Арестованного отправили в Москву. Там он, согласно офи-циальной версии, умер от паралича сердца. Как было на самом деле? Кто знает?

Использованная литература1. Болдижар М.М. Краю мій рідний. Науково-популярні нариси з

історії Закарпаття. Ужгород.1998.2. Вегеш М. До питання про діяльність першого автономного

уряду Подкарпатської Русі (11-26 жовтня 1938 р.). // Науковий віс-ник Ужгородського університету. Серія історія. Випуск 2. 1998.

3. Вегеш М.М., Задорожний В.Є. Карпатська Україна в 1938-1939 рр.: деякі аспекти соціально-економічного і політичного роз-витку.// Український історичний журнал. 1995. №2.

4. Йосипенко В. Зимові сутінки червневих днів. Деякі подробиці перебування Августина Волошина в Лефортово. // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 1994. №1.

192

Кое-что об исторических параллелях

Каждую годовщину победы в Великой Отечественной войне на Украине отмечают торжественно. С вывешиванием флагов, салютами, демонстрацией по телевидению фильмов и передач на соответствующую тему и т.д. Не упускают возможности попи-ариться на празднике и политические лидеры страны. 9 мая нет недостатка в красивых речах, добрых словах по адресу ветеранов, напоминаниях о жертвах, принесенных Украиной на алтарь побе-ды над фашизмом. А в то же самое время последствия этой побе-ды усердно и методично ликвидируются теми же политическими лидерами. Происходившее в современной Украине при Ющенко (да и после него) многими чертами разительно напоминает годы немецкой оккупации. Судите сами.

Политика гитлеровцев на захваченной территории СССР из-начально отличалась воинствующей русофобией. В частности, в созданном на большей части Украинской ССР рейхскомиссариате «Украина» (его возглавил Эрих Кох) оккупационные власти дела-ли все возможное для натравливания украинцев на великорусов. С этой целью имперское министерство оккупированных восточ-ных территорий (ему был подчинен рейхскомиссариат) озаботи-лось развитием у украинского населения «национального созна-ния». Специалисты министерства рекомендовали использовать для этого такие способы как возрождение (пусть и в бутафорской форме) украинского казачества, утверждение культа гетманов, особенно – Ивана Мазепы, а также спекуляцию на трагических страницах истории, например, на голоде 1932-1933 годов, кото-рый следовало изображать, как преступление большевистской России против Украины. (Ничего не напоминает?)

Для спекуляции на реальных и вымышленных преступлениях коммунистического режима оккупантами был организован в Киеве так называемый «Музей-архив Переходного периода», а в Харько-ве открыта выставка «Украина под большевистским ярмом». (Уж не от этих ли попыток берет начало идея создания «Музея советс-кой оккупации», озвученная Виктором Ющенко)

193

Энергично велась соответствующая пропаганда и в оккупаци-онных СМИ. Причем громче всех разоблачали большевистский режим те литераторы, журналисты, историки, которые до войны специализировались на восхвалении того же режима. Подключи-лись к пропагандистской работе и члены общества «Просвіта». Эти тоже очень старались. А на их собраниях стены залов засе-даний украшались портретами «борців за волю України» – Ивана Мазепы, Тараса Шевченко, Симона Петлюры и... Адольфа Гитле-ра. Наличие портрета последнего не должно удивлять. Именно на фюрера, лидера самой мощной в то время западной державы, возлагали свои упования и надежды украинские «национально сознательные» деятели.

Важным направлением деятельности оккупационных властей стало проведение принудительной украинизации. Любопытно, что сами гитлеровцы считали украинский не самостоятельным язы-ком, а некоей пестрой смесью из других языков. Но (презирая в душе украинцев) тем упорнее стремились к его насаждению.

Еще любопытнее, что при всем этом фашисты отдавали долж-ное своим предшественникам на ниве украинизации – большеви-кам. В документах оккупантов отмечалось, что благодаря нацио-нальной политике советской власти в Украине «украинский язык тут теперь является распространенным больше и звучит чаще, чем до мировой войны» (имелась ввиду Первая мировая).

И, отдавая должное украинизаторским заслугам нынешних врагов, гитлеровцы их дело продолжали. «Задача состоит в даль-нейшем распространении украинского языка как официального по мере создания для этого предпосылок» – отмечалось в подпи-санной Кохом директиве «Об использовании языков в Украине». Согласно ей украинский язык должен быть языком работы всех местных органов управления, использоваться во всех учреждени-ях (кроме, разумеется, немецких). Только на нем должно было осу-ществляться преподавание в школах. Исключение допускалось лишь для местностей с преобладанием польского населения. Там разрешалось употреблять на уроках польский язык. Что же каса-ется языка русского, то его применение в системе образование категорически запрещалось. Эрих Кох объявил нецелесообраз-ным даже простое изучение этого языка в школах.

Правда, оккупанты констатировали, что попытки «утвердить украинский язык как единственный употребляемый встречают

194

сопротивление, поскольку – особенно в городах – большинство населения издавна разговаривает по-русски». Однако нацистов данное обстоятельство не останавливало. Вынужденная исполь-зовать для общения с жителями русский язык, оккупационная ад-министрация подчеркивала, что это временная уступка. В упомя-нутой директиве отмечалась необходимость на всей территории рейхскомиссариата различными мерами (включая репрессивные) стремиться «к вытеснению русского языка». (И вновь-таки – ниче-го не напоминает?)

В дальнейших планах гитлеровцев предусматривалось созда-ние формально независимого украинского государства, которое тут же присоединилось бы к Берлинскому пакту – так назывался доминирующий тогда в Европе военный блок (или, как сказали бы теперь, «система коллективной безопасности»). Интересно, что все входившие в тот блок европейские страны (за исключением Финляндии) присоединились ныне к другому пакту – Североатлан-тическому (т.е. к НАТО). И Украину кое-кто старательно тянет туда же. Так что аналогию можно найти и здесь.

Такие вот исторические параллели. Впрочем, параллели ли? Ведь параллельные линии никогда не пересекаются. Между тем, не исключено, что и тогдашние, и современные русофобы поль-зовались планами, разработанными в одном центре. Слишком уж все похоже. Отличия, конечно, тоже есть. Скажем, поскольку се-годня самой мощной страной в мире является не Германия, то и ориентируются наши «национально сознательные» деятели не на Берлин, а на столицу другого западного государства. И должность рейхскомиссара Украины теперь называется по-другому. Но это, как говорится, дело десятое.

195

Возможна ли реабилитация ОУН-УПА?

В газете «Освіта України» была напечатана статья профессора Станислава Кульчицкого «Украинские националисты в красно-ко-ричневой Европе». Цель публикации, по словам ее автора, – поп-робовать определить место в национальной истории Организации украинских националистов (ОУН). Правда, много что рассказав о деятельности ОУН, делать окончательный вывод известный историк избегает. Вопрос этот, дескать, дискуссионный, требует дополнительного изучения и т.п. Понятно для него (Кульчицкого) только одно – то, что «черно-белое восприятие проблемы невоз-можно». Но не ломится ли уважаемый г-н профессор в открытую дверь? Не выдумывает ли проблему там, где ее нет, да и быть не может? Ведь приведя множество интересных сведений, Станис-лав Кульчицкий фактически расставил все точки над «і», сам внес полную ясность.

Итак, о чем идет речь в статье? ОУН была военнизированной организацией, провозглашавшей своей целью создание Украин-ского соборного государства, в борьбе за которое считались це-лесообразными все средства – вплоть до политического террора. Как пишет г-н Кульчицкий, оуновцы «отвергали демократизм сво-их предшественников – строителей Украинской и Западно-Укра-инской народных республик», так как, по их мнению, именно де-мократизм «погубил дело национального освобождения». (Кстати сказать, не такими уж демократами были Петлюра с сообщника-ми, если смотреть на дела, а не на декларации, но речь не о них). По планам руководства ОУН, в будущей Украине должна бы была существовать только одна «партия нового типа» – их собственная, во главе с вождем. Причем по объему полномочий вождь «не отли-чался от фюрера у нацистов или дуче у фашистов».

Искренне симпатизируя «близкой им идеологии национал-со-циализма», украинские националисты предложили свои услуги гитлеровской Германии. «Нацисты охотно принимали к себе на службу людей из ОУН», – отмечает Кульчицкий и тут же берется рассуждать на тему: можно ли считать бандеровцев коллабораци-онистами? Он считает, что нельзя. «В Западной Европе, – поясня-ет профессор, – под коллаборационизмом подразумевали идей-

196

ное и практическое сотрудничество местной власти с нацистами, которые устанавливали «новый порядок».

Однако, продолжает г-н Кульчицкий, Восточную Европу окку-панты рассматривали как «жизненное пространство» немецкого народа. Они обходились тут собственной администрацией и не соглашались на сотрудничество с политическими структурами местного происхождения. «Почвы для коллаборационизма тут не было» – уверен историк. Если же говорить «не о сотрудничестве, а об обычной службе за продуктовый паек и деньги, то это явление было распространено повсюду».

Что ж, действительно, если, например, в оккупированных не-мцами Франции, Норвегии, Хорватии, других странах ставленники фашистов хотя бы формально считались представителями «не-зависимых правительств», то бандеровцы являлись откровенны-ми лакеями оккупантов. По-другому и быть не могло. Выступать в роли пусть и неравноправных, но все-таки партнеров Гитлера, члены ОУН оказались не в состоянии. Авторитет их среди украин-ского народа был нулевым. Г-н профессор справедливо отмечает, что за пределами западных областей «население отождествляло оуновских функционеров с немецкими оккупантами и не желало сотрудничать с ними». Впрочем, не намного лучше шли дела и в Западной Украине, иначе не пришлось бы бандеровцам «самы-ми жестокими методами» (выражение Кульчицкого) принуждать местных жителей «помагать» отрядам Украинской Повстанческой Армии (УПА).

Интересен вопрос и с самой УПА. Историк развенчивает миф о ее «борьбе на два фронта» – и против немецких, и против советс-ких войск. Он напоминает, что эту так называемую «армию» воо-ружили именно гитлеровцы, которых УПА отблагодарила, помогая фашистам в борьбе с партизанами. Что же касается отдельных случаев противостояния подразделений «армии» и оккупацион-ных властей, то, как убедительно доказывает профессор, проис-ходило это из-за того, что некоторые группы «повстанцев» дейс-твовали вопреки приказам начальства. И не удивительно. Ведь многие вступали в ряды УПА вынужденно, по принуждению, когда не было другого выхода. Такие бойцы, пишет Кульчицкий, «само-вольно направляли оружие против немецких оккупантов, чтобы защитить своих близких в окружающих селах от реквизиций, без-мерных налогов, вывоза рабочей силы в Германию. А руководите-

197

ли ОУН(б) вынуждены были задним числом солидаризоваться с действиями своих подчиненных».

А вот где бандеровцы действительно отличились, так это в «ужасной резне гражданского польского населения», устроенной в 1943-1944 годах на Волыни. Так, украинские националисты вы-полняли указание гауляйтера Украины Эриха Коха, старавшего-ся всячески разжигать украинско-польскую вражду. Интересно, что рассказав об этих страшных преступлениях, длившихся и в 1944 году, автор через абзац заявляет: «В августе 1943 года ОУН(б) сделала знаменитый поворот в идеологии».

На чрезвычайном сборе (съезде) было объявлено, что оунов-цы признают гражданские свободы и права национальных мень-шинств. «Это, – утверждает Кульчицкий, – свидетельствовало о том, что украинские националисты желали отойти от тоталитар-ной идеологии и перейти к демократической практике». Наверное, уважаемый профессор тут немножко запутался.

Продолжались преступления «демократов»-бандеровцев и после войны. Жертвами оуновского террора стали (вновь цитирую Кульчицкого) «сотни и тысячи молодых специалистов, направлен-ных из восточных областей Украины на постоянную работу после вуза». Окончательно разгромили бывших гитлеровских приспеш-ников лишь в середине 1950-х годов.

Таким образом, по Кульчицкому выходит (и тут с ним можно полностью согласиться), что исповедуя идеологию, близкую к гит-леровскому национал-социализму, бандеровцы стремились уста-новить на Украине фашистскую диктатуру. Ради этого они пошли на службу к немецким оккупантам, начали террор против своего народа, уничтожая преимущественно мирное население.

Удивляет только, почему, приведя неопровержимые факты преступной деятельности ОУН-УПА, известный историк призыва-ет отказаться от черно-белых оценок бандеровщины. Да, в мире много цветов, но черного кобеля не отмоешь добела. Убийства и грабежи беззащитных женщин, детей, стариков, этнические чис-тки можно оценивать только однозначно.

Что же мешает уважаемому профессору признать очевидное? Возможно, то, что сегодня этот вопрос приобрел политическую ок-раску, а г-н Кульчицкий не знает, куда повеет ветер завтра и чьи идеологические потребности придется ему обслуживать? Но ведь настоящий историк должен служить только истине. Разве не так?

198

Хамелеон на фоне эпохи

«Viva Professor!» – так называлась опубликованная в «Киевс-ком телеграфе» статья Александра Анисимова. Посвящена она некоему Александру Оглоблину, именуемому «светочем мировой науки». Не ставлю под сомнение компетентность г-на Анисимо-ва, но все-таки должен заметить, что материал его получился не-сколько однобоким. Произошло это, вероятно, потому, что автор опирался, в основном, на сочинения Любомира Винара, друга и достойного ученика г-на Оглоблина. А такие сочинения не всегда могут служить источником достоверной информации. Видимо, бу-дет нелишним дополнить рассказанное в «Viva Professor!»

Происхождение. Александр Петрович Оглоблин действитель-но принадлежал по материнской линии к знатному казацкому роду Лашкевичей. В многочисленных панегириках, составленных с по-дачи Винара диаспорными и доморощенными «науковцями», мож-но прочитать как гордился Оглоблин предками, как зачарованно слушал в детстве рассказы бабушки о них и как интерес к про-шлому семьи перерос в увлечение историей Украины. А еще – как горячо любил Александр Петрович свою мать – Екатерину Плато-новну и каким «теплым сыновьим чувством» проникнуты посвя-щенные ей страницы оглоблинских мемуаров.

Гораздо менее известно, что после революции Оглоблин фак-тически отрекся от матери (ее непролетарское происхождение ме-шало карьере). Он прервал все отношения и с ней, и с обеими сес-трами, не обращая внимания на бедственное положение жившей в нищете родни. Их мольбы о помощи преуспевающий карьерист игнорировал, на письма не отвечал. Мало того, когда в 1932 году Екатерине Платоновне пришел срок умирать, Оглоблин, несмотря на отчаянные просьбы сестер, не захотел приехать попрощаться. Старушка скончалась, так и не увидев сына.

Образование и карьера. Киевский университет Александр Петрович не заканчивал. Он проучился там меньше двух лет. В мае 1919 года по приказу наркома просвещения УССР Влади-мира Затонского всех студентов отправили работать учителями. Но Оглоблин учительствовал недолго. Он предложил свои услуги

199

властям, вступил в компартию (потом, на склоне лет, скрывал этот факт) и устроился в киевский губнарпрос, занимаясь насаждением в школах «большевистской системы воспитания». Одновременно Александр Петрович возглавил комиссию по «чистке» педагоги-ческих учреждений от «реакционных элементов». Впоследствии, в одной из анкет он гордо отмечал, что его усилиями «много реак-ционных учителей было вычищено».

С той же целью («чистки» от «политически неблагонадежных») оказался он в 1921 году вновь в Киевском университете, преобра-зованном властями в ВИНО – Высший институт народного образо-вания. В том году ректором там стал приятель Оглоблина Николай Лобода. Он и предложил недоучившемуся студенту преподавать, не обращая внимание на отсутствие у того диплома. Так Алек-сандр Петрович стал «профессором» в 22 года (чем восхищаются те, кто не знает деталей его биографии).

Информация оглоблиноведов про «высокий уровень лекций историка и большую популярность среди студентов» действитель-ности не соответствует. Об этом, помимо прочего, свидетельству-ет перехваченное ГПУ в 1923 году письмо группы киевских интел-лигентов эмигрантским коллегам. Там в частности говорилось: «Кафедру истории Украины занимает Александр Петрович Оглоб-лин – студент ІІІ курса филологического (историко-филологичес-кого – Авт.) факультета, не прослушавший курса и не сдавший даже тех льготных «зачетов», которые полагались вместо бывших полукурсовых и государственных экзаменов. Этот Оглоблин по-ложительное знамение времени. Он именуется профессором и устроил громкий скандал в канцелярии, когда ему выдали удос-товерение личности с пометкой «преподаватель», он потребовал наименования «профессор». Научных трудов у него нет никаких, естественно, что даже в среде нынешнего студенчества он поль-зуется заслуженным презрением».

В самом деле, как свидетельствовали позднее выпускники ВИНО, лекции Александра Петровича были нудными и поверх-ностными, за что его даже высмеяли в студенческой газете. Не уважали «профессора» и коллеги из числа старых специалистов. Биограф Оглоблина Игорь Верба, весьма благожелательно от-носящийся к своему герою, но все же пытающийся иногда (увы, далеко не всегда) сохранять объективность, вынужден отметить у него «карьеристскую склонность и ориентацию на новую власть,

200

а главное – революционное новаторство вперемешку с непопуляр-ными мерами по разрушению дореволюционных университетских традиций». «Эти оглоблинские личные качества и усилия, – при-знает Верба, – мало импонировали части преподавательского корпуса».

Интриганство. Выделялся Оглоблин и таким качеством как склонность к интригам. Одним из первых это ощутил на себе вид-ный украинский ученый Николай Василенко. В 1922 году Николай Прокофьевич открыл научно-исследовательскую кафедру истории Украины, но не взял туда Оглоблина. Озлобившись, Александр Петрович («человек болезненно самолюбивый» – так отозвался о нем Василенко) принялся всячески мешать деятельности кафед-ры и, в конце концов, с помощью Лободы, добился ее закрытия.

Тут же он возжелал учредить другую кафедру – под личным руководством (возомнив себя великим ученым Оглоблин мечтал основать собственную «историческую школу», наподобие школ Соловьева, Ключевского, Антоновича и других историков). Одна-ко амбициозным планам помешало возвращение из эмиграции Михаила Грушевского – новую кафедру разрешили открыть ему.

Александр Петрович всей душой возненавидел конкурента. Он не собирался складывать оружия. Настойчиво просил об открытии еще одной кафедры (для себя). Писал заявления в инстанции, упи-рая на свои революционные заслуги. Указывал, что его кафедра будет подлинно марксистской в противовес идеологически сомни-тельному грушевскианству. И чуть было не достиг цели – положи-тельное решение по оглоблинской кафедре было принято. Но...

Грушевский оказался мало похожим на Василенко. Он тоже умел интриговать. Данное Оглоблину разрешение отменили.

Для Александра Петровича это было страшное унижение. Он уже успел с помпой объявить об открытии своей кафедры, набрал себе аспирантов и вдруг... Оглоблин постарался отомстить. Мстил мелко (по-другому не получалось – из политических соображений власти не трогали Михаила Сергеевича и все доносы на него ос-тавались без последствий). К примеру, когда в Харьковском исто-рическом музее собрались открыть зал, посвященный выдающим-ся украинским историкам, Оглоблин советовал директору музея (бывшему своему студенту) вычеркнуть из перечня выдающихся фамилию Грушевского (при этом, против наличия там собствен-ной фамилии Александр Петрович не возражал).

201

Вряд ли такие мелкие пакости могли утешить их автора. Зато утешали успехи. А они у Оглоблина тоже были. Так, он первым в УССР получил степень доктора истории украинской культуры. Получил, разумеется, по знакомству. Помог новый приятель – Ми-хаил Слабченко (они сошлись на почве неприязни к Грушевско-му). Защита докторской проходила туго. Оппоненты отмечали слабость работы Александра Петровича, но Слабченко продавил нужный вердикт.

Потом степень долго не утверждали в Укрглавнауке (чиновни-ков смущало, что у новоявленного «доктора истории» нет высшего образования). Однако личные связи и здесь взяли верх. Медлен-но, но уверенно преодолевал Оглоблин препятствия. Вот только главные неприятности ждали его с другой стороны.

Арест. Арестовали Александра Петровича в конце 1930 года. Нет, в контрреволюционной деятельности его не обвиняли (тут оглоблиноведы привирают). Под подозрение попал брат жены – Александр Фролов, живший с Оглоблиными под одной крышей. А Александра Петровича чекисты взяли, чтобы получить сведения об его шурине. И не ошиблись. Перепуганный насмерть (наличие контрреволюционера в семейном кругу могло означать крах карь-еры) Оглоблин уже на первом допросе отмежевался от родствен-ника и вывалил следователям кучу компромата на него. Фролов, дескать, ярый монархист, пособник белогвардейцев, типичный купеческий сынок и т.п. Вспомнил Александр Петрович и о дру-гом брате жены – Иване, который, по его словам также являлся заядлым антисоветчиком. Себя же Оглоблин винил только в том, что по причине громадной загруженности общественной работой просмотрел появление классовых врагов в своем доме. «Честью советского ученого» клялся он в верности режиму, указывал на былые заслуги перед властью и обличал, обличал, обличал...

Эти «обличения» сыграли свою роль – братьев Фроловых рас-стреляли. Александра Петровича можно было отпускать. Но его неожиданно понесло. Доказывая свою верноподданность, Оглоб-лин принялся «свидетельствовать» против коллег-ученых. Донес на всех, даже на тех, которые считались его друзьями. О каждом вспомнил что-то компрометирующее, каждого объявил врагом советской власти (если не действительным, то потенциальным). Следователям оставалось только слушать...

202

Нужно особо подчеркнуть: эти показания не вырывались у Александра Петровича под пытками, их не выбивали из него пала-чи НКВД. Он «стучал» сам, опасаясь за карьеру. И данное обстоя-тельство характеризует его ярчайшим образом.

Наконец, спустя три месяца, поток «откровений» иссяк. Оглоб-лина выпустили на волю. Правда, неприятности на этом не кончи-лись. Встревоженное арестом Александра Петровича и незнаю-щее сути дела, его институтское начальство поторопилось запус-тить машину «общественного осуждения», которую нельзя было остановить сразу. Оглоблину пришлось покаяться в ряде ошибок. Но теперь на такие мелочи можно было не обращать внимания. Главное – он был на свободе и мог дальше доказывать свою вер-ность и полезность режиму!

«Чистильщик». И ведь доказывал! Всюду, где работал Алек-сандр Петрович (периодически его переводили с места на мес-то), он устраивал политические «чистки», разоблачая «врагов народа» (в том числе «украинских буржуазных националистов»). Именно Оглоблин возглавлял комиссии, занятые идеологической «проработкой» сотрудников (бывало, после таких «проработок» людей сразу арестовывали органы НКВД). Активное участие при-нял он и в разгроме «фашистской школы Грушевского». Михаила Сергеевича, все еще обладавшего статусом неприкосновенности, перевели с повышением в Москву, но на его учеников на Украине развернулась настоящая охота. Тут уж Александр Петрович отыг-рался за давнишние обиды...

Расправился он и со своим бывшим (из студенческих времен) научным руководителем, известным историком Митрофаном Довнар-Запольским. В подленькой статье «благодарный» ученик обвинил старого профессора в связях с западными империалис-тами, в «национализме» (русском, украинском и белорусском одновременно), вспомнил его сотрудничество с деникинцами, обозвал «обломком капиталистического прошлого на советском пространстве», «мастером двурушничества», «фашистом» и т.д. (Кстати, досталось в статье и другому «фашисту», бывшему пок-ровителю, к тому времени уже репрессированному Михаилу Слаб-ченко).

Когда Довнар-Запольский прочитал оглоблинский опус, его больное сердце не выдержало... А Александр Петрович искал уже новую «мишень»...

203

Мимоходом занимался он и «наукой». Это потом, в эмиграции Оглоблин будет жаловаться, что идеологический пресс мешал ему создавать подлинно научные работы. Тогда же, в 1930-х, свои пи-сания он считал шедеврами, даже требовал выдвижения их на со-искание Сталинской премии. И хоть премию ему не дали, карьера была успешной. Александр Петрович выбился в начальники, зама-ячила перспектива стать академиком. Но наступил 1941 год...

Война. Когда фронт приблизился к Киеву, власти начали эва-куировать деятелей науки. Эвакуировали согласно специальному списку, куда включали только крупных ученых. А Александра Пет-ровича не включили. Это обидело его до крайности. Скорее всего, обида и побудила Оглоблина ждать немцев. И не просто ждать. Вступившие в Киев фашистские войска он встречал в первых ря-дах, хлебом-солью.

Усердие заметили, оценили. Александра Петровича назначили киевским бургомистром.

Напрасно сегодня оглоблиноведы оправдывают сотрудничест-во своего героя с оккупантами. Оправдывать (и то не всегда) мож-но пострадавших от большевистского режима или его идейных противников. Ни к тем, ни к другим Оглоблин не относился. Его кратковременный арест и связанные с ним неприятности больше-вики компенсировали с лихвой. Всевозможные блага сыпались на Александра Петровича как из рога изобилия. Только благодаря советской власти этот деятель без способностей и образования получал должности, степени, звания. И предавал он теперь эту власть не по идейным соображениям, а приспосабливаясь к изме-нившимся условиям.

Тем не менее, новая карьера не заладилась. Вопреки утверж-дениям оглоблиноведов администратором Александр Петрович оказался слабым (это признает даже симпатизировавшая ему Наталья Полонская-Василенко). Хозяйственных проблем он ре-шить не смог (да, наверное, и не мог – возможности были только у немцев). Конечно, Оглоблин старался. Составил по заданию гит-леровцев перечень военных объектов города. Подготовил списки киевских евреев для массовых казней. Кстати, удобное место для расстрелов – Бабий Яр – подсказал нацистам тоже он. Однако...

Оглоблиноведы тщательно обходят стороной вопрос о причине увольнения своего кумира с поста уже через месяц после назна-чения. Говорят что угодно, только не правду. А все было банально.

204

Немцы обнаружили, что в возглавляемой бургомистром городской управе производятся махинации с имуществом расстрелянных евреев. Вызванный на допрос в гестапо Александр Петрович со страху упал в обморок. На его счастье оккупанты были брезгливы. Об Оглоблина мараться не стали, просто выгнали.

Всплыл он уже в 1942 году на должности директора Музея-ар-хива Переходной эпохи. И вновь-таки, сообщая о новом назначе-нии, оглоблиноведы, как правило, сознательно не уточняют, что представлял собой Музей-архив. Между тем, он не являлся (как можно подумать) культурным или научным учреждением. Созда-ние данного заведения преследовало чисто идеологическую зада-чу – демонстрировать «всемирно-историческое значение борьбы, проводимой великим немецким народом под руководством фю-рера Адольфа Гитлера» и «помощь украинского народа немецкой армии в ее борьбе за построение Новой Европы».

Оглоблин старался угодить оккупантам как мог. Только вот мог он, по причине скудоумия, немного. Посетивший Музей-архив немецкий ученый Йозеф Бенцинг отметил крайне примитивный уровень подготовленной Александром Петровичем экспозиции и порекомендовал закрыть «лавочку»...

Новым занятием Оглоблина стало написание «научных» ста-тей, прославлявших немецкую цивилизаторскую миссию в Ук-раине. Их публиковала газетка «Новое украинское слово» даже современными украинскими учеными называемая «рептилькой». Ну, а потом Александру Петровичу пришлось бежать вместе с ок-купантами...

После войны. Оказавшись на Западе он пережил немало не-приятных минут. Диаспоряне припомнили Оглоблину борьбу с «буржуазным национализмом». Но он выкрутился. И опять стал сочинять «научные труды». Такие же как в СССР, только меняя «плюсы» на «минусы» и наоборот. Скажем, Мазепа у него из «пре-дателя украинского народа» превратился в «украинского патри-ота» и «великого государственного деятеля», «шведские захват-чики» стали «союзниками», а «блестящая победа под Полтавой» оказалась «Полтавской катастрофой» и т.п.

Александр Петрович состоял в целом ряде «научных» органи-заций, созданных украинской диаспорой, и огоблиноведы считают это доказательством его значимости в ученом мире. Дело, однако, в том, что организации эти, несмотря на свои солидные названия,

205

занимались преимущественно не наукой, а пропагандой «украин-ской национальной идеи». Следовательно, членство в них харак-теризует Оглоблина как пропагандиста, но не ученого.

Ученым же (рискну это утвержать) он вообще не являлся. Науч-ная часть оглоблинских писаний на поверку оказывается простым пересказом сочинений других авторов (часто при этом не указы-вается первоисточник). Там же, где Александр Петрович пытается выступать в качестве самостоятельного исследователя, его рабо-ты перестают быть научными. Очень уж необоснованные (чтоб не сказать: глупые) выводы, тенденциозность, подмена фактов до-мыслами – это не наука.

И еще одно замечание. На мой взгляд, неправомерно причис-лять Оглоблина к тем персонажам нашей истории, которые сме-ли «свое суждение иметь». Его «суждения» всегда совпадали с мнением, господствовавшем в среде его обитания, независимо от того, была ли эта среда компартийной, нацистской или диаспор-ной «национально сознательной». Он был типичным хамелеоном и никем больше.

Впрочем, свое мнение я никому не навязываю. Те, кто именует Александра Петровича «светочем мировой науки», имеют право оставаться при своих убеждениях. Стоит ли прославлять Оглобли-на или нет – каждый волен решать сам.

206

Неизвестные украинизаторы

По-видимому, необходимо уточнить сразу: особ, о которых пойдет речь ниже, неизвестными можно назвать только условно. Вообще-то, персоны они известные. А вот их украинизаторская деятельность – это для широкой публики тайна покрытая мраком. Ну, не говорят нынешние украинские «национально сознатель-ные» деятели о своих предшественниках, своих подлинных духов-ных родителях! Не говорят, наверное, из скромности. Хотя родс-тво (духовное) прослеживается тут явственно. Те, кто уже в наше время запрещал демонстрацию на Украине фильмов на русском языке, вытеснял этот язык из системы образования, боролся с «засильем» русскоязычной печатной продукции и т.п., всего лишь продолжали начатое другими. И потому не лишним будет об этих других вспомнить.

Лев ТроцкийРоль Лейбы Бронштейна (таковы настоящие имя и фамилия

теоретика мировой революции) в украинской истории освещает-ся ныне совершенно неверно. В сочинениях современных авторов можно прочитать будто бы он выступал против независимости Ук-раины, враждебно относился к украинизации и т.д. В отечествен-ных СМИ под видом подлинного документа уже многократно пуб-ликовалась так называемая «Инструкция Троцкого коммунисти-ческим агитаторам, отправляющимся на Украину». Состряпанная петлюровскими пропагандистами, примитивная фальшивка изоб-ражала одного из вождей большевизма русским патриотом(!), вы-нашивающим планы порабощения украинцев в интересах России. Тогда, в период гражданской войны, подобные топорно сработан-ные «изделия» являлись делом обычным. Их охотно использова-ли и красные, и белые, и все прочие, справедливо полагая, что в обстановке массового психоза многие поверят агиткам и такого качества (а на сочинение лучших не хватало ни времени, ни сил). Но, кажется, только у нас сие пропагандистское варево до сих пор выдается за правду.

207

На что рассчитывают сегодняшние публикаторы подложных «секретных материалов» (случай с «Инструкцией Троцкого» не единичен) – сказать трудно. Принимают ли они за идиотов своих читателей или сами являются таковыми – выяснение этого выхо-дит за рамки книги. Возвращаясь же к освещению деятельности Льва (Лейбы) Давидовича стоит отметить, что он вовсе не являл-ся противником убеждений, называемых «украинской националь-ной идеей». Скорее, его можно назвать борцом за торжество этой идеи. Доказательств тому предостаточно.

Еще в начале 1918 года, проводя в Брест-Литовске мирные пе-реговоры с Германией, народный комиссар по иностранным де-лам Троцкий добровольно признал делегацию самопровозглашен-ной Украинской народной республикой (УНР) представительницей самостоятельного государства. Без такого признания немцы отка-зывались (да согласно нормам международного права и не мог-ли) допустить украинских дипломатов к участию в переговорном процессе. Благодаря же Льву Давидовичу допустили. В результа-те – посланцы Центральной Рады, заключив с Германией и ее со-юзниками договор, пригласили немецкие и австрийские войска на Украину, чем обеспечили на какое-то время существование УНР. И сколько бы потом участвовавший в переговорах немецкий гене-рал Макс Гофман ни хвастался, что это он «выдумал Украину», без содействия советского наркома ничего бы у него не получилось.

Если же позднее Троцкий пытался заменить центральнорадов-ских эмиссаров в Брест-Литовске делегатами марионеточного «рабоче-крестьянского правительства Украины», то объяснялось это не покушением на независимость новой страны, а слишком уж вызывающим поведением горе-дипломатов УНР.

Симпатизировал Лев Давидович «украинской национальной идее» и в дальнейшем. В 1919 году его доверенные лица вели переговоры о союзе против белогвардейцев с посланцами Симо-на Петлюры. Договорились, что представители последнего войдут в состав возглавляемого Троцким Реввоенсовета. Но переговоры не успели закончиться из-за выявившейся политической и воен-ной несостоятельности петлюровщины. От такого союзника боль-шевики отказались за ненадобностью, тем более, что ситуация на фронте изменилась в их пользу. В отместку петлюровцы и сочини-ли вышеупомянутую фальшивку.

208

По окончании гражданской войны Лев Давидович активно под-держал политику украинизации. Выступая в апреле 1923 года на VII конференции Коммунистической партии (большевиков) Украи-ны он требовал украинизировать все, что возможно, не боясь пе-регибов. По мнению Троцкого (ссылавшегося, кстати сказать, на Владимира Ленина, придерживавшегося аналогичных взглядов), следовало сознательно ущемлять русский язык, нарушать наци-ональное (и языковое) равноправие в пользу «ранее угнетенных народностей». Таким образом, уверял он, большевики привлекут на свою сторону угнетенные народы всего мира и смогут добиться победы мировой революции. «Говорят: «недосол на столе, пересол на спине», – заявлял Лев Давидович. – Нужно сказать наоборот: пересол – это ничего, а недосол, он отобьется на спине партии. Вот почему мы поставили национальное дело в повестку дня пар-тии! Вот как нужно решать национальный вопрос с точки зрения коммунистической революции!»

В последующие годы «вечный революционер» пошел еще даль-ше. Оказавшись в эмиграции, он открыто выдвинул лозунг выхода Украины из Советского Союза, создания самостоятельного укра-инского государства. «Независимость Украины ныне неразрывно связана с программой пролетарской революции», – писал Троцкий и провозглашал: «Да здравствует независимая советская Украи-на!» Этим убеждениям он оставался верен до самой смерти.

И еще одно. Будучи (с 1918 по 1925 год) наркомом по военным делам Лев Давидович разработал программу национально-войс-кового строительства в СССР. В соответствии с ней вооруженные силы страны не были бы едиными, а состояли из национальных армий входивших в Союз республик. В таком виде, считал нарком, их удобнее использовать для (опять же) мировой революции.

Однако этим планам решительно воспротивился Иосиф Ста-лин, опасавшийся, что отсутствие общесоюзной армии подорвет единство государства. Программу так и не воплотили в жизнь, а ее разработчика вскоре убрали из военного ведомства.

Помнится, в последние годы существования СССР советскую армию у нас часто обвиняли в том, что она являлась «мощным средством русификации украинцев». Можно уверенно утверж-дать: если бы в 1920-х годах во внутрипартийной борьбе победил не Сталин, а Троцкий – «мощного средства русификации» просто

209

не было бы. Впрочем, в случае победы Льва Давидовича и сам Советский Союз вряд ли просуществовал бы долго.

Лазарь КагановичИ о Лазаре Моисеевиче сегодня всей правды не говорят. Ук-

раинизаторские заслуги Кагановича современные «национально сознательные» деятели, как правило, замалчивают. Хотя, в то же время, усердно подражают ему. Проклятия в адрес русского языка как «языка угнетения украинцев», стоны о «русификации», мани-акальный поиск «антиукраинских сил», методичные попытки пре-вратить русскоязычных жителей страны в граждан второго сорта – все это заимствовано нашими профессиональными «патриотами» из времен правления в Украине «железного Лазаря». Регулярно высказываемые требования – создать специальный правительс-твенный орган для контроля за повсеместным внедрением госу-дарственного языка – навеяны той же эпохой (за образец берется учрежденная тогда Всеукраинская комиссия по украинизации). Даже недавние попытки реформировать правописание сводятся, в основном, к возврату к грамматическим нормам, придуманным при Кагановиче. Одним словом, для теперешних украинизаторов Лазарь Моисеевич стал как бы путеводной звездой. И это вполне логично.

Заняв в апреле 1925 года должность генерального секретаря ЦК КП(б)У Каганович старательно взялся превращать вчерашнюю Южную Русь в «национально сознательную» Украину. Всем слу-жащим предприятий и учреждений было предписано отказаться от русского языка и перейти на украинский. Замеченные в «отри-цательном отношении к украинизации» немедленно увольнялись (в данном случае не требовалось соблюдения трудового законо-дательства). Исключений не делали и для предприятий союзного подчинения. В приказном порядке украинизировались пресса, из-дательская деятельность, радио, кино, театры, концертные орга-низации. Вывески и объявления запрещалось даже дублировать по-русски. Ударными темпами переводилась на украинский язык система образования. Только на этом языке разрешалось вести педагогическую и научно-исследовательскую работу. Несоглас-ных с украинизаторскими мерами объявляли «великодержавными шовинистами», приравнивая к «классовым врагам пролетариа-та».

210

Особую ненависть вызывали у Лазаря Моисеевича русско-язычные представители коренного населения. Он считал возмож-ным сохранить право на пользование русским языком (и то лишь в некоторых случаях) только за проживавшими в УССР выходцами из Великороссии. На украинцев же (до революции называвших-ся малорусами и составлявших вместе с великорусами и белору-сами единую русскую нацию) компартийный лидер приказал «со всей силой нажимать в деле украинизации». Для этого генсек ЦК КП(б)У пригласил себе в помощь более 50 тыс. «сознательных ук-раинцев» из Галиции, расставив их на многих ключевых постах в сфере образования и культуры. Всякое сопротивление украиниза-торам жестоко подавлялось.

Сделанное с Украиной при Кагановиче переоценить невозмож-но. Именно при нем украинский язык утвердился в республике в статусе государственного. Этот язык не любили, не признавали родным, но учить и употреблять его вынуждены были все. «Ни одна демократическая власть не достигла бы либеральными ме-тодами таких успехов на протяжение такого короткого промежутка времени» – признает современный «национально сознательный» публицист. И здесь с ним сложно не согласиться.

И впоследствии, переехав в июле 1928 года в Москву, заняв там пост секретаря ЦК ВКП(б), а затем и члена политбюро ЦК ВКП(б), Лазарь Моисеевич продолжал пристально следить за со-бытиями в Украине, при необходимости вмешиваясь в них. Мест-ные коммунисты прислушивались к его указаниям и, прославляя «ту величайшую работу вокруг проведения ленинской националь-ной политики, которую украинская парторганизация проводила под руководством т.Кагановича», эту работу продолжали. Продол-жают ее и теперь. Хотя нынешние продолжатели и подражатели «железного Лазаря» числятся в других партиях.

Лаврентий БерияЭтот деятель в роли самостоятельного политика мог проявлять

себя лишь на протяжении нескольких месяцев после смерти Ста-лина – с марта по июнь 1953 года. Но и за столь короткий срок он сделал немало. В том числе и на Украине.

Украинской ССР Лаврентий Павлович уделял особое внима-ние. Возглавив министерство внутренних дел СССР, он распоря-дился приостановить все боевые операции против бандеровского

211

подполья. Официально это объяснялось необходимостью захвата бойцов УПА живыми для получения от них информации и для про-пагандистских акций. На практике указание Берии привело к поч-ти полному прекращению борьбы с вооруженным противником.

Дальше – больше. Глава силового ведомства затеял доуком-плектование органов госбезопасности (их подчинили МВД) в за-падных областях местными уроженцами. Составили список канди-датов в чекисты. И хотя большинство из них прямо или косвенно были связаны с бандеровцами, Лаврентий Павлович приказал данное обстоятельство игнорировать. Можно представить, во что превратились бы силовые структуры, «усиленные» таким попол-нением.

А Берия не остановился и на этом. Как влиятельный член пре-зидиума (так одно время называлось политбюро) ЦК КПСС, он выступил с инициативой кардинального изменения политики в Западной Украине. По подготовленной Лаврентием Павловичем докладной записке в мае 1953 года президиум принял специаль-ное постановление «О политическом и хозяйственном положении западных областей Украинской ССР».

Постановление решительно осуждало «грубое искривление ле-нинско-сталинской национальной политики» в западноукраинском регионе, в частности – «бессмысленное применение репрессий», «вредную политику» выдвижения на руководящие посты выход-цев из других (незападных) областей УССР, «недооценку поли-тического значения преподавания в вузах Западной Украины на украинском языке» и т.п. Отдельным пунктом предусматривалось провести пленумы обкомов и горкомов КПУ, на которых следова-ло «обговорить это постановление ЦК КПСС и докладную записку тов. Л.П. Берии».

Результатом партийных директив стал новый виток гонений на русский язык. Причем не только в западных областях, а и по всей республике. Начали с вузов. Там (в отличие от начальной и сред-ней школы) для укрепления связей с научными центрами других союзных республик наряду с украинским широко использовался и русский язык. Как считал Лаврентий Павлович, использовался слишком широко. Допустившие преподавание на русском языке ректоры вузов (например, Киевского университета) подверглись резкой критике. Учебный процесс вновь должен был стать исклю-чительно украиноязычным.

212

Но тотальной украинизацией высшего образования ограничи-ваться не собирались. Назначенный по протекции Берии на пост первого заместителя председателя Совета министров УССР Алек-сандр Корнейчук (известный писатель), выполняя указание своего покровителя, потребовал, чтобы «украинский язык стал в полном понимании этого слова государственным языком». Корнейчука энергично поддержали два других ставленника Лаврентия Павло-вича на Украине – министр внутренних дел УССР Павел Мешик и его заместитель Соломон Мильштейн.

Помимо прямого наступления на русский язык, практиковалось назначение на ответственные посты (особенно в сфере науки и культуры) представителей западноукраинской интеллигенции. И, вновь-таки, власти закрывали глаза на то, что новоназначенные сочувствовали системе взглядов, по тогдашней терминологии на-зывавшейся «украинским буржуазным национализмом». Внима-тельно следившие за происходившим деятели украинской эмиг-рации пришли к выводу, что в УССР возвращается эпоха 1920-х годов.

А тем временем Берия готовил восстановление в Западной Украине греко-католической (униатской) церкви, насильно распу-щенной в 1946 году. Главу униатов митрополита Иосифа Слипо-го по приказу Лаврентия Павловича освободили из концлагеря и привезли в Москву. С церковным иерархом провели переговоры и, в обмен на обещание лояльности, разрешили ему вернуться во Львов для восстановления греко-католических приходов. Сотруд-никам госбезопасности было дано указание прекратить всякую разработку функционировавших в подполье остатков униатских общин.

Кроме того, на переговоры в Москву доставили захваченно-го ранее в плен президента «Украинской головной вызвольной рады» (политической структуры при УПА) Кирилла Осьмака. Бе-рия стремился к примирению с Организацией украинских наци-оналистов, подготавливал широкомасштабную амнистию членов ОУН, массовое возвращение их на Украину. Было приостановлено исполнение смертных приговоров, уже вынесенных боевикам УПА советскими судами.

Но и это еще не все. Планировалось отправить за границу сес-тер Степана Бандеры (ранее арестованных, а теперь освобожден-

213

ных из мест лишения свободы и также доставленных в Москву). Через них Лаврентий Павлович намеревался войти в тайный кон-такт с вождем ОУН(б). Только крушение Берии сорвало эти пла-ны.

Был ли он заговорщиком? Являлся ли чьим-то агентом? Эти вопросы остаются дискуссионными. Несомненно одно (на что уже обратили внимание многие): план, по которому Михаил Горбачев осуществлял перестройку, в общих чертах был намечен еще Лав-рентием Берией. Чем закончилась для СССР реализация этого плана – общеизвестно. Но, как говорится, это уже другая исто-рия.

Любовь или ненависть?Такие вот украинизаторы были в прошлом. Вряд ли в своих

действиях они руководствовались любовью к Украине. Скорее, их поступки диктовались ненавистью. Дикой, переполнявшей всех троих ненавистью к исторической Руси. Вероятно, та же ненависть (хотя, может быть, просто глупость) движет и сегодняшними украи-низаторами. Напрасно они (сегодняшние) пытаются провозгласить духовным вождем Тараса Шевченко. Будучи жертвой обмана (он свято верил фальшивой «Истории русов») Тарас Григорьевич до-пускал, иногда, «антимоскальские» высказывания. Он, возможно, завидовал некоторым русским писателям. Но при этом все-таки не отделял себя от русской культуры. Шевченко называл Алексея Кольцова «поэтом нашим», а Михаила Лермонтова – «наш вели-кий поэт». На русском языке писал он свою прозу, некоторые по-этические произведения, «Дневник». Тарас Григорьевич пытался (пусть и неудачно) занять место в русской литературе.

Ныне же русская литература объявлена «иностранной». Пуш-кин, Лермонтов, Тургенев, даже Гоголь именуются «чужими» пи-сателями и поэтами. Их произведения изучают в украинском пе-реводе. Русский язык пытаются вытеснить отовсюду. Разве это выполнение заветов Шевченко? Однозначно – нет. Происходящее больше напоминает указания Троцкого («лучше пересолить, чем недосолить»), Кагановича («со всей силой нажимать...»), украи-низацию по-бериевски. И потому – не «батько Тарас», а «батько Лейба», «батько Лазарь», «батько Лаврентий» являются отцами современных «национально сознательных». Злобным русофобам

214

нашего времени есть с кого брать пример. Дело Троцкого-Кагано-вича-Берии продолжается их духовными детьми, прочно обсевши-ми все структуры власти в стране.

В заключение – цитата из Библии. «Всякое дерево доброе при-носит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые, – говорится в Евангелии от Матфея. – Не может дерево доброе при-носить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые». Можно ли Льва Троцкого, Лазаря Кагановича, Лаврентия Берию признать положительными персонажами отечественной истории? Если – да, тогда и принудительная украинизация (плод их деятель-ности) – благо. А значит указанным деятелям нужно ставить па-мятники, называть улицы и учреждения их именами, создавать музеи. Возможно, стоит даже посмертно присвоить им почетное звание «Герой Украины». Присвоил же Виктор Ющенко такое зва-ние Роману Шухевичу, призывавшему вырезать половину населе-ния Украины, чтобы насадить «национальное сознание» в другой половине. А эти чем хуже?

Но, повторюсь, все это нужно делать, если признавать их поло-жительными героями. А если нет – нет.

215

К истории референдума, подтвердившего независимость (1991)

1 декабря исполняется очередная годовщина со дня проведе-ния всеукраинского референдума по вопросу о независимости Украины. Событие это в отечественной истории немаловажное и вспомнить о нем стоит. Референдуму предшествовала мощная пропагандистская кампания. Средства массовой информации на-перебой рассказывали как грабит республику союзный Центр и какой богатой, высокоразвитой страной станет Украина сразу пос-ле выхода из СССР. Газеты пестрели цифровыми выкладками на эту тему. Публиковался составленный «Дойче-банком» прогноз, где утверждалось, что получив независимость Украина имеет все шансы быстро поднять благосостояние своих жителей до уровня ведущих европейских стран. Политики и экономисты не скупились на радужные обещания. Историки говорили о золоте Полуботка, будто бы ожидающем граждан самостийной державы в одном из заграничных банков. Геологи чуть ли не в половине областей Ук-раинской ССР обнаружили крупные месторождения золота. Но-вое независимое государство вот-вот должно было превратиться в рай земной. Это уже потом оказалось, что все обещания и со-провождавшие их цифровые выкладки – не более, чем развесис-тая клюква, лапша, наспех приготовленная для ушей украинцев пропагандистами «украинской национальной идеи». Что никакой «Дойче-банк» упомянутого прогноза не делал. Что «золото Полу-ботка» – миф, а новооткрытые золотые прииски – вымысел. Еще до референдума специальная группа экспертов из Академии наук Украины (АНУ) подготовила доклад, в котором опровергла заявле-ния о грабеже республики союзным Центром. С докладом ознако-мили кандидатов в президенты Украины (одновременно с референ-думом проводились выборы). Но ни один из них не обнародовал полученную информацию. Точно также положили под сукно выводы специалистов из Института экономики АНУ о том, что переход во взаиморасчетах с Россией на мировые цены (логично следующий за выходом из Союза), Украине крайне невыгоден. Все это выясни-лось потом. А в тот декабрьский день, согласно официальным дан-ным, более 90% принявших участие в референдуме сказали неза-

216

висимости – «да». Можно ли верить этим данным? Сложно судить. Тогдашний лидер Украины Леонид Кравчук как-то обмолвился, что перед местными властями была поставлена задача: превзойти результаты голосования 17 марта 1991 года за сохранение СССР (Союз тогда поддержали более 70% жителей республики). Сегодня мы хорошо знаем какими методами, порой, выполнялись (и выпол-няются) подобные задания. Впрочем, вряд ли можно сомневаться в том, что на декабрьском референдуме за независимость прого-лосовало значительное большинство (пусть и не 90%). Маленьким украинцам так хотелось в один миг стать богатыми...

Получилось, как известно, наоборот. Падение уровня жизни было оглушительным. Цифровые данные за первые десять лет независимости, собранные Госкомстатом Украины, показывают картину лучше всяких слов:

1990 2000

Потребление продуктов питания (на душу населения в год, в кг.)

Мясо и мясопродукты в пересчете на мясо 68 33Молоко и молокопродукты в пересчете на молоко 373 199Яйца (шт.) 272 166Рыба и рыбопродукты 17,5 8,4

Обеспечение населения товарами долговременного пользования в расчете на 100 семей

Часы всех видов 557 154Радиоприемники 87 40Телевизоры 103 32Магнитофоны 51 26*Фотоаппараты 36 21Холодильники и морозильники 89 41Стиральные машины 66 37Электропылесосы 46 21Швейные машинки 55 24Мотоциклы и моторолеры 17 1Велосипеды и мопеды 64 12

___________________* Данные за 1999 год

217

Справедливости ради надо отметить, что с начала 2000-х годов положение начало медленно выправляться. Однако бездарное хо-зяйничание «оранжевой» команды, усиленное мировым кризисом, остановили процесс улучшения и повернули его вспять.

Можно привести и много других цифр, иллюстрирующих паде-ние экономики (ну, например, сопоставить сколько электроэнер-гии, газа, железной руды и т. д. производилось/добывалось в 1990 и 2000 годах), но перегружать статью статистическими выкладка-ми, наверное, не следует. Достаточно будет лишь указать, что в 2000 году объем ВВП составлял только 43,2% от ВВП 1990 года.

А еще: в 1990 году на 10 тысяч жителей приходилось в боль-ницах 135,5 койкомест. А вот десять лет спустя – 95. Показатель заболеваемости туберкулезом (болезнью бедных) составлял в последний год перед независимостью 31,9 на 100 тысяч населе-ния, а в 2000 году 60,4. В 1990 году на 100 тысяч жителей прихо-дилось в среднем 20,6 случаев самоубийств, а впосле десяти лет независимости это число возросло до 29,6. В союзной Украинской республике безработных не было совсем. В независимой Украине (на тот же 2000 год) их насчитывалось почти 2,7 млн.

Последствия не заставили себя долго ждать. Началось выми-рание. В 1994 году, когда негативные тенденции в развитии не-зависимого государства выявились в полной мере, специалисты ООН сделали прогноз демографической ситуации на Украине. Прогнозные оценки давались в трех вариантах – оптимистическом (по которому к 2000 году население страны должно было состав-лять 51,3 млн. человек), среднем (по нему жителей к указанному году должно было быть 50,9 млн. человек) и пессимистическом (50,6 млн. человек). Действительность превзошла самые мрачные ожидания. К 2000-му году население сократилось до 49, 7 млн. человек. Продолжается вымирание до сих пор. К 2011 году на Ук-раине проживало уже менее 46 млн. человек (не считая тех, кто, спасаясь от нищеты выехал на заработки за границу и вряд ли вернется).

И совершенно правы были специалисты из уже упоминавшего-ся Института экономики теперь уже не АНУ, а НАНУ (Националь-ной Академии наук Украины), в 1999 году констатировавшие, что в результате «беспрецедентного в мирное время снижения жизненн-ного уровня населения» мы стали свидетелями «действительно-

218

го уникального, экстраординарного феномена демографической истории Украины». Численность жителей страны сокращается такими темпами, которые «раньше обычно имели место в отно-сительно кратковременные периоды общественно-экономических катаклизмов, тяжелых мировых и гражданских войн».

В самом деле, за 1941-1944 годы непосредственно связанное со смертностью сокращение населения Украинской ССР (т.е. не считая призванных в армию, эвакуированных на восток и бежав-ших на запад) достигло 3 млн. человек. Тогда была война, голод, эпидемии, фронт прокатился от Карпат до Донбасса и обратно. А за годы независимости без всяких боевых действий украинцев стало меньше на 6,2 млн. И безвозвратное убывание количества людей не останавливается.

Да – пострадала не только Украина. Да – после распада СССР стало хуже везде. Но бывшие союзные республики, ныне взявшие курс на евразийскую интеграцию, постепенно выбираются из кри-зиса. Упорно нежелающая интегрироваться Украина – нет. На де-кабрь 2010 года средняя заработная плата в Беларуси в пересчете на доллары США составляла 527 долларов, в Казахстане – 660, в России – 863. На Украине этот показатель – 311 долларов. А ведь когда-то уровень жизни на Украине был одним из самых высоких в СССР. Нужны ли тут комментарии?

219

Россия – Украина: преодоление раскола(Вместо заключения)

Маленьким украинцам так хотелось в один миг стать богатыми. Получилось, как известно, наоборот. Тем не менее, в 1991 году Россия и Украина перестали быть единым целым и (что еще хуже) во многом оказались противопоставлены друг другу. Произошел раскол, который теперь необходимо преодолевать.

Инициатива тут должна, вероятно, принадлежать России, ибо властители независимой Украины (все – от Кравчука до Янукови-ча) в отличие от украинского (правильнее, все-таки, малорусско-го) народа в реальном преодолении этого раскола заинтересова-ны не были и не будут. (Вариант, что во главе Украины встанет убежденный сторонник воссоединения с Россией возможен, но не в ближайшем будущем).

Теперь уже нет надобности доказывать, что в экономическом отношении Украине вместе с Россией (да и России вместе с Укра-иной) будет лучше, чем без нее. Доказательства лежат на поверх-ности. Но не экономикой единой...

Вот и в 1991 году говорили не только об экономике. Для обосно-вания необходимости выхода Украины из СССР (читай: отделения от России) украинские «национально сознательные» деятели пус-тили в ход русофобские мифы об обидах, множестве обид, якобы нанесенных украинцам «клятыми москалями» в прошлом. Тогда, накануне перводекабрьского референдума, подобные доводы яв-лялись как бы дополнением к экономическим «аргументам». Но, поскольку несостоятельность последних выявилась очень быстро, «национально сознательная» мифология вышла на первый план.

Мифы о «почти трехсотпятидесятилетнем угнетении», «насиль-ственной русификации», «батуринской резне», «голодоморе-гено-циде» и многие-многие другие гуляют по современной Украине, усиленно внедряемые в сознание простых людей. Разоблачение этих мифов – путь к преодолению раскола, задача первостепен-ной важности, которая, на мой взгляд, должна стать стратегичес-кой задачей российской политики.

С чего надо начать? Прежде всего с отказа от культивируемого в советское время представления о великорусах (русских по совре-

220

менной терминологии), украинцах и белорусах как о разных (хоть и братских) нациях. Издавна Русь (Великая, Малая, Белая) являлась одним национальным организмом. Также, как, например, единым национальным организмом издавна являлись Великая Польша и Малая Польша. Или Нижняя Германия и Верхняя Германия (этног-рафические различия между которыми еще в конце ХІХ – начале ХХ веков были гораздо большими, чем между Великороссией и Малороссией). Или Северная Франция и Южная Франция (о ко-торых следует сказать тоже, что и о Германии), Северная Италия и Южная Италия (тут картина аналогична) и так далее (перечень примеров можно продолжать долго). Соответственно, нужно при-знать, что русская нация (великорусы, малорусы, белорусы) ныне является разделенной. И следует помогать украинцам (малору-сам) и белорусам осознавать себя русскими, а не противопостав-лять их великорусам. Необходимо помогать и великорусам осоз-навать украинцев и белорусов своими, русскими.

Исходя из этого – русский язык нужно признать родным язы-ком украинцев и белорусов (а не только великорусов). Отстаивать права этого языка на Украине нужно не как языка «русского нацио-нального меньшинства», а как языка национального большинства.

Исходя из этого – русское движение, например, в Крыму долж-но переориентироваться с сепаратистских целей на цели обще-русские. То есть стремиться к единению своего региона с Россией не через отделение от Украины, а вместе со всей Украиной. В ин-тересах России помочь русским организациям Крыма, Донбасса, некоторых других регионов совершить такую переориентацию. В этом случае указанные регионы могли бы стать опорой украинс-ких сторонников восстановления единства исторической Руси, а не служили бы (вольно или невольно) «яблоком раздора» между Россией и Украиной, усиливая в части населения последней русо-фобские настроения.

Исходя из этого – следует наладить в России издание (пере-издание) и распространение работ авторов, писавших о единстве Руси. Необходимо также помогать изданию и распространению такой литературы на Украине и в Белоруссии.

Необходимо освещать общерусскую тематику в российских СМИ. Столь же необходимо поддерживать украинские и бело-русские СМИ, стоящие на общерусских позициях. Следует прав-диво рассказывать об исторических событиях, об украинских и

221

белорусских деятелях, боровшихся за общерусское единство, о вкладе украинцев и белорусов в русскую культуру. И, конечно же, необходимо разоблачать в самой России «ученых» типа, напри-мер, доктора исторических наук(!) Татьяны Таировой-Яковлевой, чья скандальная (изобилующая огромным количеством ошибок) книга «Мазепа», вышедшая в 2007 году в серии «ЖЗЛ», ложит-ся черным пятном на современную историческую науку в Рос-сии. (Ложится, разумеется, из-за вопиющего невежества автора, а не из-за ее мазепофильской позиции, на которую даже такая «исследовательница» имеет право). Между тем, г-же Таировой-Яковлевой предоставляется возможность «просвещать» студен-тов Санкт-Петербургского университета и дается президентский грант, чем упомянутая «ученая» дама не преминула похвастаться в интервью одной из русофобских украинских газет.

Стоит также задействовать возможности кинематографии. Не так давно в России снимали историческую киноэпопею «Тайны дворцовых переворотов», где должны были освещаться события 1725-1762 годов. Не знаю, довели ли эту интересную задумку до конца, но первые фильмы пользовались большой популярностью, в том числе и на Украине. И разве не целесообразно было бы снять такую же киноэпопею об украинских событиях второй полови-ны XVII века? Или, если на работу такого масштаба пока не хватает средств, снять хотя бы блокбастер «Конотоп» – о трагической Коно-топской битве 1659 года. К работе над таким фильмом можно было бы привлечь украинских актеров, а, может быть, и сценаристов.

Крайне желательным являлось бы проведение широкой межго-сударственной (российско-украинской) дискуссии (с использова-нием телемостов, полемики в СМИ и т.п.) об общерусской и «укра-инской национальной» идеях. (Такая дискуссия для сторонников единства исторической Руси выигрышна изначально).

Ну и так далее. Повторюсь еще раз: Русь была и в значитель-ной степени все еще остается единым национальным организмом (хоть далеко не всеми сегодня это единство осознается). Оторван-ная, отмежеванная от остальной Руси Украина выглядит как обру-бок, жизнедеятельность которого, по моему мнению, можно подде-рживать лишь искусственно. Но и Россия без Украины и Белорус-сии, в отрыве от них – похожа на инвалида. Зато вместе мы сила!

222

СОДЕРЖАНИЕ

• Малая Русь или Украина? (Вместо предисловия) ................................

• Разные ли народы украинцы и великорусы? .......................................

• О Мазепе и мазепопоклонниках ...........................................................

• «Батуринская резня»: мифы и реальность (1708) ................................

• Из истории «украинского сепаратизма» (1791) ...................................

• Тарас Шевченко: оборотная сторона медали ......................................

• Валуевский циркуляр: мифы и действительность (1863) ....................

• Замолчанный классик русской литературы ..........................................

• Киев в свете первой городской переписи (1874) .................................

• Несветлый облик «борца за свободу» ..................................................

• Кое-что о русском языке на Украине ....................................................

• Как создавался украинский язык ..........................................................

• Малоизвестная Леся Украинка ..............................................................

• Малороссия в свете данных общеимперской переписи (1897) .........

• Столыпинская аграрная реформа в Малороссии (1906-1917) ............

• Страдали ли малорусы от национального гнета в Российской империи?

• Геноцид, оставшийся неизвестным (1914-1917) ..................................

• Как жил народ в царской России ...........................................................

• Еще страница из истории украинского языка ......................................

• Взлеты и падения Симона Петлюры .....................................................

• Как большевики «национально сознательную» Украину создавали ................................................................................................

223

• Убийство Симона Петлюры (1926) ........................................................

• Украина в свете Первой Всесоюзной переписи населения (1926) ...................................................................

• Мистические корни голода – 1933 ........................................................

• Был ли голод 1933 года геноцидом украинцев? ..................................

• Президент «Карпатской Украины» ........................................................

• Кое-что об исторических параллелях ...................................................

• Возможна ли реабилитация ОУН-УПА? ................................................

• Хамелеон на фоне эпохи ........................................................................

• Неизвестные украинизаторы .................................................................

• К истории референдума, подтвердившего независимость (1991) ................................................

• Россия – Украина: преодоление раскола (Вместо заключения) ..............................................................................

INTERNATIONAL INSTITUTE OF NEWLY ESTABLISHED STATES

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ НОВЕЙШИХ ГОСУДАРСТВ

Александр Каревин

МАЛОИЗВЕСТНАЯ ИСТОРИЯ

МАЛОЙ РУСИОчерки межрусских отношений

Типография ФГУП “ПИК ВИНИТИ”140010 Люберцы, Московская обл., Октябрьский пр., 403,

ФГУП “ПИК ВИНИТИ” Телефон: (495) 974-69-76

Формат 60х90 1/16. Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл.печ.л. 14.

Тираж 1000 экз.