11�

Terr

a H

uman

a

УДК 314.727.2:316.7 (045) (571.56)ББК 60.54Я43 (2Рос. Яку)

C.В. Никифорова

миграция: Отдельные аспекты пОвседневнОстиРассматривается конфликт между оседлым и миграционным опытом в рамках одной культуры на примере переезда из села в город. Сознательный отказ от форм традицион-ной культуры, выстраивание экспериментальной повседневности, по сути, – культур-ный шок. Наибольший интерес представляет второй этап миграции. Выстраивание повседневности в малознакомой культурной среде, проблемы самоидентификации име-ют общие структурные характеристики с опытом мифологического путника.

Ключевые слова: границы культуры, интерпретация смыслов, кризис культурной идентичности, созна-ние мигранта, функции мигранта, экспериментальная повседневность.

Нас интересует кратковременный, но наиболее значимый по последствиям пе-риод, условно определяемый как второй этап внутренней миграции. Воспользуем-ся моделью П. Адлера, описавшего процесс культурного шока и установившего после-довательность его переживания. Он выде-лял пять стадий переживания культурного шока. Нас интересует вторая, по Адлеру, стадия, связанная с дезинтеграцией старой системы знакомых ориентиров, при кото-рой мигрант ощущает себя сбитым с толку и подавленным пока невнятными для него требованиями новой культуры. Момент, когда не срабатывает «поведенческий авто-матизм» (Х. Ортега-и-Гассет) оседлого опы-та традиционной культуры, и мигрант на ходу моделирует свою экспериментальную повседневность, которая приведет (или не приведет) к повседневности той культуры, интегрироваться в которую он стремится.

В ходе конструирования новой повсед-невности в сознании мигранта происходит кризис культурной идентичности, пред-ставляющий интересный материал для на-блюдения с позиции механизмов вытесне-ния привычного стандартного осмысления жизненного пространства, выстраивания нового культурного поля и обретения в нем себя в новом качестве. Процесс преодоле-ния одной повседневности и встраивания в другую, относительно подробно рассмот-ренный социологами и психологами, в куль-турологии остается малоисследованным.

Рассмотрим конфликт между оседлой повседневностью традиционной культу-ры и иммиграционной, эксперименталь-ной повседневностью, переживаемой в процессе социокультурной интеграции в новую среду, до оформления городской повседневности. Мы по возможности не касаемся содержательной стороны процес-са – описания мигранта: уровня образова-ния, мировоззренческой специфики аген-тов традиционного и индустриального

типов культуры, характера деятельности, социальной принадлежности; понимая, что они вносят существенные коррективы в процесс инкультурации, усложняя либо упрощая его, – для нас важнее структурные характеристики. Попыткой рассмотреть, какие механизмы культуры актуализиру-ются, как происходит вытеснение одних и встраивание других элементов повседнев-ности на уровне сознания мигранта, явля-ется предлагаемый материал.

Миграция возникает как критика, вы-ражение неудовлетворенности, в ситуации, когда наличная повседневность не предла-гает адекватных способов приспособления или преодоления вмешивающихся извне инноваций. В этом конфликтном поле про-исходит трансформация родового сознания. Опыт подобного переживания в культуре всегда заранее уже отрефлексирован мифо-логическим сознанием, но там он осущест-вляется на виртуальном, умозрительном уровне. Миграционный опыт мифы излага-ют в форме изобретения и проговаривания «идеальных паттернов». Мифы всех наро-дов, включая и саха (якутов), эксплуатиру-ют сюжеты путешествия за границы обы-денного мира и за Бытие. Образ путника заставляет слушателя эпоса – представите-ля традиционной повседневности оседлой культуры – эмоционально сопереживать, проживая ситуацию «среди чужих», и, что не менее важно, закладывает в сознание саму идею возможности миграции. Пред-лагаемые в мифах «рецепты», действенные в фантастических условиях, мало прило-жимы к реалиям повседневности мигран-та, ни в качестве выбора линии поведения (как правило, достаточно агрессивной), ни как инструкция по технике разрешения проблем, встающих перед мигрантом и требующих мгновенного разрешения. Но один «урок» миф дает всегда – нацелен-ность на победу, достижение цели во имя прославления рода. Сознание личной от-

Общ

еств

о

11�ветственности за род (фамилию), особенно ярко проявляющееся в мигранте первого поколения, сохраняет актуальность и в новых реалиях. Хотя самоидентификация осуществляется уже по другой шкале до-стижений: карьерный рост, уровень дохо-дов, качество жилья и т.п.

На практике поиск лучшей доли выли-вается в истории экстраординарного опыта тех соплеменников, которые в силу разных обстоятельств уже совершили подобный выход за границы традиционного уклада жизни. Пример их благополучного укоре-нения, равно как и аутсайдерский опыт, вне традиционного социума вызывает у миг-ранта чувства, которые А. Тойнби описыва-ет как «смесь восхищения с отвращением».

Так, различаются и отделяются друг от друга две сферы реальности: различение повседневного, кумулятивно накапливае-мого родового опыта группы и неординар-ного, спонтанного, индивидуального опыта мигранта, вынужденного выстраивать свою «экспериментальную» повседневность.

Это, с одной стороны, сфера традици-онного оседлого опыта, образуемая устой-чивыми условиями деятельности и обще-ния, повторяющимися, стандартными ситуациями и объяснимыми, предсказуе-мыми решениями. В культурном поле сов-ременного провинциального города соци-альные нормы поведения и традиционная мораль, составляющие социокультурное наследие сельской общины, еще продол-жают играть, пусть и не так жестко, роль нормативных регуляторов, формирующих и контролирующих общественное созна-ние. Особенно это относится к небольшим провинциальным городам.

По данным Территориального орга-на Федеральной службы государственной статистики по Республике Саха (Якутия), с 1997 г. миграционный прирост насе-ления города Якутска за счет жителей улусов (районов) ежегодно составляет в среднем 3350 чел., для небольшого города – .это почти катастрофа. И думается, что, пока не будет кардинально переломлена ситуация в аграрном секторе народно-го хозяйства, эта тенденция будет только усиливаться. Культурный уклад городов, где инфраструктура основывается на базе одного–двух градообразующих предпри-ятий, принципиально отличается, напри-мер, Алдан, Мирный, Нерюнгри, – там, на переднем плане будут несколько иные ценности и приоритеты. В таких городах интеграция почти всегда одноканальная, через трудовой коллектив предприятия, но оттого не менее жесткая.

С другой стороны, все большую авто-номию приобретает сфера миграционного опыта, которая характеризуется динамич-но изменяющимися условиями, нестандар-тными ситуациями и оперативными, спон-танными, всякий раз новыми решениями. Каждая из этих сфер претендует на суве-ренность и по отдельности часто стано-вится объектом исследования этнографов и социологов, психологов и политологов. Более того, каждая из них в структуре личности мигранта обзаводится относи-тельно независимой сферой сознания.

Первая (традиционная повседневность оседлой культуры) удовлетворилась созна-нием, направленным на накопление, сис-тематизацию и обобщение прошлого опы-та, на культивирование установленных образцов, на сохранение успешных и от-браковку сомнительных форм социально приемлемого поведения. Традиционная повседневность предполагает кураторство устойчивых общественных институтов над индивидом, зависимость от общественно-го мнения, но одновременно «развязывает руки», т.к. в традиционной культуре ни-когда не говорится, как правильно делать что-либо, есть только четкие, порой взаи-моисключающие указания на то, как не-льзя делать, что провоцирует на творчест-во в пределах «от запрета до запрета».

Вторая (экспериментальная повседнев-ность мигранта) потребовала сознания, ориентированного на смелую экстраполя-цию или даже полный отказ от прошлого опыта; неожиданное объяснение и риско-ванный, зачастую спонтанный интуитив-ный выбор линии поведения; на жесткий логический вывод вопреки иллюзиям и надеждам; на поиск решений, признава-емых адекватными в малознакомом куль-турном пространстве, правила которого еще не усвоены.

Миграция рассматривается как путе-шествие к границам культуры, которое влечет либо расширение поля собственной культуры, либо напротив, утрату, слом пре-жних границ, катастрофическое сужение их. Одновременно миграция – канал им-порта и экспорта опыта иных культур, вне зависимости от того, позитивен или негати-вен он, и насколько этот опыт будет востре-бован и актуализирован. На пути к чужой культуре, полном неопределенности, опас-ностей и препятствий, от мигранта, как и от мифологического путника, требуется смелость, хитрость и изобретательность. На рассматриваемом этапе он обречен на механическое копирование внешних дей-ствий окружающих в малознакомой среде

114

Terr

a H

uman

a

(в поисках выигрышного поведения). В этом неосвоенном культурном пространс-тве еще нет полноценного диалога, имеет место стереотипная коммуникация, вы-страиваемая формально; на уровне при-нятия знаков, смыслы прочитываются в лучшем случае приблизительно.

В ходе выстраивания эксперименталь-ной повседневности неизбежна деформа-ция семиотического пространства, когда уровни первичных и вторичных значений смешиваются, не распознаются по иерар-хии. Как следствие, дезорганизуется жиз-недеятельность, что обыденным сознанием интерпретируется как «оказаться сбитым с толку». На этом отрезке повседневность существует как поле порождения смыслов, постижения новых правил: «Оказывается, это не так страшно» или напротив. Миг-рант не сразу приходит к осознанию, что сталкивается с качественно другой соци-альной организацией, предполагающей не столько полноценное общение, сколь-ко стандартизированную коммуникацию. «Если члены архаической общины, в конце концов, сталкивались в своей повседнев-ной практике с событиями и явлениями, порождавшими у всех сходные образы, жители современного города постоянно воспринимают наборы уже готовых стан-дартизированных образов, задаваемых им извне средствами массовой коммуникации, рекламой и прочее» [1, с. 355].

Для горожанина действительность за-мещается ее знаковыми моделями, в со-держание значений которых он практи-чески не вникает и воспринимает их так, как положено повседневному сознанию, то есть как «само собой разумеющиеся». А. Шюц выделял шесть конституирующих элементов повседневности как особой формы реальности: трудовая деятельность (практический характер), специфическая уверенность в существовании мира (не-сомненность, самоочевидность), напря-женное отношение к жизни (активный бодрствующий характер сознания), особое переживание времени (темпоральная ха-рактеристика повседневности), специфика личностной определенности действующе-го индивида (типизирующая интерсубъ-ективность), особая форма социальности. В опыте миграции все без исключения вышеперечисленные элементы претерпе-вают значительные трансформации.

Скука обыденности традиционной пов-седневности рождает жажду острых ощуще-ний, вспомним грибоедовское: «Где ж луч-ше? – Где нас нет». Но там, «изолированный, блуждающий элемент, помещенный в чужое

ему социальное тело, начинает производить хаос, ибо он утратил свою первоначальную функцию и смысл, а также лишился привыч-ных противовесов и связей» [3, с. 64]. В свою очередь, напряжение приключения (похо-же, именно так переживается данный этап миграции) в качестве компенсации стремит-ся к покою. Работа сознания – в постоянном обмене смыслами между этими сферами.

Можно предположить, что как при-ключения, так и путешествия привносят в жизнь новые смыслы, а в мире повседнев-ности эти смыслы лишь используются. Пер-вичный текст требует интерпретации, кото-рая не столько расшифровывает его смысл, сколько задает его. В таком случае именно повседневность становится сферой возник-новения смысловых пространств, на овла-дение которыми вынужденно нацеливается мигрант. С другой стороны, человеческое сознание, в той или иной мере – это посто-янное вытягивание себя из рутины повсед-невности, из набора привычных ситуаций и автоматических реакций на них. И вместе с тем образ творческого акта, порывающего с повседневностью, драматичен во многом из-за той ценности, которой обладает повсед-невная реальность как сфера стабильности, безопасности, порядка и покоя. Сознание человека, готового к миграции, амбива-лентно: он одинаково стремится порвать с традиционной повседневностью, но и пос-тоянно соблазняется ее вышеназванными свойствами. На этом смысловом фоне и раз-ворачивается трагедия мигранта, творяще-го свою, исходящую из ситуации, экспери-ментальную повседневность. И эта история тоже становится культурным архетипом, который, обмирщаясь, пополняет резерву-ар социальной памяти и закладывает новые структуры повседневности.

Функция мигрантов, изучая и познавая культуру (самоидентификация в инокуль-турной среде), сохраняя черты самобыт-ности, – искать и находить способы интег-рации в инокультурный контекст, то есть им отводится роль своеобразного медиа-тора. Этап, когда повседневность мигран-та перестает функционировать по законам традиционной культуры и все больше и больше подчиняется стилю, навязываемо-му извне, требует предельного напряжения творческих сил, вынуждает его чаще, чем в предыдущей повседневности, принимать ответственные решения, последствия ко-торых он не в состоянии просчитать.

Культурный дуализм, характерный для субкультуры мигранта, определяется нали-чием качественно разных систем ценностей, вступающих в непримиримое противоре-

Общ

еств

о

11�чие, а порой и исключающих друг друга: речь идет не только о коллективистских ценностях традиционной культуры и инди-видуалистских, предлагаемых современной цивилизацией. Производится жесточайшая ревизия всего наличного культурного арсе-нала, кардинальным изменениям подверга-ется абсолютно все: восприятие времени и отношение к нему, формы быта и изменение оценки его, сферы и формы труда, карьер-ный рост, – что требует выстраивания но-вых социальных связей, пересматривается коммуникативный опыт.

Здесь, в новом культурном контексте, зачастую воспроизводится механизм па-тернализма и непотизма, когда многое оп-ределяют связи родственные, земляческие. Мигрант охотно идет на неформальный ре-жим отношений как более знакомый ему.

Сознание мигранта полиморфно и по-лицентрично, что проявляется в ориен-тации на непривычные общественные факторы и ценности и тем обусловливает разные уровни его самосознания: этноло-кальный, национальный, современный цивилизационный. Полиморфизм и поли-центричность сознания мигранта требуют лабильной психики и определяют более гибкие, но оттого менее предсказуемые формы поведения.

Вновь выстраиваемая повседневность не предполагает возможности рефлексии, – и дело не в дефиците времени, мы помним, что он «сбит с толку» – мигрант едва пос-певает решать тактические задачи, ситуа-ция напоминает игру в пинг-понг, только отбился, а «шарик» (в нашем случае – оче-редная проблема) уже летит к тебе. «Когда знание приобретается в непосредственном опыте взаимодействия, оно носит ассоциа-тивный характер… Ассоциативные формы обычно синкретичны, диффузны, неопре-деленны и ригидны … При ассоциативных построениях новая информация интег-рируется в имеющееся знание с большим трудом» [2, с. 443]. Но именно так харак-теризуется повседневность. Когда степень неопределенности достигает критической точки, угрожающей потерей идентичнос-ти, мигрант вынужденно приступает к ре-конструированию «Я»-идентичности.

В ходе выстраивания эксперименталь-ной повседневности процесс этот не есть целенаправленное и взвешенное выстраи-вание в рамках нового для него культурно-

го поля. В большинстве случаев мы наблю-даем фальсификацию по недостоверным, подвернувшимся под руки образцам, про-тотипами которых выступают стереотип-ные реакции родственников, соседей, кол-лег, то есть мигрант избирает референцию как наиболее приемлемый путь и почти неизбежно становится на путь псевдоти-пизации. Цели миграции вытесняются си-юминутными проблемами.

В социологии сложился не совсем пра-вильный стереотип, что в миграции реали-зуются наиболее активные, целеустремлен-ные субъекты. На наш взгляд, из основного потока мигрантов (исключение составляют таланты, миграция которых инициирова-на извне, и новая среда обеспечивает им необходимые условия) легче адаптируются те, кто меньше ориентирован на достиже-ние конкретно только этой поставленной до миграции цели («не зацикливается»), а творчески в свою пользу оборачивает даже неблагоприятные условия.

Повседневный человек городской сре-ды – пользователь (юзер) – попадает в мир инструкций, правил, должностных обя-занностей. Поскольку городская культура предполагает техногенный тип мышления, в рамках известных инструкций или по алгоритму инструкции, то, следовательно, складывается опыт деятельности в более абстрагированных дискретных, артикули-рованных, внешне определенных, подвиж-ных формах. Совсем не обязательно вни-кать в причины и следствия накатывающих валом событий. Важно, чтобы реакция миг-ранта прошла не замеченной горожанами, по принципу: «как все» и «как у всех».

На этом этапе интенции мигранта и ре-цепции представителей городской культу-ры зачастую не совпадают, что приводит к коммуникационному вакууму. Последнее, в свою очередь, повышает степень неоп-ределенности выбора поведенческой стра-тегии, порождает «сумеречную» зону в со-знании мигранта.

А. Тойнби выделял в каждой культуре, переживающей встречу с другой, «особый общественный класс» для исполнения роли «трансформатора», меняющего напря-жение, предлагающего новые пути, своего рода «связных», в функции которых входит изобретать и предлагать приемлемые пути разрешения коллизии пограничных состо-яний. В этом видится миссия мигрантов.

список литературы:[1] Гусев С.С. Смысл возможного. Коннотационная семантика. – СПб.; Алетейя, 2002. – 192 с.[2] Орлова Э А. Культурная (социальная) антропология / Уч. пос. для вузов. – М.: Академический. Про-

ект, 2004. – 480 с. [3] Тойнби А. Цивилизации перед судом истории. 2-е изд. / Пер. с англ. – М.: Айрис-пресс, 2003. – 592 с.